Неподкупный голос. Памяти Леонида Ивановича Бородина
Неподкупный голос. Памяти Леонида Ивановича Бородина
В конце ноября 2011-го, когда живая река паломников текла и текла к Храму Христа Спасителя, чтобы поклониться Поясу Пресвятой Богородицы, в одной из московских больниц после тяжёлой болезни завершил свой нелёгкий земной путь Леонид Иванович Бородин – «один из самых выдающихся, – по признанию критика Павла Басинского, – русских прозаиков второй половины века минувшего и начала века нынешнего. Один из последних русских романтиков и вместе с тем мастеров социально-психологической прозы, то есть той прозы, в которой именно русское Слово достигло высочайших вершин Искусства»…
–Леонид Иванович скончался! – с грустью сказала мне вдруг Алла Васильевна Панкова, директор Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей России, которая много лет дружила с Бородиным, проводила в ЦДЛ юбилейный вечер, посвящённый 70-летию писателя.
…Яркая личность, снискавшая любовь читателей, жаждущих честного и высокохудожественного слова, Бородин – в одном ряду с Распутиным, Беловым и Крупиным…
Вместе с ними он продолжил и развил путеводную духовно-нравственную линию великой русской литературы, сделал немало для возрождения русского самосознания.
Привлекал к себе внимание при жизни. Привлекает и ныне, по кончине своей.
В основе всего творчества Бородина – проблемы конфликта нравственности и безнравственности в современном мире. Герои его произведений сильны духом, способны к глубоким размышлениям, самооценке и самоанализу. Для них самое существенное и дорогое - отвечать за всё содеянное головой. Высокой личной ответственности человека посвящены все книги писателя, которые широко известны не только в нашем Отечестве, но и за рубежом.
* * *
Судьба Бородина – как остросюжетная книга. Этот выдающийся русский писатель и общественный деятель, лауреат премии Александра Солженицына и ряда других отечественных и зарубежных премий, добывал свою истину как человек поступка не в кабинетной тиши, не в карьеристском азарте, а в советских лагерях, где отсидел два долгих срока за свои убеждения.
«…По своей психологии, — признавался Бородин в одном из интервью, —
я никогда не был разрушителем. Более того, готов был пожертвовать чем угодно, чтобы только не допустить никаких разрушений в стране. Так уж я воспитан был с детства. Например, бабушку свою спрашивал: «Бабуля, когда Сталин умрёт — его сын будет править?» Это что такое? Это монархический взгляд. И Сталина я любил патологически. Помню, в детском хоре пел: «Сталин — наша слава боевая, Сталин — нашей юности полёт!» Никто не мог взять эту верхнюю ноту. Только — я…».
Его «Бородино» – отстаивание убеждений! – началось после XX съезд КПСС. Юноша понял, что советская система далека от провозглашаемых идеалов.
Из отпущенных ему 73-х он провёл в лагерях одиннадцать лет: в 1967-1973 (как член социально-христианского кружка под названием Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа /ВСХСОН/) и 1982-1987 годах (за публикации на Западе).
* * *
Леонид Иванович Бородин родился в Иркутске 14 апреля 1939 года, воспитывался в семье учителей, убежденных коммунистов.
Действие многих его повестей происходит в Сибири, на берегах Байкала («Третья правда», «Гологор», «Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова» и др.). Объясняет это писатель притяжением к земле, где родился, потому что, «…в моей привязанности к байкальским местам было нечто чрезвычайно счастливое, и это с очевидностью выявлялось всякий раз, как удавалось попасть в родные места: я получал реальную поддержку для продолжения жить и быть самим собой…».
Бородин — фамилия отчима.
«Мой отец, — вспоминал Леонид Иванович, — литовец. Он был командиром партизанской роты во время литовско-польской войны, вступил в конфликт со своим начальством, ему посоветовали скрыться в России на короткое время, иначе его могли и убить. А ему всего 24 года было. Он бежал сначала в Латвию, оттуда в Россию, его на границе и взяли, отправили на Соловки. Отсидел, был сослан в Сибирь, работал в областной иркутской библиотеке и в числе разоблачённой троцкистской группы был вновь арестован, получил десять лет, потом — снова пересуд и расстрел. Его расстреляли в 1939 году. Ни к каким политическим партиям он не принадлежал…».
