Затмение. Роман без домыслов
Затмение. Роман без домыслов
Работая над романом «Отдар» и зная чем закончу его, я уже подумывал о новом романе, в котором мои выжившие в романе «Комбаты» соратники будут завершать становление народного хозяйства Советского Союза и освоение качественного, престижного товаропроизводства.
В начале восьмидесятых годов ХХ столетия Союзная держава по выплавке чугуна, холодному и горячему прокату профильных металлоизделий, производству стали, цемента, огнеупоров и других видов промышленной продукции вышла на первое место в мире. Во всех республиках Союза были обеспечены государством бесплатное образование вплоть до высшего, бесплатное медицинское обслуживание и санаторно-курортное лечение для трудящихся по линии профсоюза; путевки в пионерские лагеря стоили не дороже 20 рублей, жилищно-коммунальные услуги обходились для семьи в пределах 12-15 рублей в месяц.
По всей стране действовала широкая сеть государственных магазинов.
Стоимость овощей и фруктов была доступной для каждого. Огурцы, помидоры, свекла, морковь, картофель стоили в летнее время 10-15 копеек за килограмм, соленья любых видов — от 10 до 25 копеек.
Доступными были по цене и промтоварные изделия.
Благодаря всему этому советский рубль стал дороже доллара (официально: один доллар - 70 копеек).
И физический труд на многих заводах, фабриках, шахтах, рудниках и колхозных полях стал привлекательнее, легче, продуктивнее благодаря внедрению новых технологий и техники.
Во втором пятилетии 70-х и первом пятилетии 80-х в доменных, мартеновских, конвертерных, прокатных цехах металлургических комбинатов трудоемкие и опасные операции вскрытия чугунных и шлаковых леток, подсыпка порогов мартеновских печей, ломки прожженной футеровки ковшей, кантовки, сортировки и складирования прокатных изделий производились машинами.
Избавили наконец-то от векового изнурительного труда рабочих и работниц, занятых на операциях съема сырца огнеупорных изделий с прессов и укладки их на печные вагоны для обжига, автоматы и специализированные механизмы разработки нашего Всесоюзного института механизации черной металлургии.
Садчицы, так называют на огнеупорных заводах работниц, выполняющих эти операции вручную, имели могучие широкие плечи, грубые мускулистые руки и узкие, жесткие бёдра: тяжкий труд деформировал телесно женщину.
В цехах огнеупорного производства Магнитки, Семилукского, Запорожского, Часов-Ярского, Пантелеймоновского огнеупорных заводов, где были впервые внедрены автоматы-укладчики, садчицы носили наших конструкторов на руках. Их лучащиеся глаза со слезами на ресницах незабываемы.
- Ой, Миня, - потирал седые виски Лунёв, неужели мы дожили с тобой до того желанного периода, когда предусмотренное диалектикою достаточное количество (помнишь Гегеля?) переходит в качество! А ведь мы на пороге этого явления. Дети наших погодков, горновых, сталеваров, прокатчиков, огнеупорщиков, снова готовы идти по стопам своих отцов, расширяя династии металлургов.
Наши лучшие машины, часы, водка... востребованы многими странами мира.
И с обувью, верится, наступит улучшение. Ты посмотри, что творится сейчас в обувных магазинах. Ботинки, туфли, тапочки — навалом. И по цене -рублевые. А не берут их наши современники, особенно молодежь. Гоняются за импортной, более красивой и модной обувкой... А залежавшуюся в магазинах обувную массу возвращают ежеквартально на обувные фабрики, размалывают ее там на сырье и снова на старом оборудовании и по той же технологии производят те же фасоны обувной продукции!
Но это уже видят все и уже понимают все. А раз понимают, значит будут перемены...
И я соглашался с Лунёвым.
И хотя уровень управления обществом отставал в те годы от общественного сознания, верил, что в очередном пятилетии планирующие органы пойдут на неизбежные временные издержки ради освоения заранее продуманной технологии и нужного оборудования производства новых образцов и обувной и другой бытовой продукции.
Короче, мне и моим соратникам, спасшим Отечество и планету от фашистского рабства и вынесшим на своем горбу возрождение разрушенного войною народного хозяйства, виделось, что наша экономика, если ее не дергать, готова в ближайшие годы осуществить выпуск товаров, способных конкурировать с лучшими мировыми образцами.
Даже провозглашенное генсеком Брежневым создание «особой общности планеты», в коммуналке которой смешались и рабочий класс и класс колхозного крестьянства и созидающая творческая интеллигенция и спекулянты-перекупщики (все -народ!), что породило такие вихлястые напевки, как « мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз!», и отраженные в моем романе «Отдар» двурушники и очковтиратели, корыстными приписками срывающие серийное изготовление машин для металлургов, не лишили нас уверенности в неизбежности качественных подвижек в экономике.
Пережила страна и тот печальный период почти ежегодной смены немощных генсеков- «старперов» (так называл их Лунёв и Владимир Бушин - «золотое перо России»), покинувших сей мир из-за болезней. И не теряла надежды. Ведь советская власть продолжала существовать.
И когда заполоненный престарелыми членами Президиум ЦК КПСС утвердил молодого еще, розовощекого и велеречивого Михаила Горбачева генсеком партии, и этот, бывший помощник комбайнера, услужливый комсомольский выдвиженец и щеголяющий демократизмом партократ выдвинул программу ускорения развития экономики, миллионы советских людей приняли его радушно.
Приняли и поверили его призывам.
А телевидение и газеты восторгались взахлёб, комментируя его встречи на стройках, заводах, площадях и улицах.
Восприняли и речевую манеру нового генсека и его липучие слова и выражения, такие, как «альтернатива, регион, свобода слова и волеизъявления, новое мЫшление, процесс пошел...» И поныне наши современники, особенно президенты всех мастей повторяют эти горбачевские «мне хочется вам пожелать...», «мне хотелось бы поздравить вас...», или «я хочу вас поблагодарить» вместо конкретного «я желаю», «я поздравляю», «я благодарю».
Его улыбки, обещания, похлопывания по плечу собеседника пробуждали доверие.
Доверительно воспринял «нового хозяина» и патриарх всея Руси Алексий, воздев руки к небу и поблагодарив Бога за ниспослание на нашу многострадальную землю Михаила Горбачева.
Не усомнилась людская масса и парткомы в Горбачеве и тогда, когда он, почуяв, что перегнул с ускорением экономики, выдвинул новую программу комплексной перестройки не только экономики, а всех отраслей народного хозяйства, государственного и партийного руководства и духовного развития страны, что пришлось по нраву всем затаённым антисоветчикам, биологически ненавидящим и нашу Победу в Великой Отечественной войне, и наши достижения в годы возрождения. Восприняли благодушно предложенную программу перестройки при всей ее неконкретности и авантюризме и тысячи порядочных творческих работников, уставшие от затянувшейся смены престарелых генсеков, хотя, уничижительным словом «застой» Горбачев перечеркнул все, благодаря чему наш государственный строй победил фашизм, и на чем держалась Советская власть.
