«Переделывать русского в европейца – сущий разврат» (Беседа с классиком)

Не знаю, почему, прочитав в очередной раз «Братьев Карамазовых», захотелось мне перечитать «Дневник писателя» за 1881 год, последнюю большую работу писателя. Давным-давно мы ее «проходили» в университете, в спешке, перелистывая страницы. И вот, будучи в заслуженном отпуске, спокойно погружаюсь в это произведение, чтение увлекает, захватывает, поражает актуальностью. Удивляюсь, стараюсь понять, зачем ему это надо? Сиди, отдыхай, радуйся успеху «Братьев». Но нет, ему не до отдыха, надо высказаться, определиться с позицией по горячему вопросу: куда пойдет Россия? Одна голова гербового орла повернута на Запад, другая – на Восток, в Азию. Общественное мнение вот-вот расколется. Нет, тут нельзя почивать на лаврах, надо поспешить со своим авторитетным словом. Его ждут. Жду и я, не с меньшим интересом, чем современники писателя в конце XIX века. А что если я задам Федору Михайловичу по ходу чтения «Дневника» несколько сопутствующих вопросов. Неужто откажет в разговоре? Не отказал, он же – пророк, а пророку важно просветить не только весь мир, но и конкретную заблудшую душу, вроде моей.  

 «Переделывать русского в европейца – сущий разврат»

 Федор ДОСТОЕВСКИЙ

- Не сочтите за праздное любопытство, Федор Михайлович, почему сразу же по окончании титанической работы над романом «Братья Карамазовы», вы занялись такой не свойственной вам экономической темой?

- Сам удивляюсь: неужели и я экономист, финансист? Никогда таким не был. А что теперь поветрие на экономизм - в том нет сомнения. Теперь все экономисты. Да и как не быть: падение рубля, дефицит! Хочу сказать, что тут отчасти и стадность: все тревожатся, так как же и мне не тревожиться, подумают, что не гражданин. Впрочем, есть кое-где и настоящая гражданская тревога, боль, болезненные сомнения за будущее.

- Всем тревожиться за всё, по-моему, это в крови российского человека, я уж не говорю о писательском сообществе.

- Вот и я про стадо говорю, я праведников не трогаю. Но согласитесь, у нас, в большинстве случаев, все это как-то танцуя происходит. Чего думать, чего голову ломать, еще заболит; взять готовое у чужих - и тотчас начнется музыка, согласный концерт. Ну, а что коль вы в музыканты еще не годитесь? Лишь одна говорильня. Сядет перед вами иной передовой и поучающий господин и начнет говорить: все сбито и сверчено в клубок. Часа полтора говорит и ведь так сладко и гладко, точно птица поет. Спрашиваешь себя: умный он или иной какой, и не можешь решить. Это тип новый, художественная литература его еще не затрагивала. Даже и в исторический роман, может, потому ударилась, что смысл текущего потеряла.

А действительно ли мы русские в самом-то деле? Почему Европа имеет на нас такое сильное, волшебное, призывное впечатление? И это тогда, когда идеал Запада – обособиться каждому от вех, накопить побольше денег, завести как можно больше вещей, да тем и благоденствовать. Словом, идеала никакого, убеждений не спрашивайте. У нас плотоядных подлецов, может, и не меньше, но там вполне уверены, что только так и надо, а больше и нет ничего…

- Да, Россия переживает не простое время: экономику «развитого социализма» надо срочно перестраивать на капиталистический лад. И не только экономику – само сознание человека. Правда, здесь можно опереться на опыт Запада. Кстати, что же вы так последовательно не приемлете европейский путь следования России? Она переболела раньше нас «детскими болезнями» роста, справилась с экономическими и социальными недугами...