Об этом – небольшой по объёму, пронзительный рассказ Леонида Бородина «Льдина». Он описывает, как поздней осенью изо дня в день охранники на берегу Ангары расстреливали людей. Привозили партию заключённых и приказывали им вырыть траншею. Потом расстреливали их на краю этой траншеи. Что поделаешь – работа такая. А потом, они сами «виноваты»:
«…Ведь подумать только! За всю историю человечества впервые строится государство-страна, где человек если ещё не проходит, то вот-вот пройдёт «как хозяин Родины своей»! Какой нормальный от роду будет мешать этому?! Только злобный выродок… Разоблачены и сами признались во всех своих пакостях. Истинно выродки! Именно так назвал всяческих врагов народа товарищ Маленков, выступавший в Иркутском драмтеатре летом этого года…».
Но в один из дней так уж совпало – расстрел заключённых и обвал крутого берега реки. И расстрелянные вместо того, чтобы найти упокоение в земле, поплыли по замерзающей Ангаре. Кого выловили, кого так и не нашли, а один труп вмёрз в льдину и плыл вместе с ней по Ангаре, пока не исчез, не растворился в пространстве.
Рассказ заканчивается такими же простыми, обыденными словами, какими и написан, и от этого становится ещё страшнее и горше:
«…тот, двенадцатый, полудохлый, с распухшими ногами, был мой родной отец, уплывший в льдине на север, когда мне исполнилось ровным-ровнёхонько один год, пять месяцев и два дня».
И в автобиографическом повествовании «Без выбора» (2003) Леонид Бородин также упоминает об этой трагедии:
«…Отец ушёл из моей жизни, когда жизнь моя только началась. Его «забрали» однажды и навсегда и проделали это так добросовестно, что не осталось от него ни фотографии, ни письма и вообще ни строчки…».
В этом автобиографическом повествовании немало и светлых страниц об их семье, в частности, о бабушке:
«Как и у многих, сознательная жизнь моя начиналась вместе с бабушкой. Ольга Александровна Ворожцова, дочь сибирского купца средней руки, учительница по профессии, а по моей памяти – энциклопедистка… «Моя бабушка знает все!» - таково было первое убеждение в жизни.
Преподавательница Иркутского сиропитательного приюта… В русско-японскую – санитарка в офицерском госпитале при штабе генерала Куропаткина… Вместе с какой-то Великой княжной, подруги… Потом первая на Байкале метеостанция в том самом Маритуе, где пройдет мое детство… Девятый ребенок в семье, она одна переживет революцию (два брата бесследно пропали где-то на сибирских просторах с отрядом каппелевцев). С моим дедом, белорусом по происхождению, расстанется в те же революционные годы, и дальше всю жизнь с нами – с моей мамой и со мной. Это она научит меня и приучит меня всему, что нужно детству – от трех лет до одиннадцати. Первое и главнейшее – жить с книгой. Она же в самом моем раннем детстве сумеет нарисовать по уровню понимания моего картину русской истории, ту, что началась в незапамятные времена, где-то с «царя Салтана», трудно, но славно длилось тысячу лет, а в семнадцатом году только запнулось о колдобину накопившейся человечьей злобы – и как говорится, рожей в грязь; да на то Божии дождики, чтобы отмываться и светлеть ликом более прежнего».
Это биографическое повествование, в котором Бородин рассказывает о своей жизни, о том, как формировалось его мировоззрение, о тех людях, с которыми сталкивала судьба в тюрьме и на воле, появляется в 2003 году на страницах журнала «Москва».
Немало места здесь занимают и напряженные размышления Леонида Ивановича о судьбе Отечества, пережившего в XX веке ряд искусов, предательств, отречений, острая полемика с известными писателями, политиками, деятелями культуры о причинах драматического состояния России сегодня – тот круг тем, которые не могут не волновать каждого мыслящего человека.
Как в повествовании «Без выбора», так и в других произведениях Бородина, написанных в лагерях и тюрьме, отсутствует свойственное воспоминаниям диссидентов 1960-70-х годов негативное восприятие действительности.
«Кто прочитал главные мои вещи, – отмечал писатель, – согласится, что нет в них никакого особого «обличительства», «контры» и уж тем более политической чернухи… потому что написано всё в условиях личной свободы».
