«Народной бессознательной дорогой»
О книге Валентина Курбатова «Бегущая строка. Дневник провинциального литературного критика»
Василий Розанов писал в страшном 1919 г., что мы в «золотой своей литературе» постарались создать «дневник лишнего человека», «записки ненужного человека», «праздного». Поэтому, заключал он, «мы умираем от…неуважения себя». Но нашлись и в то время мыслители, такие, как философ Иван Ильин, художник Михаил Нестеров, народный учитель Сергей Рачинский и другие, которые многое «высветлили» в русской жизни! А иначе мы так и думали бы, что все фельдшеры и все диаконы – такие, как в чеховском рассказе «Хирургия».
Так же и в страшных 1991–1993-х мы могли бы умереть (от «неуважения себя»), исчезнуть как нация, если бы не наши подвижники, мыслители, к коим отношу композитора Георгия Свиридова, профессора Евгения Троицкого, скульптора Вячеслава Клыкова, «реставратора всея Руси» Савву Ямщикова, (позволит ли мне читатель сказать: литературного критика «всея Руси») Валентина Курбатова, которые удержали наш корабль «Русский мiр».
Книга В. Курбатова «Бегущая строка. Дневник провинциального литературного критика», вышедшая во Пскове в 2012 г., «просится» быть настольной, потому что в ней – принятие жизни – в каждой мысли, в каждом слове, в каждом поступке автора. В ней разъяснение самых острых вопросов современной истории и философии, хотя книга очеркового характера, а порой это просто записки и размышления, зарисовки и этюды. Мирное настроение книги, в которой собрались под огромное жизненное крыло автора сонмы голосящих, радующихся и плачущих судеб и событий, привлекает и утешает.
А еще книга эта напоминает картину Нестерова «На Руси» («Душа народа»), ибо в ней выстраиваются в единый сонм художники, поэты, писатели, скульпторы, как прошлых веков, так и второй половины XX и начала XXI века. Но сияние правды над ними – одно и то же. Здесь читатель найдет тонко написанные словесные портреты художников Ореста Кипренского и Аркадия Пластова, писателей Бориса Можаева и Виктора Астафьева, поэта Арсения Тарковского и отца Иоанна Крестьянкина, писателя Елизара Мальцева, скульптора Вячеслава Клыкова, вдовы писателя Валерии Пришвиной, ученого Фатея Шипунова, азербайджанского художника Фархарда Халилова и, конечно же, художника Юрия Селиверстова и реставратора Саввы Ямщикова, для которых Валентин Курбатов и сегодня старается сделать все, чтоб они не уходили из нашей жизни.
И все они живы, пока В. Курбатов записывает их мысли, которые, быть может, и сами они не уловили, пишет их характеры. Он, кажется, только и мечтает «начать слушать другого, и идти ему навстречу в оттенках, пока не сойдешься в любви». И он уверен, что вот это и все, «для чего приходил Христос».
Обложка книги, оформленная картиной Константина Сутягина, напоминает кадр из фильма Тарковского «Зеркало», в котором мальчик стоит в безмолвие перед заснеженным оврагом, но мы-то знаем, что рядом с ним грохочет война. А сама книга Курбатова звучит в унисон той пушкинской мысли, адресованной Чаадаеву, которая стала стержнем упомянутого фильма.
Сегодня много говорится о том, что в России до 1917 г. в творческих кругах была высокая культура, уничтоженная революцией. Отчасти это так. Но если внимательно вглядеться, как это делает Валентин Курбатова, то можно заметить, что и в советское время много духовно ценного жило в различных товариществах художников, писательских объединениях, а размывание культуры началось много позже. Курбатов не останавливается на черте 1917-го г., для него не прерывается нить русской культуры. Он будто о вчерашнем дне пишет о поколении «дедов», которые «вместо вхождения вширь, глядели вглубь». В его дневнике 1975 г. есть такая запись: «Стены их комнат, их гостиных были выше, а картины висели маленькие, потому что вдох и выдох были просты, каково и должно быть дыхание. Нынче мы вдыхаем каждый раз, как будто хотим спеть “интернационал” или прокричать “ура” и поползли по стенам мастерских огромные холсты, забывшие о полотне, на котором писаны, и упорно претворяющиеся стенами небоскребов».
