Красный

Всем красинцам – с поклоном – посвящаю.

Автор.

.

Не был Виктор в этом хуторе с самых перестроечных времён. И сейчас, слушая ровный шум колёс по серой ленте асфальта, вспоминал тот – давний приезд – на рейсовом гремящем ПАЗике, тормознувшем в такое же летнее утро у неприметного перекрёстка. Не проскочить бы его, этот перекрёсток. Да и остался ли он? Не праздничные были мысли, печаль лежала на сердце. Может, уже и не с хутором, а лишь с местом выпадет попрощаться. Живописное место, пойменное. Умиротворённый широкий Хопёр рядом, тополя, вётлы, ежевичные заросли. Красиво. Оттого и название у хутора – Красный.

Оттуда – от перекрёстка – шагал он тогда по грунтовке песчаного холма, издали увидев приметный дом и вспоминая мамины рассказы, как за этот холм в Гражданскую с ожесточением дрались между собой казаки с одинаковыми лампасами Всевеликого войска Донского. Шагал и думал о том, сколько криков, крови и горя впитала в себя эта, заросшая сухим разнотравьем, земля. Предки покинули хутор перед коллективизацией; деда-фельдшера мобилизовали в райцентр на усиление персонала новой больницы, а потом и вовсе жизнь увлекла за тысячу километров. Так что Виктор приезжал тогда по просьбе мамы: горсть землицы привезти с родного подворья. Для поиска была лишь одна примета: каменное надгробие прабабушки в пятом колене, устроенное в обширном саду позади дома. Помочь могли только старожилы, но оказалось, что и жилых домов осталось – через два на третий. Виктор уже отчаялся, когда увидел за редким штакетником палисадничка сухонькую старушку.

- Здравствуйте.

- Доброго здоровья.

Смотрела приветливо, но без любопытства, и Виктор в который раз задал вопрос:

- Вам фамилия Фарятьевы ни о чём не говорит?

Старушка подошла, оперлась на калитку.

- Говорит, а как же не говорить. Дмитриваныч, да Дариванна. Две дочки у них, сынок Боря. Нету их тут давно, до войны уехали, а со старшей – Таечкой мы подружками были.

Виктор обмер.

- Так Вы, - замялся, вспоминая имя и не зная, как обратиться, - тётя Настя?

Старушка вглядывалась и, понятно, не узнавала.

- Я – Таечкин сын, - спохватился и тоже шагнул к калитке.

- Приехал, вот, - добавил невпопад. – Мама попросила…

- Жива! – ахнула тётя Настя. – Слава те Господи! Мы ведь с той поры… Да ты проходи, проходи, сынок…

Виктор вздохнул. Нет уже и мамы, нет, видно, и тёти Насти. Судьба-судьбина. Оставшаяся после раскулачивания с младшим братом, исколесившая всю Россию, с последней подлодкой ушедшая из горящего Севастополя и после всех мытарств уговорившая мужа вернуться в Красный. Доживать… Всякая жизнь – роман.

Домой он тогда вернулся не только с землёй и отснятой плёнкой. Тётя Настя порылась и отдала – для Таечки – «фотографию» Ермака – довоенную почтовую открытку с изображением покорителя Сибири. А у порога того приметного, обложенного силикатным кирпичом, дома, который и оказался дедовским, сорвал стебелёк полыни, шагнул через покосившийся проём двери и обмер. Внутри не было ничего. Даже пола. Тётя Настя негромко вспоминала, что поначалу дом заняло правление колхоза, потом, вроде, тут была школа…

Перекрёсток он всё-таки проскочил. Указатель на Красный вывел его на незнакомую дорогу: извилистую, в колдобинах, заросшую по сторонам кустарником и высокой травой. Но он упрямо спускался вниз, решив при нужде оставить машину и до чего-нибудь, хоть до развалин, но добраться пешком. А дорога вдруг вывернулась из чащобы и, разветвившись на обширной поляне, увлекла к одинокому, осовремененному, но настоящему казачьему куреню. Виктор обрадовался и подивился, увидев старенький «Беларусь» и запылённую белую «девятку» у широких ворот. Хозяева – Люба и Володя – помоложе Виктора, сразу отставили домашние дела, провели в дом; печенье, мёд, чай…

- Извините, может Вы – кофе, да кончился вчера.

