Заложники эпохи. Заметки о новейшей армянской поэзии

1. Кто они, крушители традиций?

Как только их не называли – и «семидесятниками», «и литературными хулиганами», и «крушителями традиций», и «возмутителями спокойствия», и «авангардистами». Вызов был во всем – и в содержании, и в форме, и в построении поэтических образов и ассоциаций, и в пренебрежении к пунктуации. Отношение к ним со стороны читателей и литературных критиков колебалось в очень большой амплитуде – от безоговорочной влюбленности до органического неприятия. Своими литературными «предтечами» они считали не Туманяна, Чаренца и Терьяна, и даже не более близких по времени Севака, Шираза и Сагияна, а Элиота, Рильке, Превера, поэзию битников. Это не было данью моде, не было поветрием, это было их сущностью, убеждением, мироощущением.

Это Славик Чилоян, Давид Ованес, Генрих Эдоян, Аревшат Авакян, Артем Арутюнян, Ованес Григорян, Армен Мартиросян, а также пришедшие несколькими годами позже Грачья Сарухан, Армен Шекоян, Эдвард Милитонян, Гукас Сирунян, Акоп Мовсес, Грачья Тамразян.

Они активно печатались, отстаивали свое место под солнцем, свое право на собственное видение и понимание мира, жизни, человеческих отношений, право на новую поэтику, на «заземленность» языковых и изобразительных средств.

Именно благодаря их задору, настойчивости, активному самоутверждению семидесятые и восьмидесятые годы ознаменовались заметным оживлением литературного процесса. Литературная периодика периодически проводила дискуссии о современной поэзии, и в ней приняли участие как литературные критики, так и сами поэты.

В пылу полемики они бросали вызов нормам и канонам традиционного, классического армянского стиха, создавали в противовес фундаментальной поэтике старшего поколения свою «антипоэзию», не останавливаясь перед возможным обвинением в иррациональности, в нарочитом эпатаже читательского воображения. Они словно жонглировали парадоксками. В стихотворении «Это все не мое» Э.Милитоняна читаем:

Не мои это слезы – это ржавая лава потопа спускается с гор, это падают гнезда со сломанных с треском деревьев.   Не мой это голос – это камни крошатся, отрываясь от скал, это взрывается крик возвращающегося журавля. Не мое это сердце – меня весна уронила в потоп, несущий ягнят и баранов, меня буря угнала за пашни, поля и луга. Это я написал, но древняя почва сдвигается, молча стирает все это и учит писать на камнях. (Перевод Гургена Баренца)                  

Они выплеснули на бумагу и в эфир свое душевное смятение, дискомфорт, свое неприятие навязываемой теории бесконфликтности, стремление разбить вдребезги навязываемые, насаждаемые представления и каноны, нежелание быть и восприниматься маленьким винтиком, тоненьким голоском в общем хоре «одобрямса» и невольным участником тотальной, всеобъемлющей фальши и лжи. Была в этом протесте и неприятии традиций и плохо скрываемая ревность к ушедшим и живущим классикам – не к их творческому наследию и заслугам, а к народной славе и известности.

Но даже это вопринималось как крамола, как непростительное «вольнодумство», как выступление против режима и как «бунт на корабле».

Они протестовали против стереотипов, прокрустова ложа расхожих понятий и дозволенного в жизни и искусстве, бросали вызов идеологизированному восприятию действительности, истории, межличностных отношений.

А еще они расширили версификационные возможности армянского стиха, подняли на новый уровень верлибр, сделав его, наряду с классическим и свободным, разностопным рифмованным стихом, одной из самых распространенных форм сегодняшней армянской поэзии.

Их усиленно заключали в «обойму», в «упряжку», в их стихах искали типологические сходства, - словом, их рассматривали как плеяду, как одно поколение. И хотя они были очень разные, такой подход имел свою мотивацию и логику.

Другой немаловажной отличительной чертой этого поколения поэтов является глубокое, основательное знание мировой литературы и философии. В их произведениях мы то и дело встречаем реминисценции из древнегреческой, древнеегипетской, древнеримской поэзии.

Деление поэтов на «полемистов» и «метафористов», введенное в обращение критиком А.Топчяном, само по себе довольно условное и зыбкое, вполне прижилось, хотя, на наш взгляд, правильнее говорить об «экстравертах» и «интровертах», правда, и в этом случае нет четких различительных границ. «Полемисты» строили метафорические поэтические образы и ассоциации столь же виртуозно и выразительно, как и «метафористы», а те, в свою очередь, защищали свои «поэтические территории» и завоевания не менее рьяно и азартно, чем «полемисты».

