Одиссея поручика Ютаро Тода

Причудливо складываются человеческие судьбы. Человек, втянутый в водоворот больших событий, или растет вместе с ними, или выбрасывается на мель непригодности и коротает время без цели, так и не найдя себя в жизни.

 

Японский офицер Ютаро Тода, о котором пойдет речь, на собственном примере показал, как закаляется сталь характера, если противостоишь судьбе, а не ломаешься под её испытаниями.

 

В середине 80-х годов прошлого столетия в Таджикистане широко отмечали 50-летие освоения Вахшской долины.

 

На пресс-конференции первый секретарь Курган-Тюбинского обкома партии Гоибназар Паллаев, отвечая на вопрос одного из корреспондентов: представители скольких национальностей и народностей принимали участие в Вахшстрое, с улыбкой заметил: «Свыше тридцати плюс один японский офицер». Многие приняли его слова за шутку и рассмеялись.

 

После официальных торжеств мы припомнили ему слова о японском офицере, оказалось, что Гоибназар Паллаевич не шутил. Он достал из ящика письменного стола жёлтую клеенчатую тетрадь, страницы которой были исписаны выцветшими фиолетовыми чернилами. «Эти записи вел начальник отдела НКВД Вахшской стройки Муборакша Кагарманов, - сказал руководитель области. - Это не дневник, скорее памятные записи для себя. Целых пять листов посвящены судьбе японского офицера Ютаро Тода, принимавшего самое непосредственное участие в освоении Вахшской долины».

 

Паллаев прочитал нам строки о Ютаро Тода и мы, кто как успел, занесли их в свои блокноты. На просьбу скопировать тетрадь вахшского особиста, Гоибназар Паллаевич отрицательно покачал головой.

 

«Записи носят секретный характер, - сказал он.- И не все еще можно публиковать в открытой печати».

 

Кратко изложить судьбу японского офицера, четыре года прожившего инкогнито в Таджикистане, невозможно: настолько она насыщена удивительными поворотами жизни.

 

Ютаро Тода родился в 1897 году в Саппоро на острове Хоккайдо в семье врача. Успешно окончив пехотное училище в Нагое, начал карьеру с участия в войне против Советской России. Шел 1920 год, военный блок Антанты, куда входила и Япония, начал антисоветскую интервенцию. В составе японского отряда поручик Ютаро Тода прибыл в Архангельск, где особенно сильным было партизанское движение.

 

Его взводу было поручено прочесывать кладбище старых кораблей в местечке Саломбала, где в лабиринте сотен брошенных морских судов укрывались партизаны. Он сам решил заглянуть в жилые помещения старого парусника, и это была ошибка, в корне изменившая судьбу молодого офицера. Едва он зашел в одну из кают, как ощутил сильный удар винтовочным прикладом. Пришел в себя в трюме, где у коптившего светильника, сделанного из снарядной гильзы, сидел бородатый человек, как оказалось впоследствии, командир партизан Савелий Парфёнов.

 

- По-русски говоришь? – спросил Парфёнов.

 

Ютаро Тода молчал.

 

Его попытались спросить что-то по-японски, но это были ломаные фразы, лишенные смысла, и он ничего не понял.

 

- Ясно, «языка» взяли неудачного, - Парфёнов пожал плечами. – В расход его.

 

Поднялись на палубу баржи. День выдался ветреным, холодным, судно сильно качало. Партизан передёрнул затвор, прицелился, нажал на спусковую скобу, но выстрела не последовало. Заклинило патрон в патроннике. Второй партизан вышел без оружия.

 

Ютаро Тода присмотрелся. У партизана была японская винтовка «арисака», не терпевшая грубого обращения. И такая злость охватила офицера. Расстрелять и то толком не могут! «Дай сюда!» - сказал он по-японски. Шагнул вперед и вырвал оружие из рук неумелого архангельца. Вытащил затвор, кромкой другого патрона зацепил перекошенный и извлек его из патронника. Поставил затвор на своё место, дослал патрон в ствол и подал оружие партизану. «Теперь стреляй!» - сказал и встал на прежнее место.

 

Партизаны смотрели на него, раскрыв рты. Такого им еще не приходилось видеть, и снова привели японца в командный пункт партизанского отряда.

