Легенды старой монашки

Старушка-побирушка

·

Познакомились мы с ней на Болдиной горе, возле могилы схимонаха Германа. Выглядела она лет на восемьдесят. Худое, сморщенное как печёная картошка, лицо. Такие же худые, изрезанные морщинами руки. Одетая чисто и просто: чёрная юбка, тёмная кофта на согбенных плечах, тёмный, в розах, платок на голове. Оказывается, она была монашкой в Троицком женском монастыре до его закрытия в 1962 году. Много черниговских былей рассказала нам эта старая женщина. Одна из них особенно запомнилась. А поводом к рассказу стала её встреча с подругой детства, которую много лет не видела, а «вот подишь ты, случайно встретила» на автостанции, расположенной в центре города, по соседству с глубоким оврагом.

– Когда осенью 1941 года фашисты вошли в Чернигов, настало тяжёлое время. В оккупацию всем нам жилось голодно. Подружка, чтобы прокормить семью, просила милостыню. Стояла с протянутой рукой у немецкой столовой. Солдаты её не трогали и всегда давали недоеденную кашу со стола, а иногда совали в руки большие ломти белого хлеба, видимо, жалели, а может быть, презирали, ведь нас, украинцев, немцы считали «унтерменшами» – людьми низшей расы.

Ей повезло. А вот сестре её не пофартило. Жила она в том самом глубоком овраге, о котором я уже упоминала. Неуютное было место. Неказистые, вросшие в землю худосочные домишки, на улице вечная грязь да слякоть. Недаром этот район называли «Землянки» или по иному – «Глинище». Вот в таком бедном домике и жила дивчина. Красивая была молодка, чернобровая, с высокой пышной грудью. А время-то было военное, город под фашистской оккупацией. Работы нет, перебивалась девка случайными заработками, пухла с голоду.

Тут её и приметил немец, пожилой такой и обходительный. Часто навещал, приносил продукты, задерживался подолгу, смешно лопотал что-то по-своему, показывал фотографии своей семьи. Она его не понимала, но и гнать не гнала. Голод ведь не тётка, когда живот подводит, и ноги пухнут от постоянного недоедания, – чёрту рад будешь. Вот и не гнала. А он её просто-напросто обхаживал. И добился-таки своего, стал частенько у неё ночевать. А парни с улицы стали относиться к ней презрительно и за глаза называли не иначе как «немецкая подстилка». Может, злились из-за того, что в своё время не обращала на них внимания и ни с кем не гуляла. Как бы там ни было, решили эти горячие головы убить немца. Подстерегли, когда он выходил от неё рано утром, и забили насмерть железными прутами. Немцы смерти этой не простили. Прибыл карательный отряд. Дома в овраге все спалили. Парней, причастных к гибели немца, повесили. И девицу посчитали причастной к убийству своего сожителя. Её вместе с соседями вывезли на Лесковицу и расстреляли в Малеевом рву.

Монашка умолкла, немного передохнула и, собравшись с силами, неторопливо продолжила:

– Каждый в лихую годину пытался выжить, как мог. Я не осуждаю эту молодку за связь с немцем. Но вот эти парни, которые из ревности ли, ведь гуляла не с ними, – «с немцем, стерва, спуталась», – или по дурости убили этого несчастного. Как к ним отнестись? Может, парнями руководили патриотические чувства? Но какая трагедия разыгралась в «Глинище» после такого записного патриотизма. Ставкой в этой печальной истории оказалась жизнь. Ведь спалили всю улицу, погибло много невинных людей. Сложили свои буйные головушки и эти «защитники родины». И красавица, думала пережить лихолетье и сберечь свою жизнь, а вышло, что потеряла. А может, это была Божья кара за тяжкий грех, ведь спала-то с врагом, но причём здесь невинные люди? Истинно, вразуми, Господи, и помоги отделить зёрна от плевел!

