Н.В.Гоголь в оценке М.О.Меньшикова

Проблема понимания творчества Н.В. Гоголя является актуальной на протяжении более полутора веков. Но особенное внимание русского общества она притягивает в переломные периоды жизни России. Отношение к творчеству и личности писателя – проявитель идеологического вектора критиков, литературоведов, публицистов и их отношения к России, русскому, державному, православному. В начале ХХ века русский публицист, сотрудник газеты А.С. Суворина «Новое время» Михаил Осипович Меньшиков выразил свое отношение к личности великого писателя.

Меньшиков-публицист в суворинский период своего творчества (1901 - 1917) был русским консерватором, монархистом, противником либерального взгляда на мир и либеральных ценностей. Либералы начала двадцатого и либералы начала двадцать первого века – чрезвычайно схожи. Как одни, так и другие стремятся все присвоить, приватизировать. «Вообще русский радикал всегда сорвет свой пятачок», – писал В.В. Розанов о либералах-современниках (6. С. 55). И это касается не только материальных, но и духовных ценностей. Сделать того или иного писателя своим, дать его произведениям нужное толкование, забыть об одних произведениях и выставить на всеобщее обозрение другие, уйти от содержания к форме, исключить авторское понимание произведения и зарыться в интерпретациях – вот далеко не все приемы либерального литературоведения, применяемые к русской классике уже более ста лет.

Столкнувшись с «захватом» Н.В. Гоголя в речах либералов-западников (С. Муромцева и Е. Трубецкого и других) на открытии памятника русскому писателю в 1909 году, М.О. Меньшиков разразился статьей "Он – не ваш". Публицист начинает с главных вопросов: «Кто был Гоголь как гражданин? Какой политической веры? Какого миросозерцания?» (4. С. 124). Ответы звучат также прямо, как и вопросы: Гоголь – форменный «черносотенец», «крайне правый с головы до ног» (4. С. 127). (Отметим, что слово «правый» никогда и нигде, кроме как в российской политической верхушке конца ХХ – начала XXI веков, не было синонимом слова «либеральный»).

Меньшиков подбирает аргументы для своего тезиса в соответствии с уваровской триадой, ставшей лозунгом «черносотенцев». Гоголь – мыслитель и поэт православия, поскольку составил «Размышления о Божественной литургии», перечитал множество сочинений иерархов церкви, а «самой заветной мечтой его было поклониться Святому Гробу» (4. С. 128). Вера в самодержавие и отрицание идеи народоправства – еще одна черта русского гения (4. С. 128-129). И даже знакомство Гоголя со многими политическими теориями и жизнь на Западе не изменили его, писатель «остался верен самодержавию, притом в самом черносотенном смысле этого слова» (4. С. 128). Автор «Тараса Бульбы», по мнению публициста, был «коренным русским человеком, вынесшим свою душу из недр народных» (4. С. 129). Именно в изображении самоотверженной борьбы запорожских рыцарей с «заклятыми врагами малорусской и общерусской народности» (4. С. 129) в наибольшей степени проявилась народность Гоголя. Но самый главный, лютый и смертный, с точки зрения либералов, грех Гоголя заключается в том, что он любил Россию «до пророческого экстаза», «всю Россию, какая она есть», а веру в ее прогресс воплотил в птице-тройке (4. С. 130).

В статье «Он – не ваш» Меньшиков обращается и к проблеме постижения «Мертвых душ». По словам В.В. Кожинова, в момент появления этого произведения «русская культура раскололась на два противостоящих течения – славянофилов и западников» (2. С. 177). Истинное понимание поэмы, считает Меньшиков, дал А.С. Пушкин, первый по-настоящему разглядевший глубоко печальный тон повествования в «Мертвых душах», а не те, кто видит в произведении документ, дающий «законное право плевать на Россию» (4. С. 130).

