Петров день

…Потом я узнал, что 12 июля каждого года*,

в Петров день, женщины села Прелестное,

что под Прохоровкой,

выносят из хат столы с едой-питьем

и поминают павших своих…

Но прежде – были потрясения от встреч

с гравюрами Станислава Косенкова.

Я помню себя юнцом, остолбеневшим в выставочном

зале перед триптихом «Прохоровское поле».

Уже тогда во мне торкнулось ощущение неизбежности

будущей встречи с художником.

Уже тогда меня рвала к себе душа,

с такой трудной, мучительной любовью

несущая в себе эту землю, ее бугры и овраги,

ее хлеба и ветлы,

ее память.

12 июля 1986 года я впервые отправился в Прелестное.

Я ехал туда вместе с Косенковым…

_____

*12 июля 1943 г. – день танковой битвы

на Прохоровском поле.

.

Посвящается Станиславу Косенкову

.

Мать вынесет стол

во пшеницу густую,

тяжелую (вот ведь

какая тяжелая выдалась –

к колосу колос),

и стулья щербатые

вынесет Мать

и поставит

на стол фотокарточку сына

зеленую

в старенькой рамке,

и вспыхнут

на белом квадрате стола

картошка, редис,

пара луковиц рыжих –

извечные звезды земные –

и хлеба коврига

тяжелая ляжет на скатерть,

со звоном пространство

вокруг замыкая.

Мать сядет за стол.

.

И, протезом скрипя

(две «Славы» – на сердце),

сосед подойдет

с бутылкою

белой.

– Помянем Петра. –

И бутылку поставит

на скатерть.

– Эй, парень

(это – мне, я – прохожий),

садись,

вот – Петра помянём,

ее сына. –

И горькой

плеснет по стаканам…

.

– За Петра… и за всех… –

И выпьет.

И с хрустом

редиску зубами расколет.

И звякнут

две «Славы».

Я выпью.

Пригубит и Мать…

.

«…уже нам сде пасти…»

Повесть временных лет

.

Ну, знали ж – утром начнется.

Помылись, исподнее чистое надели, побрились.

Письма понаписали. Расквитались, значит.

И все, как пуповину перегрызли,

что с жизнью соединяет.

Веришь, такое в лицах что-то было,

ну, готовность. Пойти, мол, и погибнуть.

Вроде – ни дома уже, ни семьи, ни хрена.

Как будто уже там.

Насчет курева спросишь,

а он кисет протягивает, глазищи серые-серые,

и словно сквозь тебя вдаль глядит.

Мороз брал!

.

Овраги… Морщины горестные.

Великие, горестные, скорбные

на скуластом, смуглом, строгом лике земли.

О, враги, басурманы, супостаты,

плоть живую земли терзаете за что

рождающую, извечную, горестную…

Сколь уже угомонилось вас тут,

о, говорю, враги, чужеземцы, захватчики, оккупанты.

Доколе ж мучить вам

лик земли этот светлый,

трудный, обветренный, черный, великий, горестный,

о, говорю, враги…

.

«…куряни сведомы кмети:

…пути им ведомы,

яруги ми знаемы…»

Слово о полку Игореве

.

Ну, а я тыняюсь, места себе не нахожу.

Уже заполночь к комбату пришел:

так, мол, и так, –

с начала войны родичей не видал,

а они тут, в Прелестном,

прелестнинский я товарищ майор.

А он: «Ты что, язви тя в кочерыгу,

Не мог сказать раньше?»

Короче, дал сорок минут.

Я сразу в танк и погнал!

И командир со мной.

Ну, я ж тут все как свои пять пальцев.

Где овражек, дубравка.

Прем по кратчайшей, и – на: упираемся в хлеб.

Бей меня, чую – батя сеял!

Разворачиваюсь – в объезд.

А командир орет: «По хлебу гони, дура!

Не успеем! Под трибунал хочешь?»

А я как рявкну: «Моя тут родина! Мой хлеб!»

…Ну, в хату залетаю, спросонья не поймут

ничего. Дочка – малая, лепечет что-то про куклу.

А жинка к печи притулилась

и молчит сидит, молчит.

Батя, говорю, где?

А он у кума, на другом конце.

Срываюсь, – туда! Сажаю его в танк,

время ж идет. Но поговорили хоть чуть.

А у околицы: ты, говорю, хлеб сеял?

