«Как душу, не споткнувшись, пронести дорогою неверною земною...»
«Как душу, не споткнувшись, пронести дорогою неверною земною...»
КОЛОБОК
Не возносись над бедным человеком,
А всем, что есть, — делись с ним пополам,
А ну, греби ладонью по сусекам,
А ну, скреби метлой по закромам…
Живущие на свете, «дайте краба!» —
Не из фольклора сказочка моя,
На самом деле — жили дед да баба,
Дед настоял — и появился я.
Меня слепили из крутого теста,
И не остывши, на свою беду,
Сорвался я с насиженного места,
С тех пор себе я места не найду.
Кто в ад пойдёт, а кто в раю спасётся,
Моя ж судьба крива и непроста,
Пока я жив, мне места нет под солнцем,
Куда ни сунься — заняты места.
Какое б я местечко ни нашарил,
Мне скользко, как на склоне, на крутом,
Не может удержаться шар на шаре,
Земля ведь шар… И вертится притом.
В колдобинах весь мир, будь он неладен,
С любого склона катишься на дно,
Мне ничего не светит, кроме впадин,
А впадина и яма — суть одно...
Кочую я, ночую по соседям,
Куда ни сунься, надпись — «Нету мест!»…
Зато меня не схватят волк с медведем,
Бог не продаст, свинья меня не съест…
Я поражён, как долго длится сказка,
Насквозь прошёл я тёмные леса,
Что ж до лисы, то вышла неувязка —
Я зачерствел, не жрёт меня лиса…
Судьба моя, ты много обещала,
Но жизнь сложилась просто, как лубок,
Конец затёрся… Есть зато начало —
Начнём сначала: «Жил-был колобок…»
ИСПОВЕДЬ ОЛИГАРХА
Не сказать, что я уж так уж счастлив,
Но доволен, и, как всякий гад,
Я жирую, свой кусок намаслив,
Кругломорд, упитан и богат.
Нужно быть увёртливым и лживым,
Нищета и голь со всех сторон
Так и лезет в душу, одолжи, мол…
Сколько одолжить, мол?.. Миллион!
Улица гудит в кабацком гаме,
Пей, народ… Хоть всё с себя пропей!..
Власть у нас валялась под ногами,
За штаны цеплялась, как репей…
Мы играли в кости с этой властью,
Обнажая когти и клыки,
И пирог хватали волчьей пастью,
И державу рвали на куски.
Изначально мир устроен грубо,
Другу верь не больше, чем врагу…
И терял покой, клыки и зубы,
Тот, кто слишком рвался к пирогу.
Ох, и шла охота, брат на брата,
Выжил я… Мне дела нет до вас,
Это очень трудно — жить богато,
Тяжко жить, куском своим давясь...
Вон ещё… Застрелен у порога,
Перед смертью крякнул только: «Вав!..»
С укоризной смотрит он на Бога,
Так и сдох, пирог не дожевав…
С верой в то, что всё продашь и купишь,
Мы учли все мелочи, кажись,
Но судьба в кармане прячет кукиш,
Цифра врёт, и нелогична жизнь.
Мир ещё трясёт и потрясает,
Но уже, как было много раз,
Из руин держава воскресает,
И как струпья стряхивает нас.
РУССКИЕ ПОЭТЫ
1
Когда с поэтом Муза говорит —
Стихает гром, и мир царит в природе,
И радостно свободный дух творит...
Что помним мы об истинной свободе?
Мир делится на этот свет и тот,
Что без причины в души наши льётся.
Вся эта жизнь и этот век пройдет,
Всё минется, лишь правда остаётся.
2
Чист небосвод и светится звезда,
Но злые шутки шутит век над нами —
Настырная, крикливая орда
Слепит глаза и лезет с фонарями:
«Святая правда есть, но — высоко,
А наша правда вот она — под боком!..»
И мир опять обманется легко,
И празднослова назовет пророком.
Но, впрочем, речь, конечно, не о том,
Ошибок нет и отработан метод —
Где смерть, как Вий, пронзительным перстом
Круг разомкнёт, и все увидят: «Этот!»
3
У времени сто слуг и сто личин,
Но иногда оно впадает в ярость,
И убивает страшно, без причин,
И не даёт уйти, укрыться в старость.