Вскоре после появления статьи «Он – не ваш» в том же 1909 году выходит еще одна статья о великом писателе – «Драма Гоголя». В ней Меньшиков совсем по-другому оценивает личность и творчество писателя: «…Был первым отрицателем русской жизни… <…> …Он был отрицатель, осмеиватель, хулитель действительности и идейный ее разрушитель» (3. С. 358). Смех Гоголя объявляется «мефистофелевским обличением» (3. С. 358), а его драматическая внутренняя разломленность противопоставляется пушкинской цельности. Утверждение Меньшикова о том, что Пушкин не знал идейной драмы, неверно. Достаточно вспомнить откровенно автобиографические стихотворения великого поэта разных периодов жизни: «Возрождение» (1819), «Воспоминание» (1828), «Дар напрасный, дар случайный» (1828), «Отцы пустынники и жены непорочны» (1836).

Думается, что изменение подхода к Н.В. Гоголю и его творчеству обусловлено попыткой публициста через противопоставление личности автора «Мертвых душ» А.С. Пушкину выразить различия между демократией и аристократией. Гоголь назван раздвоенной личностью переломной эпохи: он и аристократ, так как наделен пламенной верой в Бога, и демократ, потому что был «невольным плебеем, внимание которого было приковано к смешному, пошлому, карикатурному» (3. С. 361). Такое «притягивание» творчества Пушкина и Гоголя к своим политическим взглядам никак не стыкуется со сказанным в статье «Он – не ваш», в которой названные писатели – люди одного политического и духовного круга со схожими воззрениями на Россию. Первоначальные неверные суждения повлияли на последующую «левизну» понимания Меньшиковым творчества Гоголя и его жизненной драмы. «Мертвые души», «Ревизор» и «Женитьба» – это «гениальные вещи для толпы» (здесь и далее курсив – М.О. Меньшикова) (3. С. 362). Гоголь, спасая душу, «убил поэму» (3. С. 362) (то есть сжег второй том «Мертвых душ»). Он был одержим сатаной, имя которому – «вульгарный смех, недостойное и потому неверное отношение к жизни» (3. С. 362). Писатель будто бы первым из русских талантов «отдался новому демократическому настроению в искусстве и оплакивал это как свою гибель» (3. С. 363). И в итоге – Гоголь навел на Россию «тьму низких истин» об обществе, которая «поглотила свет» (3. С. 363). В пылу развития воображаемой антитезы (Пушкин – аристократ, Гоголь – демократ) Меньшиков утверждает, что все отвратительные герои у Пушкина поставлены на задний план и не заслоняют истинной жизни (3. С. 363). Но, следуя логике публициста, куда девать отрицательных героев «Пиковой дамы» и «Сказки о золотом петушке»?..

Оценка М.О. Меньшиковым Гоголя в этой статье сближается с оценкой В.В. Розанова, отмечавшего, что писатель «страшным могуществом отрицательного изображения отбил память прошлого, сделал почти невозможным вкус к прошлому – тот вкус, которым был, например, так богат Пушкин» (5. С. 351); «Громада Гоголя валилась на Русь и задавила Русь» (5. С. 351) и т.п.

Меньшиков выдвигает против Гоголя два обвинения: во-первых, писатель неожиданно для себя стал основателем «отрицательной школы», которая действовала против Церкви, во-вторых, силой своего гения он (Гоголь) вводит начинающего писателя и читателя в общество «плохих людишек», увековечивает мерзавцев и пошляков (11. С. 364). И по поводу первого и по поводу второго достаточно подробно и критически писал В.В. Кожинов (2. С. 177-187).