Наиболее показательные образчики экстравертной поэзии, обращенной ко внешнему миру, созданы «полемистами» Давидом Ованесом и Ованесом Григоряном. В стихотворении «Говорит камень» Д.Ованес пишет:

Я – древность. Подойди, чтоб лучше видеть. Я – летопись и духа бытие. Я – твоего грядущего провидец. Твое сегодня. Прошлое твое. Не надо украшать меня. От века Таким я был, таким пребуду впредь. Но лучше всех я знаю человека И знаю, как помочь ему прозреть. Я – собеседник. И склонюсь пред теми, Кто выслушать меня всегда готов. На мне, замшелом, начертило время Несметное число имен и слов. А если ты не извлечешь урока – Исчезни, точно ветер, без следа. Таких, как ты, я перевидел много. Я камень. Я останусь. Навсегда. (Пер. Альберта Налбандяна)            

К «метафористам» и «интровертам» без особых натяжек критики причисляют Генриха Эдояна, Аревшата Авакяна, Армена Мартиросяна, Артема Арутюняна. В критических работах справедливо указывалось, что в их стихах была несколько размыта категория времени, отсутствовали приметы и реалии эпохи. Так, стихи А.Авакяна невольно напрашиваются на сравнение с литературными витражами. Он, подобно андерсеновскому Каю, создал свой виртуальный мир, в котором он строит из образов завораживающие конструкции. Его стихи мозаичны, статичны, они являются своеобразным продолжением и литературной иллюстрацией живописных работ. Вообще поэзии «метафористов-интровертов» присуща определенная созерцательность, камерность.

Но применительно к другим поэтам такая типологизация и классификация дает сбой и сразу же ощущается ее надуманность и «притянутость за уши».

У каждой истории есть своя предыстория. Мятежный дух поэтов новых поколений не возник на пустом месте, из ничего. До них называли вещи и явления своими именами П.Севак и Ованес Шираз. Они первыми бросили камень в рутинное болото. Ованес Шираз протестовал против Системы и тотального оболванивания народа не только своими стихами, но и вызывающим поведением, своей ершистой жизненной позицией, бесконечными колкими репликами, мгновенно обретавшими крылья и становящимися фольклором, и «серые кардиналы», партократические функционеры, осуществлявшие культурную политику, отомстили ему, объявили его конфликтным, взбалмошным и неуживчивым человеком, то и дело подвергали его домашнему аресту, и уже после смерти столь известного и крупного поэта вдруг выяснилось, что за все свою жизнь он не был отмечен ни одним орденом, ни одной правительственной наградой, так и не был избран почетным академиком. И это в те годы, когда ордена, награды и звания раздаривались направо и налево – нужно было просто стать «номенклатурой», поддакивать функционерам, да еще благополучно дожить до юбилейного возраста. Не дожил до юбилейных лавров и Паруйр Севак, который открыл новые возможности для стиха и показал ранимого, уязвимого и незащищенного человека в сборнике «Человек на ладони», во весь голос заговорил о Геноциде армян в поэме «Неумолкаемая Колокольня», на другую программную книгу которого («Да будет свет») был наложен арест и трагическая гибель которого до сих пор оставляет множество открытых вопросов.

2. Гримасы глобализации

Новейшая армянская поэзия переживает не самые лучшие времена. Вопросом вопросов остается – принимает ли она более или менее деятельное участие в формированиии общественного сознания, является ли она для него ориентиром, путеводной звездой?

Самоочевидно, что «опасная вакансия поэта», который сумел бы стать собирательной совестью и мудростью народа, так и осталась пуста.

Можно, конечно, посетовать, что поэты, громко заявившие о себе еще в начале семидесятых и продолжающие задавать тон в сегодняшнем литературном процессе, по прошествиии трех десятилетий активной творческой деятельности, имея за плечами десятки книг и уже издав свои итоговые однотомники, так и не обрели всенародной известности, не стали «властителями дум» для миллионов своих соотечественников. Но здесь, конечно, следует сделать большую поправку на произошедшие политические и социально-экономические сдвиги, когда были утеряны, растрачены жизненные ориентиры, когда не только поэзия, но и наука, театр, музыка, изобразительное и прикладное искусство, книгоиздательское дело, вообще вся культура в одночасье потеряла свое место и назначение в жизни общества, оказалась на задворках, стала невостребованной, выпала из всех расходных статей госбюджета, перестала представлять для государства стратегический интерес.