Виктор сходил к машине, достал початую банку «Якобса», копчёную колбасу, упакованные женой в дорогу.

- Да что Вы, не надо, зачем?

- Ну хоть отсыпьте себе.

Люба махнула руками.

- Не надо! Нам всё одно в магазин ехать, купим там.

- А тут и магазин есть? – удивился Виктор. – Я что-то вообще ничего не видел.

- Нет, магазин в Солонцах, туда ехать надо. У нас тут двенадцать дворов осталось, какой магазин. А было… Красному-то больше двухсот лет, а то и все триста. А ничего не заметили потому, что Вас на Сурки занесло, с них хутор в сторону уполз, к горе. Вы сахар-то насыпайте.

Виктор слушал и дивился ощущению, что он в этом доме старинный знакомый. Отвык в своём далеке от такого бесхитростного радушия. Поначалу даже терялся: как же вести-то себя с этими людьми? Но скоро махнул рукой, внутренне улыбался рассказам о дочке, которая учится в Михайловке, о радостях и печалях, о том, что Вова, не в пример другим, муж отменный и за ним – как за пазухой, даже когда болезнь скручивает.

.

- Ну, а зимой-то, как же вы тут зимой без хлеба, без лекарств?

- Да как же, - отозвалась Люба. – Вова, вон, трактором дороги попробивает, да и живём.

- Так трактор-то и обслуживать надо.

Володя дёрнул плечами.

- А какая в нём хитрость? Мотор, да колёса…

Почаёвничали. Люба, достав мобильный телефон, стала названивать, искать дом, не забывая и разговор поддерживать. Звонила многим. И опять Виктор подивился: мобильник среди леса.

- Нет. И эта не знает. Из стариков-то никого не осталось, так что придётся ехать. О, - спохватилась, - а Вова уж к машине ушёл!

- Нам потом в Солонцы, так что Вы давайте следом.

Поколесили между деревьями по едва пробитой в траве колее. В одну из закрытых калиток Люба стучала долго, пока из-за угла дома не вышла старушка лет девяноста. Но разговор и с ней ни к чему не приблизил.

- Ладно, - подбодрил жену Володя. – Доедем до центра, там ещё поищем. У Ирины спросим.

Центр открылся из-за деревьев неожиданно; с таким же неожиданным простором, короткой улочкой и видом на пологий холм. И тут же Виктор узнал дом. Тормознули, хлопнули дверцами.

- Всё, - обрадовано протянул руки Виктор. – Спасибо, я теперь – сам.

Но Люба, ничего не говоря, вдруг заспешила к соседнему дому.

- Сейчас главную приведёт.

- Кого приведёт?

Володя коротко улыбнулся.

- Да мы этот дом пять лет назад под клуб отремонтировали. Правда, там сейчас не прибрано, готовимся ко дню хутора, но поглядеть, же, хотите? Сейчас с Ириной вернётся, у неё ключи.

Сердце обдало жаром. Оглянулся и только теперь увидел, как обихожен двор, что за аккуратным синим заборчиком стоят среди цветов скамейки, что покрашено в синее и широкое крыльцо, и дверь выправлена, и окна живые! Живые…

Люба вернулась одна.

- Ключи отдала, за дочками собирается, сказала, что скоро, - проговорила без пауз и кивнула в сторону дома. – Пошли.

Виктор тянул ватные ноги, стряхивая мозговой ступор, и лишь у входа во двор стал внимать словам своих провожатых.

- Мы тут все праздники проводим, даже день Нептуна отмечали. В сентябре день хутора, да в этот раз что-то затянули с подготовкой, никак порядок не наведём, так что извините.

В дом он зашёл, как в храм: безотчётно и отчего-то стеснительно перекрестился, медленно вдохнул запах жилого и живого помещения.