Драму Гоголя Меньшиков видит во внутренней борьбе писателя с «ложным духом, духом времени, который в существе своем был ему чужд» (3. С. 364). Якобы от этой борьбы с духом отрицанья и сомненья Гоголь «страдал и умер, изнемогая» (3. С. 364). Публицист приходит к выводу, противоположному тому, который был сделан в предыдущей статье и «приводит» Гоголя к духовной тьме и нравственной гибели. Такой итог в корне противоречит всему, высказанному о Гоголе в работах «правых» исследователей: С. Шевырева, В. Зеньковского, К. Мочульского, митрополита Анастасия (Грибановского), святителя Серафима (Чичагова), архимандрита Константина (Зайцева), Н. Тальберга, В. Кожинова, И. Виноградова, В. Воропаева и других.

Завершая осмысление особенностей указанных критических работ М.О. Меньшикова о Гоголе, хочется отметить его противоречивость позиции критика: с одной стороны, верность оценок, проницательность, идейное «черносотенство», историческую обоснованность в работе «Он – не ваш», а также губительное для «живой жизни» и правды стремление подогнать личность и творчество под свои политические схемы в статье «Драма Гоголя». Хотя Меньшиков вплоть до 1917 года оставался не только сторонником, но и организатором право-монархического движения и не мог не знать о консервативном подходе к творчеству Н.В. Гоголя. Скорее всего, для объяснения полярности аристократизма и демократизма Меньшиков использовал яркий, хотя и надуманный пример.

Еще одно объяснение появления подобной трактовки творчества Н.В. Гоголя в работах М. Меньшикова, на наш взгляд, может быть связано с влиянием воззрений В.В. Розанова, неутомимого и последовательного противника великого русского писателя. Но, пока не опубликованы дневники и записные книжки М.О. Меньшикова, ничего нельзя наверняка утверждать. Это лишь промежуточные выводы, поскольку большая часть работы еще впереди.

После февральской революции 1917 года мировоззрение Меньшикова резко меняется. Закрывают "Новое время", публицист теряет основной заработок и, боясь преследований, переезжает с семьей в город Валдай, живя своим огородом и случайными публикациями статей. С зимы 1917-1918 годов семья русского журналиста, в которой было пятеро детей, живет впроголодь, поскольку Меньшикова нигде не печатают.

В записях и дневнике 1917-1918 годов отдельно о Гоголе и его творчестве ничего не сказано, но достаточно определенно выражена общая точка зрения на русскую литературу, куда входит и оценка творчества автора «Мертвых душ».

Серьёзные перемены взглядов М.О. Меньшикова с особенной резкостью отразились в его дневниковых записях за 1918 год. Усталость от революционных потрясений общества, шок от крушения русской империи, которая, казалось, была незыблема, необходимость кормить большую семью при почти полном отсутствии заработка, неотступные семейные заботы, хвори детей, ухудшение состояния здоровья – это и многое другое приводит публициста к утрате веры в Россию, русский народ, а порой к духовной измене: «И в XIX в. мы ничего не дали более знаменитого, чем нигилизм. И в ХХ в. ничего, кроме оглушительного падения в пропасть…» (7. С.12); «Русский народ – запущенная загаженная река. Придет американец или француз, подымет разрушенную плотину, углубит где нужно, спустит грязи и ил – глядишь, река – красавица» (7. С. 16); «…Нашествие немцев (речь идет об успехах немцев на русском фронте в 1918 году. – Н.К.) не возбуждает во мне отчаяния…» (24. С. 16); «Завоевание немцами России будет пронизываться ее мозговым веществом, системой нервов, ей недостающих" (7. С. 17); «Доверившись отечеству, ты потерял все обеспечение жизни и подписал смертный приговор – себе и потомству своему» (7. С. 19).

В 1917-1918 годах Меньшиков предается отчаянью, ощущает кругом атмосферу сплошной измены. То, во что он верил, на что надеялся – православие, самодержавие, народность – все, чему посвящал свои статьи и отдавал жизнь – рухнуло, не выдержав лавины революции. Именно в отчаянии публицист писал следующие строчки: «Изменили идолы самодержавия… Изменили идолы православия… Изменили идолы народности…» (7. С. 71).