Девяностые годы, в особенности первая их половина, по-видимому войдут в историю армянской литературы как годы поэтического кризиса, безвременья. Поляризация, социальное расслоение общества, девальвация и дискриминация творческого, умственного труда – все это не могло не найти своего самого прямого отклика в творчестве поэтов, не могло не отразиться на общем состоянии поэзии.

Развал социалистической державы и национально-освободительная борьба армянского народа повлекли за собой не только экономическую, но и информационную блокаду Армении, в результате чего армянская литература стала «вещью в себе» и перестала восприниматься в контексте литератур других народов. Все эти процессы – неизбежные и необратимые, они происходят со всеми суверенными народами, странами и литературами постсоветского пространства, но это уже - «другая история», тема особого разговора.

Потребовались годы, чтобы наконец прошли растерянность, оторопь и онемение, принесенные «сумгаитом» и разрушительным землетрясением, развалом Союза и издержками переходного времени, чтобы из стихов постепенно стала выветриваться газетная плакатность и обличительная публицистичность. Для Армении и армянского народа это были годы мрака, годы затянувшегося летаргического сна – я бы назвал это временем растерянности, отчаяния, потери мировоззренческих ориентиров. Начался массовый исход армян, публицисты заговорили о заговоре, о начавшемся «белом геноциде» против народа, осуществляемом новым руководством, партией «Армянское Общенациональное Движение».

Поэзия, которой – вспомним В. Брюсова - изначально предписано «быть с людьми, когда шумит гроза», должна была уследить за самыми неуловимыми, нюансовыми движениями человеческой души, избегая при этом дешевого популизма, заигрывания с особенно болевыми, наболевшими темами и проблемами.

Словесный изыск, велеречивость, метафорическое восприятие действительности, все то, что делает поэзию поэзией, в судьбоносные и смутные годы стало рассматриваться совсем иначе, приобрело оттенок фальши и стало звучать несколько анахронично.

Часто приходится читать и еще чаще слышать, что в сегодняшней поэзии нет запоминающихся, западающих в душу стихов, стихов, которые попали бы «в самое яблочко», стали бы хлебом насущным, бальзамом для страждущих и жаждущих ответов на мучительные вопросы. Не могу с этим согласиться. В сегодняшней армянской поэзии нет недостатка в действительно хороших стихах, и если они не запоминаются, то причину здесь скорее нужно искать в том, что читаются они в общем неохватном потоке новостей, читаются вполглаза, слушаются вполуха, второпях, между дел, и воспринимаются скорее не как стихи, а как информация.

Конечно же, наметившийся в нашем обществе коньюнктурный, прагматический, во многом даже откровенно потребительский подход к искусству вообще и к поэтическому искусству в частности, не мог не предопределить обратной связи, ответной цепной реакции. Депрессия, разочарованье в народе неотвратимо обернулось апатией в поэзии. К счастью, она оказалась временной.

3. Вперед – к Туманяну!

Что нового, какие новые тенденции наблюдаются в армянской поэзия последних лет? Говоря о тенденциях и закономерностях развития современной армянской поэзии, нельзя не отметить, что все направления ее жанровых, тематических и нравственный исканий проецируются в изображении признаков нашей эпохи, объединяются в отображении происходящих сдвигов в сознании и ощущениях отдельной личности и всего поколения. Если прежде это было вневременное пространство, «страна знаков», то теперь стало значительно больше конкретики, реалий времени, «знаков страны».

В сегодняшнем литературном процессе деление поэтов на поколения, на старших, средних и молодых потеряло свою актуальность, стало условным. Теперь уже нет прежнего мировоззренческого водораздела, противостояния между старшими по возрасту Людвигом Дуряном, Татулом Болорчяном, Размиком Давояном и поэтами, пришедшими в литературу тридцатью и даже сорока годами позднее. Сегодня решающим фактором стал не биологический возраст, а творческая активность, молодость духа. Не наступая на мозоли старших и не противопоставляясь им, стали полноправными участниками литературного процесса поэты, заявившие о себе в 90-е годы.

Поэты во все времена особенно остро ощущали происходящие в общественном сознании перемены, близость нависшей над нацией опасности и угрозы. Сегодняшняя армянская поэзия находится в оппозиции к самодовольству, сытости и пресыщенности, к равнодушию и цинизму новоявленных «поводырей» нации, профессиональных демагогов и краснобаев. Честная жизненная позиция, чувство ответственности перед народом за все испытания, выпавшие на его долю в последние два десятилетия, стали для армянской интеллигенции лакмусовой бумагой, выявляющей и определяющей истинный патриотизм и озабоченность судьбами людей.

