Сердце болит

Мой брат Иван Исаев, поэт

Поэтами – не рождаются.
Поэтами – умирают.
Иван ИСАЕВ

 

Пожалуй, нет более неблагодарной услуги для поэта, чем попытка убедить читателей в том, что именно он – Поэт с большой буквы и заслуживает вечной славы и достойного места в тесном ряду корифеев российской изящной словесности. Иван Александрович, мой брат Ваня, был скромен в самооценке, уважал труд любого стихотворца, одинаково искренне восхищался удачным строфам – начинающего или маститого. Конечно, как и всякий смертный, радовался собственным публикациям.

 

У него было немало стихотворных подборок в журнале «Огонек» последнего, «советского» периода, и почти каждая публикация отмечалась годовой премией. Ваня не страдал головокружением при виде собственного портрета рядом с кумирами тех лет и живых классиков. Однако такую оценку редакции журнала считал скорее авансом, чем подлинным достижением. Поэтому он с большим чувством показывал мне отклики читателей, часто иронизируя над теми, кто не жалел эмоций восхищения. Да, окончательная оценка всегда за читателем. Я же хочу, пользуясь своим правом младшего брата и составителя, донести до современника лишь некоторые штрихи из нелегкой его судьбы.

 

Родился он в 1938 году в крошечной томской деревушке с поэтическим названием Малиновая Грива, ныне уже не существующей. Кстати, родители наши годом раньше перебрались сюда из села Красная Дубрава (сплошь поэзия!), что в Пензенской области. Малая родина, ее жители встречаются во многих его стихах. Именно там, в раннем возрасте, научился Ваня читать и писать. Вскоре случилась череда несчастий: в девять лет потерял слух, а вскоре и отца. С той поры он учился далеко от дома в спецшколах, без какой-либо помощи из дома, поражая вех страстью к учебе и отличными оценками. Сверстники на жестовом языке звали его Ваня-книжка.

 

После техникума работал на заводе конструктором. Не скажу, что здесь он отбывал трудовую повинность. Принятый коллективом, он, не скрывая своих стремлений, настойчиво готовился к поступлению в Литературный институт имени А.М. Горького. В 1973 году Ваня первым их неслышащих получил диплом об его окончании. Теперь он полностью до конца дней отдался литературной работе. Особенно много занимался с глухими коллегами, ступившими на стихотворную стезю. 20 сентября 1995 года брат скоропостижно умер.

 

При жизни ему удалось издать три небольших сборника. В посмертной книге «Грамматика жизни» собраны почти все его стихи, а друзья поделились воспоминаниями. Хорошая книжка получилась, но, увы, ее тираж настолько мал, что сразу же стала библиографической редкостью. В этом сборнике собраны в основном лирические стихи. Может быть, и кое-кто из вас, дорогие читатели, найдет строки, созвучные вашей душе. Именно об этом мечтал мой брат.

 

Алексей ИСАЕВ

  

СЕРДЦЕ БОЛИТ

 

Смысл бытия? Космос тщеты
темен в окне над тахтой.
«Если не я,
если не ты,
 если не мы, – кто?»

Сон наяву?
Злак или хвощ –
сеянное да пожнем.
Сердце болит – значит, живу.
Сердце болит – значит, живешь.
Сердце болит? – Живем!

 

ПОСЛЕДНЯЯ СКАЗКА

 

Всё – и новых сказочек не будет.
Век таков, что более они
не навеют сон и не разбудят
никого из телеребятни.

Жизнь за тех, кто с хваткою практичной,
с трезвым отношеньем к бытию.
Где уж тут натуре поэтичной
веру исповедовать свою!

Хорошо рассудочным и дошлым:
нищий духом, сказано, блажен.
Но ведь кто-то непременно должен
позаботиться и о душе.

Кто-то должен жертвою извечной
в самообнажении гореть,
чтобы этот мир очеловеченный
был очеловеченным и впредь.

Никому – ни дьяволу, ни Богу –
не доверю собственных вериг.
Выхожу с поэтом на дорогу...
Да, звезда с звездою говорит!

Все, как встарь, в тумане закоулка:
плач сердец да скрип земной оси.
Сивка-бурка, вещая каурка,
встань передо мною! Унеси...

 

СТИХИ О ЧУДЕ

 

Среди лопухов над завалинкой
вечерняя спит тишина.
Лишь я, белобрысый и маленький,
томлюсь на задворках без сна.