- Это Европа-то справилась? Да кто только мог вам это сказать? Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит. Волны разобьются лишь о наш берег, тогда только, вьявь и воочию, обнаружится перед всеми, до какой степени наш национальный организм особлив от европейского. Да и кто, кроме отвлеченного доктринера, мог принимать комедию буржуазного единения, которую видим в Европе, за нормальную формулу человеческого единения на земле? Может быть, только тогда, освобожденные на миг от Европы, мы займемся уж сами, без европейской опеки, нашими общественными идеалами. Переделывать русского в европейца так, как либералы его переделывают, - есть сущий разврат. Да неужели же вы серьезно думаете, что наш народ весь, всей массой своей, согласится стать такою же безличностью, как эти господа русские европейцы?

Прав историк Данилевский, предлагая России в политике “повернуть на старый екатерининский путь, то есть открыто, прямо и бесповоротно сознать себя русскою политикой, а не европейскою. Интересы России и Европы противоположны”... В том-то и главная наша разница с Европой, что не историческим, не культурным ходом дела у нас столь многое происходит, а вдруг и совсем даже как-то внезапно...

- А как же быть с нашими братьями-славянами? И не только славянам помогли обрести независимость, мы освобождали греков, итальянцам помогали… Вам ли не знать! Они всю жизнь должны быть благодарны русским.

 – Никогда не было и не будет таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит… Начнут же они по освобождении свою новую жизнь с того, что выпросят себе у Европы ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают. Они убедят себя, что России не обязаны ни малейшей благодарностью, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерна...

России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти освобожденные славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными. Между тем эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг другу завидовать и друг против друга интриговать… Но в случае беды они все непременно обратятся к России за помощью. Россия всегда обеспечивала равновесие сил в Европе в ущерб себе, но чуть подумает о себе, - все объединяются против нее.

- Весьма радикальный взгляд… К сожалению, вы не ошиблись в своем прогнозе. Ну а что нам ждать от Азии? Не так давно первый российский президент произвел переполох в стане наших западников, заявив, что он будет жестко бороться с ними, что надежды будущей России он связывает, понимаешь, с Азией. Теперь и нынешние молодые руководители страны делают последовательные реверансы в сторону стран этого материка.

- Видите ли, Россия не в одной только Европе, но в Азии, русский не только европеец, но и азиат. С поворотом в Азию, с новым на нее взглядом, у нас может явиться нечто такое, что случилось с Европой, когда открыли Америку. Со стремлением в Азию у нас возродится подъем духа и сил. В Европе мы были приживальщики и рабы, в Европе мы были татарами, а в Азии и мы европейцы. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход! Надо прогнать лакейскую боязнь, что нас Европа сочтет азиатами, каковыми мы никогда не переставали пребывать.

- Давайте вернемся к нашим внутренним делам. Почти полтора века назад Россия начала Великую земельную реформу, но до сих пор конца-края ее не видно. А ведь это один из мощнейших факторов обнищания русских крестьян да и всей страны. Село не живет, выживает, спивается. Без «руководящей и направляющей» оно не может самоорганизоваться. Все попытки команды молодого российского президента решить эту проблему пока не увенчались успехом, не нашли полной поддержки и понимания в различных кругах общества. Знаю, эта проблема всегда беспокоила вас, Федор Михайлович. Вы не изменили свои взгляды, учитывая ситуацию в современной России?

- Я верю как в экономическую аксиому, что кто обрабатывает землю, тот и ведет все за собою, что земледельцы - суть государство, ядро его, сердцевина. А так ли у нас, не навыворот ли в настоящую минуту, где наше ядро? Разрешен ли у нас до сих пор вопрос о единичном, частном землевладении? Уживется ли впредь оно рядом с мужичьим, с определенной рабочей силой, но здоровой и твердой, и не на пролетарьяте и кабаке основанной? А ведь без здравого разрешения такого вопроса что же здравого выйдет? Нам именно здравые решения необходимы, - до тех пор не будет спокойствия, а ведь только спокойствие есть источник всякой великой силы.

Сознания, что лишь трудом «спасен будеши», нет даже вовсе. Чувства долга нет. У нас очень многие говорят, а иные так и вслух: «Чем хуже, тем лучше». А ход дела не ждет, бедность нарастает всеобщая. Фабрики сокращают производство.