Я, говорит.

…Успел я, однако, в срок. В сорок минут те.

Из танка вылезаю, руку разжал, а там –

три кусочка сахару, замотанные в бинтик.

Слиплись.

Гостинчика брал доче.

Да так и не отдал,

забыл…

.

«И бысть сеча зла

и мнози падоша…»

В. Мономах. «Поучение»

.

И врезалась

сталь в сталь.

Огонь в огонь.

Дух в дух…

И машины в упор изрыгали смерть.

И горели

металл,

и земля, и мышь, и человек.

И был неразличим

в грохоте, лязге и скрежете

вопль человечий.

И обугленные птицы

не долетали до Псела…

.

И горело Поле.

.

Что ж ты, немец, робишь?

Каждый день твои кишки на штык мотаю,

зубьми кадык твой грызу,

пальцами глаза твои ломаю.

А как я к дитям своим

убийцей ворочусь?

Мне их людьми ростить,

а ты, курва,

человека во мне вытоптал.

.

«тма бысть по всей земле,

якоже дивитися всим человеком,

солнце бо погыбе,

а небо погоре

облакы огнезарными…»

Ипатьевская летопись

.

…И к полудню,

когда уже пали те,

что вступили в битву

первыми,

когда из колодцев окрестных сел ушла вода,

к полудню

настала ночь.

И теперь только чутьем

в дыму и копоти

каждый угадывал его

и убивал…

Потом пали вторые,

и третьи пали,

и

он дрогнул,

и остатки его

покатило вспять…

.

Долго еще

в огненном ветре

пеплы

пытались и не могли

приникнуть к земле…

.

Мне тогда сон был:

Стоит на обрыве кровать.

И я на ей лежу.

И камень на груди у меня.

Я камень глажу, прижимаю:

«Петенька, Петя мой!»

А сверьху ворон на камень сел.

И он этот камень

по кусочку щиплет, как булку.

А я: «Кыш, – на него, – кыш!»

И обнимаю камень-то, аж грудь больно.

И все: «Петенька, сынок…» До слез.

А смотрю: Петя из реки сеть вытаскивает.

А сеть пустая! Ну хоть бы рыбиночка!

А лицо у Пети – чистая тебе крейда*!

А молонья как дасть в ракиту!

Ракита та и погорела.

И навродь – я в хате уже.

И все на кровати лежу.

Гляну – а крыши надо мной нема.

Одна неба светлая.

И Петина карточка туда идет,

вверьх.

Прям как на стене висела, –

в рамке, с рушничком.

Плы-ывут.

А рушник тот оторвался

и полетел себе, полетел беленький…

Такой сон.

.

Как нады полем шизый се-

да шизый селезень летел,

да шизый се гегеге-ге гелезень летеллл.

.

Ой-да ты куда, ку-уда, куда лети-

да куда ле гегеге-ге ти-

гигиги гитишь?

.

Я лечу, а лечу-да-лечу во

во мою-твою родиму сытаро-

сытаронушку гугугу-гуу.

.

Ой, ты ши-

гыгызый, да ты

возими мененя-да, се-легезень с собой.

.

Как

я возьму тебя

я возьму уби-

ого-ой-да как

я возьму уби гигитова тебя…

.

Вы,

нивы сожженные,

скажите полынное слово,

«не ваю ли вои»**

легли в это Поле?

Не ваю ли вои

в крови своей праведной плавали?

И вы,

небеса,

чернея губами оплавленными,

осипши от воя,

ответьте, ответьте, –

не ваши ли воины?

Яруги, лощины,

от пота и кровищи волглые,

и вы

не молчите!

.

Не ваю ли вои?..

Их

не

различить

в невозвратной неволе.

Но память Отечества –

Поле…

.

…И долго мы будем

сидеть за столом

меж хлебов

и небес.

У дороги мы будем

сидеть.

«Ну вот, Петю

и помянули…» –

тихо вымолвит Мать.

И руки на скатерть положит…

.

Над Полем

в полуденном

медленном небе

фотографии павших

над Полем.

.

Белые рушники…

Белые рушники…

белые… белые…

.

----------------------------------------------------------

.

* Крейда – мел (укр.).

** «Не ваши ли воины?..» (Слово о полку Игореве).

.

Изображение: С. Косенков и С. Минаков у с. Прелестное близ Прохоровки. 12 июля 1986  г.