Афганский дервиш

Афганский дервиш

Повесть

Мы все знаем, кто мы такие, но мы

не знаем, кем мы можем быть.

В. Шекспир «Гамлет».

Кабульский базар просыпается рано. Едва побелела кромка небосвода в той стороне, откуда вскоре должно появиться благословенное светило, согревающее теплом всю землю, как пронзительный голос муэдзина призывает правоверных к утреннему намазу. И воздав хвалу Всевышнему за те блага, которыми он одаривает своих верных сынов и почитателей, и испросив у него милостей на день грядущий, владельцы лавок, ремесленники и бедный люд, живущий случайными заработками и подаяниями, погружаются в водоворот привычных обязанностей и забот.

Гремят замки и откидываются ставни, закрывающие прилавки, товары попривлекательнее раскладываются так, чтобы сразу бросались в глаза серьёзным покупателям. Распахиваются двери, ведущие в дуканы (торговые лавки), и их хозяева, раздувая для солидности щёки, ещё раз окидывают придирчивым взором: всё ли в порядке в их владениях и устроит ли обилие товаров придирчивых потребителей? А товаров великое множество, начиная от простых изделий местных мастеров, потребных в каждодневном хозяйстве, и кончая импортной видео- и радио техникой. Слепят глаза радужные ткани, яства привычные или изысканные сами просятся в рот, от одежды, способной украсить султана и пригодной для крестьянина, едва сводящего концы с концами, ломятся полки.

День разгорается. Небо заметно розовеет, контуры коричневых от загара гор начинают четко просматриваться в отдалении, и базар сразу взрывается, точно от действия тротиловой шашки. Звучат голоса зазывал, в рядах, где торгуют зеленью, овощами и лепёшками, слышится перебранка покупателей с торговцами, суть которой одна - продать подороже и купить подешевле. В эту какофонию звуков вплетается перестук молотков в мастерских ремесленников, надрывно кричат ослы, словно жалуясь на что-то, разносчики предлагают немудрёные товары, стремясь получить хоть какую-то прибыль.

Солнце, вытянутое из-за горизонта серебряной нитью голоса муэдзина, сразу же обрушивает на этой нескончаемый людской муравейник, потоки золотых лучей. Летом в Кабуле нет плавного перехода от утра к долгому дню. Сразу же становится жарко, лица начинают лосниться от пота, а губы сохнут и белеют от жажды. И тогда те, для кого базар стал домом, укладом жизни и судьбой, всё чаще подзывают к себе разносчиков, продающих всевозможные напитки и простую воду, благословенный дар Создателя всего сущего на земле.

Пыль, поднятая ногами тысяч людей, сгрудившихся в этой части города, плотным жёлтым облаком нависает над лавками, торговыми рядами, лепёшечными и мастерскими умельцев на все руки. Едкий дым от мангалов, на которых жарятся шашлыки, готовятся плов и шурпа, перехватывает дыхание и заставляет слезиться глаза. Непривычный человек в этой сутолоке не выдержит и часа, начинает кружиться голова, першит в горле, он слепнет и глохнет. Нужно обретаться тут сызмальства, тогда все неудобства отходят на второй план, их просто не замечают те, кто занят великим и старым, как этот подлунный мир делом - торговлей.

И всё-таки кабульский базар уже не тот. Товары ярки и многоцветны, но подлинно дорогих нет. Не гремит музыка в тех дуканах, которые торгуют радиоприёмниками и телевизорами, хотя прежде они оглушали всех, кому доводилось проходить мимо. Хозяева этих лавок строги и молчаливы, держатся скромно, с покупателями переговариваются шёпотом. Среди людей, толпящихся у прилавков, не видно иностранцев, а ведь когда-то они были самой желанной добычей для изворотливых торгашей. Туристов из Германии, Англии и той же Америки, обвешанных фотоаппаратами, буквально силой затаскивали в тесные помещения, набитые всякой всячиной. Таким можно было за хорошие деньги всучить какую-нибудь безделицу, вроде того же помятого медного кувшина, и поклясться, что этой вещи не меньше трёх тысяч лет. И верили, и покупали, и уходили счастливые, провожаемые насмешливыми взглядами видавших виды кабульцев.

Базар оскудел с той поры, как хозяевами древней афганской земли стали талибы, религиозные фанатики, строго блюдущие чистоту нравов и верность законам шариата. Музыка запрещена, не разрешается никаких увеселений, никаких бритых лиц, громкого смеха и прочих вольностей, которые почерпнуты у проклятых френги, европейцев. Настоящий житель Востока должен молиться и воевать, отстаивая чистоту веры. Правда, среди талибов кого только нет: и арабы, и индийцы, пуштуны и узбеки, есть прибалты, русские и украинцы. Немало чеченцев, их то торговцы и опасаются больше всех. Такому воину ничего не стоит войти в лавку, забрать понравившийся товар, а заодно и выручку, скопившуюся с утра, и молча идти дальше. Как не отдать и как возразишь, когда на плече висит автомат, один вид которого красноречивее всех слов? Потому и утратил базар своё прежнее великолепие, ибо, где насилие и грабёж, там нет места простоте общения, уходят радушие и открытость, и приходят им на смену подозрительность и осторожность.

Вот уже показался патруль из пяти талибов. Одеты в длинные белые рубахи, свисающие ниже колен, широкие белые шаровары, на головы намотаны тюрбаны из цветной бязи. Остаётся только удивляться, как такую тяжесть выдерживают шеи. Длинные бороды и усы, длинные волосы, сальными прядями, выбивающиеся из-под чалмы. Прищуренными глазами талибы обводят длинные ряды с товарами, толпы покупателей и продавцов, и горе тому, кого они заподозрят в ереси или несоблюдении законов шариата. С такими разговор короткий, уводят, уткнув в спину автомат, и больше вольнодумца никто не увидит.

Недобрая пора пришла на землю многострадального Афганистана!

Между тем базар раскалялся, как чугунный котёл на жарком пламени очага. Становилось всё многолюднее, чтобы протиснуться между рядами, нужно было обладать или исполинской силой или змеиной гибкостью.

Свои привычные места заняли нищие. Они выставляли напоказ обрубки конечностей, слепые гнусаво жаловались на тьму, в которую погрузился их разум, и все упрашивали прихожих не скупиться, ибо щедрость в этом мире подразумевает бесконечные блага в мире ином.

.

И появился дервиш, вечный странник, избравший себе участь горячего приверженца Всевышнего. О его святости говорили худоба, длинные волосы, борода и усы, никогда не знавшие ножниц, Сквозь прорехи в одежде просвечивало коричневое те л о, прокалённое неистовым солнцем Азии во время бесконечных скитаний. Загорелым до черноты было и лицо, и зелёные глаза казались странно светлыми. Ветхий халат, наброшенный на сутулые плечи, пестрел множеством разноцветных заплат, остроконечный колпак укрывал голову от дневного жара. Удивительный была и обувь, подошвы вырезаны из толстого автомобильного протектора, а верх скроен от мохнатой бараньей шкуры.

Ахмад-дервиш звали странника на Кабульском базаре. Никто не знал, сколько ему лет, но по виду можно было дать сорок, а можно и все шестьдесят. Никто не знал, откуда он появился. Знатоки утверждали, что его видели их отцы и деды, а с той поры минуло немало десятилетий. Дервиш ни с кем не общался, ни с кем не откровенничал и не имел друзей. Иногда он исчезал на короткое время, и говорили, что каждый год он совершает хадж, чтобы поклоняться святым местам в благословенный Мекке и лицезреть могилу Пророка, и благочестивость Ахмада-дервиша возрастала от этого год от года.

Редко кто выдерживал пристальный взгляд дервиша, настолько он был сумрачным и пронзительным. Каждый, кому приходилось встречаться с ним глазами, торопливо опускали голову и принимались перебрасывать зернышки чёток, восхваляя Всевышнего и испрашивая его милостей, а то и каясь в грехах, продиктованных корыстью.

Дервиш неторопливо брёл мимо торговых рядов и все расступались, давая ему дорогу. В одной руке он держал длинный посох, отполированный за годы кружений по просторам мусульманских стран до зеркального блеска, а другой протягивал торговцам и встречным кашкуль - половинку кокосового ореха, служившую ему чашей для сбора подаяний. При этом он гнусаво тянул суры из священного для каждого верующего Корана, и редко кто отказывал Ахмаду-дервишу в милостыне. Бросали в кашкуль мелкие монеты, куски лепешек и жареной баранины, сыпали горсти кишмиша, сушеного урюка или зёрнышки фисташек. Через левое плечо странника был перекинут хурджин, скроенный из грубой шерстяной ткани. В его половины он сбрасывал подаяния, когда кашкуль заполнялся доверху.

У дервиша просили благословения, и он никому не отказывал в этом, случалось, спрашивали совета и его слова свидетельствовали об уме и проницательности. По ходу он разрешал споры, улаживал ссоры, мирил давних недоброжелателей, и такова была сила его обаяния, что никто никогда не возражал ему или осмеливался не последовать его наставлениям. Словом, он был моральной опорой всем, чья жизнь протекала с утра до вечера в этом шумном вареве страстей, помыслов и желаний, которое именовалось Кабульским базаром.

И даже талибы, считавшие себя столпами истинной веры, и те признавали превосходство Ахмада-дервиша и время от времени обращались к нему с просьбой истолковать то или иное место из священной Книги, и с почтением внимали его откровениям.

Вот и теперь Ахмад-дервиш приближался к лавке,

где торговали рисом. Продавец, толстый, тепло одетый, несмотря на летнюю пору, свирепо бранился с покупателем, который обвинял его  в нечестности.

- В чёрный день я заглянул в твою лавку, - кипятился пожилой сухощавый узбек, сдвигая на затылок засаленную тюбетейку.- Я по виду могу определить, что тут не хватает доброй пригоршни риса.

- Это точнейшие весы, - визгливо перебивал его владелец лавки.- Их называют электронными. - И он назидательно поднял палец вверх. - И хотя их привезли из страны нечестивых французов, вернее их ещё не было в мире. Муха пролетает над чашами и они тут же показывают: с какой силой давит на них воздух.

- Это у тебя воздух вместо совести, - выкрикивал узбек и обводил глазами собравшихся, призывая их принять его сторону в горячем споре. - Я всю жизнь покупаю рис, и по одному виду могу сказать - сколько зёрнышек лежит на весах.

