Последний приют

Серое осеннее утро вползало в комнату. Темными силуэтами постепенно проявлялась мебель и портрет на противоположной стене. Пока он не имел лица, являясь черной квадратной дырой, через которую, видимо, и уползала отступавшая ночь. Журнальный столик неправильно стоял посреди комнаты. На нем остались два пустых бокала, коробка из-под конфет и бутылка, в которой вчера находилось приятное белое вино с трудно запоминающимся названием.

 

Оля подняла голову от подушки, потом перевернулась на бок, чтоб лучше видеть обстановку. Хотя что здесь можно так внимательно рассматривать? Ведь это ее квартира, и каждая мелочь, если не сделана собственными руками, но под ее неустанным контролем. Правда, теперь, с появлением Володи, осуществлять планы стало гораздо легче – сама бы она никогда не смогла купить такие дорогие обои, телевизор с огромным экраном (собственно, в нем и не было особой необходимости, учитывая размеры комнаты), стиральную машинку-автомат. Этого портрета на стене тоже не появилось бы никогда, несмотря на то, что Оля всегда мечтала увидеть себя со стороны не на бесстрастной фотографии (такой она видела себя каждый день в зеркале), а глазами настоящего художника, который может, если и не заглянуть в душу, то, по крайней мере, прочувствовать настроение. Теперь такой портрет у нее был, хотя она сама не знала, нравится себе или ожидала чего-то более возвышенного, может быть, даже романтического.

 

Хотя какая в ней романтика? Художник прав, нарисовав женщину, скептически взирающую на фантастическое нагромождение мостов, небоскребов и каких-то уродливых хищных автомобилей. Наверное, все логично и такова ее истинная сущность – пруд, около которого страдает Васнецовская «Аленушка», смотрелся бы рядом с ней чем-то противоестественным.

 

И как этот лохматый парень, сначала показавшийся таким «дремучим» дилетантом, что она даже обиделась на Володю, сумел распознать ее так быстро? Она ведь считала себя более закрытой натурой; старалась шутить и улыбаться, изображая из себя «мягкую и пушистую», абсолютно беззаботную «рыжую кошку». А еще она думала, что художник обратит внимание на ее фигуру, для чего надела предельно короткую юбку и блузку с огромным вырезом. Вместо этого он сознательно уменьшил грудь, а ноги вообще не попали «в кадр». Одно лицо с заостренными скулами и усталыми глазами, в которых, тем не менее, чувствуется упрямство и какая-то вечная озабоченность.

 

Странно, если она действительно такая, то что могло привлечь к ней Володю? Не деловые же качества, с которыми он так старательно боролся, пытаясь превратить в заурядную домохозяйку? Нет, это ему не удастся…

 

Хотя, как знать? Если он женится и введет ее в свой огромный недостроенный дом с множеством лестниц, переходов и непонятно для чего предназначенных комнат, которых еще не касалась рука дизайнера, то, возможно, она и согласится принять на себя непосильную ношу, забросив все остальное. Но это только при условии, что он женится на ней!.. И еще, что ей никогда (никогда!) не придется просить у него денег – чтоб она добровольно отказалась от их зарабатывания, они должны просто лежать в условном месте, и притом в таком количестве, которое необходимо ей в данный момент. Со вторым он, пожалуй, согласится, а вот, первое…

 

Оля вздохнула, и откинувшись на подушку, уставилась в потолок. Даже не глядя на часы, можно было легко определить, что сейчас не больше семи, а ей вполне достаточно встать в восемь, чтоб успеть принять душ, привести себя в порядок, помыть вчерашнюю посуду и съесть йогурт с маленьким тостом. Так зачем она проснулась в такую рань, если могла еще целый час спокойно нежиться в теплой постели?..

 

…Наверное все потому, что вчера был так называемый «выходной», - подумала она, - а это всегда выбивает из колеи. И зачем Володька заезжал, если все равно не остался ночевать? Лишь затем, чтоб попрощаться перед поездкой в Москву?.. Он же не на месяц уезжает. А что мне оставалось делать, как не завалиться спать в одиннадцать…

 

«Выходными» Оля называла не субботы с воскресеньями, а те дни, случавшиеся раз или два в неделю, когда Володя появлялся к концу дня у нее в редакции. Приходилось заканчивать работу в шесть, как все нормальные люди, и резко переключаться на забавные истории, которые он высыпал перед ней, смешав в одну кучу свежие и давно прошедшие события собственной жизни, прочитанное в книгах, услышанное по телевизору или просто подсмотренное на улице. В такие минуты Оля с ужасом замечала, что у нее всего этого нет, и если она пытается вставить хоть слово, то непременно касается своей рекламы, своего журнала.

 

В течение часа подобное состояние проходило, но за это время… Какой же она чувствовала себя глупой!.. Почему Володя терпеливо выслушивал все ее служебные «бредни»? Это оставалось загадкой, которую она не собиралась решать.

 

Зато потом она оттаивала, словно окунувшись в его мир. Забиралась к нему на колени или укладывалась рядышком на диване, притулив голову ему на плечо, и ласково целую в шею, представляла… Наверное, в этом и заключается моя беда, - решила Оля неожиданно, - что я не умею абстрактно представить, как мне, например, могло бы быть хорошо. Я умею планировать, а не представлять. Но что ж теперь делать, если я амбициозная карьеристка?.. - она все же взглянула на часы, - ну да, без пяти семь. Даже в таких мелочах я не ошибаюсь... Подумала, скорее, с гордостью, чем с сожалением.

 

Пусть природа обделила ее талантом представлять (Володя предлагал другое определение – «мечтать», но сама она противилась этой формулировке, почему-то сразу ощущая себя ущербной и, вроде, даже не совсем женщиной), зато она подарила ей прекрасную память. В те минуты, когда другие уносились в непредсказуемое будущее, Оля благоговейно опускалась на дно своего прошлого, с наслаждением вспоминая былые успехи и победы, к которым относила абсолютно все, что с ней происходило.

 

Например, развод с мужем, который не удовлетворял ее, ни материально, ни интеллектуально, ни физически. Что можно получить с мастера по ремонту бытовой технику, если к тому же он периодически напивается до такой степени, что засыпает на унитазе? Пусть это случалось не часто, но как факт, имевший место, вызывало отвращение. Нет, она достойна лучшего, чем это тупое, почти нищенское существование.

 

Человеческое сознание предсказуемо, поэтому, не дожидаясь следующего вопроса, она обычно сразу же отвечала и на него. Зачем было выходить за Олежку замуж? Да все элементарно, чтоб из личного опыта определить круг своих истинных интересов и не вляпаться в такое же дерьмо в более зрелом возрасте, когда, не дай бог, появятся дети и процесс разрыва примет затяжные, связанные с разделом нажитого ею имущества. Сам-то он никогда ничего не сможет заработать. Поэтому несмотря на то, что в тот день он стоял на коленях и плакал, как маленький мальчик, произнося самые страшные клятвы, для Оли это уже не имело никакого значения.

 

С одной стороны, без Олежки жить стало гораздо проще, но, с другой, иссяк без того скудный финансовый источник. С его зарплатой об алиментах речь просто не шла, поэтому пришлось с дневного отделения переводиться на заочное и срочно искать работу. Это стало второй после развода знаменательной вехой на пути к ощущению своего места в этом мире.

 

«Сеять разумное, доброе, вечное» с незаконченным филологическим образованием ей предложили только в младших классах. Вечером, сидя в собственной, доставшейся по наследству, квартире, она представила нескончаемую орущую толпу маленьких бестолковых существ, постоянно донимающих дурацкими вопросами и норовящими подстроить какую-нибудь гадость. Через неделю она просто начнет убивать их. По одному. Медленно и методично. К тому же, узнав, какую зарплату получают учителя без соответствующего педстажа, она пришла к выводу, что работать за такие деньги – значит, не уважать себя. Лучше вообще не работать, ведь в обоих случаях тебя ожидает голодная смерть. Однако это в теории, а на практике она обязана иметь много красивых вещей, обязана привести в порядок свое жилище, чтоб в него было приятно возвращаться, и еще многое другое она обязана сделать для самой себя.

 

Начав с самого простого, пришлось пройти все – от промоутеров, раздающих во время рекламных акций бесплатные сигареты, до свободного агента по недвижимости. Оля в подробностях помнила все свои искания и могла совершенно четко сформулировать, почему уходила с каждого места, хотя с того времени прошло уже несколько лет. Тот тяжелый период, также как и жизнь с Олежкой, иллюстрировал главу под названием «Как не надо жить». Но глава, в конце концов, закончилась (ведь даже «Санта-Барбара» оказалась не бесконечной), и все наладилось единомоментно.

 

Обстановка редакции крохотной, печатавшейся в университетской типографии на одном-единственном развороте газеты бесплатных объявлений ей понравилась сразу. Увлекал, в основном, странный, доселе незнакомый дух полной реализации возможностей. Продукт своего труда можно было наблюдать каждую среду, проходя мимо газетного киоска, а это очень немаловажно, в отличие от подобострастного заглядывания в глаза: «…А вы курите?.. Ах, другие сигареты?.. Ну, извините. А может, все-таки попробуете? Это лучший в мире табак… Не хотите? Так идите к черту!..» День позора за несчастные пятьдесят рублей. Тьфу, аж вспоминать противно!..

 

Через год из менеджера, принимавшего объявления, Оля выросла до ответственного редактора, а сама газета имела уже шестнадцать полос и распространялась не только в городе, но и по всему региону. И вот тут, когда выяснилось, что больше из нее выжать ничего не удастся, кроме увеличения объема и тиража, Оля поняла, что это опять не ее настоящее дело, а лишь очередная ступень к чему-то, чего она не могла представить.

 

На удачу или на беду (конечно, на удачу, по-другому у нее просто не может быть) «раскрученной» провинциальной газеткой заинтересовались москвичи, и собрание акционеров, не долго думая, приняло решение отдаться под «могучее столичное крыло». После этого жизнь окончательно превратилась в рутину. Думали и решали теперь за нее, а ей оставалось только ежедневно до самой ночи, до боли в глазах просматривать тысячи объявлений со всей России, ища какие-нибудь оплошности авторов или технические опечатки. Должность корректора в штат не входила, потому что он не менялся со дня основания газеты, когда энтузиазма было гораздо больше, чем денег на зарплату.

 

Боже, какую только дрянь не продавали люди и чего только не собирались купить!.. Газетные столбцы создавали впечатление полного сумасшествия, когда все вдруг решили обменяться своими вещами, автомобилями, квартирами. Может быть, даже лицами и судьбами, просто не знали, во сколько их оценить…

 

Но все в очередной раз изменилось, перейдя на новый качественный уровень, и теперь у нее новая жизнь, которую она сама себе выбрала. Пусть получает она пока (это только пока!) не больше, чем в газете, но, может быть, лишь потому что это перестало являться жизненной необходимостью. Зато она работает в единственном на весь регион толстом журнале с глянцевой обложкой. Здесь совсем другая реклама – цветная, занимающая целый разворот, а не нелепые, неподдающиеся правилам орфографии куцые сообщения, втиснутые, словно некролог, в узкую черную рамку.

 

Конечно, если б в Володиной фирме менеджеры оказались пограмотнее, они б никогда не обратились в ее газету, рассчитанную совершенно на другой контингент. Тогда б она не позвонила генеральному директору, чтоб выяснить обычные технические вопросы, а тогда… Собственно, почему она решила звонить лично? Наверное, чтоб хоть на минуту отвлечься от мелькавших перед глазами букв и «контактных» телефонов. А может, провидение вело ее четко намеченным курсом?.. Теперь это уже неважно.

 

В первый раз они встретились в кафе. Это само по себе выпадало из привычных рамок. (Обычно «большие люди» уделяют рекламным агентам не больше пяти минут своего драгоценного времени, с умным видом просмотрев предложенные макеты и ткнув, как правило, не в самый удачный. Разговор начинался и одновременно заканчивался фразой «Вот, такую хочу…»)

 

С трудом запихивая бумаги в не предназначенную для таких объемов сумку, Оля пыталась придумать, как наиболее выигрышно расположить их потом на тесном столике, за которым может оказаться еще кто-то со своей выпивкой и закуской. А еще музыка!.. Как можно решать серьезные вопросы, когда над ухом гремит целый оркестр? Однако все получилось неожиданно мило.

 

Прождав маршрутку незапланированные полчаса, Оля опоздала и уже собиралась рассыпаться в дежурных извинениях, когда «клиент», который «всегда прав», неожиданно улыбнулся.

 

- Женщине положено опаздывать… а у меня сегодня был сумасшедший день, так что я, например, собираюсь заодно и поужинать. Олечка, вы голодны?

 

Оля смотрела на него и не могла понять, что происходит. Ситуация не укладывалась в привычную схему. Может, это розыгрыш? Но у нее нет друзей, которые осмелились бы его устроить, да и вообще друзей практически не осталось! То ли ее знакомые поглупели за последнее время, то ли она сделалась слишком умной, но вместе им вдруг стало неинтересно. Визиты прекратились сами собой, а редкие телефонные звонки несли информацию о состоянии здоровья и новостях семейной жизни.

 

- Я задал очень сложный вопрос? - Володя продолжал невинно улыбаться.

 

- Нет, что вы!.. Если можно, я буду мороженое, - ответила она, хотя днем успела лишь перехватить кусочек непропеченной, липнущей к зубам пиццы из соседствовавшего с редакций ларька.

 

Раз дело принимало такой нестандартный оборот, надо было быть начеку – неизвестно еще, чем ее заставят расплачиваться за ужин. От «новых русских» можно ожидать, чего угодно. Она уже сталкивалась с самыми разными вариантами. Раз даже решилась продаться за «красивую жизнь», но однажды вечером на вопрос «Милый, где ты был так долго?» получила исчерпывающий ответ: «Не твое дело. Твое место в постели и нечего задавать идиотские вопросы!..» На следующий день она аккуратно собрала вещи до последней тряпочки; вздохнув, с сожалением выложила на стол полученные ранее подарки и вернулась в свою квартиру, где не была почти месяц.

 

Тогда квартира выглядела совсем не так. Вытершиеся обои, оставшиеся от бабушки, люстра с разбитым пьяным Олежкой плафоном, скрипучей диван… Володя пришел в ужас, когда сел на него. Поэтому диван стал его первым взносом в нынешний уют. Но это происходило потом, а в тот вечер она все-таки вытащила из сумочки помявшиеся бумаги и начала раскладывать их на столе, отодвинув нетронутое мороженое, и тут Володя вдруг накрыл своей ладонью ее руку.

 

- Олечка, я все равно в этом ничего не понимаю. Давай, каждый будет заниматься своим делом. Я тебе полностью доверяю, поэтому убери все это.

 

Оле захотелось спросить, зачем же он вызывал ее, но она поймала себя на мысли, что боится услышать в ответ: «Да так, от скуки». Глядя в его глаза, она поняла, что такой ответ ее не устраивает.

 

К концу ужина ей уже казалось, что знакомы они с детства. Хотя Володя и оказался гораздо старше, эта разница мгновенно скрадывалась бесконечными историями и прибаутками, рассказываемыми (что тоже поразило Олю) точным и абсолютно правильным русским языком. Она смеялась, чувствуя себя прикоснувшейся к большой и красивой сказке. Разве можно сравнить ее жизнь с поездками в Европу, отдыхом у моря, знакомствами с известными по телеэкрану людьми? Как ему это удавалось? Может, он придумывает все на ходу? Но даже если так... ведь сказка и должна оставаться сказкой.

 

К полуночи он привез ее домой, но даже не сделал попытки подняться. Просто опустил стекло, помахал рукой, не выходя из машины, и снова улыбнулся. Оля, ошеломленная и растерянная, поднялась в квартиру, показавшуюся сразу чужой и убогой. …Так не бывает… - решила она, а когда что-то шло вразрез с ее представлениями о жизни, это всегда раздражало и, вроде, умаляло ее знания и способность верно оценивать ситуацию. Она же всегда так гордилась своей правотой!..

 

Утром Оля проснулась опустошенная и злая на собственную беспомощность, словно у нее украли нечто ценное, принадлежащее ей одной. Приехав в редакцию, она первым делом позвонила Володе и сообщила, что им надо немедленно встретиться, чтоб уточнить цветовую гамму поля – имеется, якобы несколько вариантов, которые ей нравятся, но без него она не сможет определиться. Володя помолчал несколько секунд, потом ответил, что сейчас занят и лучше, если есть такая уж нужда, встретиться вечером в том же месте.

 

На этот раз он не только поднялся наверх, но и остался до утра. Так захотела Оля…

 

 

 

*

 

 

 

Зазвонил совершенно ненужный сегодня будильник. Обычно Оля резко вскидывала голову, озиралась, словно вспоминая, где находится и только после этого с размаху хлопала ладонью по назойливой белой коробочке, а в голове мгновенно начинала выстраиваться программа наступившего дня. Сейчас она нехотя протянула руку и ткнула пальцем желтую пимпочку.

