«Цивилизаторы» финской «недоимперии» — и принесенный ими «прогресс»

С началом «зимней» войны 1939—40 годов финские правящие круги вовсю начали эксплуатировать тезис «на маленькую, беззащитную, но гордую и свободолюбивую Финляндию напали “злобные и страшные Советы”»...
Тезис, конечно же, был с радостью подхвачен западной пропагандой, — чтобы европейским правительствам, в первую очередь Англии-Франции, было сподручнее оказывать Хельсинки прямую военную помощь.

Это, на секундочку, в то время, как в той же Европе формально уже шла Вторая мировая война, — правда, до апреля-мая 1940-го года в «странном» формате, без реальных боевых действий. Во всяком случае, после того как англо-французы позволили Гитлеру «схарчить» Польшу, дабы тот побыстрее бросился в бой против СССР, — для чего, собственно, нацистский режим и «выкармливался» «воротилами» мировой политики. На самом деле, конечно, у белофиннов, захвативших власть в стране Суоми после кратковременной Гражданской войны в 1918 году, захватнические аппетиты на исконные российские земли, которые они считали своими, никогда и не исчезали. Просто эта публика окончательно сбросила маски лишь после вступления в войну против нашей страны в июне 1941 года.
Спору нет, на уровне официальных заявлений правительства или парламента они обычно не звучали. Не в силу какой-то несуществующей умеренности претензий в отношении к Стране Советов — основным «лимитирующим фактором» в этом смысле был Берлин. Где, в общем, спали и видели участие финской армии в боях на стороне Вермахта куда более широким, чем оно имело место в реальной истории. Наподобие хотя бы со стороны венгерских, итальянских и румынских частей, — с началом краха «блицкрига» все больше становившихся «пушечным мясом», расходным материалом для гитлеровских генералов в их все менее удачной войне с РККА. И для этого затягивания в этот ряд еще и финнов немцы готовы были пообещать Хельсинки хоть «звездочку с неба», — донося соответствующие мессенджи до финской аудитории через своих «агентов влияния». Весьма многочисленных и имевших давнюю историю — еще с времен тех, хм, «добровольцев» (они же — изменники своей страны), что еще в Первую мировую отправились через Швецию воевать на стороне кайзеровской Германии против России.

Другое дело, что главком финской армии и будущий президент маршал Маннергейм с рядом влиятельных соратников относился к таким «шапкозакидательским планам» с очень большой «прохладцей». В первую очередь потому, что, будучи неплохим военным (все-таки опыт генерала Русской императорской армии, как говорится, «не пропьешь и в карты не проиграешь»), отлично осознавал реальные возможности своих войск. Как и противостоящих им подразделений РККА. Потому и не пытался расширить операции своих подчиненных за пределы Советской Карелии и северных подступов к Ленинграду. 
В то же время никаких гарантий продолжения такой осторожности с финской стороны, — в случае если б ситуация на фронте советско-германского противостояния развивалась похуже, чем в реальной истории после нашего контрнаступления под Москвой, — не было. Вообще охочих принять участие в «дележе пирога» советских территорий в ситуации поражения Москвы было предостаточно. Причем в их число входили отнюдь не только действующие союзники Германии, — но и те, кто пока ограничивался статусом «дружественного нейтралитета», например, Япония, и в меньшей степени Турция. Так что в таком гипотетическом случае интенсификация финского участия в войне с целью урвать для себя кусок советской земли побольше отнюдь не выглядит какой-то фантастикой. Во всяком случае, подготовка общественного мнения к такому шагу шла достаточно открыто. Причем не только через СМИ — вроде публикаций в газете «Карьяла», — где писалось, что Финляндия имеет «неоспоримое право на большую часть северной России, не говоря уже о Карелии до Свири, Онежского озера и Белого моря». 
Так, штаб Масельской группы финских войск разослал по частям тезисы под заглавием «Военное значение восточной Карелии». В секретном циркуляре, подписанном начальником штаба полковником Савониуси, говорится, что прилагаемые тезисы необходимо проработать со всем личным составом. В тезисах развивается план создания «великой Финляндии» с границами по Ладожскому и Онежскому озёрам и Белому морю. Там же говорится, что финны должны иметь предполье далеко за пределами этой границы.

