«Жди, когда других не ждут…» К 110-летию К.Симонова

Вера и надежда сходятся золотыми лучами, прорвавшимися сквозь бездны бушующей вокруг тьмы, сходятся, словно доказывая:
мысль материальна, и, воплощённая в верном ожидании, дарует жизнь — сколько бы ни бушевала война:

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.

Вероятно, самое знаменитое стихотворение К. Симонова, некогда — сверхпопулярного, создавшего столько произведений, бередивших читательское сознание, заставлявших сопереживать, мечтать и верить. Сухо, скупыми, словно мускульно-сжимающими до новой лапидарности словами живописуется горе войны:

Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.
 
Его везли из крепости, из Бреста.
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.

Боль и сострадание, определяющее стихотворение, из бездн литературы русской, от классических корней и традиций, но насыщение — новое: всеобщностью глобальной беды, что будет преодолена победой, чьи следы останутся до смерти последнего ветерана, и — дальше.

…пока разворачивались панорамы симоновской эпопеи «Живые и мёртвые», пока Ф. Серпилин, собирательный образ, сколь бы жёсткие, жестокие условия не выпали, как бы ни тёрла жизнь в шероховатых своих лапах, сохраняет в себе меру человечности и доброты, и, умирая на руках Синцова, главного персонажа эпопеи, вызывает смертью… даже и отторжение читательское — зачем так? Должен выжить!
Как выживает Синцов, чья мера терпения, представляется, превосходит возможную, заложенную в человеке: сколько ранений! Жена погибла, дочь пропала, а он, несгибаемый, возвращается на фронт, командует под Сталинградом батальоном.

К. Симонов много писал о любви: густела она сложно в стихах его, взрывалась вдруг, писал иногда ершисто, колюче, порой — на пределе откровенности, порой — словно с сединой трагического опыта:

Мне хочется назвать тебя женой
За то, что так другие не назвали,
Что в старый дом мой, сломанный войной,
Ты снова гостьей явишься едва ли.
 
За то, что я желал тебе и зла,
За то, что редко ты меня жалела,
За то, что просьб не ждя моих, пришла
Ко мне в ту ночь, когда сама хотела.

Отсвет, отзвук любви в военных душах странно даются, сложно комбинируются ощущения-ассоциации:

Над чёрным носом нашей субмарины
Взошла Венера — странная звезда.
От женских ласк отвыкшие мужчины,
Как женщину, мы ждем её сюда.

Стих Симонова психологически усложнён, вибрирует множественностью всего, чем нагружает жизнь; а она редко нагружает… пряниками.
…пока «Парень из нашего города», убеждённый, что тяжёлые танки можно провести по лёгким мостам, вырвавшись из госпиталя, долг ощущая стержнем души, осуществит свою идею, своим же обеспечив танковый прорыв.

Взрывали сознание переводы Симонова: «Дурак» Киплинга, так жёстко и обыденно варьирующий историю любви. «Гиены», что оказываются пострашнее людей.
Симонов — многопланов и многожанров, он, проживший жизнь с размахом и на ура, великолепием литературных огней украсивший пространство, остаётся — прекрасным человеческим образом, даром, давшим столько словесных плодов; и световой составляющей, пронизывающей большинство его произведений.

На фото обложки: К.Симонов в Берлине. 1967 год

​