 

Звонок смолк, зато у соседей, как обычно в восемь, включили телевизор. Голос диктора монотонно перечислял новости, произошедшие в свете за ночь, но Оля давно перестала обращать внимание на это неразборчивое бормотание за стеной. Откинув одеяло, встала; потянулась, глядя в запотевшее окно. …Как там мерзко, а отопление еще не включили, сволочи…

 

Новенький обогреватель, который две недели назад привез Володя, слегка попахивал маслом, но это являлось мелочью, в сравнении с исходившим от него теплом. Может быть, этой зимой ей даже не придется ходить в шерстяных носках и кутаться в свитер. …Володька хитрый. Ему нравится, когда я хожу в одном халатике… - Оля довольно улыбнулась. Все-таки какая она умница и как все правильно делает в жизни!.. Оставалось лишь решить малюсенькую проблему, - я должна выйти за него замуж. Не понимаю, почему он молчит об этом? Зачем ему тогда такой здоровенный дом? Может, он строит его для кого-то другого? Ну уж, фиг вам, Владимир Леонидович. Там мое место, потому что я самая лучшая, и никто не подходит тебе больше, чем я. Пусть пока погуляет по своей Москве (хотя и меня мог бы взять – знает же, что я ни разу там не была), но это не главное… В пятницу-то он вернется, и «киска» чуть-чуть «выпустит коготки». Он еще не знает, как я умею это делать...

 

Оля вышла на кухню, взглянула на грязную посуду, горой лежавшую в раковине. Нет, сейчас ей совершенно неохота с ней возиться, тем более, гостей сегодня не предвидится. Открыла форточку, проветривая кисловатый запах табака, всегда сопровождавший Володины визиты. Включив чайник, вернулась в комнату, где на письменном столе вперемежку с обрезками фотографий, из которых она собирала коллаж, стояли пузырьки с лаком, баночки с кремом и яркие «торпеды» губной помады.

 

 

 

*

 

 

 

Редакция, совместно с туристической фирмой «Кругосветка» и страховой компанией «Капитал», располагалась в старинном особняке, судя по табличке, являвшемся «памятником архитектуры ХIХ века». С «туристами» они дружили. Веселые девчонки подолгу курили на лестнице, рассказывая, с чужих слов, о странах, где сами, естественно, не бывали. Порой это так завораживало, что главный редактор даже затеял совместный проект под названием «Из дальних странствий…», освещавший всю широту географического разнообразия предлагаемых туров. Проект являлся практически рекламным, однако Олю не пригласили в нем участвовать – «туристы» решили сами готовить материалы. Честь им и хвала, хотя она бы сделала это гораздо профессиональнее и даже просто грамотнее. Несмотря на определенную обиду, она любила иногда заходить к ним в офис, присматриваясь к лазурным волнам с барашками пены, пальмам и белым, будто игрушечным коттеджам, чьи виды украшали стены от пола и до потолка. Она не только никогда не видела настоящего моря, но и (страшно подумать!..) за двадцать восемь лет ни разу не покидала пределов родного города. Зато теперь, в своей «новой» жизни, Оля имела полное право планировать, в какую страну они отправятся с Володей следующим летом, сколько для этого необходимо заработать «карманных» денег, в каком номере оптимально остановиться и массу других практических моментов. А, может, это случится и раньше, уже на Новый год. Правда, тогда, и программа, и смета расходов должны быть совсем другими…

 

«Страховщики», занимавшие первый этаж, были вечно занятыми и совсем необщительными. Да, собственно, что у них есть такого интересного? Оля всегда быстро пролетала мимо их дверей, даже не задерживая взгляд и ни с кем не здороваясь.

 

- …Ольга Викторовна! - главный редактор еще только вошел в холл, когда она уже успела подняться на один пролет.

 

Оля остановилась. Сверху редактор казался маленьким смешным колобком. Вчера перед уходом она положила ему на стол макеты четырех рекламных вкладок для нового номера, но никак не думала, что вечером он еще будет возвращаться в редакцию, чтоб просмотреть их. Однако другого повода, окликнуть ее возникнуть не могло. Александр Борисович принадлежал к довольно редкому типу современных руководителей, которые не тащат в постель каждую молодую, симпатичную, а, тем более, разведенную сотрудницу. Это обстоятельство больше всего радовало Олю, и она считала их отношения просто идеальными.

 

- Ольга Викторовна… - несмотря на возраст (Володя говорил, что «Сашка» из бывших «комсомольских вожаков»), Александр Борисович всегда задыхался от быстрой ходьбы. То ли причина заключалась в излишнем весе, то ли в сигаретах, которые у него постоянно заканчивались, сколько б он не приносил их утром, - Ольга Викторовна, зайдите ко мне, - он перевел дыхание, взявшись за перила обеими руками.

 

- Пойдемте, - Оля дежурно улыбнулась.

 

Она прекрасно понимала, о чем пойдет речь. Конечно, о «Черной лилии». Все остальное, по просьбе клиентов, большей частью было заимствовано из реклам «головных» фирм, печатавшихся в столичных журналах. Там не к чему придраться, а «Черная лилия» – это ее собственное творчество.

 

Они прошли через большую, бестолково заставленную мебелью комнату. Ни о какой эргономике речи тут, естественно, не шло. Была б Олина воля, она б все переделала по-своему, более разумно и рационально, а так… Пока ей хватало закутка у окна, где все стояло так, как положено. Сейчас она вернется туда и начнет изобретать новый «парфюмерный» вариант. …Надоело сдирать из «Cosmopolitan»! Что я, не могу сделать лучше? Могу. Не хуже, по крайней мере…

 

Гулко ступая, они миновали еще пустую приемную и оказались в кабинете. Конечно, и здесь все было неправильно. Зачем эта куча не пишущих ручек? Для солидности? А чернильный прибор?.. Вообще, смех, двадцать первый век на дворе!.. Сзади должна висеть картина, а календарь у окна, чтоб видеть дату. Кому он за спиной нужен? И если так пройтись по всему остальному… Но, к сожалению, ее пока никто не приглашал перебраться в кабинет, хотя из него можно сделать такую «сказку» и спокойно творить, не отвлекаясь на щебетание соседок по комнате.

 

Александр Борисович уселся за стол и тут же закурил.

 

- Большая работа начинается с большого перекура? - Оля опустилась в низкое кресло напротив и закинула ногу на ногу.

 

За исключением праздников, на работу она старалась приходить в брюках, потому что не ставила целью привлечь чье-то внимание. Здесь должны ценить ее голову, а не ноги. Вот, когда они с Володей идут ужинать, тогда можно позволить себе немного шокировать публику.

 

- Дым помогает мне думать, - улыбнулся Александр Борисович, выставляя перед Олей зажженную сигарету так, как американцы показывают средний палец, - и вот для чего я вас пригласил, - он достал из папки макет полосы «Черной лилии» и повернул его к Оле, - зачем нам это?

 

Оля мельком взглянула на большой глянцевый лист. Что она могла обнаружить там нового? Эта обнаженная женская фигура была ей слишком хорошо знакома. Улыбнулась, скорее, не главному редактору, а девушке, сидевшей на широком небрежно задрапированном диване – она полуобернулась к зрителю так, что отчетливо виделась грудь, талия и часть ягодицы без привычной полоски трусиков. Но никакого намека на порнографию.

 

- Что значит, зачем? - Оля подняла невинный взгляд. Мысленно она уже выстроила схему разговора и даже представила, какие вопросы ей задаст шеф.

 

- Надеюсь, тебе не надо рассказывать… (когда волновался, он почему-то всегда переходил на менее официальную форму общения. К этому уже все давно привыкли) …наш журнал очень, так сказать, пуританское издание. Он задуман так изначально, потому что одним из учредителей является городская Дума. Мы пишем исключительно о городе, его истории, о людях, находим что-то необычное в городской жизни, причем, не обязательно положительные, но лепить голую девку на вторую страницу?.. Просто так, безо всякого повода?.. Не понимаю. Обычная реклама обычного магазина. Неужели нельзя, как всегда, дать в красивом ракурсе само здание? Заодно и покупателям найти его будет проще. Ты не подумай, что я ретроград какой-нибудь или боюсь той же Думы, но все должно быть оправдано. Олеся, например, может, сделает сейчас такие фотографии, что твое художество детским лепетом покажется! Но там же все на месте, все по делу, - Александр Борисович затушил сигарету и наклонившись к Оле, загадочно продолжал, - то, что интимных услуг, именуемых всевозможными «саунами» и «массажными кабинетами», у нас в городе предостаточно, давно известно. А теперь, говорят, решили это совместить с бытом. Набирают не массажисток, а домработниц.

 

- Ну и?.. - не поняла Оля, - по-моему, домработницы существовали всегда и везде.

 

- Естественно, но когда в объявлении пишут: «Индивидуальный подбор. Возраст от 18 до 30. Любые формы работы на дому», это наводит на определенные ассоциации. Вот, Олеся решила раскрутить тему и доказать, что везде одно и то же.

 

- По-моему, тут и доказывать нечего, - Оля пожала плечами, не разделяя восторгов новизной и актуальностью темы, - тот же бордель, только с уборкой, мытьем посуды и готовкой. И что она хочет найти интересного? То, что ее будут, извините, трахать у плиты, а не на красивой постели?

 

Смутившись, Александр Борисович опустил глаза, но отступать ему не полагалось по субординации.

 

- Это смотря как подать тему, - сказал он задумчиво.

 

- А как ее не подавай – сама тема обязывает.

 

- Ты не журналистка, понимаешь? - заключил редактор, - тебе этого не дано, а Олеся сумеет раскрыть тему изнутри…

 

- Но тема-то для бульварной газеты, - перебила Оля, скептически усмехнувшись, - а не для «пуританского» журнала. И потом, кто вам сказал, что я не умею писать?

 

Последнюю фразу она произнесла совершенно не задумываясь, просто по ее личному убеждению, не существовало вида деятельности, с которым бы она не справилась. Вопрос в другом – интересно ли ей это и хочет ли она этим заниматься?

 

- А ты попробуй, сделай сама материал, - азартно предложил Александр Борисович.

 

- Зачем? У меня есть своя работа, а Олеся пускай… - она не стала завершать фразу, чтоб не обижать девочку, пришедшую лишь два месяца назад, и «за орденами» рвущуюся в самые «горячие точки».

 

- Хорошо, - редактор придвинул к себе макет, - вернемся к нашим баранам. Объясни мне, бестолковому. «Черная лилия», насколько я знаю, салон женского белья. Где тут белье? Причем здесь голая грудь и половина задницы?

 

- А текст внизу? «Нашего белья вы просто не замечаете».

 

- Так другие-то должны замечать, иначе получится, как в сказке – а король-то голый!..

 

- Александр Борисович, - Оля вздохнула, - вы когда-нибудь читали Фрейда?

 

- Когда я учился, нам такого не преподавали, - ответил он раздраженно. Он всегда почему-то раздражался, когда беседа касалась глубины его знаний.

 

- Зря, - Оля снова демонстративно вздохнула, словно подчеркивая, как тяжело общаться с необразованными людьми, - так вот, Фрейд считал (и, между прочим, с ним во многом согласны современные психологи), что все-таки половой инстинкт является основным двигателем наших поступков. Но общественная мораль (в нашем случае, читай: «польза и практичность») настолько угнетает его, что фактически вытеснила в подсознание. Отсюда следует, если мы пишем, что наш товар высокого качества, прочный и дешевый, мы, подчиняясь общепринятым принципам, пытаемся «в лоб» воздействовать на сознание. А оно и так перегружено житейскими проблемами. Оно не станет акцентировать внимание на такой ерунде. То, что предлагаю я, пробуждает в любой женщине ее инстинктивное желание предстать перед всеми обнаженной, демонстрируя свою красоту и привлекательность.

 

- Вы серьезно так думаете? - явно заинтересовался Александр Борисович.

 

- Так думает Фрейд и многие другие… ну, и я тоже.

 

- То есть вы тоже хотите пройтись по редакции нагишом?

 

- Конечно, - Оля поймала взгляд редактора, прежде чем произнести следующую фразу, - считайте, что уже прошлась.

 

- То есть?..

 

- На этом постере я. Только Коля при монтаже приклеил голову одной малоизвестной модели.

 

- Серьезно?.. - глаза Александра Борисовича округлились. Опустив взгляд, он принялся внимательно изучать картинку, и в этот момент Оля поняла, что, как всегда, победила, и реклама выйдет в ближайшем номере, - да уж… - Александр Борисович поднял глаза, - и почему вы ходите в брюках?..

 

- Потому и хожу, - Оля рассмеялась.

 

- Ладно, - Александр Борисович отложил макет, - значит, говорите, что на женщин такие штучки действуют?

 

- Такова человеческая психика. На мужчин, к примеру, действуют другие «штучки». Знаете, почему вы курите «Marlboro»? - она взяла со стола пачку.

 

- Не знаю, - растерялся Александр Борисович, - ну, это престижно, что ли…

 

- А почему престижно? Причем, обратите внимание, престижно исключительно для мужчин.

 

- Не знаю. Наверное, как-то так сложилось исторически…

 

- Это в вас говорит сознание, а оно не решает таких проблем. Не «сложилось», а сложили. Есть закон, заимствованный из сказок: «Кто владеет частью, тот владеет целым». А теперь вспомните рекламную «Страну Marlboro». Лихие парни, лошади, кольты, изумительные водопады, бескрайние прерии… Любому нормальному мужчине хочется почувствовать себя эдаким ковбоем, и на подсознательном уровне он выбирает частичку этого чуда. Он уже там, на коне скачет, понимаете? Он не покупает нашу «Золотую Яву», которая со всех банеров информирует, сколько в ней никотина. Это скучно и не по-мужски; это не для героев, а для трусов, трясущихся за свое здоровье. Чувствуете разницу в подходе? И женщины тоже… Думаете, они покупают «навороченный» шампунь потому, что там есть совершенно загадочные для них «керамиды-R» или какой-нибудь «витамин Q-10»? Нет, они покупают «здоровые волосы», как у той звезды, которая улыбается им с экрана. Реклама – это великое искусство, если относиться к нему серьезно, а не как к информированию о потребительских свойствах товара.

 

- Послушайте, - редактор посмотрел на нее, словно увидел впервые, - я даже не предполагал… откуда вы все это знаете, ведь вы филолог?

 

- Александр Борисович, я не умею что-то делать плохо. Пока работала в своей газетке, я перечитала о технике рекламы все. Жаль, но там мне это просто не пригодилось.

 

- Ольга Викторовна, вы меня поражаете. Никогда б не подумал… - и вдруг, по непонятной ассоциации, он вернулся к середине разговора, - может, вы, действительно, попробуете написать что-нибудь? Вдруг вы пишите также замечательно, как разбираетесь в рекламе? Давайте сделаем вот что, - он, видимо, принял ее удивленное молчание за согласие, - все ваши постеры я даю в номер, включая «Черную лилию». Таким образом, на ближайшие дни у вас особой запарки нет. А у меня есть, потому что Олеся занимается «домработницами», а наш Витек–бегунок болеет. Есть две командировки. Может, попробуете?

 

При слове «командировки» у Оли непроизвольно возникла мысль о проекте «Из дальних странствий…». Пока Володя «парится» в своей Москве, она успеет вернуться загорелая, может быть даже отдохнувшая, и наконец-то встретит его массой свежих неожиданных впечатлений. Никто ж не требует от нее романа, а уж чтобы описать увиденное, русским языком и острым глазом она владеет достаточно хорошо. Получится не хуже той серости, которая порой скрывается под их шикарной обложкой. Да что там, «не хуже»?.. Она может сделать лучше! Просто руки как-то не доходили.

 

- А почему бы и нет? - сказала она беззаботно.

 

- Отлично, - редактор спрятал Олины макеты в папку и отложил на край стола, закрывая тему, - значит, варианты такие: первый – сельскохозяйственное предприятие «Дружба». Директор ввел там оригинальную методику борьбы за производительность и дисциплину труда. Перед началом страды все работники кодируются от пьянства, причем, добровольно. Некоторые зимой обратно раскодируются, но большинство так и остается на всю оставшуюся жизнь трезвенниками. И главное – все довольны. В особенности, жены, конечно; но и мужики не возмущаются, хотя казалось бы… Можете представить себе такой нонсенс? Это мне один знакомый из департамента сельского хозяйства рассказывал. Очень рекомендовал, так сказать, распространить опыт, а то деревня совсем спивается…

 

- А в деревне читают наш журнал? - скептически заметила Оля, - среди кого опыт-то распространять?

 

- Ну, просил человек, понимаете? Одно дело, газетная заметка в рубрике «На полях области», с которой только в сортир сходить, и совсем другое, на мелованной бумаге с цветными фотографиями… Он хочет, в качестве своей идеи, в Москве это предложить. В общем, тут отдельный вопрос. Надо просто взять интервью у директора, поговорить, и с теми, кто бросил пить окончательно, и с теми, кто раскодировался, снимки сделать. Может получиться интересный материал. Заодно и наш журнал узнают в «коридорах власти». Мысль ясна?

 

Осмысливая информацию, Оля пыталась представить себя в резиновых сапогах, утопающих в жирном черноземе, рядом с «раскодированным» колхозником, воняющим перегаром; бодрого директора, загонявшего всех поголовно в «светлое будущее», и перспектива общения ее не радовала.

 

- А второй вариант? - спросила она, поняв, что Мальдивские острова ей не светят ни коим образом.

