Россия через призму истории

Мы нередко абсолютизируем понятие «Россия», отвлекаясь от кардинальных трансформаций, которые оно претерпело за столетия. Об этом размышляет известный российский историк, академик РАН, председатель Национального совета Российской академии наук по исторической географии и демографии Юрий ПОЛЯКОВ.

 

— Юрий Александрович, общепризнано, что без прошлого нет настоящего. И всё-таки объясните как историк: почему для понимания многих современных явлений необходимо увидеть их исторические корни?

 

— Как ни парадоксально, при нынешнем удивительном обилии информации прошлое оставляет потомкам множество загадок, массу неясного, непонятного, просто отодвинутого на задний план. Историк призван не просто описывать минувшую жизнь, но и объяснять происходившие процессы, явления, оценивать их с высоты современных знаний. Давайте с этих позиций рассмотрим понятие «Россия». Когда говорят о её тысячелетней истории, как-то забывают, что речь идёт, собственно, о различных государствах. Отечество наше не всегда было монолитным колоссом. Многоликая общность, именуемая Древнерусским государством, — одно, соперничающие княжества — другое. Московское царство — третье, послепетровская империя — четвёртое... Поэтому попытки говорить о неких неизменных особенностях, присущих России, не научны. Исторические аналогии, конечно, увлекательны, но при этом часто обманчивы.

 

— И тем не менее, есть ли какая-то общая черта у нашей истории?

 

— Характерной чертой, которая прошла через все этапы истории Отечества, была борьба центробежных и центростремительных тенденций. Для России это противостояние — стержень, вечный спутник, ключевая особенность. Она приводила к трагическим коллизиям, к распаду и к удивительным взлётам, а после очередного развала — к очередному возрождению.

 

Борьба этих тенденций всегда оказывала огромное, порой определяющее воздействие на всю жизнь России, в частности, на особенности государственного устройства, требуя укрепления центра, способного жёстко противостоять сепаратистским устремлениям.

 

На протяжении шести столетий территория России расширялась. Это требовало упрочения централизованного руководства, развития экономических и культурных связей, что содействовало росту центростремительных тенденций.

 

Большинство народов добровольно входило в состав России. Но бесспорно и другое — будь Русь единой, монгольское нашествие не превратилось бы в завоевание. Отсутствие сплочения, преобладание центробежных сил в X-XIII веках сказались самым губительным образом.

 

— Как известно, очередной этап сплочения начался на другой основе — московской...

 

— Новые условия, новые участники, но прежняя суть — борьба двух тенденций. Новая форма центростремительности — последовательное усиление одного княжества за счёт ослабления и поглощения других.

 

Московские князья опирались на возраставшую национальную идею, на необходимость дать отпор внешней опасности. Москва проявляла выдержку, дальновидность, её арсенал был многообразен: Иван Калита способствовал централизации богатой мошною, Дмитрий Донской — мечом воина, Иван Третий — искусством политика. Грозный — топором палача.

 

В XVI веке с расширением территории Московского государства начали сказываться этнические моменты: ведь к концу столетия в России, кроме русских, насчитывалось до 20 народностей — украинцы, белорусы, народы Поволжья, Севера, Северного Кавказа...

 

Центру становилось всё труднее осуществлять контроль над увеличивавшейся территорией. Одна из причин возникновения Смуты начала XVII века — это недовольство усилением центра. К боярской строптивости, которую не удалось искоренить Грозному, добавились трудности управления окраинной многоплеменной вольницей, прежде всего казачеством. Парадокс Смуты заключался в том, что центральная власть сама съела себя и перестала быть объединяющей силой. Но стремление к сплочению, преодолению Смуты поднялось снизу. И победило, доказав свою жизненность, получив поддержку самых различных слоев населения.

 

— Что же происходило в России, когда военная форма борьбы тенденций завершилась?

 

— В конце XIX и начале XX веков решающее значение имело развитие экономических и межрегиональных связей. Экономика становилась доминантой сцепления. Специализация регионов, не имевших практически других рынков, кроме общероссийского, создавала надёжную базу для единения.

