Корни

Геннадий СЮНЬКОВ (г. Самара)

Корни

Долго собирался отозваться на замечательную книгу Олега Михайловича Гусева «Древняя Русь и Великий Туран», поскольку читал её и перечитывал, сверяя со своими знаниями, представлениями и чувствами о близкой мне теме. Я не историк, но в течение всей своей жизни интересовался тем, кто мы и откуда. Началось это с маминых рассказов о далёком прошлом, когда на трёх холмах, окружавших нашу деревню, жили  великаны. Удивительно было слушать предания о том, как на просьбу одного из исполинов: «Брат, дай топора!» над деревней по полуторакилометровой длине проносился брошенный с одной горы на другую инструмент. К тому, что эти братья-великаны были нашими предками, добавляла свои рассказы и бабушка, из слов которой выходило, что наш род был в древности сильным и могущественным. Оттуда, от семейных преданий, и возникло у меня желание разобраться в своей родословной, то есть, как писал о своей цели Владимир Чивилихин: исследовать «род в веках, историю, что прошла через него». В одном из первых своих стихов я написал об этом так:

.

На дороге, длиной в столетия,

Затерялись дела и дни…

Дальше третьего поколения

Я не помню своей родни.

И бывает, что ночью чёрной

Бьёт по памяти, словно ток:

Где моей родословной корни?

Где начальный её виток?

Как годичных колец слоями

Отложились во мне они –

Скифы, половцы и славяне –

Легионы моей родни.

Видно, дерево было крепко,

Пошумело оно в веках

Так, что силу далёких предков

Ныне чую в своих руках.

А в полях и лесах окрестных –

Всюду чувствую их тепло.

Сколько предков моих безвестных

В эту землю навек легло!

О, истории  даль сквозная

От прапращура до меня!

Не с того ли земля – родная,

Что лежит в ней моя родня?

.

Сосредоточиться на поиске своих корней побуждала и моя фамилия, которую никто со слуха не мог написать без искажений. Писали по-разному: Синьков, Саньков, Сеньков, но никто почему-то не хотел написать правильно – Сюньков. Редкой казалась фамилия, непривычной для слуха. И однофамильцев своих я долго не встречал. Это потом, когда появился Интернет, оказалось, что Сюньковых в стране довольно много. А теперь уже и в Америке, и в Китае мои троюродные братья, которых я доселе не знал, имеют свои заводы. И пришлось внести коррективы в свои представления об истории рода. Теперь это выглядит так:

.

Меня идея захватила,

Что давний предок мой - Аттила,

Что род наш, в том и запятая,

Он из Центрального Китая

И он наследный корень сей

Хранит в фамилии своей.

Распутать родственный комок

Один этнограф мне помог,

Сказав, по линии прямой

Властитель гуннов - предок мой.

Он просчитал движенье рода,

И оказалось под конец,

Что массе русского народа

Прямой Аттила праотец.

И впрямь, для этакой армады,

Какой является страна,

Все гунны, скифы и сарматы

Одной семьи лишь имена.

Сие огнём уже не выжечь

Из человеческих мозгов,

У Чингисхана двести тысяч

Прямых наследников и нынче

Уже не каждый и монгол.

Вот так же рос мой род обильный

На протяжении времён,

Где вся земля - котёл плавильный

Народов разных и племён.

И задаю вопрос я людям:

«Чего мы, собственно, воюем?

Братоубийственные войны

Родного люда недостойны.

Вы, люди, - братья все, и, глядь,

Родов закончится растрата,

Вы перестанете стрелять

И биться в поле. Брат на брата

.

Поскольку  в моей фамилии слышалось нечто китайское, ровесники в детстве урезали её до четырёх букв – Сюнь. А уже в зрелые  мои годы самарский публицист Владимир Сыромятников напечатал в статье «Сюньков – русский ветер»: «Один-то глаз у Геннадия Константиновича точно китайский». Перерыв энциклопедии, я нашёл  в них своих китайских «прародителей» - Сюнь-цзы. Отыскал и реку с названием Сюнь, которая течёт по Башкирии на протяжении 247 километров. В одном из своих стихотворений я кичливо написал строки:

.

В метельный март, в грибной июнь –

Всегда прекрасна речка Сюнь,

И от неё, уверен я,

Пошла фамилия моя.

.

Но позже моё тщеславие достигло еще более высоких степеней, и уже в другом стихотворении я утверждал:

.

