МОДЖАХЕД ИЗ ПОДМОСКОВЬЯ

Его звали Сергей Арефьев. Родился и вырос он в Подмосковье, в деревне Островцы Раменского района. Жили вдвоём с матерью и, надо сказать, приходилось нелегко. Изба была старая, бревенчатая, покосившаяся. Мать в своё время окончила начальную школу, дальше учиться возможности не было. Работала в колхозе, на молочной ферме и тянулась изо всех сил, чтобы дать сыну образование. Сергей не раз намеревался бросить школу, чтобы начать трудиться и помогать матери, но она плакала и умоляла не делать этого. «Хоть ты стань человеком!» – такой у неё был довод.

 

Отца у Сергея не было. Вернее, был когда-то, но куда делся, оставалось тайной. Не раз спрашивал мать об этом, но она отмалчивалась или переводила разговор на другое. Только однажды сказала в сердцах: «Непутёвый был. Водка ему весь мир закрыла». Отчество Сергея было Прокофьевич, но это было именем деда по матери, а как звали родного отца, мать и это не пожелала сообщить. Только махнула рукой и вздохнула тяжело.

 

Сам себе Сергей не нравился. Был он невысоким, излишне полным. Лицо круглое, волосы светлые с рыжиной и глаза голубые, но блёклые, словно выцветшие. Физической силой он не отличался, на уроках физкультуры мешком висел на турнике, не мог подтянуться даже один раз. Одноклассники над ним посмеивались, девочкам он тоже не нравился, и своих сверстников Сергей сторонился. С точными науками он тоже был не в ладах, а вот литература ему была по душе. Он перечитал все книги в деревенской библиотеке, и они открыли ему иные миры, яркие, с множеством приключений и необычных людей. Сергей в мечтах подражал им, и у него развилось воображение.

 

После окончания средней школы недолго раздумывал – где учится дальше. В технические вузы путь ему был закрыт, не та подготовка, спортсменом видным тоже не был, хотелось быть врачом, но опять-таки физика и химия. Оставался областной педагогический институт с факультетом русского языка и литературы. Парни там были в цене, абитуриентки сплошь одни девушки, а учителей-мужчин в школе раз-два и обчёлся.

 

В институте Сергей тоже учился не блестяще. На его взгляд, много было ненужных предметов. А вот книг в библиотеке было в изобилии, и парень погрузился в них с головой. Особенно увлёк его Максим Горький с рассказами о своих странствиях по Руси. Сергей завидовал писателю. Вот это была жизнь! И ему тоже захотелось путешествовать, повидать мир. И он твёрдо решил: после окончания института уедет куда подальше, туда, где жизнь яркая и многоцветная, а не такая серая и скучная, как в его деревне. Но куда поехать?

 

 Ответ пришёл вроде бы сам собой. Посмотрел как-то фильм «Белое солнце пустыни» и загорелся, поеду в Среднюю Азию. Поразил его фильм своей необычностью: пески, басмачи, перестрелки, один герой побеждал многих. И слова, какие многозначительные: «Восток – дело тонкое!» Это потом, когда попал в Среднюю Азию, понял, насколько фильм не соответствует азиатской действительности. Насквозь фальшивый; впрочем, его создатели и не ставили целью показать реальный мир, отсняли что-то вроде американского вестерна. И никакой тонкости на Востоке Сергей не увидел, всё откровенно, только прикрываются красивыми фразами, а, по сути, – говорят одно, а делают другое. Но об этом в своё время.

 

 Так у Сергея Арефьева появилась осознанная цель – побывать на Востоке. Но до этого ещё нужно было окончить институт и отработать два года, чтобы получить диплом на руки. И он подгонял время, как торопит ямщик нерадивых лошадей.

 

 Не обошлось и без Сергея Есенина с его «Персидскими мотивами». Такая романтика, такое обилие впечатлений!

 

 Но как бы то ни было, годы шли. Институт остался позади, а два положенных года Сергей отработал в родной школе учителем русского языка и литературы. Нельзя сказать, что педагогика пришлась ему по нраву, но и не особенно тяготила. Литературу он любил, и ученики с интересом слушали его объяснения. Организовал он кружок литературного творчества, ребята писали стихи и рассказы, обсуждали их, выпускали рукописный журнал «Молодой литератор», занятия проходили весело и содержательно. Потому, когда прошли два года и Сергей подал заявление об увольнении, директор школы долго уговаривала его остаться, обещала сделать завучем и лишь потом неохотно подписала заявление.

 

 Дома Сергей сказал матери, что хочет уехать. Опять не обошлось без слёз, но он был непреклонен. «Как же я останусь одна?» – всхлипывала мать. «Устроюсь, заберу тебя к себе» – твёрдо пообещал Сергей.

 

 Вместе прикинули – куда ему ехать? Оказалось, есть зацепка. В Таджикистане, в столичном городе Душанбе, живёт сестра матери с мужем. Списались с ними. Ответили, что на первое время могут принять молодого родственника.

 

 Больше никаких препятствий не было, и Сергей стал собираться в дорогу. Никогда ещё он не ездил так далеко, и его беспокоило многое: как там будет с работой, это одно, а другое – говорят ли там по-русски? А ну как не знают русский язык, как тогда он будет обходиться? Мать успокоила: её сестра живёт в Душанбе уже сорок лет, значит, как-то устроилась?

 

 В Таджикистан можно было лететь самолётом из Москвы, а можно было ехать поездом. Если по воздуху, то выигрывал время; поездом несравненно дольше, но зато больше увидишь. И Сергей выбрал поезд. Лежал на верхней полке и смотрел в открытое окно на разворачивающиеся вокруг железной дороги пейзажи.

 

 Для поездки пора была удобная – конец августа. В России уже замечаются первые приметы осени, а в Средней Азии самый разгар лета. Когда въехали в Казахстан, то Сергей ощутил, что такое жара. В лицо бил тугой горячий ветер, и всё пространство словно залито расплавленным золотом. И беспредельная жёлтая степь без единого зелёного пятнышка, и небо, выцветшее до белизны, и сам оранжевый шар солнца, зависший над головой и потерявший способность двигаться.

 

 Сергей обливался потом, задыхался от нехватки воздуха, ему казалось – жарче быть не может, но один из попутчиков успокоил, что это цветочки, вот попадёшь в Таджикистан, узнаешь, что такое настоящий зной.

 

В Душанбе приехали рано утром. Сергей вышел на привокзальную площадь и осмотрелся. Большой город уже тут заявлял о себе шумом и многоголосицей. Шуршали колёсами троллейбусы, били в уши резкие сигналы автомобилей, призывно кричали таксисты, обещая отвезти куда угодно и почти бесплатно. Среди людей, заполнявших площадь, много было таджиков, смуглых, черноволосых, прокалённых солнцем, в национальной одежде и европейской. Но немало было и русских лиц, и Сергей успокоился. Для пробы он заговорил с одним таджиком, другим, к его удивлению, ему отвечали, чисто по-русски, и он подумал, что опасения его были напрасны.

 

Солнце уже довольно высоко поднялось над городом, и духота давала о себе знать. Воздух казался разряжённым и серебрился в потоках лучей. Сергей заторопился, город можно рассмотреть потом, а пока нужно скорее добраться до родственников. Сел в первое попавшееся такси и назвал нужный адрес. Шофёр, пожилой таджик, с вислыми седоватыми усами, оказался разговорчивым. Всё выспрашивал Сергея, откуда он, зачем приехал, многое рассказал о себе. Парня приятно удивила такая общительность.

 

Сестра матери, Нина Петровна, жила с мужем на окраине города в собственном доме. Прежде дом принадлежал им целиком, а потом, когда ушли на пенсию, половину дома продали, но всё равно, места было достаточно.

 

Плановые дома тесно жались один к другому. Сергей отметил, что приусадебных участков не было, виднелись скромные палисадники, огороженные штакетником, с чахлыми пыльными деревцами. Дорога, прорезавшая квартал, не была покрыта асфальтом, за проезжавшими машинами вздымался шлейф густой жёлтой пыли, она долго висела в воздухе, а затем оседала повсюду липким слоем.

 

Нина Петровна оказалась невысокой, излишне полной женщиной, лицо одутловатое, лоснящееся от пота. Её муж, Михаил Иванович, в недавнем прошлом видно был кряжистым мужиком, но теперь обрюзг, красноватые прожилки на щеках и сизый нос красноречиво свидетельствовали о его пристрастии к спиртному. Российского родственника они встретили приветливо. У них было трое сыновей, старший работал где-то в Сибири электросварщиком, средний шоферил и находился сейчас в дальней поездке. Младший, ещё школьник, с утра ушёл на речку ловить рыбу.

 

Сели за стол во дворе, под развесистой яблоней. Появилась бутылка. Хозяйка пить отказалась. Михаил Иванович налил два стакана доверху. Сергей тоже отрицательно покачал головой, он помнил слова матери, что его отцу водка весь мир закрыла. Не хотелось идти по проторённому пути. Хозяину явно не понравилось, что гость не захотел составить компанию. Он выпил бутылку один и ушёл в дом спать, хотя день уже разгорался.

 

– Вот он всегда так, – вздохнула Нина Ивановна. – Кто с ним пьёт, тот ему друг и брат. А кто воздерживается, то у нас не заживётся.

 

Сергей и сам это понял и захотел быстрее решать вопросы с работой и жильём.

 

Три дня он с Иваном, младшим сыном хозяев, осматривал город. Душанбе расположился в узкой долине между горами и потому вытянулся полосой с севера на юг. Горы со всех сторон синели зубчатыми грядами и Сергею хотелось быстрее добраться до них.

 

«Успеешь, – успокоил его Иван. – Ещё надоедят, камни, они и есть камни».

 

Но Сергей не поверил мальчишке, как это могут надоесть? Вон, какие высокие, словно пилы вонзились в синь неба.

 

Душанбе не походил на российские города, которые до сих пор довелось повидать Сергею. В нём причудливо смешались восточная и европейская архитектуры, что придавало ему своеобразие. Но особенно поразили парня деревья на центральном проспекте: стволы в два обхвата и кроны такие, что высоко вверху образовывали плотный шатёр, сквозь который не пробивались даже солнечные лучи. «Чинары, – авторитетно пояснил Иван. – Азиатские великаны, по тысяче лет живут».

 

Жара давала о себе знать. Пот струйками стекал по лицу, щипало глаза, одежда становилась волглой, и было такое ощущение, будто находился внутри раскалённой русской печки. Ни малейшего дуновения ветерка, город цепенел от зноя с раннего утра и до позднего вечера. Но и ночь не приносила желанной прохлады. Вобравшие в себя дневной жар дома, земля, предгорья струили его в черноту неба, и звёзды мерцали и расплывались, как будто и им было невмоготу от бесконечно долгого лета.

 

И всё-таки Сергей не жалел, что приехал в Таджикистан. Всё тут было таким необычным, полным подлинной экзотики, а не той надуманной, какой был полон фильм «Белое солнце пустыни». Сергей где-то прочитал, что на Востоке есть такое правило: гость в доме почитается первые три дня, а потом хозяева начинают вопросительно поглядывать на него. Дескать, не пора ли ему в дорогу? Так ли это или нет, он ещё не знал, но нужно было как-то определяться в городе, тем более что Михаил Иванович смотрел на него косо и разговаривал сквозь зубы.

 

Интереса ради Сергей зашёл в городской отдел народного образования. Отнеслись там к нему благожелательно. Заведующая, представительная таджичка средних лет, с депутатским значком, сразу же предложила несколько школ не выбор.

 

Меньше двух ставок у вас не будет, – пообещала она. – Значит, и зарабатывать будете неплохо.

 

– А как с жильём? – поинтересовался Сергей.

 

С этим хуже, – призналась заведующая. – Можно снимать квартиру. Но если поедете в район, там вас могут обеспечить комнатой.

 

В школе Сергею не хотелось работать, ехать в район, тем более. Он пообещал заведующей подумать и вышел на улицу, где сразу же погрузился в слепящий океан азиатского лета.

 

Выход нашёлся вроде бы сам собой. Вечером к Нине Петровне пришла подруга, такая же, как и она, грузная широколицая женщина.

 

– Ну и что тебе сказали в гороно? – поинтересовалась Нина Петровна.

 

Сергей рассказал и добавил, что педагогика его не привлекает.

 

– Тогда, может, к нам, на винзавод? – предложила Нина Петровна, – Нужны экспедиторы, сопровождать вагоны с вином. Нашу продукцию охотно берут в Сибири и на Дальнем Востоке. Мир посмотришь, и деньги какие-никакие идут. Можно договориться с грузчиками, забросят тебе по дешёвке несколько ящиков излишка. В пути продавать будешь, вот тебе и дополнительный заработок.

 

Это не по мне, – отказался Сергей.

 

– Ну, как знаешь, – Нина Петровна обиженно поджала губы.

 

– А может, к нам в столовую пойдёшь? – предложила подруга хозяйки.

 

В столовую? – удивился Сергей. – Но я же не умею готовить.

 

– А и не надо. Нам нужен разнорабочий – по совместительству сторож. У нас был старик, но на днях ушёл. Ты молодой, тебя шеф охотно возьмёт.

 

– Но что всё-таки делать?

 

– Продукты привезут, разгрузить. Помогать на кухне. Ну а сторож, это дело понятное.

 

– А с жильём? – уточнил Сергей.

 

– Будешь жить в подсобке. Там тепло, и топчан есть. Для сторожа будка имеется. Есть где ночевать, а выгода прямая: трёхразовое питание бесплатно, двойной заработок, ну и украдёшь что, опять прибыток. Без этого никто не обходится.

 

Сергей засмеялся.

 

– Я красть, не приучен.

 

– Поначалу все не приучены, а потом не остановишь, – засмеялась подруга хозяйки. На это наш шеф глаза закрывает, сам не без греха. Лишь бы меру в воровстве знали.

 

Сергея позабавили слова о мере в воровстве. Подумал и согласился. На первое время неплохой вариант, а дальше видно будет.

 

Столовая располагалась на дальней окраине города. Рядом находились кожевенно-обувное объединение и трикотажная фабрика, оттуда рабочие и шли в столовую. Чуть поодаль, в проулке, виднелась мечеть с большими деревянными воротами, украшенными причудливой резьбой. Голубой купол напоминал небесный свод, а тонкая игла минарета устремлялась вверх, словно указывала правоверным, что все дела и помыслы следует согласовывать с Всевышним.

 

Заведующий столовой, высокий мужчина с выступающим животом и обширной лысиной, действительно, встретил Сергея радушно. Расспросил – кто он и откуда, пошутил: – «Я сам педагог по образованию, а, видишь, нашёл смежную профессию. Может, и ты определишь тут своё призвание».

 

Работа нашлась сразу. Пришла машина с мясными тушами, Сергей перетаскал их в холодильник, потом помогал на кухне чистить котлы и кастрюли. Поужинал. В семь часов вечера заведующий закрыл все помещения, объяснил Сергею, где и что он должен охранять, распрощался и ушёл.

 

Двор столовой ограждался невысоким забором из металлических прутьев, рядом с будкой сторожа была скамейка. Сергей сидел на ней и глядел в вечереющее небо. Из розового закатного оно становилось бледно-зелёным, затем стало наливаться чернотой. Замерцали первые звёзды. А дальше произошло то, что показалось чудом. В окнах минарета вспыхнул свет, озарился и купол мечети, и послышалось пение. Мужской голос был приятным и звонким, он разносился далеко окрест, и, хотя Сергей не понимал слов, он сразу же уловил мелодичность в напеве. Музыка пения гармонировала с наступающими сумерками и со звёздной россыпью, и затихающей окраиной города. А потом в мечеть потянулись люди, смутно различимые в полумраке, и Сергей понял, что голос звал их на вечернюю молитву.

 

Всю ночь он находился под впечатлением чудесного пения. А утром, едва небо на востоке стало светлеть, и обозначились цепи гор, пение повторилось. И снова верующие пошли в мечеть.

