"Осень бросила монеты На помин души..."

***

Осень бросила монеты
На помин души
Очарованного лета –
серебра дождей,
Оглянулась напоследок
И уйти спешит
В эти синие просветы
Над землей людей...

***

В последнем году двадцатого века
(говорят, что их было –два),
не помню: уехал я или приехал,
да и вспомню теперь, едва ль.

А, в общем-то, помню: кончался миллениум,
больший по счёту, чем первый снег;
мучительно долго свершалось мгновение,
и вот, наступил двадцать первый век.

Ни грани, ни слов, подтверждающих точное
его появление в здешних местах,
хотя, все минувшие даты просрочены,
обычные речи у всех на устах:

здоровья, веселья, хорошей погоды,
деньжонок и счастья, любви до могилы,
и, странный портвейн закусив бутербродом,
всё это меня в тот же миг посетило...

Молчание – суть продолжение мысли
о том – как бы выбраться из лабиринта
бесспорных и безоговорочных чисел,
и стать победителем этого спринта,

и ветер ловить в паруса провиденья,
переживая за нужность балласта,
и, невзирая на шквал сновидений,
скрыться за необходимость контраста;

за горизонт – раздражитель погони, –
пережигая любые канаты, –
лучиком, выпущенным из ладони
неугасаемого заката.
.....
Прежние мы. Утомлённые будущим,
к прошлому ходим с утра за прощением.
Всё мне казазалось: с начала начну ещё
и получу всех грехов отпущение.

Век двадцать первый рождался мучительно –
случай такой: раз на раз не приходится...
От Рождества и – поныне, включительно,
век наш насущный спаси, Богородица.
.....
Как же торопимся жить мы и чувствовать,
как мы спешим оправдаться блистательно,
нам бы друг дружку беречь и сопутствовать,
странный портвейн бутербродом закусывать,
впрочем, последнее по обстоятельствам.

Время – на Север. Холодная истина.
Тонкий расчёт. Приказанья сердечные.
Чистые мысли. Сомнения чистые.
Осень кружит обречёнными листьями,
переживая за ценности вечные.

(Из воспоминаний. 26 июня 2008г.)

***

Мне давно уже за полночь.
Возраст всё же таинственный.
Слов – с апреля по капельке,
Снов – с июня по листику –

На одёжку душевную,
Да насущную сдобную:
с поля миру по хлебушку,
с неба всем по подобию.

Мне давно уже за полночь.
Во скиту к полуночнице.
Не получится запросто
нам стерпеть, как захочется;

по одёжке встречающим
объяснять про английские
про уходы в отчаянье,
в неизвестности склизкие.

А в ночи полушария
повстречаются взглядами:
вздрогнут гуманитарии,
и ползучими гадами

обовьётся история,
одарённая крыльями.
Ей без мук, как без моря мне,
как младенцу без имени.

Мне давно уже за полночь.
Не исход, не традиция.
А луна-то – совсем ничья –
виснет спящими птицами

на шеЯх у поклонников:
впечатленья заимствует;
шлёт поклон подоконникам
освещенье провинции.

Мне давно уже за полночь,
где светильники – лишнее.
Мне давно уже за полночь,
как черешням за вишнями.

Ёлку спутаешь с яблоней
разве что по бездарности…
Вспоминаю всегда о ней,
о моей популярности.

Мне давно уже за полночь,
популярнее некуда,
и какая-то бестолочь
имя путает с реками.

Завывают на прОводах
недалёкие родичи...
Каюсь, не было повода
не остаться на Родине.

Каюсь ивам предательски.
Признаю околесицу.
Что мне нужно отдать ещё
под дамокловым месяцем?

Что взыскать с обладателей
моего долголетия?..
По душе от Создателя…
По Любви от Спасителя…

Мне давно уже времени
не хватает состариться…
Разрешенье от бремени
для Тебя продолжается.

На роддомы рассчитывать
в судный век не приходится,
и во святцах высчитывать
Времена Богородицы.

И согласная Родина –
Лишь бы память не кончилась –
не согласна быть проданной,
и юродиво скорчилась

в ожидании полночи.
Уповая на знаменье,
к ней являются сволочи
до потери сознания.

Ей – страданья несметные
в ожидании участи,
а жестокие смертные
не распнут, в лучшем случае.

Удаль сдуру побалуют,
да и бросят до случая,
под звездой пятипалою
поглумиться над сучкою.

А она, невесомая,
на небесной околице,
спрятав прах под часовенкой,
за детей своих молится.

***

Все на нуле – погода, время, век
и моря уровень по отношенью к суше;
и тонким льдом подернутые души,
а дождь уже не дождь, но и не снег.
И новый паводок в набухших венах рек
косится на мосты и на плотины;
что знает он о ветке Палестины,
и кто, ее принесший человек?

Что время нам, оно ль летит навстречу;
в каких мы заблуждаемся лесах,
и наше ль это царство в небесах:
спокойный труд и праведные речи?
Кому воспламенились эти свечи
так явно и прозрачно, будто сон;
кому приносит в жертву Аполлон
свой светлый взор божественный и плечи?

Сквозь тишину струится путь ночной,
таинственный и вечно неизбежный,
теряясь в строгом хаосе безбрежном,
манит, но не уводит за собой.
И где-то там, за млечной пеленой,
возможны рай и ад, подобный мраку,
и солнце, восходя к созвездью Рака
напомнит о вселенности земной.

Когда мои пути придут к тебе,
когда твоих ресниц мои коснутся…
Я не боюсь уснуть, боюсь – проснуться,
принадлежащим не твоей судьбе.
Все сходится кругами на воде
Тускнеют зеркала, дымятся свечи,
и непонятно: утро или вечер,
и где я – на пиру иль на Суде?

***

Живу на верхнем этаже
моей страны одноэтажной.
В лесу слоняюсь в ниглиже,
невозмутимо эпатажный.
Разоблачаясь напоказ,
скрываюсь за гусиной кожей.
И говорю и слышу глас,
смотрю в окно: не ровен час,
припрётся кто-то непохожий.

В мои луга к моим стогам,
к реке, что тихо протекает,
и шлю в душе привет врагам,
и слышу, как они икают,
как восвояси возвратясь,
в свой мегаполис изощрённый,
они, как свиньи ищут грязь,
и, раздражительно смеясь,
лишь матерятся увлечённо.

О, странные мои враги,
соратники по ложке дёгтя,
снимают громкие шаги,
и спать ложатся с чувством локтя.
А я смотрю в окно, и сон
склоняется на всякий случай,
освобождаясь от кальсон,
включает приторный шансон,
и – бессаме, бессаме мучо.

А поутру причалил флот
из полевых беспечных лилий.
Плывёт по небу самолёт,
покинув стаю эскадрилий,
а на земле врачует пёс
в бою полученные раны,
лошадку радует овёс,
страдают ступицы колёс
на полдороге от нирваны.

В счастливом домике моём
всегда приимно и просторно,
где мы и можем и живём
вполне легально и законно.
Располагается уют,
немного выцветший за лето,
и, здесь, у лета на краю,
не суетятся, не снуют
другие жители планеты.

И, запрокинув в небо рот,
ловлю дожди похмельной глоткой.
Хожу назад, хожу вперед,
качаясь на волне короткой.
Вещаю долго, допоздна,
в пределах радиосигнала,
на веси и на города,
и выпиваю дождь до дна -
на языке оригинала.