Вечно на главной линии

Жил наш могучий род.

Речка-то по фамилии,

А не наоборот.

.

А мой старший брат, генерал, долгое время служивший на Дальнем Востоке, написал о племенах, живших по берегам реки Сюнь, целую поэму, а мне нарисовал карту, на которой обозначил три топонима с корнем Сюнь – реку Сюнь-хэ в отрогах Горного Алтая, Сюнь-гол среди хребтов Хингана, и озеро Сюнь-нор в Восточной Монголии. Для тех сибирских краёв, где, как оказалось, и поныне живут мои многочисленные родственники,

отправленные туда Столыпиным из Поволжья, названия рек и озёр с корневой основой Сюнь кажутся мне естественными. Но как попала река Сюнь в Башкирию? Неужели смешавшиеся с китайцами славяне кочевали вплоть до мест между Волгой и Уралом?

Когда я работал редактором парламентской газеты в Крыму, один тамошний этнограф

Рустем Мустафаевич Военный объяснил мне специфику моей фамилии. В его трактовке она происходит от термина «сюнну», то есть от гуннов. Тогда становится понятней, что великое переселение народов могло дать реке Сюнь её название и занести в правобережное Поволжье, в мою родную деревню Дубёнки, редкую для русского слуха фамилию.

Примерно на этой стадии оставались мои представления о собственной родословной до знакомства с  книгой «Древняя Русь и Великий Туран», которая теперь занимает почётное место в моей домашней библиотеке с дарственной надписью автора. Прежде мои познания были, так сказать, на интуитивно-генетическом  уровне. Глядя на свое славянское лицо в зеркале, я не мог себя представить монголоидом, поскольку мне казалось, что у меня типично славянские черты лица. Но однажды самарский предприниматель Николай Сорокин поднёс к моим глазам обложку книги о северо-американских индейцах, с которой на меня глядело моё отражение. Всё было одинаково – глаза, скулы, даже едва заметная горбинка на носу. Вот тебе и славянское лицо! Тут я уверился в том, что с дальневосточной прародины славян им было только два пути – на Запад и на Восток, за океаны. А иллюстрации к книге Ганзелки и Зикмунда  «К охотникам за черепами» ещё больше убедили меня в собственном сходстве с «аборигенами» Америки. Ведь в отличие от рисунка на обложке, который художнику вольно было изобразить по собственной прихоти, здесь были фотографии.

После некоторых размышлений на эту тему, я уже настолько укрепился во мнении, что в достопамятные времена наших прародителей на евразийском континенте от Тихого до Атлантического океана проживали и кочевали преимущественно «лица славянской национальности», от которых отпочковались другие маленькие, но гордые народы. Чуваши и мордва, которых в нашей деревне насчитывалась едва ли не половина всех жителей, ассимилировались в русской среде настолько, что однажды встреченная мною через пятьдесят лет землячка, на вопрос, способствует ли она развитию чувашской национальной культуры, обиделась на меня за то, что я невольно напомнил о её корнях.

А её двоюродный брат, которого мы в детстве звали Маколей, знал русский язык лучше всех его русских ровесников и легко сочинял на нём стихи, удивлявшие нас, мальчишек, их мастеровитостью. В его физиогномике что-то монголоидное прослеживалось, хотя и не в такой степени, как у меня.

Книга Олега Михайловича Гусева «Древняя Русь и Великий Туран» подогрела мой старый интерес к этническим проблемам. Многие мои книги и прежде касались этих проблем. И если полистать мои поэтические сборники, то можно обнаружить, что для меня «национальная тема» едва ли не сквозная. Я, как говорится, нутром чувствовал, что историю надо переписывать заново. В своей книге «На рогах истории» я писал об этом так:

«Вот перечитываю сейчас объёмистый фолиант Люсьена Февра «Битва за историю», и соглашаюсь с уважаемым мэтром, что драться за подлинность истории совершенно необходимо, а то из неё всяк поганый либералистишка такое сотворит, что поневоле вспомнишь нашего гения Михаила Васильевича Ломоносова, сказавшего по схожему поводу: «Вот что может сделать в российской истории всякая допущенная в неё скотина».

Но приведу суждение и нашего французского современника о болезнях и поветриях историографов, касающихся России.