- Твой разум величиной с зернышко риса, - тоже не совсем по делу упорствовал толстый торговец, вытирая рукавом халата лоснящееся от пота лицо. - Бери свои жалкие деньги и ступай в другую лавку, там ты убедишься, какою честного человека зря обидел.

Неизвестно, сколько времени продолжалась бы их жаркая перебранка, но показавшийся вдалеке Ахмад-дервиш привлёк их внимание. Он постукивал посохом по окаменевшей земле и громко тянул: -Я-ху-у, я-ха-к! ( О, Всеблагой Создатель, услышь молящих тебя...)

- Сейчас увидишь, кто из нас прав! - обрадовался толстый торговец.

«Увидим! - запальчиво согласился покупатель и

от избытка негодования ударил себя кулаком в ребристую грудь.

-Почтенный Ахмад-дервиш, этот человек обвиняет меня...

-В нечестности, - договорил дервиш, взмахом руки останавливая багрового от натуги владельца лавки.

-Мои весы самые точные в мире, - завизжал торговец, воспользовавшись секундной паузой.

-А я утверждаю, ты - жулик! - узбек снова ударил себя кулаком в грудь так, что раздался гул, похожий на звук небольшого барабана.

-Кто из них прав, почтенный хаджи? - обратился к дервишу кто-то из толпы. Сбежавшиеся покупатели и продавцы сгрудились вокруг спорщиков, духота и без того ощутимая в рядах, стала просто невыносимой.

Ахмад-дервиш слегка прищурил свои яркие зелёные глаза и обвёл ими владельца лавки и пожилого узбека. Те, словно по команде, разом смолкли.

-Ты, - дервиш указал пальцем на разгорячённого узбека. - Высыпь на чашу весов рис, который купил. А ты, - на этот раз палец странника коснулся груди владельца лавки, - положи на другую чашу деньги, которые дал тебе этот почтенный покупатель.

Оба спорщика тотчас же выполнили требуемое. Чаша с рисом спустилась вниз. Собравшиеся разочарованно зашумели. «Разве так узнаешь...», «конечно, вес разный...», «А мы-то думали...»

Ахмад-дервиш поднял руку вверх, требуя тишины. Он провёл ладонями по худому, обрамлённому жёсткой бородой лицу и протянул молитву: «О, ты, кого мы называем мудрейшим и всеблагим, помоги

установить истину. Прояви своё величие и не откажи нам в выполнении просьбы».

Затем дервиш устремил немигающий взгляд на чаши весов. И, о чудо! Сперва чаши выровнялись, а затем чаша с монетами стала опускаться. Стрелка весов замерла на цифре - 150.

- Всё ясно, - сказал дервиш. - Ты, торговец, обманул почтенного покупателя, если пользоваться европейскими мерами, ровно на сто пятьдесят граммов. . Доложи ему недостающее количество и позови мастера, чтобы он правильно отрегулировал твои весы.

- Они точные! - запальчиво выкрикнул владелец лавки.

- Они были точными, - спокойно возразил Ахмад-дервиш. - Но две недели назад ты попросил мастера Салима слегка поправить их. И это слегка составляет ровно сто пятьдесят граммов.

Толпа разразилась восторженными криками, а торговец пристыжено опустил голову. Лицо пожилого узбека расплылось в улыбке, и он победно оглядел собравшихся.

-Я беру с вас плату за своё посредничество, - сказал спокойно дервиш.- С тебя, купец, две пригоршни риса, а с тебя, почтенный покупатель, одну медную монету.

Владелец лавки ссыпал в кашкуль горку сероватого риса, а узбек порылся за пазухой и протянул Ахмаду-дервишу почерневшую от времени монету. Дервиш сжал её в ладони и обратился к восторженно глядевшим на него зрителям.

-Если моё решение было правильным, то эта монета подтвердит его.

Дервиш разжал кулак, и все увидели лежащую на ею ладони золотую монету. Она блестела в лучах жаркого солнца, и зрители онемели от изумления. Первым пришёл в себя владелец лавки,

-Я потерял вчера тут эту монету, а ты подобрал её. Я заявлял об этом старейшине нашего базара. Отдай! - И он схватил дервиша за рукав, но тот успел опять сжать кулак.

- Если ты говоришь неправду, - снова спокойно проговорил дервиш, - то эта монета утратит свою стоимость и станет цветом похожа на твою совесть.

Ахмад-дервиш разжал кулак. На его ладони лежала прежняя медная монета, тусклая, с заметной прозеленью.

-Возьми её, почтенный Нурали, - сказал дервиш насмешливо. Владелец лавки попятился от него, невнятно бормоча проклятия.

Зрители вплотную обступили дервиша, наслаждаясь необычным зрелищем.

- Но если эта монета не была потеряна, и дана мне от чистого сердца, пусть она отразит щедрость души бескорыстного человека.

И вновь на сухой ладони дервиша заблестела золотая монета.

Толпа зашумела. Зеваки цокали языками, толкали друг друга, и громко восторгались необыкновенным умением святого странника.

Дервиш внимательно оглядел собравшихся.

-Иди сюда, - поманил он крючковатым пальцем чумазого оборванного подростка. - Ты остался без родителей, и тебя растит сестра матери, которой и без того приходится нелегко с пятью детьми. Отдай ей эту монету, и пусть она поможет вам выбиться из нужды.

И снова дервиш пошёл к дальней оконечности базара, сопровождаемый взглядами, в которых светились

восторг и удивление.

Весть о совершённом им чуде и удивительной щедрости облетела этот людской муравейник, и слава Ахмада-дервиша заметно приумножилась. Но он был спокоен и отрешён, как всегда, от базарной суеты. Он брёл, опираясь на длинный посох, и густые толпы собравшихся на базаре тысяч людей расступались перед ним и прикладывали руки к сердцу в знак глубокого уважения.

В этот день Ахмада-дервиша, как всегда, видели в разных концах города. Иные уверяли, что он способен одновременно появляться в нескольких местах, и все верили этому, и никто не сомневался, поскольку человек, живущий в возвышенном и чистом мире, способен на самые невероятные поступки.

-Я-ху - у, я ха - ак,- громко пел дервиш, и его пронзительный голос перекрывал рёв автомобильных моторов и резкие сигналы спешащих водителей.

Днём дервиша можно было встретить и на центральных улицах и на окраинах, где селятся бедняки и нищие, но к вечеру, когда солнце зависало над грядой дальних гор, словно примеряясь, как ему удобнее скользнуть за горизонт, Ахмад-дервиш неспешно брёл к развалинам древней мечети, которую разрушила случайно попавшая в неё ракета. Дервиш уверял, что по святости с этим местом не сравнится никакое другое в Кабуле, ибо тут сперва, в незапамятные времена был похоронен один из ближайших сподвижников Пророка, да будет благословенно его имя во все прошлые и будущие дни, и лишь потом над местом его последнего успокоения возвели мечеть.

Дервиш сидел возле развалин на ветхой подстилке и, отрешившись от всего земного, творил вечерний

намаз. Он молился долго, до самой темноты, и проходившие мимо из штаба и своих воинских подразделений высокопоставленные талибы одобрительно смотрели на правоверного странника, образ жизни которого был достоин подражания. Никому другому тут находиться не позволялось, это была территория командных пунктов талибов, но для Ахмада-дервиша делалось исключение.

Тут проходил сам Мулло Омар, верховный командующий вооружёнными силами талибов, каждое слово которого воспринималось как закон. Он не любил душных помещений, в штабе решались лишь текущие дела, а предстоящие военные действия и самые секретные планы обсуждались им со своими приближенными вот так, во время неспешной прогулки по вечереющему городу. В этом был свой резон. Мулло Омар не доверял стенам тех зданий, где когда-то размещались проклятые американцы, да пожрёт их живыми самый смрадный из шайтанов. Не зря в народе говорят: в стене есть мышь, а у мыши есть уши. Американцы - мастера ставить всякие подслушивающие устройства, которые ничем не обнаружить. И лучше оборониться от них своим отсутствием в тех комнатах, которые внушают сомнение, и вести разговоры на воле, глядя, как ласточки чертят свои линии в небе, наливающемся чернотой близкой ночи.

Вечер ещё долго сопротивлялся тьме, но всему своя пора, в небе одна за другой зажигались звезды, и скоро их причудливые узоры заполнили бархатный свод, выгнувшийся над головами и тех, кто отстаивал истинную веру, и тех, кто неразумно сопротивлялся ей, не желая понять суетности своих дел, помыслов и устремлений.

В этот вечер Мулло Омар был особенно разражён. Оплот оппозиции - Ахмадшах Масуд укрылся в Пандшерском ущелье, где ему были известны каждая тропинка и каждый камень, и выбить его оттуда было просто невозможно. А до тех пор, пока он не будет стёрт с лица земли, говорить о полной победе в Афганистане не приходилось. Талибы располагали мощной бронетехникой, современным вооружением, их ряды подпирали подразделения регулярной пакистанской армии и опытные офицеры, но Ахмадшах по-прежнему оставался неуязвимым. Мало того, стоило лишь ослабить нажим на него, как он тут же выбирался из своего укрытия и наносил ощутимые удары, сильно ослаблявшие боеспособность талибов. Мулло Омар громко, во весь голос, а кого собственно было опасаться близ развалин старой мечети, упрекал своих сподвижников в нерадивости и лености ума. Никто из них не мог придумать действенного плана, направленного на полное уничтожение Ахмадшаха. И Мулло Омар, верховный главнокомандующий, делился стратегическими намётками с теми, кому предстояло воплотить их в боевые действия.

Тьма сгустилась до осязаемости, летучие мыши стаями выбирались из развалин и суматошно гонялись в воздухе за мошкарой, умудряясь при этом, не столкнуться друг с другом. Где-то еле слышно затявкала лисица, и это никого из жителей города не удивляло. В Кабуле было полно развалин, и они стали прибежищем лис, шакалов, змей, которые, словно маслянистые ленты, скользили во мраке, отыскивая жертвы.