Не скажу ничего нового, если скажу, что больное общество не может иметь здоровой поэзии. И в нашей до предела (или до беспредела?) политизированной действительности поэзия тоже неизбежно политизируется – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Сегодняшняя Армения - это страна, имеющая олигархический парламент, в котором большинство не имеет сколько-нибудь четкого представления о законотворческой деятельности.

Года два-три назад один депутат в своем телевыступлении разъяснял нам, что его работа оплачиватся хорошо, потому что он «создает продукт», а ученые, деятели культуры и искусства, поэты и иже с ними живут плохо, потому что не создают «продукта». Этому парламентарию не дано понять, что народ и его поэты живут плохо, потому что он и его коллеги-депутаты работают плохо, потому что в нашей маленькой стране жирует огромный управленческий аппарат. И уж совсем ни в какие ворота не лезет, когда абсолютно ничем себя не проявившие народные избранники пытаются всеми правдами и неправдами сохранить за собой сытный депутатский паек, то есть пытаются обмануть своих избирателей по второму кругу. Об этом нужно говорить с ядовитой иронией, с издевательским сарказмом. В книге Ованеса Григоряна «Половина времени» много хлестких стихов-пощечин, об одиозных персонажах и уродливых явлениях он говорит языком гротеска и мистерии-буфф («Полицейская хроника», «Многопартийная панихида», «Торжественное заседание, посвященное концу света и завершению истории человечества», «Конституция»).

...На исходе двадцатого века, в четырнадцать часов пятнадцать минут, армянский народ вышел из своей страны и не вернулся… Приметы: древний, многострадальный, талантливый, трудолюбивый, терпеливый, в глазах — бесконечная грусть, в сердце — глубокие трещины… Просим всех, кто его видел, срочно сообщить об этом в парламент, которому на несколько дней нужен народ в связи с приближением новых выборов…   (Пер. Альберта Налбандяна)  

Усилились публицистические интонации и в стихах Давида Ованеса. Его поэзия совершила заметный крен от общечеловеческих проблем к общеармянским. «Знаки страны», приметы времени, реалии политических катаклизмов, на гребне которых оказалось человеческое отребье, «пена», возомнившие себя трибунами и наконец-то дорвавшиеся до руля управления и до больших аудиторий «терситы» и «храбрые назары», - все это стало неотъемлемой атрибутикой нашей сегодняшней действительности, а значит, и отражающих эту действительность стихов («Агамемнон», «Вечный армянин», стихи о Геноциде армян). Прозрачная аллегория стала неотъемлемой составной в стихах Гукаса Сируняна («Пена», «Жила-была на свете лампа»). Философское осмыление уроков истории и их реминисценции в сегодняшней жизни стали предметом раздумий для Эдварда Милитоняна (сборник «История древнего мира»). Остается верен своим стилевым особенностям и разработанным с годами творческим принципам Грачья Сарухан в сборнике «Нимб любви». Исповедальность и доверительная интонация, глубоко личное и личностное восприятие действительности являются по-прежнему отличительными качествами стихов Армена Шекояна. В стихотворении «Свет» он пишет:

То, что имею, - мое несомненно. Кто смеет на долю мою посягнуть? Свет, предоставленный мне, как знаменье Сопутствует мне, указуя мне путь. Безмолвно пошел я за светом по саду, Я снова родился в пути и, смеясь, Жизнь меня встретила в пестром наряде, Я испытал ее тысячу раз. Я пробовал жить без врагов – безуспешно. Друзья мои – птицы, и небо – в груди. Мы стаей летим в этой сини кромешной, Вон там наше счастье – бежит впереди.   Бежит впереди. Без него, как без крыши. Мы снова похожи на наш силуэт. И мы одиноко взбираемся выше, На гранях судьбы оставляя свой след.   (Пер. Гургена Баренца)

Как обычно, повышенным спросом во все времена пользуется детская поэзия. Детям нет дела до взрослых проблем, до душевных и творческих кризисов у поэтов. Им нужны добротные, умные и непременно жизнеутверждающие стихи. В этом непростом и очень ответственном жанре активно и плодотворно работают Саркис Мурадян, Юрий Саакян, Эдвард Милитонян, Ерванд Петросян. Главным испытательным «полигоном» для детских писателей являются иллюстрированные жунралы «Цицернак» («Ласточка») и «Ахпюр» («Родник»).