 

- Второй вариант по письму. Не знаю уж, почему они написали нам – в газету, наверное, было б действенней, но неважно. Суть в чем? Есть у нас в одном из районов дом престарелых. Старики там не просто голодают, а мрут с голода, и даже похоронить их не на что. По крайней мере, в письме так написано… Можно, конечно, отдать тему ребятам из «Комсомолки». Они «зубастые», шумиху на всю страну поднимут… - Александр Борисович замолчал, видимо, ожидая совета, и, не дождавшись, продолжал, - но представляете, Ольга Викторовна, сколько материала можно накопать? На целую книгу. Наверняка же там содержатся ветераны обеих войн, а, может, даже революции! Одни рассказы их послушать!.. Может, никто больше их и не услышит. Об этом просто нельзя не написать. Это тоже своего рода пласт нашей истории, понимаете? Акцент, разумеется, сделать на земляков…

 

- Понимаю.

 

Стариков Оля любила не больше, чем детей. Глядя на них, она никак не могла понять, зачем доживать до унизительного возраста, когда не можешь даже обслужить самого себя? Умирать надо лет в шестьдесят, не позже… но и желательно не раньше. Исходя из этого убеждения, она не очень представляла, насколько адекватно сумеет оценить положение и вызвать, если не всеобщую жалость, то хотя бы тоненький ручеек спонсорских пожертвований. Она ж прекрасно понимала, для чего пишутся подобные статьи. Однако, в любом случае, общение с ветеранами и медперсоналом предпочтительней колхозного поля и алкоголиков, находящихся на различной степени деградации. Ими пусть занимается Витек, когда поправится – ему эта тема гораздо ближе.

 

- Нет, вы, конечно, можете отказаться… - Александр Борисович видел, что Оля задумчиво смотрит поверх его головы, не проявляя никакого энтузиазма, и решил, что перегнул палку – эта, как выяснилось, неглупая, но рафинированная дамочка вряд ли справится с подобным заданием; здесь нужна хватка, нужно особое журналистское видение. Он пошел на попятный, - это ведь не редакционное задание, а, скажем так, личная просьба. Я не стану относиться хуже к вам, как к начальнику отдела рекламы. Я от безысходности…

 

- Ну, почему же? Я поеду, - Оля переместила взгляд с абстрактно пестрого календаря на виноватое лицо главного редактора. Ей хотелось рассмеяться (…Неужели он думает, что я не справлюсь с такой ерундой?!..), но она только улыбнулась, - пожалуй, я выберу дом престарелых. У алкаша, если он закодировался, здоровье лошадиное, а эти могут и не дожить.

 

- Отлично, - радостно потер руки Александр Борисович – наверное, чего-то он все-таки не понимал в жизни, - добраться туда можно только на машине. Это не сам райцентр, а какой-то маленький поселок. В письме есть точный адрес. Позовите ко мне Мишу, если он на машине.

 

- Что, ехать прямо сейчас?

 

- Не обязательно, но боюсь, завтра Миша будет занят на своей работе, потому что уже два дня болтается здесь. В принципе, что такого страшного? Туда часа три ходу. К обеду будете; посмотрите в натуре, чем их кормят; поговорите с народом и вечером вернетесь. На работу завтра можно не приходить – творите, чтоб послезавтра посмотреть, что получилось. Главное, Ольга Викторовна, извините, конечно, что советую вам, но все-все записывайте. Мы, в случае чего, здесь вместе сочиним историю. И побольше фотографий, чтоб было из чего выбрать. Знаете, умеют люди так колоритно снимать стариков, что аж плакать хочется…

 

Покровительственный тон Оле совсем не нравился. …Зачем из меня идиотку делать? Пусть Олеську учит, как писать. Та все будет впитывать, лишь бы угодить начальству, а я как-нибудь сама разберусь…

 

- Мишу я сейчас приглашу, - Оля встала, никак не отреагировав на «полезные советы».

 

Уже выходя из кабинета, прикинула, что ее строгий костюм вполне подходит для посещения подобного учреждения. Только в полуботинках на высоком каблуке будет не совсем удобно, если там нет асфальта. …Хотя другой обуви у меня все равно нет. Не покупать же ради этого какое-нибудь «убожество»?..

 

- Ольга Викторовна, ни пуха, ни пера! - крикнул редактор в закрывающуюся дверь.

 

*

 

 

 

За фотоаппаратом пришлось заехать домой. Конечно, ее «мыльницу» не сравнить с профессиональным цифровиком Виктора, но Коля сказал, что ради нее вытянет любое качество. Оля не стала уточнять – «ради нее», как ради женщины или как ради начальника отдела, восприняв ответ чисто информативно.

 

Пока они ехали по городу на старенькой, но шустрой Мишиной «копейке», Оля жадно оглядывала дома, словно прощаясь с ними. Она понимала, что все это ерунда – никакая это не командировка, а так, загородная прогулка, но ведь она никогда никуда не ездила – даже в детстве, а университетская турбаза – тот же город; кстати, его оттуда даже видно в хорошую погоду.

 

Оля перевела взгляд на стриженый Мишин затылок. В первое время этот человек ей импонировал. У него, в отличие от многих, была цель, к которой он собирался идти своим сложным путем. Чем-то он напоминал ее саму, только она в то время, вообще, не знала, чего хочет, а Миша знал. Он хотел стать писателем, но почему-то те, кто издал хотя бы одно печатное слово, не приняли его. Они сразу так высоко возносились над остальной людской массой, стараясь не допустить никого в свой узкий богемный кружок, что невольно закрадывалась мысль о боязни конкуренции – наверное, не так хорошо они писали. Оля читала несколько современных книг и поняла, что может писать лучше. Если, конечно, поставит такую цель.

 

А Миша?.. Через месяц она разочаровалась в нем. Оказывается, между ними существовало огромное различие – он всегда только собирался; он мечтал, что напишет роман, который получит какую-нибудь премию, потом по нему снимут фильм и останется только почивать на лаврах. Мысль неплохая, но писать свое «бессмертное» произведение он так и не начал. Отверженный писательской организацией, он «прибился» к их журналу, почему-то посчитав его наиболее близким к «большой литературе» (наверное, подвела все та же глянцевая обложка). Работая охранником сутки через трое и не имея, ни жены, ни детей, он все свободное время отирался в редакции, выполняя роль безотказного добровольного помощника.

 

Иногда Миша приходил после дежурства в особенно приподнятом настроении. Это случалось, когда за ночь на его стоянке происходило что-нибудь мало-мальски интересное. Например, пьяный водитель, сумев все-таки поставить машину, буквально выпадал из нее и засыпал прямо на земле; или кто-то приезжал с девушкой и просил за отдельную плату на часок освободить сторожку. Миша тут же начинал протягивать от свершившегося факта причинно-следственные связи, компоновать их в незамысловатый сюжет и, в конце концов, объявлял, что это и будет его долгожданный роман.

 

Все бы ничего – процесс творчества у каждого протекает по-своему, но беда заключалась еще и в том, что он стремился побыстрее поделиться своими задумками, мешая всем работать. Конечно, можно было прогнать его раз и навсегда, но собственного автомобиля у редакции не было, а на «BMW» Александра Борисовича особо рассчитывать не приходилось. Миша, скорее всего, понимал свою незаменимость и пользовался ею с совершенно детской непосредственностью.

 

- Ольга Викторовна, вы тоже решили попробовать написать что-нибудь? - спросил он, не оборачиваясь.

 

- Да нет, мне это неинтересно, но Виктор болеет, Олеся занята. Надо же номер делать…

 

- Олеська – классная девка, да? Как вы думаете, Ольга Викторовна? Я б никогда не пошел трахаться неизвестно с кем, ради какого-то репортажа.

 

…Он и об этом знает, - подумала Оля рассеянно, - одна я почему-то все узнаю последней. Наверное, потому что мне это меньше всего надо…

 

- Классная, - согласилась она. Зачем спорить по вопросам не имеющим, ни практического, ни принципиального значения? И добавила, - смазливая, опять же.

 

- Не думал, что женщины могут оценить женскую красоту.

 

Оля не стала объяснять, что понятия «красивый» и «смазливый» имеют разные значения и снова уставилась в окно.

 

Город кончился, но вместе с этим не произошло ничего, ни радостного, ни трагического; не оборвалась никакая нить, а просто вместо нагромождения многоэтажных домов возникла жидкая изгородь лесополосы, да уносящиеся назад неказистые магазинчики и кафе. Иногда они напоминали целый игрушечный городок, а иногда стояли одиноко, оставаясь единственным ярким пятном на многие километры… совершенно непонятно, для кого их построили – наверное, уронили, когда везли…

 

Не прибавляла настроения и погода. Серое небо смыкалось с черными, давно убранными и вспаханными полями. Казалось, жизнь замерла… кстати, может, пестрые кубики кафе для того и разбросали с определенной периодичностью, чтоб у едущих не складывалось впечатление, будто вся их жизнь осталась позади? Удручающее зрелище, эта дорога…

 

- Мы какой-нибудь город проезжать будем? - спросила Оля.

 

- Город? - Миша весело рассмеялся, - какой тут город? Поселок будет, городского типа. Тысяч десять жителей если там есть, то хорошо. Зато церковь у них красивая…

 

…Тогда совсем неинтересно, - Оля вздохнула.

 

Смотреть в окно расхотелось вовсе, и она достала письмо. До этого она лишь зачитала Мише подчеркнутый жирной чертой адрес, располагавшийся в самом конце, а теперь пришло время познакомиться с остальным содержанием. Аккуратно расправила лист, густо исписанный явно не дрожащей стариковской рукой. Правда, коробило слово «капуста», в одном месте написанное через «о», но все встало на свои места, когда выяснилось, что писал местный фермер.

 

Памятуя прописную истину, что государство всегда более надежный партнер, нежели какой-нибудь рыночный барыга, он решил предложить свою продукцию – «копусту» в этот самый дом престарелых. Но приехав туда, выяснил, что финансирование прекращено больше года назад; кладовые пусты; угля, чтоб топиться зимой, нет; воды нет; мыла нет; в палатах умирают изможденные люди, и так далее, и так далее, аж на двух страницах. Фамилии своей фермер почему-то просил не упоминать, однако при этом с гордостью сообщал, что овощей на целый месяц оставил там совершенно бесплатно. Тоже не совсем понятно – обычно меценаты, либо скрывают свои добрые дела, либо, наоборот, используют их в качестве рекламы. Какое-то половинчатое решение…

 

Ладно, бог с ним, с фермером. Интересно было другое, почему о творящихся безобразиях написал он, а не администрация, которая отвечает за состояние учреждения, и даже не сами старики?..

 

Оля убрала письмо и прикрыла глаза, мысленно составляя отдельные планы вопросов для персонала и для обитателей дома. Конечно, не мешало б записать их – это всегда помогает сосредоточиться и выстроить любое дело в правильном порядке, но машину трясло, и ручка прыгала, яростно клюя бумагу.

 

Миша, видимо, не привык рулить молча. Работал он не за зарплату, а исключительно для души; значит, душа и должна была получать компенсацию. Но поскольку Ольгу Викторовну возить приходилось не часто, он просто не знал, о чем с ней разговаривать. Вообще, она жила какой-то своей жизнью, отгородившись от остального коллектива, посредствам двух шкафов и полностью «приватизировав» одно окно. Миша вынужденно вернулся к прежней, возникшей спонтанно теме.

 

- Это мы привыкли, что десять тысяч жителей, не город, - сказал он, - а есть места, где он считался бы городом, да еще каким!.. Вот, был я в Каке…

 

- Где? - Оля открыла глаза.

 

- В Каке.

 

- И как называется твоя кака? - Оля улыбнулась его почти детскому юмору.

 

- Так и называется – Кака. Это Туркменистан. Сто тридцать километров от Ашхабада. Но то, что вы подумали, очень соответствует действительности.

 

«Туркменистан» являлся таким далеким и расплывчатым понятием, что Оля даже толком не знала, где он находится. В сознании всплывали только тюбетейки, верблюды, заунывная восточная музыка и люди, сидящие скрестив ноги и пьющие чай. Однако несмотря на эту убогую информацию, она не жалела, что никогда не бывала в Каке – она хотела посетить Нью-Йорк, Париж, на худой конец, Петербург, но никак не Каку.

 

- И что ты там делал? - спросила Оля.

 

- Меня Борисыч послал…

 

- В Туркменистан?!.. - Олино лицо удивленно вытянулось, - зачем? К тому же откуда у нашего журнала такие деньги?!..

 

- Все просто, - Миша довольно засмеялся, видя, что наконец-то заинтересовал собеседницу, - там живет наш земляк; бывший офицер. Кака – город пограничный. Раньше там много наших войск стояло. Но тогда там другая жизнь была, вот, он и остался, а теперь выехать не может. Прислал письмо сестре, а она его Борисычу передала – какие-то у них там есть общие знакомые. Вот, однажды Борисыч и говорит, хорошо бы, мол, съездить, проведать земляка. Заодно, говорит, можно новый проект начать, типа «Как нашим там живется?..», да денег нет на разъезды. А я и говорю, деньги-то у меня есть…

 

- Ты так много зарабатываешь на своей стоянке?

 

- А, думаете, мало? - в Мишином голосе прозвучал вызов, - это зарплата у меня две тысячи, а за ночь, знаете, сколько транзитников заезжает? Думаете, я им квитанции выписываю? Как же, а то у хозяина рожа треснет от радости!.. Плюс к этому руками кое-что могу делать – ну, типа, тормоза прокачать, карбюратор отрегулировать, колесо сменить, если кто пачкаться не хочет… женщины особенно брезгают. Вот, в месяц тысяч пятнадцать – двадцать и набегает. А куда мне их девать? Пить, я особо не пью, жены нет, питаюсь обычно… всякие сотовые телефоны мне не нужны. Кто мне звонить будет? А я и из своей сторожки позвоню, если надо. Так что, имеются сбережения… Короче, Борисыч обрадовался. Говорит, вот, ты и будешь вести этот новый проект. Даже в штат обещал зачислить. А я говорю, мне в штат не надо, «за штатом» я больше имею. Вы мне, говорю, документы сделайте, чтоб меня принимали, как журналиста, а остальное, мое дело. Он и сделал, даже загранпаспорт оформил по своим связям за три дня.

 

- И репортаж напечатали? - перебила Оля, напрягая память.

 

- А как же! Только это уж больше года прошло, и с тех пор никто к нам из-за границы не обращался, поэтому проект затух сам собой.

 

Оля подумала, что если б взялась за это дело, то разыскала все местные общины, вплоть до Австралии. Хотя, с другой стороны… если все за свои деньги, то это быстро надоест. Двадцать тысяч в месяц не густо, чтоб путешествовать по миру.

 

- Так вот, про Каку… - Миша почувствовал, что повисла пауза, грозящая прервать нить разговора. - Ольга Викторовна, вы границу представляете?

 

- Нет. Никогда не видела.

 

- Ну, хотя бы в кино. Блокпост. Шлагбаум. Суровые пограничники. Прожектора. Здание таможни. Короче, все солидно и мощно – лицо страны все-таки. А там… шлагбаум, правда был, но весь покореженный. Видимо, кто-то таранил его, и с тех пор он так и стоит, ничего не перегораживая. Вместо зданий, ржавая железнодорожная цистерна и лаз автогеном прорезан. Там же, и живут, и документы проверяют. Груз, по-моему, вообще никто не досматривает. Даже электричества нет! Я вечером подъехал, так они паспорт при керосиновой лампе изучали. Сами солдатики худые, маленькие, глаза горят голодным блеском…

 

…Кстати, - отметила про себя Оля, - хорошая мысль. Надо остановиться в этом поселке с красивой церковью и купить чего-нибудь, если старики голодают – разговорчивее будут…

 

- …понимаете, вот, кому ни рассказываю, никто не верит, что сейчас еще так живут. В кишлак один заезжаем. Автомобилей нет вообще. На площади семеро мужиков пытаются завести какой-то «кусок железа» – по-другому я назвать его не могу. Там и марку-то определить невозможно – ржавый, без стекол… Один рулит, а остальные сзади толкают. Были б это пацаны, решил бы, что играют, но тут взрослые мужики, все «в мыле». Около домов обглоданные до бела кости и черепа каких-то животных валяются. Жуть полнейшая. В магазине продают веники, два халата и консервы по двести сорок тысяч манат за банку.

 

- Это много?

 

- Пенсия у них сто семьдесят тысяч, а средняя зарплата – четыреста. Если работу найдешь, конечно.

 

- Значит, много, - заключила Оля равнодушно. Проблемы выживания туркмен ее не особо интересовали, поэтому чтоб дальше не выслушивать «путевые заметки», она спросила, - а почему ты об этом не напишешь свой роман? Такие впечатления есть далеко не у всех.

 

Миша удивленно обернулся, на несколько секунд оставив без внимания дорогу.

 

- О чем?!.. Об этом? А кому это интересно? Это так, языком потрепать в дороге, а роман… Там фабула должна быть, сюжет… (Оля хотела спросить, чем фабула отличается от сюжета, но не стала ставить его в неловкое положение) …Роман, - продолжал Миша, - это любовь, секс, преступления… короче, все закручено так, что читатель не может ничего понять, но интересно, и только в самом конце все проясняется…

 

- Ты еще ужастики забыл и мистику, - Оля улыбнулась с высоты своего филологического образования.