***

Впрочем, это были еще «цветочки» финских имперских настроений. Настоящие «ягодки» содержались в довольно объемистом труде местного аж целого доктора экономических наук Ялмаари Якколы под говорящим названием «Восточный вопрос Финляндии», — вышедшем в городе Порво в 1942 году. Кстати, — почему-то не на государственном финском (или хотя бы шведском), — но на немецком языке. Судя по всему — по нескольким причинам. В первую очередь — это, конечно же, тогдашняя реальная «незалежность» Финляндии, без военной помощи Третьего Рейха стоившая приблизительно столько же, сколько и нынешнее «могущество великой европейской державы» к юго-западу от России — без поставок Рейха Четвертого. Опять же — автор постарался, чтобы его, с позволения сказать, «научный труд» без труда и перевода прочли его истинные заказчики и «спонсоры» — из Берлина. Ну и, наконец, бросается в глаза откровенный «косплей» господина Якколы в названии книги. На соответствующие речи, статьи и даже книги именитых гитлеровских «бонз», да и лично Гитлера относительно «решения восточного вопроса» (в форме печально знаменитого «Дранг нах Остен», конечно же) для самой Германии. Сам же финский автор писал:

«Мы должны в хозяйственном отношении связать Европу с экономически мощными областями, идущими вплоть до Сибири. Мы должны прочно спаять себя с зоной Северного Ледовитого океана от Кольского полуострова до Сибири. Эта область может быть использована только европейскими организациями». 

При этом автор, не смущаясь, далее предлагал не ограничиваться даже такими ну очень обширными границами, — намекая на то, что Финляндии должен принадлежать еще и Туркестан! Ибо ведь именно оттуда «две с половиной тысячи лет назад переселились предки нынешних финнов». Оно-то, конечно, насчет Советского Туркестана финские «хотелки» выглядели несколько, мм, сомнительными. Даже в гипотетическом случае победы Гитлера. Потому как те же земли были не прочь взять под контроль и турки, — если бы они согласились на предложение Гитлера вступить в войну против СССР. Да и фактор собственного тюркоязычного населения, не очень-то и смиренно-покорного (как показала необходимость многолетней борьбы Советской власти с басмачеством в этом регионе), тоже не стоит сбрасывать со счетов. Так что не факт, что «горячим финским парням» под предводительством шведского барона Маннергейма тут хоть что-то бы «светило» даже в самом благоприятном для них (и неблагоприятном дня нашей страны) случае.

***

Тем не менее сам факт столь «зашкаливающих» аппетитов финских, гм, «интеллектуалов» говорит об очень многом. Об откровенной «мании величия» — так точно. Впрочем, ничего иного от агрессивных националистов ожидать и не приходилось. Ведь в их риторике наряду с первоначальным тезисом о «маленькой беззащитной и подвергшейся агрессии» Финляндии (призванным «выжать слезу» и военную помощь для себя у более мощных ненавистников СССР) практически сразу же начала муссироваться куда более «нарциссическая» тема — о «всемирно-исторической роли финской нации». Например, в одобрительных публикациях местных СМИ по поводу «опуса» господина Ялмаари Яккола, писалось: «Профессор заявляет, что Финляндия не в состоянии исполнять свою обязанность форпоста Запада против Востока при нынешних границах». 
Во как — целый «форпост Запада» — и не меньше! Прям как ныне всеми силами доказывает согражданам киевская пропаганда, чтобы загнать их на убой. Причем не стоит думать, что мнения «рупоров» финских фашистов были лишь ура-патриотической риторикой для «скармливания» местному «пиплу». Общепризнанный лидер местной версии фашизма, все тот же Карл-Густав Маннергейм, придерживался практически тех же позиций. Например, в своей речи перед шведскими добровольцами по завершению Зимней войны весной 1940 года он, среди прочего, заявил:

«…Объединившись, и готовый на все жертвы, наш народ прибегнул к оружию, чтобы защитить свое высшее благо: честь, свободу и западную культуру… Ваши гордые сердца сделали вас нашими братьями по оружию в битве против армий Востока».