- Тут раньше кухня была, только печь ещё до нас разобрали. На кирпичи, - не умолкала Люба. – Грубка вот одна осталась для отопления, она и на другую сторону выходит, так мы решили тут музей устроить, но ещё не убрались. Вот и прялка тут, и зыбка детская, и рубель для глажки, а в таких деревянных корытах раньше капусту рубили, - объясняла, показывая. – Самовар еле нашли, а нашли! Кто принёс, Вова, не помнишь?

Володя по обыкновению помалкивал, улыбался. А у Виктора сердце толклось где-то в горле. Если бы знать! Бабушкин рубель привёз бы. Хозяйский.

- А это вот наряды казачьи. Всё настоящее, всё из хуторских сундуков…

Из кухонного музея прошли в комнату с двумя глухими торцевыми стенами, показавшуюся необычно большой. У стен стояли широкие столы с разномастными стульями и скамьями.

- Тут две стенки пришлось убрать, потолок укреплять, окна закладывать. Вова молодец, да и вообще казаки наломались: и тесали, и варили. Зато общий зал получился. Тут вот и сцена, и сесть есть где, и фотографии, и дипломы хуторские, а это, вот, родовое дерево. Не все пока фотографии принесли, но принесут.

- А картины откуда?

- Это у нас художник местный кое-что отдал.

Люба и тут чувствовала себя хозяйкой – словоохотливой и щедрой. Володя же стоял в дверном проёме, молчал, и по всему было видно, так же внутренне, как и Виктор, радовался всему, что вершилось на его глазах. Встретились понимающими взглядами. Володя оторвался от проёма.

- Вы к нам на праздник приезжайте, да посидим тут, песни поиграем, да и по чарке выпьем.

- Едва ли в этот раз получится.

Виктор бережно огляделся, протёр ладонью лицо.

- Выпало бы тут пожить хоть с недельку, - вздохнул.

- Да на здоровье!

- Ну, - улыбнулся грустно, - уж это как Господь управит.

Душа успокаивалась, утихал её трепет, прояснялось сознание. Рельефнее виделся день. И место, и дом под полуденным июльским солнцем, и уже возвращал разум в неумолимо бегущее время. Вышли на крыльцо, и Виктор понял, что это тоже своеобразная сцена. Внизу среди цветочных грядок стояли скамьи, а в двух углах двора врытые столбы обвивали мелкие коричневые воздушные шарики с широкими шапками шаров зелёных.

- Пальмы! – восхитился Виктор. – Как здорово!

- Это наша молодёжь придумала, - радостно доложила Люба. – Похоже?

- Очень. Как, молодёжь? – удивился он.

Люба глянула, поняла.

- Да мало их, конечно. Но не вся разлетелась, в октябре даже пополнение ждём. Четвёртого ребёнка в семье.

Встрепенулась.

- Вон Ирина со своими. Пошли!

По дороге торопилась женщина с двумя девочками. И опять у Виктора дрогнуло сердце: жив хутор! Тут – в хопёрской пойме и среди деревьев живут эти родные ему девочки, тут – на дедовом дворе выросли невиданные пальмы, тут поют песни, давно забытые там – в его асфальтовом мире. А ведь пелись, пока сидели за праздничным столом родители…

.

Солнце жгло. До улиц его желанного городка оставалось ещё семьдесят километров, шелестел кондиционер, и Виктор никак не мог понять причину какой-то досадной стыдливости, не уходящей из его взбаламученных чувств. Зачем он дал Ирине эти глупые, ни на что не годные сто рублей? Да ещё извинился, что так мало? Зачем? По устоявшейся уже привычке отмеривать деньгами? Тоже мне, меценат убогий. Вспомнилось давнее: «Домой надо возвращаться в рубище». Усмехнулся криво. И тут понял причину стыда. Сбросил скорость, съехал на обочину пустой дороги. Выбрался из машины и, постояв, раздумчиво сказал вслух:

- Песни надо петь, Витя.

Помолчал и тихо добавил:

- Главные…