И ринулась привыкшая подхватывать на лету «новые веяния» пишущая братия разоблачать и отвергать и плановую систему развития народного хозяйства во главе с Госпланом, и всенародное бесплатное образование и медобслуживание (это, дескать, уравниловка - без богатых и бедных), и колхозы, и совхозы, и оборону Ленинграда (не нужна, мол, никому), и самоотверженные подвиги Александра Матросова, Зои Космодемьянской, матроса Паникахи, генерала Карбышева..., выдающиеся произведения отечественных мастеров литературы и искусства — Блоковскую «Двенадцать», «Мать» Горького, «Тихий Дон» и «Поднятую целину» Шолохова, поэму «Василий Теркин» Твардовского, лирические песни Соловьева-Седого, гимн Советского Союза...
В общем, все, что вершилось до перестройки, было не то и делалось не так - и строили не так, и жили не так, и Победа не такая нужна была.
Какое-то поразительное затмение и деформация понятий охватили общество. Честных, бескорыстных тружеников стали вдруг обзывать «совками», воинов-победителей - «безликим пушечным мясом»...
Мелкий бизнес и спекуляция дефицитом стали стремительно затягивать в свой омут жаждущих легкой наживы корыстолюбцев.
Если героями моих однокашников и погодков моей дочери были и остаются Спартак, Овод, Павел Корчагин, Галина Уланова, то героями некоторых соучеников моей внучки оказались... Гришка Распутин и Мечик из «Разгрома» Фадеева.
Как во все смутные времена, пережитые Отечеством, так с началом перестройки различные базарчики, клинчики, забегаловки стали расти, как грибы после дождика.
Объявились тут же разнополые прорицатели и предсказатели различных сроков перестройки.
Ринулись в бизнес и бывшие комсомольские вожаки и партократы, использовав долголетние связи с торгами и админорганами.
Когда же перестроечный лидер, подыгрывая обезумевшей массе новоявленных демократов-перестойщиков, заявил, что альтернативой застою должна стать рыночная экономика и что народ, мол, знает наперед, что надобно ему и сколько, а посему пусть перестройкой и заправляет сам народ, всё, кроме неба и погоды пошло кувырком.
И начался такой бедлам,
такой расхват добра и власти,
что даже к дедовским гробам
проникла дрожь от той напасти.
Линяли души, как слюда.
Менялись лики, флаги, взгляды, -
и лезли скопом в господа
рвачи-нырки и казнокрады.
...Ныне, спустя 24 года после начала перестройки народы бывших республик Союзной державы подобны старику из Пушкинской сказки
«О рыбаке и рыбке», сидят у разбитого корыта. За 24 года - ни одной вновь построенной гидро- и тепловой электростанции, ни одного нового промкомбината, ни одного перерабатывающего сельхозпродукцию предприятия. И это в мирное время, при переданной в наследство могучей экономике, культуре и главенствующей в освоении космоса науке!
Лишь Белоруссия, верная традициям Советской власти, да воспрянувшая после ельцинского мракобесия Россия, взявшая благодаря Путину и его сподвижникам под государственный контроль развитие основных отраслей экономики, культуры и оборонной промышленности, и дружно сотрудничающий с ней Казахстан сохранили национальное достоинство и государственность и улучшают социальное обеспечение своих народов.
Остальные республики, потерявшие деловые и духовные связи с дружественными странами-соратниками, откатились по уровню промышленности, культуры и образования к полуфеодальным истокам.
Особенно пострадала от эпидемии горбачевской перестройки Украина, самая богатая и развитая в составе Советского Союза республика, признанная в довоенное время «житницей», а ее Донбасс – «кочегаркой страны».
А ведь она в первые годы перестройки сохраняла по инерции традиции советского строя, охаивание которого шло от столичной прессы Москвы и Ленинграда, от статей и выступлений авторов недавних диссертаций на темы развитого социализма профессоров Гавриила Попова, Тимофеева, доцента Бурбулиса, академиков-«провидцев» Арбатова, Шаталина, Абалкина, вдохновляемых секретарем по идеологии Яковлевым. И еще в декабре 1990 года на 18 съезде компартии Украины Леонид Кравчук, бывший в тот период председателем Верховной Рады, отстаивал основы социалистической системы.
А через год он, « усвідомив всю хибність свого світобачення», и избранный первым президентом «незалежної» Украины, благословил всю новую национальную символику – трезуб, жовто-блакытне знамено, гимн. И стал инициатором распада СССР, убедив на тайной сходке в Беловежской Пуще президентов России и Белоруссии Ельцина и Шушкевича подписать тройственное соглашение по этому поводу.
Благословил он распродажу могучего Одесского морского пароходства и провокационную приватизацию государственных предприятий, закончившуюся тем, что ухватистые дельцы скупили у обедневших работников болем 50% акций и стали частными владельцами народного достояния.
А сменивший его на очередных выборах Кучма, благодаря своей программе восстановления производственных связей с бывшими республиками Союза, предоставления русскому языку статуса государственного и введения песионного обеспечения в прямой зависимости от заработка и стажа, оказался куда коварнее свого предшественника.
Предав забвению свою предвыборную программу, он распродал по дешевке преданным ему багатеям (не обошел и зятя при этом) ведущие машиностроительные и трубные комбинаты, продукция которых востребована за рубежом и дает доходы в долларах.
А те газеты – «Правда Украины» и «Днепровская правда», - и телеканалы, которые разоблачали это разбазаривание, были прикрыты по его настоянию услужливими губернаторами.
А изданный этим временщиком - дворушником в феврале 2001 года Указ
о роспуске колхозов и совхозов к 1 апреля этого же года привел к стремительному расхвату районной и сельской верхушкой инвентаря и оборудования колхозных мастерских, скотоводческих ферм, служебных построек и ликвидлации социально-бытовых учреждений – детских ясель, садов, клубов культуры, больниц.
В итоге, ни одна страна в мире не поражена таким казнокрадством и коррупцией как Украины, которую добивает до ручки нынешний президент Ющенко, бувший колхозный бухгалтер, партийный активист, выдвинутый при Кучме в Национальный банк Украины и утвержденный вскоре его Председателем после загадочной смерти свого покровителя Гетьмана, а затем утвержденный уже самим Кучмою в должности премьер-министра.
Обо всех этих предательствах, отложив до лучших времен работу над предполагаемым романом, я писал в конце 90-х годов и в начале 21 века в очерках «Очнитесь, братья-славяне», «Мы из одной криницы воду пьем»,
« А что дальше будет?» и публицистических стихотворениях.
Не примиряюсь и с той деформацией понятий, которая стала нормой в кабмине, депутатской рати и там, на президентском этаже. И не сяду никогда…рядом с этими иудушками.