 

С того дня Сергей постоянно прислушивался к голосу, доносящемуся с высоты минарета, и неизменно ощущал его очарование.

 

Как-то он спросил заведующего, чтобы утвердиться в своей догадке, кто это поёт и что значит пение?

 

– Это азан, призыв к молитве, – пояснил заведующий. – А поёт муэдзин, служитель мечети. Понравилось?

 

– Очень, – искренне ответил Сергей.

 

– Это хорошо. Значит, душа твоя открыта Богу. Не сдерживай её. Сходи в мечеть, посмотри, как там молятся.

 

– Но я же христианин, – возразил Сергей.

 

Заведующий укоризненно покачал головой.

 

– Нашёл причину. Христиане, мусульмане, какая разница? Все мы верим в одного Бога, только на разных языках, и обряды отличаются. Но суть одна, и нравственные законы одни.

 

Как ни странно, но Сергей прижился в столовой. Работа не была тяжёлой, все женщины, только он и заведующий – мужчины. Питание неплохое, что немаловажно, не нужно думать, где будешь обедать и ужинать, и не нужно тратить деньги на покупку продуктов. Конечно, понимал: не дело – возиться с посудой и сидеть сторожем, но решил провести тут осень и зиму, а там, может, что и получше подвернётся.

 

Воскресенье – день отдыха. Его Сергей посвящал знакомству с Душанбе, бродил по городским улицам, любовался причудливыми зданиями, всматривался в лица прохожих, дивился их разнообразию. Особенно поразили его девушки, одна другой красивее. Они резко разделялись на две половины. Одни были в национальной одежде, другие – европейской, причём настолько откровенной, что парень качал головой. Такого он даже в России не видел. Однако попыток познакомиться не делал. Понимал, что его внешность не вызывает интереса, да и денег не было. То, что получал в столовой, отсылал матери. Хотелось поехать в горы, они манили его своим видом и близостью, но один добраться до них не решался, а друзей пока не завёл. Подлинным открытием для него стали городские базары. Такого великолепия, такого изобилия фруктов, овощей и всего прочего он даже не представлял себе. Народа столько, что не протолкнуться. Кричали, спорили, продавали и покупали. Это было настоящее вавилонское столпотворение.

 

Сергей выбрался из базарной толчеи оглушённый и растерянный от обилия впечатлений.

 

Всё новое привлекает. В часы затишья Сергей часто подходил к мечети. Любовался резьбой на воротах, понимая, сколько мастерства и упорства вложено в их украшение. Запрокинув голову, смотрел на иглу минарета, утопавшего в небесной сини, щурился от солнечных бликов, игравших на изразцах купола. Любопытно было узнать, что находится внутри, но войти не решался. Не знал – можно или нет.

 

В один из дней открылась калитка в воротах, и в проулок вышел пожилой мужчина, в светлом халате и чалме. Аккуратно подстриженные бородка и усы, спокойный взгляд тёмных глаз. Он приветливо поздоровался с Сергеем.

 

– Я заметил, вы часто стоите у нашей мечети. Вы приезжий? Наверное, раньше не видели мусульманских строений?

 

Сергей согласился, что, да, не видел. Разговорились. Мужчина оказался хатибом, служителем, проводившим молебны в мечети.

 

– Заходите, посмотрите мечеть изнутри, – предложил он.

 

– А можно?

 

Хатиб улыбнулся.

 

– А почему нельзя? Мечеть открыта для всех, кто приходит сюда с благими помыслами. Наш великий Пророк Мухаммед, да будет его имя свято во веки веков, учил: «И если кто-то из многобожников просил у тебя убежища, то приюти его, пока он не услышит слова Аллаха». Вы, правда, не многобожник, но видно таинства Ислама привлекают вас. Не противьтесь, откройте их для себя, и, может, свет истинной веры озарит потёмки вашей души.

 

Хатиб произнёс это так благожелательно и проникновенно, что Сергей отбросил все сомнения.

 

Вошли во двор мечети. Просторно, чисто, деревянные столбы тоже с резьбой подпирают навес. Внутри самой мечети большое помещение, на стенах витиеватая арабская вязь, в стрельчатые окна вливается солнечный свет. Вроде бы всё просто, но ощущается какая-то приподнятость.

 

– Хорошо тут, – оценил Сергей. – Ничто не отвлекает от молитвы.

 

 – Вы это правильно уловили, – согласился хатиб. – Мы не сторонники излишеств в отделке мечети. Молящийся должен погружаться вглубь своей души, его внимание не должно рассеиваться. Если хотите увидеть большее, приходите, посмотрите наше богослужение.

 

Сергей вопросительно посмотрел на хатиба. Тот правильно понял замешательство парня.

 

– Вы нам не помешаете. Видите, вон под потолком небольшие закрытые до половины балкончики. Я проведу вас туда, и вы всё увидите. Я буду ждать вас в пятницу. Ваш заведующий тоже будет здесь.

 

– Как мне обращаться к вам? – спросил Сергей.

 

– Зовите меня мулла Киёмиддин, – ответил хатиб.

 

В назначенный день Сергей пришёл к мечети. Мулла Киёмиддин провёл его на балкон и оставил там.

 

Увиденное заворожило парня. Молящихся людей было столько, что в просторном помещении не осталось свободным даже уголка. Хатиб нараспев читал суры из Корана хорошо поставленным голосом, и они звучали, словно поэтические строки. Сергею приходилось бывать в церкви, и сравнение было не в пользу священников, которые произносили тексты невнятно, глотали слова так, что ничего нельзя было понять. И тут неясны были арабские слова, но зато как они произносились!

 

После молебна мулла Киёмиддин пришёл к Сергею, сел с ним рядом на низенькую скамеечку.

 

– Ну и как впечатление?

 

– Просто нет слов! – восторженно откликнулся парень.

 

Мулла Киёмиддин дружески коснулся рукой плеча Сергея.

 

– Сила ислама в его доступности. Истины, изложенные в священной для всех мусульман Книге – Коране, никого не оставляют равнодушными. Они упорядочивают жизнь человека, придают ей возвышенный смысл, оттого ислам так стремительно растёкся по миру. Сам посуди, христианство насчитывает две тысячи лет, а количество приверженцев почти одинаково. И поверь, пройдёт ещё может быть столетие и ислам затмит все мировые религии. Почему, спросишь ты. Потому что эта религия миролюбия, братства и разума, а не слепой веры.

 

– Ничего себе миролюбия, – хмыкнул Сергей, – арабы насаждали ислам силой меча.

 

Мулла Киёмиддин покачал головой, словно дивясь неразумности собеседника.

 

– А разве христиане поступали иначе? Вспомни историю крестовых походов.

 

– Крестоносцы стремились освободить Иерусалим, где хранился Гроб Господень, от неверных. Они не ставили своей целью силой обращать народы Востока в свою веру, – стоял на своём парень.

 

Мулла Киёмиддин засмеялся.

 

– Это одно и тоже, только разными словами. Говорить можно что угодно. Человека нужно оценивать по деяниям, а не по долгим рассуждениям. Они проговорили около часа, и Сергей проникался всё большей симпатией к хатибу мечети. Тот оказался широко образованным человеком и занятным собеседником.

 

Держался с парнем дружески, ни в чём не проявляя своего превосходства в вопросах исламской веры.

 

– Давай сделаем так, – сказал в заключение мулла Киёмиддин. – Я дам тебе Коран на русском языке в переводе Крачковского. На мой взгляд, не самая удачная работа. Учёный стремился дословно передать содержание арабского текста. Это ему удалось, но потерялись музыкальность и поэтичность коранических сур. Но суть не в этом. Почитай, подумай. Что-то поймёшь, что-то останется неясным. Тогда встретимся ещё раз, и будем говорить уже предметно. И вообще, повторю ещё раз, мечеть открыта для всех, не только для мусульман. К чему привела горбачёвская перестройка, основанная на пустых фразах? К распаду огромной страны. Даже младенцу ясно, чтобы перестроить дом, вовсе не нужно разрушать всё строение вместе с фундаментом. Но ещё древние римляне говорили: «Если Юпитер хочет наказать кого-то, он лишает его разума». В республиках прежнего Союза начались смута и неразбериха. У нас в Таджикистане тоже. И тогда русские, вместо того, чтобы с нами вместе строить новое общество, предпочли бежать отсюда, бросая всё нажитое и превращаясь по сути дела в людей без Отечества. Кто их ждал в России? Никто. Выиграли они что-либо от переселения? В основном, нет, лишь ещё больше усугубили своё незавидное положение. А ты приехал сюда. Значит, был какой-то зов, которому ты не смог противиться. Так или не так?

 

Сергей пожал плечами.

 

– Честное слово, не знаю. Хотелось романтики что ли, увидеть настоящий Восток, а не ту фальшь, какой сквозит каждый эпизод фильма «Белое солнце пустыни».

 

– Это и был зов Истины. Давай же вместе ответим на него.

 

Солнечные лучи широкими потоками вливались в стрельчатые окна мечети, и вся она наполнилась золотистым мерцающим светом.

 

С того дня Сергей стал своим человеком в мечети. Он внимательно читал Коран, осмысливал каждую строку, но не всё укладывалось в сознании, и тогда они вместе с муллой Киёмиддином подолгу обсуждали неясные места, и Сергей вникал в их скрытый смысл. Ему было интересно и, казалось, жизнь обрела новое содержание.

 

– Я не стремлюсь обратить тебя в мусульманство, – говорил мулла Киёмиддин. – Каждый человек сам делает осознанный выбор: быть ли ему приверженцем Мухаммеда, Христа, Иеговы или Будды. Ты стремишься познать открывшийся тебе новый мир. Это хорошо. Никакое знание не вредит, если оно основано на здравом смысле.

 

В свободное время Сергей продолжал гулять по Душанбе, и атмосфера подлинной Азии, сиреневой дымкой разлитая по городу, вкупе со стремлением познать истины ислама неуловимо меняли его сознание.

 

Мулла Киёмиддин часто выезжал в отдалённые районы республики и брал с собой Сергея. Заведующий столовой не возражал, мулла Киёмиддин был для него духовным наставником.

 

Там хатиб выступал перед верующими. Иные возражали ему, разгорался спор, но большинство воспринимало слова муллы одобрительно. О чём они говорили и к какому согласию приходили, Сергей не знал. Он усердно учил таджикский язык по школьным учебникам, но пока ещё говорить не мог, и общий смысл таких вот бесед ускользал от его восприятия. Сам мулла Киёмиддин объяснял свои поездки довольно неопределённо. « Видишь ли, прежняя идеология оказалась несостоятельной, но вакуума не должно быть. Мы формируем новую идеологию на основе ислама. Но это не значит, что Таджикистан должен стать исламской страной. Вовсе нет. Наша цель – создание светского, демократического, правового государства, но на исламских духовных ценностях».

 

И Сергей соглашался с муллой Киёмиддином.

 

Теперь, выезжая с хатибом в отдалённые уголки республики, Сергей, наконец, увидел горы. Они подавляли и завораживали своим величием, они походили на вздыбленные морские валы, взметнувшиеся к небу и так и застывшие в стремительном разбеге. Иные отблёскивали каменными стенами, другие густо поросли барбарисом, шиповником и дикой вишней, третьи щетинились скалами и казались неприступными. Сергей подолгу любовался островерхими вершинами, покрытыми вечными снегами, глубокими и извилистыми ущельями, в которых бесновались и пенились холодные реки. И до того парню казалась скучной и пресной его прежняя жизнь, что он преисполнился негодованием на самого себя. Нужно было раньше уехать в этот сказочный горный край, а не прозябать среди одноцветных полей, сырых лесов и полуразвалившихся деревень. Новизна впечатлений захлёстывала его, и он утратил способность критически мыслить. Наверное, нужно было время, чтобы трезво оценить то, что имел, и то, что приобрёл, и тогда из этого уравнения вывести формулу собственной значимости. Но такого времени у него не было, слишком уж стремительно развивались события, захлестнувшие его с головой.

 

Наступила и прошла осень с обилием хрусткой увядшей листвы, осыпавшейся с могучих чинар, поблёкшим небом и водой в реках, теперь отблёскивавшей сталью. Декабрь принёс холода, низко ползущие над землёй чёрные тучи, сыпавшие мелким, крупчатым снегом.

 

Сергей ушёл из столовой и теперь трудился в мечети. Прямых обязанностей у него не было. Подметал обширный двор, пылесосил ковры, подкрашивал облупившиеся стены. Платили ему вдвое больше, и он мог ощутимо помогать матери. За мечетью было построено подсобное помещение, разделённое не склад и комнаты для приезжающих паломников. Сергей ночевал в одной из них и был вполне доволен жизнью. Некоторое однообразие скрашивали беседы с муллой Киёмиддином.

 

– Ты спрашиваешь, почему люди так охотно принимают ислам, и почему у нас мало вероотступников? – вслух рассуждал хатиб. – Посмотри сам, – он открывал Коран на русском языке и листал его страницы. – Ислам – это религия коллективизма, она преисполнена уважением к человеку. Нигде в нём не говорится: «я приказал», «я заставляю вас», «я» отсутствует вообще. Читаю – «не в том благочестие, чтобы вам обращать свои лица к востоку и западу», «о, вы, которые уверовали», «Да! Аллах ваш покровитель», «Аллах оправдал перед вами своё обещание» и так далее. Нигде нет подавления, и человек ощущает себя личностью. Принявший ислам вливается в сообщество единоверцев, которые всегда помогут ему, поддержат и утешат в трудную пору. Ты больше не остаёшься один на один со своими горестями и бедами, тебе есть с кем разделить их и одолеть их.

 

 Возьмём Библию, Новый завет, – и мулла Киёмиддин открывал Священную книгу христиан. Что видим: «Иисус сказал им в ответ: спрошу и Я вас об одном; если о том скажете мне, то и Я вам скажу…», «Ибо многие придут под именем Моим…», «вы будете ненавидимы всеми народами за имя Моё» и так далее. Везде «я», «я», «я». Повсюду угрозы наказанием, рассказы об убийствах, пожарищах и прочее. Не подавляют ли эти строки сознание? Не является ли христианская религия – верой, разобщающей людей, погружающей человека в самого себя? Отсюда столько разочарований, отсюда поиск истины, который приводит православных в различные секты…

 

Мулла Киёмиддин замолчал и испытующе посмотрел на Сергея. Конечно же, в иное время можно было и поспорить с хатибом, но сейчас Сергей слушал его как зачарованный. Он ловил каждое слово как откровение. И хатиб был доволен, он видел, что его рассуждения прочно укладываются в сознание парня, как ложатся воедино каменные плиты, плотно пригнанные одна к другой.

 

Верующие, приходившие в мечеть молиться, видели светловолосого русского парня, работающего в мечети или о чём-то беседующего с муллой Киёмиддином, и вопросительно смотрели на хатиба, но он только многозначительно улыбался, давая понять, что знает, что делает, а раз делает это, значит, это ему нужно.

 

«Приходи молиться вместе с нами», – сказал как-то мулла Киёмиддин.

 

Сергею показалось, что он ослышался.

 

– Но ведь я… – и он запнулся. Хотел сказать, то ли, что я не мусульманин, или, как меня примут остальные, но мулла Киёмиддин опередил его.

 

– Тебя останавливает то, что ты не знаешь наших молитв? Это неважно. Обращайся к Всевышнему со своими раздумьями. И помни, что у Бога нельзя требовать, его можно только просить.

 

И Сергей стал молиться вместе с остальными мусульманами. Он, так же, как и все, опускался на колени, падал лицом на ковёр, пахнущий пылью, и под громкое чтение Корана произносил про себя знакомые с детства молитвы «Отче наш», «Верую» и другие. И довольно скоро убедился, что они никак не вяжутся с иной обстановкой и иным религиозным экстазом. Он сказал об этом мулле Киёмиддину.

 

– Я так и думал, – согласился тот. – Только хотел, чтобы ты сам почувствовал это. Вот тебе тексты наших молитв, они на арабском языке, но написаны русскими буквами. Выучи их, они полностью соответствуют нашей обрядовости.

