За Леной-рекой

ПРОЩАЛЬНЫЕ ТОНИ

.

- Вот у русских крестьян хозяйственный год завершается таким общим праздником – Новины, когда пекут хлеб из нового урожая и угощают друг друга. Верно? Ну, а мы, якуты, в основном охотники да рыбаки, в завершение года устраиваем общую подлёдную рыбалку неводом. Выходим всем миром, вместе с властью...

Так  заместитель главы администрации селения Мугудай Анатолий Иванович Терютин объяснил мне суть праздничного действа, когда мы ступили на чистый лёд обширного озера.

А праздник начался с того, что субботним утром к одному из лесных озёр, которых здесь, меж заленских  улусов Якутии, великое множество, прибыла целая кавалькада автомашин. Впереди - грузовик с сетями, за ним - "уазики", "Нивы", "Жигули"... Не было лишь «бэушных» праворульных иномарок, им на якутских просёлках делать нечего.

Люди  высыпали на лёд, и началась дружная работа. Ловкие парни пробили пешнями широкую прорубь на середине озера и запустили в неё концы невода, к которым были привязаны жердинки - "норила". Другие рыбаки, чтобы поймать их, пропускаемые подо льдом, стали долбить меньшие проруби одну за одной с небольшим интервалом. Ряды этих прорубей выстраивались в два радиуса, всё расходившихся и словно бы отсекавших сектор в округлом озере, говоря по-рыбацки, - неводную тоню.

Наиболее сложное дело досталось тем, кто ловил "норила" в ледяной воде и отправлял их в очередную прорубь. Здесь орудовали самые дюжие мужики. А старики и мальчишки, опережая ход невода, пробивали поодаль совсем маленькие лунки и шуровали в них палками, подгоняя рыбу к тони. Палки у всех - непременно берёзовые, по местному поверью, наиболее удачливые. Некоторые деды были совсем ветхими. На их полушубках и фуфайках я  разглядел  широкие ремни с пряжками ещё времён Великой Отечественной. Праздник действительно поднял и старых, и малых.

У берега концы невода "ведущие" рыбаки снова свели в единую большую прорубь. И здесь закипела настоящая артельная работа - вытягивание невода с уловом, который тоже называют тоней. На тоню собрались почти все участники рыбалки, выполнившие предписанный  каждому "свой маневр", и теперь тянули невод вместе, дружно и азартно, с шутками и прибаутками.

Посмотреть на улов прибежали даже женщины и дети, ранее следившие за рыбалкой  из окон автомобилей. Но всё же несколько человек по-прежнему остались сидеть в кабинах. Мне пояснили, что это те несчастливцы, кто недавно схоронили кого-то из родни или близких друзей. По неписаным правилам, таким "не положено", грех участвовать в общей весёлой рыбалке.  Разрешается лишь "поболеть" за других.

Сперва из вынимаемой сети поштучно выбирали заячеившихся  рыб, потом всё гуще всплывавших стали черпать "щуром" – этаким ведерным дуршлагом на деревянном черенке. Наконец показалась мотня невода, кишмя кишащая рыбой, её спешно выволокли и вытряхнули прямо на берег. Это были сплошь караси, довольно крупные, толстые, с красновато-медной чешуей, похожей на кольчугу. По прикидке бывалых рыбаков, улов вышел средним. На мой же сторонний взгляд, тоня была куда с добром – целый ворох меднолатых карасей-богатырей!

Делили рыбу поровну: всем - по "щуру", по черпаку с решетчатым дном. Между прочим, первый "щур", полный отборных  красавцев, был предложен гостю, то есть мне. Таков обычай. Но я поблагодарил щедрых хозяев и вежливо отказался от даровых рыбин. Куда с ними в дорогу?

Да и не караси волновали меня в ту минуту. Я был вознагражден уже тем, что мне довелось поучаствовать в прекрасном осеннем (или первозимнем, поскольку в октябре здесь уже посыпает снегом) празднике якутских селян, по духу не менее общинных, артельных, чем мы, русские. В празднике, который  лишний раз заставил меня усомниться в том, что у нас в России  утвердится "классический" рынок с его жёсткой конкуренцией, с «отрубным» фермерством, замешанных на индивидуализме. И это, представьте, меня не очень огорчило.