 

- Товарищ командир, - доложил первый партизан. - Этот пленный - мастер-оружейник. У меня винтовку все время клинило, так он ее враз починил.

 

Савелий Парфёнов оживился. В отряде собралось много трофейного оружия, а как с ним обращаться, не знали. Мастер-оружейник был для них подлинной находкой.

 

- Будешь оружие чинить, и учить, как из него стрелять,- сказал Парфёнов, сопровождая свои слова жестами, вроде он разбирает винтовку.

 

Ютаро Тода понял командира, но помогать партизанам чинить оружие, из которого будут убивать его солдат... И он отрицательно повел головой.

 

- Не хочет,- прокомментировал Парфёнов. - Ну что ж, ведите его в «агитпункт». Там его быстро переубедят.

 

Японского офицера перевели в темный и пустой трюм другого судна, где было полно голодных крыс, которые бросались на человека. Он был согласен на любую смерть, но только не быть съеденным заживо. Пока человек жив, надежды не оставляют его. Он будет помогать партизанам, но до поры до времени. Появится возможность - убежит, нет - покончит с собой; все что угодно, только не трюм с полчищем голодных крыс. И он согласился чинить оружие. Но убежать возможности не представлялось, за ним следили, не спуская глаз. Покончить с собой тоже не получалось, оружие для ремонта ему приносили без патронов.

 

А время шло. Попытка одолеть Советскую Россию не удалась, и иноземные войска отбывали на родину. А Ютаро Тода оставался в Архангельске. Японский офицер по своей натуре был деятельным человеком, и независимо от того, что будет с ним дальше, не желал тратить время попусту. Учил русский язык, уже понимал, чего от него хотят и о чем спрашивают, хотя сам еще объяснялся с трудом. Он был боевым офицером и не принимал тех зверств, которые творили белогвардейцы с пленными партизанами или с мирным населением. Война постепенно втягивала Ютаро Тода в свой водоворот. Он стал военным советником командиров партизанских соединений, принимал участие в боевых операциях. Советская идеология не воспринималась им во всей полноте, но из двух зол следовало выбирать меньшее. И он выбрал ту сторону, за которой шли простые люди. В конце концов, и сам он был не великого происхождения.

 

Так минуло три года. Жизнь переходила на мирные рельсы. Партизанские отряды расформировывались, кого-то забирали в армейские части, кого-то отправляли домой, а к иным, как бывшим царским офицерам, присматривались в отделах ВЧК.

 

Японский офицер сразу же вызвал подозрение чекистов. Не взирая на положительные характеристики партизанских командиров, Ютаро Тода был арестован как японский шпион, и приговорен к расстрелу. Но позже приговор пересмотрели, и он получил десять лет лагерей, с отбыванием срока в «Воркуте-лагере».

 

Воркутинский лагерь в системе ГУЛАГа котировался не ниже колымских. Долгая холодная зима, вечная мерзлота, скудный паек... Словом, имелось все, чтобы осужденные не задерживались на этом свете. Положение усугублялось еще и тем, что политические заключенные содержались вместе с уголовниками. Отсюда насилия, убийства, нескончаемые издевательства над теми, кто попадал в разряд «врагов народа». У Ютаро Тода были крепкие сапоги и добротная одежда. В первый же день уголовники попытались раздеть его, но он отбился. И тут к молодому японцу подошел светловолосый человек, чуть постарше его.

 

- Офицер? - спросил он Ютаро Тода.

 

Тот согласно кивнул.

 

- Все, братва, он наш, - сказал светловолосый уголовникам.

 

Оказалось, в лагере было объединение бывших царских офицеров, которые не давали друг друга в обиду. Так, японец в лице штабс-капитана Сергея Наумова, осужденного по политической статье на 15 лет, обрел в заключении надежную опору.

 

Осужденные в «Воркуте-лагере» добывали в шахтах уголь и работали на лесоповале.

 

В забое уголь рубили кирками в полумраке, и определение «ад» как нельзя лучше подходило для этой работы. Больше трех лет никто в шахте не выдерживал.

 

Сергей, пристроившийся помощником нормировщика в конторе, добился, чтобы его Ютаро Тода перевели на лесоповал – тоже занятие не из легких, но, по крайней мере, на свежем воздухе.

