Патриотика Карпатской Руси

Карпато-русская поэзия остаётся малоизученным явлением в истории русской литературы. Более того, большинству непрофессионалов словосочетание «карпато-русская литература» ни о чём не говорит.  Связано это с теми нелёгкими политическими перипетиями, которые довелось пережить карпатороссам на протяжении своей истории. Сначала многовековое владычество шляхетско-католической Польши, затем – Австро-Венгрии и Румынии, которое сменилось стабильным советским временем, во время которого всё карпато-русское оказалось под запретом, согласно партийной политике разделения общерусского ареала на три братских, но отдельных народа – русские (великороссы), украинцы (малороссы) и белорусы.
Карпатская Русь – это современная Западная Украина. Сегодня почти не верится, что ещё 150-200 лет назад население этих областей, в большинстве своём, обладало русской идентичностью. Интересно, что первый памятник великому русскому поэту А. С. Пушкину за пределами Российской империи  появился в Галиции, в 1907 г. по инициативе галицко-русской общественности во главе с Иоанном Савюком. Потом в истории карпатороссов был австрийский концлагерь Талергоф, куда попадали за нежелание отказываться от традиционной идентичности в пользу нововведённого, тогда ещё, политонима «украинец» (сгинул в Талергофе и Иоанн Савюк), и репрессии венгерских националистов, и преследования карпато-русских общественников властями Чехословакии в 1920-1930-х, когда Карпатская Русь вошла в состав чехословацкого государства. Последний удар нанесла советская политика украинизации, добившая тех, кто ещё дышал «карпато-русским воздухом».
Карпатская Русь никогда не была единым политическим организмом, и каждый её уголок противостоял «своему» оккупанту: Буковина сопротивлялась румынизации, Галиция – полонизации, Угорская Русь (Закарпатье) – мадьяризации и чехо-словакизации. Симптоматично, что в годину столь тяжких испытаний зарождавшееся украинофильское течение с готовностью шло на сотрудничество и с румынами, и с австро-венграми, и с поляками, и с чехословаками. Известно о нелицеприятной роли украинофильского движения в деле концлагеря Талергоф: многие карпатороссы попадали туда по доносу украинофилов. Это ещё одна причина, почему на творчество карпато-русских учёных и литераторов наложено в современной Украине негласное табу: их произведения не введены ни в школьную, ни в вузовскую программу. В 2004 г. украинские СМИ стыдливо замолчали факт открытия властями Австрии скромного памятника жертвам Талергофа, куда, между прочим, были приглашены и представители украинского дипкорпуса.
Многовековое пребывание на рубеже перманентного противостояния двух цивилизаций, русско-православной и западно-католической, не могло не сказаться на творческом облике карпато-русских литераторов. Патриотические произведения составляют изрядную долю в их наследии, и Карпатская Русь дала нам целую плеяду самобытных тружеников пера. Их произведения не всегда  соответствовали принятым тогда литературно-поэтическим канонам, но не следует забывать об условиях, в которых этим писателям приходилось жить и работать. Оторванность от основных потоков русской литературной жизни, длившееся не десятилетия, а века, усиление тенденции к обособлению местного наречия от литературных норм русского языка, укоренение в религиозной сфере местной, униатско-православной специфики, проживание на краю русско-православной ойкумены, о которой у многих из карпатороссов сохранились лишь семейные предания – таковы были реалии. Слышались сетования, что учёные в Российской империи знают наперечёт исчезнувшие племена полабских и иных славян, но не осведомлены о страдающем под иностранным игом у самых границ России карпато-русском народе. Тем ценнее сегодня  для нас русские голоса, доносившиеся из далёкой Карпатской Руси.
Одним из самых видных карпато-русских поэтов был, несомненно, Мариан Феофилович Глушкевич (1877-1935). Его творчество сравнивали с творчеством А. Фета, а тематика его стихотворений наводит на мысль о доскональном знакомстве автора с общерусской историей и литературой. «Памяти Гоголя» - так называлось стихотворение М. Ф. Глушкевича, принёсшее ему немалую известность: «Где старый Днепр бронёй, как витязь, блещет, с тревожной думой вдаль степей стремясь, где по курганам лишь ковыль трепещет, и стражем ходит бледный месяц-страж, где триста лет  в борьбе за Русь с врагами кровавый пир справляли козаки, где славу предков грозными стихами козацким внукам пели лирники, -  там ты рождён, там зрел твой звёздный гений, родных степей там чувства расцвели, там воплотились светлым сном видений и мысль, и дух измученной земли».
Поэтическое вдохновение М. Ф. Глушкевич черпал  и от древнерусских былин: «Ты сзывай нас на рать на великую, ты веди нас на битву кровавую, чтобы наша земля старорусская вся до пяди осталася вольною, чтобы вражья соха не тревожила богатырских могил святопамятных! За отчизну, за Русь православную буйны головы сложим мы во стократ!» («Сказание о князе Романе Галицком»).
Менее известным, но не менее горячим карпато-русским патриотом был Евгений Андреевич Фенцик (1844-1903). Градус патриотического напряжения, им испытываемого, явственно чувствуется в его стихотворении «Русский народ»: «От вод севера холодных, где сверкает вечный лед, до брегов Евскина теплых, где весна всегда цветет, от волшебных стран Карпата до верхов окрест Урала —всюду Русь и наш народ ! Тисы волны ще катятся, Дон Иванович плывет, Днепр, Онега где струятся, Волга-мать суда несет, вокруг Ладоги, Азова, и Казани, и. вкруг Львова наш везде народ живёт. Часть шестую всего мира управляет русский глас, солнечного шар светила не заходит лишь у нас… Кто бы мог дела все славны русского народа счесть? Они будут величавы, пока в мире люди есть!».