Характерная примета наших дней: тенденции глобализации нашли свое отражение не только в мироощущении, но и в поведенческой модели современного армянского общества. Интерес к поэзии, спрос на поэзию резко упал. Поэтические книги издаются сегодня в Армении мизерными тиражами (в среднем по 300, в лучшем случае по 500 экземпляров). Век информационных технологий, помноженный на резко усилившуюся меркантилизацию современного человека, с неизбежностью привел к его отчуждению от книги. Даже «химический состав» человека девяностых годов претерпел разительные перемены, метаморфозы. Прагматизм, мещанство и вещизм стали приобретать совсем уж уродливые формы. Чтение благополучно заменили латиноамериканские слащавые сериалы, этот дешевый «опиум для народа». Столь же успешно выключает мозг подростков компьютерная жвачка в виде «стратегических стрелялок». Образно говоря, сегодня идет процесс «компьтеризации», а еще точнее, «интернетизации» общественного сознания. Понятно, что поэзия в силу своей специфики не может стать рейтинговой шоу-программой, не в состоянии соревноваться и конкурировать с заполонившими телеэфир раскрученными развлекательными передачами, причем безотносительно к их художественным достоинствам, к их уровню и качеству. Телевидение и радио, газеты и журналы – за исключением литературных или литературно ориентированных – насквозь политизированы, открыты настежь для высокорейтинговых развлекательных программ, для духовной порнухи разных «больших стирок». Понятно, что все они смотрят на литературу как на «бедного родственника» и являются для поэзии закрытой зоной. Сегодня самый захудалый политик или участник пошленького рекламного ролика известнее самых лучших поэтов. Это вовсе не локальная, не «армянская» проблема, это, скорее, еще одна ужимка, гримаса глобализации. Впрочем, во всем этом можно усматривать не только «беду», но и «вину» современной поэзии, потому что если бы она всегда находилась на должной высоте и выполняла свое высокое назначение, то не оказалась бы обойденной читательским вниманием, не оказалась бы невостребованной.

И все же хочу с удовлетворением отметить, что в последние годы наметились обнадеживающие тенденции и симптомы, свидетельствующие о росте интереса к поэзии. На эстрадные помостки, в концертные залы вернулась классика. Стали периодически проводиться поэтические вечера, посвященные Чаренцу, Севаку, Ширазу, Сагияну. Спрос на классику не замедлил затронуть и современную армянскую поэзию. Она также вновь оказалась востребованной, необходимой, важной. Наладившаяся обратная связь с читателем стала для новых поколений армянских поэтов живительным глотком воздуха, стимулом для творческой деятельности.

Армянская поэзия, почти два десятилетия варившаяся в собственном соку и замкнувшаяся в своих проблемах, вновь становится участником мирового литературного процесса. Вновь стали налаживаться и восстанавливаться контактные творческие связи. Как и в добрые старые времена стало можно «на людей посмотреть и себя показать», а для поэтов и поэзии это – глоток живительной влаги. В разных странах и на разных языках стали снова издаваться антологии многовековой армянской поэзии, армянской литературе стали посвящать свои страницы и даже специальные номера самые престижные российские издания. Пусть сегодня это носит скорее спонтанный характер, но позитивные перемены налицо.

Грант Матевосян как-то рассказывал, что когда он в школьные годы учил наизусть стихи Туманяна, его отец не переставал удивляться и говорил: «Не могу себе представить, как можно изучать Туманяна. Ведь мы и так его знаем». И это было действительно так. Поэзия Туманяна текла в венах народа, была у всех на устах, была у всех на слуху. Паруйр Севак писал о Туманяне: «Это наш хлеб-лаваш». И хотя «золотой век» армянской поэзии остался в истории, для наших современных поэтов он остается тем критерием и ориентиром, той недосягаемой планкой, к которой нужно всегда стремиться, на которую нужно равняться. Это – стремление к абсолютному совершенству, которое в своей перспективе бесконечно и безгранично. Это – равнение на высшие этические и эстетические ценности поэтического творчества, которые продолжают оставаться неизменной категорией. Именно в этом стремлении сегодняшней поэзии во всей полноте выражается ее двусторонняя открытость, ее обращенность «к городу и миру». Аккумулируя в себе происходящие в мире процессы, она возвращает читателям их художественную, поэтическую и поэтизированную проекцию, их глубинную сущность.