Тринадцать раз гремят в ночи часы,
Во тьме лисица брешет под горою,
Сыч голосит, и в землю воют псы,
Копытами коровы землю роют.
И не карга горбатая с косой
Приходит и глядит в глаза пристрастно,
А — юная, с пшеничною косой,
Печальная...
Она почти прекрасна.
Так что же сердце сжалось от тоски,
И хочется рыдать, что люди — братья!..
Она идёт, шаги её легки,
Но неразъёмны тяжкие объятья.
Душа чутка — в поэте жив пророк,
Судьба ему не поднесёт сюрпризов,
Он чувствует, когда приходит срок,
Идёт навстречу и — бросает вызов.
4
И что кому до горьких чувств моих,
Но у поэтов мне всего дороже —
Что по земле прошли герои их,
Цветка не смяв, росы не потревожив.
5
В разгар чумы и торжества врагов
Вам пригодятся пушкинские песни,
Вы разделите их, как пять хлебов —
И в душах ваших горний дух воскреснет!
6
Всё дорого, что в муках рождено,
Нет памяти без крови и без боли,
За тем леском лежит Бородино,
За той рекою — Куликово поле.
Единой кровью связаны сердца,
Нет, не умрёт душа в заветной лире,
Она вздохнёт над «Песней про купца…»,
И вздох вовеки не остынет в мире.
Живым огнём стихи его горят,
Но пепла нет.
К ним смерть приходит греться.
Они сгорят, как небо, как закат,
Чтобы с рассветом снова возгореться.
Костлявою нашли кого пугать! —
Тем более, бояться не пристало,
Что к смерти ему стать не привыкать —
Он умирал в долине Дагестана...
Не знаю я, откуда эта грусть?
Откуда свет? Багряный свет по клёнам...
Я всей России в пояс поклонюсь —
Лежит он в ней под дубом, под зелёным.
Любовь я вспомню первую свою,
В последний раз поплачу я над нею,
И тихо-тихо для него спою
О той любви...
Так тихо, как умею...
7
Поймало время в крестовину цель
И глаз ни на секунду не спустило.
Он понял всё.
Он вышел на дуэль,
Чтоб совершить формальности пустые.
8
Творило время тёмные дела,
Ну а судьба свои ковала ковы,
По пересылкам Клюева вела,
И подводила к стенке Гумилёва…
9
Так убери же волосы со лба,
Ночь за окном, и тесен мир, как клетка.
Уж если время выбрало тебя,
Спасенья нет — оно стреляет метко.
Оно условно свистнет, и на свист
Приходят в чёрном призраки ночные.
Но перед Богом ты остался чист,
Хор-рошие... Родные… Дорогие...
А чёрные, что усмехались зло? —
Плевать на них, горят их души в пекле,
Нет, это время сзади подошло
И туго-туго затянуло петлю.
Трещит стена под тяжестью улик,
И потолок навис, белее смерти,
И рушится, перекрывая крик:
— Он не хотел, стихам его не верьте!
Велик потенциал СССР,
А вот дыры никто не залатает.
Под страшной ношей рухнул «Англетер», —
Уж не следы ли время заметает...
10
Прости, Есенин, нынче мне видна
В моих стихах досадная накладка,
Была догадка, но ещё смутна,
И, видит Бог — страшна была догадка.
Учителя, они умели лгать,
И представляли факты в разных видах,
Но истины в груди не удержать,
Она на волю рвётся, словно выдох.
Вот обвалились стены, и в пролом
Мы ворвались, и в ужасе застыли —
В крови всходили звёзды над Кремлём
В тот страшный год, когда тебя убили…
Их кровь темна и совесть их глуха,
Не первый ты оплёван и повешен,
Самоубийство — нет страшней греха…
Но, слава Богу, в этом ты не грешен!
11
Я не хочу поверить, хоть убей,
Что любит смерть магические числа,
Но кто же, кто наушничает ей:
«Ещё один пришёл и — отличился!..»
Я даже фактам верить не готов,
Но пол в крови, дымящийся и скользкий,
Не поскользнись.
И не рассыпь здесь слов...
Погиб поэт Владимир Маяковский.
Он обернулся, зная — по нему!
Огонь видал, но не увидел дыма,
И к потолку всходила в том дыму
Душа его, цела и невредима.
На гроб глядела Муза с высоты,
И праздная толпа шумела розно.