«… перед нами Россия. Я не видел её собственными глазами, специально не занимался её изучением и всё же полагаю, что Россия, необъятная Россия, помещичья и мужицкая, феодальная и православная, традиционная и революционная, -  это нечто огромное и могучее. А когда я открываю «Историю России», передо мной мельтешат придурковатые цари, словно сошедшие со страниц «Короля Убю», взяточники-министры, попугаи-чиновники, бесконечные указы и приказы… Где же сильная, самобытная и глубокая жизнь этой страны; жизнь леса и степи; приливы и отливы непосредственного населения, великий людской поток, с перебоями хлещущий через Уральскую гряду и растекающийся по Сибири вплоть до Дальнего Востока; могучая жизнь рек, рыбаков, лодочников, речные перевозки; трудовые навыки крестьян, их орудия и техника, севообороты, пастбища; лесные разработки и роль леса в русской жизни; ведение хозяйства в русских усадьбах; помещичье землевладение и образ жизни знати; зарождение городов, их происхождение, развитие, их управление и внешний облик; большие русские ярмарки; неспешное формирование того, что мы называем буржуазией. Но была ли она когда-нибудь в России?..

Обо всём этом, стоящим передо мной сплошным частоколом вопросительных знаков…» Прерву цитату, похожую на план докторской диссертации для нынешних выпускников исторических факультетов, ибо полностью согласен с автором в том, что наша отечественная история сегодня под пером либерально мыслящих учёных действительно предстаёт частоколом вопросов. Более того, все перечисленные Люсьеном Февром «родовые пятна» нашей истории сегодня переселились в реальность политической жизни, и придурковатые «цари», и министры-взяточники, и попугаи-чиновники.

Отчего бы это? Да ведь ещё Николай Карамзин говорил царю, что, открыв окно в Европу,

мы перестали быть Россией. Западнической интеллигенции, напрочь отрицающей возможность самобытного пути России, давно уже «сладостно Отчизну ненавидеть». «Вы не мозг нации, вы её г..но», - справедливо говорил вождь пролетариата либеральным интеллектуалам. Диагноз точен. История, придуманная для России западниками, норманистами и прочими исказителями русского пути, на наших глазах становится историей болезни страны, где слово «патриотизм» становится бранным. Недаром уже американский историк Ричард Пайпс недоумевает по поводу того, что «каждый, имеющий хотя бы самые минимальные познания в области русской истории, знаком с Радищевым, с декабристами, с Герценом, с «Народной волей». Однако многие ли, даже среди профессиональных историков, слыхали об Уголовном уложении 1845 г. или о «Временных законах» от 14 августа 1881 г., которые, возможно, наложили  ещё более  глубокий отпечаток на ход исторического развития?»

А зачем это знать либералам, когда всё позитивное в русской истории является предметом для их раздражения? Несметное количество раз оболганный царь-государственник в «Видениях Иоанна Грозного» представлен извращенцем, но либеральная пресса, тем не менее, аттестует эту оперу, как  «заданную композитором высокую нравственную ноту», как «духовное противостояние хаосу и разрушению». О каком разрушении речь, если Иван Грозный прирастил территорию государства в два раза? Или в связи с веяниями либерального времени представить интеллектуально одарённого русского царя придурковатым сатрапом-извращенцем и есть «высокий нравственный критерий»?

Я был рад, что во мнении крупного французского историка обнаруживается сходство с  позицией отечественного учёного. Вот его строки: «…про наш народ написано такое, чего ни в одной стране мира не потерпели бы. Оказывается, будучи не в состоянии править на своей же земле, мы пригласили «варягов», триста лет стонали под татаро-монгольским игом пришельцев из глубин Азии, в первых     веках второго тысячелетия н.э. свирепо истребляли друг друга  в княжеских междоусобицах, нами правили такие психические сатрапы, как Иван Грозный, а наш язык возник «благодаря гению двух народов – греков и евреев», и тому подобное. Эта ложь «научно» доказывается вот уже много лет: в Российской  империи при помощи западных агентов влияния в Российской Академии наук, после «Великого» октября 1917-го – с помощью идеологии марксистско-ленинской, а теперь вот и либерально-демократической».

В эту стойкость в битве за историю и я стараюсь внести посильный  вклад своими книгами. На одной из них  рукою Олега Михайловича Гусева начертана надпись: «Геннадию Константиновичу Сюнькову с благодарностью за удовольствие прочесть его прекрасную книгу «На рогах истории». Столь высокая оценка моих стихов и пьес на историческую тему обязывает серьёзнее отнестись к постижению родословной моей прекрасной Родины, продолжая путь, начатый еще в ранних моих стихах. Вот одно из первых на эту ответственную тему.