* * *
Именно тюрьма, как утверждал Бородин, подвигла его к сочинительству: он очень хотел с помощью бумаги и карандаша отвлечься от действительности, как-то разобраться с ней и самому себе её объяснить.
Однако вне России Леонид Иванович своей жизни не представлял, в эмиграцию не стремился.
Бородинские тетрадки, убористо исписанные, сначала проникли на волю, а потом и в заграничные журналы «Посев» и «Грани». Проза Бородина обрела должный успех, ему были присуждены несколько литературных премий за рубежом, а с перестройкой его рассказы, повести и романы стали выходить и в России. Свои лагерные впечатления писатель выразил в рассказе «Полюс верности» (1975) и повести «Правила игры» (1985).
Как публицист на страницах журнала русской эмиграции «Вече» (Мюнхен) Бородин отстаивал российскую государственность в том виде, в каком она сформировалась на протяжении многих веков православной истории. Писатель считал, что, если перемены в нашем обществе и возможны, то они должны быть обусловлены исключительно нуждами самого Российского государства, а не быть привнесенными извне.
В романе Леонида Бородина «Расставание» (1982), написанном в этот период, в художественной форме дана яркая характеристика социальных процессов, протекающих внутри советского государства. Писатель выступает здесь с резкой критикой всей политической оппозиции в стране и противопоставляет ей патриархальный уклад жизни российской провинции, в котором выразилась вся сущность социального строя прежней России.
* * *
В 1987 году на волне «перестройки» дело Бородина повторно рассмотрено и писателя выпускают по амнистии на свободу. Леонид Иванович был освобождён из заключения с сильно подорванным здоровьем. И это стало серьезной проблемой на всю дальнейшую жизнь.
В 1988 Бородин написал повесть «Женщина и море». Сквозь призму нарастающих в обществе перемен писатель показал здесь появление нового поколения российских людей. Их единственная цель — материальное обогащение. Понятия же веры, чести и достоинства не имеют для них никакой ценности.
Бородина стали публиковать в России. Так, сразу два журнала, занимавших резко противоположные политические позиции — ура-патриотический «Наш современник» и ультра-либеральная «Юность», напечатали его повести «Третья правда» и «Женщина в море».
В 1989, накануне развала Советского Союза, гибели исторической России, Бородин пророчески утверждал: «…Либерализм – явление безответственное: высказался, а там хоть трава не расти. И «справа» и «слева» есть и те, кто работают на кровавый развал государства, и те, кто противятся этому. А развал – это будет не гибель Империи, а гибель России. Остальные как раз уцелеют. Ещё одной Революции Россия не выдержит. Сейчас вновь актуальны слова Столыпина: «Кому-то нужны великие потрясения, а кому-то – великая Россия»…»
Критик Владимир Бондаренко тогда же дал такую характеристику Леониду Ивановичу:
«Бородина хотели бы использовать – как и других критически настроенных авторов – ненародные, ненациональные, антигосударственные силы, диссиденты – но он им не дастся, слишком он русский, слишком большой и сильный…».
Владимир Бондаренко считает также, что проза Бородина «религиозна своим видением человека». Но это не религиозность, которая легко приводит к мистицизму. Проза Бородина глубинно православна. Такое её определение нечасто встретишь в критических отзывах о творчестве автора. И причина тому – неявность выражения православности. Писатель и здесь верен себе. Как публицист Бородин однозначно утверждает:
«Нация – это в конечном её смысле есть способ бытия в Боге родственных по мировоззрению людей…»
В сентябре—октябре 1993 Бородин не поддержал ни одну из боровшихся за власть сторон. Вывозил раненых на своей автомашине.
К Леониду Ивановичу потянулись разные люди, которые, по его словам, «предлагали возглавить политические партии, баллотироваться в депутаты».
Однако он, как вспоминает Бородин, «понимая, что наступило очередное Смутное время, отклонил все предложения. Хотя в то время конъюнктура была такова, что …наверняка бы прошел в депутаты…».
Его голос был и остался неподкупным.
К общественно-политической деятельности Бородин охладел. Теперь литература уже окончательно вышла на первое место в его жизни.
И именно в этот момент Бородина, продолжающего в своём творчестве традиции русской классической литературы, за рубежом «…враз перестали печатать, — отмечал Леонид Иванович в интервью «Литературной газете», — наконец-то раскусили, что я отнюдь не либерал, а государственник. Западу же, как известно, подобные писатели не нужны».