Потому и отказался недавно от предложенного руководством ветеранской организации представления на звание Героя Укаины, как отказался, будучи председателем обласного Комитета защиты мира, от выдвижения в депутаты Верховной Рады в 1994 году, когда подбиралась днепропетровская команда в составе Балашева, Рябченко, Ю.Тимошенко, отказался и от поездки на прием к президенту Кучме для получения президентского креста в мае 1995 года.
Подобно Андрию, младшему сыну Тараса Бульбы, предавшему отца и брата Остапа, В.Ющенко предает Украину и ее национальное достоинство. Он стал заложником своих американских покровителей.
Противно принимать поощрения из рук оборотня, который оболгал историю своей страны, самоотверженный подвиг ее лучших сыновей и дочерей – воинов Красной Армии и партизан под командованием Ватутина, Еременко, Москаленко, Рыбалко, Ковпака, спасших Родину от фашистской интервенции, и присвоил звание Героя Украины гитлеровскому холую, гауптштурмфюреру СС, награжденному двумя арийскими крестами, запятнанными кровью сотен тысяч белорусов, поляков, евреев, украинцев, казненных его вояками из УПА.
В покаявшейся Германии недавно пожилой инженер-баварец оторвал голову Гитлеру, выставленному в музее воскових фигур, заявив, что этому извергу даже после смерти нет места в людском обществе, а президент Украины, принятой в ООН за ратные подвиги в борьбе с гитлеровскими окупантами и трудовой вклад в дело укрепления мира, способствует возрождению фашизма, поощряя парады, награждения и чествования проклятих миром карателей из ОУН и УПА.
Врожденный неумеха, кугутство которого не прикрыть ни манерным шевелением пальцами при жестикуляции, ни ловко повязанным галстуком, он своми бесконечными обращениями к народу и бестолковыми указаними парализовал деятельность Верховной Рады и почти всех госучреждений.
Ведущие страны Европы – Германия, Франция, Испания – уже не воспринимают Украину , как государство.
Многие распоряжения и заверения Ющенко не выполняются.
Обездоленные сельчане называют его «комирныком». А творческие Союзы художников, писателей, композиторов, лишенные при его президентстве государственной поддержки, влачат жалкое существование, многие киностудии и театры распущены.
Настырные перевыборы и разбірки настонько надоели всем, что трудовой люд уже никому и ни во что не верит. Так совсем недавние его «любі друзі» отстраняются от него.
Даже Л. Кравчук, этот изворотливый мазеповец, обронил как-то, что если бы он знал, до чего дойдет дело, то «дав би відрубати собі руку»…
Но что удивительно? Одурманенный перестроечным угаром народ, сдавший покорно волю и впавший в раболепство, забыл своих иудушек-предателей и не хочет вспоминать. Безмолвствует и созидатель материальных ценностей – рабочий класс, отторгнутый от выдвижения своих предствителей в депутаты выборных органов власти, и он, «хранитель-добродел и вековой радетель нивы, как раньше гнет бояр терпел, так нычне терпит молчаливо. Всё ждет чего-то у межи…»
А История и Правда неотвратимы.
Они взывают к озарению потускневшей памяти и возмездию.
ИЮНЬ 1985 ГОДА
… В этот раз я приехал в дом творчества «Коктебель» с дочерью Ириной, внучкой Зоей и зятем Станиславом.
Поселили нас во второй половине пятого корпуса, где были две смежные комнаты, отдельный туалет с душем, и, главное – веранда застекленная, где я с шести утра до завтрака работал над романом «Отдар».
Жилье радовало меня, а когда из комнаты молодых выпархивал слегка картавый, переливчатый голос пробудившейся внучки, серце моё вспархивало веселой птицей.
Радовало меня и то, что в этом заезде, как и в предыдущие годы, оказались рецензенты моей книжки стихов «Доверие», вышедшей в издательстве «Советский сисатель» в 1980 году, критик Григорий Соловьев, признанный переводчик ведущих украинских поэтов, и «декабрист» (так дразнили его) Владимир Бушин, автор обстоятельного Романа «Арфы Эоловы» о жизнедеятельности Фридриха Энгельса, отличных лирических стихов, и разнесшей в пух и прах прозу Окуджавы статьи, опубликованной в журнале «Москва», которая по ироническому отзыву Григория
Соловьева вызвала переполох в стане «леваков-ревизионистов» (так называл он «шестидесятников» Вознесенского, Евтушенко, Ахмадулину и украинских стихотворцев Драча, Коротича, Винграновского, обретших в ту пору известность среди молодежи).
Григорий был старше меня лет на пятнадцать, знал подноготную многих писателей и литературных событий, но при всей любознательности излишне осторожничал, на мой взгляд, в своих высказываниях.
На писательский пляж приходил редко, а на возвышенность Волошина, к надгробью которого, как будто стропы парашюта, сходятся заревые лучи, в голубой залив на утесом «Хамелеон», что
как слоненок, выбившись из сил,
без спроса убежал от стада,
на дно морское хобот опустил,
и замер, убаюканный прохладой,
в лесистые горы и труднодоступную Сердоликовую бухту под сводом Кара-Дага («черной горы») не ходил.
А с Володей, моим годком, мы ежедневно встречались на берегу моря, и хотя он далеко не заплывал, но даже в штормовую погоду освежал лицо и грудь солеными брызгами. К подножью скал и в ущелья горы «Пила» он ходил охотно.
Коренной москвич, он пережил роковые дни и ночи осады столицы. Призванный в ноябре 1942 года в Красную Армию, участвовал в боевых действиях в качестве радиста дивизионной роты связи, заслужил самую престижную солдатскую награду – медаль «За отвагу». После демобилизации учился в литературном институте вместе с бывшим комбатом-артиллеристом Юрием Бондаревым, батальонной сандружинницей Юлией Друниной, с полковым писарем Владимиром Шарором, в связи с именем которого по литинституту долго ходила такая частушка:
Разбежались консультанты,
всех сбивая на пути –
в институте нет талантов,
хоть Шарором покати.
После окончания литинститута Бушин работал литсотрудником в «Литературной газете», в семидесятые годы был включен в обойму критиков – рецензентов издательства «Советский писатель».
В своих суждениях Володя категоричен и неуступчив.
В первой рецензии на рукопись моей книжки он сделал немало замечаний по отдельным строфам и строчкам, но вывод его был одобрительным. А в третьей (!) рецензии он возмутился по поводу издательской проволочки: «Хватит морочить автору голову! Он учел добросовестно все замечания, более того – усилил книжку новыми стихотворениями. Давным-давно пора включать ее в план выпуска: она лучше, самобытнее многих «словопрений» наших завсегдатаев-москвичей».
Бушинский дух противоречия ко всему неправдивому и непорядочному раздражал многих.