 

- Я не забыл, но это совсем не то. Это ж заведомо понятно, что такого не бывает. А раз не бывает главного, значит, и все остальное выдумка.

 

- Может, ты и прав, - неожиданно согласилась Оля, подумав, что к мистике у нее примерно такое же отношение. Однако из двух выдумок лучше выбирать более захватывающую, поэтому взаимоотношения потусторонних сил, борьба добра и зла лично для нее выглядели привлекательнее, чем выяснять, кто убил какого-нибудь Джона Вудса или изнасиловал Сару Джонс.

 

Переход к литературе сбил Мишу с туркменской тематики, и он замолчал. Тем временем, длинная вереница придорожных торговых точек незаметно превратилась в улицу с аккуратными, даже богатыми домами.

 

- Это и есть твой поселок? - спросила Оля.

 

- Он самый.

 

- Притормози у магазина. Купим чего-нибудь голодающим старикам, пусть радуются.

 

- Запросто, - Миша остановился у синего павильона с вывеской «Продукты».

 

Оля вошла и в раздумье остановилась посреди зала. Оглядела полки с колбасой, консервами – конечно, это был бы оптимальный вариант, но денег, чтоб накормить всех, у нее с собой не было; раздавать всем по конфетке как-то несерьезно, и она решила взять упаковку «Сникерсов». Все-таки это не конфета, которую и на ладони не видно. К тому же реклама сообщает, что они весьма питательны.

 

Уехали они, так и не увидев «красивую церковь».

 

- Ольга Викторовна, вы просто смотрели не в ту сторону. Это я виноват. На обратном пути мы можем даже остановиться, если хотите…

 

Но в данный момент Оля хотела только одного, чтобы он замолчал. По мере приближения к конечному пункту, она все сильнее чувствовала потребность собраться с мыслями, сконцентрироваться, потому что не привыкла приступать к делу, не обдумав и не просчитав все возможные варианты, а времени оставалось все меньше. Она начинала нервничать, но сказать «Заткнись!..» тоже не могла.

 

Видимо, каким-то чутьем Миша сам понял ситуацию и километров сорок они проехали в относительном молчании. Оля не следила за указателями, поэтому очень удивилась, когда машина свернула с трассы на проселочную дорогу.

 

- Куда это мы? - спросила она.

 

- Куда заказывали – к дому престарелых. Тут шесть километров осталось, если верить знаку.

 

Оля чуть подалась вперед, вглядываясь в лобовое стекло, но увидела только разбитую колею, извивающуюся между вывороченных глыб земли с одной стороны, и прозрачной без своего зеленого убранства рощи, с другой. В это время на дороге возникли две понурые, видимо, вышедшие из леса, фигуры, медленно двигавшиеся в том же направлении.

 

- Сейчас все узнаем, - обрадовался Миша.

 

Фигуры потеснились на обочину, пропуская автомобиль, но он остановился рядом с ними, и Миша опустил стекло.

 

- Добрый день. К дому престарелых мы правильно едем?

 

- К приюту, что ли? - подозрительно уточнила худая старуха с лицом, серым и морщинистым, как потрескавшаяся под зноем земля.

 

- Правильно, правильно, - кивнула вторая, тоже худая, одетая в нищенское рванье.

 

- А вы сами не оттуда будете? - Оля придвинулась к открытому окну, вдохнув прохладный влажный воздух.

 

- Откуда ж еще?..

 

- А здесь что делаете? - удивился Миша.

 

- Работу ходили искать…- отвечала исключительно «нищенка», а «землистая», прищурившись, придирчиво разглядывала машину и ее пассажиров, - летом-то лучше было. Тут деревня недалеко, километров восемь…

 

- Восемь километров пешком?! - ужаснулась Оля.

 

- А кто ж нас возить будет? Если с утречка выйти…- «нищенка» вздохнула, - зато покормят. Огородик кому-нибудь прополешь, глядишь, и маслицем хлебушек намажут.

 

- Кошмар!.. - пробормотал Миша, - садитесь, подвезем. Мы, как раз, к вам едем.

 

Оля представила, что придется прикоснуться к этим грязным, вонючим лохмотьям и уже собиралась перебраться на переднее сиденье, но «нищенка», словно понимая несовместимость себя и автомобиля, покачала головой.

 

- Спасибо. Нам пешком привычнее, да, Полина Алексеевна?

 

- Хватит болтать, Мария, а то люди еще подумают, бог знает что! - сказала «землистая» неожиданно строго, - вы-то зачем туда? Неужто кого проведать?

 

- Да вы что?! - возмутилась Оля. Сама мысль, что ее мать или отец могут пребывать в таком положении оскорбила ее. У них своя квартира, приличные пенсии. Бред какой-то!..

 

- Мы из журнала. Напишем, как вам тут ужасно живется, - объяснил за нее Миша.

 

- Не делали б вы этого…

 

- Почему? - не поняла Оля.

 

- Все равно никто нам не поможет, кроме Господа. А когда заберет он всех нас, тогда и совсем хорошо будет.

 

…А ведь она права, - подумала Оля и вдруг поняла всю бессмысленность своей миссии, - ведь они действительно никому, кроме Бога (если считать, что он есть) не нужны. Так стоит ли пытаться продлить их бренное существование?..

 

- Так вы не поедете? - уточнил Миша, чтоб корректно завершить беседу.

 

- И вы б не ездили. Там хорошо; вы никому не верьте…

 

- Ладно, - оборвал ее Миша, заводя двигатель.

 

Машина медленно поползла вперед, а старухи не спеша побрели следом.

 

- Им помочь хотят, а они отказываются. По-моему, у них уже крыша поехала или вы так не думаете, Ольга Викторовна?

 

- Я так не думаю, - подтвердила Оля.

 

Миша замолчал, пытаясь самостоятельно определить ход ее мыслей и понять столь нелогичный, с точки зрения человечности, вывод, но не успел. Дорога резко свернула вправо, и в ее конце показалось грязно-желтое двухэтажное здание, которое когда-то окружал монументальный, а ныне совсем разрушенный, кирпичный забор.

 

- Наверное, это оно и есть, - объявил Миша, прекращая бесполезную погоню за Олиными мыслями.

 

Издали дом казался мертвым. Ни в окнах, ни во дворе ни малейшего движения; даже ветер каким-то непредсказуемым образом обходил это место. Оля вглядывалась в массивные стены, словно пытаясь проникнуть за них силой взгляда, и почувствовала, что не может оторваться. То ли от напряжения, то ли в результате какого-то оптического эффекта, здание будто стало принимать совсем другой вид. Отсутствовавшие кирпичи вновь возникали на своих местах, ретушировалась отвалившаяся штукатурка, а цвет здания приобретал голубоватый оттенок, становясь праздничным и радостным. Забор также обретал былые формы – кирпичи запрыгивали друг на друга, как странные бесхвостые звери с квадратными мордами, сначала скрыв поросший жухлой травой двор, потом окна первого этажа…

 

Оля зажмурилась и несколько раз мотнула головой. Мгновенно «ремонтные работы» прекратились. Забор снова обрушился, превратившись в груды строительного мусора, а куски штукатурки бесшумно поползли со стен, открывая прежние уродливые пятна. Оля не стала обсуждать с Мишей увиденное, потому что по всем известным законам подобное явление просто невозможно, если, конечно, не рассматривать симптомы, изложенные в такой малоприятной науке, как психиатрия.

 

Машина, тем временем, уже остановилась возле облезлой двери, к которой вело полуразрушенное крыльцо. Спускаться по таким ступеням старикам и инвалидам, казалось, явно не под силу – наверное, здесь должен был быть другой вход.

 

…Какая разница, где здесь вход?.. Оля попыталась собраться с мыслями, припоминая вопросы, которые так и не успела систематизировать, но странное ощущение того, что они не пригодятся, и все будет совсем по-другому, мешало ей. …Наверное, я действительно не журналистка, - решила она, - это дурацкое состояние, что я забуду выяснить нечто важное, без чего развалится весь материал… Ничего не развалится! Я умная и наблюдательная, поэтому все придет само собой…

 

Миша курил, оглядывая строение и наконец не выдержал:

 

- Ну что, Ольга Викторовна, пойдемте? Хотя, честно говоря, мне здесь не нравится. Причем, не могу объяснить, чем именно. Скорее всего, ощущение… нет, не смерти. Смерть – это кладбище, холодное и равнодушное. А это… ощущение какой-то прожитой жизни. Вроде, она еще есть и ее уже нет…

 

Оля подумала, что, может быть, он тоже видел, как дом «молодеет» на глазах? Хотя нет, этого никто не мог видеть, потому что никому не дано заглянуть в чужую голову.

 

- Пойдем, - Оля открыла дверцу, и сразу услужливый ветерок принес специфический запах грязного белья, вареной капусты и еще чего-то, что Оля б определила одним словом – старость.

 

- Неужто и внутри так воняет? - Миша брезгливо сморщился, - надеюсь, мы тут долго не задержимся.

 

Оля промолчала, потому что запах, каким бы неприятным он ни был, не мог являться препятствием для работы. Без готового материала она отсюда не уедет.

 

Миша взобрался на развалины крыльца и толкнул дверь. К Олиному удивлению она открылась. Пришлось взять валявшийся рядом кусок доски и по нему, как по мостку, тоже подняться наверх – оставить каблук среди кирпичей совершенно не входило в ее планы.

 

Низкий полутемный коридор оказался выкрашен в казенный темно-зеленый цвет. Отвратительный запах сделался настолько сильным, что Оле потребовалось несколько раз судорожно сглотнуть, подавляя рвотный рефлекс.

 

- Веселое местечко, - заметил Миша, - как там поется «…старикам везде у нас почет…»

 

Его голос гулко отозвался в пустом коридоре. Другими и единственными звуками были скрип половиц и стук Олиных каблуков. Миша сразу направился к двери с табличкой «Директор», но она оказалась заперта, как и несколько других, безликих и обшарпанных, расположенных по той же стороне.

 

- Странно, - Миша остановился, - время рабочее. Почему нигде никого нет? Может, персонал тоже умер?

 

По интонации Оле показалось, что он просто боится.

 

- В таком случае, почему нет трупного запаха? - спросила она резко. То, что чувство страха присуще всем, вполне естественно, но мужчина демонстрирующий его женщине, в Олином представлении, мгновенно терял свою сущность. …Значит, опять придется брать ответственность на себя… - Оля двинулась вперед, дергая все ручки подряд небрежно, словно заранее предвидя бесполезность этих попыток. Только за железной дверью кладовой ей ответил неясный шорох, а вслед за ним раздался громкий писк.

 

- А, говорят, у них с мясом плохо, - мрачно пошутил Миша.

 

Оля молча толкнула соседнюю дверь, и та неожиданно распахнулась. Открывшееся помещение было явно обитаемым, только будто принадлежало прошлому, которое сама Оля помнила с трудом, не говоря уже о Мише.

 

Противоположную стену занимало панно – справа круглолицые колхозницы вязали снопы, а слева суровый сталевар совал в печь железный прут, получая в ответ фонтан желтоватых искр. Квадратные столики застланы скатертями, пусть не белыми, какими являлись изначально, но это даже хорошо, ведь пятна от супа подразумевали, что здесь кто-то питается. На каждом столе стояла солонка, представлявшая собой майонезную баночку (в магазинах их уже лет десять назад заменили пакетики и пластиковые стаканчики); на подоконнике два горшка с облезлыми, но живыми зелеными побегами.

 

Пока они изучали обстановку, в глубине помещения что-то звякнуло, потом еще раз. Звук мог иметь только одно происхождение – там мыли посуду; его естественность и объяснимость вернули Мише уверенность.

 

- Ну, наконец-то, - он облегченно вздохнул, - идемте, посмотрим, кто там.

 

Дверь кухни, которую они сначала не заметили за колонной, оказалась открыта. Возле длинной, обложенной кафелем емкости стояла женщина в черном халате, больше подходящим для уборщицы, и полоскала тарелки. Каждую она вынимала из ванны; придирчиво осматривала, пока стекала вода, и ставила в стопку.

 

- Добрый день, - Оля остановилась на пороге.

 

Женщина испуганно вскинула голову. Если б у нее не были заняты руки, она б, наверное, перекрестилась.

 

- А где б мы могли кого-нибудь из руководства?

 

- Нет тут никакого руководства…

 

- Вообще нет или сейчас нет? - уточнила Оля.

 

- Вообще!.. Нет, директор, конечно, есть, - эффект неожиданности прошел. Теперь женщина говорила просто резко, словно делясь наболевшим, - он приходящий. Раз в неделю, а то и в две появляется. Что ему тут делать?

 

- А бухгалтер?

 

- Зачем тут бухгалтер? - женщина искренне удивилась, - если третий год нет денег.

 

Оля не стала объяснять, что даже «нулевые» балансы все равно надо кому-то подписывать, сдавать в налоговую инспекцию и всевозможные фонды. Посудомойку, скорее всего, не посвящали в такие тонкости.

 

- А вы кто будете? - поинтересовался Миша.

 

- Я – все, - ответила женщина исчерпывающе, но, глядя на удивленные лица гостей, пояснила, - жалко мне их. Вот, я и прихожу – покормить, помочь прибраться. Сами-то они уже ничего не могут.

 

- И чем вы их кормите? - Оля вспомнила о цели визита.

 

- Тем, что с огорода принесу. Чем же еще? Свеколки, да картошки покрошу в водичку; иногда мешок перловки с мужем купим. У нас кобель такого не жрет, но мы ж тоже не миллионеры. Неделю назад, правда, какой-то добрый человек капусты привез, так что на ужин капусту им тушу на воде. Как масло выглядит, они уж забыли, наверное… А что делать? Не с голоду ж им помирать? Хотя помирают… каждый месяц кто-нибудь помирает. Раньше их тут человек сто было, если не больше. Сейчас осталось двадцать.

 

- Это за какой период?

 

Олин деловой тон раздражал сердобольную «хозяйку».

 

- Почем я знаю, какой период?! Ну, год, может, два… - она снова взялась за тарелки, - я думаю, в районе ждут, пока они все перемрут и тогда закроют эту богодельню. Недолго осталось… - женщина снова повернулась к гостям, - а вы-то, кто будете?

 

- Мы, журналисты, - представилась Оля, - хотим написать обо всем, что здесь творится. Вас, извините, как зовут?

 

- Зовут меня Анна Ивановна, только зря вы это затеяли…

 

- Как, зря?.. - Оля растерялась. Видимо, глаза ее округлились, обретя настолько удивленное выражение, что Анна Ивановна вытерла руки о полу халата и наконец-то отошла от мойки, посчитав разговор важнее оставшейся посуды.

 

- Я не могу объяснить, но им здесь хорошо. Я сама не раз пыталась понять это... сейчас ведь все понимающие стали, - она усмехнулась, - раньше нам только сообщали, что в мире делается, а сейчас еще норовят объяснить, почему – что, вроде, люди так устроены; мол, психология у них такая, и по-другому быть не может. Мы ж в свое время не знали этого. Для нас в Москве указ издали, и мы стали так жить, а, оказывается, все происходит в соответствии с психологией…

 

- Так почему, зря? - перебила Оля, возвращаясь от философских рассуждений, уводивших в совсем неинтересную сторону. Она ведь заранее готовилась выслушать массу жалоб и претензий к новой власти, позабывшей о ветеранах; приготовилась сочувствовать и обещать дойти до самого губернатора, а получалось, что никакое вмешательство не требуется. Нонсенс – им тут хорошо, хотя хуже и быть не может!

 

- Я не психолог, но мне кажется, они сами не захотят жить по-другому, - повторила свою мысль Анна Ивановна.

 

- Но вы ж сказали, что они мрут с голоду! - вступил в разговор Миша.

 

- Я не знаю, в чем дело. Может, просто здесь им лучше, чем бомжевать на улице…

 

- Но если создать нормальные условия, будет еще лучше!..

 

- Да, не знаю я!.. - Анна Ивановна вернулась к тарелкам.

 

Оля поняла, что дальнейшая абстрактная беседа ничего не даст, а на конкретные вопросы Анна Ивановна, может, и могла б ответить, но… протрепалась с Мишей о каком-то Туркменистане, вместо того, чтоб подготовиться, идиотка!.. Она уже собиралась попрощаться, когда Анна Ивановна обронила совершенно непонятную фразу:

 

- Вы б утром на них посмотрели. Я-то вижу, когда кормить их прихожу. Они счастливые… у меня такого счастья в глазах нет, когда муж раз в полгода все-таки получает зарплату…

 

Оля шагнула обратно.

 

- А что же здесь происходит ночью?

 

- Почем я знаю? Я говорю то, что вижу, и делаю из этого свои бабьи выводы. Может, они любовью тут занимаются?..

 

Оля услышала, как Миша за ее спиной прыснул от смеха, и готова была убить его, но, к счастью, Анна Ивановна ничего не услышала.

 

- Анна Ивановна, а с ними самими поговорить можно?

 

- Девушка, что вы у меня спрашиваете? - Анна Ивановна, похоже, начинала злиться еще и оттого, что не смогла верно донести свою мысль, - поднимайтесь на второй этаж и разговаривайте, сколько хотите. Они все там.