Из рук прохожих бросились цветы
Прикрыть его от выстрела!..
Но поздно.
12
Не примет объяснений никаких,
Слёз не потерпит и не даст отсрочки
То время, что рождает в муках их,
Что славит их.
И бьёт поодиночке.
Шутя, провёл он за нос сто смертей,
Одна ж пристала так, скажи на милость! —
Поэт, должно быть, приглянулся ей,
Она в него, как девочка, влюбилась.
И ангелы крылами развели,
Смерть валит с ног, и ноша непосильна —
Вдали от всех, на краешке земли
Трагически погиб поэт Васильев...
13
«Дак пожили, чего же их жалеть,
Не нам чета!
Красивых баб любили!
Мешали всем плодиться и жиреть,
И правильно, что всех их перебили...»
14
Тут с временем я прерываю спор,
Нет голоса и что-то галстук тесен.
Его конёк — казенный разговор,
И — приговор.
Не любит долгих песен.
Срок жизни время делит на двоих,
Мол, за глаза довольно половинки,
Капризное, оно меняет их,
Меняет, не дослушав, как пластинки...
А этот рта не раскрывал ещё,
А как он жил — он мухи не обидел!
Но вдруг хватают сзади за плечо
И цедят зло сквозь зубы: «Ну-ка выйдем!..»
15
Я рядом встал.
И слышу, как шипят:
«С посконной рожей прётся в ряд калашный...»
А я тянусь к вам, я ваш меньший брат!..
Я маленький, мне в одиночку страшно...
16
Как душу, не споткнувшись, пронести
Дорогою неверною земною.
Постылое, хоть узел распусти,
Да не ходи, не рыскай ты за мною!
Свободен путь, но я кошусь на куст,
У времени, пусть будет ему пусто,
Намётан глаз и безупречен вкус, —
Вот почему тревожно мне и грустно.
Оно не ошибётся, не соврёт,
И будь ему хоть кумом ты, хоть другом,
Оно напрасно премий не даёт,
А награждает смертью — по заслугам!
Пора уйти, я точно рассчитал,
Жизнь прожита, конец неинтересен,
А то, что я не всё вам досказал,
Я ж говорю — что галстук слишком тесен...
17
Но я спасусь, загнав в пути коня,
В лесном ручье сотру остатки грима.
Какая б смерть ни целилась в меня,
Пока я жив — она ударит мимо!
НИКАК ЭТИ ДНИ УХОДИТЬ НЕ ХОТЯТ...
Никак эти дни уходить не хотят,
И всё же — прощаются с нами.
Над полем пустым пролетает октябрь,
Гремя ледяными крылами.
Здесь ветер уже не раздует, как жар,
Листву, что легла догорая.
Как грустно мне знать, что земля — это шар,
Что нет в ней желанного края.
Свободный и вольный, как ветер, как дождь,
Идёшь через поле пустое,
И всё-таки веришь, и всё-таки ждешь
Последней любви. И — покоя.
CЛОВА
Мои слова прозрачнее и проще,
Чем эти облетевшие леса,
Они со мной перекликались в роще,
Я полюбил их птичьи голоса.
Они в стогах осенних ночевали,
Баюкал их тягучий шум дождя.
Кормились тем, что на ходу срывали
С сырых ветвей, по саду проходя.
На том холме в войну они играли,
Крестил их май в криницах ледяных,
Их волосы в июле выгорали,
В сентябрьских цыпках ноги были их.
Качаясь, на орешниках висели,
И проходящий катер стерегли,
И близко-близко на лугах осенних
К себе их подпускали журавли.
Я промолчу, не то сейчас волною,
Прорвав слова, из сердца хлынет грусть,
Ты их вспоил водою дождевою
Из старой шляпки, добрый старый груздь.
Даётся счастье нищим и беспечным, —
С любовью в сердце, с ветром в голове,
Здороваясь по-свойски с каждым встречным,
Я прохожу по городу Москве.
В тяжёлый час я возвращусь к вам снова,
И как гостинцы принесу с собой —
И скрип сосны, и шум дождя лесного,
И тихий говор листьев над водой.
Вот дальний гром, а это свищет птица,
Вот радуга, вот солнце на стене...
Пока слова мои вам будут сниться,
Вы улыбаться будете во сне.