В штанишках, росой измусоленных,
босой, я к заплоту прирос:
над звездами спелых подсолнухов
нависли подсолнухи звезд!

Да сколько же их, переменчивых,
повысыпала высота!..
Одно из мерцающих семечек
вдруг выпало из решета...

Что может быть в космосе дивнее:
былинка пылинку нашла
и песнью зажглась лебединою
и пала к стопам малыша!

Скользнула –
 как будто пригрезилась.
То был мне тот знак неземной:
я мечен звездою, что врезалась
в подсолнухи рядом со мной.

Я видел звезду, догоревшую
у ног моих – и на миру
судьбину свою небезгрешную
в свидетели чуда беру.

НА ПОРОГЕ

 

Литинституту им. А.М.Горького

Особняк на Тверском бульваре,
желтизна знаменитых стен…
Уповали мы, уповали
на него – и остались с тем.

Шли – стихи и надежды в сердце,
искры божьи в очах – лишь тронь!..
Только Герцен, кремневый Герцен
не спешил высекать огонь.

Обольщайся, моли, надейся –
было, есть и пребудет впредь:
чтобы песня осталась песней –
надо в ней самому сгореть.

Чирк – и в небо кометой дивной!
Чирк – и жизнь в предпоследний слог –
той единственной, лебединой,
остающейся после слов…

Или – или. Тавро конкреций
на стихе, на судьбе, на устах.
Особняк. Неподкупный Герцен.
Дверь. «Надежду, входя, оставь».

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

 

Море уходит вспять,
Море уходит спать…
Вл. Маяковский

 

Итак, всё – прошлое, всё – бывшее...
Удар в борьбе не предусмотренный –
и он, как море отштормившее,
лежал в гробу, вконец измотанный.

Он утопал в цветочном сахаре.
А те вились, как осы, около,
одни из них протяжно ахали,
другие же прилежно охали.

Послушать их – друзья-приятели!
А дай им волю, тем же вечером
они б стихи его упрятали,
как самого на Новодевичьем…

Да где им! Жив он, неприкаянный!
Он, жизнью призванный и позванный,
Поднялся в рост на глыбе каменной –
все тот же – гордый,
грозный,
бронзовый!

Напрасно недруги стараются,
впустую пальцем в небо тычутся.
Поэты в тридцать лет стреляются,
Но умирают
разве в тысячу!..

МАЯКОВСКИЙ

Исчадье и рая, и ада –
радиоактивный певец:
период полураспада –
на счет пораженных сердец...

 

ПУШКИН
Дистих

1.Первая бессонница

Тут у нас молдованно...
А.С.Пушкин - Н.И.Гнедичу.
27 июня 1822г.

Так просто, без причин
обычно мы ворчим.
Но если уж кричим мы,
на это есть причины.
...Перо грызу. Креплюсь.
Зубами лишь скриплю.

Ему сегодня молдаванно.
И он, нахохлясь петушком
на жестком валике дивана,
в окно уставился тишком.

Лицей и громкая известность,
забавы света – и рескрипт...
Спит во младенчестве словесность,
лишь он с Овидием не спит.

Да на одной минорной ноте
ночных видений хоровод...
Сидит певец. Кусает ногти.
И смутно чувствует: вот-вот!..

Вот-вот потребует поэта
к священной жертве Аполлон:
летучим пламенем рассвета
восток еще не опален,
а над кудрявою вершиной
зарозовели сизари....
Поэта профиль петушиный
на фоне утренней зари!

Что виделось в дали миндальной,
за руд сибирских глубиной?
С его строкой исповедальной
от сна воспрянул край родной!

Пусть на коне деспот всесильный –
не в силах он глаголом жечь!
... Всходило солнце над Россией
и гасли свечи всех предтеч.

2. В Михайловском

Разбежался – и ласточкой сходу,
лихо вынырнул – шуму-то, брызг!..
лег крестом на упругую воду
и поплыл по течению вниз.

До чего же понятлива Сороть,
приласкала, смывает года...
Нет уж, их никому не рассорить
и водой не разлить никогда.

Ни столицы, ни скуки салонов, –
слившись с вольной волною, плыви!
не в салоне – в крестьянской соломе
барчуки приобщались любви.

Не в салоне, а здесь, под соломой
познавалась родимая речь –
сразу сладостною и соленой,
и способной глаголом обжечь!

Дар творить – значит, не вытворяться.
Гордым будь – только не возгордись.
Сквозь налет родового дворянства
прозревается демократизм.