Дервиш отрешился от долгой молитвы, поднялся, свернул ветхий коврик, служивший ему подстилкой, и положил его в хурджин. Тьма полностью скрывала его и, если бы кто-нибудь мог бы сейчас понаблюдать за всем известным странником, то увидел бы совсем другого человека. Его движения были скупы и собранны, походка бесшумна, а взгляды, которые он бросал по сторонам, говорили о насторожённости. Сейчас Ахмад-дервиш напоминал ловкого и собранного хищника, всегда готового и к нападению, и обороне. Да он и был таким. Разве мог бы кто-нибудь подумать, что этот человек способен сутками обходиться без еды и питья и при этом выполнять долгие переходы по горам, или пустынной местности, где даже юркие ящерицы с трудом находят себе пропитание. Выносливости этого человека не было предела. При этом он великолепно владел приёмами защиты и нападения, как с оружием, так и без него, из пистолета на расстоянии пятьдесят шагов попадал в середину монеты, мог водить любой автомобиль, в совершенстве знал радиотехнику. О многосторонней подготовке этого человека можно было говорить ещё долго, а можно ограничиться следующими словами: это был классический тип агента, которым гордятся разведки всего мира и который может действовать самостоятельно в любой среде и в любой местности.

Ахмад-дервиш, затаив дыхание, с минуту вслушивался в разнородные звуки, доносившиеся до него, а затем, бесшумно ступая, подошёл к дорожке, по которой совсем недавно ходили высшие представители талибского командования. Наклонился и поднял с земли пять круглых камней, лежавших на обочине.

Осторожно положил их в первое отделение хурджина, ещё раз осмотрелся и буквально растаял в ночи, ставшей полноправной хозяйкой столицы древнего Афганистана.

Кабул, находящийся во власти талибов, утратил своё былое своеобразие. Религиозный фанатизм, доведённый до крайней степени, отбросил этот город в далёкое средневековье. Отменены были все развлечения, даже улыбаться и то следовало осторожно, ибо весёлый человек всегда подозрителен, с чего бы ему радоваться, когда следует думать о вечных истинах и презирать сущность каждодневного бытия?

Войны, из века в век сотрясавшие афганскую землю, уже воспринимались не как несчастье, а как привычный образ жизни, как тот уклад, при котором сильный всегда властвует над слабым, когда полностью обесценилось такое извечное понятие как труд, и все одержимы одним стремлением - выжить во что бы то ни стало.

.

Талибам на давал покоя Ахмадшах Масуд, а Ахмадшах всё время размышлял о талибах. Они были сильными противниками, он отдавал им должное, но уважения к ним не испытывал. На войне бывает такое, когда действия врага, его тактика подсознательно нравятся, потому что решения целесообразны и верны, а, значит, красивы с военной точки зрения. У талибов такой красоты ни в нападениях, ни в обороне не было. Они давили людской массой, потери для них не имели значения, поскольку в их рядах сражалось немало наёмников, а нить жизни наёмника 'тоньше комариного писка. Погиб десяток, завтра придёт

сотня, на большие деньги «солдаты удачи» летят, как пчёлы на мёд. Талибы теряли в сражениях чужих, которых было не жалко, Ахмадшах же дорожил жизнью каждого воина, потому что они были свои, по духу и по крови. Это были его земляки, простые афганцы, которым не по душе изуверский фанатизм талибов. Истинная вера должна возвышать человека, а когда она становится средством запугивания, когда лишает его собственного «я» и превращает в бездумный механизм, это уже не вера, а инструмент порабощения. Конечно, далеко не все афганцы могли так чётко сформулировать своё отношение к религиозным фанатикам, как это делал сам Ахмадшах Масуд, но дехкане и животноводы интуитивно чувствовали ложность нравственных принципов, которыми руководствовались талибы, и тянулись к Ахмадшаху, жизненная философия которого была проста и понятна им. Ахмадшах был искренне убеждён: его страна не должна быть ничьим протекторатом, какими бы благими побуждениями ни руководствовались те, кто пришёл с оружием в руках на землю многострадального Афганистана. Хочешь помогать - помогай, но не нужно навязывать своего уклада бытия, дай людям идти в будущее тем путём, который им привычен и сообразуется с традициями предков. И потом Ахмадшах, будучи по своей натуре мирным человеком, хотел, чтобы война навсегда ушла в прошлое в истории его страны.

Больше всего он желал именно этого, но война всё время втягивала его в свой водоворот и кружила из года в год, не давая ни покоя, ни роздыха. И то, что у него обнаружился талант стратега, вовсе не радовало Ахмадшаха С гораздо большим удоволь-ствием он строил бы в Афганистане мирную жизнь, в которой нашлось бы занятие каждому. Дети должны учиться, дехкане обрабатывать землю, ремесленники изготавливать нужные людям вещи. А когда подросток вместо учебников берёт в руки автомат, тут уже Ахмадшах Масуд не может оставаться в стороне.

Долгое десятилетие он сражался против советских войск. Они вроде бы пришли преобразить древнюю землю, но опять-таки делали это путем насилия, не спросив народ, хочет ли он потерять свою индивидуальность и жить по чужой указке? Народ не захотел этого, а там, где война идёт против всего народа, никогда не бывает победы. Могут быть временные успехи, но поражение чужой идеологии, если она не воспринята сознанием людей и не соответствует их миропониманию, неизбежно, каким бы количеством штыков она не подпиралась. Советские войска ушли из Афганистана, в полной мере изведав горечь собственного бессилия. Казалось бы, наконец-то появилась возможность по-хозяйски распорядиться собственной судьбой, но не тут-то было. Появились талибы, которых зарубежные средства массовой информации подавали поначалу как студентов учебных духовных заведений и говорили о них даже с какой-то иронией, вот, мол, неразумные дети занялись большой политикой. Но стремительные продвижения войск талибов вглубь страны, захват одной провинции за другой, их успехи в сражениях с противодействующими силами, вскоре заставили относиться к ним серьёзно. И тогда аналитики протёрли глаза и разглядели за студентами медресе большую силу, которая подпитывалась рядом восточных стран, поставивших своей целью распространение ислама любой ценой и в возможно больших масштабах.

Было уже поздно. Ночь давно укрыла Пандшерское ущелье непроницаемой тёмной завесой, вращала над ним россыпи ярких и блеклых звёзд, а Ахмадшах всё задумчиво разглядывал карту Афганистана, с нанесённой на ней дислокацией вражеских войск. Картина была внушительной, что и говорить. Талибы располагали современным вооружением и хорошо управлялись с ним. Их выучка была достойна похвалы. Они легко перекрывали все нормативы по установке боевой техники, принятые в советской, а потом и российской армиях, а их выносливость и неприхотливость вызывали изумление. Талиб с тяжёлым пулемётом на плечах бегом взбирался по крутому горному склону, а из «стингера» по самолётам и вертолётам боевики стреляли без промаха. К слову сказать, бесцельное использование дорогостоящей ракеты у талибов каралось смертью.

Надрывно кричала какая-то ночная птица, изредка налетал ветер, и тогда оконные стёкла еле слышно позванивали. Ахмадшах провёл совещание со своими командирами и разрешил им отдыхать, а сам прикидывал предстоящие действия на ближайшие дни. Он не любил тусклый свет, яркая лампочка, питаемая аккумуляторной батареей, позволяла рассматривать карту во всех подробностях и, щуря воспалённые от бессонницы глаза, Ахмадшах ещё раз обозревал сложный рельеф афганской местности. Лампочка едва заметно покачивалась над столом от сквозняка, проникавшего сквозь щели в окнах, блики скользили но карге и, казалось, что нанесённые на ней горные массивы, ущелья и бесплодные каменистые возвышенности едва заметно движутся, сообразуясь с вращением Земли.

Талибы теснили воинские подразделения Ахмадшаха. Они были лучше вооружены, их финансирование было неограниченным, живой силой они вдвое превосходили противодействующую армию и Ахмадшах вынужден был отступать, отдавая провинцию за провинцией, пока, наконец, не смог укрыться в Пандшерском ущелье. Тут он знал каждый камень и каждый кустик и чувствовал себя в безопасности. Создавшееся положение не казалось ему безнадёжным. Россия наконец-то поняла, что талибы, устранив со своего пути препятствия в виде формирований Ахмадшаха, огненным валом прокатятся по странам Центральной Азии и окажутся непосредственно на её границах. В Российской Федерации миллионы мусульман, и идея исламского единения может, как вирус, поразить их, и тогда исход глобального противостояния двух миров - исламского и христианского будет предсказать сложно.

Ахмадшах стал получать из России «подпитку» в виде вооружения и необходимой техники, правда, ещё не в должных объёмах, но потепление в отношениях недавних врагов началось, и это вселяло определённые надежды. Ахмадшах не считал Россию после распада Советского Союза слабой державой, её военный потенциал громаден, а вот командование оставляло желать лучшего. Генералы, с которыми он воевал, продавали ему боеприпасы и всё необходимое снаряжение, более того, заблаговременно предупреждали о боевых операциях, которые намечались против сил афганской оппозиции. Так, о намеченной военной экспедиции в Пандшерское ущелье Ахмадшаху сообщили за неделю до её начала. Он сумел достойно подготовиться к её отражению, вывел мирное население из кишлаков, заминировал все подходы к ущелью, расположил на высотах свои подразделения и так далее. И когда батальоны советской пехоты, поддерживаемые бронетехникой, вторглись в Пандшерское ущелье, то полегли почти полностью. Подрывались на минах, гибли от пуль, дождём сыпавшихся сверху, бронемашины, расстреливаемые из гранатомётов, горели, как факелы. И добро бы это предательство, на которое шло вышестоящее советское командование, осуществлялось за большие деньги. Так нет, это были смехотворные суммы, которые падким на иностранную валюту генералам, казались значительными. Отсутствие гибкости в осуществлении военных операций было просто поразительным. Советские вертолёты, прочёсывавшие горные районы, летали всегда по одному и тому же маршруту. Лётчики понимали, что это чревато для них гибелью, афганцы, уяснив воздушные линии, смогут сбивать вертолёты из «стингеров» со стопроцентной вероятностью. Пилоты обратились к командованию с просьбой разрешить им менять маршруты следования, в чём было отказано. И десятки вертолётов были сбиты афганскими ракетчиками, засевшими в укрытиях на горных склонах с лёгкостью и невероятной простотой. Это была странная война, в ходе которой наживались высшие офицеры, а солдаты гибли сотнями, как в Пандшерском ущелье, выполняя непонятный им и ненужный интер- национальный долг.

Ахмадшах вздохнул и покачал головой в такт своим мыслям. Он вспомнил известное высказывание о том, что в политике нет постоянных друзей, а есть постоянные интересы государства. В данном случае государства как такового нет, но есть постоянные интересы его, Ахмадшаха Масуда, направленные как раз на то, чтобы Афганистан стал, наконец, сильным, независимым и самостоятельным государством. И во имя этого он готов сотрудничать и взаимодействовать с кем угодно, даже с теми же самыми шурави, лишь бы только добиться поставленной цели.