Боль утраты русских жемчужин пробивается, когда Курбатов читает в альбоме описание одного из псковских храмов, расписанных Василием Верещагиным, Илларионом Прянишниковым, Василием Суриковым, где было 14 колоколов, «во фризах история духовной и военной России – Калита, Иван Грозный, Донской, Сергий, сотни русских святителей и воинов…Строили 50 лет – русский мрамор, свои каменоломни, порфир, яшма, бронза. И чтоб вот так под эти своды, как вошел Каганович и сказать “Взорвать!” – вовек не поймешь». Напоминает Курбатов и то, что никакой спивающейся нации у нас перед революцией не было, «это потом пошло истребление, лишение человека возможности применить свой труд (крестьянин) или продать этот труд (интеллигент) и замещение этих естественных потребностей винной лавкой».
Да и сегодня, сколько бы писательская встреча и дружеский разговор мастеров, не проходили за рюмочкой, – ан-нет, ничего не берет русского мужика-философа, он как созерцал ясно, как побеждал трудно, как выходил в Космос – первым, так и продолжает свое предназначение. А рюмочка только греет. И Курбатов не оправдывает пьянство, ему горько и стыдно видеть русскую свадьбу, на которой гуляющие идут к святому источнику и плещутся святой водой. Но это уже другая беда, – когда нет у людей страха Божия.
Читатель услышит в этой книге через размышления Курбатова над романом Феликса Светлова «Отверзи ми двери» и голос русского еврея. А, может быть, и разберется, наконец, с той духовно-национальной проблемой, о которой принято говорить в полголоса, и потому нет ей внятного объяснения. А меж тем нам пора уже уяснить, где «наглая ненависть брезгливых умников, проживших в России с вечной иронией и культивируемой отдельностью», а где «горькое “непопадание” тех, кто здесь навсегда дома и вовек не приживется там, кто неизбежно оказывается перед последним и неизбежным порогом, чтобы стать родным, как стали родными Левитан, Пастернак, – перед Православием».
Валентин Курбатов не произносит никаких лозунгов, не дает оценок своему времени, позволяя читателю разобраться самому. Но разве не уловим мы дух времени, прочтя то, о чем говорил автор с композитором Валерием Гаврилиным: «о глухоте мира, о лжи, об угасающей гармонии, о том, что и прежде мучило его – почему русский человек так греховен и почему в нем так много зла». И далее о Гаврилине: «Вспоминал Г. Успенского (почему тот сошёл с ума), Н. Лескова, бунинскую “Деревню” – ведь это тьма, отчаяние… Ему нужно было понять механизм пропадания света в этой тьме, чтобы сегодня было легче выбраться из теперешней тьмы – не умом выбраться, а той же народной бессознательной дорогой».
Перед автором проходят эпохи, но, «внимая ужасам войны», он не пишет о баррикадах 1993-го, о правых и не правых политических партиях, не пишет он и о своей общественной работе: выступлениях, проведении литературных конкурсов, наградах. Он разговаривает со своей совестью (от слова: Благая Весть), с природой, с простым человеком, который ему встретился в дальней деревеньке, куда Валентин Яковлевич шел пешком под проливным дождем (откуда лишние деньги на попутку, да и встретишь ли ее тут?). Поэтому и мир «играет» вокруг человека, которому дан талант записать эту музыку.
И дорогого стоит то, что почти привыкнув, что современная книга ничему не учит, вдруг после чтения этой книги ты поневоле отходишь от непримиримости, безапелляционных суждений, от которых недалеко до раздоров, а там и войн. И приходишь к мысли, что ты живешь, походя, не слыша себя.
Курбатов уверен, что в каждом из нас существуют две сущности. «Может, потому мы и не слышим другого человека, что каждый из нас двоих внутри нас слушает каждого другого в другом – все время не попадая… В этом все революции, войны, оппозиции, ООНы и ВТО».
Едва ли не самый важный разговор в книге – о слове. «А ведь вся литература об этом – о попытке узнать себя в зеркале. Все время останавливающаяся на последнем пороге, все время предпочитающая обмануть себя, не узнать, оставить возможность для побега».