АНГЕЛЫ
Они зовут, но мир не слышит их,
Их голос тих, призыв их еле внятен…
Жизнь промелькнет, как призрак, что возник
В движении лесных теней и пятен.
Взволнуется душа, заговорив,
И долго успокоиться не сможет,
Так ветра августовского порыв
Желтеющую рощу растревожит –
И встрепенется, и вскипит листва,
Заговорив наперебив и сразу…
Я различал их, но едва-едва.
Я видел их, но только краем глаза.
Я повторял: «Как осень хороша!» -
И замирал в молчании глубоком,
И вздрагивала чуткая душа,
Незримых струй коснувшись ненароком.
И тело застывало на весу,
Пронизано лучами золотыми…
Но кто из вас не вздрагивал в лесу,
Из пустоты свое услышав имя?
И озирался я, разинув рот,
Вновь околдован тяжестью земною,
И как, должно быть, улыбался тот,
Кто подшутил, аукнулся со мною.
Сыграет ветер жизнь мою с листа,
И сколько листьев встрепенется в роще,
Но до чего мелодия проста,
Чем глубже в осень, тем она и проще.
Подумать только – я на свете был! –
И самому не верится, ей-богу…
Все ближе, ближе свист незримых крыл,
Перелетает тень через дорогу…
О чем, о чем, о чем мы говорим –
Сейчас сюда такой сквозняк прорвется,
И голос мой, что так неповторим,
И трепет мой – все в шуме том сольется.
НА ХОЛМЕ
В этот солнечный день
Под Калугою гуси рыдали,
Запасалась душа
И простором и волею впрок,
И стоял я, стоял
И глядел в эти синие дали,
Всё глядел и глядел,
И никак наглядеться не мог.
Будто счастье прошло
И пропало за теми холмами…
Привязалась к душе
Непонятная грусть и печаль.
Да ещё этот ворон,
Что молча кружился над нами,
Да ещё этот ветер,
Да светлая стылая даль.
Этот солнечный день
Мне ещё не однажды приснится,
И вернётся к душе
Унесённое ветром тепло,
Что в тот солнечный день
Так хотело сквозь осень пробиться,
Но никак не могло,
Ты поверишь, никак не могло...
ДОРОГА
Вьётся во поле дорога,
Пыль да ветер, долгий путь.
Не грусти ты, ради Бога,
Скоро кончится дорога,
Мы придём куда-нибудь.
Долгий путь, будь он неладен,
Мир широк и нелюдим.
Мы с тобой устали за день,
У обочины присядем,
На дорогу поглядим.
И так сердце затоскует,
Так захочется домой!..
Ветер кончился. Не дует.
А кукушка всё кукует,
Всё кукует... Бог ты мой!
СТАРИК И РЕПА
Взял ружьё. Пошел гулять на реку.
Вообще, я нравом — нелюдим.
Вдруг гляжу — старик копает репу.
Ну-ка, что за репа, поглядим...
Вот рукою жилистой свирепо
Тащит он... Кипит в руке ботва.
Наконец вытаскивает репу.
Ай да репа! Верных пуда два!
Отбегу, а то еще ударит,
Ну а он ворчит в усы, как гром:
«Репу-то старуха, мол, напарит.
Будем живы, парень. Не помрём!»
И под этот дождь и этот ветер
Я пойду, задумавшись о том,
Что приятно быть на белом свете,
Но — не мной, а этим стариком!
БРАТЬЯМ ПО РЕМЕСЛУ
Не ходи, Художник, белым садом,
Не тревожь полёта мотылька…
Ибо всё, что ты заденешь взглядом, —
Обратится в камень на века.
Не ходи, Поэт, путём терновым,
Прикажи, пусть Муза замолчит…
Ибо всё, что ты зацепишь словом,
Целый век потом — кровоточит...
АНГЕЛ МОЙ
По Садовому кольцу,
Где земля в бетоне,
Шла она, прижав к лицу
Мокрые ладони.
Через вой, через поток,
Где машины мчались,
Шла девчонка – поперёк,
Шла она, качаясь...
Кто сказал, что счастья нет,
Да пошли их к чёрту,
Не ходи на красный свет,
Милая девчонка.
Может, жизнь не удалась,
Помереть решила...
Полюбила только раз,
А потом – грешила...
До чего же ты глупа,
Жизнь губить напрасно!..
Ждет зелёного толпа,
А она – на красный!