Родина - это место, где ты родился, город или небольшое селение и, по большому счёту, страна. Страны, той, которой бы он по-настоящему гордился, у него нет. Афганистан, раздираемый бесконечными войнами и национальными распрями, вызывает лишь жалость. Нет у него также ни города и селения, все они или разрушены или являют собой жалкое зрелище, поскольку населены бедняками, едва сводящими концы с концами. Осталось только место, где он чувствует себя в безопасности - извилистое Пандшерское ущелье, надежный оплот и верное укрытие. Тут он в недосягаемости, даже если сражается с очень сильным противником.

Но в последнее время и здесь Ахмадшах перестал чувствовать себя спокойно. Те минные заграждения, которые установлены при входе в ущелье, не срабатывали, талибы легко обходили их, пришлось спешно ставить дополнительные. Их снаряды и ракеты ложились вплотную к опорным пунктам Ахмадшаха, и приходилось менять их дислокацию и расположение воинских подразделений. Тайными тропами, которые и были известны очень немногим, его люди уходили на разведку или внезапно нападали на отдельные отряды

талибов. Эти ходы оказались перекрытыми, и остался последний ход, последний, если перережут и его, положение станет   просто отчаянным. Армия Ахмадшаха оказалась в ловушке и могла погибнуть   полностью, если не принять действенных мер, а точнее,  последнюю и самую крайнюю.

В чём дело, Ахмадшах Масуд знал, но боялся признаться в этом даже самому себе. Он оказался на грани катастрофы «благодаря» предательству. Эта мысль скользнула в его сознании, и он невольно усмехнулся нелепости той словесной оболочки, в которую она была облечена. Благодаря... Не благодаря, а в силу или по причине предательства. И предал его лучший друг и более того дальний родственник Абдулло Каюм. И может странным это покажется кому-то, но Ахмадшах не винил в измене своего давнего друга и, более того, даже пытался понять его. Они вместе росли, вместе участвовали в озорных мальчишеских проделках, и всегда защищали друг друга, даже если за это могло и солидно влететь. В юности им нравилась одна и та же девушка, улыбчивая черноглазая Норбиби, но Абдулло любил её, а Ахмадшаху она всего лишь нравилась, и он уступил Норбиби другу, и она стала его женой. Теперь у Абдулло Каюма трое детей - две дочери и один сын. Его семья жила в пригороде Кабула.

Абдулло Каюм вместе с Ахмадшахом воевал против советской армии, был его правой рукой и в сражениях против талибов. Противник захватил Кабул, и о семье Абдуллы Каюма долгое время ничего не было известно, но Ахмадшах видел, что друг его спал с лица, перестал смеяться, часто впадал в задумчивость. Было ясно, что переживает. А совсем

недавно один из лазутчиков Ахмадшаха сообщил, что семья Абдулло Каюма находится в руках врага, и талибы заявили: или ближайший сподвижник Ахмадшаха Масуда явится к ним, и они гарантируют ему безопасность, или его жена, дочери и сын будут публично казнены, причём самым жестоким образом.

В тот день Ахмадшах впервые увидел слёзы на глазах своего друга. Сам Ахмадшах долго тогда и мучительно размышлял: а как бы он сам поступил в подобном случае? Легко быть стойким и решительным, когда мучительный выбор стоит не перед тобой, и ты ничем не можешь помочь другу в страшной беде. А через неделю Абдулло Каюм исчез, стало ясно, что он ушёл к талибам. Это было предательство, но то, которое можно было понять и даже попытаться оправдать. Единственное, в чём Ахмадшах винил себя, это в том, что не смог своевременно вызволить семью друга из вероятного плена. Хотя, если объективно оценить сложившуюся тогда обстановку, не было у него такой возможности.

И после ухода Абдулло Каюма начались те самые неожиданности, которые поставили вооружённые силы Ахмадшаха на грань катастрофы. Талибам стала известна схема eго минных полей, их ракеты и снаряды едва не накрыли воинские подразделения, разместившиеся в Пандшерском ущелье, и их опорные пункты. Не нужно было обладать великой проницательностью, чтобы догадаться: Абдулло Каюм ради спасения своей семьи  стал служить талибам и выдал им все военные  секреты Ахмадшаха. К этому прибавилось и перекрытие тайных выходов из ущелья. Осталась последняя тропа, которая змеёй вилась

между скал, забирая всё круче, а потом ныряла под каменный завал и, протянувшись более двух километров в естественном тоннеле, выходила позади засады талибов. Оставалось только гадать: то ли Абдулло Каюм забыл о ней, что было маловероятно, то ли оставлял другу последнюю возможность для спасения, а, может, приберегал эти сведения для последующей передачи своим новым покровителям. Глупо было сообщать им сразу всё, что ты знаешь, тогда бы просто становился им ненужным. Разумнее выдавать секреты своих недавних товарищей именно так, по частям, продлевая тем самым своё существование на этом свете.

Впрочем, и талибы, и сам Абдулло Каюм знали, что дни его жизни строго отмерены. Зачем им нужен человек, ещё недавно воевавший с ними, и который, без всякого сомнения, не разделяет их взгляды? Выжмут они рано или поздно из него все сведения, а там или повесят или побьют камнями. На другую, менее мучительную смерть вряд ли приходилось рассчитывать.

Пощипывая узкую жёсткую бороду, Ахмадшах смотрел на расстеленную перед ним карту, но видел не желтые проплешины бесплодных низин и не коричневые пятна горных массивов, а лицо своего друга, оказавшегося в безвыходном положении. В какую страшную ловушку загнала его судьба! Ему самому и семье так и так конец. Даже, если бы он покончил с собой, талибы всё равно не пощадят его близких. Абдулло Каюм живёт, только питаемый безумной надеждой, что найдётся какой-то выход, подвернётся какой-нибудь счастливый случай, и всё благополучно решится само собой. Ему осталось в предательстве

сделать последний шаг и он, конечно же, сделает его. А его задача, Ахмадшаха, не позволить Абдулло Каюму совершить этот шаг, опередить его. Но как это сделать...

Сзади негромко скрипнула дверь. Ахмадшах обернулся и увидел своего надёжного помощника и заместителя Мухаммада Хакима. Тот выглядел усталым, с покрасневшими от недосыпа глазами. Ахмадшах понял, что Мухаммада гнетут те же мысли, что и его.

-Почему не спишь? - спросил Ахмадшах, хотя прекрасно знал ответ на свой вопрос. Какой уж тут сон, когда на карту поставлено не только их существование, но и всех тех, кто доверил им свои судьбы!

Мухаммад с силой растёр лицо ладонями, стараясь приободриться.

-Плохи наши дела, - сказал он утверждающе.

-Хуже некуда, - согласился Ахмадшах. - Еще никогда не загоняли нас в такую мышеловку.

-И что делать?

-Ты сам знаешь, - отозвался Ахмадшах, пристально глядя на своего заместителя.

Ни один из них не произнёс решающих слов, но не потому, что боялись произнести их. Они давно воевали вместе, и понимали один другого с одного взгляда. О чём говорить, было ясно,  Абдулло Каюма нужно заставить замолчать. Для этого есть только единственный способ: талибы пока сохраняют жизнь Абдулло Каюма, а они, его недавние друзья, должны оборвать эту тонкую нить. Трудно произнести это вслух, и потому и Ахмадшах, и Мухаммад Хаким говорили полунамёками, прекрасно осознавая, о чём идёт речь.

Но как это сделать? Никого из своих сторонников не пошлёшь в расположение противника. Абдулло Каюм прекрасно знает всех, кто находится сейчас в Пандшерском ущелье. Такого человека не должны знать талибы или, по крайней мере, должны доверять ему, в то же время он должен быть неизвестен Абдулло Каюму и должен обладать поистине нечеловеческой ловкостью или сознательно пойти на риск. Эти многочисленные «должен» обязательны для человека, который возьмётся решить поистине неразрешимую задачу. Но кто?

Ахмадшах и Мухаммад Хаким неотрывно смотрели друг на друга. Им нелегко было выносить смертельный приговор человеку, с которым они недавно сражались плечом к плечу, с которым делили последнее, готовы были закрыть его своей грудью, и которому верили, как самому себе. Они оба явственно представляли себе Абдулло Каюма, но не такого, каким он был в последние дни - хмурого и погружённого в тяжкие раздумья, а решительного, дружелюбного, красивого суровой мужской красотой.

«Кто это сделает?» - спрашивал безмолвно Ахмадшах Масуд.

«Это мог был сделать я, - также безмолвно отвечал ему Мухаммад Хаким. - Но Абдулло знает меня и я не смогу к нему приблизиться».

-Вот что, - произнёс Ахмадшах. - Свяжись с командованием российских пограничников. Может быть, у них есть в Афганистане кто-нибудь из засекреченных разведчиков. Не может быть, чтобы не было. Скажи, если они не помогут нам, мы погибнем. В конце концов, это дело сейчас впрямую касается и их.

Талибы - не только наши враги. Они угрожают всей Центральной Азии и самой России тоже.

Они еще раз обменялись пристальными взглядами, после чего Мухаммад Хаким ушёл, осторожно притворив за собой дверь.

Ахмадшах Масуд ещё долго стоял над каргой, глядя на неё и не видя её очертаний. Беззвучно летели минуты тягостной нескончаемой ночи, а он думал о том, как часто на войне выпадают ситуации, когда долг становится превыше человеческих чувств, которые в мирной жизни почитаются незыблемыми.

.

«Если бы в сутках было, скажем, не двадцать четыре часа, а тридцать шесть, а то и более, и тогда, наверное, в них не удалось бы отыскать время для полноценного отдыха», - размышлял генерал-полковник Андреев. Вот уже два года как он был утверждён в должности директора Федеральной пограничной службы России, кажется, изучил все тонкости новых обязанностей досконально, а дел не убавлялось. Развал Советского Союза привёл к тому, что ситуация на границах Российской Федерации обострилась до крайности. Ежедневно поступали сведения в Москву о попытке прорыва границы то бандами сепаратистов, то группами контрабандистов, несущих наркотики, а то «дикими гусями» - наёмниками, которые стремились в какую-нибудь «горячую точку», где им обещаны были солидны деньги. И мало того, что нужно тщательно оберегать границу России, приходится ещё и соблюдать всякие дипломатические тонкости, чтобы не обидеть невзначай лидеров сопредельных государств. С обретением независимости все стали амбициозными и легкоранимыми.