 

В Воркутинском лагере он пробыл половину срока.

 

Весной, когда чуть потеплело, штабс-капитан предложил совершить побег, японский офицер согласился.

 

Когда всех заключенных перевели на сплав бревен, они пролезли в простран­ство, образовавшееся в сере­дине затора, и там остались.

 

Их искали двое суток. Наверное, охрана решила, что они утонули, такое случалось тут каждый день, и оцепление было снято.

 

Друзья шли по тайге ночью, определяя направление по звездам. За два месяца добрались до Перми. Но что дальше? Документов нет, одежда изорвалась, оголодали и обессилели. На окраине небольшого села высилась убогая церковь, где священником оказался бывший гвардейский офицер, разочаровавшийся в миру и принявший постриг. Он вник в положение беглых и дал красноармейские книжки двух умерших сельчан. Теперь друзья значились демобилизованными красными бойцами.

 

Решили добраться до Москвы и там осесть. Сергей Наумов был родом из столицы и надеялся на помощь родных, а японскому офицеру было все равно, куда следовать.

 

Теперь Ютаро Тода именовался Семеном Усковым и выдавал себя за бурята. По-русски он говорил сносно, а акцент объяснялся его новым происхождением.

 

В Москве устроились грузчиками на Савёловском вокзале. Но идти в милицию менять красноармейские книжки на паспорта, они не решились. Дальше тянуть время было нельзя, да и приметная внешность японского офицера обращала на себя внимание.

 

И вскоре они оказались в Ташкенте. Работа нашлась в фотомастерской. Как бывший военный топограф, штабс-капитан неплохо знал фотодело, да и Ютаро Тода понимал его основы. Так прожили два года.

 

Но вскоре и в Ташкенте началась массовая проверка всех приезжих. Друзьям снова нужно было искать другое пристанище. На этот раз оно нашлось быстро. В газетах было опубликовано сообщение, что в Таджикистане, в Вашхской долине начинается большое ирригационное строительство и нужны рабочие руки. И они решили отправиться туда.

 

Если до прибытия друзей в Таджикистан записи о приключениях японского офицера были подробными, то его таджикская эпопея освещалась скупо, короткими предложениями. Особист Кагарманов считал главным другое.

 

Поначалу работали землекопами на прокладке Вашхского ирригационного канала. Старательный и трудолюбивый бурят Семен Усков обратил на себя внимание руководства стройки. Вскоре его назначают бригадиром землекопов, потом он возглавляет бетонщиков, а дальше трудится на строительстве узкоколейной железной дороги Курган-Тюбе – Душанбе. Его портрет на Доске почета передовиков большой стройки.

 

- Я вижу, ты нашел себя в Стране Советов, - язвительной усмехнулся Сергей Наумов.

 

Ютаро Тода его не понял, просто он не умел работать плохо, и потом общий энтузиазм захватил и его.

 

На стройку часто налетали бандитские группы. Убивали рабочих, поджигали строения, делали все, чтобы сорвать размах больших ирригационных работ.

 

- В этих группах есть наши белые офицеры. Давай уйдем к ним, - предложил Наумов.

 

Ютаро Тода поразмыслил и отказался.

 

- Нет, Сергей. За что убивать людей, которые оживляют мёртвую землю? И потом, тут и мой труд.

 

Друзья расстались. Штабс-капитан присоединился к банде налетчиков, а японский офицер остался на большой стройке.

 

Любовь не обошла стороной Ютаро Тода. Ему предложили готовиться к вступлению в Компартию. Он оторопел, вот это-то как раз и было нужно ему меньше всего. Начнется проверка биографии и вскроется такое… Он отговорился тем, что малограмотен и пока не достоин такой чести. И тогда шефство над ним взяла комсомольский секретарь, черноглазая узбечка Саодат Юлдашева. Ему было 35 лет, ей – 24, но разница в возрасте не послужила помехой. Сперва говорили об общественном и партийном, а потом больше о личном, и подошло время объясниться в своих чувствах.

 

Неизвестно как дальше бы сложилась судьба японского офицера, свяжи он её с веселой и энергичной Саодат. Но во время налета банды на стройку Саодат Юлдашеву убили, причем погибла она от руки Сергея Наумова.