Ты откуда, ясный цвет,
Из какого сада?
Не ходи на красный свет,
Девочка, не надо!
Что ты ищешь, ангел мой,
В городском бедламе,
Уезжала б ты домой,
Возвращалась к маме.
А толпа-то замерла
У черты, у края...
Быть не может!.. Перешла!..
Перешла, родная...
ГИБЕЛЬ ПЕВНЯ
Мой кум-инспектор, чуть «под мухой»,
Хоть врач корил его: «Не пей!» —
Ко мне приехал со старухой
Сухой и крепкой, как репей.
«Ах, очень рад, входите, гости,
И как от веку повелось,
Сюда вот, в угол, ставьте трости,
А шляпы вешайте на гвоздь…»
Страшна старуха вековая,
Как дата жизни роковая,
Но тихо, с прялкою в руке,
Как бы фигура восковая,
Она уселась в уголке.
И я подумал: бляха-муха,
Какая странная старуха!..
А кум меж тем, тая ухмылку,
Сгорбатив плечи, как медведь,
Из сумки вытащил бутылку,
Уже початую на треть.
И затянувшись крепким дымом,
Качнув охапкой бороды,
Сказал: «Неси, браток, еды нам,
Жить надоело без еды!»
Я беден, но отнюдь не жаден,
Какая, думаю, еда,
Ах, куманек, будь ты неладен,
Локтей не вырастишь без ссадин,
Не сносишь рожи без стыда...
Подумав, я ему ответил:
«Во всем хозяйстве, государь,
Нет ни шиша, один лишь — Петел,
(Как выражались предки встарь),
По-современному ж — Петух,
В селе известнейшая птица,
Из бессловесных — лучший друг
Для бобыля... Да что хвалиться,
Лишь небо сумраком нальется,
И мир стемнеет, как нора,
Когда все лягут, где придется,
Тогда Петух на волю рвется —
Чтоб выгнать нечисть со двора!
Как можем мы убить его,
Когда он так певуч и нежен?..»
Но кум ответил: «Ничего,
Возьмем за крылья и — зарежем».
И вслед за этими словами
Раздался треск в оконной раме,
И засмеялся кто-то глухо,
И за окном качнулась мгла,
И побледневшая старуха
Метнулась к печке из угла.
И я подумал: бляха-муха,
Какая шустрая старуха!..
Я с топором рванулся в сени,
А ну, посмотрим — кто кого!..
Под потолком шептались тени,
И все, и больше ничего...
За лесом голос плакал тонко,
Визжало что-то на реке,
Как будто воры поросенка
Несли в украденном мешке.
Я шел, на кума огрызаясь,
Шумел вдали суровый лес,
И потревоженный, как заяц
Пугливый призрак в землю лез.
Дымилась ночь, как пепелище,
На ферме тихо выли псы,
И в это время на кладбище
Двенадцать пробили часы.
И мы, забыв, как ходят шагом,
Неслись по воздуху, как дым,
Вокруг деревни, над оврагом,
Кум впереди, а я — за ним...
И в даль туманную утоплен,
Мерцал могильщика фонарь,
А из-под ног с внезапным воплем
Рвалась невидимая тварь,
Что в изобилии была там,
Откуда только развелась?..
Угрюмый кум ругался матом,
Кого-то втаптывая в грязь.
А я, приземист и горбат,
Шел, озираючись назад.
Остатки храбрости теряя,
Мы очутились у сарая.
Собрав в кулак ошметки духа,
Мы встали с кумом на углу.
В окне маячила старуха,
Свой нос расплющив по стеклу.
И я подумал: бляха-муха,
Какая страшная старуха!..
Внезапно кум махнул рукою,
Как бы хватая комара…
Уже светало над рекою,
Ночь уплывала со двора,
И зябкий, резкий ветерок
Настырно лез под свитерок.
Бледнели звезды в небесах,
Хорек выглядывал из лаза,
А на кладбищенских часах
Ударил колокол три раза...
И тут, в молчании великом
В хлеву проснулся Петел с криком!
Ему в ответ по всей деревне,
Как трактора взревели певни…
Скрипела дверь, гремел засов,
Рыдал младенец в колыбели,
Металась в роще стая сов,
Дубы столетние скрипели,
Ведро в колодце дребезжало,
А по дороге столбовой
Скакал табун, земля дрожала
И конюх никнул головой.