Директор пограничной службы разбирал присланные донесения, просматривал сводки, знакомился с официальными бумагами, время от времени вздыхал и покачивал головой. Ко всем проблемам прибавилось ещё и недостаточное финансирование его ведомства и кадровая проблема. Ныне служба в погранвойсках перестала быть престижной. Прежняя романтика сменилась трезвым расчётом: денег платят мало, жильём не обеспечивают, а коротать жизнь приходится вдали от больших городов и прочих благ цивилизации.

Директор Федеральной пограничной службы, генерал-полковник Андреев мало походил на тот классический тип военного руководителя, который создан писателями и кинематографистами. Этакий солидный, седой генерал, с заметным брюшком и одышкой от сидячей работы. Максим Андреев, напротив, был сухощав, подтянут, много читал, активно занимался спортом, и на занятиях по физподготовке давал фору тридцатилетним офицерам. Ему уже шёл шестой десяток лет, а он не ощущал возраста и был также подвижен и работоспособен, как и в молодые годы. Очки в тонкой золочёной оправе придавали ему вид скорее творческого работника, нежели военнослужащего высшего ранга.

Дверь кабинета бесшумно отворилась, и в её проёме показался генерал-лейтенант Свиридов, заместитель директора Федеральной пограничной службы. За ним с папкой в руках следовал генерал-майор Нигматулин, возглавлявший в Управлении службу внешней разведки.

-Разрешите, Максим Савельевич? - негромко произнёс Свиридов.

-Конечно, конечно, жду, - генерал - полковник поднялся навстречу вошедшим генералам и обменялся с ними рукопожатиями.

Когда Свиридов и Нигматулин сели у стола директора, Андреев некоторое время молча рассматривал их. Они служили вместе не один десяток лет. Тянули лямку на различных должностях и на границах и в служебных кабинетах. Свиридов чем-то походил на своего начальника, такой же сухощавый, с ироничным прищуром глаз. Нигматулин был пониже ростом, полноват, но знал свои обязанности и исполнял их безукоризненно.

Вот так, все трое, они собирались лишь для решения крайне важных вопросов. Вчера вечером в Управление пришла шифровка от Ахмадшаха Масуда, сообщавшая о том крайне тяжёлом положении, в котором он оказался. Директор службы ознакомил с ней своего заместителя и начальника внешней разведки и предложил собраться утром, чтобы вместе найти приемлемое решение.

-Итак, что скажете? - генерал-полковник Андреев побарабанил пальцами по столу. Давняя привычка, которая говорила о его сосредоточенности.

-Помочь Ахмадшаху, без всякого сомнения, нужно, - заговорил Свиридов. - Такая возможность есть, но...

Он замолчал.

-Но?.. - вопросительно продолжил генерал-полковник.

-Но мы рискуем потерять нашего лучшего агента, которого готовили много лет, и который неплохо внедрился в сегодняшнюю афганскую ситуацию, - дополнил начальник службы внешней разведки. - Об этом агенте знаем в Управлении только мы трое. Вот его досье. - Нигматулин протянул директору принесённую с собой папку. - Тот бегло перелистал её страницы и долго смотрел на фотокарточку секретного агента.

-Да, это для нас очень ценный человек, - согласился Андреев.- Благодаря ему, мы знаем о всех планах и предстоящих действиях талибов. Тот же Ахмадшах пользуется его сведениями. Но бывают такие моменты, когда мы вынуждены заставлять нашего разведчика идти на смертельный риск. Это как раз такой случай. Разгром армии Ахмадшаха обернётся тяжкими последствиями и для России, думается, это всем нам ясно.

Оба, Свиридов и Нигматулин, кивками головы дали понять, что согласны со словами директора Федеральной пограничной службы.

-Мы должны рискнуть, - сказал генерал-лейтенант Свиридов. - Этого требуют государственные интересы страны. Как вы полагаете, Рифат Сунатович? Это ведь впрямую относится к вашему ведомству.

Нигматулин вздохнул.

-Меня с нашим агентом помимо служебных связывают и давние дружеские отношения. Но, тем не менее, я за то, чтобы дать ему задание уничтожить перебежчика Абдулло Каюма.

-Ну что ж, всё ясно, - подвёл итог краткому совещанию генерал-полковник Андреев. - Сообщите ему шифровкой все детали предстоящей операции и подчеркните её важность. Да и ещё, Рифат Сунатович, - директор службы на минуту задержал генералов, уже собравшихся уходить. - Найдите человеческие слова, и дайте понять нашему агенту, что он очень дорог

нам, и пусть по возможности будет осторожнее. Побережёт себя, иными словами. Не так уж много у нас осталось людей, способных на каждодневный подвиг на протяжении многих лет.

В сгустившемся мраке Ахмад-дервиш двигался легко и бесшумно. Он досконально изучил эти места и потому уверенно огибал все препятствия. Временами он останавливался и прислушивался, нет ли за ним преследования. Разведывательная служба талибов тщательно проверяла всех людей, которые им казались чем-либо подозрительными. Несколько раз предпринимались попытки проследить и за известным всем странником, но Ахмад-дервиш вовремя замечал тянущиеся за ним «хвосты» и уходил от их бдительных глаз, причём делал это так просто и естественно, что не вызывал никаких подозрений.

Ночь была полна обычных звуков, где-то вдалеке вспыхивали зарницы от разрывающихся снарядов и ракет, и их гул перекрывал и крики ночных птиц, шелест ветерка в сухих кустах, и хохот шакалов, которые промышляли в развалинах.

Круглые камни, подобранные Ахмадом - дервишем у дороги, неподалеку от которой он сидел в молитвенном раздумье, были не чем иным, как чуткими, направленными микрофонами. Высокопоставленные муллы, совмещавшие в отрядах талибов, религиозную деятельность с военным командованием, вели по пути домой откровенные разговоры и, слушая их, дервиш извлекал их этого обмена мнениями немало ценного для себя.

Иногда в его хурджине появлялся и кокосовый орех, грязный, потёртый, имеющий такой непригляд-

ный вид, что его не хотелось даже брать в руки. Ясно, что дервиш хранил его лишь за тем, чтобы в случае надобности, изготовить ещё один кашкуль, чашу для подаяний. И никому не могло прийти в голову, что этот орех - не что иное, как мощный высокочастотный передатчик, с помощью которого Ахмад-дервиш   поддерживал регулярные связи с Центром. Впрочем, и микрофоны, и сам передатчик он носил с собой редко и прятал их в развалинах, мало ли что может случиться, а такие серьёзные улики, раскрывающие его двойную жизнь, могли обернуться для него серьёзной угрозой.

Говорят, разведчики живут двойной жизнью. Ахмад-дервиш жил тройной. Он был для всех в Кабуле святым странником и сам  настолько вжился в эту роль, что она стала его подлинной сутью. Он выкрикивал суры из Корана, собирал подаяния, молился и совершал всё это уже привычно, без всякого насилия над собой. Его тщательно отработанное прикрытие стало образом жизни. Лишь временами проступало второе дно, когда нужно было передавать разведданные или получать сообщения из Центра. Тогда в нём просыпался осторожный и хорошо тренированный разведчик, главной целью которого - была глубокая конспирация. Нужно было успешно действовать и не засыпаться, а подобное возможно лишь тогда, когда ты не играешь и становишься тем, чьей легендой прикрываешься. Ахмад-дервиш был подлинным дервишем и уже не представлял себе иной жизни.

Но была у него ещё и третья жизнь, о которой не знал никто: ни те, кто его готовили к напряжённой деятельности разведчика в окружении безжалостных

врагов, ни талибы и базарные завсегдатаи, для них он был странником, святость и благочестие которого не подвергались никаким сомнениям.

Ему нужно было где-то ночевать, иметь такое место, где бы он мог отходить от того страшного напряжения, тиски которого сжимали его всё время. Это место должно было быть неприметным и до крайности убогим, достойным дервиша, который отрёкся от всего земного и жил только молитвами и размышлениями о вечных ценностях. И он отыскал такое укрытие в самой дальней оконечности Кабула, там, где расстилались выжженные солнцем пустыни, где виднелись руины брошенных глинобитных кибиток и высились груды мусора, в которых с урчанием копались одичавшие собаки. В полуразвалившейся хижине, слепленный кое-как из вязкой глины и камней, прикрытой обрывками толи, кусками жести и картона, с   маленьким двориком, посреди которого росло чахлое урючное дерево, жила молодая женщина по имени Джаннат, рай значит на таджикском языке. Ей было двадцать пять лет, но она мало походила на пери, сказочных дев, обитавших в раю. Маленькая, хрупкая, с большими глазами цвета спелой вишни на худом бледном лице. Её мужа убили талибы, заподозрив его в грехе, и вот уже два года она пребывала в страшной нужде. Забитая, всего боящаяся Джаннат растила двоих детей - семилетнюю Сайду и четырёхлетнего Мухсина. Малыши были подстать матери - пугливые, ничего хорошего не ждущие от взрослых.

Ахмад-дервиш присмотрел себе эту хижину. К ней примыкало небольшое строение, в котором прежде держали корову, а теперь только мыши шуршали

там прелой соломой. Через соседей он договорился с Джаннат, что поселится в пристройке. Страшный облик дервиша привёл хозяйку в смятение, и она не смела возразить против вселения в её двор странника и отказывалась брать у него деньги, когда он протягивал их ей как плату за жильё. Она укрывала лицо концом ветхого головного платка и стремительно убегала в дом, когда во дворе появлялся её новый жилец. Тогда он сделал вид, что не обращает на неё внимания. Навёл порядок в пристройке и сделал её пригодной для ночлега, и вообще пребывания в ней человека. Приносил еду и отдавал её детям. Раздобыл им и их матери кое-что из одежды, и в холодные зимние дни они уже не так сотрясались от стужи. В брошенных обвалившихся подворьях набрал потолочных балок, порубил их и в хижине Джаннат постоянно горел огонь, согревая её и тощих медлительных малышей.