Но с первой встречи с Володей в Коктебеле наши взаимоотношения стали доверительными.
Лучшие стихи его отличались яркими неожиданными метафорами и искренностью. А роман « Арфы эоловы» привлекал ёмкостью содержания и логичностью выводов. Но лебединая песня его творчества – это, по моему, лирические и социальные очерки, над которыми он трудился самозабвенно.
Весь пол, стулья и кресло в его комнате были устланы загодя отобранными для работы журналами, справочниками, газетами, а он, приподнимаясь над пишущей машинкою, словно с корабельного мостика, высматривал нужное ему издание, из которого брал необходимые исторические факты и статистические сведения.
Потому Бушинские очерки были по-научному инкрустированы убедительными доказательствами, а обличения были неотразимы.
К тому же Владимир владел отличным русским языком, точным, красивым, без финтифлюшеств.
Недаром со временем Юрий Бондарев, этот выдающийся прозаик века, автор прекрасных романов «Горячий снег», «Берег», «Выбор», повести «Батальоны просят огня», сравнил очерки и статьи Бушина со статьями Белинского.
И внешне высокий, худощавый, с выразительными гусарскими усиками Владимир был привлекателен. И влюбчив. Редко какую прошедшую мимо красивую женщину не провожал он выразительным взглядом. Но за юбками, как говорится, не волочился: некогда было.
Благодарен я был в тот первый день десятого приезда в Коктебель и знакомству с Владимиром Жуковым, крепким, матёрым поэтом из Иваново. Этот отважный в былом полковой разведчик был награжден самым престижным у окопников орденом боевого Красного Знамени на винте (!) и орденом Александра Невского.
Приветливо встретили наш «Селезнёвский выводок» (так окрестил нас Жуков) официантки в столовой. – «Ой, Зоечка, какая ты уже большая!» - воскликнула сестра-хозяйка, обнимая мою внучку. И вспомнила, как та в 1977 году, когда ей было три с половиной годика, шахтерам (они тогда были совладельцами нескольких одноэтажных деревянных домиков) на вопрос «Почему припухли веки?» отвечала, не выговаривая буквы З и Л: - Комаи покусаи…
А зятя Славку после завтрака уже ждали у столовки писательские ребятишки: он от души играл с ними в футбол, обучал навыкам приема и передачи мяча головой , грудью, ногами…
Но на второй день после приезда в Коктебель я пережил тягостное ощущение.
Зашел в гастроном, подхожу к винному прилавку. Продавщица узнала меня, поприветствовала с приездом. Я пробежал глазами несменяемый годами прейскурант, заказываю привычный «боекомплект общения» - бутылку коньяка, бутылку водки, три бутылки каберне.
Продавщица поводила головой, сохраняя еще на губах потухающую улыбку:
- Ничего этого нет. Ни бутылочки. Позавчера все увезли из кладовок. Сухой закон в Крыму. А у вас что Указ Горбачева разве не действует?..
Возвращаясь, я встретился с Борщаговским Александром Михайловичем, автором сценария популярного фильма «Три тополя на Плющихе» и повести о самоотверженном матче киевского «Динамо» со сборной авиаторов Рейха летом 1942 года в оккупированном Киеве. Футболисты «Динамо» ослушались приказа уступить команде великой Германии и выиграли, проявив все свое мастерство и отвагу, со счетом 5:4. Сразу после матча огражденных автоматчиками от рыдающей толпы динамовцев вывели к урчащему автобусу и увезли в гестаповские застенки, где казнили хав-бека – днепропетровца Кузьменко, вратаря Трусевича и лучшего центрфорварда страны Щегодского…
- Вы, кажется, в магазин топаете? – спросил я.
- Да-а. Хочу купить что-нибудь сладкое и какую-нибудь бутылочку сухого вина.
Я пересказал ему ответ продавщицы.
- Вот-те-на… - ухмыльнулся он. И, прищурившись задумчиво, протянул по слогам: - А, может, э-то и к луч-ше-му… Пора в конце концов прервать, - поморщился Борщаговский, - беспробудное пьянство в России, особенно в глубинках…
Вечером ко мне на веранду пришел Жуков с начатой поллитровкой водки, привезенной из Иваново.
- Веришь, соокопник, наши дивизии были почти рядышком под Старой Руссой. Ни с кем другим не хочу говорить сейчас. Тошно. А вот с тобой – давай…
Я разрезал яблоко на четыре дольки, выставил две чайных чашки.
Жуков наполнил их наполовину.
- Давай врежем до дна. Чтобы этот пятнистый оборотень захлебнулся, прячась с бутылкой под одеялом.
…На следующий день после завтрака директор дома Творчества пригласил Бушина, меня и Борщаговского в свой кабинет и познакомил с белокурой, с пунцовой родинкою у виска женщиной, парторгом Красногоровского винного завода.
-Как видите, Татьяна Николавна решила не откладывать встречу с вашими почитателями в долгий ящик. Приехала персонально за вами. Полагаю, вы не откажете красногоровцам в любезности…
Бушин взглянул мельком на часы. Повел головою:
- Я, согласившись вчера, предполагал, что это будет где-то позже… Ну, да ладно! – махнул рукою. И, увидев прошедшего мимо открытого окна админкорпуса Жукова, направился к двери. – Попытаюсь пригласить. У него чудесные фронтовые стихи.
В дороге, не обращая внимания на виноградники, мы болтали наперебой о футбольном матче нашей сборной с испанцами, о новых песнях Пахмутовой, о несравненном голосе Анны Герман, о напечатанных новинках из биографии Каплера, урну с пеплом которого провожали по этой же дороге в Старый Крым.
Когда въехали на территорию завода и вышли из автобуса, меня поразила необычная тишина. И насторожила. Вдоль стены цехового корпуса, что располагался справа центральной заводской аллеи, громоздились беспорядочно расставленные останки незнакомого мне оборудования, станины с искореженными анкерными болтами, глыбы вырубленного «с мясом» фундамента.
Навстречу нам от дальнего широкооконного корпуса, видимо, лабораторного, шла упругою походкою в светлой блузке смуглая молодая женщина.
- Это наш председатель профкома, - промолвила Татьяна Николаевна. – Зовут ее Лидия Петровна. Впрочем, можете называть ее просто Лидой. Она любит, чтобы ее так называли.
- Милости просим, милости просим, - распростерла руки Лида, кланяясь нам. И, прижавшись, плечом к Татьяне Николаевне, проворковала:
- Все уже в сборе. И трибуна, и микрофон на сцене.
- А почему завод молчит? – спросил я.
- Перестраиваемся… - вздохнула Татьяна Николаевна, поведя бровью в сторону сваленной груды металла и цементных глыб под стенкою цеха. – Вот уже почти все винодельческие комплексы разобрали… и заканчивают монтаж новой линии для разливки газированной водички в бутылки, закупоривания их и укладки в ящики…
- А зарплату рабочим по среднему платите?