 

Сергей пробежал взглядом по строчкам.

 

– Но эти тексты мне не понятны, – растерянно сказал он.

 

Мулла Киёмиддин успокоил его

 

– Это неважно. Суть всех молитв одинакова. Мы возносим хвалу Всевышнему за блага, дарованные нам, и просим его уберечь нас от несчастий. Всё дело в искренности, с которой мы обращаемся к Богу.

 

Арабские слова не сразу ложились в память, но парень старался и в дальнейшем уже молился, мысленно произнося иные слова, которые хоть и не понимал, но они действовали на него умиротворяющее и вызывали состояние самоуглублённости.

 

– Не дело это, – сказал один из верующих мулле Киёмиддину с оттенком недовольства. Кафир, неверный, молится вместе с нами, это противоречит законам шариата. Или пусть примет мусульманство, или идёт в свою церковь.

 

Хатиб сдержанно улыбнулся.

 

– В народе говорится: дорогу осилит идущий. Заметь, не торопливый. Не стоит спешить. Этот парень уже на пороге истинной веры.

 

Так прошёл год. Сергей многое повидал в Таджикистане, но друзей так и не приобрёл, поскольку всё время находился в мечети и общался в основном с муллой Киёмиддином и другими служителями. Хорошие, товарищеские отношения сложились у него с муэдзином. Он был ровесником Сергею, худенький, с большими чёрными глазами. К удивлению Сергея, Джабар, так звала муэдзина, помимо исполнения своих обязанностей в мечети учился ещё и в консерватории, на вокальном отделении.

 

Мулла Киёмиддин заметил по этому поводу.

 

– Богу можно служить по разному. Он даровал Джабару редкостный голос и, совершенствуя своё умение певца, наш азанчи совершает богоугодное дело.

 

Джабар был по настоящему верующим человеком, и его убеждённость в величии ислама оказывала своё влияние и на российского парня. В один из дней мулла Киёмиддин, озабоченный больше обыкновенного, позвал к себе Сергея

 

– Оставь все дела, – сказал он. – Тебя хочет видеть глава таджикских мусульман, муфтий Ходжа Сулейман.

 

Сказать, что Сергей изумился, значило бы, не передать и малой толики его состояния.

 

– Меня? Но откуда муфтий знает обо мне?

 

– На то он и наш глава, чтобы знать – что и где происходит, – отозвался хатиб. – Садись в мою машину, Салим отвезёт тебя в муфтият.

 

До того Сергей видел архитектурный комплекс муфтията лишь издалека. Теперь же, стоя возле него, он дивился его оригинальности. Все здания были построены так, чтобы не подавлять верующих, а, напротив, пробуждать в их душах уверенность в величии ислама и незыблемости его учения. Стены высотой в четыре человеческих роста, здание центральной мечети с ослепительно голубым куполом, игла минарета, утопающая в небесной сини, все они были сложены из узорчатого жжёного кирпича. По фризу купола тянулись строки из сур Корана, выполненные арабской вязью.

 

Неуверенно, со стеснённым сердцем, следовал Сергей за Салимом, шофёром муллы Киёмиддина.

 

Во дворе муфтията было полно народа, но особого внимания на русского парня никто не обратил. Прошли по двору, свернули направо, поднялись по ступенькам и оказались в приёмной муфтия, секретарь, мужчина средних лет с бледным лицом, опушённым чёрной бородой и усами, очевидно, был уже предупреждён о приходе Сергея. Не проявив никаких эмоций, он отворил дверь в кабинет, негромко сказал что-то находящемуся там муфтию и жестом предложил Сергею войти. Салим остался в приёмной.

 

Муфтий произвёл на Сергея сильное впечатление. Ему шёл уже шестой десяток лет. Слегка удлиненное худощавое лицо с запавшими щеками – свидетельством воздержания, усы и борода с обильной проседью, глаза, глубоко сидящие в глазницах. Взгляд светло-карих глаз был серьёзным и испытующим.

 

Сергей уже знал, что слово «хаджи» в сочетании с именем означает, что правоверный совершил хадж, побывал в священных городах Мекке и Медине, где протекали жизнь и славные деяния Прока Мухаммеда, выполнил все полагающиеся обряды и поклонился усыпальнице Пророка. Но на голове муфтия была не чалма, а традиционная таджикская тюбетейка, одет он был в чёрный халат поверх белоснежной рубашки.

 

Кабинет муфтия был небольшим. На полу ковёр во всю комнату, напротив окно, в которое вливался солнечный свет. Справа и слева застеклённые шкафы, на полках которых стояли Кораны различных изданий и разных размеров, а также толкования Священной книги учёных-богословов, собрания хадисов, преданий из жизни Пророка Мухаммеда и другая религиозная литература.

 

Муфтий сидел на маленькой скамеечке за невысоким столом, похожим на журнальный, и просматривал какие-то бумаги. Он приподнялся навстречу вошедшему парню, поздоровался с ним за руку и пригласил сесть на такую же скамеечку, стоявшую напротив. Держался муфтий приветливо, и это успокоило Сергея.

 

– Вы, должно быть, привыкли к европейской мебели, – заметил он с улыбкой. – У нас тут другие традиции.

 

– Я знаю, – отозвался Сергей. – Я уже больше года в Таджикистане.

 

– И каково впечатление? – полюбопытствовал глава мусульман.

 

– Восток очаровал меня, признался Сергей. – Я так много узнал и столь многое мне ещё не известно.

 

– Ну, Душанбе – это ещё не совсем Восток. Сказалось влияние русской культуры и жизненного уклада России. Вы ещё увидите подлинно восточные страны, если на то будет воля Аллаха.

 

Муфтий провёл рукой по узкой бороде.

 

– Но перейдём к делу. Вам хочется знать – зачем я пригласил вас к себе?

 

Сергей склонил голову в знак согласия.

 

– Поясню, – продолжал муфтий. – При нашем мусульманском центре действует исламский университет. Студенты изучают не только богословие, но и светские дисциплины. Им необходимо знание иностранных языков и, в первую очередь, русского языка. Мы хотим предложить вам место преподавателя русского языка в нашем университете. Не дело, когда человек с вашим образованием зарабатывает себе на жизнь, моя посуду в столовой или подметая двор в мечети.

 

Сергей расширившимися от удивления глазами смотрел на главу мусульман.

 

– Мне… учить студентов, но вы же совсем не знаете меня?

 

– Достаточно, чтобы счесть вас пригодным для занятий с будущими мусульманскими священнослужителями.

 

– Но разве нет таджиков с высшим педагогическим образованием, хорошо знающих русский язык? – недоумевал Сергей.

 

– Больше, чем достаточно, – усмехнулся муфтий. – Но нам нужен именно русский человек. Более того, не тот русский, который родился и вырос в нашей республике, а именно приезжий.

 

– Но почему?

 

– Наши студенты должны изучать настоящий русский язык, без того колорита, который он приобрёл под влиянием таджикского языка. Это уже специфический восточный русский язык. Таджикские же преподаватели, ведя занятия, будут волей-неволей переходить на родной язык, стараясь объяснить что-либо непонятное. А это вообще излишне и, более того, нежелательно, – пояснил Хаджи Сулейман.

 

Его объяснение показалось Сергею спорным, ведь, проходя в своё время языкознание, он помнил слова преподавателя, что чужой язык легче изучается в сопоставлении с родным. Такие аналогии позволяют быстрее усваивать грамматические особенности чужого языка и запоминать лексику. Но возражать не стал, наверное, у муфтия были свои основания для таких вот рассуждений.

 

Муфтий спокойно разглядывал парня, ожидая его ответа.

 

– Если что-то смущает вас, спрашивайте, – проговорил он.

 

Сергей же молчал, теряясь в размышлениях. Он давно понял, что педагогика – не его призвание, но предложение муфтия было лестным. Оно давало возможность оказаться в самом центре мусульманской религии в Таджикистане, а, значит, глубже изучить её основные положения.

 

– А вдруг я не справлюсь? – спросил Сергей.

 

Муфтий снисходительно усмехнулся.

 

– Главное, чтобы было желание хорошо работать, всё остальное приложится. У нас сильный преподавательский коллектив, всегда помогут и посодействуют. Другое дело, если самому это занятие будет не по нраву. Но никто вас силой держать не будет. Заявление на стол, и свободны.

 

– Я согласен, – решительно проговорил Сергей.

 

– Ну, вот и хорошо, тогда поговорим о деталях. Платить мы вам будем пятьсот долларов в месяц…

 

Парню показалось, что он ослышался.

 

– Пятьсот…

 

– Мало?

 

– Да, нет.

 

После тех денег, которые Сергей получал в столовой и той же мечети, будучи всем и никем, эта сумма показалась ему фантастической.

 

– Обедать можно в нашей столовой, – продолжал муфтий. – Недорого и хорошо готовят. Вон в тех многоэтажках, в ста метрах от нас, много квартир, сдающихся в аренду. Подберите себе подходящее жильё. Если же возникнут другие какие проблемы, обращайтесь без всякого стеснения.

 

Сергея познакомили с ректором университета, степенным мужчиной, в европейской одежде, с аккуратными бородой и усами, а также с завучем. Те, в свою очередь, представили его преподавательскому коллективу. Квартира отыскалась быстро, однокомнатная секция на шестом этаже. Хозяйка жила этажом выше. Сговорились на ста долларах в месяц, и вечером того же дня Сергей перебрался в новое жилище.

 

Мулла Киёмиддин, прощаясь с ним, обнял парня.

 

– Рад был познакомиться и помочь, – сказал он. – Тебе выпал редкий шанс, старайся и, я уверен, ты далеко пойдёшь. – Что значили последние слова, хатиб не пояснил, давая возможность Сергею самому поразмыслить о будущих перспективах.

 

Но пока ему было не до этого. Нужно было показать себя стоящим преподавателем, и Сергей с головой ушёл в обучение студентов. В университете была богатая библиотека с хорошей подборкой литературы на русском языке, все необходимые учебники, и он старательно готовился к занятиям.

 

Работать было легко. Дисциплина в университете была железная, никаких пропусков уроков, никакого невыполнения заданий. После школы такой порядок молодому преподавателю казался даже странным.

 

Сергей старался строить занятия нетрадиционно, так, чтобы у студентов не угасал интерес к его предмету, и, как ему казалось, добивался успеха. Во всяком случае, ректор и завуч хвалили его, а муфтий как-то при встрече во дворе университета, одобрительно проговорил: – Я рад, что не ошибся в тебе.

 

Он впервые обратился к Сергею на «ты», что очевидно значило переход от официальных отношений к более доверительным.

 

Сергей больше не задумывался над тем, почему выбор пал именно на него, хотя в Душанбе были и более сильные учителя русского языка и литературы, и тоже приезжие. Для него главным было утвердиться в новой должности, показать, что он достоин доверия муфтия и руководства университета.

 

Он продолжал учить таджикский и арабский языки, и уже мог сносно говорить по-таджикски, хотя, конечно, до овладения всем богатством этого звучного языка было ещё очень и очень далеко. Знал наизусть молитвы на арабском языке и уже на общих молебнах в муфтияте обращался к Богу как положено и не твердил «Отче наш», как прежде. Исламские каноны прочно укладывались в его сознании и уже определяли и образ мышления, и жизненный уклад.

 

Серей был доволен изменением своей судьбы и уж, конечно, ему и в голову не приходило, что его кандидатура на должность преподавателя в исламском университете была далеко не случайной. Таких претендентов насчитывалось около двух десятков, и каждого тщательно просеивали сквозь сито основательного отбора.

 

Нужен был молодой человек, если не интересующийся исламом, то нестойкий в исконной вере и при этом обязательно европейской национальности. Ему предстояло сыграть роль козырной карты, пусть не очень значительной, в той политической игре, которая начиналась в Таджикистане.

 

Подготовка к изменению существующего строя началась в республике ещё в середине семидесятых годов, когда советская власть казалась незыблемой. Религиозные деятели крупного ранга, получившие высшее образование в странах Ближнего Востока, одновременно являлись и резидентами внешних разведок этих стран. Перед ними была поставлена конкретная цель с одновременной подпиткой крупными денежными вливаниями.

 

Вернувшись в Таджикистан и заняв ключевые посты в религиозных организациях, эти священнослужители начали сплачивать вокруг себя хатибов мечетей, мударрисов в учебных религиозных заведениях, верующих, подвергавшихся тщательной проверке на благонадёжность. Этот круг разрастался, во многих районах образовались подпольные организации, готовые выступить по первому сигналу и начать боевые действия. В соседних исламских странах закупалось оружие и по тайным каналам переправлялось в Таджикистан. Хранилось оно в подвалах мечетей. Создалась парадоксальная ситуация: муллы во время молитв толковали о миролюбии и верности советской власти, и в то же время при их участии готовились боевики и формировались вооружённые подразделения.

 

Горбачёвская перестройка развязала руки религиозным фундаменталистам, которые стремились произвести государственный переворот, захватить власть в стране и начать строительство исламского государства. Уничтожившее Советский Союз Беловежское соглашение стало сигналом к началу активных действий в Таджикистане. В столицу доставляли из отдалённых районов полуграмотных горцев, обработанных в нужном ключе. У здания ЦК Компартии Таджикистана начался бессрочный митинг, выдвигались требования – ликвидировать Компартию, тогдашним правителям уйти в отставку и передать власть народным выдвиженцам, среди которых были те же самые исламские фундаменталисты. Но всё это была подводная часть экстремистского айсберга. Видимая же часть состояла из демократических лозунгов, обещаний превратить Таджикистан в светское, правовое государство, что нимало не соответствовало тайным замыслам лидеров оппозиции.

 

Немалое количество населения республики было настроено просоветски и поддерживало тогдашнего президента и правительство, и было полно решимости не допустить изменения существующего строя.

 

Страсти накалялись, достаточно было запальной искры, чтобы от митингового противостояния перейти к решительным действиям.

 

Участникам антиправительственного сборища платили деньги, на площади установили палатки, в которых они отдыхали, там же на кострах готовилась горячая пища. Уже одно это говорило о том, какие большие средства вкладывались в предстоящую исламизацию Таджикистана.

 

Сторонники оппозиции были и в силовых структурах. Так, в Комитет государственной безопасности поступали сигналы о том, что готовится правительственный переворот и может начаться гражданская война, но сигналы эти не вызывали должной реакции. Делался вид, что ничего особенного не происходит.

 

В столицу республики проникли криминальные группировки. Начались грабежи магазинов, поджоги, дома на центральном проспекте зияли выбитыми витринами, чернели обугленными стенами. Население города оказалось без защиты, его обирали, избивали тех, кто осмеливался противодействовать, убийства стали обыденным явлением, и никаких существенных мероприятий не проводилось.

 

Основной удар пришёлся по русскоязычному населению, до которого никому не было дела. Началось хаотичное бегство из Таджикистана. Бросали квартиры, нажитое имущество, ехали, куда глаза глядят, без всякой надежды хоть как-то устроиться в России, лишь бы спасти жизни свои и своих домочадцев.

 

Исламским фундаменталистам и лидерам оппозиции нужно было сохранить хорошую мину при плохой игре. Рано было раскрывать свои карты, нужно было воцарившийся хаос подать как становление демократических процессов, как-то успокоить то самое русскоязычное население, заверяя в том, что ему ничто не грозит, и Таджикистан как был, так и останется многонациональной республикой. Вот тут и предстояло выйти на авансцену Сергею Арефьеву и другим, подобным ему. Но сперва их следовало подготовить.

 

Сергей видел, что происходит в Душанбе, и ужасался увиденному. На улицах горели опрокинутые автомобили, неопрятные бородатые молодчики взламывали двери торговых центров, грузили товары на машины и увозили в свои районы. Люди отсиживались в своих квартирах, но и там они не были в безопасности.

