Бабушка

Итак,

.

Бабушка была как пани Мюллерова из книжки про солдата Швейка: сухонькая, седой узел на макушке, вроде шиша, очки в железной оправе. Литовка (после войны их в Вильне было ещё не очень много, хотя они захватили Вильну уже перед войной). Каждый день сидела во дворе на солнышке, что-то вязала. Когда мы, дети, устраивались играть рядом с ней, поглядывала на нас, улыбаясь. Не разговаривала, хотя русский наверняка знала: ей тогда, в 46-м, было, как я теперь понимаю, лет 50, а русский язык в Литве и Польше начали искоренять года с 20-го (называлось «санация»). Стало быть, лет двадцать на нём говорила. Но теперь только улыбалась молча, поднимая глаза от вязанья.

.

Такая вот идиллия: нацизм побеждён, во дворе под мирным небом играют дети недобитых Гитлером народов (русские, поляки, евреи, кто-нибудь ещё — тогда считалось хамством делить людей по национальностям). Рядом — бабушка вяжет чулок, улыбается, глядя на детскую возню…

.

И вдруг однажды утром весь наш двор встал дыбом: в квартире Серебряковых, где бабушка занимала одну комнату, ночью прошёл обыск. И взломали у бабушки стенку под подоконником. И вытащили оттуда сундучок с золотыми зубами.

.

Оказалось, у немцев бабушка работала при штабе «Зондеркоммандо», в Верхних Понарах. И после расстрелов изымала из трупов золото. Представляете триллер? Яма с окровавленными телами, ещё тёплые, ещё, поди, хрипят и дёргаются, а дама с седым шишом на макушке, в неизменных железных очках, осёдлывает, как демон, умирающих и выламывает зубы докторскими клещами (а инструмент, наверно, прекрасный — от Золингена)…

.

Черняховский ударил по Вильне четырьмя группами: две в лоб с востока, а две — в обход, клещами: хочешь жить — беги что есть силы. И получилось, что из Верхних Понар бежать можно было только обратно в город: с Ковны кто-то сунулся на деблокаду — уничтожили шквальным огнём, сдаться не успели. Страшен был Черняховский! Это в 91-м они его, уже давно мёртвого, смело выбросили из могилы, а тогда он ещё живой был. И все его соколы были молоды.

.

Вот так она, пани Мюллерова, и драпанула обратно в свою виленскую квартиру. Только чемоданчик заветный захватила в опустевшем от ужаса штабе. И два года прожила в образе тихой старушки. Но в 46-м ГБ уже начала заводить на всё население личные дела, как в поликлинике. И вычислили.

.

Теперь она улыбается мне из солнечного детства моей памяти (литовцы о таких «жертвах советского геноцида» стараются не вспоминать. Или лгут). Мелькают, поблёскивая золингенским металлом, спицы в морщинистых (как у меня сегодня) руках. Думает о чём-то своём, углубясь в вязанье, потом снова поднимает глаза, улыбается…

.

— Привет, бабушка! А я уже дедушка! Не свалила ты меня в гитлеровские ямы!

.

— Ну, что ж,- отвечает она, работая спицами. — Сгниёшь в другой яме. Даже зубы твои никому не понадобятся — откуда у тебя, бомжа, золото?

.

— Ты так уверена – насчёт ямы?

.

— А как же? Где твои папа-мама? Где Черняховский? Где все его ястребы? Тут, понимаешь, главное – жить и ждать, ждать, ждать… Вот мы и дождались.

.

— Ну, и я жду.

.

— А ты не дождёшься. Потому что ваш народ приговорён. Это в 40-х годах вам отсрочку дали, поскольку надо было Гитлера ликвидировать. Ну, ликвидировали. Но и с вас приговор не снят. Сколько вас сейчас убивают? По миллиону в год! В Литве вас сколько сейчас осталось? А на Кавказе? А на Волге? Сгниёшь!

.

— Стерва ты гитлеровская! Да мы всю планету сожжём к чёртовой матери, если вы нас приговорили!

.

— «Стерва» означает «падаль», не так ли? Но я — дух. А вот кто ты- подумай сам.

.

Такая вот весёлая и находчивая старушка. И логика стальная. Как клещи палача.

.

— Иван Данилович! Товарищ Черняховский! Встань, посмотри!

.

Но молчит осквернённая могила, которой мы не защитили. И даже не понять, чего в том молчании больше — гнева или презрения.