Теперь Ахмад-дервиш появлялся в своём доме и днём. Он замесил глину, добавил в неё соломы и починил забор, от которого остались лишь потрескавшиеся руины. Во двор забегали одичавшие собаки и могли покусать детей. Перебрал и укрепил крышу, и в дождливый сезон вода не текла в комнату. Дервиш сбрасывал с себя халат, украшенный разноцветными заплатами, снимал с головы колпак и, лишенный этих отличительных признаков своего основного занятия, походил на крестьян, таких же загорелых до черноты и обросших волосами, которые жили в городском предместье. Где-то, через год Джаннат и её дети привыкли к дервишу, который взял на себя заботу о них, согревал, кормил и никогда и ничем не обижал. Дети более отзывчивы на добро и, когда

Ахмад-дервиш заходил во двор, Сайда бежала к нему, брала у него хурджин и длинный посох и относила в пристройку. Помогала снять халат, диковинную обувь и даже пыталась чистить их. Маленький Мухсин прижимался к мужчине, пытался обнимать его и как-то раз пролепетал «ота» - отец, значит. Это слово почему-то потрясло дервиша до глубины души. Он впервые почувствовал себя отцом, опорой этим потерявшимся в жестоком мире малышам и стал относиться к ним с ещё большим вниманием и лаской. И однажды он увидел улыбку, скользнувшую по губам Джаннат, и понял, что она тоже рада его видеть. Он рассмотрел её, она была бы миловидной, если бы не жестокая нужда и постоянный страх за себя и малышей. Доброе отношение к ней согрело молодую женщину и она стала оттаивать, как оттаивают по весне горные склоны, обращенные к солнцу. На них появляются чёрные прогалины курящейся паром разбуженной земли, затем проклёвываются стрелки зелёной травы, среди которых пестрят невидные собой подснежники. Ахмад-дервиш привязался к этой никому не нужной семье, и она стала его семьей. Два года понадобилась ему, чтобы понять, что он полюбил молодую афганку, дикарку по своей сути, превращенную жестоким бытовым укладом в домашнюю утварь, такую как глиняные горшки, чирог-светильник или убогая прялка. Джаннат была доброй, услужливой, и за всю свою жизнь никогда ни от кого не слышала доброго слова. Её девочкой насильно выдали замуж, она не знала ни любви, ни простого человеческого участия, и внезапно обрушившееся на неё большое чувство симпатии к дервишу, который впрочем был дервишем где-то там в далёком и

жутком городе, поначалу испугало её, а потом наполнило жизнь новым содержанием.

Обретение семьи и любовь к женщине, в прежние времена мимо которой он бы прошёл и не заметил её, поначалу удивило Ахмада-дервиша. Но потом, поразмыслив, он понял, в  чём тут дело. В Джаннат '   влюбился не кадровый офицер российской разведки, а афганец, каким он стал за эти годы. Он не имел постоянного пристанища. Никто о нём не заботился и никто его никогда не ждал, он вынужден был всё время держаться настороже, чтобы   не допустить никакого промаха и не выдать тем самым себя. Тут же, в своём новом жилище, он отмякал душой, уходили в подсознание постоянная тревога и готовность к борьбе за жизнь, подспудно накопившаяся в душе потребность  в ласковой и внимательной женщине, в собственной нужности для кого-то разрядилась в душевное тепло, обрушившееся водопадом на беззащитную и покорную Джаннат. Смешно сказать, но его главная роль - разведка в чужой стране - отошла на второй план, хотя он всё необходимое делал старательно и чётко, а на первый план вышло его новое обличье - влюбленного дервиша, обретшего постоянное пристанище, семью и покой. Их близость с Джаннат стала естественной для них обоих, она не была восточной красавицей в полном смысле этого слова, но в ней было столько обаяния, столько нерастраченной душевной чуткости, такое преклонение перед мужчиной, который близок и дорог ей, что он буквально купался в волнах её обожания.

В глубоких сумерках он приходил домой, не в казарму, гостиницу или общежитие, которые наве-.щал в годы своей прежней жизни, а домой, где его ждали с волнением и радостью. Его встречали улыбкой, смехом и восторженными воплями. Его ждала горячая вода, чтобы он мог смыть с себя пыль и копоть базара, вкусная еда и жаркие объятия скучающей по нему женщины. Это было счастье, и, кто скажет, было ли оно менее значительным, чем счастье в тех европейских семьях, быт которых ему когда-то доводилось наблюдать. В них было благополучие, добропорядочность и видимость стойкого   союза двух сердец, но не всегда были искренность и непритворная потребность в друге, защитнике и муже.

Ахмад-дервиш внутренне настроился на то, что его новое положение будет долгим. Он понимал смехотворность этого, но подлинное счастье эгоистично и надеялся, что Центр так и оставит его на последующие годы в качестве долговременного агента. Его легенда сработала в Кабуле, лучшего прикрытия, чем облик фанатичного дервиша, трудно придумать и стоит ли срывать его с места и нагружать новым заданием. Ведь он полезен именно тут, а ценность той информации, которую он поставлял в Центр, была неизмеримой, об этом сообщалось в шифровках, которые он регулярно получал из Москвы.

И всё это видимое благополучие рухнуло в одночасье. Ему поручалось устранить перебежчика Абдулло Каюма и сделать это по возможности немедленно, пока предатель не сообщил талибам всего, что ему было известно. Он владел секретом местонахождения последнего выхода из Паншерского ущелья И этот секрет Абдулло Каюм должен унести с собой.

Ахмад-дервиш понимал, что его спокойствие кон-

чилось. Он постарается выполнить задание Центра, но при этом или потеряет жизнь или, в лучшем случае, вынужден будет бежать из Кабула и, вообще, из этой раздираемой внутренними противоречиями и беспрестанной войной страны. И Бог весть, что тогда будет с Джаннат и её детьми, такими смешными и такими дорогими ему до боли в сердце.

Сиреневые сумерки плотно окутали насторожённый и притихший Кабул, густая небесная мгла покрылась серебристыми брызгами звёздных узоров, с дальних гор потянуло прохладным ветерком, и в развалинах подворий завыли одичавшие собаки, изливая свою тоску по теплу и уюту человеческих жилищ. Бесшумно отворилась дощатая дверь, и во дворе дома Джаннат появился Ахмад-дервиш. Как всегда, его встретили сердечно и восторженно. Он отдал молодой женщине хурджин со съестным и всем тем, что удалось собрать за день, приласкал детей, но не было сегодня в его облике обычного спокойствия и умиротворения, и это обеспокоило Джаннат.

-Хозяин, что с вами? - спросила она участливо. - Не заболели ли вы? Или случилось что-то плохое?

Он обнял и прижал её к себе.

-Всё пустяки, - ответил дервиш и постарался улыбнуться как можно шире. - Просто я немного устал за день.

-Отаи Мухсин, - почтительно обратилась к нему Джаннат. - Я всё приготовила для вас. Ложитесь, отдохните. Я подам чай, принесу поесть.

Отаи Мухсин - отец Мухсина, так в таджикских семьях жена обращается к мужу. Эти слова почему-то потрясли дервиша. Он не был отцом её сына, но то, что она так назвала его, означало признание его

мужем, самым родным человеком, и это тронуло сурового Ахмада-дервиша до глубины души. Он отвернулся, чтобы скрыть блеск предательской влаги, навернувшейся ему на глаза. Волнение сжало горло, и он нарочито закашлял, чтобы иметь возможность ответить ей.

-Спасибо, ты у меня умница.

Как и в прежние вечера, он тщательно вымылся и преобразился в крестьянина или ремесленника, пришедшего домой после трудной работы. Уют и внимание расслабили его и он, отдыхая на мягких одеялах, смежил веки и отдался блаженному покою. Джаннат хлопотала, расстелив достархан и устанавливая на нём глиняные тарелки с едой, дети осторожно касались его руками, тем самым выражая свою любовь к отцу, не к тому который породил и почти не замечал их, а этому любящему их и заботливому, ставшему для них самым близким и дорогим. Надо было встряхнуться, прийти в себя и начать есть, но Ахмад-дервиш никак не мог сбросить с себя оцепенение.

-А, ерунда, - подумал он.- Мало ли мне приходилось рисковать в жизни, и всё заканчивалось лучше, чем я предполагал. Обойдётся и в этот раз.

.

Говорят, что жизнь - штука непредсказуемая. Тысячелетия назад кто-то из древних мудрецов впервые высказал эту истину, и с той поры она не утратила своего значения, и не потускнела от частого употребления. И, действительно, каждому из нас случалось наблюдать, как человек, находящийся на вершине благополучия, вдруг низвергался по ступеням служебной лестницы и с завистью смотрел на тех, кто ещё   вчера искали его расположения и часами

просиживали в его приёмной. А может и с нами самими происходило нечто подобное, только не у каждого достаёт смелости признаться в этом, и служить поучительным примером для окружающих.

Двенадцатилетний Ахмад Егоров не был большим начальником, а всего лишь учился в шестом классе в средней школе древнего города Куляба. Он ещё не мыслил философскими категориями, а просто жил, как все его сверстники, коротая дни то в классе, то в весёлых играх со своими товарищами. И тем не менее, судьба почему-то решила преподать ему суровый урок, показав, что благополучие от полного отчаяния отделяет всего лишь тончайшая грань. Его отец, Наби Самиев, был военнослужащим, майором, и занимал должность замполита в Пянджском пограничном отряде. Мать , Лидия Ивановна Егорова, преподавала русский язык и литературу в той самой школе, в которой учился её сын.

Смешанные браки в советскую пору не были редкостью, но всё-таки семья, в которой отец - таджик из сельской глубинки, а мать - русская, правда, родившаяся и выросшая в Душанбе, не воспринималась как обычная в отдаленном областном центре, и была, как говорится, на виду. Познакомились черноволосый, бравый пограничный офицер и белокурая скромная учительница в Крыму, где Наби Самиев отдыхал в санатории, а Лидия Егорова привезла детей из Таджикистана в пионерский лагерь «Артек». Познакомились и подивились тому, что он и она были из одного края, а встретиться довелось на берегу Чёрного моря. Должно быть, необычность ситуации и сблизила их, поскольку они потом больше не расставались, а, где-то через полгода, создали се-мью и не жалели об этом на протяжении последующих пятнадцати лет. У них подрастал единственный сын, русоволосый, но смуглый, с яркими зелёными глазами. Его можно было принять и за таджика, и за русского. Фамилию он получил материнскую - Егоров, а имя по настоянию отца - Ахмад. Так звали его отца, деда мальчика, рано умершего от сердечной недостаточности.