 

Сергей перестал понимать что-либо. Прежняя романтическая Азия в одно мгновение превратилась в вакханалию насилия и беспредела. В кабинете муфтия непрерывно шли какие-то совещания, при чём в них участвовали лица по одному своему виду далёкие от религиозного благочестия. Во двор заезжали громадные грузовики с кузовами, крытыми брезентом. Из них выгружали длинные зелёные ящики и заносили в подвальные помещения. Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы понять, что это оружие и боеприпасы.

 

Занятия не велись, хотя зарплату Сергей получал регулярно. У него возникло такое ощущение, словно он оказался близ жерла вулкана во время начавшегося извержения. В небо взлетали клубы дыма и пара, огромные камни с грохотом обрушивались на склоны огнедышащей горы, растекалась сжигающая всё на своём пути лава. И при этом совершенно некуда было бежать, и не было никакой надежды на спасение. Сергей уже подумывал о том, что нужно не дожидаться худшего, бросить всё и постараться уехать домой. Он растерялся и чувствовал себя лишним в водовороте событий и превращений. И в этот момент его пригласил к себе муфтий.

 

Он выглядел озабоченным и утомлённым. Лицо осунулось и пожелтело, под глазами обозначились синие круги. Муфтий пристально посмотрел на Сергея и покачал головой.

 

– Я вижу, ты совсем не понимаешь, что происходит в городе?

 

Сергей вздохнул:

 

– Страшно. Грабежи, насилие, гибнут люди. Ну, хорошо, не устраивала прежняя власть, но неужели свергать её нужно посредством беспредела?

 

Лицо муфтия оставалось бесстрастным.

 

– В тебе говорят эмоции, а не трезвый разум. Ты – человек с высшим образованием, ну-ка, вспомни историю России. Сколько она пережила кровавых смут? Один только двадцатый век – революция, затем гражданская война с бесчисленными жертвами, сталинские репрессии с миллионами заключённых… И никто не останавливал их, потому что невозможно было остановить. Когда бурлит вода в котле, накрытом крышкой, неизбежно она будет сорвана, и пар вырвется наружу. Только потом кипение успокоится. Сейчас у нас происходит то же самое. Народное возмущение достигло предела и приняло вот такие формы протеста. Мы контролируем ситуацию, и скоро жизнь в городе войдёт в нормальное русло…

 

Сергей недоверчиво покачал головой. Муфтий досадливо поморщился.

 

– Удобная позиция, что и говорить. Стой со скептической миной на лице и осуждай всех и вся.

 

– А что я должен делать? – возразил парень.

 

– Вот это другой вопрос. Отвечу: помогать нам.

 

– Я? Но как? И что в моих силах?

 

Муфтий не сводил с него пристального взгляда.

 

Многое. Русскоязычное население деморализовано. Уезжают целыми семьями, в то время как они нужны здесь. Ведь это хорошие специалисты, рабочие высокой квалификации. С кем же мы будем строить свободное и суверенное государство? С этими молодчиками, которые бесчинствуют на улицах?

 

Сергей не выдержал.

 

– Но им позволяют бесчинствовать.

 

– Уже нет, – холодно отозвался муфтий. – Мы создаём отряды охраны правопорядка, и они вместе с милицией взяли под свой контроль микрорайоны города.

 

– Наконец-то, – отозвался Сергей. – Но что должен делать я?

 

– Сейчас скажу, – муфтий помолчал, собираясь с мыслями. – Если буду я выступать с обращениями к русскоязычному населению с призывами не паниковать и переждать переходное время, меня просто не будут слушать. Другое дело, коли это будет говорить свой человек по крови.

 

– Значит, я…

 

– Значит, ты, – согласился муфтий. – Телевидение в наших руках, мы предоставим тебе эфирное время. Подумай, что ты скажешь землякам.

 

Услышанное было для парня полнейшей неожиданностью.

 

– Но я… я никогда… Ведь это серьёзно!

 

Муфтий холодно усмехнулся.

 

– Серьёзнее некуда. Ты должен определиться: с кем ты? С теми, кто вроде крыс бежит с корабля, хотя он не тонет, а только поворачивается, чтобы лечь на другой курс? Или с теми, кто взялся строить государство всеобщего благоденствия, без партийной элиты и множества нахлебников?

 

Слова главного священнослужителя отзывались в сознании парня набатным гулом. Неужели ему и впрямь выпала миссия – участвовать в большом и важном деле? Не потому ли он так стремился в Среднюю Азию? Каждому предназначено свыше выполнить в жизни что-то значительное; значит, вот оно то, к чему он призван!

 

И Сергей решительно проговорил.

 

– Я с вами.

 

Муфтий одобрительно склонил голову.

 

– Я рад, что не ошибся в тебе.

 

На другой день Сергея привезли на телевидение. В студии было полно работников, устанавливали свет, камеры, мониторы. Оглушённый и растерянный, Сергей сидел за низеньким столиком вместе с тремя небритыми боевиками в камуфляжной форме. Те начали говорить первыми. Повторяли уже знакомое, что город контролируется силами оппозиции, и больше нет оснований для паники. Да, сейчас трудно, закрыты магазины, перебои с продовольствием. Но хлебокомбинат начал работать, хлеб будут доставлять в микрорайоны на машинах и раздавать населению в зависимости от количества едоков в семье. Ну и так далее.

 

А затем слово предоставили Сергею. Вспотевший, красный от волнения он призывал русскоязычное население не покидать Таджикистан. Русскими для республики сделано многое и предстоит сделать ещё больше, поскольку все вместе: таджики, узбеки, русские, украинцы и другие национальности плечом к плечу будут строить новое, демократическое, светское, правовое государство.

 

Сергей говорил и чувствовал, что его слова звучат неубедительно, и, когда красный глазок на видеокамере погас, что означало конец трансляции, он ощущал себя совершенно выбившимся из сил.

 

Вопреки ожиданию, муфтий одобрил его выступление, сказал, что речь была не шаблонной, от души, однако, больше ничего подобного не предложил, дал Сергею другое задание.

 

Оно заключалось в следующем. Нужно было ездить по микрорайонам, выяснять – в каких домах и квартирах живут русскоязычные семьи и беседовать с ними. Уговаривать, чтобы не уезжали. Сергей отнёсся к этой затее скептически. Если человек решил уехать, его уже никакими беседами не удержишь, тем более, что обстановка в городе тревожная, и когда будет улучшение, никому не ведомо.

 

К удивлению Сергея, русские встречали его неприязненно, не везде пускали в квартиры, а на слова «надо бы поговорить», отвечали молчанием и тут же закрывали перед ним дверь. Парень понял, что выступление на телевидении сработало против него. Теперь его прочно связывали с исламскими фундаменталистами, рвущимися к власти, а перебежчиков, как известно, мало, где уважают.

 

Сергей сказал об этом муфтию, тот согласно кивнул головой.

 

– Напуган народ, нужно время, чтобы всё пришло в норму. – Помолчал и добавил. – Как говорят русские: пуганая ворона куста боится.

 

– И что делать? – спросил Сергей.

 

Муфтий улыбнулся.

 

– Срубить куст, тогда вороне нечего будет опасаться.

 

– Ну а, если серьёзно?

 

– Если серьёзно, тебе нужно принять мусульманство.

 

Муфтий всегда предлагал что-то неожиданное, и Сергей никак не мог привыкнуть к этому. Не мог он сдержать своего изумления и на этот раз.

 

– Мне… мусульманство…

 

– А что тебя так удивляет? – ответил муфтий вопросом на вопрос. –Внутренне ты давно готов к этому, только сознание ещё не вошло в согласие с намерением. Сам посуди: тебя сразу же привлекла мечеть, и ты стал там своим человеком. Учил таджикский и арабский языки, молитвы на арабском языке. Вместе со всеми исполнял религиозные обряды, предписанные исламом, и ничто в тебе не противодействовало этому. Значит, ислам привлекал тебя, именно в нём ты видел духовную опору. Или я неправ?

 

Сергей поразмыслил и признал, что в словах муфтия есть правота.

 

– Ну, вот видишь, – ходжи Сулейман коснулся рукой его плеча. – Осталось сделать последний шаг. Спросишь: зачем тебе это нужно? Объясню. Не нужно быть, как говорил наш великий поэт Омар Хайям, полубезбожником и полумусульманином. Нужно прибиваться к какому-то одному берегу. Ты сейчас в духовном вакууме. Русскоязычное население к тебе относится насторожённо, хотя ты желаешь своим землякам добра. И для мусульман ты иноверец. А чтобы стремиться вместе с нами делать то, о чём я тебе говорил, нужно полностью быть вместе с нами. Прости меня за невольную тавтологию.

 

Сергей ещё раз мысленно отметил – насколько хорошо муфтий знал русский язык. Впрочем, он так же свободно общался с арабами на их родном языке, и без запинок объяснялся с французами.

 

– Убедил я тебя или нет? – без околичностей осведомился муфтий.

 

Сергей терялся в размышлениях. Допустим, станет он мусульманином? Как к этому отнесутся родные, да и все те, кто знал его в Подмосковье? Не возникнет ли между ними отчуждение? Но, с другой стороны, ходжа Сулейман прав: если хочешь сделать что-то полезное, нужно быть с теми, кто привлекает тебя, на чьей стороне сила.

 

И Сергей коротко ответил: – Убедили.

 

Принять мусульманство оказалось несложным. Достаточно было в присутствии трёх свидетелей произнести формулу исламской веры: «Свидетельствую, что нет Бога, кроме Всевышнего Творца, и Мухаммед – посланник Его».

 

Оставалось ещё обрезание крайней плоти, но и эту процедуру Сергей перенёс стоически, под одобрительные возгласы собравшихся. Мусульманское имя ему дали Сиродж Орифи, сходное с Сергеем Арефьевым. Сергей знал, что все таджикские имена переводятся на русский язык. Так Сиродж – значило светильник, Орифи – знающий, мудрый. Впрочем, и, так называемые русские имена, в основном, являющиеся греческими, тоже имели свои значения. Другое дело, что не все мы знаем их.

 

С того дня ходжа Сулейман приблизил Сироджа к себе. Разрешил принимать участие в совещаниях, проводившихся в его кабинете, правда, кроме особо секретных, на которых обсуждались стратегия и тактика фундаменталистов. Давал различные поручения, подчёркивая их важность, и Сиродж Орифи старательно выполнял их. Не все знали о его превращении, славянская внешность Сироджа кое-где вызывала недоумение, но когда всё выяснялось, к нему относились доверительно. Правда, были отдельные религиозные фанатики, которые всё равно видели в нём неверного, кафира, и проявляли к нему заметное предубеждение, но Сиродж надеялся, что рано или поздно оно изживётся. По-русски он теперь почти не разговаривал и сам чувствовал, что с каждой неделей изъясняется на таджикском языке всё свободнее.

 

Между тем, обещанное спокойствие в республике не наступало, более того, обстановка накалялась с каждым днём. В южных регионах формировались проправительственные вооружённые подразделения, исламские фундаменталисты спешно вооружали свои, и образовалась та самая критическая масса, которая неизбежно должна была разрешиться взрывом.

 

И этот взрыв произошёл, началась кровопролитная гражданская война. Вооружённые столкновения перешли в масштабные действия. Обе стороны старались укрепиться в Душанбе, а для этого нужно было преградить доступы к столице.

 

Муфтий позвал к себе новообращённого мусульманина.

 

– Вот что, Сиродж, – сказал он. – Твой старый знакомый, мулла Киёмиддин, стал полевым командиром. У него уже больше ста человек. Ты поступаешь в его распоряжение. Мы перебрасываем отряд в Вахшскую долину. Нужно будет перекрыть дороги, ведущие к Душанбе, и удерживать их. Завтра утром отряд выступает. Он разместился в знакомой тебе мечети.

 

И снова Сергей онемел от услышанного.

 

– Я должен буду воевать? – с трудом проговорил он.

 

Муфтий окинул его хмурым взглядом.

 

– Ты забыл – кто ты теперь? Первейшая обязанность мусульманина – подчиняться своему шейху и бороться за веру. Те, кто противодействуют нам – безбожники, хоть и называют себя правоверными. Сражаться с ними, уничтожать их – богоугодное дело. Отправляйся в отряд, не медли.

 

Только теперь Сергей понял справедливость истины: коготок увяз, всей птичке пропасть. Изучение основ ислама и даже принятие мусульманства, казавшиеся ему романтическими приключениями, обернулись смертельно опасной стороной. Но отказаться возможности не было. За неповиновение муфтию могли расстрелять тут же, во дворе духовного управления, телохранители и боевики ходжи Сулеймана были людьми серьёзными, и нажать на спуск автомата для них было обыденным занятием.

 

Вахшская долина начиналась сразу же за перевалом Фахрабад. Дорога уходила круто вниз, петляя между пологими холмами, затем ныряла в глубокое ущелье, а потом уже тянулась ровной лентой по равнине, на которой расположились селения, виноградники, хлопковые поля.

 

Стояла ранняя весна. В Душанбе ещё шли дожди, погода непрестанно менялась, и на склонах высоких гор толстыми пластами лежал снег. А тут, в долине, защищённой со всех сторон зубчатыми хребтами, было тепло и солнечно. Зелёная трава волнами накатывала на скальные выступы, и ветерок нёс запахи разбуженной земли, пряной зелени и первых цветений. И никак картины ожившей природы не вязались с реалиями развернувшейся тут войны.

 

Отряд муллы Киёмиддина обосновался в ущелье, там, где дорога сжималась до узкой ленты, и обойти отряд не было возможности. Скалы служили естественным укрытием, уже были отбиты несколько попыток проправительственных сил вырваться из долины и пройти в Душанбе.

 

В школе Сергей на уроках военного дела изучал автомат Калашникова и даже стрелял холостыми патронами. Но одно дело игра в солдат, и совсем другое – настоящие боевые действия. Уши закладывало от грохота автоматных очередей, гулко, со вспышками рвались гранаты, едкий дым заволакивал ущелье. В глазах расплывались разноцветные круги, трудно было дышать, грудь болела от кашля. Он стрелял, сам не зная куда. Лишь бы его не заподозрили в трусости.

 

«Э-э, так дело не пойдёт, – бородатый Фархад отобрал у Сергея автомат. – Никаких патронов не хватит. Давай, я буду тебя учить».

 

И начались уроки военной грамоты. Фархад показывал, как нужно целиться, как стрелять одиночными выстрелами, а как короткими очередями. Потом пришла очередь пистолета, а дальше гранатомёта, поистине страшного оружия. Примерно через месяц Сергей стрелял осознанно, тщательно выбирая цели. Меньше всего ему хотелось убивать кого-либо, но отсидеться не было возможности, мулла Киёмиддин за ним присматривал. Одно утешало: близкого соприкосновения с противниками не было, а издалека перемещающиеся фигурки казались ненастоящими, и Сергей палил по ним, не испытывая угрызений совести.

 

Дни мелькали, как картинки в калейдоскопе. Теперь уже отряд перемещался по долине. Солнце припекало, боевики загорели, камуфляжная форма выцвела и от пота коробилась на спине. Все обросли бородами, вид у них был пугающий. Сергей ничем не отличался от остальных в отряде, разве что борода была светло-русой. Он похудел, исчезла округлость щёк, взгляд сделался мрачным и насторожённым. Война затянула его в свой водоворот, и от прежнего мягкого и деликатного Сергея Арефьева не осталось и следа. Он стал настоящим боевиком оппозиции, безжалостным и решительным. Отряд нёс ощутимые потери, но пополнялся молодыми горцами из дальних селений, религиозными фанатиками, одурманенными фундаменталистской идеологией. Не было никакого понятия о гуманности. Пленных пытали, убивали изощрённо, причиняя страшные мучения. Впрочем, такую же жестокость проявляла и противная сторона. Это была война не за победу, война на взаимное истребление.