 

Правящие круги большинства народов империи очень неплохо устроились в союзе с петербургскими наместниками. Грузинская и польская аристократия входила в российские правящие круги. Кавказские, среднеазиатские баи, беки, ханы не просто сохраняли привилегии — они получили для них лучшую охрану. Нефтепромышленники, торговцы хлопком, каракулем, фруктами, винами, табаком не чувствовали национальной ущемлённости.

 

Итак, к концу XIX века казалось, что центробежные силы заметно ослабели. Однако они не исчезли, крот истории зарывал их глубже, делая потенциально более опасными.

 

— Невозможно представить, чтобы в огромной России у народов не было стремления получить хоть какую-нибудь самостоятельность. Ни одна нация, исключая, может быть, финнов и частично поляков, не имела даже своей административной автономии.

 

— Когда в глубинных слоях торфяника начинается тление, его долго не замечают. Относительное национальное спокойствие в России перед Первой мировой оказалось обманчивым. Это походило на спокойствие Везувия перед извержением, погубившим Помпею.

 

В России произошло два мощных толчка — война и революция. Они совпали по времени. Великая Российская империя распалась быстро, но не навсегда.

 

— Чем можно объяснить быстроту распада империи?

 

— Разными причинами. И Германия, и Турция, и Антанта делали всё, чтобы развалить Россию. Конечно, влияние внешних сил было значительным. Многие регионы объявляли себя независимыми в условиях иностранной оккупации.

 

В Грузии и Литве с какой-то провинциальной закомплексованностью праздновали провозглашение независимости, осуществлённое под прикрытием немецких штыков.

 

В Гражданской войне выступали три силы — Белое движение. Советы и националы. Удивительно, но главные противники — белые и красные — практически представляли центростремительность. Национальные силы — центробежность.

 

— Советы нашли новую форму государственного устройства. Парадокс в том, что лозунг свободного самоопределения народов оказался не разъединяющим, а сплачивающим.

 

— Неправильно считать образование СССР волюнтаристским, авторитарным шагом. Всё решалось не одномоментно. Действовали, переплетаясь, различные факторы. Значителен был внешний фактор — иностранная интервенция. Девиз объединения для борьбы с отечественными и мировыми эксплуататорами находил поддержку у широких масс разных народов.

 

Пять лет — от развала империи до образования СССР — время самого острого и напряжённого противостояния двух тенденций. Возрождение единого государства на федеративной основе было историческим компромиссом. Этот компромисс себя оправдал.

 

Я считаю создание национальных советских республик и областей делом правильным и прогрессивным. Разумной и гибкой представляется и созданная в СССР система разностепенной самостоятельности — союзные и автономные республики, автономные области, национальные округа. Справедливо и то, что все национальные образования имели пропорциональное представительство в высших органах власти.

 

За время существования СССР единство народов, особенно во время Великой Отечественной войны, возросло неимоверно.

 

— Как вы относитесь к тому, что в последние годы положительные стороны совместной 70-летней жизни народов упорно затушёвываются?

 

— Не думаю, что это имеет научное обоснование. Единый народно-хозяйственный комплекс — не выдумка, а реальность. Огромный рост культуры, образования при помощи, прежде всего, российской интеллигенции, взаимовлияние и взаимообогащение культур — вполне осязаемая реальность.

 

Появился ряд общих черт, характерных для всех народов Союза. Новой наднациональной общности не сложилось, но осмеянные псевдодемократами слова известной песни «Мой адрес — Советский Союз» не столь надуманны, как их пытаются ныне представить. Распространение интернационализма в высоком смысле слова и ослабление национальной розни на бытовом уровне, осознание «чувства семьи единой» — всё это имеет под собой реальные основания. Единый Советский Союз был одной из двух величайших держав мира.

 

— И что, при создании СССР не было допущено никаких ошибок?

 

— Масса! Границы автономий устанавливались торопливо, зачастую на глазок, иногда как бы прорубались топором, а в таком тонком деле нужен был резец ювелира. Границы постоянно уточнялись, но это не давало нужного результата. Явной ошибкой было включение территорий, населённых русским большинством, в национальные автономии. Так, в Казахстан были включены области, где казахи составляли абсолютное меньшинство.