 

- А вы еще долго здесь будете?

 

- Что мне здесь долго делать? У меня свое хозяйство. Потом приду, конечно – ужин им сготовить, да подать.

 

- По-моему, это сумасшедший дом, - сказал Миша, когда они оказались в коридоре.

 

- А старость и есть форма сумасшествия, - заметила Оля.

 

Жаль, что Александр Борисович вряд ли согласится с таким определением. Скорее всего, он не станет спорить, а разведет руками, сказав что-нибудь, типа «Это мнение сугубо личное…», но в душе-то все равно решит, что с заданием она просто не справилась. Нет, репортаж надо сделать во что бы то ни стало! Пусть он будет не совсем таким, как планировалось, но он должен быть интересным, при этом полностью отражая настроение и реально сложившуюся ситуацию. А для этого ситуацию требуется понять…

 

- Ольга Викторовна, «Сникерсы» нести? - напомнил Миша.

 

- Конечно, неси.

 

Оля смотрела на удаляющуюся Мишину спину, слышала скрип половиц и вдруг подумала, что запах перестал быть таким уж омерзительным. Она чувствовала себя вполне нормально, даже… (полчаса назад она не могла и представить подобного!) даже уютно. Подошла к окну. Миша уже открывал машину, а на дороге маячили две знакомые сгорбленные фигуры, которые медленно приближались.

 

…Нет, никто мне ничего не расскажет. Я должна дойти до всего сама. Что может быть в здешней жизни такого, с чем они упорно не хотят расставаться?.. Причем, это Нечто может нарушиться даже наличием нормального питания и медицинского обслуживания. Полный абсурд – отказываться от самого необходимого!.. Ответа не находилось, но он должен был быть – в любых поступках и желаниях присутствует мотив, вот только, в чем он?..

 

Миша догадался переложить «Сникерсы» в непрозрачный пакет, чтоб на общем фоне не выглядеть совсем по-идиотски с ярко разрисованной коробкой в руках. Оля видела, как он делал это, расположившись на багажнике и механически прикинула: …Их двадцать, а «Сникерсов» двадцать пять. Значит, кому-то придется больше, а кому-то меньше. Да воздастся по заслугам!.. Кто больше и интереснее расскажет, тот больше и получит, - она улыбнулась, почувствовав собственную власть, хотя, наверное, это и грешно в отношении немощных стариков.

 

- Наших знакомых бабулек ждать будем? - громкий голос Миши, появившегося в двери, разбудил невразумительное эхо.

 

- А что их ждать? Пошли – авось не заблудятся.

 

Они поднялись на второй этаж – те же темно-зеленые стены, те же облезлые белые двери и та же тишина. Последнее являлось странным, учитывая наличие двадцати живых людей. Оля заглянула в первую от лестничной площадки комнату – не зашторенное окно, стол, три кровати. Сначала ей показалось, что комната пуста, но потом она увидела на одной из кроватей седую старушку. Она была такой сухонькой и маленькой, что под серым одеялом лишь чуть обрисовывался ее контур, а глаза пристально смотрели на дверь, словно она уже ждала появления гостей. На какое-то мгновение в ее взгляде мелькнул испуг, но когда в комнату вошел Миша, тонкие, плотно сжатые губы ожили, складываясь в подобие улыбки, а на пергаментных щеках появились ямочки.

 

- Коля, сынок… - прошептала она еле слышно, - я знала, что ты жив. Я всегда это знала.

 

Миша от неожиданности даже поставил пакет на пол.

 

- Я не…

 

Но Оля больно наступила ему на ногу, и он замолчал.

 

- А это кто с тобой? Ты женился, да? И даже ничего не сказал матери… - из-под одеяла появилась крохотная, почти детская ручка, провела по глазам, вытирая невидимые слезы, - красивая… - старушка оценивающе разглядывала Олю, - как тебя зовут, дочка?

 

- Ольга.

 

- И имя хорошее… - она наконец улыбнулась во весь рот, обнажив беззубые десны, - у меня сестра есть – Ольга. В Витебске. Помнишь, Коля, мы к ней ездили?.. Хотя, наверное, не помнишь... ты маленький был… я тебе дам адрес, надо найти ее... хотя живая ли она? По радио намедни передавали, шибко фашист в Белоруссии злобствует… да вы садитесь, - спохватилась старушка, - гостинчиков только у меня нет – голод. Но, вот, война закончится, и все наладится. Товарищ Сталин сказал, что заживем лучше прежнего, когда разобьем фашистского «зверя»…

 

- У нас есть гостинцы, - Оля достала два «Сникерса»; подошла и осторожно положила на край постели.

 

- Ой, спасибо, дочка! - (когда она поднесла шоколадку к глазам, Оля увидела, как дрожат ее руки), - а что это тут все не по-нашему написано?

 

- Война закончилась, - пояснила Оля, - мы победили. А Коля до Берлина дошел. Это немецкая, трофейная…

 

- Правда, закончилась?! И мы победили?.. - лицо ее просветлело, а на глазах появились две настоящие слезинки, - слава богу! Счастье-то какое!.. - она порывисто вздохнула, не находя слов, чтоб выразить свои чувства, - значит, Коленька, ты был героем, раз дошел до Берлина? - она опустила руку, продолжая сжимать шоколадку.

 

- Конечно, у него и орденов много, только не надел он их.

 

- Жаль, - старушка снова вздохнула, - а то б мы как прошли с ним по городу!..

 

- Что вы несете, Ольга Викторовна?.. - зловеще прошипел Миша, но Оля будто и не слышала.

 

- А вы как здесь живете?

 

- Да как все. Что эти ироды с Родиной нашей-то сделали?.. Но мы все равно победили… Слава товарищу Сталину! Теперь наступит другая, светлая жизнь. Коленька, ты к нам на завод придешь или учиться будешь, как до войны хотел? На заводе у нас «Катюши» делают. Ты там, на фронте, видел, как они стреляют? Говорят, немцы шибко их боятся.

 

- Нет, «Катюш» он не видел.

 

- А что это ты все время за него отвечаешь? - подозрительно прищурилась старушка, - может, ему язык оторвало, что он с матерью разговаривать не хочет? - взгляд ее сделался таким строгим, что Миша попятился; толкнул спиной дверь и исчез в коридоре.

 

- Извините, мы сейчас, - Оля выскочила следом, - ты куда?!

 

- Коля, сынок… - донесся из-за двери слабый голос.

 

- Ольга Викторовна, что вы делаете? Какой я ей сынок?!

 

- Дурак, а что я ей скажу, что мы приехали брать интервью?

 

- Не знаю, но она же и так сумасшедшая!

 

- …Коленька, сынок, где ты? Куда ты ушел?..

 

- Я туда больше не пойду, - Миша мотнул головой, - герой войны… орденоносец…

 

- Ладно, - согласилась Оля, - но послушай, это старый человек. Может, кроме сына, у нее еще в войну никого не осталось, и она ждет его до сих пор. Ты не читал о таких случаях?

 

- Читал. Но зачем же ее обманывать?

 

- Зачем?.. - и тут спасительная формулировка, о которой Оля даже не думала, пришла сама собой, - пусть знает, что ее Коля жив. Может, он уйдет и не будет работать на этом «катюшестроительном» заводе, но он жив! Для нее это самое главное, понимаешь?

 

- Не понимаю. Это называется – маразм.

 

- Да, маразм!.. А что теперь делать?

 

- Ольга Викторовна, поедемте отсюда, - осторожно предложил Миша.

 

- …Колька, сукин сын! - вновь донеслось из-за двери, - а, может, никакой ты не герой, раз от матери прячешься?! Может, дезертир ты? Предатель нашей советской Родины? И одежда на тебе ненашенская…

 

Миша отпрыгнул от двери, словно боясь, как бы «мать», выскочив из комнаты, не набросилась на него. В это время послышались шаги на лестнице; потом показались знакомые головы в платках, поношенные рваные пальто.

 

- Все-таки приехали, - сказала «землистая», которую, как Оля помнила, звали Полиной Алексеевной, - зачем? Я же говорила, нечего вам тут делать.

 

Миша, еще не оправившийся от общения с «матерью», не задумываясь полез в пакет и протянул горсть «Сникерсов».

 

- Возьмите, это вам. Мы ж не хотим ничего плохого.

 

Старуха скосила глаза на пестрые обертки, потом на Мишу и сгребла их все. Мария, стоявшая рядом, даже не шевельнулась. Ободренный тем, что презент принят, Миша снова полез в пакет.

 

- И вы возьмите. Это вкусно и питательно.

 

- Нет-нет! - Мария отшатнулась, - это ей…

 

- Почему ей? Это всем…

 

Но Полина тут же по-хозяйски вновь опустошила протянутую ладонь, ссыпав шоколадки в карман. Видимо, таким образом разрешение на посещение дома было получено, потому что старухи, не говоря больше ни слова, пошли дальше по коридору и исчезли в последней, самой дальней комнате. Снова сделалось тихо; даже «мать» перестала звать Колю, видимо, смирившись с мыслью, что он не был героем.

 

- Вы что-нибудь понимаете? - спросил Миша.

 

- Пока нет, но надеюсь разобраться.

 

- Да?.. - Миша скептически усмехнулся, - а я думаю, что нам пора уезжать. Условия, в которых они живут, мы видели, чем их кормят, знаем…

 

- Мы еще не сделали ни одной фотографии, - перебила Оля, - а Александр Борисович просил наснимать побольше.

 

- Подумаешь!.. Щелкнем здание со всех сторон, и ладно.

 

- Миш, вообще-то ты у меня в качестве водителя, поэтому будь добр делать то, что я говорю.

 

- В таком случае, я могу тупо сидеть в машине, - обиделся Миша, - и раздавайте сами шоколадки этим психам, фотографируйтесь с ними, хоть в обнимку. Может, вас тоже кто за дочку признает…

 

- Вот и посиди в машине, - оборвала его Оля.

 

- Да нет, это я так, - Миша почесал затылок – неизвестно, что взяло верх, любопытство или нежелание подчиняться женщине, но он вздохнул, - пойдемте дальше.

 

Сделав несколько шагов, Оля открыла следующую дверь. Мужчина, лежавший на одной из трех стандартных коек, спал. Его подбородок чуть подрагивал, и изо рта вырывалось хриплое дыхание; обвисшие усы прикрывали верхнюю губу; на впалых щеках отросла густая щетина, а нестриженые волосы казались белее давно нестиранной наволочки. Лежал он поверх одеяла, даже не разувшись, и уродливые узловатые пальцы крепко сжимали суковатую палку с грязным концом, на котором болтался клок паутины.

 

Оля на цыпочках вошла в комнату и остановилась. На стуле, стоящем в изголовье, висел потертый серый пиджак. На одной его стороне тускло поблескивало несколько медалей, а с другой, сиротливый орден Красной Звезды. На столе, до которого можно было дотянуться рукой, лежал карандаш и исписанный листок бумаги. Оля осторожно взяла его, надеясь прочитать жалобу на тяготы местной жизни, но это оказалось письмо, начинавшееся словами «Лизонька, любимая моя…» Далее шло описание какого-то боя и множество вопросов о сыне, о жизни, а в конце – такие слова любви, которых Оля не хотела бы услышать в самом кошмарном сне. Никаких интимных или даже чисто человеческих желаний и воспоминаний, а все о Родине, для которой они оба живут; о смерти, которую он готов принять за эту самую Родину, и совсем коротко о том, что даже если он погибнет, то в последний миг будет помнить о жене и сыне. Правда, письмо не было закончено, потому что внизу не стояло ни даты, ни подписи. Оля положила листок обратно.

 

- Что там? - прошептал Миша, стоявший в дверях.

 

Оля не стала отвечать, чтоб не разбудить спящего. Она неслышно расстегнула сумочку и достала фотоаппарат. Ракурс показался ей удачным – изможденный старик, а рядом пиджак с боевыми наградами…

 

При первой вспышке спящий пошевелился; веки его дрогнули. Оля еще раз взвела затвор, снова нажала кнопку, и в этот момент старик вскочил с поразительной легкостью, но, похоже, забыл о больных ногах, из-за которых не расставался с палкой даже во сне; снова плюхнулся на койку.

 

- Фрицы… - начал шарить вокруг, но не найдя искомое, рванул на груди больничную пижаму, - ну, стреляй, сволочь фашистская! Русские не сдаются!..

 

Ошарашенная Оля метнулась из комнаты, чуть не сбив Мишу. Несколько секунд дверь еще оставалась открытой и было слышно, как старик причитал:

 

- Надо пробиваться к своим… Пашка!.. Главное, не трусь, прорвемся… Русские не сдаются…

 

По полу несколько раз стукнула палка, скрипнула кровать. Миша поспешно захлопнул дверь, словно запирая джина в бутылке. На Олином лице отразился испуг и растерянность от такой неожиданной реакции, и Миша решил, что сейчас наилучший момент, чтоб сломить ее глупое упрямство.

 

- Я же вам говорил, что все они здесь сумасшедшие, - прошептал он, - поедемте отсюда, Ольга Викторовна.

 

Однако Оля пришла в себя гораздо быстрее, чем он ожидал; к тому же звуки за дверью прекратились (видимо, с исчезновением гостей у деда исчезли и галлюцинации).

 

- И что по-твоему я должна написать? - спросила Оля сухо, - что все они психи и живут еще на той войне? Такого коллективного сумасшествия не бывает. Ты не забывай, что война закончилась не вчера, а семьдесят лет назад. Вдумайся! Это целая жизнь! Родившиеся после войны уже не все живы, а у них что, за столько лет ничего не отложилось в памяти? Они что, уже оттуда все вернулись сумасшедшими? Не верю. Здесь что-то другое, и я должна это понять.

 

- Зачем, Ольга Викторовна?!..

 

Миша наконец опасливо отпустил ручку двери и повернулся лицом. Олины глаза прищурились – больше в них не было, ни испуга, ни растерянности.

 

- Зачем вам это? - повторил Миша, - ради какого-то репортажа? Да мало ли у нас материалов уходит «в корзину»? Думаете, журнал сильно проиграет от этого?..

 

- Я проиграю.

 

- В чем? Это не ваше дело – строчить репортажи! Я не раз возил Витьку; я знаю, как он все это делает. Я уверен, он бы и заходить сюда не стал – пощелкал снаружи, а текст придумал дома, за банкой пива. Там, в письме достаточно материала, чтоб вообще никуда не ездить!

 

- Да?.. - Оля перевела на него взгляд, ясно говоривший, что думает она совсем о другом.

 

- Да! Ольга Викторовна, послушайте меня! - Миша схватил ее за руку, - поедемте отсюда!

 

Физическое прикосновение вернуло Олю из мира собственных мыслей.

 

- Чего ты переполошился? - она презрительно усмехнулась, - боишься?

 

- Я?.. Ничего я не боюсь. Мне здесь просто не нравится…

 

- Мало ли, где мне не нравится?

 

- Нет, - он наконец отпустил руку, но зато склонился почти к самому Олиному лицу, словно боялся, что их могут подслушать, - мне не нравится совсем по-другому… не как обедать в плохом ресторане или стоять в длиннющей очереди… я не могу объяснить... это как бы не на бытовом уровне…

 

Столь туманный аргумент неожиданно привел Олю к выводу, что даже если Миша и останется (в качестве носильщика «Сникерсов»), то, кроме нытья и пустых разговоров, от него все равно ничего не дождешься; никакой помощи.

 

- Хорошо, - согласилась она.

 

- Идемте быстрее, - обрадовался Миша.

 

- Нет, это ты иди и жди меня в машине. Я спущусь через час, - она взглянула на часы.

 

- Ну, зачем?.. - Миша покачал головой, но, тем не менее, повернулся и медленно побрел к выходу.

 

Когда его шаги стихли на лестнице, Оля присела на подоконник и задумалась. В принципе, программу минимум она себе наметила. Неизвестно, каково умственное состояние остальных обитателей дома, но два однозначно здравомыслящих человека здесь есть. Пусть они неприветливы, но в этом и заключается задача, чтоб вытянуть из них информацию; по крупинкам, по фрагментикам – а уж связать все воедино у нее самой ума хватит. Однако мысли никак не хотели обретать форму конкретных каверзных вопросов, свойственных следователям и настоящим интервьюерам; они кружились, как мотыльки вокруг лампы, упорно бились в стекло, но ни одна не могла коснуться пламени, чтоб вспыхнув, обнажить свою сущность.

 

Прошло минут десять, а просидеть так можно было, и час, и два – если не представляешь сути проблемы, то ее невозможно решить путем рассуждений. И хотя Оле всегда претило эдакое «бросание в омут», ничего другого не оставалось.

 

Она подхватила оставленный Мишей пакет и стараясь не стучать каблуками, направилась к двери, за которой исчезли две самые первые встретившиеся им обитательницы приюта. Чтоб не вызвать эффекта, возникшего в предыдущей комнате, сначала она тихонько постучала, но никто не ответил; тогда осторожно толкнула дверь и заглянула внутрь.