А мою подружку немцы не тронули. Так и продолжала стоять с протянутой рукой у немецкой столовой и смиренно просить милостыню. Так вот и выжила в войну.

Поговорили мы с ней по душам и расстались. На прощанье она перекрестилась и пошла, бормоча что-то себе под нос. Может быть молитву. Уже в отдалении послышался её слабый голос: «Подайте, люди добрые, старому больному человеку. Кто что может».

·

Антониев колодец

·

Под Ильинскою церковью среди буйной зелени ухоженных садов частного сектора расположен древний колодец. Происхождение его традиция связывает с монахом Антонием, положившим начало в середине XI века знаменитым Антониевым пещерам. Колодец огорожен и прикрыт от дождя навесом. На ворот намотан порыжевший от времени металлический трос, к нему прикреплено такое же старое ведро. Колодец довольно глубокий. Если склониться над потемневшим деревянным срубом, который венчает поверхность колодца над землёй, можно увидеть, как бетонные кольца, замшелые внутри, уходят в таинственную глубину. Там, в сыром мраке мерно покачиваются и отсвечивают холодные блики студёной воды.

Бурные века прошумели над Антониевым колодцем, однако он не сгинул и до сих пор исправно служит людям. С колодцем связано интересное предание. Рассказала его нам старая монашка, она же и привела нас к этому примечательному памятнику старого Чернигова.

После немецких бомбёжек город лежал в руинах, водопровод не действовал, и люди, оставшиеся в городе, изнывали от жажды. Из Десны воду брать было нельзя. По реке плыли трупы, вода алела от крови. Старый колодец стал единственным источником воды и жизни для окрестных жителей. Возле колодца выстраивались длинные очереди. Изнурённые люди часами выстаивали с вёдрами – любой пустой ёмкостью, лишь бы добраться до воды и принести в своё жилище хоть немного живительной влаги.

Бывало, от долгого стояния человек не выдерживал и терял сознание, громко гремели опрокинутые вёдра. Тогда кто-нибудь проворней из толпы пронзительно кричал: «Воды!» Бедняге смачивали драгоценной влагой лицо, он медленно открывал глаза и рассеянно смотрел мимо склонившихся над ним голов в небесный простор. В его взгляде сквозили растерянность и недоумение. Казалось, человек не понимал, как он очутился в таком нелепом положении, и ему было стыдно перед стоящими над ним людьми за причинённое им беспокойство.

– Поднимайся, родимый, некогда разлагаться! Тебя ждут дома с полными вёдрами!

Человек покорно вставал и понуро занимал своё место в очереди. А ждать приходилось, ох, как долго. Очень быстро колодец вычерпывали до дна, и тогда на свет божий появлялось ведро, наполненное мутной жижей – водой вперемешку с песком. Люди огорчённо разводили руками, кто-то нещадно ругался, и, несолоно хлебавши, разбредались по городу в поисках другого источника живительной влаги. А кто-то оставался ночевать у колодца, терпеливо дожидаясь, пока вода не заполнит его вновь.

Во время немецкой оккупации многих людей спас от жажды и неминуемой смерти Антониев колодец. А после войны, когда частные застройки вплотную приблизились к Ильинской церкви, старый колодец кому-то помешал. Прошёл слух, что его хотят засыпать. Обидно стало – уподобили его дереву, не приносящему доброго плода, которое срубают и бросают в огонь. Человек по природе своей неблагодарный. Господь излечил десять прокажённых, они слёзно просили об исцелении, целовали край его платья. Но как только сошла с них болезнь, тотчас все пошли прочь, забыв вознести хвалу Целителю, только один вернулся и сердечно благодарил за чудесное исцеление.

Люди не любят вспоминать свои невзгоды и нужды. Они им напоминают о тяжёлом, унизительном часе их жизни. И надеяться на благодарность за содеянное добро – большой соблазн. Добро нужно делать по велению души. И тогда сторицей воздастся по доброте твоей.

