Я родился в Одессе...

«Если вы родились в Одессе – то это таки навсегда», – говорил дядя Миша из пивного ларька в парке Ильича. Я родился в Одессе. Нет, папа и мама родили меня в ином часовом поясе, но это сути не меняет – я родился в Одессе. Родился как капитан, как писатель, как человек.

Одесса-мама одарила меня теплым морем и теплой дружбой, дружбой на всю жизнь. В своей мореходке мы дружили так, как уже не умеют дружить. И не надо мне приводить молодые доводы – дескать, да-да, раньше и небо было голубее, и вода была мокрее. Нет, мы действительно дружили, подобно героям О`Генри, Джека Лондона и А. Дюма. Слово «друг» у нас всегда имело в качестве подтверждения надежное плечо друга. Это друг был способен сутки стоять дневальным на пустом в воскресенье этаже учебного корпуса, чтобы ты мог сбегать в самоволку к любимой девушке. Это он, друг, отдавал тебе чистую тельняшку, чтобы ты мог пойти на танцы в парк Ильича. Это он, друг, толкал тебя в бок глубокой ночью и звал поесть тушенки, ловко украденной из продкладовой на славном большом противолодочном корабле «Сообразительный». Мы дружили так в двадцать лет, и эта дружба осталась в нас и через сорок лет после выпуска, и сейчас, общаясь посредством электронной почты (фантастика!), мы называем друг друга Миша и Кела. Конечно, у нас увеличилось количество дырок на поясном ремне, и уменьшилась площадь прически, и наши внуки успешно женятся – мы все равно Миши и Келы. И мы опять, обнявшись в кругу, отплясываем «семь-сорок», и мы опять бежим на Высокий переулок за парой пузырей «Белого крепкого», и я уже не Николай Васильевич, а, как и тогда, в солнечной Одессе – Кела-аркадиянин. Даже в горячо любимой и навеки родной Одессе у меня была своя « малая родина» – Аркадия. Поэтому и ношу по сей день одесский вариант своего имени – Кела, с добавлением, чтобы уж наверняка, и адреса постоянной прописки – Аркадии. Я вернулся в Одессу, по казенной надобности, через тридцать четыре года после выпуска. Я шел по улицам, я плакал, и люди меня понимали. Я зашел в «Гамбринус» и молодой официант безошибочно поставил диагноз – «ностальгия!» – и принес то, что надо, не дожидаясь слов. Я сидел за столом, я ждал, что вот-вот по проходу ко мне направится моя молодость, в лиц моих друзей – Валера, Миша, Вовка, Витя, Толик, и все-все. Я шел по Дерибасовской, свернул на Преображенскую, и через парк Ильича вышел к забору родного училища, незабвенной «бурсы». Вышел как раз к тому месту забора, где столько раз перелезал его, сбегая в самоволку а затем, под утро, возвращался тем же путем. Я думал – а если я сейчас так же перелезу через забор училища, вернусь ли я в свою молодость?..