 

Обе старухи находились в комнате. Мария лежала на кровати; ее руки вытянулись вдоль тела, большие пальцы тонких ног с вздувшимися венами соприкасались, образуя подобие домика. Лица видно не было, только неприбранные волосы, и если она не спала или, не дай бог, не умерла, то, скорее всего, смотрела в окно. Полина сидела у стола, терпеливо ожидая, кто же явится вслед за неожиданным стуком. Перед ней лежало несколько смятых оберток от «Сникерсов», а челюсти двигались монотонно, как у коровы, перетирающей свою «жвачку». Зато одежда ее сильно изменилась – вместо лохмотьев, добротное платье с пестрыми цветами, никак не вязавшееся с окружающей обстановкой, да и вся она оказалась какой-то чистой и даже ухоженной, не похожей на остальных. Но больше всего Олю поразили круглоносые лакированные туфли на толстом каблуке. Конечно, это не писк моды, но туфли(!) среди общего голода, запустения и разрухи. «Мотыльки» разлетелись окончательно, и она только растерянно хлопала глазами, не решаясь, ни войти, ни снова закрыть дверь.

 

- Я вижу, ты настырная… - Полина выдержала паузу, - чего ты хочешь? Я же сказала – писать о нас не надо.

 

Оля робко переступила порог.

 

- Я не буду писать, - согласилась она, понимая, что если сейчас начать являть свои амбиции, то едва наметившаяся нить мгновенно оборвется. А писать она будет, обязательно будет!..

 

- А если не собираешься писать, то зачем приехала?

 

Олю удивила четкость логики – здесь и не пахло никаким сумасшествием, а, значит, выбор она, как всегда, сделала верно. Главное, не ошибиться, ни в одном слове, ни в одной мысли.

 

- Я… - она остановилась посреди комнаты, прикидывая, предложат ей сесть или это можно сделать самой. В последний раз подобное чувство неуверенности возникало у нее лет в двенадцать, когда из знакомого класса, где безраздельно царствовала ее первая учительница Нина Сергеевна, занятия разбросали по предметным кабинетам, уставленным и увешенным непонятными наглядными пособиями. Первое время она так же чувствовала себя там неким инородным телом; потом это прошло – наверное, потом все проходит… или не все, если судить по обитателям приюта?..

 

- Я пытаюсь понять, что со всеми вами происходит? - наконец произнесла Оля – фраза казалась ей наиболее нейтральной, и в то же время достаточно правдивой.

 

- Ты хочешь понять старость? - удивилась Полина, - для чего? К ней нельзя подготовиться, даже если думать всю жизнь.

 

- Я не собираюсь понимать старость – и так известно, что это неизбежное состояние организма, при котором происходит угасание определенных функций…

 

- Нет, - перебила Полина щурясь, и от этого казалось, что она улыбается, - старость это не возраст, при котором происходит «угасание», а память.

 

- Можно я присяду? - Оля решила, что если беседа принимает абстрактный характер, то это надолго. Пусть ей была не слишком интересна «доморощенная» философия этой старухи, но, возможно, удастся вычленить из нее что-либо полезное?..

 

- Конечно садись, раз пришла. У меня ж не хватит сил вытолкать тебя, - она сдвинула стул, показывая Оле ее место.

 

- Так, причем тут память? - Оля боялась упустить суть.

 

- При том! - коротко объяснила Полина, - шоколад вкусный, - она, на удивление ловко, развернула очередную обертку и откусила сразу треть батончика, - я такого не пробовала.

 

- Хотите еще? - несмотря на то, что на подоконнике оставалось еще несколько штук, Оля с готовностью высыпала содержимое пакета. Вряд ли ей придется так беседовать с кем-нибудь другим – чего ж экономить?..

 

Полина посмотрела на получившуюся горку, вроде, прикидывая, достаточна ли плата, и неожиданно сказала:

 

- Оставайся до утра, и я помогу понять то, что ты хочешь.

 

- До утра?!..

 

- А что? Свободных комнат теперь предостаточно.

 

- Василий, вот, умер… - словно очнувшись, тихо произнесла Мария, о которой Оля уже успела забыть. Она ни к кому не обращалась, а продолжала смотреть в небо за окном.

 

- И что с того? - Полина чуть повернула голову (казалось, соседка ей ужасно надоела, но почему б тогда не расселиться в разные комнаты?..) - ты ожидала чего-то иного?

 

- Нет, но все равно жалко человека.

 

- Человека может быть жалко за то, как он прожил жизнь, а не за то, что он умер. Согласна? - она резко повернулась к Оле.

 

Вопрос застал врасплох, потому что в этот момент Оля думала – если Василий недавно умер, то кто его хоронил? Ведь не Анна Ивановна, не говоря уже об остальной немощи. Значит, он до сих пор лежит где-то здесь…

 

- Я не слышала, - призналась она честно.

 

Полина поднялась, опершись о стол, и подошла к окну.

 

- Смотри.

 

Встав рядом, Оля увидела, что комната выходит на другую сторону здания. Под самыми окнами располагался огородик, обнесенный наполовину завалившимся плетнем (когда-то, наверное, это было красиво), а через огород проходила колея, упиравшаяся в кладбище. Оля, скорее, догадалась, что это, именно, оно, потому что даже крестов не было, лишь холмики, частью свежие, частью уже затянувшиеся травой, равномерно заполняли обширную поляну.

 

- Видишь? Их нет. А разве можно жалеть то, чего нет? Жаль только то, что есть; то, с чем могут быть какие-то отношения, касающиеся нас. Что происходит там, мы не знаем – там своя жизнь, может, даже лучшая. Ты согласна?

 

- Пожалуй, да… - Оля кивнула.

 

- А она не согласна, - Полина ткнула пальцем в сторону кровати, - она сызмальства была атеисткой. Сначала комсоргом, потом замполитом, в райкоме работала, поэтому и не верит ни в бога, ни в черта. Так, что ж ей еще остается, кроме, как страдать?

 

- Я не страдаю, - отозвалась Мария, - просто он был хорошим, и мне жаль, что он ушел.

 

- Ничего, скоро все там встретимся, - усмехнулась Полина.

 

Оля решила, что разговор может перерасти в ссору, и тогда, не питая интереса, ни к религии, ни к проблемам жизни после смерти, она окажется лишней. Чтоб сменить тему, Оля спросила:

 

- А как же вы туда гробы доставляете? Они ж тяжелые.

 

- На лошади.

 

- У вас есть лошадь?

 

- У нас нет. В деревне есть. Тихон всегда приезжает, если попросим. Он и могилы копает, а ему в районе доплачивают, как штатному могильщику при нас.

 

Оля подумала, что лучше б на эти деньги купить хлеба – глядишь, и гробов бы потребовалось меньше, но мысль была настолько мимолетной, что она не стала ее озвучивать.

 

- Вкусный шоколад, - Полина развернула очередной «Сникерс», - так ты остаешься?

 

Оля опустилась на стул. Вопрос не то чтоб поставил ее в тупик – она умела отвечать «нет» в нужных ситуациях, но сейчас положение возникало какое-то двоякое. С одной стороны, она совершенно не представляла, чем здесь можно заниматься ночью среди этих стариков и старух, но, с другой, а чем ей заниматься дома?.. Хотя тогда надо было взять зубную щетку, тоник, чтоб умыться, да и на кого она будет похожа завтра утром без косметики?.. С третьей стороны, она до сих пор не представляла, как и что писать. Может, за ночь ей поведают что-нибудь действительно интересное… Она вспомнила Александра Борисовича – «там материала на целую книгу…»

 

- Так что, остаешься? - повторила Полина нетерпеливо.

 

- Да.

 

- Ну, пойдем тогда, выберем тебе комнату.

 

Они вышли в коридор.

 

- Эта пустая, но форточка разбита. Дует… Здесь Петька с Андреем живут. Один полковник-танкист. Его дети сюда определили еще лет пятнадцать назад. Второй – капитан. У какого-то большого военачальника в адъютантах служил. Вот и нашли друг друга. Это пустая… эта тоже пустая… вот, хорошая комната, - она толкнула дверь.

 

Комната не отличалась от остальных, и Оля не поняла, что же в ней такого «хорошего».

 

- Это не здесь Василий умер? - она подумала, что не сможет лечь в постель, на которой совсем недавно кто-то умер, ведь здесь едва ли регулярно меняют белье.

 

- Нет, Василий жил дальше. Здесь Вера с Любой жили. Любка уж не помню, когда умерла, а Вера года два назад. Девяносто лет ведь прожила!.. Между прочим, из двух концлагерей бежала и пешком из Пруссии дошла… Ну что? - Полина оборвала воспоминания, - подходит?

 

- Подходит, - Оля еще раз оглядела комнату, но не нашла к чему придраться, и не потому, что все ее устраивало, а скорее, потому что отступать было поздно, - а туалет у вас есть?

 

- Как по лестнице поднимаешься, справа. Там, и туалет, и душ; только для душа уголь уже второй год не привозят.

 

- А как же вы моетесь?

 

- Мы не моемся – мы обтираемся. Да, воду из крана не пей! Трубы сгнили – с землей она идет. Но, слава богу, хоть такая.

 

Они вышли в коридор и остановились, глядя друг на друга.

 

- И что дальше? - спросила Оля, - в смысле, до вечера?

 

- Ничего. Приходи после ужина. У нас, как поедим, да темнеть начнет, так и ночь наступает. А что еще нам делать? - она повернулась и не прощаясь, пошла к себе.

 

Спохватившись, Оля выхватила фотоаппарат.

 

- Полина Алексеевна! Извините, пожалуйста!..

 

Вспышка озарила старческое лицо, еще сильнее избороздив его морщинами.

 

- Зря ты это, - Полина покачала головой, - это ведь не память – память внутри нас сидит.

 

Оля пропустила фразу мимо ушей (главное, что у нее есть еще один удачный снимок), и в это время на лестнице послышались шаги.

 

- Ольга Викторовна, у вас все в порядке? - Миша не стал подходить ближе.

 

- В порядке. Идем.

 

Спустились они быстро и молча. Миша распахнул входную дверь… Воздух показался Оле каким-то сладостно волшебным, будто очищающим каждую клеточку организма. Она замерла на пороге, осознавая, что в данный момент не сможет пройти по узкой доске – состояние напоминало головокружение, появляющееся после бокала шампанского. Привалилась плечом к косяку, блаженно улыбаясь. Серое небо, поле, голая скучная роща – это был самый прекрасный пейзаж; раньше она думала, что такое может случиться только, если она увидит настоящее теплое море…

 

- Ольга Викторовна, идите сюда! - Миша уже распахнул дверцу машины, - я все приготовил. Есть хочется ужасно.

 

Оля попыталась сфокусировать взгляд, но поняла, что глаза у нее начали слезиться, превращая Мишу вместе с автомобилем, в единое бледно-голубое пятно. …Не хватало еще, чтоб тушь потекла, - надежный и правильный друг, постоянно сидевший внутри нее, мгновенно охладил внезапный романтический порыв. Она наклонила голову, собираясь с мыслями, и только после этого смогла спуститься на землю, балансируя руками.

 

Подойдя к машине, увидела разложенную на переднем сиденье разорванную на куски курицу-гриль, булку, два пустых пластиковых стаканчика. Всем этим они запаслись еще в городе, догадываясь, что кормить их вряд ли будут. Глядя на еду, Оля подумала, что после такого обеда, без ужина она вполне сможет обойтись, но ведь завтра будет еще и завтрак, который на протяжении нескольких лет состоял из йогурта, хрустящих тостов и чашечки кофе. Как она сумеет найти здесь все это?..

 

- Ольга Викторовна, садитесь. Перекусим, да поедем, а то смеркается – не люблю в «куриной слепоте» ездить. У меня ж, знаете, зрение-то не стопроцентное, просто очки не ношу, - весело пояснил Миша.

 

- Миш, - от предстоящего завтрака Оля вернулась в текущий момент, - а ты б не мог приехать за мной завтра утром?

 

Миша замер, не донеся до рта кусок курицы.

 

- В смысле, домой?

 

- Нет, сюда. Или, если хочешь, тоже оставайся. Тут знаешь, сколько свободных комнат.

 

Судя по тому, что Миша положил курицу и вытер руку газетой, есть ему расхотелось.

 

- Я не понял – вы собираетесь ночевать здесь?

 

- Да.

 

Он смотрел на Олю, и она реально видела лавину вопросов, проносящихся в его глазах; их было так много, что он молчал только потому, что не знал, с какого начать. Оля улыбнулась и протянув руку, сжала его запястье.

 

- Может, тебе это и непонятно, но я хочу сделать настоящий материал.

 

- Господи, Ольга Викторовна!.. - Миша наконец обрел дар речи, - ну, хотите мы сделаем его вместе из того, что есть? Только не смейтесь, но я тоже умею писать, причем, неплохо. Я, наверное, просто лентяй, но если надо… Честное слово, я никому не скажу! Все будет только ваше, а я, вообще, не при чем…

 

- Обо мне муж так не заботился, - Оля улыбнулась.

 

Миша покраснел и замолчал; потом снова взяв курицу, начал молча жевать с таким выражением лица, вроде, сравнение с мужем оскорбило его в лучших чувствах. Как ни странно, Оля тоже почувствовала себя виноватой.

 

- Миш, - она оторвала маленький кусочек белого мяса, - может быть, я не совсем точно выразилась. Я не просто стараюсь написать хороший репортаж, но и понять, что здесь происходит; понять психологический парадокс, заключенный в этих людях.

 

- Да нет никакого парадокса, - пробурчал Миша, - пока вас не было, я думал об этом. Мы стараемся мерить всех своими мерками. Да, нам нужна «красивая жизнь», любовь, деньги; нас заботит, как мы выглядим и что о нас подумают; мы к чему-то стремимся и для этого решаем какие-то проблемы. Мы живем, понимаете? А они уже не живут. Вместе с исчезновением физических возможностей у них атрофировались все желания. Они ходячие трупы, и сами понимают это. Им надо, чтоб их оставили в покое. Они рады тому, что вокруг ничего не происходит. Они… помните выражение «одной ногой в могиле»? Вот и они, как бы приучают себя к своему будущему бытию… или небытию. Не надо здесь ничего понимать! Даже о том, как они нас встретили, писать не надо – это никому не интересно. Надо тупо рассказать, в каких условиях они живут – может, из кого-то это выжмет слезу, и слава богу. Вот социальный заказ!..

 

Пока он говорил, Оля успела насытиться и теперь задумчиво стирала с губ помаду вместе с жиром. Сначала в ней преобладала мысль, что неплохо бы вымыть руки, но, по мере того, как она вникала в Мишины рассуждения, мысль эта уходила все дальше. …А, может, он прав? Может, просто я никогда так близко не сталкивалась с заброшенными, всеми забытыми стариками? Конечно, когда вокруг тебя скачут внуки, тебе есть для чего жить, пусть твоя собственная жизнь уже и закончилась, а здесь?.. С другой стороны, что я теряю? Назовем эту ночь «ночью русского экстрима». Более тренированные люди лезут в горы и прыгают с парашютом, а для меня и это уже достаточное испытание. Неважно, что они мне расскажут, хотя, может, и пригодится когда-нибудь…

 

- Я не убедил вас?

 

- Не знаю, - честно призналась Оля, - но в данный момент это не имеет значения. Я так хочу – и все. Лучше скажи, ты завтра за мной приедешь?

 

Миша демонстративно вздохнул, потом улыбнулся, наливая в стаканчики «Фанту».

 

- Что с вами сделаешь, если вы такая упрямая? Только я приеду рано, часов в восемь, а то мне на работу, - сказано это было таким игривым тоном, будто потом за услугу потребуется какая-то отдельная плата.

 

Оля отметила эти интонации, но придавать им значение было б смешно. Тем не менее, чтоб четко определить дистанцию, она сделала серьезное лицо.

 

- Значит, в восемь я жду. И, пожалуйста, привези йогурт. Не могу с утра давиться курицей, - она полезла за кошельком.

 

- Да перестаньте вы, Ольга Викторовна, - Миша остановил ее руку, - хотите, я даже кофе в термосе вам сделаю?

 

- Хочу. Если умеешь, конечно.

 

- Ну, не знаю. Пока еще никого не отравил…

 

- Да, и еще, - Оля вылезла из машины, но дверцу не захлопнула, - купи мятную «жвачку» и маленький кусочек мыла.

 

- Вы здесь неделю жить собираетесь? - удивился Миша.

 

- Просто не терплю, когда изо рта воняет и руки липкие.

 

- Ладно, - Миша пожал плечами, - только ни к чему это. Репортаж мы б и так слепили…

 

- До завтра. В восемь жду, - Оля хлопнула дверцей.

 

Она смотрела вслед переваливавшейся на ухабах машине и думала, что если б захотела, то могла б побежать, замахать руками, и Миша остановился бы. Тогда б йогурт она ела дома, приняв перед этим теплый душ. И, действительно, зачем ей нужны все эти приключения?..

 

Дабы избежать соблазна, она отвернулась, наткнувшись взглядом на грязную стену. Если б не эти чертовы каблуки, можно было б пройтись к лесу, побродить, пошуршать опавшими листьями, а так?.. Оля повернулась и не спеша пошла вокруг дома по разбитой, можно сказать, «условно асфальтированной» дорожке; нашла парадный вход, который оказался забит досками. Постояла, глядя на огород с развороченными грядками (значит, что-то они все-таки пытались сажать); на печальное поле, усеянное холмиками; на рощу сливавшуюся с небом, превращаясь в свинцовый занавес, и она вернулась к «черному» ходу, давно ставшему основным. Вырвав несколько листов из блокнота, аккуратно расстелила их на развалинах забора; уселась, покусывая ручку и заворожено глядя на чистый лист бумаги. …Надо начинать работать – чего время-то терять?..