Юлий Иванович Ставровский-Попрадов – ещё одно значимое имя на небосклоне карпато-русской поэзии.  В своих стихах выражал тревогу о будущем угрорусского народа, любовь к родному краю («Моя отчизна здесь в Карпатах, среди лесистых синих гор, где мой народ в старинных хатах, живет с неиследимых пор»). Если сначала стихи Ю. Ставровского-Попрадова носили следы творческой наивности («Встаньте, народа матери русских сынов воспитать! Встаньте, русские дочери, русскую жизнь развивать!»), то позже его слог приобрёл благозвучность. Произведение «Я - руський» относится к периоду литературной неопытности автора, но от этого не теряет своей патриотической пронзительности: «Ще недавньою порою розум тьмарився мені: я вважав тоді чужою долю руської рідні. Серце вже було безсиле битися за люд, за Русь, i було вустам не миле руське слово вже чомусь… За народ, за Русь священну я проллю і власну кров!».
Александр Васильевич Фотинский (1903-?), состоявший в переписке с самим Максимом Горьким, судьбе родного края посвятил немало поэтических строк: «Я рождён в глухих лесах Полесья, в голубых, задумчивых лесах. Оттого овеян грустью весь я, и осколки озера в глазах… И любовью светлой осеянный, деревням, местечкам, городам, утомлённым, хмурым россиянам –  людям радость всю свою отдам. И тропой истоптанной и узкой пронесу сквозь сумрак диких орд, не спесив, но непреклонно горд, сердцу дорогое имя «русский».
Много позже уроженец Угорской Руси (Закарпатье) Андрей Васильевич Карабелеш (1906-1964) написал созвучные строки: «Когда в невзгодах и мученьях весь край мой стонет под ярмом, и мой народ во всех стремленьях всё вечным кажется рабом…Тогда мои вставайте, братья, проснитесь, смелые друзья, идите в жизненны объятья, где спит старинная семья…Оковы рабства разбивая, будите жизнь в родной стране, где спит она, ещё зевая, в глубоком, застоялом сне…» («К друзьям»).
К сожалению, некоторые карпато-русские поэты остались почти неизвестными. Кроме фамилии и инициалов ничего неизвестно об авторе стихотворения «На Пряшевской дороге летом» А. Нельском, опубликованном в эмигрантском карпато-русском журнале «Свободное слово Карпатской Руси» в США в 1965 г.: «…На околицах – золото детских кудрей, их головок растрёпанный лён. Русской речью, журчит, как весенний ручей, голосов переливчастых звон. После долгих скитаний так радостно знать, что иду я по русской земле, лица русския радостно мне узнавать в каждой хижине, в каждом селе».
В том же журнале в 1961 г. появилось печальное стихотворение автора, скрывавшегося под псевдонимом К. Р., «Колокола»: «Несётся благовест…Как грустно и уныло на стороне чужой звучат колокола. Опять припомнился мне край отчизны милой, и прежняя тоска на сердце налегла…». Кто он, К.Р.? Неизвестно.
В 1970 г. «Свободное слово Карпатской Руси» упомянуло о 150-летнем юбилее Александра Ивановича Павловича, певце и будителе Карпатской Руси («Но же, дети, уж бы час книжки в руки брати, як мамы учили нас по-русски читати»). Эти строки А. Павлович опубликовал в «Песеннике, сочинённом Александром Павловичем, беловежским панотцем, в пользу любимых школьных учеников в Беловеже в 1858 г.». Но, кроме «Песенника…», перу А. Павловича принадлежат несколько поэм и песен. Одну из них, «Став бедного селянина», написанную в 1847 г., А. Павлович вынужден был прятать от властей, так как она набирала популярность среди населения. В «Думах 1875 г.» А. Павловича продолжается патриотический мотив: «Вам, сыны русских Бескидов, поёт старший русский брат, песнь покойных прадедов. Вот струны сердца звенят: люблю вас, Бескиды милы, источник живых вод, люблю прадедов могилы, люблю тебя, мой народ».
Поначалу кажется, будто патриотический накал явно зашкаливает в творчестве многих карпато-русских писателей. Как пример, возьмём отрывок из стихотворения Дмитрия Вергуна (1871-1951) «Карпатский руснак»: «Я карпатский руснак, стародавний казак, сторожил я века наши горы от монгол-янычар, немчуры и мадьяр, изнывая без братской опоры. Больше тысячи лет мы страдали от бед, на скалах Прометеем распяты, но таили огонь, и, сжимая ладонь, сохранили для Руси Карпаты. Мы Руси колыбель, мы славянства купель, первозванные дети Кирилла. Наш славянский обряд – чудодейственный клад, неизбывная русская сила…».
Но, вспоминая героику карпато-русской истории, её непрерывные страдания то под сенью польского «прометеизма» (у Д. Н. Вергуна: «…мы страдали от бед, на скалах Прометеем распяты»), то  австро-венгерского абсолютизма (у М. Ф. Глушкевича в стихотворении «Привет»: «…Под стопой палача, под клеймом нищеты, увядали высоких стремлений цветы…Где как будто лишь камней таинственный глас миру скорбный про Галич поведает сказ, где так чужды нам ласка, участье, привет, как рождённым во тьме золотистый рассвет»), понимаешь неизбежность появления именно такой формы творчества. И остаётся надеяться, что карпато-русское слово не канет окончательно в Лету, и «поведает миру свой сказ», извлекаемое из-под праха истории кропотливыми исследователями русской старины.