 

Сергей перестал задумываться: кто прав, а кто нет? Он стал мусульманином уже по убеждению и сражался с теми, кто не хотел видеть государство, в основе которого лежали бы законы шариата. Единственное, в чём он не мог пересилить себя, это в издевательствах над пленными. Он видел арабского наёмника Хаттаба, о котором впоследствии столько писали и говорили российские средства массовой информации. Обросший волосами, с леденящим неподвижным взглядом, араб был поистине исчадием ада. В Таджикистане он переходил из отряда в отряд, призывая не жалеть сил в борьбе за истинную веру. В его руках взорвалась мина, которую он закладывал под полотно дороги. Ему искалечило правую руку, и от того Хаттаб сделался ещё страшнее. Он резал пленных живыми на куски, и от их воплей, вида и запаха крови получал истинное наслаждение. Сергей боялся этого человека и старался держаться от него подальше. И араб тоже не доверял светловолосому моджахеду, русские были для него злейшими врагами и оставались такими, даже если становились мусульманами.

 

И лишь иногда в душе Сергея искрами вспыхивало раскаяние. Он понимал, что, проявив слабость, оказался не там, где должен был быть, и не с теми, с кем должен был быть. Но хода назад не было. Стремнина гражданской войны влекла его по перекатам кровавых будней.

 

Он видел картины, от которых леденела кровь, и мутилось сознание. В заложники захватили четыреста сотрудников Комитета государственной безопасности. Им предложили или пополнить отряды оппозиции, или умереть. Те выбрали второе. Им связали руки колючей проволокой, уложили штабелями в траншею и живых засыпали землёй. Или сооружали «живые виноградники». В тех селениях, жители которых не поддерживали исламских фундаменталистов, отбирали годовалых детей и подвешивали их за ноги на виноградные шпалеры. Дети заходились от плача, а матери сходили с ума. Пленных избивали до полусмерти, выкалывали глаза, раздевали догола и бросали в безводной степи. Они брели, сами не зная куда, по сухой верблюжьей колючке, пока не падали на землю и не умирали от зноя и жажды.

 

И никто из боевиков не считал это зверством, напротив, старались придумывать изощрённые пытки и похвалялись этим друг перед другом.

 

Летом Вахшская долина походила на раскалённый котёл. Струилось зыбкое марево, искажая перспективу, холмы выгорели и напоминали спины лежащих верблюдов. Горячий воздух обжигал гортань, шевелил стебли сухой колючки, и еле слышный шелест лишь оттенял звенящую тишину. Воды не хватало, мучительно хотелось пить, но, если даже и удавалось напиться, то облегчения это не приносило. Выпитая влага испариной выступала на теле. От неё одежда покрывалась соляными разводами, на коже появлялись кровоточащие расчёсы.

 

Время потеряло свои привычные измерения. Световой день тянулся бесконечно, солнце белёсым шаром застывало в зените, и от его палящих лучей нигде не находилось укрытия. Камуфляжная форма выгорала до белизны, обувь рассыхалась и громыхала, как деревянные колодки. Не приносили облегчения и короткие ночи. Они были полны нестерпимой духоты. Прокалённая за день земля отдавала свой жар тёмному небу с бесчисленными россыпями мерцающих звёзд. Казалось, они иронически помигивают людям, которые не нашли себе другого занятия, как только уничтожать себе подобных.

 

Сергей слышал в прошлом восточную легенду. Когда человек начинает творить неправедные деяния, то Всевышний предупреждает его об этом тем, что лишает его тени, ибо тень в знойной Азии всегда спасение для кого-то. И парень видел, что ни он сам, ни его собратья по оружию не отбрасывают тени, поскольку солнце стояло прямо над головами и безжалостно вонзало в людей пылающие копья своих лучей. И тогда он впервые подумал, что та война, в которой они участвуют, неправедна, и добром для них она не закончится.

 

Днём оцепенение охватывало и долину, и всё, что в ней ползало и летало, и сами, противостоящие одна другой стороны. Боевые действия велись теперь вечерами и по ночам. Грохотали автоматные очереди, трассирующие пули разноцветными пунктирами пронизывали окрестности, глухо рокотали пулемёты. Но стрельба была бесприцельной и особого урона никому не приносила.

 

Сергей Арефьев воевал уже три года. По-русски говорить не приходилось, и как-то он поймал себя на том, что даже думать стал таджикскими словами. Отряд муллы Киёмиддина хаотично перемещался по долине, часто ночевали в селениях, и тут боевики давали себе волю. Заходили в жилища, обшаривали все углы и забирали всё, что представляло собой хоть какую-то ценность. Уводили с собой девушек или молодых женщин и, вдоволь натешившись с ними, выгоняли, а, случалось, и пристреливали, если наталкивались на сопротивление.

 

Сергей и тут не мог себя пересилить. Чужие вещи, казалось, жгли ему руки, а испуганные, заплаканные лица насилуемых женщин снились ему по ночам.

 

– Ты, Сиродж, хочешь быть лучше нас, – заметил ему как-то бородатый Фархад. – Только зря стараешься. Твои руки уже в крови, а, значит, врата рая для тебя закрыты.

 

– Зато адские врата быстрее распахнутся, – попробовал отшутиться парень, но шутка его фундаменталистами не была принята.

 

Боеприпасов не хватало, и мулла Киёмиддин приказал экономно расходовать патроны. Начались трудности с продовольствием, окрестные кишлаки обобрали до нитки и до последнего зерна, больше брать было нечего. Обносились, одежда зияла прорехами, и оппозиционеры больше походили на бродяг, чем на удачливых защитников вечных истин. Отряд больше не пополнялся, боевиков осталось меньше половины, и противостоять давлению проправительственных сил уже не было возможности. Отступали, с каждым днём всё больше приближаясь к чернеющей гряде гор.

 

Мулла Киёмиддин уже ничем не напоминал прежнего аккуратного и благожелательного священнослужителя. Обросший волосами, с тёмным от загара лицом, он сделался злобен и криклив, придирался к каждой мелочи, и Сергей подумал, что попытку исламских фундаменталистов захватить власть в республике в свои руки, можно считать проваленной. Самое разумное было бы прекратить эту бессмысленную войну и завершить дело миром, но с кем и как, этого себе не представлял, слишком малой располагал информацией. Естественно, что мулла Киёмиддин знал больше, к нему часто приходили связные. Но полученной информацией предпочитал ни с кем не делиться.

 

Вечером, сидя у костра, мулла Киёмиддин провёл со своим воинством короткую беседу.

 

– Значит так, – сказал он, обводя всех ускользающим взглядом. – Нам предстоит тактическая перегруппировка. С завтрашнего дня начнём отходить к Нуреку, обойдём его стороной и по горным тропам уйдём в Гарм. Там остановимся на какое-то время.

 

– А что случилось? – осведомился кто-то из боевиков, плохо различимый в темноте. Колеблющиеся языки пламени лишь иногда высвечивали бородатые угрюмые лица. Сизый дым клубился над головами, сливался с мраком и, чудилось, ещё больше усиливал его.

 

Мулла Киёмиддин устало потянулся.

 

– Вы же сами видите, в Вахшской долине нам оставаться бессмысленно. Не скрою, на помощь противникам пришли российские спецназовцы, и нам против них не выстоять. В Гармском районе мы можем укрыться в горах, кроме того, там получим помощь от афганских моджахедов. Должен прийти караван с боеприпасами, оружием и одеждой.

 

– Спецназовцы нас и там достанут, – послышалась негромкая реплика.

 

Мулла Киёмиддин злобно ощерился, рывком подтянул к себе автомат.

 

– Я вижу, кто-то разговорился. Могу заткнуть рот пулей.

 

Молчание стало ответом на первый выпад командира отряда. Посидев ещё немного у костра, боевики разошлись кто куда, устраиваясь на ночлег.

 

Город энергетиков, Нурек, хорошо просматривался с гребня перевала.

 

– Двигаться цепочкой, – распорядился командир отряда. – За городом спустимся в ущелье и пойдём понизу.

 

– Мне кажется, лучше так и идти по горам, – подал голос Сергей. – За нами тянутся преследователи. Стоит им только поравняться с нами, и они сверху перестреляют нас, как куропаток. В ущелье опасно. А тут мы можем издалека заметить их и спуститься на левый склон или на правый, пропустить их, а потом ударить в спину.

 

Парень впервые осмелился не согласиться с муллой Киёмиддином.

 

Тот поразмыслил.

 

– Правота есть в твоих словах, Сиродж, – мотнул головой командир. – Даю в твоё распоряжение десять боевиков. Будете следовать за нами поодаль. Если что, вы и примете бой с преследователями.

 

Отряд ушёл вперёд, Сергей с боевиками отстал на километр.

 

Они шли по верху горной цепи, осматриваясь по сторонам. Вид отсюда открывался изумительный. Сергей знал, что почти вся территория Таджикистана покрыта высокими горами, и только семь процентов занимают долины. Но одно дело – знать, другое – увидеть собственными глазами величественную картину каменных хребтов, ощетинившихся зубчатыми вершинами. На склонах многих из них лежал снег, так и не растаявший за лето. Из-под порыжевших холодных пластов вырывались водные потоки и водопадами обрушивались в низину, сливаясь в ущельях в быстрые реки.

 

Тут, на высокогорьях, осень давала о себе знать. Порывами налетал холодный ветер, шелестел зарослями кустов шиповника, усыпанных оранжевыми и красными ягодами. Виноградные лозы с пожухлыми листьями оплетали кустарники, образуя непроходимую чащобу. Немного ниже высились исполинские деревья грецкого ореха, а на скалах, как часовые, виднелись деревца пряной арчи. Это было царство растительного мира и потрескавшихся от зноя и морозов чёрных скал.

 

Идти было трудно, колючки цеплялись за одежду, иные скалы нависали над обрывами, и приходилось тесно прижиматься к ним, чтобы миновать опасное место. На щебневых осыпях легко было поскользнуться, и тогда падение в бездну было неминуемо.

 

Шедший позади худощавый Мирсаид негромко свистнул и предостерегающе поднял руку. Остановились и, прячась за каменными обломками, стали осматривать горный склон. Послышались едва различимые голоса.

 

«Погоня, – подумал Сергей, – догоняют нас. Идут отдохнувшие, налегке».

 

Оторваться не удастся. Следует укрыться понадёжнее, подсчитать количество преследователей и навязать им бой.

 

Так и сделали. Между скалой с одной стороны и зарослями шиповника и барбариса с другой змеилась узкая тропа. Преследователи пойдут по ней. Одну пятёрку Сергей расположил за скалой, другую разместил поодаль в зарослях. Когда вражеские бойцы дойдут до скалы, они окажутся между группами засады и тогда можно будет расстрелять их в упор.

 

Преследователей насчитали пятнадцать человек. Молодые, в новой камуфляжной форме, вооружённые десантными автоматами. В бинокль они рассмотрели идущий далеко впереди отряд муллы Киёмиддина, а вот боевого прикрытия не заметили, мешали скалы, и потому двигались беспечно, громко переговариваясь, захваченные азартом погони.

 

Автоматные очереди зазвучали для них неожиданно. Их расстреливали с двух сторон и с верха скалы, а они теснились на узкой тропе, сползали по осыпи и не могли оказать достойного сопротивления.

 

Бой длился всего полчаса. Все преследователи были убиты, из боевиков Сироджа не пострадал никто, лишь только Мирсаиду пуля задела щёку, оставив на ней кровавую полосу.

 

Собрали оружие, с убитых сняли крепкие ботинки, кое-что из одежды, забрали продукты, а тела побросали на осыпь, они заскользили по ней, увлекая за собой крупные камни, и вскоре в провале, далеко внизу, загрохотала лавина, засыпая погибших толстым слоем щебня и скальных обломков.

 

Боевики хвалили Сергея. «Хороший командир!» – проговорил бородатый Фархад. И сам Сергей тоже был доволен, его уже давно не мучило раскаяние за то, что приходится убивать таких же, как он сам, простых парней, втянутых в опаляющее горнило гражданской войны. Жители Таджикистана разделились на своих и чужих, и не было в этой несложной арифметике места прежним человеческим чувствам. Он был уже не Сергеем Арефьевым, а боевиком исламского толка Сироджем Орифом, и не ощущал к бойцам проправительственных отрядов ничего другого, кроме ненависти, и стремился уничтожать их. Как можно больше. Он уже искренне полагал, что в основе нового государства, которое они создают в Таджикистане, должны лежать ясные и вдохновляющие истины ислама, которые скрепят общество посильнее цемента, а всех верующих мусульман превратят в братьев.

 

Отряд муллы Киёмиддина больше не преследовали, и боевики добрались до Гармского района без всяких осложнений. Тут Сергей увидел могучие горные цепи во всём их величии. Они походили на морские волны, которые взметнулись к небу, да так и застыли, не в силах противостоять холоду высокогорья. Горы сжимали узкое плоскогорье, на котором разместилось селение, словно давая понять людям, что им отведено небольшое жизненное пространство и нечего претендовать на большее. Вечные снега контрастировали с синевой неба, скудной расцветкой каменных исполинов и ярким разнотравьем альпийских лугов, стремившихся до последнего противостоять осени.

 

Величие природы завораживало, и Сергей не мог налюбоваться открывшимися пейзажами. Урочище называлось Гарм, что значило тёплый, и никто не мог объяснить сути этого определения. Летом тут было прохладнее, чем в долинах, а зимы по своей суровости могли поспорить с российскими.

 

Гражданская война давала о себе знать гулом иногда пролетавших поодаль вертолётов, звуками едва различимых орудийных выстрелов, но прямых столкновений с проправительственными подразделениями пока не было.

 

Район был богатый. Сады и огороды давали обильные урожаи фруктов и овощей, выращивали тут картофель и зерновые. Боевики не голодали, правда, Сергей видел, что горцы совсем неохотно делятся продовольствием с засевшими тут отрядами исламских фундаменталистов. Оно и понятно, изобилие достигалось трудом своих рук и вовсе не предназначалось для содержания сотен нахлебников. Прежде горцы вывозили часть урожая в города, где продавали, и на вырученные деньги закупали себе всё необходимое – одежду, домашнюю утварь, ткани, словом, всё то, что производилось на промышленных предприятиях. Другая часть урожая шла на пропитание семей до следующей осени. Теперь же денег не было, война отрезала путь в столицу республики, а едоков прибавилось настолько, что до следующего урожая можно было и не дотянуть. Потому горцы без особого дружелюбия относились к непрошенным гостям, да, признаться, и не разделяли их смутной идеологии. К удивлению Сергея, в Гарме было сильное тяготение к России, его с жадным любопытством расспрашивали о тамошней жизни, старались говорить с ним по-русски, хотя он уже довольно сносно изъяснялся на таджикском языке. И постоянно задавался один и тот же вопрос: когда восстановят Советский Союз? Сергей отвечал, что вряд ли это произойдёт в ближайшем будущем. Тогда его собеседники хмурились и прерывали разговор.

 

Боевики дурели от безделья. Шатались по селению, заходили в дома и прихватывали то, что по их разумению, плохо лежало, приставали к женщинам, и уже было несколько случаев изнасилований и даже убийств. Никакого правосудия не осуществлялось, автомат был самым весомым аргументом при улаживании противоречий. Просто решали вопрос и с мясом, вытаскивали из подворий гармцев баранов и коз, а то и корову, гнали к себе во дворы, там пристреливали и разделывали туши. Шкуры и внутренности бросали на задах, а то и среди деревьев, там они и гнили, отравляя воздух смрадом. Отношения между гармцами и боевиками накалялись. Мулла Киёмиддин пытался навести порядок, но в мирной обстановке к его голосу не прислушивались, и он махнул рукой, предоставив событиям развиваться своим ходом.

 

Врождённое чувство справедливости ещё не изжилось в душе российского парня. Он пытался остановить мародёрство, взывал к рассудку собратьев по оружию, ругался с ними, а однажды их перебранка с бородатым Фархадом едва не завершилась перестрелкой. Боевики смотрели на район, как на захваченную территорию, и соответственно вели себя победителями. «Гармцы не хотят воевать в наших рядах, – сказал один из фундаменталистов. – Так пусть содержат нас и помалкивают. Будет хуже, если сюда придут афганские моджахеды. Тогда узнают, что такое рабство».