В это время я была инокиней Троицкого монастыря. И вот мы, сёстры во Христе, решили заступиться за наш колодец и ходили на приём к властям. С Божьей помощью колодец нам удалось отстоять, на свои средства подправили его. Наняли людей, и вместо старого, сгнившего деревянного сруба, опустили бетонные кольца. И стоит наш колодец до сегодняшнего дня, радуя окрестных жителей прохладной, родниковой водицей. Вода в колодце целительна, богата йодом и лечит от многих недугов. На большие церковные праздники, Крещение и Пасху, воду из колодца освящает батюшка. Люди крестятся святой водой, поминают добром целительный источник.

Когда мы спустились к Антониеву колодцу, пустое ведро стояло на деревянном срубе. Монашка набрала воды, и каждый из нас сделал несколько глотков. Вода была чистой и холодной, зубы аж заломило. И показалась нам сладкой.

·

Эхо войны

·

Да кто не знает его в городе. Высокий и сутулый, со светлыми, цвета спелой соломы коротко стрижеными волосами, с явным выражением умственной отсталости на лице. И сегодня его можно увидеть на центральном рынке у входа в мясной павильон. Он покорно стоит с пластмассовым стаканчиком в вытянутой руке и молча просит милостыню.

Во времена нашей молодости он был «притчей во языцех». Над ним часто подшучивали, но не трогали, парень был тихий и смирный, никогда мы не слышали от него злого слова и не видели какой-нибудь резкой выходки.

«Митя-дурачок», – проговаривали мы ему вслед, многозначительно улыбаясь, когда ненароком встречали в городе.

Более близко пришлось столкнуться с ним в городском военкомате, когда старшеклассниками пришлось проходить призывную медкомиссию. И вот тогда оказалось, что мы с ним одного года рождения. Комиссия забраковала его по состоянию здоровья, которое было написано у него на лице, и он получил «белый» билет, как непригодный для несения воинской службы.

И позже он часто попадался на глаза нашей развесёлой компании на берегу Стрижня. Мы безмятежно проводили летние каникулы на пляжах любимой реки детства Десны, до одури купались и бузили в тёплой воде, а потом, уставшие и присмиревшие, тихо плавились под жгучими лучами солнца на раскалённом белом песке. Он же сидел на дамбе с самодельными удочками, там, где Стрижень впадает в Десну, и ловил рыбу.

И никому из нас никогда не приходило в голову остановиться и попытаться заговорить с ним, узнать, где он живёт и кто его родители. Мы были молоды, здоровы, веселы и эгоистичны. Проблем в семье и школе у нас не было, и будущее нам представлялось в розовых тонах, а в настоящем мы наслаждались полнотой беззаботной жизни. Наслаждались бездонной синью ласкового неба, буйной зеленью на берегах спокойной, задумчивой Десны. И что нам была за забота до какого-то там чудаковатого Мити. Мити-дурачка. Таким он был в нашем представлении.

Грех смеяться над чужой бедой. Но это понятие приходит с возрастом. Жизнь бескомпромиссна, и время всех расставляет по своим местам. Ведь недаром говорится, что жизнь прожить – не поле перейти. Когда с возрастом обрастаешь грехами и проблемами, тогда на других людей, тем более обделённых судьбою, уже не смотришь свысока. А тогда… мы бурлили эмоциями, часто они перехлёстывали через край, и нередко в своих суждениях мы были жестокими. Себя считали выше его, потому что мы полноценные, а он – нет. И совсем не задумывались: почему он уродился таким?

Шли годы. Мы отслужили армию, закончили институты, обзавелись семьями. Каждый из нас окунулся в текучку повседневных дел и забот. Проказы молодости как-то позабылись. Изредка кто-то из нас встречал Митю в городе. Он явно постарел: лицо испещрили морщины, засеребрились виски. И вот совсем недавно жизнь этого убогого парня ярко высветилась совершенно с неожиданной стороны, о которой мы даже и не подозревали в молодости. Не судите, и не судимы будете. Истина этого евангельского изречения зримо предстала перед нашими глазами.