Неслись по улице собаки,
Оскалив страшные клыки,
Всегда готовые для драки, —
Худы, свирепы и легки…
Навстречу шло коровье стадо,
Звенела песня комара,
Шли мужики, куда им надо,
Спала на печках детвора…
А мы, забыв на время совесть,
Стояли, к делу приготовясь.
Вот кум, не вымолвив ни слова,
Нож из кармана бокового
Движеньем егерским извлек
И поглядел куда-то вбок…
А я, всем телом обмирая,
Поспешно трубку докурил,
Смахнул слезу и дверь сарая
Ногой предательской открыл.
Не видно было нам ни зги,
Но только стены задрожали
И чьи-то тяжкие шаги
Из мглы кромешной зазвучали.
Раздался шпор ужасный звон
И, в цепи ржавые замотан,
Петух из хлева вышел вон,
И прошептал я куму: «Вот он!»
Тут кум присвистнул: «Ну и ну!» —
К забору мелко отступая.
Четыре метра в вышину,
И это — гребня не считая,
На лапах, грубых как столбы,
Окутан клекотом и паром,
Поднявши перья на дыбы,
Пылая пламенем и жаром,
К мольбам пощады нем и глух,
На нас, осклабясь, шел Петух.
Двенадцать тонн живого веса,
Моих усилий зрелый плод,
Дитя науки и прогресса,
Его растил я целый год.
И вот, взлохмаченный от злости,
Страшон, как темный лес в грозу,
Петух обрушился на гостя,
Как дуб столетний на лозу.
И перепуган, и угрюм
В глуби двора метался кум.
И вздыбив перьев целый спектр,
Глухим вулканом воркоча,
Петух взлетел... Кричал инспектор...
А я ружье срывал с плеча.
И мы, от страха раскорячась,
Как неразлучные друзья
Метались, друг за друга прячась,
И отбивались из ружья.
Клубилась гарь пороховая,
Звенели гильзы в лопухах,
Цвело пространство у сарая
В каких-то пестрых петухах.
И только лишь десятый выстрел
Финал трагический убыстрил,
И как подбитый цеппелин
С высот, едва доступных зренью,
На землю рухнул исполин,
Давая волю оперенью.
В углу двора на груде щебня,
Среди разбитых кирпичей,
Лежал, поднять не в силах гребня,
Как будто некий книгочей,
Щекой уткнувшийся в страницу,
Лежал Петух, козы покорней,
И громоздились вдоль стены
Две лапы, черные как корни
Грозой поверженной сосны.
И я, качаясь и вздыхая,
Ружье на землю опустив,
Стоял, как нежить, у сарая,
Лицом повинным загрустив.
Передо мной, большой и сытый,
Хвостом рассыпанным светя,
Лежал в пыли Петух убитый,
Как беззащитное дитя.
И я побрел хромой походкой,
Забросив за спину ружье.
А кум уже сидел за водкой
И все дивился: «Е-мое!»
Икал он, бледный от испуга,
Он водки выпил, я — чайку...
И мы глядели друг на друга,
Не понимая, кто чей кум...
А за стеной, на кухне где-то,
Средь дыма, зрением плоха,
Старуха жарила котлеты
И потрошила потроха.
И я подумал: бляха-муха,
Какая прыткая старуха!..
И тихой грустью обуян,
Совсем как ты теперь, читатель,
Сидел я голоден и пьян,
С клеймом пожизненным: «Предатель!»
Сидел и слушал я угрюмо
Слова докучливого кума…
А из подполья, как из трюма,
Толпясь, толкаясь и калечась,
В избушку с визгом лезла — нечисть...
Крестясь, я бросил взгляд косой —
Кралась из кухни смерть с косой…
И я подумал: бляха-муха,
Так вот какая ты старуха!..
Не видел я, что вся деревня
Уже столпилась у плетня,
Постановив на гибель Певня
Ответить — гибелью меня.
Владислав Владимирович Артёмов — поэт, прозаик, публицист. Родился 17 мая 1954 года в с. Лысухе Березинского района Минской области. В 1982 году окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор ряда глубоких по содержанию и увлекательных книг стихотворений и прозы. Лауреат Всероссийской литературной премии имени генералиссимуса А. В. Суворова. Главный редактор журнала «Москва».
