Полезные герои

В его главе – орлы парили,
В его груди – змии вились…
Ф. Тютчев

.
Герой – от греческого – «доблестный муж, предводитель».
В теме героизма, как и в любой другой, ничего нового не изобрести, есть только возможность копирования. С каким знаком – вопрос мировоззренческого порядка. Все сказания древности сводятся к одному прототипу: герой покидает дом, совершает подвиги и со щитом или на щите возвращается домой. Герои, в отличие от богов смертны, жертвуют собой ради общего блага.
И вот здесь начинается… Начинаются удивительные вещи, если допустить, словно в хорошо темперированном клавире, в котором можно играть во всех тональностях, в зависимости от желания создать то или иное настроение, произвольное толкование общего блага.
.
Здравствуй, страна героев,
Страна мечтателей, страна ученых!
.
Строки песни говорят: страна героев – это благо, счастье жить в ней. Но хорошо темперированный клавир публицистики и литературы меняет тональность, от пьесы общественного сознания переходя к пьесе коллективного бессознательного: «Несчастна та страна, которая нуждается в героях».
Столь резкий переход… Неужели это принимается? Кто сказал – Брехт? Левый, анти-буржуазный драматург… Интересно. Его спектакли в 1970–80 годах можно было увидеть в ленинградских театрах, как же, помним: прекрасная игра актёров, музыкальные номера. Что ж, авторитет. И раз уж такая величина говорит, что страна, а это, конечно же, наша страна, нуждается в героях, то…
Дальнейшее известно. И виноват, конечно, не Брехт в волне дегероизации, нахлынувшей на советское общество в середине 1980-х.
Да, ленивы и не любопытны. Кто нам мешал пойти в читальный зал и вдали от сцены, музыки и лицедейства высшего уровня – ленинградская театральная школа не пустой звук – познакомиться с Брехтом поближе?
«За время моего девятилетнего пребывания… в аугсбургской реальной гимназии, – писал Брехт в 1922 году, – мне не удалось сколько-нибудь существенно способствовать умственному развитию моих учителей. Они же неустанно укрепляли во мне волю к свободе и независимости»
Остроумный юноша.
Традиционно остроумцы становятся кумирами публики. «Остроумие заменяет всё – государственную мудрость, образование, трудом добытую мысль, знание дела, – писал в 1858 году Герцену Борис Николаевич Чичерин, академик, юрист, философ, – на нём основывались блистательные карьеры, колоссальные репутации; на нём выезжали в министры, в генералы, в дипломаты»
В январе 1918 года двадцатилетнего Брехта должны были призвать в армию. Как и полагается остроумным юношам, он решает «откосить». Отец десять месяцев (!) добивался отсрочек, и, в конце концов, Брехт увильнул-таки от фронта, оказавшись санитаром в одном из аугсбургских госпиталей. Тут поневоле вспоминается происхождение слова негодяй – негодный к строевой службе. Девушки в старину таких избегали, справедливо полагая, что потомство будет нездоровое. Новое время сделало девушку более податливой, её покоряет неистощимый запас острот, ореол независимости суждений – вот героизм, решает любящая ушами девушка.
Но, оставим на минуту девушку, вернёмся к лампе читального зала.
Ладно, не герой Брехт, не он один среди художественных натур такой, не всем же быть на передовой – Николаями Гумилёвыми, Эрнстами Юнгерами или Уилфредами Оуэнами. Может быть, его персонажи – герои? В чьи уста вложил Брехт: «Несчастна та страна, которая нуждается в героях» – Галилео Галилей?! Разве не герой? Ещё какой, – посмел сказать инквизиции: «И всё-таки она вертится»! Человек, изрекающий истины в последней инстанции, земля ведь действительно вертится… Приходится признать: если страна нуждается в героях, она неблагополучна, поскольку для нормальной жизни от людей требуются героические усилия, а не обычный, налаженный социально-государственный порядок.
С такими мыслями отпала охота спешить к девушке.
И раз уж мы в читальном зале…
Так вот, нет свидетельств о произнесении Галилеем сакраментального «И всё-таки…». Биография Галилея 1717 г. от его ученика Винченцо Виванти не содержит этой фразы. Она появилась через сорок лет из-под пера журналиста Джузеппе Баретти, и относится к временам новой мифологии.