Валентин Курбатов и его современники разгадывают и разгадывают загадки России: тоскуют по «целостному» времени СССР. Вот и эмигрант Ю. Мамлеев считает это время «необходимым духовным составляющим» «Вечной России». Думаю, что тут с ними и Иван Бунин, и Михаил Шолохов – в одном «ополчении». И все они верят: «Россия даже при нашем общем предательстве сама еще предпримет попытку воскреснуть, потому что общее-то предательство, общее, но все сидит где-то праведник и держит генетику и небесную задачу. И Господь на нем, единственном, все начинает сначала, потому что тоже “поставил на Россию”, определил ей задачу, от которой ей не увернуться».
Как эти слова звонки в сегодняшний роковой час, когда, кажется, качнулся тонущий русский корабль, и начинает выходить из-под воды, вот уже и наш Крым виден, что-то далее покажется на пространстве пусть не СССР, но «целостного» русского союза?..
А что это за истина, которую я усматриваю в суждениях Курбатова? Не о ней ли говорили нам славянофилы, столь многое сделавшие для изучения родной истории и культуры, прежде чем заявить миру о ее ценности и неповторимости? «Господа либералы, – пишет Курбатов, – служившие белинским-чернышевским, сами их и предали и теперь перекинулись к славянофилам и ловко цитируют их, а в душе-то сами всё те же либералы, все белинские-чернышевские…И так ловко научились ходить вокруг Киреевских, Хомякова, Страхова, Флоренского, что “патриоты” уже одни обноски собирают и у них славянофилы уже как будто ненастоящие… Настоящей мысли нужно быть готовой к тому, что ею всегда будут спекулировать те и эти и никто не будет ей служить, иначе тогда мир станет умен и труден для жизни, как всякий честный мир».
А служим ли мы сегодня «настоящей мысли»? «Мы ищем истоков и опор в Руси Сергия и Серафима, в России Флоренского и Булгакова, хотим умозрительного синтеза, но выражается он не в продолжающихся исканиях духа, а в попытке снова построить храм Христа Спасителя. Именно не возродить, ибо ничего нельзя родить второй раз, а построить заново во всей громоздкости не религиозной, а государственной лениво патриотической идеи, желающей вместо творчества – дублирования новых заместителей духа…».
Поэтому нам ценно своей простотой и глубиной размышление Курбатова, записанное им еще в 1980 г., о том, как он был поражен лицами старух, идущих от причастия: «Одно лицо краше, покойнее, печально-сосредоточеннее другого. На каждом так легко читалась судьба, полная лишений, преображенных Господом и смирением в свет».
Или вот еще, запись тех же лет: «Поглядываю на своих сверстников и ни в одном не чувствую шага, направляемого Промыслом и предназначением, – все сами. Не эта ли скука и зовется ”хозяева своей судьбы”»?
Это вслушиваясь в предназначение своего народа, размышляет автор книги, кто все же яснее сказал о России. Может Рерих? Нет. Может Нестеров? А не Пришвин ли, который «к Христу шел через Беломорканал, через распятую Россию, которая и тут светом преодоления утверждает жизнь»? Не Бродский ли, ибо почему он интересует молодежь больше, чем Рубцов? И тут же объяснение: «Они живут вместе с Бродским в словесном мире, за которым уже нет никакой реальности… поэзия Бродского – это всегда усталость, чуть пресыщенность миром. А у Рубцова – благодарность за “я есмь”, даже когда пишет о тоске». А Солженицын? Но вот случайный собеседник Курбатова, прошедший лагеря говорит: «Я читал Солженицына всего вдоль и поперек. Там все правда. Но только черная правда…». А дальше пусть читатель ищет, думает, на кого ему и его детям опереться.
Отдельная страница книги «Бегущая строка» – рассказ Валентина Курбатова о его душевной дружбе с Владимиром Толстым – директором яснополянского музея. В усадьбе Льва Толстого – прапрадеда Владимира Толстого – Курбатов ощущает себя дома. И мы, проходя за ними по яснополянским тропам, тут же улавливаем связь прошлого и настоящего России, видим мужичков, таких же, какие были и во время Льва Толстого – мыслителей и хранителей тайны другой жизни – и в таком же «бедном платье» провожающих городского гостя. Церковный человек тут, может, и замашет руками на разговоры о Льве Толстом, а вот Валентин Курбатов не отмахивается, а говорит нам: «читал переписку Л.Н. Толстого с А.А. Толстой (“фрейлиной”) и что она за чудо веры и ясности! Он все с богословов спрашивал, а надо было внимательно слушать двоюродную бабушку».