 

И тогда Ютаро Тода вступил в отряд самообороны. И при очередной попытке банды взорвать железобетонный регулятор магистрального канала, Ютаро Тода прицельным выстрелом из винтовки убил своего бывшего друга, которому был обязан всем, в том числе и жизнью. Время и разное понимание событий, происходивших в стране, отдалило их друг от друга и превратило во врагов.

 

Жалел ли Ютаро Тода о своём выстреле? Трудно сказать, но по дальнейшим его поступкам можно предположить, что он уже не был тем японским офицером, пятнадцать лет назад прибывшим воевать с новой властью в России. Чувство единения с тысячами строителей изменило его психологию, заставило по иному смотреть на окружающий мир, в чем он признается позже…

 

Его инкогнито было раскрыто и произошло это так неожиданно, что он не успел даже сообразить, что к чему.

 

На стройку прибыл новый начальник отдела НКВД бурят Муборакша Кагарманов. Просматривая списки рабочих стройки, особист обратил внимание на фамилию своего земляка Семена Ускова и вызвал его к себе. Ютаро Тода пришел в кабинет. Кагарманов усадил его и спросил по-бурятски:

 

- Ты принял крещение? Фамилия и имя у тебя русские.

 

Ютаро Тода не понял особиста. Тот задал ему еще несколько вопросов на своем языке и правильно истолковал молчание «земляка».

 

- Вот что, Усков, - сказал Кагарманов. – Давай раскалывайся. Да, признаться, и на бурята ты мало похож.

 

И Ютаро Тода доверился начальнику отдела НКВД, да и другого выхода у него не было. Кагарманов слушал исповедь японского офицера и только головой качал от удивления. Такую историю не всякий писатель придумает.

 

- Вот что, Усков, - сказал особист. – Я проверю все, что ты мне рассказал. И если это действительно так, то работай и дальше, вреда Советской власти ты не принес, а трудом искупил свой побег из лагеря.

 

Ютаро Тода и Кагарманов подружились. Наверное, необычная судьба японского поручика и послужила причиной того, что особист стал делать записи в желтой клеенчатой тетради. По положению он не имел права делать этого, особистам было строжайше запрещено вести дневники, но правила для того и существуют, чтобы их обходить.

 

Остается добавить немногое. Ютаро Тода проработал на строительстве Вахшской ирригационной системы до 1934 года. Стройка подходила к концу, грусть по погибшей Саодат не оставляла его, томила тоска по родине. Он по душам побеседовал с Кагармановым, поделился своим замыслом вернуться в Японию. Особист не возражал, хотя и не верил, что поручику это удастся.

 

- Что ж, попробуй, - сказал он. - Во всяком случае, я желаю тебе успеха.

 

Не все офицеры НКВД были одинаковыми, встречались среди них и душевные люди.

 

Ютаро Тода уехал на Дальний Восток. На этом записи в тетради Кагарманова обрывались...

 

А где вы нашли тетрадь Кагарманова? - поинтересовались мы у первого секретаря Курган-Тюбинского обкома партии.

 

- В нашем архиве, - ответил Паллаев. - Особиста вскоре перевели в Москву, и он то ли забыл тетрадь, а, может, побоялся взять ее с собой и спрятал среди партийных документов. И правильно сделал, интересную страницу из жизни большой стройки раскрыл.

-  

Где теперь эта желтая клеенчатая тетрадь? Гоибназара Паллаевича об этом не спросишь, его уже нет среди живых. Осталась ли она в его личном архиве, а может, он снова вернул ее в партийный архив? А есть версия, что приезжал к нему внук особиста Кагарманова и выпросил эту тетрадь себе. Хотел книгу написать о своем деде и о том сложном и великом времени, в которое тот жил и работал.

 

Есть сомнение, что японский поручик верно назвал свою фамилию и имя и некоторые подробности своей биографии. Все-таки он был военным человеком и не имел права на предельную откровенность.

 

Но для нас важно другое. В характере Ютаро Тода, как в капле воды, отразился характер всего японского народа: терпение, трудолюбие, высокая человечность и неуклонное стремление к поставленной цели.