 

Она писала, зачеркивала; начинала снова, перевернув страницу, но так и не могла определиться в главном – о чем писать? О всепоглощающей старости или о том, что не хватает еды, угля, медикаментов и всего остального? На часы она не смотрела, потому что рабочий день у нее всегда был ненормированным – она привыкла сидеть за столом до тех пор, пока, либо материал не будет закончен, либо не станет ясно, что мысль зашла в тупик и «утро вечера мудренее». На пластике ручки уже четко отпечатались многочисленные следы ее зубов…

 

- …Вы еще не уехали?

 

Оля рассеяно подняла голову и увидела Анну Ивановну, смотревшую на нее с нескрываемым любопытством. Утренняя раздраженность в ее взгляде, вроде, пропала.

 

- А где ваша машина?

 

- За мной завтра приедут.

 

- Завтра? Вы что, хотите пожить здесь?

 

- Вроде того.

 

Анна Ивановна покачала головой.

 

- Ну, у всех свои причуды. По телевизору эти, в «Последнем герое»… все сплошь «звезды», богатые люди, а тоже едут черте куда, чтоб питаться лягушками и спать на голой земле, - она пошла дальше, не дожидаясь ответа. Наверное, гостья отложилась в ее сознании, как героиня некой телепрограммы, и не более того.

 

Оля снова опустила глаза к бумаге, но стало уже слишком темно. Напрягать глаза не хотелось, тем более, никаких конкретных мыслей так и не появилось. Она встала, собрала имущество, включая листы, на которых сидела, и пошла к дому. Знакомая доска, знакомый коридор, даже запах уже не раздражал; уверенно прошла на кухню.

 

- Анна Ивановна, давайте помогу.

 

Это не являлось красивым жестом. Просто она действительно не знала, чем занять себя на период ожидания, не имеющего четких временных границ. Считать часы и минуты до того, что начнется неизвестно когда, просто бессмысленно.

 

Анна Ивановна, только надевавшая черный халат, замерла, так и не вдев руку в рукав.

 

- Ты что, картошку чистить будешь?

 

- А почему нет? - Оля улыбнулась. Неужели ее вид настолько напоминал «светскую леди», которая и с ножом-то обращаться не умеет? Это она с появлением Володи стала так выглядеть, а до того три года ходила в одном и том же длинном пальто – черном, чтоб не пачкалось в транспорте.

 

- Халат у вас найдется? - Оля аккуратно положила пиджак на стул и осталась в белом свитере.

 

- Откуда? Я и этот-то из дома принесла, - Анна Ивановна сняла и протянула Оле свой, - одевай. Я так, чай, не барыня.

 

Оле сделалось весело. Вообще-то она привыкла, чтоб ее уважали, но такое, почти подобострастное отношение, испытывала впервые, и ей оно нравилось. …Эх, сюда бы мой холодильник, - подумала она, - я б показала, что не только картошку чистить умею!..

 

Совместная работа стирала разъединявшие их условности.

 

- Вы извините, - сказала Анна Ивановна, - но я не понимаю, зачем вы остались.

 

- Вы ж сами сказали, что здесь ночью что-то происходит – я и хочу посмотреть. Полина Алексеевна обещала…

 

- Полина?.. - нож Анны Ивановны уткнулся в доску, и она подняла голову, - так Полина здесь и есть главная ведьма.

 

- Кто? - картофельная кожура упала на пол, но Оля не стала ее поднимать, - кто она?

 

- Я называю ее ведьмой. Она тут всем заправляет. Кто что найдет или заработает, сразу ей несут. Тут полковники есть, герои, а заправляет всем она. Что скажет, то и будет.

 

- А почему, именно, ведьма? - Оля вновь принялась за картофелину, - может, у нее организаторский талант?

 

- Ведьма потому, что я в ее комнате прибираю. А там свечи всякие, совсем не похожие на церковные, кресты…

 

- Ну, раз кресты, значит, уже не ведьма.

 

- Крест и перевернуть можно, - видимо, Анна Ивановна пыталась разбираться в магическом смысле обнаруженных предметов, - а еще статуэтка у нее есть. Хранится на полке среди одежды. Дева Мария, а лицо черное, как у негритянки. Разве такое может быть?

 

- Может, - Оля уверенно кивнула, - на заре христианства многие храмы, чтоб «очистить» место, строились на руинах языческих святилищ. Потом часть этих храмов тоже оказалась разрушена, и при раскопках стали находить изображения черной богини. Скорее всего, она олицетворяла землю в древних религиях, но археологи объявили ее Девой Марией – не может же идол храниться в христианском храме? А о святилищах к тому времени все уже позабыли. С тех пор и повелось, особенно во Франции, что Дева Мария может быть черной.

 

Анна Ивановна посмотрела, то ли с удивлением, то ли с уважением, и Оля довольно засмеялась.

 

- Я ж университет закончила. Причем, чистый гуманитарий.

 

- Все равно, зря вы это затеяли, - безотносительно к предыдущему заключила Анна Ивановна.

 

- Да почему зря-то? Я человек очень любознательный… Господи, ну, какие ведьмы?.. Или вы все-таки верите в них?

 

- Что значит, верю – не верю? - Анна Ивановна заглянула в большую кастрюлю, где уже закипала вода, - оно есть, верим мы в него или нет… Знаете, как я замуж вышла? Родилась я в городе и в школе там училась, а здесь у матери сестра жила. Я сюда на лето приезжала – после войны лагерей-то пионерских не было. Так вот, лет в четырнадцать пошли мы с подружкой к местной гадалке – я тоже любознательная была… как вы. А о чем девчонки спрашивать могут? Естественно, о любви, да о женихах. Вот, гадалка мне и говорит, что скоро в селе свадьбу будут играть, и я обязательно должна пойти туда, потому что там познакомлюсь с будущим женихом. А узнаю его по тому, что воду буду ему подавать. Два дня мы над этим смеялись, а потом и вправду тетку мою на свадьбу приглашают. Не помню уж, чья свадьба была, но в деревне, сами знаете – если гулять, так всеми. Мы, дети, естественно, тоже там бегали, под ногами путались. И вот один парень (я и имени его не знала) как хватил самогона, да, видно, пошел он не в то горло. Как задохнулся он, как закашлялся!.. Весь красный; аж наизнанку его, бедного, выворачивает. А я случайно рядом оказалась. Страшно мне стало, что помрет человек. Я быстрее за водой. Выпил он ее, и полегчало, но, видно, все легкие сжег – он и говорить-то толком не смог, и поэтому сразу ушел. С тех пор лет семь или восемь прошло. Я давно школу закончила, работала и, вот, знакомлюсь с мужчиной гораздо старше меня; не красавец, да и умом не блещет. А мы тогда все за умных хотели выйти (это теперь норовят за богатых), но что-то в нем притягивало меня. На третьем свидании он рассказал, что сам отсюда, а в город приехал на курсы механизаторов; и потом возьми, да скажи: – А я тебя помню. Спасала ты меня, когда я самогоном захлебнулся. Тут я про ту воду и вспомнила…

 

- Знаете, как это называется? - Оля скептически усмехнулась. Ей часто приходилось читать в «женских журналах» такие истории (правда, почему-то всегда казалось, что придумывают их прикалывающиеся сотрудники редакции), - это называется психологическая установка. У вас в подсознании уже сформировалась сверхзадача. Если б гадалка не нагадала, может, вы и замуж за него б не вышли. Погуляли, пока он учился…

 

- В наше время так не принято было, - Анна Ивановна мечтательно вздохнула, - тогда не «гуляли», а уж если встречались, то потом и замуж выходили… но не в этом дело. Все равно, зря ты затеяла с огнем играть, - она уже помешивала бледное варево, от которого поднимался не имевший запаха пар.

 

Не ответив, Оля сняла халат, вымыла руки, и поняв, что приготовление ужина закончено, снова облачилась в пиджак.

 

- Их надо звать или сами приходят? - помогая расставлять дымящиеся тарелки, она нарушила затянувшееся молчание.

 

- Конечно, звать, - Анна Ивановна вышла, и через минуту Оля услышала громкий голос:

 

- Ужин!.. Все на ужин!..

 

Спрятавшись за кухонной дверью, Оля наблюдала, как первой появилась Полина и почти следом, Мария. Остальные спускались по одному, причем, что поражало больше всего, они почти не общались. Казалось, проспав целый день или просто пролежав в одиночестве, человеку просто необходимо общение, но глаза обитателей дома были пусты, как у зомби, отрабатывающих заложенную в них программу.

 

- Они всегда такие угрюмые? - спросила Оля.

 

- Всегда. Я ж говорю, это ведьма что-то делает с ними.

 

Оля смотрела на дрожащие руки, с трудом удерживавшие ложки, на жадные беззубые рты и думала, что лучше покончить жизнь самоубийством, чем пребывать в таком состоянии. Эта мысль не вызвала протеста, хотя всегда ей казалось, что лишать себя жизни могут только очень примитивные или психически неуравновешенные люди. Из любой ситуации всегда можно найти выход, но она никогда не думала, что существует ситуация, из которой выхода нет. На мгновение сделалось жутко от этой безысходности, но Оля сумела быстро взять себя в руки. Бессмысленно пытаться представить то, чего еще нет и, может быть, никогда не будет, ведь до этого ж надо дожить…

 

Закончив есть, старики стали молча подниматься из-за столиков, и вскоре столовая опустела. За все время ужина так и не было произнесено ни слова, будто слетелась стая теней, и потом также незаметно растворилась в пространстве и времени.

 

 Анна Ивановна принялась собирать посуду. Оля хотела помочь, но та только небрежно махнула рукой.

 

- Что тут мыть? Ни жиринки…

 

Оля отошла к окну, за которым стало совсем темно.

 

- Анна Ивановна, так что тут происходит ночью? Вы тогда начали говорить…

 

- Не знаю, - как и утром, повторила Анна Ивановна, только на этот раз гораздо спокойнее, - ведьма запретила мне подниматься наверх после заката.

 

- Даже так?

 

- Да. А я, по большому счету, и не стремлюсь знать, что там происходит. Я что, штатный работник? А то за свою доброту еще какую-нибудь гадость, вроде порчи или сглаза, получишь.

 

- Да бросьте вы ерунду говорить…

 

- Ну, как знаешь, - закончив работу, Анна Ивановна вытерла руки, - только запомни, если совсем плохо станет, повторяй про себя: – Помилуй, Господи, дай мне не нарушить мой душевный покой… А я пошла.

 

Она поправила ножи, положив их параллельно друг другу, и пройдя через тускло освещенную столовую, исчезла в коридоре. Потом хлопнула дверь, и Оля ощутила такую тишину, что вдруг поняла – определение «мертвая тишина» вовсе не является поэтическим эпитетом. Сделалось страшно, однако сознание, привыкшее строить четкие логические схемы, довольно быстро справилось с этим неприятным чувством.

 

…В дом никто не входил, иначе б я слышала; вокруг одни немощные старики, и те, скорее всего, спят. Что тут страшного?.. Ступая на цыпочках, Оля вышла из кухни, оставив включенным свет, и осторожно поднялась по лестнице. На втором этаже прислушалась и пошла дальше, останавливаясь у каждой двери – ни храпа, ни вздоха. Но старики ж не могут дышать так ровно и бесшумно!..

 

И впервые страх все же стал брать верх над сознанием. В голове, путаясь и смешиваясь, обгоняя друг друга, понеслись сцены из триллеров. Кровь льющаяся со стен, душащие людей призраки, летающие топоры и кресты, низвергающиеся с куполов – от этих видений даже сердце, кажется, забилось реже, и каждый его удар гулко отзывался во всем теле. Наверное, он был единственным звуком в доме…

 

Оля остановилась в конце коридора; закрыв глаза, чтоб не видеть того, что должно обрушиться на нее, слегка толкнула дверь. Сердце окончательно замерло, дыхание будто остановилось… но ничего не произошло, только сквозь дрогнувшие ресницы пробился тусклый свет.

 

- Входи, - услышала она спокойный голос и с опаской открыла глаза.

 

Полина сидела у стола, на котором горело три свечи. Внутри образовавшегося треугольника стояла черная фигура. Оля не могла разглядеть ее в подробностях, но догадывалась, что это и есть «негроидная» Дева Мария. Оглядела комнату, ища какие-либо изменения, но, кроме огромных теней, медленно колыхавшихся, создавая впечатление чего-то потустороннего, не обнаружила ничего; если, конечно, не считать еще того, что кровать Марии была пуста. Оля сделала шаг вперед.

 

- Закрой дверь и садись, - приказала Полина.

 

Не отрывая взгляд от трепещущего огня, Оля нащупала ручку, потянула на себя до упора и лишь потом спросила то, что больше всего волновало ее в данный момент:

 

- А где все?..

 

- Их нет, - ответила Полина предельно просто, - садись.

 

Оля послушно опустилась на стул. О чем еще спрашивать, она не знала, потому что сама мысль о мгновенно исчезнувших людях не укладывалась в голове. Тем не менее, она была очень похожа на правду. Несколько минут они молча смотрели друг на друга, потом Полина улыбнулась. Возникшая тень изменила ее лицо, сделав похожим на скорбную маску.

 

- Ты хотела понять? - спросила она, - я расскажу тебе. Мне надо кому-нибудь рассказать это, потому что я тоже не вечна, а здесь так редко появляются люди, желающие что-либо понять… Так вот, - словно спрашивая разрешения, она мельком взглянула в угол, где висела икона (о ней Анна Ивановна почему-то забыла упомянуть), - я открыла коридор, ведущий в «черную дыру». Ты знаешь, что это такое?

 

- Нет.

 

- И я не знаю.

 

Олино лицо приняло настолько растерянно удивленное выражение, что Полина усмехнулась.

 

- Тогда давай начнем сначала. Спешить нам некуда; до утра еще далеко… Говорят, Святые получают свой статус, совершая добрые и бескорыстные поступки; еще говорят, что колдуны вступают в союз с дьяволом, продавая душу и за это получают от него некую силу. Все это вранье – нельзя приобщиться к сверхъестественному осознанно, путем собственных усилий. Нас выбирают еще до рождения по каким-то неизвестным человеку принципам, и это совершенно не зависит от родителей, от степени веры и образа жизни. Наверное, все и можно объяснить, но, видно, нам не положено знать больше того, что мы знаем.

 

Так вот, меня выбрали. В первый раз я поняла… хотя тогда я еще ничего не могла понять – родители поняли это, когда мне было два года. Я вдохнула в трахею сливовую косточку, которая тут же вызвала отек. А жили мы в селе, на Украине. Там и сейчас-то до города не доберешься, а это происходило еще до войны. Меня везли на подводе около шести часов. Когда в больнице косточку вынули, врач только развел руками и сказал, что у медицины нет объяснений, как этот ребенок смог выжить. Мать возблагодарила Бога, хотя до этого никогда не ходила в церковь. В те времена и церквей-то не осталось – вместо них склады, да клубы, но она нашла икону и каждый день молилась. Меня она заставляла делать то же самое, и молитва не вызывала во мне отторжения, поэтому я все-таки склонна думать, что это у меня от Бога… хотя какая разница, если нам все равно не дано ничего изменить? Главное, что после того случая я стала ощущать мир совсем по-другому. Я могла разговаривать с животными, причем, не по-детски лаять и мяукать, а просто смотреть им в глаза, и они делали то, что я захочу. Потом это распространилось и на людей. Скоро я уже мыслила взрослыми категориями и перестала общаться с детьми, предпочитая другие игры. Например, я могла остановить лошадь, а потом смеяться над тем, как возница пытается заставить ее двигаться дальше; я могла на ровном месте «уронить» человека и с любопытством наблюдать, как он растерянно поднимается и озирается по сторонам, ища невидимую веревку. Такие у меня были детские игры, потому что мне нравилось ощущение своей силы.

 

Но потом детство закончилось. В то утро я почему-то проснулась раньше всех, а все вставали в пять – у нас было хорошее крепкое хозяйство. От раскулачивания нас спасало только то, что отец являлся героем Гражданской войны, вступившим в партию еще при подавлении Кронштадского мятежа. Так вот, полусонная, я почему-то подошла к окну и увидела страшную картину – сколько хватало глаз, чернели кресты. На месте каждого дома – крест, все сады в крестах, весь луг до самой реки… Я испугалась; разбудила мать… а происходило это 22 июня 1941 года.

 

Мне в сорок первом исполнилось пятнадцать, и когда немцы заняли село, меня угнали в Германию. Но, сама понимаешь, что мне не составило труда сбежать от хозяев, к которым меня определили батрачить. Поймали меня на вокзале, когда я пыталась уехать из города. Так я оказалась в лагере, но и оттуда бежала. Попала во Францию, потому что перемещаться на запад оказалось проще, чем на восток. В семнадцать я примкнула к маки. Если не знаешь – это французские партизаны. Наш отряд ни разу не попадал в серьезные стычки, но сколько поездов мы пустили под откос и сколько фашистов уничтожили!..