 

…Обещанные поставки из Афганистана не приходили. Говорили, что препятствуют российские пограничники. Они для всех были, как бельмо на глазу. Наркотики просачивались через границу слабой струйкой, контрабандисты перебирались в Таджикистан с большим трудом, а о том, чтобы проводить караваны с оружием, воинским снаряжением и боеприпасами, и речи не было. У всех была одна мечта: избавиться от российских «погранцов» и взять контроль над границей в свои руки. «Вот тогда бы зажили», – как-то мечтательно сказал мулла Киёмиддин.

 

 Зима стала суровым испытанием для исламских боевиков. Снег шёл крупными хлопьями, перевалы закрылись, морозы сковали реку, лишь на стрежне вода выбивалась из-под серебристого покрова и снова замерзала, образуя причудливые наледи. Тёплую одежду опять-таки отбирали у горцев, по пять-шесть человек перебрались в их дома, невзирая на протесты хозяев, и там сидели у очагов, глядя на пляшущие огненные языки. Дров не хватало, и тогда стали рубить фруктовые деревья, оголяя просторные сады. У Сергея сердце сжималось, когда он видел эту картину.

 

 Ничто не нарушало мерный ток жизни в далёком высокогорье. Неподалеку горные массивы прорезали глубокие ущелья, поросшие боярышником, грецким орехом, барбарисом и дикой вишней. Тут в изобилии водились кабаны и куропатки. Сергей уговаривал кое-кого из приятелей поохотиться, ходили в горы, но походы редко кончались удачей. Свинину мусульманам есть запрещено, а куропатку из автомата подстрелить трудно, нужна дробь, охотничьих ружей и припасов к ним в селении не было. Да и ходить по ущельям было сложно, снега навалило по пояс, и гуляли по ним сквозные ветры, от которых не защищали даже ватные халаты. На том охотничьи вылазки и закончились.

 

 Безделья Сергей не признавал, сказывался жизненный уклад в российском селе. Помогал хозяевам дома, в котором прижился, ухаживать за скотиной, рубил дрова, ходил за водой на реку. Сам себе подыскивал работу. Этим вот ясным морозным утром, вооружившись широкой деревянной лопатой, отбрасывал в сторону снег, очищая двор от смёрзшихся пластов.

 

 В ворота постучали, со скрипом отворилась дощатая калитка, и в её проём протиснулись трое стариков. Одеты были причудливо, головы обмотаны платками, зябко ёжатся, не сразу и разглядишь – кто есть кто. В переднем Сергей узнал старейшину Нурали-бобо, дедушку Нурали. Горцы его уважали за справедливость и спокойный нрав, но теперь, когда в Гарме обосновались боевики, к словам старейшины уже не прислушивались.

 

 – Нам, вообще-то, ты, сынок, нужен, – проговорил Нурали-бобо.

 

Сергей изумился.

 

 – Я? Что-нибудь случилось?

 

 Нурали-бобо провёл ладонью по окладистой седой бороде.

 

– Это как посмотреть… Дело к тебе есть.

 

Старики дружно мотнули головами, подтверждая слова старейшины.

 

– Тогда прошу в моё жилище.

 

Сергей повёл стариков в пристройку, служившую и комнатой для гостей, и хранилищем всяких ненужных вещей.

 

– Только у меня холодно, – предупредил он гостей.

 

– У кого теперь тепло, – вздохнул худой старик с крючковатым носом. – У всех души остыли.

 

Сели в комнате на ветхие одеяла. Нурали-бобо прочитал короткую молитву, провели по лицам раскрытыми ладонями в знак очищения.

 

– Извините, нечем угостить вас, – посетовал Сергей. – Сейчас попрошу хозяина хоть воды вскипятить. Не чай, но согреемся.

 

Нурали-бобо остановил парня прикосновением руки к плечу.

 

– Потом, сынок, пока согреемся разговором.

 

Старики помолчали, разглядывая парня, его худощавое, обветренное лицо, со светлой бородой и усами.

 

– Нам ты нужен вот зачем, Сироджджон, – первым заговорил Нурали-бобо на правах старшего. – Гарм – селение большое, каждый день возникают какие-нибудь неожиданности, а решать их некому. Наш прежний председатель сельсовета Табаров, да подстелет ему под голову свой хвост самый смрадный из шайтанов, убежал в Афганистан и прихватил все деньги, какие были в кассе. Остались только сейф и печать. Нет руководителя в Гарме, а очень нужен человек, который бы заботился обо всех нас, власть нужна. Без власти общество – всё равно, что отара без чабана.

 

Сергей слушал старика, и на лице его явственно проступало недоумение.

 

– Всё это понятно, но при чём здесь я?

 

– Вот мы и хотим, чтобы ты стал нашим председателем, – завершил свою речь Нурали-бобо.

 

Если бы сейчас разом исчезла серая пелена туч, завесившая горы, засияло солнце, и зной обрушился на застывшую землю, Сергей и то бы меньше удивился. Сказать, что слова Нурали-бобо привели его в крайнее изумление, значило – не передать и малой доли того чувства, которое охватило его в этот момент.

 

– Я… председателем…

 

– Ты, ты, – разом подтвердили старики, снова разглаживая окладистые бороды, точно этот жест служил самым весомым аргументом.

 

– Но почему я? И это говорите вы, старейшина селения?

 

– Сейчас объясню, – Нурали-бобо сел поудобнее. – Прежнего государства нет, всё стало с ног на голову. Кто считается с возрастом, нашими традициями? Никто. У кого оружие, тот и начальник. Мы присматривались ко всем боевикам и поняли, что лучше тебя нет. Ты – скромный, не грабитель, если и берёшь что-то, то стараешься отработать. Остальные – не такие. Грубые, наглые…

 

Старик помолчал

 

– И потом, ты – русский, – Сергей хотел что-то сказать, но Нурали-бобо остановил его жестом руки. – Сперва послушай. Ты хоть и стал мусульманином, но по крови остался русским. Или я ошибаюсь?

 

– Нет, не ошибаетесь, – согласился Сергей. – Веру можно сменить, но национальность нет. Иначе получится предательство. Измена своему народу, матери, которая произвела на свет и вырастила.

 

– Вот и я говорю, – подхватил Нурали-бобо. Для нас важно, чтобы председателем сельсовета был русский.

 

– Но почему? – услышанное никак не укладывалось в сознании парня.

 

– Сынок, ты же знаешь. Какой наш народ? Большие семьи, много родственников, местничество. У нас сразу при знакомстве спрашивают – откуда ты, из какого района? Не кто ты, что из себя представляешь. А откуда? Становится наш человек председателем, и началось, сразу его окружает родня. Тому должность, этому должность, каждый тащит, что может домой, и никто ни за что не отвечает. В народе говорят: птичка по зёрнышку клюёт и всегда сыта. А если таких птичек целая стая. Никакого зерна не хватит. Потому мы и хотим, чтобы ты стал председателем нашего сельсовета. У тебя нет родственников, значит, никого не нужно будет пригревать за счёт народа. Значит, ты будешь заботиться о людях, думать о них, помогать им в беде. Я понятно объяснил?

 

Нурали-бобо испытующе устремил глаза на светловолосого парня.

 

Сергей пытался возражать, но старик привёл ещё один весомый довод.

 

– Вот скажи, ты бы смог, как прежний председатель, украсть общественные деньги и убежать за границу?

 

– Никогда! – в голосе парня прозвучала такая искренность, что старики переглянулись и довольно заулыбались.

 

– Об этом мы и говорим.

 

– Но мне ещё нет и тридцати лет…

 

Нурали-бобо расчесал пальцами бороду и вздохнул.

 

– Когда-то и мне не было тридцати.

 

После часа уговоров и отказов Сергей вынужден был согласиться.

 

– Только вы будете помогать мне, – выдвинул он своё условие. – И потом я должен буду посоветоваться с муллой Киёмиддином.

 

– Помогать мы тебе, конечно, будем, – согласились старики, – а мулла уже всё знает. Мы рассказали ему о нашем замысле, и он одобрил его.

 

Так Сергей Арефьев, он же Сиродж Орифи, стал председателем Гармского сельсовета. Его контора представляла собой строение из пяти комнат, сложенное из камня, оштукатуренное и побеленное. Извёстка, правда, кое-где осыпалась, и виднелись рыжие пятна глины, смешанной с мелко нарубленной соломой. Зиял открытой дверцей массивный сейф, выкрашенный голубой краской, ключей не было, на полке сиротливо лежала печать. Это было всё сельсоветское имущество, включая дощатый стол и два стула. Комнаты были изрядно замусорены, и Сергей принялся за уборку. Побрызгал полы водой и вымел их, протёр окна, удивляясь тому, что стёкла уцелели. Одну из комнат приспособил под кабинет, в дальней решил ночевать, что делать с остальными, пока не придумал.

 

Наутро провёл первое совещание. Собрал самых уважаемых людей селения, пожилых мужчин и стариков. Обговорили, что нужно делать в первую очередь. Вопросов было так много, новый председатель не успевал записывать. Во-первых, нужно было прекратить рубку деревьев в садах, иначе осенью гармцы останутся без фруктов. Во-вторых, придумать, чем отапливаться, если не трогать деревья. В-третьих, возобновить занятия в школе, а это снова топливо. В-четвёртых… В-пятых…

 

И Сиродж Орифи стал работать. Самое удивительное, что жители Гарма отнеслись к нему серьёзно. В сельсовет с самого утра тянулись люди. Только и слышалось: Раис, значит, председатель, помогите… Раис, а с этим как быть… Раис-ака, без вас не решить…

 

Голова шла кругом, хорошо, что еду ему приносили прямо в контору все жители селения по очереди. Натащили и курпачей, длинных узких одеял. Сергей настелил их одно на другое. Остальные наваливал на себя. Но всё равно мёрз долгими зимними ночами. Вставал и бегал по комнате, чтобы хоть как-то согреться.

 

А вокруг лежал снег метровой толщины. Казалось, горы просели под его тяжестью. Безмолвие царило в этом отдалённом крае. Лунный диск походил на глыбу льда. От его света повсюду разливалось призрачное мерцание. Сергей подумал, что время и расстояние тут тоже смёрзлись и перестали существовать. Все жили только одним днём. Никаких вестей ниоткуда не поступало, и никто не знал, что делается в республике, кто взял верх в затянувшейся войне, и какая установлена власть.

 

Впрочем, самому Сергею было не до этого. Он разделил дела на первоочередные и второстепенные, и методично добивался их выполнения. Нужно было решить вопрос с обогревом жилищ. Неподалеку от Гарма в ущелье выходил наружу угольный пласт, но тропа к нему была завалена снегом. Сергей собрал бригаду из крепких мужчин, за неделю расчистили тропу, кирками долбили уголь, насыпали в мешки и везли на ослах в селение. В домах потеплело, начались уроки в школе, и в конторе сельсовета тоже запылал очаг, правда, потом, когда углём обеспечили всех остальных.

 

По инициативе председателя создали резервный запас продовольствия из добровольных пожертвований. В селении были бездетные старики и старухи, вдовы с детьми, потерявшие в войне мужей, им и выделяли продукты. Возобновила работу милиция, в Гарме сократились воровство и грабежи. С боевиками, обижавшими население, Сергей говорил сам, как их недавний товарищ по оружию, и к его увещеваниям они прислушивались. Помогал и мулла Киёмиддин, взявший на себя обязанности имама в сельской мечети. Её восстановили, и проповеди священнослужителя о необходимости быть братьями в трудное время тоже оказывали своё влияние.

 

Новый Раис забыл о своём возрасте. Он искренне стремился помочь людям, и меньше всего думал о себе. Оказалось, что у него есть организаторский талант, выдумка и предприимчивость. А тут ещё в Гарм пробилась колонна грузовиков российской дивизии. Привезли гуманитарную помощь: муку, масло, рис, сахар и чай, тёплые вещи и одеяла, медикаменты и многое другое. Продукты и вещи распределяли строго по списку, в первую очередь остро нуждающимся. Распределение производилось открыто, они же и контролировали раздачу гуманитарной помощи.

 

Сергей был сторонник предельной гласности. Больше всего он опасался, чтобы не подумали, что он злоупотребляет властью и что-то из привезённого забирает себе больше, чем положено одному человеку. Для себя он не требовал никаких льгот и привилегий. Его деятельность вызывала одобрение сельчан. Нурали-бобо как-то вечером, сидя в конторе у жарко пылающей печи, обратился к Сергею – Раис, и это для парня было высшей оценкой его дел и поступков.

 

Командир армейской колонны, капитан Терёшин, худощавый, остролицый, подавая председателю на подпись акт о приёмке гуманитарной помощи, удивлённо заметил: – А ты, Раис, по-русски чисто чешешь. И не подумаешь, что местный.

 

Сергей засмеялся.

 

– И не надо думать, я такой же русский, как и ты.

 

Терёшин недоверчиво осмотрел его с головы до ног.

 

– А не подумаешь. И видок не наш, правда, волосы светлые. Откуда сам-то?

 

– Из Подмосковья.

 

Терёшин удивлённо покрутил головой.

 

– Подпись – Сиродж Орифи. Это кто?

 

– Я, – коротко отозвался Сергей.

 

– Как так?

 

– Долгий рассказ, – неохотно отозвался Сергей. – Так получилось.

 

– Расскажу своим в дивизии, не поверят. Ну, будь здоров, земляк. Желаю тебе уцелеть в здешних передрягах, а то тут голову потерять, раз плюнуть.

 

Пожелание капитана оказалось пророческим, но об этом позднее.

 

Председатель не засиживался в конторе. Он взял за правило обходить все жилища горцев, беседовать с главами семейств по душам в непринуждённой обстановке. Это помогло ему знать нужды всех и каждого, и помогать им по мере сил и возможностей.

 

На дальней окраине селения, к отвесному склону горы прижалась низкая хижина, сложенная из камней, без окон, с покосившейся дверцей. Она казалась заброшенной, но однажды Сергей увидел струящийся из трубы синий дымок. Он остановился и спросил сопровождавшего его Нурали-бобо:

 

– Тут тоже кто-то живёт?

 

Старик замялся.

 

– Живёт… Дилобар Ашурова с дочерью…

 

Сергей удивился.

 

– Одна?

 

 – Да, муж погиб два года назад в столкновениях с гиссарцами. Сама она из Горной Матчи, родственников у неё здесь нет.

 

– А почему её фамилии нет в списках нуждающихся?

 

Нурали-бобо помолчал, не зная как доходчивее объяснить.

 

– Видишь ли, Раис. Мы запретили ей приходить в селение, и сами не ходим к ней. Приносят наши женщины еду, ставят у двери и уходят.

 

Недоумение Сергея возрастало.

 

– Но почему?

 

– Фельдшер сказал, что Дилобар больна проказой. Отправить её в больницу, где такие, как она, не можем. Вот и отгородились от неё, чтобы других не заразила.

 

– Давай зайдём, – Сергей направился к убогой хижине. Старик схватил его за рукав камуфляжного ватника.

 

– Нельзя, Раис. Заболеешь. У нас говорят: проказа – это наказание Аллаха за прегрешения.

 

– Сколько лет этой женщине?

 

– Точно не знаю. Лет двадцать пять.

 

Сергей недоумённо покачал головой.

 

– Какие у неё могут быть прегрешения? Когда она успела? Ладно, я поговорю с фельдшером, потом решим, что делать.

 

Стараниями нового председателя сельсовета фельдшерский пункт был хорошо отремонтирован и обеспечен всем необходимым из доставленной гуманитарной помощи. Фельдшер, седоголовый мужчина лет пятидесяти, увидев идущего к нему Сергея, выскочил на улицу в одном белом халате.

 

– Салом алейкум, Раис, – он с преувеличенным оживлением потряс руку председателя. – Ещё раз спасибо вам за всё, что вы сделали. Работаем, лекарства есть, люди довольны.

 

Сергей поморщился. Он не любил такой вот чрезмерной почтительности. Как правило, за ней скрывались либо недостатки, либо откровенные злоупотребления должностью.

 

– Давайте зайдём в медпункт, – предложил он. – Холодно, ещё простудитесь.