Ну, прям-таки очередной косплей — на этот раз выспренней речи Арагорна из «Властелина Колец» перед «воинством Запада» — с вдохновлением его на беззаветную борьбу против «Востока», выписанного однозначно наичернейшими красками злобного Мордора и его отвратительных «орков». Правда, в описываемый период сей опус Толкиена еще не вышел из разряда «черновиков», — но понятно, что «идеи витали в воздухе» того самого «просвещенного Запада». Не столь важно, в каком именно его «отделении»: хоть у гордящихся еще со времен Киплинга своим «бременем белого человека» англосаксов, — хоть у собравшихся «учить жизни» всяких там «славянских недочеловеков» с того самого Востока «истинных арийцев-сверхчеловеков» из Третьего Рейха. Не говоря уже о собственных версиях от всяких там «шакалов Табаки» образца «потомков древних римлян» из Италии и Румынии — и, как видно, у «горячих финских парней»-«цивилизаторов» тоже. Кстати, в том же источнике сообщается, что:

Кроме 15 тысяч шведских добровольцев (притом что вся финская армия в Зимнюю войну составляла от силы 265 тысяч человек!) шведское правительство выделило:

• два миллиарда крон, 
• 50 миллионов патронов к стрелковому оружию, 
• 900 тысяч единиц стрелкового оружия, 
• 300 полевых орудий с 300 тысячами снарядов, 
• 300 морских пехотинцев, 
• 500 бомб, 
• 500 наземных транспортных средств и 
• 26 самолетов. 

Швеция также предоставляла обмундирование и медикаменты, заботилась о финских военных беженцах. Многие шведские офицеры, прошедшие Зимнюю войну, до этого участвовали и в Гражданской войне в Финляндии на стороне Белой армии и были высоко награждены. Многие шведы снова пошли добровольцами на фронт после Зимней войны и помогли Финляндии сражаться с советскими войсками во время войны-продолжения (1941—1944).

Тоже очень любопытная деталь, — проливающая дополнительный свет на истинную суть «нейтралитета» Швеции. Лишь с началом СВО решившейся сбросить «овечью шкуру» якобы внеблокового государства, вступив в НАТО, — хотя его «волчья» сущность на протяжении столетий, в общем, оставалось одной и той же — антироссийско-антисоветской.

***

Но вернемся к анализу тех, кто позиционировал себя «форпостом Западной цивилизации» как минимум на севере СССР — и были не прочь распространять эту самую «цивилизацию» на куда более обширные территории. Оно-то, конечно, с началом СВО число ностальгирующих о «возможности пить баварское пиво, если бы победил Гитлер» значительно поуменьшилось. Но мало ли, вдруг кому-то из этой публики все еще кажется, что если бы в той кровавой войне победил такой «белый и пушистый» Маннергейм (не зря ж ему мемориальную доску в Питере было сварганили?), — то жизнь потенциальных российских граждан, хм, «Великой Финляндии» с полагающимся «финским пивом» была бы еще лучше, чем под гитлеровской оккупацией?

Что ж — рассмотрим этот тезис поподробнее…

Пожалуй, для этого лучше начать с анализа отношения финских оккупантов к тем гражданам советской Карело-Финской ССР, которые формально находились на свободе — то есть не были заключены в многочисленные концлагеря. Так сказать, «для чистоты эксперимента». А то ведь в противном случае найдутся те, кто начнет оправдывать «воинство Запада», — дескать, это ж была «военная необходимость, продиктованная сложной военной же ситуацией, — а так финны самые демократичные, и вообще они бы после победы над «проклятым большевизмом» обязательно бы показали всему миру свою истинно-цивилизаторскую суть». Так что начнем разговор с положения тех, кого в категориях финской (да, в общем, и обще-фашисткой пропаганды) времен Великой Отечественной якобы «освободили» от того самого «ненавистного большевистского ига». Ну, и его «производных», конечно, на либерально-антисоветском «новоязе» — вроде «колхозного рабства», явного или замаскированного «ГУЛАГа» и прочая, прочая, прочая. 
В качестве основных источников для сравнительного анализа, пожалуй, лучше всего воспользоваться прежде всего замечательным и беспощадным описанием зверств финской военщины авторства Михаила Долгополова — и Анатолия Кафмана, корреспондентов столичных газет, написавших книгу «Финские изверги» еще в 1944 году, так сказать, «по горячим следам» преступлений этих извергов. Это с одной стороны. Альтернативным же фоном, пожалуй, лучше всего взять опусы «патриарха» доморощенной антисоветчины Александра Солженицина — и его эпигонов, не исключая и самых современных. 