Поздний поход в читальный зал… и девушка не дождалась, ушла с остроумцем, успевшим стать большим человеком, и над страной героев тучи кромешные. Но, не падать же духом, как там на «Болотной» говорили: «Мы здесь были и ещё придём» – хороший лозунг, вот бы на двери читального зала.
И всё же ещё не поздно присмотреться к своим героям, к «властителям дум». На слуху одни и те же имена «неистовых виссарионов» – от Белинского до Солженицына. Их отношение к государству: «служить бы рад, прислуживаться тошно» – остроумно в том смысле, какой вложил в это слово применительно к общественным проявлениям Борис Чичерин, но к тому же и лицемерно. Не желающие служить своему государству, вольно или невольно будут прислуживаться другому, иного не дано. Публицистика – по пальцам пересчитать сколько раз – едва упоминает Чичерина, о котором Владимир Соловьев (1897 г.) сказал: «Б. Н. Чичерин представляется мне самым многосторонне образованным и многознающим из всех русских, а может быть, и европейских ученых настоящего времени», в то время как сотни статей остроумцев о Герцене до блеска отполировали бескостными языками «Колокол» – «The Bell», аналог современных зарубежных и местных СМИ, продолжающих сожалеть о существовании страны героев.
Разумеется, современные «колокола» не станут «пиарить» Чичерина, политическое кредо которого «Либеральные меры и сильная власть». Да, «либеральный», но всё-таки консерватор» и ни на грош неистовства! Что он пишет Герцену? «Гражданственность, просвещение не представляются Вам драгоценным растением, которое надобно заботливо насаждать и терпеливо лелеять как лучший дар общественной жизни. Пусть всё это унесётся в роковой борьбе, пусть вместо уважения к праву и закону водворится привычка хвататься за топор – Вы об этом тревожитесь»
Через два года после этой публикации, 1 марта 1860 года «Колокол» помещает письмо за подписью «Русский человек». «Наше положение невыносимо, и только топор может нас избавить, и ничто, кроме топора, не может. Перемените тон и пусть ваш «Колокол» благовестит не к молебну, а звонит в набат. К топору зовите Русь!» Этим человеком был Чернышевский, так он за всех русских отвечал на свой же вопрос «Что делать?».
По законам сцены, топор, заявленный в первом действии, непременно должен зазвенеть. Это зрелищно, страстно, это в духе тех звонарей, что заглушают не только нежнейшие, исконные звуки русской души – «Колокольчики мои, цветики степные», её гражданское звучание – «Я лиру посвятил народу своему», но даже и нечто радикальное – медью звучащую «Музу мести и печали».
Между тем, Герцен – герой… Согласно законам мифа он покинул дом, сражался с драконом Самодержавия, и со щитом возвратился в Россию, где в 2012 году довольно широко по современным меркам отмечали его двухсотлетний юбилей. «Недаром я спокон века любил народ русский и терпеть не мог патриотизма. Это самая злая, ненавистная добродетель на свете» – писал Герцен в «Колоколе» от 10 июля 1863 года.
А вот прокламация «Земли и Воли» за подписью Искандера от 1 апреля 1863 года. «Мы твёрдо убеждены, что нелепость империи, идущей от Швеции до Тихого океана, от Белого моря до Китая – не может принести блага народам. Всемировые монархии Чингизов и Тамерланов принадлежат к самым печальным и самым диким периодам развития – к тем временам, когда сила и обширность составляют всю славу государства.
Да, мы против империи, потому что мы за народ»
Несообразность России, «чудища обла, озорна, огромна, стозевна и лаяй», глядя из Лондона, Герцен воспринял не хуже, чем другой наш герой, Радищев, из своей коляски. И этот взгляд настолько ярок и свеж, что менять его и сегодня не хотят те, кто, отвлекая различными бубенцами любимый ими русский народ, смотрят с вожделением на лакомые куски «необустроенной России».
Герои жертвуют собой ради общего блага.
Герцен и тут не отступает от канона героя, жертвуя добрым именем дворянина, человека чести. Испытывая непомерную ненависть к Николаю I, он использует недопустимые средства, пороча государя.