А помогла нам её раскрыть старая монашка. После закрытия Троицкого монастыря, она перебивалась случайным заработком, и недолгое время работала кассиром на игральных автоматах в кинотеатре им. Щорса. Однажды возле неё присела бледная, плохо одетая женщина, и завязался у них простой чистосердечный разговор. Выяснилось, что это мать Мити. В кинотеатре её хорошо знали, сочувствовали, из жалости пропускали бесплатно.

– Вы думаете, почему у меня Митенька уродился таким?

И она, не сетуя на свою судьбу, просто и бесхитростно поведала печальную историю своей семьи.

– Отец Мити пришёл с войны контуженным. Плохо слышал и был очень вспыльчивым. Чуть что не так, сильно раздражался, начинал кричать, буйствовал, бил в грудь кулаками и очень матерился. Правда, быстро отходил, и потом просил прощения, чувствовал свою провину.

– А жили-то вы где?

– Жили мы в халупе-развалюхе, подпёртой брёвнами, словно клюкой бабы-яги. Крыша протекала, и когда шёл дождь, сверху капало, и в доме всегда было сыро. Муж много раз обращался к местным властям с просьбой, чтобы ему как инвалиду войны выделили квартиру. Чиновники обещали, но дальше обещаний дело не шло. А вскоре после рождения Мити муж умер, сказалась контузия. Война таки догнала его. После его смерти мечтать о новой квартире уже не приходилось, хлопотать-то было некому.

– Так ведь могли и вы похлопотать, муж-то был инвалидом войны!

– А что я? Я малограмотная, разговаривать с властями не умею, да и здоровье у меня слабое, быстро устаю. Ведь и мне во время войны, когда в город пришли немцы, сильно досталось.

И глухим надтреснутым голосом продолжила:

– Мне было 15 лет, когда появились немцы. После налётов немецких бомбардировщиков город был очень сильно разрушен. Повсюду горели дома и дымились руины уже сгоревших зданий. Немцы очень лютовали, часто днём и по ночам слышалась стрельба. Много наших людей они расстреляли на окраинах города, а многие бежали за Десну, скрывались от расправы фашистов в лугах и окрестных сёлах.

Как-то раз ближе к вечеру я пробиралась домой пустынной окраиной, думала, что так будет надёжнее… Навстречу мне шла колонна людей. Шли молча с омертвевшими лицами, тесно прижавшись, и поддерживая друг друга. Молодая женщина несла на руках грудного ребёнка, а двое деток постарше шли следом, цепляясь за юбку, и громко плакали. Сопровождали колонну полицаи и немецкие автоматчики с овчарками на туго натянутых поводках. Собаки рычали и надрывно лаяли, немцы что-то хрипло кричали и подгоняли колонну. А люди уже ни на что не обращали внимания и отрешённо продолжали идти, еле волоча ноги. Людей вели на расстрел, и они это знали.

Я вся зашлась страхом, по спине забегали мурашки, хотела бежать, а не могла. Ноги колодами приросли к земле. Да и поздно уже было бежать. Меня заметили. Ко мне направился здоровенный полицай, злобно схватил за руку и втолкнул в колонну. Никто даже не обратил на меня внимания. Все уже считали себя мертвецами, и в эти последние минуты на белом свете прощались со своей жизнью. Не прошли мы и ста метров, как оказались на краю огромной ямы, по краям которой лежали кучи недавно выкопанной земли. И вот тут до меня дошло, что это наша общая могила, и что я сейчас умру.