Курбатов привлекает читателя, растит его, воспитывает, собирает его рассеянный ум и трезвит его сердце. И любит, любит. Читая эту книгу, мне непрестанно вспоминались стихи архимандрита Исаакия (Виноградова), написанные в 1919 г.:
…Любить – самому в высоту подниматься
Тернистою узкой тропой.
Любить – это в райские двери стучаться,
Другого ведя за собой.
С такою же любовью Валентин Курбатов пишет о своих впечатлениях от пребывания во Франции и в Италии. (Есть ли сегодня европейские мастера слова, у которых найдется французский и итальянский дневники, подобные дневникам нашего мастера?). С любовью – то есть жалея – говорит Курбатов и о русской эмигрантке, которая в военные годы не найдя православного священника, «отдавала в католики» своих детей, чтоб совсем уж без Бога не остались; и об иконописце отце Зиноне, с которым им при всей духовной близости, так трудно сойтись во взглядах на сегодняшнее Православие, и о французе Пьере, который неумолчно славит красоты своей родины, забывая, что его слушатель не знает языка, да что там, – главное понимает чувства того.
Однако виды Парижа вызывают в умном русском сердце не отвращение к «убогой» России, а раздумья: «Мы еще не ранены цивилизацией, еще не сбиты одиночеством, исчерпанностью, предчувствием тупика, из которого рождаются общины Тэзе или Сен-Жерве, когда творчество уже почти невольно, когда без него угасание и духовное истощение».
Сам Валентин Яковлевич называет свои дневниковые записи «простодушными, провинциальными, “умными”». Но нам важно, что человек на протяжении сорока лет сознательной жизни не меняет своих убеждений, вкусов, сколько бы не продолжалось информационное перекодирование сознания его современников. В курбатовском камертоне звучит чистая «ля», поэтому и не сбивается его мысль в шуме и лязге новых витков истории. Он говорит, что сегодня слово заменило нам чувства, заменило небо, травы и облака, что «Родина стала словесна», что жизнь «оказалась унижена политической игрой, слишком безответственной переменой системы координат». И вечным осталось только слово.
Прочитаешь первую и основную часть книги – дневники 1970 –2011 гг., и в конце главы покажется, что Курбатов приходит к рубцовскому самоощущению мира,
Когда души не трогает беда,
И так спокойно двигаются тени,
И тихо так, как будто никогда
Уже не будет в жизни потрясений,
И всей душой, которую не жаль
Всю потопить в таинственном и милом,
Овладевает светлая печаль,
Как лунный свет овладевает миром…
Заключительная глава книги «Ты, Матёра, родима матушка» посвящена экспедиции 2009 г. по Ангаре. А целью ее было: проститься с землей, которую люди веками отвоевывали у Тайги, благоустраивали неустанным трудом, где растили детей и где лежат их предки и которая теперь обречена затоплению при вводе в действие Богучанской ГЭС. Участники экспедиции Валентин Курбатов, Валентин Распутин, режиссер Сергей Мирошниченко, фотохудожник Анатолий Бызов и художник Сергей Элоян, конечно, не могли предотвратить дьявольское наступление «цивилизации», но они работали над фильмом, альбомами и книгами, посвященными истории этих земель, где самый ранний палеолитический комплекс артефактов датируется в пределах 32–30 тыс. лет, и их только начали изучать, как потом будет сказано в фильме С. Мирошниченко «Река жизни». Эта глава книги «Бегущая строка» во многом посвящена и памяти инициатора экспедиции иркутского издателя Геннадия Сапронова.
От прочтения книги Валентина Курбатова остается ощущение цельности мира, остается порядок в мыслях, будто кто пришел и прибрался: расставил на свои места понятия, смыслы, события. Видимо, приходит уже время, когда хочется переосмыслить то, что так резко, гневно, исподтишка иной критик или публицист выхватывает из русской истории, философии, из русской судьбы.
И сегодня Валентин Курбатов по мере сил участлив ко всем бедам и радостям, которые отпущены нашему земному Отечеству, и уверен: «Главное не уставать искать не земного, а небесного, и тогда земное будет верно и плодотворно, будет помнить живые связи мира, тайные токи истины и порядка, укрепит в человеке чуткость к незримым струнам, которые протянуты от сердца к сердцу и на которых Господь играет мелодию мира».