- А вы откуда знаете? – вскинула головку профсоюзная Лида.
- Работал в вагонном заводе мастером, начальником сборочного цеха, главным конструктором. Потому знаю, что на третьем месяце простоя банк посадит вас на картотеку два и прекратит выплату зарплаты.
- О! Так вы наш человек! – расширила Лида глазки.
- Милые хозяюшки, - прижал я руку к груди, - проведите нас, пожалуйста, по цеху.
В просторном, залитом проникающим сквозь стеклянные фрамуги солнечным светом цеху меж исковерканными кафельными и паркетными дорожками, по которым еще недавно ходили в белых халатах кудесники-виноделы, зияли глубокие ямы, а залетевшие в распахнутые ворота голуби что-то расклевывали средь разломанных пластин паркета и разного хлама. У дальней стенки возле разливочных и упаковочных полуавтоматов сновали с электроотвертками в руках монтажники, и посверкивали молнии электросварки.
Кровь жгуче прихлынула к вискам. Я потер их холодеющими пальцами: «Боже мой! Какое же это гнусное предательство!..» - и растоптал сигаретный окурок.
- Вы что-то сказали? – оглянулась Татьяна Николаевна.
Я промолчал. И, словно оглушенный внезапным ближним разрывом, молча шел от цеховых ворот до лабораторного корпуса.
Молча пожал руку какому-то встретившему нас начальнику.
За столом на низенькой сценке зала заседаний, заполненного целиком, присел крайним.
Татьяна Николаевна открыла нашу встречу и предоставила слово Борщаговскому.
Он начал с воспоминаний о киевском периоде своего творческого становления и поведал о подвиге киевских динамовцев.
Я слушал – и не слышал его.
Возвратили мне слух Жуковские лирические стихи, немного грубоватые, но честные и точные, как солдатский штык, прямые и с царапинами.
Я прочел « Яблоки», «Окно поэта», «Сапун-гора» и несколько злых стихотворений, обличающих временщиков-предателей.
Заметное оживление вызвал и Бушин своим экспромтом о новоявленной «демократиссе-кикиморе» Новодворской и крымскими этюдами.
И встретившие нас молчаливо виноделы отозвались дружными аплодисментами, возникли вопросы «приехала ли Друнина в Коктебель?», «куда подевался Солженицын?», «здоровы ли Ираклий Андроников и Семен Гейченко?»…
Кое-кто попросил автографы.
«Это ваши двустишия «Две квартиры у солдата было – окоп… и могила» и «Мы не предали вас – живыми, не предайте же мертвых нас»? – спросил у меня, судя по орденским колодкам, ветеран-погодок.
Я подписал ему единственный экземпляр моей книжки «Доверие».
Выйдя первой во двор, Лида –профсоюзница поманила нас пальчиком:
-Поскольку вы остались из-за нас без обеда, прошу отведать нашу новую продукцию.
Мы поднялись на второй этаж, где стремительная лучеглазая Лида уже отодвигала стулья от стола, уставленного графинами с фруктовыми соками
в окружении цветастых чашек и тарелками с глазированными шоколадом пряниками, зефиром и печеньем.
Пока разливали сок и разбирали салфетки, я вышел в коридор и соскользнул, как по корабельному трапу, на крыльцо.
«Нашел с чего начать ускорение развития экономики?! Да это же не ускорение развития, а ускорение разрушения ее ! – сжимал я кулаки в гневе. – Вместо отлаженных десятилетиями винодельческих комплексов, производящих марочные сорта вин, заслуживших мировое признание и дающих валютную прибыль Отечеству, городить копеечные автоматизированные линии водички сладкой!.. И где начал пакостить?
В Крыму – в этом избранном самим Создателем мира благодатном краю солнечных виноградников!. Ну, уж если захотелось подсластить народ соками и консервами фруктовыми и овощными, так распорядись развернуть строительство перерабатывающих заводов и артелей с привлечением районной промышленности в Украине, в Молдавии, Белоруссии… Посмотри, сколько сгнивает помидоров, огурцов, груш в буртах ранней осенью. Какой же ты генсек?! Губошлеп ты меченый!..»
Губошлепом я назвал Горбачева после первых его выступлений и сказал тогда своей супруге (в романе «Комбаты» она прообраз Арины): «Извини мне эту резкость, но я не могу верить ему. Потому, во-первых, что экономика – это не автомобиль, скорость движения которого можно увеличить или уменьшить. Вспомни, сколько терпения и труда положили мы с Житняковым, пока довели до ума первую поточную линию сборки вагонов на заводе. А мой конструкторский отдел в институте механизации черной металлургии ? Лет двенадцать нас преследовали неудачи и ошибки, пока не обрели наконец-то опыт и умение.. А во-вторых, своей розовощекостью, велеречивостью и губошлепостью, именно губошлепостью, он похож на моего одноклассника Вадима (в романе он прообраз Плющенко), увильнувшего от призыва в армию и ставшего в годы оккупации города фашистами заместителем начальника районной биржи по мобилизации молодежи в Германию. Он преследовал мою первую девочку, восьмиклассницу Лиду. Прячась от него в погребе бабы Ганны, она застудила легкие... и, изможденная туберкулезом, умерла на руках моей матери на третий день освобождения Днепропетровска от неволи...»
Выплюнув изжеванную папиросу, я тут же раскурил новую.
И вдруг чья-то ласковая рука коснулась моего плеча: Татьяна Николаевна!
- Михаил Сергеевич, мы исправили нашу ошибку. И просим вас очень, - зажмурилась она, выпятив нетронутые помадой губы, -возвратиться в застолье.
Я присел рядом с Жуковым. Тот указал пальцем на бутылку нарзана: «Это наши хозяюшки из «НЗ» извлекли. Спирт! Чистейший. Коньячный. Разливай, комбат!
Я потянулся бутылкой к стопке Борщаговского.
-Ни-ни-ни! - замотал н головой, прикрывая стопку ладонью.
-Александр Михалыч! - улыбнулся я как можно приветливее. - Доверьтесь мне, пожалуйста. Это ведь что-то божественное, а не тот спирт-сырец разбавленный, которым потчевал нас старшина в виде наркомовской нормы. Я налью вам на два глоточка. Перед тем, как выпить их, задержите на мгновение дыхание, и запейте соком. А потом заешьте долькою мандарина. И вы через минуту-другую ощутите, как до коленей дойдет ласковая теплынь... Да-да!
Когда мы дружно выпили за встречу, Борщаговский воскликнул по-ребячьи: - Ой, Михаил, вы - кудесник! Недаром я доверился вам с отзывом на повесть о динамовцах...
После второго тоста все как-то сразу оживились.