Итак, что же в первую очередь принесли «освободители» под руководством своего главкома маршала Маннергейма населению Советской Карелии? Может, как и подобает добропорядочным «либерал-рыночникам» как раз и начали с упразднения того самого «колхозного рабства» — во имя восстановления «святого единоличия», фермерства (оно же — «кулачество») и прочих «перегибов-преступлений» «кровавой сталинщины»? Ага — счаз! Разбежались. После отступления Красной Армии из западных районов Карело-Финской ССР «освободители» первым делом объявили расположенные здесь колхозы, совхозы и другие предприятия «собственностью финского государства»! Ну, никакого тебе «рыночек сам порешает» и «даешь частную собственность». Прям-таки «махровый совок», тьху на этих финских политиков — не добропорядочные капиталисты, а какие-то «коммунисты замаскированные». 
Хотя, конечно, в рационализме этим господам не откажешь — они даже мысли не допускали о том, чтобы ликвидировать крупные сельхозпредприятия во имя ультра-либеральных догм о «колоссальном вреде колхозов» в духе опусов «асфальтового фермера» Юрия Черниченко, написанных в конце 80-х—начале 90-х. Либерального журналиста, абсолютно не имевшего реального опыта ведения сельского хозяйства, — но вовсю «топившего» за «возврат к фермерству — как спасению для России», и даже организовавшего было «Крестьянскую партию», впрочем, почти с нулевыми рейтингами. Так что раздавать колхозные земли «пайщикам» (как это, собственно, и подразумевали советские законы и уставы самих колхозов — на случай желания кого-то из колхозников вновь стать единоличником) финские «освободители» не собирались от слова совсем. 
Кстати говоря, также как и подобные им «освободители» немецкие — им ведь не «галочка» в строке «ликвидация колхозного строя» нужна была, — а поставки в «доблестную армию фюрера» и собственно Германию заметных объемов продовольствия. А достаточную производительность для этого мог дать лишь коллективный труд — если даже без привлечением огромного количества сельхозтехники многочисленных советских МТС, — то хотя бы за счет «разделения труда» образца «мануфактур» доиндустриальной эпохи. Хотя в строго юридическом смысле — действия что финских, что германских оккупационных властей были откровенным грабежом той самой «святой частной собственности», — добровольно сведенной в колллективно-колхозную владевшими ею крестьянами. Но об этом, как несложно догадаться, ни в Хельсинки, ни в Берлине особо не «комплексовали». «Горе побежденным!» — так что пусть не обижаются. 

***

Впрочем, оккупационный грабеж «финской части» «воинства Запада» только колхозной или советской государственной собственностью отнюдь не исчерпывался — вскоре сей «высокорыночно-цивилизаторский процесс» дошел и до личных подворий местных крестьян. Которые (и в Карелии тоже), вопреки ходульным антисоветским мифам о «колхозном рабстве» были отнюдь не бедными. Во всяком случае, в годы правления Сталина, когда число обязательных трудодней для колхозников не превышало 100 дней в году (обычно — от 60-ти) — остальное время они могли эффективно трудиться на собственных огородах, продавая продукцию либо государству, либо на рынках. Хотя, конечно, после прихода к власти «разоблачителя культа» и скрытого «троцкиста» Хрущева его подельники сделали все, чтобы посильнее разгромить сельскую экономику личных подворий… Но все же в сравнении с финскими «цивилизаторами» даже печально известный «кукурузник» выглядел почти что «ангелом во плоти».