Кровь играет, зовет куролесить.
Разум требует лада письма.
Десять лет впереди, целых десять!
А за ними – и вечность сама.

Так чего бы – орел или решка? –
и судьбу ему не испытать
и стихом, и любовью, и речкой,
той, которой черней не сыскать...

Будет все. А пока же каликой
Сороть тихо струится окрест
и несет по дороге к Великой
ей судьбою дарованный крест...

 

* * *

Когда невольник чести пал,
боль от утраты пересиля,
не царь ему долги списал –
их на себя взяла Россия.

 

СНЕГИРИ

 

Все трудней и меньше пишется,
а напишешь –
сорт не тот.
Как от вида водки – спившихся,
от строки меня трясет.

Опупевши от безвкусицы,
в телик
свой вперяю взгляд¬
словно бабочки-капустницы,
балеринки мельтешат.

Вырубаю аэробику
и занудливый синклит...
Может, лучше в позе Бобика
у окошка поскулить?

Подхожу –
и точно на руки
пало счастье лотерей:
с веток светятся фонарики
красногрудых снегирей!

Знай, насвистывают с дерева:
«Что не весел, Ивасёк?
Ведь не всё еще потеряно,
ведь еще не всё, не всё...»

* * *

 Я в долгу...
 Вл. Маяковский

Что за дошлость у них,
что за должность!
Как январь,
так из ЖЭКа меня
погасить призывают задолженность
по квартплате –
до судного дня.

И кассирша, смахнув равнодушно
мелочишку рублей и монет,
книжку тискает, словно несушку
проверяет:
с яйцом али нет?

Фиолетовые от копирки
пальцы мечутся   только держись...
Если б ведала кошка-копилка,
сколько мы задолжали за жизнь!

...Ясно-солнышко, травка, водица –
володей, куролесь, матерей...
И платить нам и не расплатиться
за божественный дар матерей.

Обелиск под звездой золотится
на пригорке, в разливе овсов.
И платить нам и не расплатиться
за короткие судьбы отцов.

Сердце тает,
как райская птица,
распевает про радость и боль...
И платить нам и не расплатиться
за сладчайшую муку – любовь.

И когда мы деревья сажаем,
и рожаем когда сыновей,
мы всего лишь потомству ссужаем ¬
из наследственной доли своей.

Набегает, итожась, задолженность,
только ЖЭК наш пока под замком...
Что за должность у нас, что за должность
проживать на земле должником!..

 

ВСЕМИРНОЕ ТЯГОТЕНИЕ

 

Как магнитом лезвия,
тянет повелительно
молодежь к поэзии,
стариков – к политике;
к праздничной наружности,
к празднику способностей,
к осознанью нужности
в Жизни жизни собственной…

 

* * *

Часовщик, мой кудесник-Хоттабыч,
поколдуй, вот тебе циферблат:
передвинь мои годы хотя бы
на десяток делений назад.

Пусть не в юность, а малость постарше
перебрось чудом чар и пружин,
часовщик, понимаешь ли, старче,
я, по сути, еще и не жил.

Сколько помню себя, все куда-то
сам спешил и других торопил,
лишь мелькали за датою дата
да пускались года на распыл…

В гору шел налегке, безмятежен,
про себя лишь, как тетерев, пел.
Оглянулся – да я же и не жил
и свое долюбить не успел.

Ни кола, ни двора, ни машины...
Что багажник?! Загашник-то пуст!
А уже и седины вершины,
и за нею, как водится, спуск.

Часовщик, ты умеешь кудесить.
Поколдуй же, сутул и носат,
передвинь мои годы на десять
или двадцать делений назад.

Ну чего тебе стоит, мудрейший!
Удружи мне – отблагодарю.
Я ошибки и промахи взвешу
и судьбину свою… повторю.

 

СЫНКИ-СТИХИ

 

Сами, или же их просто стырили,
утекут со мной навсегда
эти стылые и постылые,
мною прожитые года.

Я не знаю, как это выразить,
знаю лишь: должон на веку
дом построить, осину вырастить
и оставить… с пенькой сынку...

И хоромы-то мной отгроханы –
не видать за оградой стрехи,
и три яблоньки возле, крохами…
А сынков заменили стихи.

Избежал, значит, гнева божьего.
Только сердцу никак не остыть,
Что б еще отчебучить похожего
и потомки смогли простить.