Ирина УШАКОВА
Василий Розанов писал в страшном 1919 г., что мы в «золотой своей литературе» постарались создать «дневник лишнего человека», «записки ненужного человека», «праздного». Поэтому, заключал он, «мы умираем от… неуважения себя». Но нашлись и в то время мыслители, такие, как философ Иван Ильин, художник Михаил Нестеров, народный учитель Сергей Рачинский и другие, которые многое «высветлили» в русской жизни! А иначе мы так и думали бы, что все фельдшеры и все диаконы – такие, как в чеховском рассказе «Хирургия».
Так же и в страшных 1991–1993-х мы могли бы умереть (от «неуважения себя»), исчезнуть как нация, если бы не наши подвижники, мыслители, к коим отношу композитора Георгия Свиридова, профессора Евгения Троицкого, скульптора Вячеслава Клыкова, «реставратора всея Руси» Савву Ямщикова, (позволит ли мне читатель сказать: литературного критика «всея Руси») Валентина Курбатова, которые удержали наш корабль «Русский мiр».
Книга В. Курбатова «Бегущая строка. Дневник провинциального литературного критика», вышедшая во Пскове в 2012 г., «просится» быть настольной, потому что в ней – принятие жизни – в каждой мысли, в каждом слове, в каждом поступке автора. В ней разъяснение самых острых вопросов современной истории и философии, хотя книга очеркового характера, а порой это просто записки и размышления, зарисовки и этюды. Мирное настроение книги, в которой собрались под огромное жизненное крыло автора сонмы голосящих, радующихся и плачущих судеб и событий, привлекает и утешает.
А еще книга эта напоминает картину Нестерова «На Руси» («Душа народа»), ибо в ней выстраиваются в единый сонм художники, поэты, писатели, скульпторы, как прошлых веков, так и второй половины XX и начала XXI века. Но сияние правды над ними – одно и то же. Здесь читатель найдет тонко написанные словесные портреты художников Ореста Кипренского и Аркадия Пластова, писателей Бориса Можаева и Виктора Астафьева, поэта Арсения Тарковского и отца Иоанна Крестьянкина, писателя Елизара Мальцева, скульптора Вячеслава Клыкова, вдовы писателя Валерии Пришвиной, ученого Фатея Шипунова, азербайджанского художника Фархарда Халилова и, конечно же, художника Юрия Селиверстова и реставратора Саввы Ямщикова, для которых Валентин Курбатов и сегодня старается сделать все, чтоб они не уходили из нашей жизни.
И все они живы, пока В. Курбатов записывает их мысли, которые, быть может, и сами они не уловили, пишет их характеры. Он, кажется, только и мечтает «начать слушать другого, и идти ему навстречу в оттенках, пока не сойдешься в любви». И он уверен, что вот это и все, «для чего приходил Христос».
Обложка книги, оформленная картиной Константина Сутягина, напоминает кадр из фильма Тарковского «Зеркало», в котором мальчик стоит в безмолвие перед заснеженным оврагом, но мы-то знаем, что рядом с ним грохочет война. А сама книга Курбатова звучит в унисон той пушкинской мысли, адресованной Чаадаеву, которая стала стержнем упомянутого фильма.
Сегодня много говорится о том, что в России до 1917 г. в творческих кругах была высокая культура, уничтоженная революцией. Отчасти это так. Но если внимательно вглядеться, как это делает Валентин Курбатова, то можно заметить, что и в советское время много духовно ценного жило в различных товариществах художников, писательских объединениях, а размывание культуры началось много позже. Курбатов не останавливается на черте 1917-го г., для него не прерывается нить русской культуры. Он будто о вчерашнем дне пишет о поколении «дедов», которые «вместо вхождения вширь, глядели вглубь». В его дневнике 1975 г. есть такая запись: «Стены их комнат, их гостиных были выше, а картины висели маленькие, потому что вдох и выдох были просты, каково и должно быть дыхание. Нынче мы вдыхаем каждый раз, как будто хотим спеть “интернационал” или прокричать “ура” и поползли по стенам мастерских огромные холсты, забывшие о полотне, на котором писаны, и упорно претворяющиеся стенами небоскребов».