Вся русская литература «от Гоголя до Чехова», по мнению Меньшикова, свидетельствует о признании «банкротства племени» (7. С. 36). (Ср. с тем, что высказано в статье «Он – не ваш» (1909) о русской литературе и русском народе: «Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Грибоедов, Тургенев, Достоевский – это были богатыри русского духа и представители богатырской полосы нашей истории»(4. С. 125)). Поэтому необходимо продержать Россию «несколько столетий в дисциплине другой культуры» (7. С. 36). Эти мысли, записанные Меньшиковым в дневнике 18 февраля 1918 года, свидетельствуют о смене подхода публициста и к русской литературе и в целом к русской культуре. В этот же день Меньшиков на страницах дневника выражает глубокое огорчение от известия о разгроме пушкинской родины – Михайловского и Тригорского, и тут же нелепым образом упрекает великого русского классика: «Вместо того, чтобы на 4-м десятке лет заниматься романами да дуэлями, великий человек лучше сделал бы, коль он был пророк, если бы загремел ещё тогда против анархии, влекшей нас к народному бунту, если бы он соединил вокруг себя аристократию порассудительней декабристов и если бы они сумели общими силами организовать сильную, деятельную, просвещённую власть» (7. С. 64). Меньшиков будто забывает, что произведения Пушкина, особенно позднего периода творчества, направлены против анархии политической и духовной. Достаточно вспомнить «Капитанскую дочку» и «Дубровского», «Историю пугачёвского бунта» и «Клеветникам России», «Бородинскую годовщину» и «Отцы пустынники и жены непорочны…» и другие произведения.

В конце апреля – начале мая 1918 года Меньшиков, рассуждая о своём положении, пишет, что человек должен жить там, где лучше, легче и спокойнее: «Не национальность, а счастье – лозунг, который должен управлять местожительством» (7. С. 118). Развивая эту мысль публицист приходит к парадоксу, в котором соединяются его до и послереволюционные воззрения: «Следовало бы попробовать, по крайней мере, сделаться гражданином мира вместо того, чтобы закупоривать себя непременно в русское гражданство. Следовало сделаться иностранным корреспондентом русских газет…, это было бы…важно и для меня и для моей службы отечеству» (7. С. 118). Здесь соединяются и желание сбежать, уйти от России и потребность служить ей в любых условиях. Нам думается, что Меньшиков даже гипотетически никак не мог бы стать абсолютным космополитом, его записи и в послереволюционное смутное время связаны со служением России.

Трагические потрясения в России на фоне достаточно благополучного существования многих западных стран подталкивают публициста к восприятию Европы и Америки в качестве «передовых стран», источника просвещения, а Россию – как навсегда отставшую. Самосуд, самокритику, воплотившуюся в отечественной мысли и русской искусстве, В. Кожинов называл «коренной способностью и неотразимой потребностью» русского народа (1. С. 43). Меньшиков как русский человек не может не критиковать себя, свой народ, свою страну, тем более в такое трудное время. Прозревая эту черту в себе он пишет: «Подобно подавляющему большинству русских писателей-разночинцев я добровольно забился в обличительную публицистику в наблюдение и описывание родных ран, коросты, грязи, глупости, злобы» (7. С.118).

Альтернативу художественной критике своей страны и своего народа Меньшиков видит в изображении успехов и величия других держав. Публицист указывает на необходимость в художественном слове «показывать величие других народов» и смывать тем самым «грязь народную, собственную, русскую». Отечественная же словесность – «большая и злобная, обличительная… есть не столько лечение, сколько сама болезнь» (7. С. 118). Но здесь же публицист противоречит себе и говорит, что Лермонтов хотел омыть и очистить мир «мечтою благородной», Пушкин думал об очищении русской жизни в огне поэзии, «когда собирался в своём романе рассказать про нравы старины, предания русского семейства, любви пленительные сны…» (7. С. 118-119). Тургенев и Толстой, с точки зрения Меньшикова, преодолели в себе инстинкт обличения и создали красивые картины русской жизни. Вывод из всего вышесказанного следующий: «Наша литература и публицистика сплошь циничны – в общем это школа психопатии всякого рода и едва ли можно к ней подпускать молодёжь…» (7. С. 119). Эти путаные мысли завершает выпадающая из логики рассуждения и грустная констатация: идёт 59-й год, «пора старинушке под холстинушку» (7. С. 119).