И Бородин все отпущенные ему после освобождения годы жил с ощущением: «…всё, что я хотел сказать, я сказал».
Бородин чувствовал духовную близость прежде всего с писателями-деревенщиками.
«В советские годы, - отмечал он в одном из интервью, - я был лично знаком только со своим земляком Валентином Григорьевичем Распутиным. Деревенскую прозу я предпочитал всей современной русской литературе как наиболее традиционную. Больше всего любил и люблю «После бури» и «Комиссию» Сергея Залыгина. Я консерватор, а в других произведениях в большей или меньшей степени были попытки модернизации. Хотя я всё читал, многие вещи («Сандро из Чегема» Фазиля Искандера, романы Юрия Домбровского) с большим интересом. Духовно мне близки люди, которые любят Россию. С теми же, кто считает ее историческим недоразумением, у меня не может быть ничего общего. Многие из этих людей в лагерях вели себя достойно, но для будущего России важны не человеческие страдания, а любовь к Родине. Я могу по многим вопросам не соглашаться с Куняевым или Прохановым, но любовь к России нас объединяет».
При Бородине, который возглавил этот старейший журнал в 1992-м и руководил им почти два десятилетия, «Москва» стала флагманом православно-патриотической литературы и публицистики, изданием, образно говоря, измеряющим пульс нашего времени.
«В 1990 году, - вспоминал Леонид Иванович, - главный редактор журнала «Москва» Владимир Николаевич Крупин пригласил меня возглавить отдел прозы. Через два года я сменил его на посту главного редактора. Политику журнала мы определили в соответствии с политической ситуацией. В смутное время нужно делать ставку не на партию и не на личность, а только на идею, идеей же должна стать государственность, по мере возможности православная. Мы понимали всю сложность задачи. Под угрозой стояла сама российская государственность, большинство граждан России были атеистами. Но другой созидательной идеи быть не могло».
Из номера в номер Бородин вёл «Страничку главного редактора». Он осмысливал основные вехи отечественной истории, государственности, культуры. Леонид Иванович давал такую оценку постсоветской истории России:
«Если и помнит российская история времена более тяжкие, то более лукавые – едва ли».
Историк по образованию, Бородин для анализа жизни, проблем новой России наиболее часто упоминал в своих публикациях Смутное время Московского государства. Тот период, по мнению писателя, наглядно показал, насколько взаимосвязаны Россия и Православие, поэтому умаление одного за счет другого всегда ведет общество к гибели.
«…У нас государства пока ещё нет, – отмечал Бородин в одном из интервью. – Пока ещё царит смута. Государство не может рыть себе яму. Как только государство начинает стабилизироваться, оно начинает отсекать от себя все разрушающие моменты, какое бы государство ни было — левое, правое, ещё какое-либо. Так все абстракционисты в двадцатые годы потихонечку выплыли из России. Они не нужны были в строящемся государстве. Кончился процесс разрушения. Так же изменился слог русских литераторов в конце двадцатых годов, того же Леонова, Эренбурга. Ломаный, с причудами — оказался не нужен. Любое государство — не есть обязательное добро во всём. Но это бытие народа…».
Любое вмешательство извне, по мнению Леонида Ивановича, под каким благовидным предлогом оно ни было бы совершено, не несет никакого позитива в жизнь общества. Спасение сокрыто в глубине сознания самого народа. Сможет ли русский человек, сознавая свое внутреннее несовершенство, в переломные для страны дни переступить через личные амбиции и найти единственно верное решение?
Об этом и первая историческая повесть Бородина «Царица смуты» (1996), где, «проговорённый» устами боярина Олуфьева, создан точный и яркий, лирически завершённый образ Руси:
«Жизнь виделась… домом… Или храмом? Нет, скорее, домом всё-таки… Имя дому было – порядок – ряд к ряду, бревно к бревну, и сам он при этом не снаружи, но внутри… склонил голову – на столе яства угодные, поднял голову – икона с образом Божиим. Из дому вышел – воля нраву и прихоти, но знаешь, что в дом к ночи вернёшься, и если в воле меру нарушил, опустил голову – стол пуст, голову поднял – а из глаз Божиих слеза…».