 

Была явно недооценена сложность ситуации на Украине, в состав которой также вошли районы с компактным русским населением. Ленин, великий прагматик, в данном вопросе оказался революционным романтиком. Он абсолютизировал ненависть ко всему старому. «Россия — тюрьма народов». Значит, надо дать свободу всем, открыть камеры, в которых сидели националы.

 

— Что же произошло, когда открыли?

 

— В одной камере — три национала и семь русских. Но нацменьшинство превратили в титульную нацию потому, что она считалась коренной, а русские в республиках стали нацменами. Русские земли передавались республикам массово и широко. История не знает такой неоправданной щедрости. Так, волюнтаристской акцией Хрущёва стала передача в 1954 году Крыма из Российской Федерации в состав Украины. Партийно-советское руководство исходило из сознания условности границ, из абсолютной уверенности в незыблемости Союза, из однобоко понимаемого интернационализма — более развитый народ помогает менее развитому.

 

— Так рождалось понятие «старшего брата»...

 

— Да. Хотя в ходе так называемой коренизации неграмотный «младший брат» становился начальником над «старшим». Раздавались не только земли, но и облегчённые вузовские дипломы. В результате нередко с отеческой заботой из недоучившихся сынов степей и гор делали профессоров, докторов, академиков... «Благодарность» оказалась безмерной, и 25 миллионов русских, которые после развала Советского Союза оказались за пределами России, пожинают её плоды сейчас в полной мере.

 

— Давно сказано, что наши недостатки суть продолжение наших достоинств. И в развитии нашего многонационального государства это сказывалось всё больше и больше. Не так ли?

 

— За годы советской власти возник единый народно-хозяйственный комплекс. Это фактор огромной важности. Он способствовал быстрому экономическому росту каждой республики. Достаточно напомнить о значении единой транспортной сети, связывавшей все регионы огромной страны. Но на практике существование единого народно-хозяйственного комплекса нередко приводило к ущемлению интересов республик в пользу Союза в целом. В Узбекистане, например, хлопководство стало превращаться в монокультуру со всеми вытекающими негативными последствиями.

 

Стремительный рост национальных кадров породил многочисленную, хваткую, честолюбивую номенклатурную элиту, которая хотела большей самостоятельности.

 

Эта элита чутко улавливала изменения международной обстановки. В довоенные годы большинство народов Азии и Африки находились в колониальном рабстве, а народы СССР имели национальную государственность. К 1980-му в мире возникли десятки независимых государств — членов ООН, а суверенитет советских республик остался прежним. И советская национальная элита с завистью поглядывала на самоуверенных лидеров африканских республик, горделиво поднимавшихся на трибуны международных форумов. Советский Союз всё более превращался в унитарное государство, хотя большинство республик развилось и окрепло. Исторический компромисс, достигнутый в связи с образованием СССР, исчерпал себя.

 

— Возник синдром вырастания из старого костюма. Требовалось найти новые формы компромисса, союза народов, ибо старые рамки стали тесными, требовалось сшить новый костюм. Было ли это возможно?

 

— Безусловно! Но... Как и в период Смуты XVII века, центр занялся собственными разборками. На политических игрищах новый костюм подгоняли под личные амбиции, а не под нужный рост. Общий кризис, охвативший страну, ослаблял прежде всего центр. На этой благодатной почве чертополох этнического сепаратизма заглушил все ростки разумных решений.

 

Руководство СССР топталось на месте, выдвигая нереальные проекты. Формула «Сильный центр — сильные республики» оказалась лишённой практического содержания. Поэтому нового костюма сшить не удалось, тогда как на старом швы расползлись с пугающей быстротой. Региональная номенклатура незамедлительно повернулась в сторону сепаратизма.

 

— Кто же мог в 1988 году предположить, что выстрелы в Карабахе положат начало обрушению снежных лавин во всесоюзном масштабе?