Хочу между прочим заметить, что страшно развелось много капитанов Копейкиных. И все-то на казну и на общественное достояние зубы точат. Разумеется, все они быстро превратятся если не в разбойников на больших дорогах, то в карманных промышленников, иные – в дозволенных.

- И в этом одна из причин нежелания серьезных западных инвесторов вкладывать деньги в наши проекты, а без реальных финансовых вливаний трудно будет достичь хотя бы среднеевропейского экономического уровня.

- Не в том вопрос, почему у нас нет европейской экономии и хороших финансов, а лишь в том, как еще мы устояли? Мысль моя, формула следующая: Для приобретения хороших государственных финансов в государстве, изведавшем известные государственные потрясения, не думай слишком много о текущих потребностях, сколь бы сильно ни вопияли они, а думай лишь об оздоровлении корней - и получишь финансы.

- Интересная мысль, если можно, Федор Михайлович, подробнее об этом. Она ведь тоже из разряда вечных.

- Об оздоровлении корней все знают, и какой же наш министр финансов о них не заботился. Кроме того, всегда употреблялись многие средства на оздоровление корней: назначались ревизии, устраивались комиссии для исследования благосостояния русского мужика, его промышленности, его судов, его самоуправления, его болезней, его нравов и обычаев... Комиссии выделяли подкомиссии, и дело шло как по маслу, то есть самым лучшим административным путем. Мало того, не только подкомиссии, но даже и капитальные реформы, по-моему, суть лишь одни пальятивы, нечто внешнее и не с самого корня начатое.

С самого корня будет то, когда мы, если не совсем, то хоть наполовину забудем о злобе дня сего, о вопиющих нуждах нашего бюджета, о долгах по заграничным займам, о дефиците, о банкротстве, которого, впрочем, никогда у нас не будет, как ни пророчат его нам злорадно заграничные друзья наши. Одним словом, когда обо всем текущем позабудем и обратим внимание лишь на одно оздоровление корней, и это до тех пор, пока получим действительно обильный и здоровый плод.

- Полагаю, вы специально доводите мысль до абсурда? Корень тоже требует ежедневной подкормки, полива, ухода, внимания.

- Я понимаю, что все, что сказал сейчас, покажется диким, что не думать о рубле, о платежах по займам, о войске нельзя, что это надо удовлетворить и удовлетворять и, по-видимому, прежде всего. Но я нарочно поставил мысль ребром и желания мои довел до идеала почти невозможного.

Надо стать русскими прежде всего… Тогда нас сочтут за людей, а не за международную обшмыгу. Первый корень, самый главный, который предстоит оздоровить, - это все тот же русский народ. Я про простой народ говорю, про его платежную силу, про мозольные рабочие руки. О, как не знать мне, что сделано и делает для него беспрерывно наше правительство в нынешнее царствование, начиная с освобождения его от крепостной зависимости? Да, оно заботится о его нуждах, о его просвещении, лечении, прощает ему даже недоимки при случае... Но я не про это: я разумею лишь духовное оздоровление этого великого корня, который есть начало всему. Да, он духовно болен, но не смертельно: главная, мощная сердцевина его души здорова.

Хотелось бы мне ограничиться тут лишь финансовой точкой взгляда на эту болезнь, но придется прибавить и несколько старых слов. С самого освобождения от крепостной зависимости явилась в народе потребность и жажда нового, полной правды, полного гражданского воскресения своего в новую жизнь. Стало глубоко вериться в новый порядок. После периода посредников первого призыва наступило вдруг нечто иное, чем ожидал народ. Наступил порядок, в который народ и рад был уверовать, но мало что в нем понимал. Явилось затем бесшабашное пьянство, и хоть свирепствует оно и теперь, но все-таки жажды нового, новой правды народ не утратил. И никогда не был он более склонен к иным влияниям и веяниям и более беззащитен, как теперь.

- Извините, здесь я не во всем с вами не соглашусь. Никогда наш народ не был так свободен, как сейчас. Свободен двигаться в любом направлении: учись, веди бизнес, выбирай единомышленников...