Жил юный Ахмад Егоров беззаботно, колеблясь между двумя полосами. Мать учила его русскому языку и прививала любовь к литературе, а отец говорил с сыном соответственно по-таджикски, и намеревался после выслуги лет уйти на пенсию, и серьёзно заниматься воспитанием сына. Мальчик не задумывался особо над тем, кто же он - русский или таджик, хотя необычное сочетание имени и фамилии часто служило предметом насмешек в школе. Но особо смеяться над собой он не позволял, рос он крепким пареньком и в обиду себя не давал.

По договорённости, достигнутой между родителями, Ахмадом Егоровым он должен был быть до шестнадцати лет, до получения паспорта, в котором тогда будет записана уже фамилия отца - Самиев. Подросток стал бы уже Ахмадом Самиевым. Лидия Ивановна очень любила своего мужа, но не мирилось сознание с тем, что её сын не будет иметь ничего русского ни в имени, ни в фамилии, и потому упросила Набиджана сделать ей уступку хотя бы в этом - в русской фамилии, которую их сын носил бы до совершеннолетия. А там пусть будет так, как хочет муж.

Жили Ахмад с матерью в Кулябе, а отец служил в Пяндже. Он часто наезжал домой и был противтого, чтобы семья находилась с ним вместе в райцентре.

«До пенсии мне осталось всего ничего, - говорил Наби Самиев.- А сыну надо получить стоящее образование. Ну, чего хорошего увидит он там, у самой границы?»

Но не только этим соображением руководствовался майор Самиев. Время было беспокойное, контрабандисты с наркотиками и группы боевиков то и дело пытались прорваться за кордон, и пусть уж лучше семья будет подальше от всех этих ЧП, которые стали уже не чрезвычайными происшествиями, а суровой боевой обыденностью.

В один из летних дней жизнь мальчика изменилась в одночасье. Родители поехали на своей машине проведать родственников матери в Самарканд. Уже на территории Узбекистана ночью их ослепила светом встречная машина, и они на большой скорости врезались в асфальтный каток, оставленный на обочине дороги. Машина смялась в лепёшку, а сам майор Самиев и его жена погибли. Это была трагедия, и она стала причиной того, что четырнадцатилетний Ахмад Егоров в полной мере изведал всю горечь сиротства…

Мальчика приютила сестра матери Марина Ивановна. Именно приютила, а что касается воспитания, то юный Ахмад был предоставлен самому себе. У тёти подрастало своих четверо детей, и некогда ей было следить за племянником, тем более, что жила она, по образному выражению, перебиваясь с хлеба на воду. Её муж, Джурабай Сайфиев, был старше на двадцать лет. Дряблый, с выпученными глазами и реденькой седой шевелюрой, он принципиально нигде не работал и сидел на шее жены. Считал себя философом, которого общество не оценило и не признало, а раз так, то новоявленный Спиноза не желал иметь никаких дел с неблагодарными людьми. Целыми днями он ходил по двору в мешковатых трусах до колен, почёсывал вислый живот и бил мух самодельной мухобойкой. В этой операции он достиг подлинного совершенства, с утра до заката солнца количество уничтоженных крылатых вредителей превышало сотни. Попутно осуществлялся процесс обучения приёмыша, сопровождаемый словами: «Так это, логика надо иметь». С тех пор слова «логика» вызывало у Ахмада Егорова чувство глубокой неприязни, хотя сама наука ни слухом, ни духом в этом не была виновата. Великий философ поднимал Ахмада засветло и заставлял то выпалывать бурьян в изрядно запущенном дворе, то обрезать сухие ветки на деревьях, то цементировать потрескавшуюся дорожку. Покормить мальчика частенько забывали, а то, что нужно ходить в школу и готовить уроки, то Джурабай Сайфиев категорически отрицал. Он утверждал, что лучший учитель - это жизнь и всегда приводил в пример себя. Сам он нигде толком не учился, а знания имел такие, что по его словам, потрясал даже докторов наук. Правда, какие это были знания и от чего потрясались ученые мужи, о том доморощенный философ умалчивал. Его жена заведовала районной библиотекой, помимо этого, там же работала уборщицей, через две ночи на третью дежурила в горисполкоме, и некогда ей было вникать в то, как осуществляется система самообразования племянника. Кончилось всё тем, что Ахмад бросил школу, в один из прекрасных дней удрал из дома и на попутных машинах добрался до Пянджа. Тут до гибели служил его отец, и тут подросток намеревался остаться, не представляя себе чётко, как будет жить и чем заниматься. Свободные часы, а их было в избытке, проводил у забора пограничного отряда, наблюдая за тем, как готовят молодых солдат к хлопотной и тревожной охране рубежей Родины.

Весна в жарком Пянджском районе рано заявляла о себе. Уже в середине февраля солнце основательно припекало, а что касается еды, то можно было что-то перехватить в солдатской столовой, которая расположилась близко от наблюдательного пункта подростка. Всегда оставалось тарелка борща или рассольника, немного гречневой каши и стакан-другой чая или жидкого розового киселя. А что ещё, скажите, надо любознательному пареньку, для которого главным в ту пору было стремление ускользнуть от бдительного ока последователя Платона или Сократа, и не слышать его нудных косноязычных поучений.

Так и шло время, и Ахмад уже всерьёз подумывал окончательно покинуть подворье материной сестры и обосноваться где-нибудь в зарослях у пограничного отряда, благо погода этому благоприятствовала.

Однако, месторасположение пограничников - объект военный, и частое пребывание возле него пусть даже подростка не могло остаться незамеченным. Как-то Ахмад сидел на своём излюбленном месте и смотрел, как солдаты учатся преодолевать полосу препятствий. Ощутил на своём плече чью-то крепкую руку и увидел стоявшего рядом военного, чем-то похожего на отца. Такого же крепкого, с внимательным взглядом слегка прищуренных глаз и с обильной проседью на висках, хотя подошедший офицер не смотрелся старым. Ахмад взглянул на его погоны - подполковник.

-Ты что тут делаешь7 - спросил офицер.

- Смотрю, как солдаты занимаются.

-А других дел у тебя нет?

-Нету, - ответил подросток хмуро.

-Вот как! - удивился офицер. – Ну, раз у тебя много свободного времени, пойдём ко мне, побеседуем.

Подполковник Ильин Владимир Викторович являлся начальником Особого отдела Пянджского пограничного отряда. Близость границы заставлял особистов удваивать внимание. Мало ли кто, и с какой целью может интересоваться жизнью пограничников, тем более, что нападения бандгрупп с сопредельной афганской стороны на пограничные заставы и наряды были частым явлением.

Они пришли в кабинет начальника Особого отдела. Подполковник Ильин усадил подростка на стул напротив себя и принялся внимательно его разглядывать.

-Ты кто? - спросил он.

-Егоров.

-А зовут как?

-Ахмад.

-Егоров... Ахмад? - удивился офицер. - Разве так бывает?

Мальчишка насторожённо посмотрел на подполковника: не смеется ли тот? Но Ильин был серьёзен.

-Бывает. - неохотно ответил подросток. - У меня отец был таджик, а мама - русская.

-Почему был? - последовал вопрос.

-Они погибли год назад. Машина ночью налетела на асфальтный каток.

-Постой, постой, - офицер склонился поближе к Ахмаду.

-Так ты сын майора Самиева.

-Да, сын.

-Вот, так, так, - Ильин покрутил головой. - Сын Самиева.

-Помню тот случай, как же. Хороший был офицер. Умница.

-Ну-ка, расскажи, как ты живёшь, и почему ведёшь подзаборную жизнь, а вернее надзаборную...

Во взгляде подполковника Ильина проглядывали сочувствие и доброта, и Ахмад доверился ему. Без утайки рассказал о своём бытие, в котором сочетались труд во дворе и откровения несостоявшегося философа, а также о бегстве из дома.

-Интересная получается картина, - поразмыслил вслух начальник Особого отдела. Он думал о чём-то своём и не сводил глаз с подростка.

-Таджикский язык знаешь?

-Знаю, - отозвался Ахмад.- И узбекский хорошо понимаю. Муж моей тёти - узбек. Они в доме в основном по-узбекски говорят. Это только, когда он о философии толкует, то на русский переходит. Только плохо это у него получается..

Подполковник Ильин от души рассмеялся.

-Значит, сразу на трёх языках домашнее образование получаешь?

-Выходит, так, - согласился мальчишка и ответно улыбнулся.

Начальник Особого отдела интересовался всеми подробностями несложного быта этого парень-

ка, а сам размышлял вот о чём. Сын сослуживца ведёт, в общем-то, незавидную жизнь, значит долг его, подполковника Ильина, помочь этому хмурому мальчишке. Такая возможность имеется. Случаи, когда осиротевшие подростки становились сыновьями воинских подразделений, нередки. Семья подполковника жила в Москве, в Пяндже он вёл жизнь холостяка, всё время которого занимала служба. Можно выкроить часы и следить за тем, как Ахмад будет учиться, и двигаться в нужном направлении. Но, кроме того, имелось и ещё одно - более глубокое соображение. Подполковник Ильин был кадровым разведчиком. Ему довелось побывать в странах Ближнего Востока, вживаться в разные образы, выполнять наисекретнейшие задания, и он пришёл к убеждению, что глубинных разведчиков - одиночек, подлинных универсалов, нужно готовить сызмальства. Из таких вот мальчишек, которые с детства знают местные языки, с молоком матери впитали национальные правила жизни и обычаи. Для европейца, скажем, вживание в азиатскую среду - процесс нелёгкий, а для мальчишки, выросшего тут - все особенности быта таджиков или узбеков - естественны и вполне понятны.

И начальник Особого отдела понял, что в его руки попал благодатный материал, из которого можно вылепить изделие, совершенное по форме и содержанию. Немного цинично, скажете вы. Может оно и так, но следует принять во внимание специфику той деятельности, которой всю жизнь занимался подполковник Ильин. Она не допускал никаких сантиментов и была глубоко прагматична по своей сути.

-Хочешь стать воспитанником нашего отряда? - спросил он, подводя итог своим размышлениям.

Мальчишка даже подскочил на месте.

-Ещё бы. И мой отец мечтал, чтобы я стал пограничным офицером.

-Ну, пограничным или каким другим, там будет  видно. Не будем загадывать. Главное, чтобы ты стал хорошим человеком. Умел крепко стоять на своих ногах. И заодно вернем тебе отцовскую фамилию.