 

— Не в Карабахе дело — эту локальную вспышку легко было загасить. Хотя союзное руководство и этого не смогло сделать. Карабах не был гранатой, взрыв которой сдетонировал на весь Союз. Но он показал, что тротил заложен, бикфордовы шнуры готовы всюду и можно подносить зажигалку и в Тбилиси, и в Баку, и в Вильнюсе, и во Львове...

 

— В 1917 году, как вы говорили, империя испытала два мощных толчка. А в 1991 году СССР распался и без них. И пример, увы, был подан не кем иным, как Москвой...

 

— Очередной парадокс. Пока Москва российская не потребовала независимости от Москвы всесоюзной, всё можно было уладить. Пока Москва российская не заявила о безбрежном суверенитете, ограниченном лишь размерами глотки, — берите, сколько проглотите, всё можно было провести разумно и цивилизованно.

 

Так до нового костюма дело и не дошло, а от старого кому-то достался пиджак, кому-то — жилетка, а народам — рукава от жилетки. Теперь мы живём на пространстве, где вместо единого государства 15 независимых стран плюс непризнанные, но существующие республики.

 

— СССР распался, центробежные тенденции победили. Значит, борьба тенденций прекратилась?

 

— Конечно, нет. Начался принципиально новый этап. Раньше решался вопрос: сохранить единое государство или разрушить? Сейчас решается другой вопрос: произойдёт новое собирание земель или усилится разъединение?

 

В 1870 году Фёдор Иванович Тютчев, имея в виду славянское единство и отвечая Бисмарку, набросал знаменитые строки:

 

Единство, — возвестил оракул наших дней, —

Быть может спаяно железом лишь и кровью»...

Но мы попробуем спаять его любовью —

А там увидим, что прочней.

 

Тютчева не назовёшь наивным. Он был не только поэтом, но и дипломатом. В данном случае его устами говорил поэт. Для нас неприемлемы железо и кровь. Это насилие. Любовь желательна, но в политике это идеал недостижимый.

 

Годы покажут: либо центробежные силы на геополитическом пространстве, именовавшемся СССР, победят окончательно и бесповоротно, либо центростремительные силы явятся итогом восторжествовавшего разума, общих интересов, расчёта, выгоды, общности исторических судеб. И любви тоже. Центростремительная тенденция на постсоветском пространстве не умерла. Она проглядывает всюду — в экономической, политической, демографической, культурной сферах. Но время работает против неё. Политическая верхушка в бывших советских республиках крепко держит бразды правления. Она получила больше, чем мечтала, и не расстанется с этим без схватки… Прошла эйфория независимости, погасли демократические фонарики, остались реальные рычаги управления.

 

Чрезвычайно активно старое далёкое зарубежье. Восточные, европейские, американские структуры экономически, политически, идеологически закрепляются в новом зарубежье, уже создав там мощные опорные пункты, которые так просто не отдадут.

 

В то же время активность России, поставленной в результате некомпетентного управления страной на грань утраты основных достижений не только последних десятилетий, но и предыдущих столетий, совершенно недостаточна. Отечество наше не стало притягательным магнитом для тех, с кем недавно, взявшись за руки, водило хоровод дружбы. Гравитационных качеств у нынешней России оказалось совсем немного. Хотя наша страна и начинает выходить из периода развала, преодоление может оказаться затяжным и далеко не простым делом.

 

Беседу вёл Николай ГОЛОВКИН, Член Союза писателей России

 

Юрий Александрович Поляков (1921, Ташкент) — российский историк, специалист в области новейшей истории России, исторической демографии и исторической географии. Академик РАН (с 1997 года), доктор исторических наук.

 

Окончил исторический факультет МГУ (1945). Преподавал в МГУ и Академии общественных наук при ЦК КПСС (профессор с 1970 года).

 

С 1949 года работает в институте истории СССР АН СССР. Главный редактор журнала «История СССР» (1966—69).

 

Руководитель Центра по изучению территории и населения России Института Российской истории РАН. Председатель Национального совета Российской академии наук по исторической географии и демографии.

 

18 октября 2011 – 90 лет со дня рождения