- Тут фатум. Свобода-то движения ровно как у мухи, попавшей в тарелку с патокой. Хотя и много в интеллигенции нашей толковых людей, но зато о народе русском мало кто имеет понятия. А потому народ не с вами духовно и вам чужой, для вас собственно преобразователь и оставил народ крепостным...

В народе началось неслыханное извращение идей с повсеместным поклонением матерьялизму, преклонение перед деньгами: стань богатым, и всё твое, и всё можешь… Началось обожание даровой наживы, наслаждения без труда.

И нам даже невозможно теперь сойтись с народом, если только не свершится какого чуда. Как сделать, чтоб он в свой суд уверовал, в свое правительство? Как успокоить море-океан, чтобы не случилось в нем большого волнения?

Чтоб кончить, приведу одну встречу с довольно даже остроумным бюрократом о финансах и об экономии в смысле бережливости финансовых средств наших, прикопления их, употребления в дело так, чтобы ни одна копейка не терялась, не пошла в расход фантастический. Про экономию в этом смысле у нас говорят теперь поминутно, да и правительство занимается этим же неустанно. У нас контроль, ежегодное сокращение в штатах. Заговорили даже о сокращении армии. Все это и прекрасно бы, но вот что, однако, невольно лезет в соображение: армию мы сократим, а денежки промелькнут опять туда да сюда, уж конечно, не на государственные потребности, но на такие, которые, может быть, и не стоят такой радикальной жертвы. Только тогда и будем уверены, что святые эти денежки на настоящее дело пошли, когда вступим, например, на суровую, угрюмую экономию, в духе и силе Петра, если б тот положил экономить.

Мы довольно часто сокращаем штаты, персонал чиновников, а между тем выходит, что и штаты и персонал как бы все увеличиваются. Способны ли мы вот так с сорока чиновников сразу съехать на четырех? Что четыре чиновника сплошь и рядом исполняют то, что делают сорок.

Тут-то меня и остановил мой бюрократ.

- Сокращение чиновников с сорока на четырех, - начал он строго и с проникновением, - не только не полезно для дела, но даже и вредно, потому что вы зловредно посягнули бы тем на основной принцип. Главное все стоит и не падает, - то-то и главное. Мы сопротивляемся, так сказать, по инерции. Инерция эта в нас и дорога, потому что, по правде, ею лишь одною все и держится в наше время. А потому и сокращаться даже на тридцать восемь с сорока было бы делом глубоко вредным и даже безнравственным. Гроши получите, а разрушите принцип. Сейчас или тотчас - это все русские мерзостные словечки. Сейчас ничего не народится, кроме нам же подобных. И долго еще так будет.

- И как вы отреагировали на его монолог?

- Разумеется, я с ним не согласился в душе. А все-таки в его словах было нечто... Нужен новый принцип, он и потребные денежки родит. Не лучше ли на время прибедниться, сесть на дорожке, шапочку перед собой положить. А дома тем временем собираться, внутри бы тем временем созидаться!

- Не пойму что-то вашей логики: вы призываете к национальному унижению?

- Да и не унизимся вовсе! Я ведь только в виде аллегории про шапочку сказал. Европа хитра и умна. Самостоятельность наша ее, на первых порах, озадачит, но отчасти ей и понравится. Коль увидит, что мы в угрюмую экономию вступили и решились по одежке протягивать ножки, увидит, что и мы стали расчетливыми и свой рубль сами первые бережем и ценим, то и они наш рубль на своих рынках ценить начнут. Увидят, что мы даже дефицитов и банкротств не боимся, а прямо к своей точке ломим, то сами же придут к нам денег предлагать, - предложат как серьезным людям, уже научившимся и тому, как надо дело делать... Энергия, труд и борьба, вот чем перерабатывается среда.

P.S. В беседе использован в основном «Дневник» Ф.М.Достоевского за 1881 год. Единственную правку, которую я себе позволил, это сокращения. Несколько фраз взяты из других произведений. Очевидно, что писатель придавал теме национального своеобразия России важное значение: он спешил выговориться, оставить нам свое завещание. Судьба отвела на ее составление меньше месяца.