.

Воистину воскрес,

Вознёсся в новой силе

Великий интерес

К истории России.

К трагическим её

Паденьям и вершинам

Слетелось вороньё

С худым своим аршином.

Для стаи этой лик

России непонятен,

Он сумрачен и дик,

В нём – след родимых пятен.

Но не прервётся связь

С её истоком чистым

И не пристанет грязь

К делам её и мыслям.

.

А вот два стихотворения, написанных совсем недавно, которые войдут в мою новую      книгу, продолжая сквозную тему моей работы – поиски родословной, моей и земли моих предков.

Истина

.

Безвестные ревнители славянства,

На чьи труды не принято ссылаться,

О вас официальная наука

Не проронила, в сущности, ни звука.

Но вы за правду драться не устали

И вещее перо у вас в руках,

Поскольку только вашими устами

Глаголить будет Истина в веках.

.

Племя

.

Вот некие упрёки ставят нам

В симпатии к славянским племенам,

Но, как ни почитать, в конце концов,

Славянских знаменитых праотцов,

Какие честь и славу обретали

От древнего Китая до Бретани,

Какие кочевали постоянно

От океана и до океана,

Чей твёрдый след у Волги и Днепра

Оставлен от сохи и топора,

Там, где легла веков славянских лента

По всей длине седого континента?

Прапращуры немало испытали

В огне своих походов и боёв,

Но весь их путь гуртом оклеветали

Историки из западных краёв.

А стоило б учёным догадаться,

Взглянув позорче в прошлое свое,

Где нынешние царства-государства -

Иль ветвь Руси, иль отпрыски её.

Но, видно, никуда уже не деться

От сердце разрывающей тоски,

Где эти «несмышлёные младенцы»

Кусают материнские соски.

.

.

Долго собирался отозваться на замечательную книгу Олега Михайловича Гусева «Древняя Русь и Великий Туран», поскольку читал её и перечитывал, сверяя со своими знаниями, представлениями и чувствами о близкой мне теме. Я не историк, но в течение всей своей жизни интересовался тем, кто мы и откуда. Началось это с маминых рассказов о далёком прошлом, когда на трёх холмах, окружавших нашу деревню, жили  великаны. Удивительно было слушать предания о том, как на просьбу одного из исполинов: «Брат, дай топора!» над деревней по полуторакилометровой длине проносился брошенный с одной горы на другую инструмент. К тому, что эти братья-великаны были нашими предками, добавляла свои рассказы и бабушка, из слов которой выходило, что наш род был в древности сильным и могущественным. Оттуда, от семейных преданий, и возникло у меня желание разобраться в своей родословной, то есть, как писал о своей цели Владимир Чивилихин: исследовать «род в веках, историю, что прошла через него». В одном из первых своих стихов я написал об этом так:

.

.

Сосредоточиться на поиске своих корней побуждала и моя фамилия, которую никто со слуха не мог написать без искажений. Писали по-разному: Синьков, Саньков, Сеньков, но никто почему-то не хотел написать правильно – Сюньков. Редкой казалась фамилия, непривычной для слуха. И однофамильцев своих я долго не встречал. Это потом, когда появился Интернет, оказалось, что Сюньковых в стране довольно много. А теперь уже и в Америке, и в Китае мои троюродные братья, которых я доселе не знал, имеют свои заводы. И пришлось внести коррективы в свои представления об истории рода. Теперь это выглядит так:

.

.

Поскольку  в моей фамилии слышалось нечто китайское, ровесники в детстве урезали её до четырёх букв – Сюнь. А уже в зрелые  мои годы самарский публицист Владимир Сыромятников напечатал в статье «Сюньков – русский ветер»: «Один-то глаз у Геннадия Константиновича точно китайский». Перерыв энциклопедии, я нашёл  в них своих китайских «прародителей» - Сюнь-цзы. Отыскал и реку с названием Сюнь, которая течёт по Башкирии на протяжении 247 километров. В одном из своих стихотворений я кичливо написал строки:

.

.

Но позже моё тщеславие достигло еще более высоких степеней, и уже в другом стихотворении я утверждал:

.

.