 

Встав, Полина достала из шкафа крохотный сверток; бережно положила его перед Олей и развернула.

 

- Это французский орден. Мне вручили его уже потом. А тогда я запросто могла б остаться во Франции и жить, уж точно не так, как сейчас. Но я почему-то знала, что должна вернуться. И вернулась… Родина тоже наградила меня, только десятью годами лагерей. Бежать оттуда было некуда – кругом леса, в которых не всякий мужчина выдержит долго, и я вышла официально, со всеми документами, словно заново родившись. Для этого оказалось достаточно, чтоб в меня влюбился «хозяин» лагеря. Потом я выходила замуж, разводилась, правда, детей не смогла родить, и все эти годы постоянно думала, зачем мне даны такие возможности? Неужели только, чтоб выжить в этой мясорубке? А для чего выживать, если моя жизнь не отличается от всех остальных; если она так же примитивна и фактически бессмысленна? Так не может быть – Бог то или дьявол, но для чего-то мне дан этот дар…

 

А время шло. Я старилась, играя в бесполезную игру под названием «жизнь», пока наконец Перестройка попросту не выкинула меня из нее, как и миллионы других. Семьи у меня к тому времени не осталось; квартиру я пыталась обменять на меньшую с доплатой, но меня обманули, оставив ни с чем. Помню, я была очень удивлена таким поворотом событий, но потом поняла, что это и есть мой истинный путь – я оказалась здесь. Я знала, что могу помочь этим людям.

 

Сначала я хотела заставить власти дать деньги на содержание дома, решить вопрос с персоналом... вообще, решить все вопросы, ведь я знала, что могу управлять людьми, но потом поняла, что этим все равно не верну их прежнюю жизнь – ту, которая являлась их единственным достоянием. Этим я смогу обеспечить лишь плавное и приятное угасание.

 

То, что произошло дальше, наверное, можно назвать озарением – и четкая мысль, и пути ее реализации пришли сами собой. Я собрала все, что было у меня, и то, что смогла найти здесь: икону, которую подарила приюту одна старушка, когда снова разрешили верить в Бога; запас свечей, который не успели съесть крысы; кресты – один, надетый мне матерью после той поездки в больницу, а другой… вон он, в углу. Я нашла его здесь, в подвале. И еще Деву Марию. Я привезла ее из Франции, из Шартрского собора. Не знаю, почему она черная, но мне показалось, что она наиболее полно отражает сущность данного мне дара. В результате… даже не знаю, как это получилось, но я открыла проход в «черную дыру»…

 

Полина замолчала. Видимо, рассказывать о своей жизни оказалось гораздо проще, чем формулировать недоступное человеческому разуму.

 

- Я представляю нашу жизнь, - вновь начала она, - как песочные часы. Сверху наше будущее, которое постепенно перетекает вниз, в наше прошлое, а тоненький перешеек посередине – это и есть жизнь. Но ведь тогда можно до бесконечности переворачивать часы, и все будет многократно повторяться по уже имеющейся схеме. Изменить только ничего нельзя… но у каждого ведь в жизни есть моменты, которые ему и не хотелось бы менять – те моменты, когда он был счастлив.

 

Счастье каждый определяет по-своему, но оно всегда есть. Не бывает безнадежно несчастных людей, и все хотят когда-нибудь вернуться в это самое прекрасное мгновение. Остальная жизнь им, в принципе, не важна и не интересна. Помнишь, я говорила, что старость это не возраст, а память? Так вот, старость наступает сразу после момента счастья, потому что больше ничего не будет, как если б мы умерли. На единственном, неповторимом счастье кончается жизнь. Ты меня понимаешь?

 

- Кажется, да… - Оле вдруг стало страшно того, что жизнь, оказывается, заключается в одном мгновении. Она-то сама привыкла карабкаться вверх, добиваясь определенных побед; тут же отметать их, чтоб идти дальше. А «дальше» к чему? К тому, чтоб стать редактором журнала? И в этом будет заключаться ее счастье? Ее миг, в который ей бы захотелось вернуться, чтоб сидеть в красивом кабинете и ездить на таком же BMW, как у Александра Борисовича?..

 

Полина молчала, и мысли продолжали скакать в Олиной голове, пытаясь попасть в тот узкий перешеек, который, как выяснилось, называется «жизнь». Но эмоции у нее всегда утихали быстро – достаточно нескольких минут, чтоб всесильное сознание расставило их по своим местам.

 

…Да, я хочу именно этого. Все остальное удел слабых, зависимых натур. Я никогда не буду целыми днями стоять у плиты и до ночи ждать мужа, упиваясь «женским» счастьем. Я сама делаю свою жизнь, и в этом мое счастье. Кабинет и BMWV не предел мечтаний. У меня нет предела! Я буду идти до конца!.. А все, что мне здесь рассказывают, надо всего лишь понять и запомнить, чтоб сделать фантастический материал. Это станет бомбой и не для провинциального журнальчика!..

 

Она подняла на Полину спокойный, уверенный взгляд.

 

- Так в чем же заключается суть «черной дыры»?

 

- Ее суть заключается в том, что я могу вернуть человека в тот единственный миг счастья. Вернуть не в воспоминаниях, которые рано или поздно стираются или обрастают совершенно неестественными деталями, добавленными нашим последующим жизненным опытом, а вернуть физически. Он исчезнет из этого мира и окажется в том. Мы можем путешествовать во времени, только науке не дана та сила, которая дана таким, как я, поэтому подобный «летательный аппарат» еще никто не сумел сконструировать… А сейчас здесь действительно никого нет. Если хочешь, мы можем обойти весь дом, включая подвал.

 

Оля с сомнением посмотрела на Полину. Она могла с удовольствием обсуждать философскую концепцию счастья, но верить в реальное исчезновение людей ее сознание отказывалось. С другой стороны, суеверный страх, скорее всего, доставшийся нам от предков, удерживал от искушения пройтись по дому. А вдруг там и вправду никого не окажется?.. Что тогда?.. Может быть, ей и так, чисто теоретически удастся загнать «ведьму» в тупик, чтоб она созналась в мистификации?

 

- Если можно перенестись туда физически, - задумчиво сказала Оля, - значит, можно и прожить жизнь заново?

 

- Можно. Но не всю, а лишь кусочек, пока горит свеча. А свеча горит ночь. Потом она гаснет, и все возвращается на круги своя. Я каждую ночь зажигаю для них свечи.

 

- А если их зажигать одну за другой? Тогда все-таки можно будет прожить жизнь заново?

 

- Все не так просто. Здесь три свечи, и горят они в определенной комбинации. И гаснут также. Комбинацию надо настроить, а для этого нужен не один час, но дело даже не в том… Пойми, изменить там ничего нельзя – ни слова, ни вздоха, ни жеста. А ты представляешь, что такое вся жизнь? Каково, например, проживать тысячу раз один и тот же момент, когда ты совершил ошибку, когда ты струсил, сподлиничал, был не прав, в конце концов? Наверное, это одна из мук ада, если он, конечно, существует. Поэтому я и говорю об одном мгновении счастья, в котором бы ничего не хотелось менять.

 

Оля задумалась, а были ли в ее жизни эпизоды, которые ей не хотелось изменить? Тут же возникло два варианта: либо день, когда она стала редактором газеты бесплатных объявлений, либо вчерашний, когда Александр Борисович признал «Черную лилию». Оба момента достойны того, чтоб возвращаться в них снова и снова.

 

- А кто производит отбор ситуаций? - спросила она, - ведь сегодня нам может нравиться одно, а завтра другое…

 

- Подсознание. Именно оно отвечает за чувства и эмоции, на которых базируется счастье. А «нравится» здесь не при чем.

 

- То есть, фактически мы сами?

 

- Конечно, сами, но на подсознательном уровне. Никто не говорит мне – мол, я хочу попасть в такой-то день такого-то года. Я открываю коридор, а подсознание определяет место и время.

 

- А вы знаете, куда они переносятся?

 

- Конечно. Коридор-то открываю я.

 

- Ну, например?

 

- Например?.. - Полина задумалась, но ненадолго, - Андрей лежит в госпитале, и маршал Рокоссовский, тогда еще командующий фронтом, вручает ему орден Ленина; Люда ведет в первый класс сына, который потом пропал без вести на Волховском фронте. Тогда еще и муж ее жив – он несет ребенка на плечах… У Петьки совсем другое счастье – он везет из Германии грузовик американского жира. Потом в Москве, когда он начал торговать им, его ограбили и чуть не убили, но тогда он его только вез… Для меня, например, этот жир – мелочь, но я ничем не управляю. Если у человека ничего лучшего в жизни не было, я ничего не могу поделать.

 

- Скажите… - Оля закрыла глаза, решаясь произнести фразу, которая уже минут пять крутилась у нее в голове, - а меня вы можете опустить в свою «черную дыру»? Я, конечно, не старая и в моей жизни еще только будет тот главный миг счастья... я даже догадываюсь, как он будет выглядеть… я добьюсь его!.. Но ведь и сейчас в ней уже произошло многое. По крайней мере, я знаю два события, в которые мне хотелось бы вернуться. Мне просто интересно…

 

- Отчего ж нельзя? - Полина усмехнулась, - пока горит свеча, коридор открыт. Смотри на огонь и попытайся представить, что ты втягиваешься в него; связь между вами растет, ширится… ты постепенно утекаешь через узкий перешеек в свое прошлое… здесь тебя становится все меньше… - Полина замолчала, глядя на пустой стул, стоявший напротив. Возле него осталась только пузатая черная сумка и больше ничего.

 

 

 

- …Славик, ну, зачем нам это?..

 

Сидевший рядом паренек с большими ласковыми глазами держал Олину руку и настойчиво, но очень осторожно пытался переложить ее к себе на колено, разжать пальцы, чтоб создать иллюзию, будто это она гладит его. Услышав вопрос, он замер, потом чуть отодвинулся, словно пытаясь взглянуть на происходящее со стороны.

 

- Как зачем? Что значит «зачем»?.. Я люблю тебя! Я жить без тебя не могу, понимаешь?

 

Оля еле заметно улыбнулась. Слова ей были приятны. Очень хотелось, чтоб он повторял их снова и снова, но сознание спокойно и аргументировано объясняло, что это всего лишь сладкая музыка, которая просто нравится и не более того. Улыбка исчезла с Олиного лица, и оно вновь сделалось серьезным, как всегда. Может быть, эта строгость и придавала ему своеобразный шарм, но как Славик ненавидел эту прекрасную маску!..

 

- Сам подумай, - сказала Оля, - мы только на первом курсе. На первом!.. Как мы с тобой сможем жить?

 

- Ну… мои родители будут помогать деньгами. У отца хороший бизнес.

 

- И ты хочешь, чтоб я строила свою жизнь в зависимости от настроений твоего отца? А вдруг он обидит меня? Тогда я не только перестану приходить к вам в гости – я не буду здороваться с ним на улице! И что? Он будет продолжать давать нам деньги?

 

Славик отпустил Олину руку, и она мгновенно вернулась к хозяйке, боязливо прижавшись к бедру.

 

- Не знаю, - Славик вздохнул, - но ведь женятся люди!.. Посмотри на Витьку с Таней.

 

- Я не хочу жить, как они! От подачки до подачки… к тому же, там еще Витька зарабатывает хоть какие-то деньги.

 

- Я тоже смогу! Оленька, я люблю тебя, понимаешь?..

 

- Понимаю. Но любовь, как бы это сказать… Любовь – это одно из многих чувств. Оно должно дополняться всеми остальными, иначе она очень быстро погибнет.

 

- Но это временные трудности! - воскликнул Славик, - если захотим, мы сумеем преодолеть их! Главное, я люблю тебя! - исчерпав запас обычных слов, он глубоко вздохнул; потом продолжил тихо, отдаваясь выстраданным образам, - Смерть Кощея на конце иглы. Игла в каменном сундуке. Смерть Кощея на конце стрелы в разящей жестокой руке. Но в новой сказке оживает он, скорчив мину бесстрастную – просто Кощей безнадежно влюблен в свою Василису Прекрасную. Меняются царевичи в сказках – счастливые смертные люди. Бессмертие очень тяжко, если тебя не любят. Вновь поединок, и рушатся стены, и Василиса уходит с другим; снова стрела пронзает тело, но надо выжить, чтоб долюбить! Непременно надо воскреснуть – может, что-то изменится вдруг, и белое платье наденет невеста, и примет кольцо из Кощеевых рук…

 

- Это ты сам написал? - заинтересовалась Оля.

 

- Да, - Славик опустил глаза, словно ожидая приговора, - это я тебе посвятил…

 

- Мне нравится, - Оля легко коснулась его руки, - честное слово, это здорово, но дело-то не меняет. За это ж тебе не будут платить деньги.

 

- Почему? Если даже ты говоришь, что это здорово…

 

- Даже?!.. - возмутилась Оля, - то есть, ты хочешь сказать, даже такой «сухарь», как я…

 

- Нет, что ты, Оленька! - он схватил ее за плечи. Олино тело напряглось, не желая подчиняться ласке, - я совсем не это хотел сказать!.. Просто… просто…

 

- Вот видишь, - Оля засмеялась, - просто я, как всегда, права. И как ты можешь любить меня, такую? Тебе нужна девочка с восторженной ранимой душой.

 

- Мне нужна ты! Я люблю тебя!.. - он открыл рот, чтоб добавить еще что-то, но понял, что более емких слов подобрать не сможет.

 

- Славик, не обижайся, пожалуйста, - Оля наконец соизволила погладить его руку, и Славик замер, принимая эту скупую нежность, - как говорят, ты герой не моего романа…

 

- Но почему?! Объясни, и я стану таким, как ты хочешь!..

 

- Мы что, поменяемся местами? Ты станешь, типа, женщиной, а я мужчиной?

 

- Нет. Ты женщина, причем, очень красивая женщина!

 

- Я знаю, - сказала Оля спокойно, словно ей объясняли банальную истину, что у нее имеются две руки и две ноги, - Славик, я выйду замуж, курсе на третьем… может, даже, на четвертом. Не знаю еще за кого, но я должна попробовать, каково это, быть женой. В принципе, я все для этого умею – и стирать, и готовить, могу накрутить салатов на зиму, могу даже одна поклеить обои и положить плитку…

 

- А любить ты умеешь? - перебил Славик, понимая, что это последняя козырная карта, и, если она будет убита расчетливым джокером, то игра закончена.

 

- Я никогда не пробовала, - честно призналась Оля, - это слово, конечно, красивое…

 

Колода оказалась крапленой, и Славик вздохнул, поняв вдруг, что разговаривают они на разных языках и проще, пожалуй, выучить китайский…

 

- С черного неба сорвалась звезда, а я не успел загадать желанье. Я мог бы решить все навсегда и покончить с твоими глазами…

 

- Ты, наверное, хороший поэт, - бесцеремонно перебила Оля, - но, Славик, я не только не хочу за тебя замуж, но и не чувствую ничего такого…

 

- Ты и не можешь этого чувствовать, поняла?! Ты не в состоянии! И ты всю жизнь проживешь без этого, потому что никто не будет любить тебя так, как я! Ты будешь жалеть об этом всю жизнь. Потом, может быть, ты даже придешь ко мне и будешь просить, чтоб я любил тебя; будешь жаловаться на то, как ты несчастна, но, боюсь, тогда я уже ничего не смогу сделать!..

 

- Не бойся, не приду, - Оля усмехнулась, плотно сжав губы, - зато какое безграничное поле будет для твоей фантазии. Не зря ж говорят, что лучшая муза – это несчастная любовь. Я стану твоей музой, и, может быть, благодаря мне ты прославишься…

 

Славик не стал дожидаться продолжения монолога. Он поднялся со скамейки и не оборачиваясь, зашагал по аллее мимо ничего не подозревавших, весело щебетавших парочек и одинокого влюбленного, который теребил букет, нервно поглядывая на часы.

 

На секунду Оле вдруг сделалось так тоскливо, словно даже ее всезнающее сознание понимало, что такого с ней больше никогда не будет, какую б долгую жизнь она не прожила. Это бывает только один раз и сейчас оно исчезнет, затерявшись в толпе. Но не могла же она бежать следом? Да и что она потом будет со всем этим делать?.. Тем не менее, к горлу поднялся предательский комок. …Только бы не заплакать, иначе всему макияжу конец… Она отвернулась в сторону, чтоб не видеть удаляющуюся спину…

 

 

 

- …Славик, ну зачем нам это?..

 

Сидевший рядом паренек с большими ласковыми глазами держал Олю за руку и настойчиво, но очень осторожно пытался переложить ее к себе на колено, разжать пальцы, чтоб создать иллюзию, будто это она гладит его…

 

Мгновение закончилось и началось сначала. Полина вздохнула; потом подняла взгляд на смотревшую из угла икону. Они долго молча разговаривали глазами, обмениваясь впечатлениями и сообща решая, подходит ли кандидат на владение секретом «черной дыры», или старой хозяйке еще рано уходить? Нет, наверное, пусть эта красивая, умная женщина уезжает – такого репортажа у нее еще никогда не было и, скорее всего, больше никогда не будет…