Его повесть «Год чуда и печали» впервые была опубликована в издательстве «Посев», получила несколько зарубежных премий, издавалась во многих странах и много раз в России в столичных и провинциальных издательствах. Бородин, как отметил его земляк и друг, выдающийся писатель Валентин Григорьевич Распутин, «писал эту повесть в лагере, в условиях далеко не творческих, и вдруг занимательная, красивая и безупречная: тут и фантастика, и философия, и многое другое…».
Одним из проявлений чуда, открывшегося мальчику, герою повести, станет Байкал:
«Внезапно распахнутся горы и не расступятся, а именно распахнутся сразу на три измерения – вверх, вдаль, вниз, – и тотчас же откроется необычайное, окажется, что поезд ваш идет по самому краю вершины высоченной горы, а точнее, по краю обычного мира, за чертой которого, если вверх, то синева дневного космоса, если вдаль, то беспредельная видимость горизонта, расписанного орнаментом бегущей с севера на юг кривой линии остряков вершин Хамар-Дабана, но вниз если, то там откроется ослепляющая взор страна голубой воды и коричневых скал, и это так глубоко внизу, что вы можете забыться относительно того, где же вы сами в этот момент находитесь: на поезде, или на самолете, или на орбите незнакомой планеты. Для вас исчезнет стук колес, тряска вагона, для вас исчезнет само движение, потому что по отношению к необъятности открывшейся панорамы скорость поезда смехотворна, и вы как бы повиснете на краю фантастического мира, и вместе с движением поезда прекратятся и мысли, и чувства, и все ваше суетное бытие преобразится в этот миг в единое состояние восторга перед чудом!
Не все необычное есть чудо. Чудо – понятие нравственное. И вы убедитесь в том, если сможете оторваться в этот момент от окна и взглянуть на лица справа и слева от вас, что также приросли к окнам. Вы тогда увидите в этих лицах редчайшее выражение доброты, открытости, искренности, вы осязаемо уловите тогда факт того самого подобия, коим человек отличается от всякой прочей твари и что делает его собственно человеком…».
«Чудо – понятие нравственное». Эта авторская мысль пронизывает повесть, да и последующие произведения автора, в которых он ищет, как и в своей жизни, смысла, соединения высоких порывов души и вечной гармонии.
Когда в 2007 году за эту повесть Бородин получил премию «Ясная Поляна» в номинации «Современная классика», критик Валентин Курбатов, вручая награду, назвал «Год чуда и печали» «светлейшим произведением русской литературы последней четверти века».
* * *
Наш сетевой литературный журнал «Камертон», который уже два года из месяца в месяц привлекает внимание читателей и России, и ближнего, и дальнего зарубежья, предлагая им произведения как известных, так и молодых писателей, пишущих на русском или переведённых на русский язык, благодарен Леониду Ивановичу Бородину за поддержку при становлении. Мы с радостью опубликовали один из лучших рассказов писателя – «Встреча».
Вот что пишет об этом рассказе Павел Басинский:
«…В немецком плену в первый же месяц войны сталкиваются два человека. Один – бывший учитель музыки, отсидевший в советском концлагере. Второй – кадровый офицер, капитан, в котором учитель узнает лагерного начальника, нанесшего ему в свое время чудовищное, несмываемое оскорбление. Случайно оба оказались в побеге. Ненависть к обидчику столь велика, что учитель избивает капитана и уходит один. Но пути их, преследуемых фашистами, постоянно пересекаются. Наконец, их ловят и ведут на расстрел.
«Поддерживая Самарина, Козлов повернулся к нему лицом и с больной улыбкой сказал:
– Прощаться будем. Может, перед смертью скажешь, за что морду бил?
Самарин взглянул ему в лицо, хотел ответить словами, которые придумал заранее. Эти слова должны были быть словами прощения. Он почти вплотную приблизился к Козлову и вдруг увидел, что у того нет фиксы. Он чудовищно ошибся.
– Боже мой! – вскрикнул Самарин».
Он просто обознался. У лагерного капитана был металлический зуб («фикса»), а у этого нет. Но дело не в «фиксе», конечно. Дело в том, что в ненависти своей он не распознал хорошего человека. Все силы душевного узнавания поглотили обида и ненависть.
Вот чего больше всего на свете страшится Бородин».