Боль утраты русских жемчужин пробивается, когда Курбатов читает в альбоме описание одного из псковских храмов, расписанных Василием Верещагиным, Илларионом Прянишниковым, Василием Суриковым, где было 14 колоколов, «во фризах история духовной и военной России – Калита, Иван Грозный, Донской, Сергий, сотни русских святителей и воинов…Строили 50 лет – русский мрамор, свои каменоломни, порфир, яшма, бронза. И чтоб вот так под эти своды, как вошел Каганович и сказать “Взорвать!” – вовек не поймешь». Напоминает Курбатов и то, что никакой спивающейся нации у нас перед революцией не было, «это потом пошло истребление, лишение человека возможности применить свой труд (крестьянин) или продать этот труд (интеллигент) и замещение этих естественных потребностей винной лавкой».
Да и сегодня, сколько бы писательская встреча и дружеский разговор мастеров, не проходили за рюмочкой, – ан-нет, ничего не берет русского мужика-философа, он как созерцал ясно, как побеждал трудно, как выходил в Космос – первым, так и продолжает свое предназначение. А рюмочка только греет. И Курбатов не оправдывает пьянство, ему горько и стыдно видеть русскую свадьбу, на которой гуляющие идут к святому источнику и плещутся святой водой. Но это уже другая беда, – когда нет у людей страха Божия.
Читатель услышит в этой книге через размышления Курбатова над романом Феликса Светлова «Отверзи ми двери» и голос русского еврея. А, может быть, и разберется, наконец, с той духовно-национальной проблемой, о которой принято говорить в полголоса, и потому нет ей внятного объяснения. А меж тем нам пора уже уяснить, где «наглая ненависть брезгливых умников, проживших в России с вечной иронией и культивируемой отдельностью», а где «горькое “непопадание” тех, кто здесь навсегда дома и вовек не приживется там, кто неизбежно оказывается перед последним и неизбежным порогом, чтобы стать родным, как стали родными Левитан, Пастернак, – перед Православием».
Валентин Курбатов не произносит никаких лозунгов, не дает оценок своему времени, позволяя читателю разобраться самому. Но разве не уловим мы дух времени, прочтя то, о чем говорил автор с композитором Валерием Гаврилиным: «о глухоте мира, о лжи, об угасающей гармонии, о том, что и прежде мучило его – почему русский человек так греховен и почему в нем так много зла». И далее о Гаврилине: «Вспоминал Г. Успенского (почему тот сошёл с ума), Н. Лескова, бунинскую “Деревню” – ведь это тьма, отчаяние… Ему нужно было понять механизм пропадания света в этой тьме, чтобы сегодня было легче выбраться из теперешней тьмы – не умом выбраться, а той же народной бессознательной дорогой».
Перед автором проходят эпохи, но, «внимая ужасам войны», он не пишет о баррикадах 1993-го, о правых и не правых политических партиях, не пишет он и о своей общественной работе: выступлениях, проведении литературных конкурсов, наградах. Он разговаривает со своей совестью (от слова: Благая Весть), с природой, с простым человеком, который ему встретился в дальней деревеньке, куда Валентин Яковлевич шел пешком под проливным дождем (откуда лишние деньги на попутку, да и встретишь ли ее тут?). Поэтому и мир «играет» вокруг человека, которому дан талант записать эту музыку.
И дорогого стоит то, что почти привыкнув, что современная книга ничему не учит, вдруг после чтения этой книги ты поневоле отходишь от непримиримости, безапелляционных суждений, от которых недалеко до раздоров, а там и войн. И приходишь к мысли, что ты живешь, походя, не слыша себя.
Курбатов уверен, что в каждом из нас существуют две сущности. «Может, потому мы и не слышим другого человека, что каждый из нас двоих внутри нас слушает каждого другого в другом – все время не попадая… В этом все революции, войны, оппозиции, ООНы и ВТО».
Едва ли не самый важный разговор в книге – о слове. «А ведь вся литература об этом – о попытке узнать себя в зеркале. Все время останавливающаяся на последнем пороге, все время предпочитающая обмануть себя, не узнать, оставить возможность для побега».