«В 1942 г. населению было предложено в принудительном порядке сдать скот и сельскохозяйственный инвентарь командованию финской армии. 40 % коров шло на снабжение финской армии, остальные оставались в распоряжении командования. Видя, что земля остаётся необработанной, Военное управление осенью 1943 г. и зимой 1944 г. стало продавать населению отобранный скот и лошадей. Продавался и отобранный сельскохозяйственный инвентарь. За худую безмолочную корову запрашивали по 3-4-5 тысяч марок. Продавали и лошадей, причём самых плохих. Цена лошади — 12 тысяч марок. Крестьянам разрешалось покупать и молоко, конечно, от своих коров, отобранных финнами».

Право, для характеристики зашкаливающего цинизма, описанного в последнем предложении, как говорится, «просто нет слов для выражения»…

***

Но если кто-то думает, что вышеописанный отрывок отражает некое «дно» в финской оккупационной практике по отношению к формально свободному населения Карелии — он глубоко ошибается. Здесь, например, излагается ситуация еще похлеще:

«Мы присутствовали при допросе финского военнопленного, сержанта финской армии Юхо Перяярви, занимавшего должность коменданта Военного управления восточной Карелии…
— Военное управление, — говорит он, — объединяет государственные угодья и одновременно руководит сельскохозяйственными делами местного населения. На государственных угодьях работают местные жители в принудительном порядке. Работать обязаны все.
— А были случаи отказа? — спрашиваем мы пленного.
— Да, были и нередко, но с теми, кто отказывался, разговор был короткий: их угоняли в концентрационные лагеря.
— Русские люди работали бесплатно?
— О нет, в Финляндии привыкли платить за работу, — гордо заявляет Перяярви. — Мы платили русским в день от 7 до 20 марок.
— Это много? Что можно было купить на эти деньги?
Перяярви мнётся. С трудом удалось добиться от него признания, что на эти деньги можно было купить лишь несколько скверных сигарет…»

Вообще можно заметить, что насчет «7-20 марок в день» (не)достойный финский сержант, повышенный аж до «коменданта Военного управления», явно погорячился. Об этом советские журналисты пишут чуть дальше:

«Несколько позднее, когда мы побывали в Олонецком районе, мы разговорились с колхозниками Олонецкого сельсовета Фёдором Агафоновым, Иваном Мельниковым, Василием Мишдевым, Степаном Андреевым и Валентиной Самсоновой. Вот что они рассказали:
— Как только финны захватили территорию Олонецкого района, они тотчас же объявили всю нашу землю, ранее навечно закреплённую за колхозами, всё наше имущество, ранее принадлежавшее колхозникам, собственностью финского государства. В колхозах были поставлены финские старосты, и население в качестве батраков обрабатывало всю землю, ухаживало за скотом.
Весь урожай и вся продукция шли в распоряжение финского государства и военных властей. Население получало плату по 4-4,5 марки в день и мизерный продовольственный паёк».

***

Кстати, что 20 марок, что 4 — это много или мало? Особенно если считать покупательную способность денег не в сигаретах, — а в чем-то более важном для большинства людей? Косвенно о «величине» зарплаты «освобожденных» финнами колхозников можно судить, например, по этим цифрам:

«По распоряжению штаба финского военного управления в июле 1943 года местное население разделили еще на две группы. К примеру, плотники-карелы получали 7-10 марок в час, русские — 4,9-7,0 марок, женщины на разных работах соответственно 3,50-6,00 и 2,50-4,00 марки. Часовая оплата могла меняться в большую или меньшую сторону, это использовалось для повышения материальной заинтересованности».