Лида улыбчиво подкладывала в тарелки то бутерброды, то пряники, глазированные шоколадом. Татьяна Николаевна, кивнув в сторону Борщаговского, подала мне знак глазами: вот, и до него, мол, дошло...
А радостно хмелеющие писатели, уже забыв о развороченных фундаментах в цехе и сваленном под стенками винодельческом оборудовании, нетерпеливо ждали момента, чтобы привлечь к себе внимание милых хозяек.
Бушин, держа Лиду за руку, вспоминал знаменитое высказывание Горького о вине, сближающем души...
Володя Жуков прочел четверостишие Твардовского, хотя и не о вине, но созвучное смыслу разговора:
Дельный, что и говорить,
Был старик тот самый,
Что придумал суп варить
На колесах прямо.
Борщаговский, наклонясь к Татьяне Николаевне, рассказывал, как в начале съемок фильма «Три тополя на Плющихе», Доронина не ладила с Ефремовым, и грубо оттолкнула того, восприняв его объятие чересчур откровенным...
При расставании Лида преподнесла каждому из нас что-то завернутое в бумагу:
- Это на память о нашей встрече.
Бушин вошел в автобус первым, присел у открытого окна и, зажав сверточек в коленях, стал посылать женщинам воздушные поцелуи. А едва автобус тронулся с места, развернул торопливо сверток: - Ребята! У меня бутылка! И по-моему такого же спирта, каким нас угощали наши очаровательные соратницы.
- И у меня тоже! - воскликнул Борщаговский. И тут же пожал плечами: - Но что я с ним буду делать?! А все-таки, - зажмурился он удовлетворенно: - Всё получилось чудесно. Ведь наши выступления слушали с интересом. А та юная мама с грудным ребенком на руках стояла у дверей до конца. Она, по словам Лиды, живет рядом с заводом, и пришла, как только услышала объявление. А в зал не входила, боясь помешать, если девочка заплачет...
- Да-а-а! - покивал Жуков задумчиво. - Может, до конца жизни эта юная мама с младенцем будет видеться мне. Спасибо тебе, тёзка, за то, что пригласил на встречу. И без малейшего перехода попросил вдруг у Бушина: - А ты, старик, всё же дай мне на денек-другой тот журнал, где ты так ловко разделал Окуджаву за его прозу.
- Статья профессиональна и... обстоятельна, но... - прижмурился Борщаговский, поджимая губы, - слишком резковата в некоторых заключениях.
- А правда всегда резкая, если она правда! - ткнул Жуков кулаком в спинку сиденья.
- В статье примеры и по сюжету и по языку приведены конкретно. Какие из них по-вашему резковаты? Прошу, если помните... - обернулся Бушин к Борщаговскому.
Чувствуя, что этот спор будет долгим, я попросил водителя притормозить возле кучи виноградных кустов с растопыренными корнями.
Спрыгнув с подножки, я едва не столкнулся с приземистым мужичком в полотняной куртке. Он выдернул из кучи кустов корень с налипшими бугорками еще не засохшей багровой земли, погладил его бережно и проворковал хрипловатым баском:
- Мускат... Розовый... Еще годен для пересадки...
- Да хватит вам языками молоть! - крикнул я, заглянув в автобус. - Выходите, любезные...
Невдалеке от проезжей дороги урчала тракторная лопата. Она с разгона вонзала зубастый ковш под виноградный куст, выковыривала его и, повернув стрелу вправо, вываливала безжалостно на кучу, с трепещущей листвою и шевелящимися корнями.
Жуков с минуту смотрел прицеливающимися глазами на тракторную лопату. Потом зажмурился и... выматерился негромко, но смачно.
Борщаговский из автобуса не вышел. Высунувшись по пояс из окна, он удивительно спокойно взирал и на тракторную лопату, выкорчевывающую виноградные кусты, и на багровые лунки, оставляемые ею, и на двухколесную тачку, в кузовок которой молодая крутобедрая женщина в ярком сарафане и юркий мальчонка (видимо, сынишка ее) укладывали виноградную лозу с обмотанными влажной тряпкой корнями, и на остановившийся на обочине «москвичёк» с открытым багажником, к которому бородатый здоровяк в шортах и светозащитных очках сносил виноградные кусты с поля...
А тот мужичок в полотняной куртке протягивал Александру Михайловичу то длинную ветку с жилистым корнем, то покороче:
- Берите... Ведь почти задарма отдаю. Трёшка за штуку, на пятерку — пара...
- Да отстать ты, наконец! - буркнул ему водитель. - Это писатели из Коктебеля. Выступать на завод приезжали.
- Понял, понял, - закивал мужичок. - А я думал, что это нормальные люди. Да еще на автобусе...
- А что садить-то будете вместо муската? – спросил водитель.
- А-а! Какой-то столовый сорт… - махнул рукою пренебрежительно мужичок в куртке.
- А не кукурузу, как при Хрущеве было? – ухмыльнулся водитель.
- Не, не-е! Ты что?.. – крутнул мужичек пальцем у виска. –Ты только не упоминай больше о Хрущеве. А то накаркаешь…
На травянистой дорожной обочине показались еще две подвижные фигурки с тачками со стороны Красногоровска.
- Дорогие товарищи писатели! Пора, пора уже двигаться, - позвал нас водитель. – Время, время подпирает… - поводил он пальцем по стеклу наручных часов.
Я присел рядом с Борщаговским.
- Ну, что вы скажете по поводу этого варварства?
- Знаете, Михаил, - притронулся он к моему плечу. – Я не склонен торопиться с таким обобщением. Может это – ЧП районного масштаба. А потом, вспомните, как кукурузная затея лопнула в самом начале…
- Но тогда ее не подогревала пресса, да и парткомы отделались молчанием. А вы посмотрите последние номера центральной печати. Сколько в них подставных благодарных писем от обиженных жен и разной трескотни, подначивающей Горбача с внедрением сухого закона. А ведь на этом дурацком законе обожглась Америка, Финляндия и Россия - не однажды. К чему он приводил и приведет неизбежно – к повальному самогоноварению и массовым отравлениям. А от разрушения производства марочного виноделия страдали и пострадают прежде всего государственная казна и честный труженик-созидатель. Пьяницы-то, зарубите на носу, мускаты, шампанское и сухие вина не пили и не пьют.
И это перепрофилирование винодельческих заводов Крыма на производство соков и прохладительных напитков, что вы только что наблюдали на Красногоровке – не эксперимент, а пробная вылазка объемной диверсии в области экономики страны. Недаром же в некоторых столичных газетах, в «Московском комсомольце», например, да и в «Литературке» появились статейки, ставящие под сомнение и государственное планирование, и развитие оборонной промышленности, и даже…победу над фашизмом. А судьи-то кто? Ни окопной, ни заводской жизни не знают и знать не стремятся. А лезут-лезут, как колорадские жуки на картофельный куст.