Валентин Курбатов и его современники разгадывают и разгадывают загадки России: тоскуют по «целостному» времени СССР. Вот и эмигрант Ю. Мамлеев считает это время «необходимым духовным составляющим» «Вечной России». Думаю, что тут с ними и Иван Бунин, и Михаил Шолохов – в одном «ополчении». И все они верят: «Россия даже при нашем общем предательстве сама еще предпримет попытку воскреснуть, потому что общее-то предательство, общее, но все сидит где-то праведник и держит генетику и небесную задачу. И Господь на нем, единственном, все начинает сначала, потому что тоже “поставил на Россию”, определил ей задачу, от которой ей не увернуться».
Как эти слова звонки в сегодняшний роковой час, когда, кажется, качнулся тонущий русский корабль, и начинает выходить из-под воды, вот уже и наш Крым виден, что-то далее покажется на пространстве пусть не СССР, но «целостного» русского союза?..
А что это за истина, которую я усматриваю в суждениях Курбатова? Не о ней ли говорили нам славянофилы, столь многое сделавшие для изучения родной истории и культуры, прежде чем заявить миру о ее ценности и неповторимости? «Господа либералы, – пишет Курбатов, – служившие белинским-чернышевским, сами их и предали и теперь перекинулись к славянофилам и ловко цитируют их, а в душе-то сами всё те же либералы, все белинские-чернышевские…И так ловко научились ходить вокруг Киреевских, Хомякова, Страхова, Флоренского, что “патриоты” уже одни обноски собирают и у них славянофилы уже как будто ненастоящие… Настоящей мысли нужно быть готовой к тому, что ею всегда будут спекулировать те и эти и никто не будет ей служить, иначе тогда мир станет умен и труден для жизни, как всякий честный мир».
А служим ли мы сегодня «настоящей мысли»? «Мы ищем истоков и опор в Руси Сергия и Серафима, в России Флоренского и Булгакова, хотим умозрительного синтеза, но выражается он не в продолжающихся исканиях духа, а в попытке снова построить храм Христа Спасителя. Именно не возродить, ибо ничего нельзя родить второй раз, а построить заново во всей громоздкости не религиозной, а государственной лениво патриотической идеи, желающей вместо творчества – дублирования новых заместителей духа…».
Поэтому нам ценно своей простотой и глубиной размышление Курбатова, записанное им еще в 1980 г., о том, как он был поражен лицами старух, идущих от причастия: «Одно лицо краше, покойнее, печально-сосредоточеннее другого. На каждом так легко читалась судьба, полная лишений, преображенных Господом и смирением в свет».
Или вот еще, запись тех же лет: «Поглядываю на своих сверстников и ни в одном не чувствую шага, направляемого Промыслом и предназначением, – все сами. Не эта ли скука и зовется ”хозяева своей судьбы”»?
Это вслушиваясь в предназначение своего народа, размышляет автор книги, кто все же яснее сказал о России. Может Рерих? Нет. Может Нестеров? А не Пришвин ли, который «к Христу шел через Беломорканал, через распятую Россию, которая и тут светом преодоления утверждает жизнь»? Не Бродский ли, ибо почему он интересует молодежь больше, чем Рубцов? И тут же объяснение: «Они живут вместе с Бродским в словесном мире, за которым уже нет никакой реальности… поэзия Бродского – это всегда усталость, чуть пресыщенность миром. А у Рубцова – благодарность за “я есмь”, даже когда пишет о тоске». А дальше пусть читатель ищет, думает, на кого ему и его детям опереться.
Отдельная страница книги «Бегущая строка» – рассказ Валентина Курбатова о его душевной дружбе с Владимиром Толстым – директором яснополянского музея. В усадьбе Льва Толстого – прапрадеда Владимира Толстого – Курбатов ощущает себя дома. И мы, проходя за ними по яснополянским тропам, тут же улавливаем связь прошлого и настоящего России, видим мужичков, таких же, какие были и во время Льва Толстого – мыслителей и хранителей тайны другой жизни – и в таком же «бедном платье» провожающих городского гостя. Церковный человек тут, может, и замашет руками на разговоры о Льве Толстом, а вот Валентин Курбатов не отмахивается, а говорит нам: «читал переписку Л.Н. Толстого с А.А. Толстой (“фрейлиной”) и что она за чудо веры и ясности! Он все с богословов спрашивал, а надо было внимательно слушать двоюродную бабушку».