 

Зашли, в медпункте царили чистота и порядок, от топящейся печи тянуло теплом. Настроение Сергея улучшилось.

 

– У вас есть больная Ашурова Дилобар, – начал он без предисловий.

 

Фельдшер вскинул глаза к потолку, делая вид, что припоминает.

 

– Ашурова… Ашурова… – забормотал он. – А, да, есть такая. Опасная болезнь, проказа у неё.

 

– На основании чего вы установили такой диагноз? – продолжал допытываться Сергей. – Насколько я знаю, специальных исследований не производили?

 

Фельдшер нахмурился, в голосе прозвучала обида.

 

– Я, уважаемый Раис, уже тридцать лет работаю тут фельдшером. Опыт, слава Богу, имеется. Мне достаточно один раз взглянуть на человека, и его болезнь, как на ладони. Так вот, у Ашуровой вот тут белое пятно появилось, – фельдшер указал себе на переносицу, и суставы пальцев стали утолщаться. Это явные признаки проказы.

 

Признаться, его объяснения не устроили председателя. Сергей, как говорится, шестым чувством ощутил, что что-то тут не так.

 

– Как давно это было?

 

Фельдшер поразмыслил.

 

– Да уже года два.

 

– С тех пор осматривали её ещё раз?

 

– Нет, Раис, сам не хожу и никому не советую. Эпидемия может быть.

 

Сергею попадалась как-то книга одного учёного о проказе. Помнится, прочитал он её с большим интересом. Так вот, там ничего не говорилось об эпидемиях проказы.

 

– Одевайтесь, сходим к Ашуровой, посмотрим, как развивается её болезнь, – предложил он фельдшеру.

 

Тот даже к стене попятился.

 

– Что вы! Нельзя, Раис! Я ладно, медик, но вам-то, зачем заражаться?

 

Какая-то неискренность была в поведении фельдшера, и Сергей ещё раз настоятельно повторил: – Давайте, давайте. Человек в беде. А вы отговариваетесь какой-то эпидемией.

 

И они пошли на окраину селения. К хижине Ашуровой вела слабо протоптанная тропа. Увязая в снегу, приблизились к жилищу. Сергей постучал в щелястую дверь. Фельдшер с преувеличенным опасением держался сзади.

 

Дверь отворилась, и Сергей увидел молодую исхудавшую женщину, одетую в тряпьё, потерявшее первоначальную форму и цвет. Бледное лицо, ввалившиеся, но большие глаза, глядевшие со страхом. Из-под головного платка выбивалась прядь иссиня-чёрных волос. К женщине прижималась маленькая девочка, тоже худая, похожая на испуганного зверька.

 

Сергей всмотрелся в Дилобар. Между бровей, и верно, виднелось белёсое пятнышко, но небольшое, а ведь, по идее, за два года оно должно было разрастись. И пальцы тоже нормальные, только указательный на правой руке был слегка расплющен и повреждён ноготь. Вроде как след от удара чем-то тяжёлым.

 

– Здравствуй, хозяйка, – проговорил Сергей с улыбкой. – Принимай гостей.

 

Дилобар посторонилась. Сделала рукой приглашающий жест.

 

Нищета в хижине царила ужасающая. У стены лежала груда ветхих одеял, у очага виднелись алюминиевый кумган, кувшин для киипячения воды, котёл, пара чашек и пиалок. Вот, пожалуй, и всё. На стене на гвоздях висела драная одежда, на полочке лежали несколько пакетов, должно быть с продуктами.

 

Уходя из сельсовета, Сергей сложил в матерчатую сумку пару лепёшек, пакеты с рисом, мукой и сахаром, бутылку с маслом, пачку чая, немного карамельных конфет и прихватил её с собой. Теперь порадовался своей предусмотрительности.

 

Дилобар стояла, всё с тем же испугом глядя на неожиданных визитёров, девочка жалась к ней, готовая заплакать.

 

Сергей протянул женщине сумку с продуктами. Та нерешительно приняла подарок.

 

– Чай пьём? – Сергей подошёл к кумгану, посмотрел, вода была. В очаге тлел огонь, Сергей положил сухих веток, сверху несколько кусков угля и, когда пламя заполыхало, поставил на него кумган.

 

Женщина раскинула одеяла, расстелила достархан, ветхую полосу ткани. Она не знала, чего ждать от этих людей, один из которых не походил на таджика и не был ей знаком.

 

Фельдшер стоял у двери, преувеличенно демонстрируя опасение.

 

– Давай, проходи, – подбодрил его Сергей. – Перекусим, поговорим.

 

Вода в кумгане закипела. Сергей бросил в него заварку, разломил лепёшку, высыпал на достархан конфеты.

 

Сели на одеяла. Сергей разлил чай по пиалкам, подал их фельдшеру, Дилобар и её дочери. Протянул девочке кусок лепёшки и пару конфет. Та боязливо приняла угощение, впилась зубами в лепёшку. Фельдшер не ел и не пил, зато Сергей пил чай с удовольствием. Он ещё не завтракал, да и вообще не страдал отсутствием аппетита.

 

Разговорились. К удивлению Сергея Дилобар, оказывается, окончила десятилетку и даже собиралась поступать в институт, но родители выдали её замуж, и муж увёз сюда, в Гарм. Тут она работала секретарём в школе, а потом началась война, мужа убили.

 

– Как чувствуешь себя? – поинтересовался Сергей. – Болит что-нибудь? Температура есть?

 

Дилобар отрицательно покачала головой.

 

– Ничего нет, но врач не пускает ко мне людей. Говорит, я опасная, – она кивком указала на фельдшера.

 

От выпитого чая и внимания к ней молодая женщина порозовела, глаза заблестели. Она оказалась миловидной, и Сергей подумал, что если её приодеть и побольше проявлять к ней внимания, она, пожалуй, будет не хуже признанных гармских красавиц.

 

Часа через два Сергей и фельдшер распрощались с молодой женщиной и ушли. По дороге в сельсовет Сергей заметил:

 

– Сдаётся мне, что вы, дорогой мой, поспешили с диагнозом. Ничего похожего на проказу я не заметил.

 

– Нет, нет, Раис, – заторопился фельдшер, – поверьте моему опыту, я не мог ошибиться.

 

И опять Сергею показалось что-то нарочитое в его словах.

 

Сергей распорядился завезти Дилобар уголь, обеспечить её продуктами, на этом можно было счесть свои обязательства выполненными, а он почему-то не мог забыть молодую женщину. По ночам долго не мог уснуть, и всё виделись ему большие, слегка удлиненные к вискам глаза. А то и весь облик Дилобар, преисполненный одиночества и безнадёжности. И ещё вспоминалась худенькая девочка, испуганно прижимавшаяся к матери.

 

И он стал заходить к Дилобар, просто так, по пути, хотя, если быть честным, убогая хижина на окраине селения ему была никак не по пути.

 

Молодая женщина стала привыкать к нему и уже встречала его улыбкой, и Сергей отметил, какие у неё ровные и белые зубы. И девочка перестала дичиться и, когда он здоровался с ней, доверчиво протягивала ему свою маленькую руку.

 

Ночью, размышляя о Дилобар, Сергей подумал, что у него много схожего с молодой женщиной. Он так же одинок и так же лишён семейного тепла. Мать далеко, в Гарме много знакомых, но этого мало, хочется, чтобы он был кому-то нужен сам, а не его председательская должность. Хотелось вечером прийти в свой дом, где тепло и уютно, где тебя ждут и где тебя встречают… улыбкой. «Улыбкой» – подумал Сергей, а ведь Дилобар встречает его именно так…

 

Как-то вечером, удобно расположившись в хижине молодой женщины, Сергее разговорился с ней. Возникла та доверительная атмосфера, когда просто необходимы искренность и откровенность.

 

– С чего это вдруг фельдшер определил у тебя проказу? – поинтересовался Сергей.

 

Хорошо поевшая девочка расположилась рядом с ним, положив ему голову на колени, и от этого Сергей почувствовал себя нужным и близким этим двум женщинам, взрослой и маленькой, сполна получившим свою долю бедствий в этом холодном и безжалостном мире.

 

Дилобар замялась, а потом, слегка покраснев, проговорила.

 

– Он отомстил мне.

 

– Как это? – удивился Сергей. – Почему?

 

– Когда пришла весть о том, что мой муж погиб, фельдшер пришёл и сказал, что он рад этому. Я давно ему нравилась, и теперь никаких препятствий между мной и им. Он будет приходить ко мне и за это помогать во всём. Я отказалась и выгнала его. Через какое-то время он снова пришёл и на этот раз предложил мне стать его второй женой. Он был мне противен, как противны бывают жабы или змеи. Я так и сказала ему. Тогда он поклялся, что я пожалею об этом, и всем в селении рассказал, что я больна проказой и могу всех заразить. Добился, чтобы меня переселили сюда, и все стали избегать меня. Месяца через два он снова заглянул ко мне и спросил: не передумала ли я? Я ответила – пусть у меня действительно будет проказа, это всё же лучше, чем видеть его рядом со мной. Он заорал, что я сдохну, как собака. И если не достанусь ему, то не достанусь никому.

 

– Вон оно что, – задумчиво проговорил Сергей.

 

Выяснять отношения с фельдшером было бесполезно, всё равно тот не признал бы себя виноватым, а снова бы принялся наговаривать на молодую женщину, проще было бы вернуть её к нормальной жизни.

 

И Сергей стал действовать. Рядом с сельсоветом жила одинокая Сайрамби. Её муж и двое детей умерли от оспы, и пожилая женщина коротала век одна. Сергей попросил её принять к себе Дилобар с дочерью, а чтобы Сайрамби не пугалась, сказал, что страшный диагноз не подтвердился и Дилобар совершенно здорова. Сайрамби с радостью согласилась, и Дилобар с дочерью покинули свою развалюху.

 

Дальше – больше. Оказалось, что Дилобар на уроках труда в школе осваивала машинопись и получила свидетельство секретаря-машинистки. И председатель посадил ей в свою приёмную.

 

Дилобар оказалась понятливой и исполнительной, и работать Сергею стало несравненно легче. По утрам он спешил в свой кабинет, и молодая женщина, точно солнечный лучик, озаряла день своим светом. И если бы Сергею Арефьеву или Сироджу Орифи сказали, что он влюбился в Дилобар, он, пожалуй бы, усмехнулся, услышав такое утверждение. А может, и нет, потому что смутное понимание происходящей с ним перемены и ему приходило в голову, но он старался не думать об этом и тем самым обманывал самого себя.

 

И вообще с ним происходило что-то странное. Как мусульманин, он молился пять раз в день, но молитвы на арабском языке не приносили ему прежнего успокоения, отрешённости от сложного и трудного бытия в отдалённом горном регионе. Читал он и Коран на таджикском языке и тоже без прежнего интереса. Истины, изложенные в нём, казались ему преисполненными лобовой назидательности, в них не было той житейской мудрости, поэзии и глубины, которые он находил в библейских текстах. В детстве бабушка читала ему Евангелия, и он воспринимал их содержание, как волшебные сказки, и это очарование, присущее христианскому учению, вновь всплывало в его памяти. Может быть, мулла Киёмиддин, его наставник в исламе, и доказал бы парню, что он ошибается, если бы Сергей вздумал пооткровенничать с имамом, но он предпочитал ни с кем не делиться рассказом о тех ростках, которые стали пробиваться в его душе. И вообще он стал думать – поскольку Бог для всех один, то зачем было людям подразделять себя на мусульман, христиан, иудеев? А может, стоило создать единую религию, насколько проще жилось бы тогда всем на свете, и сколь многих распрей и непониманий избегли бы они в своей истории.

 

Подобное перерождение новообращённого мусульманина походило на рассвет в горах. Ещё темны зубчатые хребты, на бархате неба проглядывают светлячки звёзд, но они теряют свою яркость, выцветают, теснимые всё расширяющейся белёсой полосой скорого утра, и трудно сказать – будет ли день солнечным и ярким, или серым, затемнённым плотной облачностью…

 

Так и Сергей не понимал, к чему приведут его подобные размышления. Он и боялся их, и не мог отложить на дальнюю полочку в своём сознании…

 

В отношения с Дилобар нужно было внести ясность и, когда Сергей предложил ей стать его женой, она и обрадовалась, и испугалась. Первый брак не принёс ей счастья, каким окажется второй со светловолосым, в общем-то, несимпатичным парнем, но таким открытым и таким желанным. Он показал себя решительным и смелым, не побоялся придуманной фельдшером проказы, и извлёк Дилобар с дочерью из каменной хижины, ставшей для неё тюрьмой. Если бы не он, молодая женщина, наверное, не пережила бы зиму и умерла, осиротив дочь. Одна мысль об этом бросала её в дрожь. Не все в Гарме приняли русского парня, занявшего должность председателя. Только всем хорош не будешь, кого-то пришлось и прижать, кто показал себя корыстным при распределении гуманитарной помощи. Такие за глаза называли Сергея кафиром, неверным, и предсказывали, что недолго ему тут командовать. Эти разговоры только укрепили Дилобар в решении связать судьбу с Сергеем. Он ей помог сейчас, будет ему трудно, тогда она поддержит его. И она ответила согласием на предложение русского парня.

 

Родных у неё в Гарме не было, но просто сойтись и жить, пересудов не оберёшься. Следовало что-то придумать. Сергей через Нурали-бобо пригласил к себе в кабинет десять самых авторитетных гармских старожилов и обратился к ним со следующими словами:

 

– Уважаемые, вы моя опора в том деле, которое вы мне поручили. Если я не знал, как мне поступить в том или ином случае, вы мне подсказывали верное решение. Если я что-то делал не так, вы поправляли меня. Сейчас жизнь в селении наладилась, стало спокойнее, это в первую очередь ваша заслуга, потом всех горцев и лишь потом в чём-то моя. Я хочу выразить вам свою благодарность. Пригласил я вас вот зачем. Вы знаете Дилобар Кенжаеву. Она потеряла мужа и осталась одна. Фельдшер счёл её больной и отделил от всех. Она жила в каменной хижине вместе с дочерью Малохат. Время показало, что фельдшер ошибся. Ныне Дилобар работает в сельсовете и показала себя хорошей и исполнительной…

 

– Всё это мы знаем, сынок, – остановил Сергея Нурали-бобо. – Переходи сразу к делу.

 

Сергей смутился. Действительно, к цели он пошёл извилистой обходной тропой.

 

– Короче говоря, мы с Дилобар полюбили друг друга. Я хочу попросить вашего разрешения жениться на ней.

 

Речь молодого Раиса понравилась старикам. Приятно видеть, что их уважают и с ними считаются. Смуглолицый Зайниддин, проведя ладонью по густой белой бороде, проговорил:

 

– О том, что вы неравнодушны друг к другу, в селении уже знают. От людей ничего не скроешь, ни хорошее, ни плохое. И хорошо, что ты так открыто обратился к нам. Ты мог бы взять её в дом и без нашего согласия, но это бы было нарушением обычая. Мы не возражаем. Женись на Дилобар, только поступи по шариату.

 

По просьбе Сергея мулла Киёмиддин совершил никох, свадебный мусульманский обряд. Всё было так, как предписано правилами, в одном только было отступление: у Сергея не было дома, куда бы он мог привести молодую жену. Он перебрался в дом пожилой Сайрамби, приютившей у себя Дилобар с дочерью, и Сайрамби была только рада этому. Пустота ушла из её дома, более того, в нём появился мужчина, а значит, есть теперь защита и опора. Вышло всё так, как и воображал себе Сергей незадолго до того в своих представлениях о семейной жизни. Теперь ему было, куда спешить после рабочего дня. В доме было тепло и уютно. Ему были рады и встречали улыбками. И была горячая еда, тоже не последнее дело в жизни мужчины. И работать стало легче. И если возникали какие-то сложности, то они не сказывались на его настроении. Они казались нестоящими по сравнению с тем главным, что появилось в его жизни.