.

ЯКУТСКИЕ ЛОШАДИ

.

Еще в пору деревенского детства был я наслышан об особенных якутских лошадях. По рассказам, отменно неприхотливые и на редкость дюжие при скромном росте, они представлялись мне столь же экзотичными, как, например, пони или лошади Пржевальского.

И потому, впервые попав в Якутию, я, естественно, стал оглядываться: не бродят ли поблизости якутские лошади? Но в столице республики лошадей не было. И я решил напроситься в попутчики к тогдашнему пресс-секретарю местного парламента (Ил Тумена) Егору Сибирякову и помощнику председателя палаты Прокопию Уарову, отправлявшимся на джипе в Чурапчинский улус. Они обещали показать мне таинственную лошадь.

Едва переправились мы на огромном, словно ковчег, пароме  через матушку-Лену, я припал к окну. Однако остались позади и десять, и двадцать верст, а лошадей всё не было. Да и откуда бы им взяться? Сперва к самой дороге подступали сосны, потом пошёл смешанный лес, а потом - сплошь лиственницы, почти чёрные, с заиндевелыми макушками. Лошадям здесь делать нечего.

Но вот появились первые елани, долины,  и пресс-секретарь толкнул шофера в плечо. Тот притормозил машину. У меня замерло сердце: недалеко

от дороги на заснеженной поляне стоял небольшой табун лошадей, настоящих якутских. Сразу бросились в глаза их седоватые, длинные, до копыт, хвосты, буйно-густые гривы и чёлки. Лошади были впрямь низкорослы, если можно так сказать о лошадях, с крутыми боками, широкими крупами и как-то  по-особому прочно, основательно стояли на коротких и толстых ногах с лохматыми бабками.

Лошади не паслись, а именно стояли, повернувшись к нам мордами, припудренными куржаком, и словно бы дремали. Возможно, наевшись пожухлой травы из-под копыта, лошади мирно отдыхали. Тем более что время двигалось к полудню, а погода стояла тихая и довольно тёплая для якутского октября - под минус десять. Но мне показалось, что лошади не дремлют, а думают о чем-то важном для них. Должно быть, об ушедшем лете, о грядущей зиме, столь суровой в этих краях, о нелегкой лошадиной доле...

Когда машина тронулась, это заметила лишь одна лошадь и тихо

покачала вослед косматой головой. Остальные не шелохнулись. Дотоле молчавшие спутники мои, коренные жители, вдруг все – и Егор Егорыч, и Прокопий Иваныч, и шофёр Коля, якут с усами запорожца, – наперебой заговорили об якутских лошадях, об их покладистости и терпеливости, выносливости и смелости, доверчивости и самоотверженности. О том, как искони привязан к лошадям народ саха, во многом обязанный им своим выживанием, ибо лошадь для якута – и транспорт, и мясо, и кумыс… Посыпались примеры, истории, бывальщины.

Запомнились такие детали. Оказывается, из-за скудости трав в здешних засушливых районах сено для лошадей почти не готовят. Ну, разве что какой возишко на весну, на пору ожереба кобылиц, а всю зимушку якутские лошади добывают корм сами, из-под копыта, несмотря на обильные северные снега. Пасутся часто самопасом, небольшими группами. Очень дружны и проявляют героическую заботу о потомстве. Если на табунок нападают волки, то лошади, сбиваемые в круг своим вожаком, прячут молодняк в середину, а сами отчаянно отбиваются от хищников задними копытами. Держатся до последнего. Один местный пастух рассказывал, что после волчьей атаки он собрал наутро шесть звериных трупов, лошадиных же не обнаружилось...

Покуда мы ехали до улуса, нам снова и снова попадались якутские лошади, чалые, сивые, белесые, как окрестные снега. И под рассказы о них я, наверное, не первый подумал о том, что и сам якутский народ похож на своих лошадей, такой же выносливый, терпеливый, но в то же время и гордый, полный достоинства. Ну, а если взглянуть на всю сегодняшнюю Россию, упорно выживающую в суровых рыночных условиях, добывая прокорм "из-под копыта", то хочется, перефразируя поэта, сказать: "Все мы немножко... якутские лошади".