Курбатов привлекает читателя, растит его, воспитывает, собирает его рассеянный ум и трезвит его сердце. И любит, любит. Читая эту книгу, мне непрестанно вспоминались стихи архимандрита Исаакия (Виноградова), написанные в 1919 г.:
.
…Любить – самому в высоту подниматься
Тернистою узкой тропой.
Любить – это в райские двери стучаться,
Другого ведя за собой.
.
С такою же любовью Валентин Курбатов пишет о своих впечатлениях от пребывания во Франции и в Италии. (Есть ли сегодня европейские мастера слова, у которых найдется французский и итальянский дневники, подобные дневникам нашего мастера?). С любовью – то есть жалея – говорит Курбатов и о русской эмигрантке, которая в военные годы не найдя православного священника, «отдавала в католики» своих детей, чтоб совсем уж без Бога не остались; и об иконописце отце Зиноне, с которым им при всей духовной близости, так трудно сойтись во взглядах на сегодняшнее Православие, и о французе Пьере, который неумолчно славит красоты своей родины, забывая, что его слушатель не знает языка, да что там, – главное понимает чувства того.
Однако виды Парижа вызывают в умном русском сердце не отвращение к «убогой» России, а раздумья: «Мы еще не ранены цивилизацией, еще не сбиты одиночеством, исчерпанностью, предчувствием тупика, из которого рождаются общины Тэзе или Сен-Жерве, когда творчество уже почти невольно, когда без него угасание и духовное истощение».
Сам Валентин Яковлевич называет свои дневниковые записи «простодушными, провинциальными, “умными”». Но нам важно, что человек на протяжении сорока лет сознательной жизни не меняет своих убеждений, вкусов, сколько бы не продолжалось информационное перекодирование сознания его современников. В курбатовском камертоне звучит чистая «ля», поэтому и не сбивается его мысль в шуме и лязге новых витков истории. Он говорит, что сегодня слово заменило нам чувства, заменило небо, травы и облака, что «Родина стала словесна», что жизнь «оказалась унижена политической игрой, слишком безответственной переменой системы координат». И вечным осталось только слово.
Прочитаешь первую и основную часть книги – дневники 1970 –2011 гг., и в конце главы покажется, что Курбатов приходит к рубцовскому самоощущению мира,
.
Когда души не трогает беда,
И так спокойно двигаются тени,
И тихо так, как будто никогда
Уже не будет в жизни потрясений,
.
И всей душой, которую не жаль
Всю потопить в таинственном и милом,
Овладевает светлая печаль,
Как лунный свет овладевает миром…
.
Заключительная глава книги «Ты, Матёра, родима матушка» посвящена экспедиции 2009 г. по Ангаре. А целью ее было: проститься с землей, которую люди веками отвоевывали у Тайги, благоустраивали неустанным трудом, где растили детей и где лежат их предки и которая теперь обречена затоплению при вводе в действие Богучанской ГЭС. Участники экспедиции Валентин Курбатов, Валентин Распутин, режиссер Сергей Мирошниченко, фотохудожник Анатолий Бызов и художник Сергей Элоян, конечно, не могли предотвратить дьявольское наступление «цивилизации», но они работали над фильмом, альбомами и книгами, посвященными истории этих земель, где самый ранний палеолитический комплекс артефактов датируется в пределах 32–30 тыс. лет, и их только начали изучать, как потом будет сказано в фильме С. Мирошниченко «Река жизни». Эта глава книги «Бегущая строка» во многом посвящена и памяти инициатора экспедиции иркутского издателя Геннадия Сапронова.
От прочтения книги Валентина Курбатова остается ощущение цельности мира, остается порядок в мыслях, будто кто пришел и прибрался: расставил на свои места понятия, смыслы, события. Видимо, приходит уже время, когда хочется переосмыслить то, что так резко, гневно, исподтишка иной критик или публицист выхватывает из русской истории, философии, из русской судьбы.
И сегодня Валентин Курбатов по мере сил участлив ко всем бедам и радостям, которые отпущены нашему земному Отечеству, и уверен: «Главное не уставать искать не земного, а небесного, и тогда земное будет верно и плодотворно, будет помнить живые связи мира, тайные токи истины и порядка, укрепит в человеке чуткость к незримым струнам, которые протянуты от сердца к сердцу и на которых Господь играет мелодию мира».