 

И всё-таки у Сергея происходили изменения в сознании. Горы, казавшиеся прежде величавыми и одушевлёнными, теперь подавляли его. Их громады как бы отделяли его от окружающего мира. И всё вокруг: и бурные реки, ударяющиеся о скалы, и непроходимые заросли в ущельях, и небо, стиснутое каменными ладонями, будили в нём тоску по просторным российским полям, по лесам, словно вобравшим в себя солнечный свет и тепло, по берёзкам, похожим на девочек-подростков. Чужеродная среда отторгала его, и он стал понимать, что можно сменить веру, имя и фамилию, но не уйдёшь от самого себя. И рано или поздно, но родина заявит о себе, будет напоминать о себе картинами детства, самыми лучшими мгновениями в пережитом и, в конце концов, властно позовёт домой. И если прежде Сергей намеревался так и остаться жить в Гарме, то теперь решил, когда уляжется военная сумятица, вернуться в родное село вместе с Дилобар и её дочерью, ставшими составными частями его жизни.

 

Наступил март. Казалось, холода ещё усилились, часто шёл снег, но теперь уже не хлопьями, а сыпал крупинками, похожими на рисовые зёрна. Горы просели ещё ниже под тяжестью ледяного покрова, тучи закрыли вершины, и холодный ветер со свистом мчался по ущельям. По ночам волки близко подходили к селению и долгим воем жаловались людям на голод и затянувшуюся зиму.

 

Гармцы с нетерпением ждали апреля. И он не обманул их ожиданий. Завеса туч раздёрнулась, от наступившего тепла снег посинел и напитался влагой. Звонкие ручьи побежали с гор в низины, наполняя собой реки, которые с каждым днём становились полноводнее, и с гулким шумом устремлялись в долины, пенясь на перекатах. Проступили и зачернели скалы, под их прикрытием закурчавилась первая зелёная трава. Клёкот куропаток в ущельях долетал до селения, и эти звуки были первыми в многоголосой весенней симфонии.

 

Хлопот у председателя сельсовета прибавилось. Гарм издавна славился своими яблоками и картофелем. И если сады удалось спасти от вырубки, то с картофелем дело обстояло хуже. Не хватало посевного материала. Прежде из России привозили отличный картофель, его ели досыта и использовали для посевов. Теперь завоз прекратился, и явственно обозначилась проблема поддержания картофельных полей. Хороший картофель был в соседнем Джиргатальском районе, но захотят ли тамошние жители поделиться посевным материалом? Кроме того, сельскохозяйственная страда требовала ввода в строй обветшалой техники, а запчастей не было. А бензин, дизельное топливо, смазочные масла…

 

Сергей лишился сна и покоя. Он ездил из района в район на лошади, ходил пешком, засиживался в конторе допоздна. От него ждали решения важнейших вопросов, а ему ещё не было и тридцати лет. Не было опыта управленческой работы, и не имелось знакомств на высоком уровне. Но что-то удавалось сделать, и по вечерам, подводя итоги минувшего дня, он вычёркивал в записной книжке строки решённых задач.

 

Гражданская война, замершая зимой, с наступлением весны заполыхала в полную силу. В долинах загремели автоматные очереди, разрывы гранат рассеивали смертоносные осколки, противоборствующие отряды маневрировали в предгорьях. Но проправительственные силы теснили оппозиционеров, загоняли их в дальние ущелья, побуждали бежать в соседний Афганистан. Счёт погибших в братоубийственных сражениях, перевалил за сотню тысяч. Отступающие исламские фундаменталисты оттягивались к Гармскому району и другим дальним регионам Предпамирья.

 

Где-то в середине мая в контору сельсовета зашёл мулла Киёмиддин. Он выглядел озабоченным. Сергей поднялся навстречу своему полевому командиру. Мулла отказался от предложения выпить чая и сразу перешёл к делу:

 

– Я получил приказ от лидера Объединённой таджикской оппозиции выступить к Оби-Гарму и своим отрядом перекрыть дорогу в горные районы, – сказал он. – Не думаю, чтобы мы могли там долго продержаться, но, очевидно, это для чего-то нужно. Завтра мы покидаем Гарм.

 

– А я? – встревожился Сергей.

 

– Ты остаёшься тут. Люди избрали тебя своим раисом, нельзя оставлять район в такой сложный период. Продолжай работать, а дальше видно будет.

 

Сергей задумался. Трудно ему придётся без опытного наставника. Мулла Киёмиддин поддерживал его, и, кроме того, у них сложились доверительные отношения. Всего этого не будет хватать молодому председателю. Однако, последующие слова командира встревожили парня ещё больше.

 

– Есть сведения, что к Гарму идёт отряд Рахмона-Гитлера. Будь осторожен с ним. Это настоящий беспредельщик. Он одинаково опасен и для своих, и для чужих.

 

Сергей слышал об этом полевом командире. Знающие люди сравнивали его с бешеным псом, сорвавшимся с привязи. Не случайно его прозвали Гитлером. У него не было и нет никаких убеждений и целей, кроме утверждения собственной личности и наживы путём насилия. Рахмон-Гитлер подчинялся командованию оппозиционных сил лишь тогда, когда это совпадало с его намерениями, а так действовал, как говорится, на свой страх и риск.

 

Что можно было сказать мулле Киёмиддину? Сергей только вздохнул и покорился неизбежному. Сил у него не было, тот десяток милиционеров, находившихся в распоряжении сельсовета, являлся слабой опорой власти, и, конечно, они не могли противостоять хорошо вооружённому отряду, избравшему путь бандитизма. Оставалось надеяться только на уговоры и убеждения, может с их помощью удастся как-то договориться с Рахмоном-Гитлером.

 

Отряд муллы Киёмиддина ушёл из Гарма. Сергей с головой погрузился в текущие дела, горячее время не оставляло досуга для раздумий о будущем.

 

Недели через две воинство Рахмона-Гитлера появилось в Гарме. Приехали на легковых машинах и джипах, отобранных у населения в Душанбе и тех селениях, мимо которых проезжали. Этот отряд чем-то напомнил Сергею подразделения батьки Махно, о котором он читал в исторических книгах во время учёбы в институте. Багажники машин были забиты награбленным имуществом; узлы, чемоданы и тюки раскачивались на крышах автомобилей.

 

Бандиты разъехались по Гарму. Все они были одеты в выцветшую камуфляжную форму, вооружены автоматами, лёгкими пулемётами и гранатомётами. Почерневшие от пыли и солнца, заросшие волосами, они производили отталкивающее впечатление. Бесцеремонно занимали лучшие дома, выбрасывая хозяев с домочадцами на улицу. Под штаб и жильё для своего вожака отвели сельский клуб, недавно отремонтированный, сверкающий белизной побелки и свежей краской.

 

Слышались женские крики, блеяли бараны, которых вытаскивали из подворий и забивали для предстоящего обеда. Потянуло дымом костров, жители селения прятались кто куда, лишь бы уберечься от насилия.

 

Гнев и возмущение теснились в груди молодого председателя от увиденных картин. Каких усилий стоило наладить мирную жизнь в Гарме, успокоить людей, потерявших привычные ориентиры в чудовищном водовороте вспыхнувшей войны, и теперь всё это разрушено в одночасье. Быстрыми шагами шёл он к сельскому клубу, ставшему теперь штабом распоясавшегося воинства. Встречавшиеся боевики провожали его недоумёнными взглядами, но не трогали, может быть, принимая за представителя тех иностранных миссий, которые наводнили Таджикистан в то смутное время и только усугубляли и без того сложные отношения между противоборствующими сторонами.

 

У входа в клуб здоровенный боевик преградил путь Сергею.

 

– Ты куда, братан? – снисходительно поинтересовался он. – Кто такой?

 

– Я здешний председатель, – пояснил Сергей. – Мне нужно видеть вашего командира.

 

– Сейчас нельзя. Он отдыхает.

 

– Мне его нужно видеть, – стоял на своём Сергей.

 

Боевик нахмурился.

 

– Тебе сказано: нельзя. Если ты Раис, иди в свою контору и сиди там. Нужно будет, командир тебя вызовет.

 

– А я говорю, мне он нужен сейчас, – повысил голос Сергей. – Пусти или я сам пройду.

 

И он шагнул вперёд, намереваясь войти в открытую дверь.

 

Боевик с силой толкнул его в грудь, и Сергей упал на землю.

 

Привлечённые криками гармцы боязливо выглядывали из-за заборов, пытаясь понять что происходит.

 

– Салим, опять ты шумишь, – послышался негромкий мужской голос.

 

В дверном проёме показался мужчина средних лет, невысокий, с заметно выступающим животом. У него была колоритная внешность: длинная, чёрная борода достигала середины груди, такими же были неухоженные усы. Густые волосы выбивались из-под головной повязки и прядями ниспадали на плечи. Всё это видно нужно было за тем, чтобы производить на окружающих устрашающее впечатление. Но слюнявые толстые губы и маленькие бегающие глаза выдавали в главаре боевиков слабовольного человека, который держал своё воинство в повиновении только за счёт жестокости и бездушия.

 

Страж у двери сжался и вроде даже стал меньше ростом.

 

– Командир, я не виноват, – пробормотал он. – Этот человек хотел прорваться к вам, пришлось проучить его, чтобы не наглел.

 

Сергей понял, что перед ним сам Рахмон-Гитлер. Тот окинул парня сонным взглядом.

 

– Кто такой?

 

– Он говорит, здешний Раис, – пояснил боевик.

 

– А это ты, – главарь спустился со ступенек и подошёл вплотную к Сергею. Он был пониже ростом и потому закинул голову назад, чтобы выглядеть повнушительнее.

 

– Я слышал о тебе. Гармские дураки не нашли ничего лучшего, как посадить себе на шею русского. Как тебя зовут?

 

– Сиродж Орифи.

 

– Да что ты говоришь! – на лице главаря появилась ироническая усмешка. – Ты, презренный кафир, присвоил себе таджикское имя и думаешь, что стал своим среди нас. Никогда этого не будет, понял ты, рыжий шакал! Говори. Чего тебе надо от меня?

 

От услышанных оскорблений к лицу Сергея прихлынула кровь, но он решил не вступать в пререкания с Рахмоном-Гитлером. За ним, председателем сельсовета, стояли гармцы, и он в первую очередь должен думать о них, обезопасить их от грабежей и унижений.

 

– Мне нужно, чтобы ты, командир, удержал своих людей и не чинил в Гарме беспредела. Мы не воюем с тобой, и ты не захватил это селение в бою. Тут мирные люди, и они достойны уважения. Давай прикинем, что тебе требуется, и мы соберём и продовольствие, и всё остальное. Только не нужно насилия.

 

Рахмон-Гитлер расхохотался в лицо Сергею.

 

– Как много слов! Эти трусливые Гармские собаки не захотели воевать на нашей стороне, отсиживаются за глиняными заборами, так пусть получают всё, чего заслуживают. Мы, воины ислама, хозяева в вашем селении, и будем поступать так, как считаем нужным. А теперь пошёл отсюда, проклятый кафир! Не утомляй меня своей глупостью. Ты для меня не председатель.

 

Кровь ударила в голову Сергея, в ушах зашумело, перед глазами поплыли красные круги. Он больше не мог сдерживаться.

 

– Ты называешь себя воином ислама?! – выкрикнул он и шагнул к главарю. Тот невольно отшатнулся назад, наткнулся на ступеньки и едва не упал. – Какой же ты мусульманин, если грабишь своих единоверцев и издеваешься над ними?! Ты назвал меня шакалом. Нет, ты сам шакал, прячешься за спинами своих боевиков и скрываешься в Гарме. Такие, как ты начали войну, а теперь удирают в Афганистан, предоставляя другим расплачиваться за вас. Отчего ты не воюешь там, внизу! Конечно, сражаться с мирными людьми безопаснее. Я в Гарме хозяин, мне люди доверили власть, и я требую, чтобы ты убирался отсюда со своей бандитской шайкой!

 

Теперь побагровел Рахмон-Гитлер. Вокруг них собрались его боевики, всё больше гармцев показывалось в подворьях, и, если сейчас он, командир отряда, не остановит этого рыжего кафира, он не сможет потом командовать людьми. Какой он воин ислама, если его при всех оскорблял какой-то ничтожный человечек, а он не отплатил за это!

 

Главарь сузил глаза и проговорил медленно и громко, так, чтобы слышали все, находившиеся на площади.

 

– За свою наглость ты заслуживаешь смерти, но ты не получишь её. Она была бы для тебя лёгким наказанием. Я сделаю большее: ты будешь моим рабом. Ты будешь языком чистить мои ботинки, питаться объедками, спать у порога. Я превращу твою жизнь в ад, и ты тысячу раз проклянёшь день и час своего рождения. На колени, смрадный пёс!

 

Сергей бросился на главаря, схватил за грудки и тряхнул так, что тот повис на его руках.

 

– Никогда! – крикнул Сергей. – Никогда, слышишь ты, грязный трус! Я плюю на тебя!

 

И он плюнул в лицо Рахмону-Гитлеру.

 

Подскочившие боевики оттащили парня от своего главаря. Лицо Рахмона-Гитлера стало белее бумаги, он шарил рукой сбоку, словно торопился что-то отыскать, и кто-то из боевиков подал ему автомат. Главарь нащупал его, перехватил поудобнее и наставил на обидчика. Он изо всех сил жал на спуск, а выстрела не было.

 

– Предохранитель! – крикнул здоровенный боевик.

 

Щёлкнула планка предохранителя, Сергею осталось жить считанные мгновения. С ненавистью и презрением смотрел он на трясущегося от злобы Рахмона-Гитлера. И в эту последнюю минуту не картины прожитой жизни проплыли перед его глазами. Ему открылась великая истина, словно молния сверкнувшая в его сознании. Он понял, что совершил великую ошибку, приняв чуждую ему веру. Христианами или мусульманами не становятся, ими рождаются, и веру не меняют, как изношенную одежду. Она в самой сущности человека, и от неё никуда не денешься. Он, Сергей Арефьев, изменил не только себе, а всем своим предшествующим поколениям, и по справедливости должен понести наказание, пусть даже от руки грабителя и убийцы…

 

Автомат загрохотал, Сергея отбросило назад, он ударился спиной о землю, дёрнулся и затих. Его руки были прижаты к груди, словно старались удержать последние мгновения жизни. И что показалось странным боевикам, лицо убитого парня не исказила гримаса боли, оно было спокойным и умиротворённым, будто он узнал что-то такое, что примирило его с ужасной кончиной.

 

Рахмон-Гитлер отдал автомат боевикам и приказал, не глядя на лежавшего перед ним парня:

 

– Отрежьте ему голову и привяжите к антенне над сельсоветом. Пусть все видят, как мы расправляемся с кафирами. Тело его бросьте куда-нибудь в ущелье, пусть пожрут его братья-шакалы.

 

Боевики сделали так, как приказал главарь, но голова Сергея провисела над сельсоветом всего полдня. Наутро её уже не было, исчезло и тело молодого председателя. Рахмон-Гитлер был вне себя от ярости. Он брызгал слюной, приказывал отыскать тех, кто спрятал останки убитого Раиса, обещал расстрелять каждого десятого горца. Для острастки расстрелял Дилобар и её дочь, как осквернивших себя жизнью с неверным, но тело Сергея так и не нашли.

 

Рахмон-Гитлер недолго продержался в Гарме. Проправительственные отряды выбили его из этого селения, и он бежал, провожаемый ненавидящими взглядами горцев. Позднее прятался на окраине Душанбе, но был обнаружен, и при попытке захватить его, был убит снайпером.

 

Сергея Арефьева похоронили вместе с женой и приёмной дочерью в той самой каменной хижине, где состоялось их первое знакомство. Хижина стала мазаром, усыпальницей шахида, человека, погибшего за веру. К ней приходят паломники, молятся там, и, говорят, было даже несколько случаев чудесного исцеления. И никто не знает, что Сергей Арефьев, действительно, погиб за веру. Ту самую, от которой попытался отречься, и к которой вернулся в последние мгновения своего земного бытия.