К государственному чиновнику Герцену пожаловал на дом жандарм, сопроводить его в Третье отделение для выяснения вопроса о распространении им клеветнических слухов. После беседы с чиновником особых поручений при III отделении Герцена отпустили. «Жену я застал в лихорадке, – пишет Герцен в «Былое и думы» (М.: Художественная литература, 1956, с. 53), – она с этого дня занемогла и, испуганная ещё вечером, через несколько дней имела преждевременные роды. Ребёнок умер через день». Герцен пишет: «Младенец был казнён Николаем. Мертвящая рука русского самодержавия замешалась и тут, – и тут задушила!» (с. 91).
По-человечески можно понять горе Герцена и рассматривать его колокольно-топорный звон из Лондона кровной местью неутешного отца. Это если мы продолжаем оставаться ленивыми и нелюбопытными, даже находясь в читальном зале, но если не лень, заглянем в примечания (с.656). А там указано: Герцен был вызван в III отделение 7 декабря 1840 года, сын Иван родился спустя два месяца в феврале 1841 года. Ложь героя – ради общего блага, ради общего возмущения кровожадным самодержцем.
Таких героев, как Герцен и «русский человек» Чернышевский на Западе издавна называют «полезный русский». Но насколько полезны эти герои для школьной программы?
Вероятно, полезны, из песни слова не выкинешь. Но есть и другие слова в русской литературе, и если уж «не выкинуть» Герцена, то почему бы не читать его наравне с Аксаковым?
«Уважьте во мне свободу человека. Свобода лица – величайшее дело, на ней только и может вырасти действительная воля народа, – так Герцен объяснял решение остаться за границей. – У нас лицо всегда было подавлено, даже не стремилось выступить… Свободное слово у нас всегда считалось за дерзость». Сегодня это звучит так: «Валить надо из этой страны!».
А вот И. С. Аксаков, редактор отечественной газеты «День», гораздо менее известной, чем лондонский «The Bell». «Наши чужекрайные русские обеспокоились; они хлопочут теперь о том, как бы примирить житьё-бытьё за границей с любовью к отечеству, с живым участием в его судьбах. Одним словом: они хотят любить Россию издали, и прослыть любящими её – не расходуясь на эту любовь никакими пожертвованиями, не разделяя с Россией её бед и напастей, не подсобляя нести общую ношу».
Здесь хотелось бы остановиться на фразе Герцена «Свободное слово у нас всегда считалось за дерзость» Вот пример дерзости: по мнению американского слависта Мартина Малия, Герцена «разбудили» вовсе не декабристы, а немцы – Шиллер, Шеллинг и Гегель. Видимо, славист утруждал себя походами в читальные залы. Мы же не вправе пока сказать, что были достаточно дерзки, и внимательно прочитали наших «диалектических» героев, чтобы увидеть наряду с их орлиными замыслами змеиный клубок противоречий в сердцах. Диалектическое – «с одной стороны… а с другой стороны…» позволяет Герцену ради красного революционного словца не жалеть имени умершего сына. Возможно, для литературного творчества это допустимо, но разве за литературу считают Герцена «полезным русским»? Наверно, за что-то гораздо более ценное, недаром для Розанова он – «основатель политического пустозвонства в России», а для диссидентки Валерии Новодворской еще в советское время стал любимым писателем.
Ничего плохого в диалектическом методе нет, если его использовать тактически, стратегически придерживаясь христианского правила: да–да, нет–нет, всё остальное от лукавого. Если в биографии героя пишут о том, что он претерпел гонения в юности в связи с «соприкосновением к делу праздника», где пели «возмутительные песни, оскорбляющие его величество», то неплохо бы привести и текст песни.
.
Русский император
В вечность отошел,
Ему оператор
Брюхо распорол.
.
Именем человека, искренне считавшего, что необходимо «разрушить все верования, разрушить все надежды на прошлое, разбить все предрассудки, поднять руки на прежние идеалы, без снисхождения и без жалости», и громогласно призывавшего осуществить это, назван педагогический университет в Петербурге, учебное заведение, где учат сеять разумное, доброе, вечное. Неужели там нет читального зала?