А мой старший брат, генерал, долгое время служивший на Дальнем Востоке, написал о племенах, живших по берегам реки Сюнь, целую поэму, а мне нарисовал карту, на которой обозначил три топонима с корнем Сюнь – реку Сюнь-хэ в отрогах Горного Алтая, Сюнь-гол среди хребтов Хингана, и озеро Сюнь-нор в Восточной Монголии. Для тех сибирских краёв, где, как оказалось, и поныне живут мои многочисленные родственники,

отправленные туда Столыпиным из Поволжья, названия рек и озёр с корневой основой Сюнь кажутся мне естественными. Но как попала река Сюнь в Башкирию? Неужели смешавшиеся с китайцами славяне кочевали вплоть до мест между Волгой и Уралом?

Когда я работал редактором парламентской газеты в Крыму, один тамошний этнограф

Рустем Мустафаевич Военный объяснил мне специфику моей фамилии. В его трактовке она происходит от термина «сюнну», то есть от гуннов. Тогда становится понятней, что великое переселение народов могло дать реке Сюнь её название и занести в правобережное Поволжье, в мою родную деревню Дубёнки, редкую для русского слуха фамилию.

Примерно на этой стадии оставались мои представления о собственной родословной до знакомства с  книгой «Древняя Русь и Великий Туран», которая теперь занимает почётное место в моей домашней библиотеке с дарственной надписью автора. Прежде мои познания были, так сказать, на интуитивно-генетическом  уровне. Глядя на свое славянское лицо в зеркале, я не мог себя представить монголоидом, поскольку мне казалось, что у меня типично славянские черты лица. Но однажды самарский предприниматель Николай Сорокин поднёс к моим глазам обложку книги о северо-американских индейцах, с которой на меня глядело моё отражение. Всё было одинаково – глаза, скулы, даже едва заметная горбинка на носу. Вот тебе и славянское лицо! Тут я уверился в том, что с дальневосточной прародины славян им было только два пути – на Запад и на Восток, за океаны. А иллюстрации к книге Ганзелки и Зикмунда  «К охотникам за черепами» ещё больше убедили меня в собственном сходстве с «аборигенами» Америки. Ведь в отличие от рисунка на обложке, который художнику вольно было изобразить по собственной прихоти, здесь были фотографии.

После некоторых размышлений на эту тему, я уже настолько укрепился во мнении, что в достопамятные времена наших прародителей на евразийском континенте от Тихого до Атлантического океана проживали и кочевали преимущественно «лица славянской национальности», от которых отпочковались другие маленькие, но гордые народы. Чуваши и мордва, которых в нашей деревне насчитывалась едва ли не половина всех жителей, ассимилировались в русской среде настолько, что однажды встреченная мною через пятьдесят лет землячка, на вопрос, способствует ли она развитию чувашской национальной культуры, обиделась на меня за то, что я невольно напомнил о её корнях.

А её двоюродный брат, которого мы в детстве звали Маколей, знал русский язык лучше всех его русских ровесников и легко сочинял на нём стихи, удивлявшие нас, мальчишек, их мастеровитостью. В его физиогномике что-то монголоидное прослеживалось, хотя и не в такой степени, как у меня.

Книга Олега Михайловича Гусева «Древняя Русь и Великий Туран» подогрела мой старый интерес к этническим проблемам. Многие мои книги и прежде касались этих проблем. И если полистать мои поэтические сборники, то можно обнаружить, что для меня «национальная тема» едва ли не сквозная. Я, как говорится, нутром чувствовал, что историю надо переписывать заново. В своей книге «На рогах истории» я писал об этом так:

«Вот перечитываю сейчас объёмистый фолиант Люсьена Февра «Битва за историю», и соглашаюсь с уважаемым мэтром, что драться за подлинность истории совершенно необходимо, а то из неё всяк поганый либералистишка такое сотворит, что поневоле вспомнишь нашего гения Михаила Васильевича Ломоносова, сказавшего по схожему поводу: «Вот что может сделать в российской истории всякая допущенная в неё скотина».

Но приведу суждение и нашего французского современника о болезнях и поветриях историографов, касающихся России.