Ребёнок на руках у женщины зашёлся истошным криком. К ней подскочил полицай, вырвал ребёнка из рук и бросил в яму. Женщина страшно закричала, упала на землю и забилась в припадке. Возле неё громко плакали и кричали: «Мама!» другие деточки. Тогда полицай схватил лопату и стал ею бить детей по голове. Как срезанный сноп они упали возле матери и затихли, а потом их окровавленных и неподвижных этот нелюдь сбросил в яму. Мне стало дурно, белый свет угас в глазах. Как нас расстреливали, я не помню…

Очнулась я в доме у незнакомых пожилых людей. Оказывается, целую неделю пролежала в беспамятстве и всё бредила. А когда пришла в себя, они мне рассказали конец этой жуткой истории. Им повезло, они вовремя спрятались в овраге и слышали, как расстреливали, а когда всё стихло, подошли к месту расстрела. От того, что увидели, волосы на голове встали дыбом и подкосились ноги. Такое не каждый переживёт. Земля стонала и шевелилась. Из-под неё слышались грудные вздохи. Немцы не стали даже добивать раненых, а просто засыпали яму землей. Засыпали наскоро и быстро уехали, видимо, и для них это чёрное дело оказалось нелёгким. Позже сказывали, что какой-то немецкий офицер из расстрельной команды сошёл с ума.

Старики плакали навзрыд и не знали, что делать. И тут заметили торчащую из-под земли руку и косичку. Они упали на колени и руками откопали меня. Откуда у стариков сила только взялась! Я оказалась живой, но без памяти, и они понесли меня к себе домой. Так вот и очутилась у них. Я долго ещё болела. Спасибо этим людям, выходили.

Женщина надолго замолчала, а потом тяжело вздохнула и тихо промолвила:

– Поэтому не удивительно, что и Митенька у нас уродился таким.

Пустынное место, изрезанное оврагами, о котором рассказывала мать Мити монашке, находилось через дорогу от нашей школы. В наши школьные годы здесь раскинулся яблоневый сад. Посреди низких корявых яблонь на грядках росли огурцы. Здесь мы любили прогуливать уроки, здесь мы играли в войну, в импровизированных стычках закидывая друг друга перезревшими огурцами. Здесь зимою на уроках физкультуры мы спускались на лыжах по крутым склонам лощин и обходили серый гранитный обелиск, на этом месте во время войны немцы расстреливали евреев. А на еврейскую пасху на деревьях возле памятника всегда висели конфеты, бублики и разноцветные ленты. И уже когда мы заканчивали 10-й класс, здесь развернулась масштабная стройка.

Бульдозеры, надрывно урча, выкорчёвывали деревья. Экскаваторы прилежно вычерпывали ковшами землю, готовили котлованы под фундаменты новых зданий. Город хорошел на наших глазах и рос вширь. И здесь, на некогда бывшей глухой окраине, строился новый жилой микрорайон, получивший название 50 лет ВЛКСМ. Вот тогда-то и открылась трагическая страница истории нашего города периода Великой Отечественной войны, когда город был оккупирован немецкими фашистами и их союзниками – мадьярами и итальянцами. При рытье котлованов были вскрыты ранее не известные захоронения, места расстрела людей. Всё тайное рано или поздно становится явным. Не удалось немцам скрыть свои злодеяния в нашем городе.

Ну, а что же мы, без пяти минут выпускники средней школы? Все мы были невольными свидетелями, как отрытые жёлто-белые кости поспешно складывали в деревянные гробы, окрашенные в жидкий светло-розовый цвет, и отвозили куда-то на одно из городских кладбищ для перезахоронения в братской могиле. Нам было жутко, мороз пробирал по коже, здесь пахло смертью, здесь на конкретном примере воочию, а не по учебнику истории мы убедились, какой страшной и кровопролитной была прошедшая война для нашего народа.

Теперь на горемычную судьбу Мити мы посмотрели совсем иными глазами. Не судите, да не судимы будете.

P.S. Более 52 тысяч черниговцев, жителей области и военнопленных замучили и расстреляли фашисты и их приспешники за два года оккупации. На всех окраинах города стоят памятники жертвам этой кровавой войны.