Летом нынешнего года – он тогда собирался ложиться в больницу! – Леонид Иванович нашёл время и побеседовал со мной в своём небольшом рабочем кабинете в редакции журнала «Москва». С искренним интересом расспрашивал про наш журнал «Камертон», о том, кого публикуем, о реакции читателей на публикации.
Я попросил Леонида Ивановича продолжить наше сотрудничество, предложить нам что-то ещё для публикации. Бородин ответил: мол, охотно, но подумает об этом уже после возвращения из больницы, куда собирается ложиться.
Нашему со-работничеству, увы, не суждено было продолжиться…
«Он так и остался до конца жизни несломленным рыцарем, романтиком и мечтателем, ищущим свою третью великую правду на Руси, - писал в дни прощания критик Владимир Бондаренко. - <…> Его романтическая сказка «Год чуда и печали», пожалуй, не сравнима ни с чем в нашей детской литературе. Его «Третья правда» — наравне с «Привычным делом» Василия Белова и распутинской «…Матерой» — определяет всё нравственно-христианское направление в русской прозе. Его «Царица смуты» меняет всё наше отношение к эпохе Марины Мнишек…».
В дни прощания с Леонидом Ивановичем, я прочитал в журнале «Москва» его последнюю публикацию «Пермь в осаде»,
«<…> У Перми, однако ж, с некоторых пор стало одной проблемой больше. Команда бесов, изрядно напакостившая в Москве, обратила свое внимание на предуральские просторы и возжелала осесть в Перми, превратив ее в мировую столицу шарлатанства и богоборчества. Официально во главе «команды» кто же? Ну, ясно! Господин Гельман <…>. Должен заметить притом, что большинства жителей славного города сия проблема «не колышет». Ухмыляются или плюются, но не возражают — материальному положению угрозы нет. А кто его знает, может, когда хоть что-то в городе дорастет до «мирового масштаба», глядишь, и «жить станет лучше, жить станет веселей»!
<…> Как бездомные псы, начали бесы «метить» отведенную территорию. Напротив главной краевой библиотеки возник вот этот огрызок яблока.
Примитивный символизм. Роль яблока в известной библейской истории не более значима, чем роль яда в истории отравления Моцарта Сальери. Видимо, исключительно «политкорректность» помешала автору изобразить первопричину человеческого знания — змiя, то есть попросту сатану.
Нет, не вышли работники библиотеки — великие труженики наших дней… не вышли с плакатами протеста на предбиблиотечную площадь. И ничего не известно про какие-либо протесты… Хай пасется бес! Но не попрекну, преклоняясь пред библиотекарем с детства <…>».
Вспомнил, как уже тяжелобольной Бородин с болью и тревогой рассказывал во время нашей встречи об этой своей поездке.
Вспоминал не только прозу и публицистику Бородина, но и стихи, с которых и начиналось его творчество:
Узел бессмыслиц умом не расплесть.
В тайне бессмыслицы мысль не убита.
Верую, Господи, в то, что Ты есть!
Верю в святую запутанность быта.
Верю: однажды в назначенный срок
Вспомнятся болью прошедшие весны.
Верую в мудрость забытых дорог,
Верую в щедрость дорог перекрестных.
Робостью шага заслужена месть -
Высушат душу тоской изуверы!
Верую, Господи, в то, что Ты есть!
Как бы я, Господи, выжил без веры!
Топчут и топчут, и камнями вслед...
Памятник Зверю из этих камений!
Господи! Сколько растоптанных лет!
Господи! Сколько затоптанных мнений!
Миг немоты непроснувшихся глаз
Выстучит горестно ливень осенний.
Верую, Господи, вспомнишь о нас
В радужный, радостный День Воскресений!
Он – ушёл…
Вечная память!
Но за Бородиным – не только «Москва», но и Москва, вся Россия.
И последняя просьба, и наказ его, удерживающего, всё то, что так важно для душ и сердец русских людей, – не отступать с этого рубежа обороны, который, как и тот, что уже сияет славой в нашей истории, мы будем звать в память о писателе бородинским.
Повторяю и повторяю как молитву поэтические строки Бородина, и словно продолжаю явственно слышать его голос:
Верую, Господи, в то, что Ты есть!
Как бы я, Господи, выжил без веры!