«… перед нами Россия. Я не видел её собственными глазами, специально не занимался её изучением и всё же полагаю, что Россия, необъятная Россия, помещичья и мужицкая, феодальная и православная, традиционная и революционная, -  это нечто огромное и могучее. А когда я открываю «Историю России», передо мной мельтешат придурковатые цари, словно сошедшие со страниц «Короля Убю», взяточники-министры, попугаи-чиновники, бесконечные указы и приказы… Где же сильная, самобытная и глубокая жизнь этой страны; жизнь леса и степи; приливы и отливы непосредственного населения, великий людской поток, с перебоями хлещущий через Уральскую гряду и растекающийся по Сибири вплоть до Дальнего Востока; могучая жизнь рек, рыбаков, лодочников, речные перевозки; трудовые навыки крестьян, их орудия и техника, севообороты, пастбища; лесные разработки и роль леса в русской жизни; ведение хозяйства в русских усадьбах; помещичье землевладение и образ жизни знати; зарождение городов, их происхождение, развитие, их управление и внешний облик; большие русские ярмарки; неспешное формирование того, что мы называем буржуазией. Но была ли она когда-нибудь в России?..

Обо всём этом, стоящим передо мной сплошным частоколом вопросительных знаков…» Прерву цитату, похожую на план докторской диссертации для нынешних выпускников исторических факультетов, ибо полностью согласен с автором в том, что наша отечественная история сегодня под пером либерально мыслящих учёных действительно предстаёт частоколом вопросов. Более того, все перечисленные Люсьеном Февром «родовые пятна» нашей истории сегодня переселились в реальность политической жизни, и придурковатые «цари», и министры-взяточники, и попугаи-чиновники.

Отчего бы это? Да ведь ещё Николай Карамзин говорил царю, что, открыв окно в Европу,

мы перестали быть Россией. Западнической интеллигенции, напрочь отрицающей возможность самобытного пути России, давно уже «сладостно Отчизну ненавидеть». «Вы не мозг нации, вы её г..но», - справедливо говорил вождь пролетариата либеральным интеллектуалам. Диагноз точен. История, придуманная для России западниками, норманистами и прочими исказителями русского пути, на наших глазах становится историей болезни страны, где слово «патриотизм» становится бранным. Недаром уже американский историк Ричард Пайпс недоумевает по поводу того, что «каждый, имеющий хотя бы самые минимальные познания в области русской истории, знаком с Радищевым, с декабристами, с Герценом, с «Народной волей». Однако многие ли, даже среди профессиональных историков, слыхали об Уголовном уложении 1845 г. или о «Временных законах» от 14 августа 1881 г., которые, возможно, наложили  ещё более  глубокий отпечаток на ход исторического развития?»

А зачем это знать либералам, когда всё позитивное в русской истории является предметом для их раздражения? Несметное количество раз оболганный царь-государственник в «Видениях Иоанна Грозного» представлен извращенцем, но либеральная пресса, тем не менее, аттестует эту оперу, как  «заданную композитором высокую нравственную ноту», как «духовное противостояние хаосу и разрушению». О каком разрушении речь, если Иван Грозный прирастил территорию государства в два раза? Или в связи с веяниями либерального времени представить интеллектуально одарённого русского царя придурковатым сатрапом-извращенцем и есть «высокий нравственный критерий»?

Я был рад, что во мнении крупного французского историка обнаруживается сходство с  позицией отечественного учёного. Вот его строки: «…про наш народ написано такое, чего ни в одной стране мира не потерпели бы. Оказывается, будучи не в состоянии править на своей же земле, мы пригласили «варягов», триста лет стонали под татаро-монгольским игом пришельцев из глубин Азии, в первых     веках второго тысячелетия н.э. свирепо истребляли друг друга  в княжеских междоусобицах, нами правили такие психические сатрапы, как Иван Грозный, а наш язык возник «благодаря гению двух народов – греков и евреев», и тому подобное. Эта ложь «научно» доказывается вот уже много лет: в Российской  империи при помощи западных агентов влияния в Российской Академии наук, после «Великого» октября 1917-го – с помощью идеологии марксистско-ленинской, а теперь вот и либерально-демократической».

В эту стойкость в битве за историю и я стараюсь внести посильный  вклад своими книгами. На одной из них  рукою Олега Михайловича Гусева начертана надпись: «Геннадию Константиновичу Сюнькову с благодарностью за удовольствие прочесть его прекрасную книгу «На рогах истории». Столь высокая оценка моих стихов и пьес на историческую тему обязывает серьёзнее отнестись к постижению родословной моей прекрасной Родины, продолжая путь, начатый еще в ранних моих стихах. Вот одно из первых на эту ответственную тему.

.

А вот два стихотворения, написанных совсем недавно, которые войдут в мою новую      книгу, продолжая сквозную тему моей работы – поиски родословной, моей и земли моих предков.

.

.