Такой «разброд» в сочетании с убийственным: «Меня тоже моя родина тысячью щупальцев захватила в детстве, всосала в себя и рассосала» (7. С.119) (вспомним блоковское «слопала… поганая гугнивая чушка Россия») – отражает тяжёлое противоборство осознания своей беспомощности, краха монархии и всего прежнего уклада жизни, а также переживаний о своей семье и внутренней, интуитивно-подспудной, порой прорывающейся из глубин подсознания, несокрушимой веры в Бога, Россию, русский народ.

Глубинное, подлинно русское осмысление жизни прорывается в дневниках и письмах публициста в понимании своей правоты в оценке губительной роли передовой русской интеллигенции («Кажется, я вернее М. Горького разгадал истинное существо «русской передовой интеллигенции»; «…в глубине совести – мне не стыдно» (7. С. 71)), в осознании необходимости и очищающей силы молитвы (7. С. 133), и в последних письмах из тюрьмы (7. С. 232-234).

Максимально определяют существо личности Меньшикова последние мгновения его жизни. Благословение крестным знаменьем своих близких и последняя перед расстрелом коленопреклоненная молитва на берегу Валдайского озера «лицом к Иверскому монастырю» (7. С. 245) – вот поступки истинно православного человека, твёрдо верящего в Бога. Комиссар-еврей и красноармейцы в упор расстреляли его молящегося на глазах малолетних детей.

Незадолго до смерти, в дневниковой записи от 20 апреля 1918 года, Меньшиков отмечает «многие параллельные черты» (7. С.91) своей биографии и розановской. Публицист выделяет около двадцати биографических черт, среди которых происхождение из духовенства, бедность в детстве, государственная служба, пятеро детей… Ко всем перечисленным мы можем прибавить ещё: слом мировоззрения в 1917-1918 годах и связанное с ним изменение оценки русской литературы и русской действительности, а так же гибель как очевидный результат отношения к ним новой власти. Только один – расстрелян, а другой – умер от голода. В итоге Меньшиков упрекает русскую словесность в отсутствии положительного идеала, проводимого в произведениях и в признании «банкротства племени», а Розанов, ни много, ни мало, винит отечественную словесность в гибели русского царства («С вершины тысячелетней пирамиды», «Апокалипсис русской литературы» (1918)).

Примечания:

(1) Кожинов В.В. Россия. Век ХХ-й (1901 – 1939). История страны от 1901 года до "загадочного" 1937 года. Опыт беспристрастного исследования. – М., 2002.

(2) Кожинов В.В. Чаадаев и Гоголь (О литературе 1830-х годов) // Кожинов В.В. Размышления о русской литературе. – М., 1991. – С. 161-189.

(3) Меньшиков М.О. Выше свободы: Статьи о России. – М., 1998.

(4) Меньшиков М.О. Письма к русской нации. – М., 2002.

(5) Розанов В.В. Гений формы // Розанов В.В. О писательстве и писателях. / Под общей редакцией А.Н. Николюкина. – М., 1995. – С. 345-352.

(6) Розанов В.В. Из припоминаний и мыслей об А.С. Суворине / Предисловие Н.Н. Лисового. – М., 1992.

(7) "Российский архив (История Отечества в свидетелях и документах XVIII – XX вв.)" Выпуск IV. М.О. Меньшиков. Материалы к биографии. – М., 1993.