- А может, подождем пока с выводами такими?.. – заглянул мне в глаза Александр Михайлович. – Давайте вернемся к этому разговору через полгода хотя бы… А сейчас, прошу вас, прочтите еще раз свое «Окно поэта» и «Жрецы скопидомства»…
МАЙ 1986 ГОДА
Киев встретил делегатов очередного съезда писателей Украины также обстоятельно, как и в 1976 и 1981 годах.
Хотя в первые дни после аварии на четвертом блоке Чернобыльской атомной электростанции, произошедшей 26 апреля 1986 года, ходили упорные слухи, что массовые мероприятия в Киеве будут отменены до ликвидации аварии. Но транслируемая центральным телевидением майская демонстрация в Киеве прошла, как всегда, с овациями, оркестрами и цветами, при переполненных людьми площадях и улыбающимися лицами на трибуне.
И предварительный инструктаж с руководителями областных писательских организаций и писателями-коммунистами был проведен завотделом ЦК компартии Украины в успокоительных тонах: при всей сложности ситуация, мол, под контролем. На предшествующих съездах такие инструктажи проводил Кравчук Леонид Макарович, избранный накануне секретарем ЦК КПУ по идеологии.
Нашу областную писательскую делегацию разместили в гостинице ЦК Компартии. Из окна моего одноместного номера виден был Центральный вход в здание Верховного Совета республики, где проходил писательский съезд.
Доклад и содоклады о работе писательской организации прошли, как обычно, без прерываний при абсолютном внимании: каждый ждал, а не помянут ли его произведение в числе отличившихся.
В первом получасовом перерыве многие писательские группки сгрудились у барьеров над Владимирским спуском, откуда открывалось волнующее, далеко-далеко уходящее за окоём левобережье с дорогами, лесными массивами, песчаными кучугурами и поблескивающими окнами многоэтажками на Дарницкой окраине.
А Труханов остров с рассекающими его рукавами был как на ладони.
Белый многопалубный лайнер, отчаливший от пристани, что на Подольском спуске, плавно скользил вдоль Киевского берега. Выдохнув тонкую струйку пара над широкой скошенной трубою, лайнер исторг прощальный гудок. Пляжная, утыканная яркокрасными шляпками теневых грибков полоса на острове была безлюдной. Лишь из-под одного грибка какая-то захмелевшая компании оживленно махала руками проплывающему мимо лайнеру.
Вихревой ветер взвинтил столб песка посредине острова, проволок его наискось к Дарницкой протоке и рассыпал в кустарнике. Примерно в том же месте, откуда мы с главным инженером Нижне-Днепровского вагонного завода Медведевым Михаилом Дмитриевичем в июне 1958 года, оставив свою одежку под присмотром соратников Дарницкого вагоноремонтного завода, где были в командировке, легко одолели узкую Дарницкую протоку и, переплыв все протоки острова, прилегли на теплый песочек пляжной полосы берега.
Переплывать Киевскую протоку и взбираться на крутую Владимирскую горку мы не решились: нас ждали гостеприимные дарницкие сотоварищи к застолью.
Но там я впервые рассказал Медведеву о том, как Вениамин Алексеевич Русов (в романе «Комбаты» он – прообраз комбата Гусарова), лейтенант, командир автовзвода артснаба корпуса, доставив боеприпасы в артсклад дивизии, изготовившейся к десантированию, попал под бомбежку. Пока ремонтировали его машины, начартснабжения сказал ему: «Хватит припухать… Помоги переправить патроны на остров…» После третьей ходки комбат-десантник посмотрел ему в глаза и обнял, сглатывая матюки: «Слушай, Веня, будь человеком. Подмени ротного… на денек. Ранили… гады…». И Русов подменил ротного. Прорвался, увлекая роту за собой, через два протока. И устоял. За что был представлен к ордену Отечественной войны 2 степени.
Гитлеровцы, стремясь сбросить десант, обрушили на него пикирующие «юнкерсы». Тучи песка и дыма застилали солнце. И почти – никакого укрытия. Мелкие песчаные окопчики обрушивались от взрывов. Просачивающаяся вода заливала по горло.
Но выжил Дарницкий десант в том аду. Выжила и рота Вениамина Русова (недаром «безумству храбрых поем мы песню»). За этот подвиг лейтенант Русов был представлен к званию старшего лейтенанта и ордену боевого Красного Знамени.
А в ночь с 3 на 4 ноября 1943 года позвал его комбат и прошептал: «Подмени, корешок, хотя бы на сутки. Я уже не ходок!» И повел глазами на перехваченный наспех резиновым жгутом обрубок ноги, укутанный кровавыми бинтами…
И батальон вслед за ротой Русова (кто вплавь, кто на лодчонках, кто – на бревне) прорвался на рассвете 4 ноября к узенькой полоске Киевского прибрежья, скрытого от прямого выстрела, и вскарабкался, хватаясь за ветки кустов и стволы деревьев, на крутой Владимирский взгорок.
О том, что Вениамин Русов за проявленный героизм будет представлен к званию капитана и удостоен звания Героя Советского Союза, он узнает после освобождения Киева, в полевом госпитале, куда его, раненного и оглушенного, привезут на вихляющей повозке, с трудом пробирающейся по дорожной обочине навстречу вступающим в город батальонным колоннам, несущим на себе пулеметные и минометные стволы, задыхающимся от натуги тягачам с орудиями на прицепе, стремительным «Катюшам»...
Рассказывая тогда, в июне 1958 года, Медведеву о тех судьбоносных трех днях и ночах, прожитых Русовым в вихревом Дарницком десанте, я еще не думал, что доживу до тех дней, когда напишу наконец роман об окопной жизни моего десантного батальона, который вынашивал под сердцем почти тридцать лет, и поведаю в нем о Русове в образе Гусарова, одного из наших комбатов.
Воспоминания о Русове взволновали Медведева. И, когда мы, приплыв с острова, готовы были уже присесть к расстеленному брезенту с бутылками и закусками, он сказал тихо: « Смотри, не заговори их...» И добавил что-то о том, что выжившие не должны предавать мертвых...
«Помогай, память, выручай», - попытался я вспомнить дословно то заклинание, вглядываясь в Дарницкий бережок со смотровой площадки Владимирского пригорка.
Но приблизившаяся к оградительному барьеру шумная компания мешала сосредоточиться. Прижимая ладошки к груди и наклоняя головы, Владимир Яворивский, Иван Драч и Павло Мовчан, перебивая друг друга, громко изливали свое почтение Олесю Гончару, обреченно раскинувшему руки по перилам. Громче и ретивее всех был Яворивский, «освеживший» по словам своих коллег приобретенную ранее коллекцию комсомольских отличий еще одой премией за очерки, посвященные несравненной «перлини науковои думки» - Чернобыльской атомной станции. Драч терпеливо поджимал губы. А рвущийся к Гончару, протиснувшийся между Яворивским и Мовчаном, и распластавшийся в поклоне Виталий Коротич, готов был уже лизнуть землю у ног Гончара. В третьем ряду этого гвалтливого окружения нерешительно топтался и наш отдувавшийся аксакал Былинов.