Правда, в этом отрывке речь идет о работах промышленного (в частности — на лесозаготовках) и строительного характера — по возведению и ремонту стратегически важных дорог и мостов. Где использование откровенно «рабского» труда могло «аукнуться» оккупантам таким «качеством», — что собственное начальство за такую «экономию» уж точно по головке бы не погладило. К слову сказать, на относительно квалифицированных работах вроде обслуживания Петрозаводской электростанции рабочим-финнам платили 25-30 марок. В час! Притом что русским крестьянам 4-5 марок платили в день! Даже если взять в качестве «расчетного» 8-часовой рабочий день (который на деле явно был длиннее, особенно для «освобожденных» финскими оккупантами) — разница в оплате получается просто астрономическая, раз этак в 50. Соответственно, пресловутые «4-5 марок в день» — это даже не «милостыня», а просто утонченное издевательство.
Неудивительно, что и главной причиной работы советских людей в бывших колхозах была отнюдь не экономическая мотивация, — а примитивное принуждение, о чем вскользь упоминал и допрошенный финский пленный комендант. Можно было бы сказать — принуждение в форме рабства, но, пожалуй, все-таки нет. Настоящее рабство — с помещением в концлагеря и лишением уже любых прав (хоть и с сохранением «издевательской» дневной «зарплаты» даже в целых 7 марок) — было для тех наших сограждан, которые, по мнению оккупантов, «недостаточно хорошо трудились». Так что, так сказать, «базисная» система порабощения сельского населения Карело-Финской ССР под пятой «белофиннов» больше напоминала все же нечто вроде «барщины». 

«Взятый в плен в 1944 г. солдат 2-го отдельного батальона береговой обороны Ахо Суло Иоганнес показал:

Всё лето и осень истекшего года население работало на полях, урожай с которых был целиком реквизирован для финской армии. В деревне Мустола находилось подсобное хозяйство нашего 2-го батальона. Ему было передано около 80 голов скота, отобранного у местного населения. Местных жителей принуждали работать в этом хозяйстве, которым заведовал сержант-шюцкоровец. О его жестоком обращении с населением мне много рассказывали. Так, например, мне известно, что он систематически избивал подростков за то, что они не в силах выполнять установленную им норму выработки. В течение лета 1943 г. было согнано свыше 200 человек, главным образом подростков из ближайших деревень, на строительство дороги в районе Толбуя и пристани Шитики. Все эти люди работали под охраной финских солдат, как заключённые. Мы часто видели, как женщины и дети, бледные и исхудавшие, просили хлеба у солдат…»

***

В этой связи так и хочется вспомнить стенания Солженицина и ему подобных персонажей о «страшной участи заключенных ГУЛАГа» — в числе «60-80 миллионов», конечно. Хотя реально больше 2 миллионов «сидельцев» там находилось даже в самый пик ежовских чисток, длившихся менее двух лет. И заключенным тогда «лагерные вертухаи» смели давать в случае невыполнения норм выработки лишь «штрафную пайку», — а не повышенную! Которые, например, в отношении немецких военнопленных составляли 500 и 600 грамм хлеба в сутки — дополнительные 100 грамм служили в качестве некой «премии для ударников». Еще в «Архипелаге ГУЛАГ» и других подобных либероидных опусах очень любят жалеть «несчастных подростков, которых сталинская тирания в годы войны загнала стоять за станками, на заводы, вместо того чтобы учиться в школах». Это при том, что ребята занимали места своих отцов и старших братьев на оборонных предприятиях совершенно добровольно — при этом получая за это вполне «взрослую» зарплату, несмотря на законодательно закрепленную для них сокращенную продолжительность рабочего дня. 
А вот в «освобожденной» белофиннами Советской Карелии народ, не исключая подростков, вынужден был работать даже не столько за нищенскую зарплату — сколько под угрозой физических наказаний (в духе опять же «порок на барской конюшне», о чем почему-то не любят вспоминать любители «булкохруста»)! Или вообще — под угрозой отправки в концлагеря. Формально — без «газовых камер» и крематориев, как Освенцим и Дахау, — но голод и болезни убивали там заключенных ненамного менее эффективно…

Так что подытоживая этот раздел нашего повествования о преступлениях финских оккупантов, можно однозначно сказать — вся «великая цивилизационная миссия» сего так называемого «форпоста Запада» заключалась в реальном отбрасывании оккупированных территорий на целые столетия в прошлое. Во времена в лучшем случае «дикого феодализма» — с барщиной, телесными наказаниями, голодом и нищетой, — а то и не менее откровенного рабовладельчества. Конечно, — с изрядным добавлением практики примитивного грабежа. Хотя даже и эти преступления подельников Маннергейма нельзя назвать считать «пиком» их злодеяний. Но об этом — уже в следующих частях нашего повествования. 

​