Мне стало не о себе от этого угодничества. И я ушел в глубину парка, в гущу молчаливых деревьев.
Хотя, собираясь на съезд, рассчитывал посоветоваться с Гончаром.
Издав роман «Комбаты» и работая над новым романом «Отдар», продолжающим судьбы выживших в войне героев, я в одной из глав отобразил, как в конце 1968 года на открытом собрании днепропетровской писательской организации «його люби друзи», бездумно пресмыкающиеся перед ним, согласились с обвинением романа «Собор» в национализме и преклонении перед заветами запорожского казачества.
Я не был поклонником Гончара. Даже увенчанным премиями романом «Знаменосцы» не восторгался. Немало в нем было домыслов, далеких от правды: и летящие над Карпатами и дальше возгласы «Виват, Сталин!» и рассуждающие о мировой революции минометчики на пыльной дороге, где
снарядный гул глушил слова и звуки,
ночь на кровавых ёжилась холмах,
а взвод шагал: он трепетные «руки»
нес на усталых, ноющих плечах.
Кто служил в армии, даже в действующей, в 1941, 1942, 1943... годах, помнит, что нам, солдатам, все время хотелось есть, и днем и ночью. И моим соокопникам, готовым было и в роковые месяцы бесконечных отступлений и сдач городов воевать за Советскую власть даже за Уралом, снилось все самое людское — ломоть хлеба, полный котелок перловой, а еще лучше пшенной (она дольше жар хранит!) каши, теплая шапка... и девичьи руки.
Душе моей близки такие прозаики двадцатого века, как Михаил Шолохов, Алексей Толстой, Михаил Пришвин, Юрий Бондарев, публицист Владимир Бушин. Но грешно не признавать романтическую речь Гончара, его лиризм и порожденное отчею землей трудолюбие, сделавшие его ведущим писателем Украины.
Потому, видимо, тогда, на писательском собрании, осудившем «Собор»,
я, дело о приеме которого в Союз писателей теплилось уже седьмой год в республиканском Правлении, возглавляемом Гончаром, заступился за «Собор», отметив, что в нем убедительно и талантливо отражена созидающая роль рабочего класса державы, а заступничество в сохранении духовности традиций и соборов, завещанных запорожским казачеством, не имеет ничего общего с человеконенавистническим национализмом.
Мои доводы не улучшили отношений ко мне со стороны некоторых областных и республиканских руководителей.
Но мои деревенские прародители и совестливые, но гордые, учителя долго и терпеливо учат меня говорить правду.
« А вдруг Гончар», подумалось, «скажет, вздыхая: Знаешь, Михайла, не чипай пальцем мою болючу рану...»
И я, оглянувшись, готов уже было вернуться к барьеру смотровой площадки. Но, упершись взглядом в согбенные спины усердствующих поклонников Гончара, махнул досадливо рукой и направился к входным ступеням Верховной Рады.
Х Х Х
Продолживший собрание после перерыва Борис Олейник, вынужденный куда-то отлучиться, передал ведение собрания Виталию Коротичу, бывшему в ту пору одним из секретарей Правления Союза Писателей Украины.
Я до сих пор помню восьмистишие Коротича, написанное им в начале шестидесятых годов и представленное Назымом Хикметом в «Литгазете» , когда начинающий стихотворец работал еще врачом в обычной больнице.
Вот оно:
Славен будь всегда и везде,
Кто построил мой новый дом,
Кто пути проложил воде,
Что блестит в кувшине моем.
Настоящую радость дает
Не случайное счастье в судьбе.
Важно знать, что кто-то живет
На земле, благодарный тебе.
К сожалению, на этом обрывается написанное Селезнёвым…
***
Михаил Сергеевич Селезнёв (1923 – 2010 гг.) – член Национального Союза писателей Украины, лауреат премии им. Н.Ушакова, им. А. Стовбы, других литературных премий, лауреат премии имени В.И.Ленина. Родился 18 декабря 1923 года в деревне Мёртвое (ныне с. Луговое) Хотынецкого района Орловской области в семье крестьянина. С 1930 года жил в Днепропетровске, где в 1941 году окончил 72-ю среднюю школу, со двора которой в августе 1941 года ушел вместе со своими однокашниками на фронт добровольцем.
После демобилизации окончил Днепропетровский институт инженеров железнодорожного транспорта. С 1950 по 1959 год работал мастером, начальником сборочного цеха, главным конструктором Нижне-Днепровского вагонного завода, затем заведовал отделами доменного и огнеупорного производства Днепропетровского всесоюзного института механизации черной металлургии до выхода на пенсию в 1983 году. Автор 32 изобретений, внедренных на Магнитогорском меткомбинате, Запорожском, Семилукском, Часов-Ярском и других огнеупорных заводах. Принятый в 1973 году в Союз Писателей СССР, конструкторскую службу не оставлял, имея «две работы – две заботы». Издал в разные годы в Днепропетровске, Саратове, Киеве, Бухаресте, Москве (издательства «Советский писатель» и «Молодая Гвардия») 20 книг стихов, романы: «Комбаты», «Отдар», повести: «Однокашники», «Лунёвские зарисовки», лирические очерки, отзывы, рецензии. В 2006 году вышел в свет трехтомник сочинений Михаила Селезнёва.
Михаил Сергеевич Селезнёв награжден: 7-ю орденами, медалью «За Отвагу», другими 32 медалями, дипломами ВДНХ, Грамотой Президиума Верховного Совета Украины. Трижды был участником Пушкинских праздников в Михайловском, участвовал в творческих вечерах в Останкинском дворце, Колонном зале, Кремлевском дворце. Избирался заместителем председателя писательской организации области, председателем Днепропетровского областного Комитета Защиты мира.
24 октября 2011 года, накануне 68-летия со дня освобождения города от немецко-фашистских захватчиков, в Днепропетровске по инициативе Областного Совета ветеранов, областного отделения национального союза писателей Украины, воинов-афганцев, семьи писателя открыта мемориальная доска талантливому поэту-фронтовику, писателю, публицисту Михаилу Сергеевичу Селезневу. Авторами мемориальной доски стали известные Днепропетровские скульпторы и художники В. П. Небоженко, А.С. Прилипко, А. П. Деревянко.
В 2010 г. Михаил Сергеевич Селезнёв принял участие в литературном конкурсе журнала «Камертон», посвящённом 65-летию Победы народов СССР в Великой Отечественной войне. Михаилу Сергеевичу было присвоено второе место. В ночь с 6 на 7 мая 2010 г. Михаил Сергеевич Селезнёв ушёл из жизни.