Сестра матери Марина Ивановна восприняла инициативу начальника Особого отдела с большой радостью. И это вполне понятно: своих детей четверо, да ещё бездельник муж, от бесконечных поучений которого к вечеру начинала болеть голова. Она сразу же согласилась передать племянника на воспитание в войсковую часть, зато её супруг разразился долгой речью о неблагодарности современного подрастающего поколения. Прозвучали знаменитые слова «логика, так это, надо иметь», но ни времени слушать его откровения не было, ни особого желания, и заведующий клубом пограничного отряда, старший лейтенант Сохибов подхватил сумку со скромными пожитками Ахмада и торопливо удалился вместе с новым сыном своего отряда по направлению к Кулябскому автовокзалу.

Поначалу жизнь с пограничниками разочаровала подростка. Одно дело - смотреть на неё со стороны и совсем другое - оказаться зажатым в тесных рамках уставной дисциплины. Приходилось вставать вместе с солдатами, совершать утреннюю пробежку, мыть казарму, учиться ходить в строю. Это и ещё многое, включая строевую подготовку, кроссы и преодоление той самой полосы препятствий, утомляло так, что к отбою уже не было сил даже разгова-ривать. И кроме того, нужно было снова ходить в школу. Приготовленные уроки проверял сам начальник Особого отдела и никаких поблажек не делал. Плохо выучил стихотворение, небрежно написал сочинение, давай по новой и это, несмотря на то, что в казарме уже царила полуночная тишина.

Но разочарование новой жизнью длилось примерно полгода. А потом Ахмад привык, почувствовал себя крепче и бодрее и открыл для себя много нового и интересного в армейской повседневности. Он уже на равных бегал с солдатами по пересечённой местности, не боялся стрелять из автомата и молодецки скакал на лошади. И занятия в школе пошли веселее, он не только догнал пропущенное, но и выдвинулся в ряды отличников.

Времени для шалостей не оставалось. Суровые армейские будни рано повзрослили подростка, появилась серьёзность, он стал осмысленнее относиться к сегодняшним дням, а что касается будущего, то тут было всё ясно. Конечно же, после десятилетки он поступит в военное училище и станет офицером-пограничником.

Наша жизнь обладает одной интересной особенностью. Если её уплотнить до предела, то время начинает лететь с удвоенной скоростью. Воспитанник пограничного отряда Ахмад Самиев заметил это по себе. Кажется, ещё недавно он перешагнул порог солдатской казармы, а уже прошёл год, за ним второй и третий.

Учёба в школе осталась позади. Аттестат зрелости с хорошими отметками переходил из рук в руки, офицеры ласково трепали короткие волосы теперь уже юноши и в честь успешного завершения десятилетки в солдатской столовой был организован праздничный обед. Такое внимание к себе трогало до слёз. Армейская среда воспринималась Ахмадом как родная семья, хотя иногда по ночам вспоминались отец и мать, их забота и тепло домашнего очага, и тогда непрошенная слеза скатывалась на подушку. Но чем взрослее становился он, тем реже накатывали приступы тоски по утраченным родителям. Бурный водоворот сжатых до предела дней захватывал и не оставлял досуга для праздного времяпровождения.

К той поре подполковника Ильина перевели в Москву в Главное разведывательное управление Федеральной пограничной службы. Но теперь уже полковник Ильин, а затем и генерал-майор не забыл своего воспитанника. Владимир Викторович пригласил Ахмада погостить в Москву. Принял его как родного, познакомил со своей семьей и вдоволь покатал по России. И как-то вечером на рыбалке, когда они сидели у затихающей реки, плавное течение которой отражало пламя костра, состоялся серьёзный разговор. Ахмад опять высказал желание поступить в пограничное училище, но Владимир Викторович несогласно помотал головой.

-У нас другие виды на тебя, - коротко сказал он.

-У кого, у нас? - полюбопытствовал юноша.

-Узнаешь в своё время, - отшутился генерал. - А пока вот что.

Послужишь с годик рядовым в том же самом Пянджском пограничном отряде, а затем - училище.

-Но зачем терять год? - попытался возразить Ахмад.

-Так надо, - последовал короткий ответ.

В армии не принято возражать и Ахмад Самиев

хорошо усвоил это правило.

Одно дело быть воспитанником в пограничном отряде, когда пользуешься всеобщим вниманием, и тебе делаются различные поблажки. И совсем другое - стоять в общем солдатском строю и нести тяготы суровой службы вместе со всеми. Приходилось учиться подчиняться. Охрана границы - дело не простое. Нет ни дня, ни ночи, постоянное напряжение не отпускает ни на минуту. Физически Ахмад был хорошо подготовлен к беспокойным солдатским будням, что же касается моральной стороны, то он не был нытиком и не нуждался в никаких послаблениях. Уже через несколько месяцев он втянулся в ритмичную жизнь пограничной заставы и по праву считался одним из лучших военнослужащих.

Год прошел быстро. Ахмада Самиева снова вызвали в Москву, и приказом директора Федеральной пограничной службы он был зачислен в высшее училище, где готовили офицеров глубинной разведки. Такого поворота в своей судьбе молодой пограничник не ожидал, но воспринял его без возражений и, более того, с большим интересом. Теперь уже он понимал - зачем понадобился год службы рядовым на границе! Без той закалки, которую он получил, бывая в нарядах, преследуя нарушителей границы и контрабандистов, вступая с ними в перестрелки и задерживая их, он бы, пожалуй, не выдержал нагрузок, которые легли на его плечи в училище. Занимались по восемнадцать часов в сутки. Осваивали иностранные языки, учились единоборству с оружием в руках и без него, овладевали различной техникой, а, самое главное, им прививали умение выживать в экстремальных условиях, там, где обычный человек не выдержал бы и суток. Из них готовили элиту разведки, и Ахмад хорошо понимал это.

Пять лет занятий в училище были ежедневным тяжелейшим трудом, таким, что иногда приходилось до крови закусывать губы, чтобы сдержать себя и не сорваться. Физические нагрузки превосходили человеческие возможности, не все курсанты выдерживали их. Год от году их становилось всё меньше, и закончили училище всего двадцать человек из пятидесяти, но это уже были такие разведчики, которые могли выполнять задание необычайной сложности.

Иногда в ходе учёбы у Ахмада возникало желание бросить всё это, написать рапорт с просьбой об отчислении и пойти в обычное пограничное училище. В конце концов, и на границе нужны офицеры, и он был бы среди них не худшим, но генерал-майор Ильин не позволял своему воспитаннику проявлять слабость.

-Тебе выпал редкий шанс стать одним из немногих, - жёстко говорил он во время нечастых встреч. - Тебе будут завидовать, о тебе будут рассказывать легенды, на тебя будут равняться те, кто пойдут следом. Так будь же достоин такой необычной судьбы.

Курсантов учили перевоплощаться в различных людей, причём такое вживание должно было быть абсолютным, не только внешне, но и духовно. Учили не пасовать перед трудностями, и не теряться ни в каких ситуациях. На занятиях в них стреляли настоящими пулями, в рукопашных поединках они боролись за свою жизнь. В их тренировках не было никакой имитации, всё было подлинным и всё происходило на грани гибели,

и потом, когда офицеру глубинной разФедеральной пограничной службы России Ахмаду Самиеву приходилось быть кочевником-бедуином в Аравийской пустыне, рабочим-нефтяником в Ираке, добывать алмазы в ЮАР, вместе с контрабандистами переправлять наркотики в западные страны, он везде был своим среди своих, и ни у кого ни разу не возникло даже тени сомнения, что этот араб, немец или афганский таджик может быть кем-то другим, а не тем, кого они видят перед собой.

Это была жизнь полная опасностей и смертельного риска, и он никогда не задумывался, а стоило ли идти по такому пути? В конце концов, у каждого своя судьба, и вся эта цепь закономерных случайностей, которую мы называем судьбою, вела его именно по этому пути, и к тому делу, которое он теперь выполнял, помогая кому-то там, в далекой Москве, осуществлять хитросплетения высшей политики. Он был суров и сдержан, научился не доверять никому и полагаться только на самого себя, но при этом мог быть общительным и разбитным, простодушным и доверчивым, весёлым рубахой-парнем, беззаботным прожигателем жизни. Подчас он и сам забывал - какой же он на самом деле? И где-то глубоко внутри в нём находилась сжатая до предела пружина, побуждавшая всё время быть начеку и помнить о том, во имя чего он исполняет ту или иную роль. И лишь иногда, когда он видел счастливые семейные пары и детей, которых хотелось взять на руки и прижать к груди, у него на мгновение возникало ощущение, а не слишком ли большую цену платит он, отстаивая и защищая интересы далёкой и полузабытой Родины, но он гут же отгонял эту напрошенную мысль и продолжал жить странной, многоликой жизнью.

Очередное задание - перебраться в Кабул и перевоплотиться в афганского дервиша - он не счёл чем-то из ряда вон выходящим. За время своих странствий по Ближнему Востоку он видел сотни таких странников, хорошо изучил их манеру поведения и образ жизни. Это было лучшее прикрытие для того, чтобы не вызывая подозрений, войти в среду фанатичных талибов, собирать о них сведения и сообщать в Центр обо всех их планах и совершаемых действиях.

И тут он был тем, кем и должен был быть - дервишем до мозга костей, для которого всё земное и суетное не представляло никакой ценности. И только одно осложнило выполнение задания: любовь к простой афганке Джаннат и глубокая привязанность к её детям. Эти чувства он никак не мог подавить в себе, и подобное не могли предвидеть даже те, кто готовил его к необычной актёрской деятельности на многоплановой сцене жизни.

Когда-то давно, ещё в годы пребывания в училище, он прочитал одну истину, запавшую ему в память, что в мире нужно быть, а не казаться. Его теперешний образ действий в корне противоречил этой памятной фразе: повсюду он только казался тем, кого видели перед собой окружающие, а кем он был на самом деле, знали очень и очень немногие.

.

Мулло Омар, верховный главнокомандующий объединёнными силами талибов пребывал в хорошем настроении. Его главный враг - Ахмадшах Масуд со своей армией был надежно заперт в Пандшерском ущелье. А помогли в этом те сведения, которые добровольно сообщил один из командиров Ахмад-шаха - Абдулло Каюм. При слове «добровольно», которое всплыло в его сознании, Мулло Омар улыбнулся. Конечно же, ни о какой добровольности и речи не шло. Именно ему пришло в голову взять в заложники семью ближайшего сподвижника Ахмадшаха и результат, как говорится, налицо. Все ходы и выходы в Пандшерском ущелье надежно перекрыты и теперь Ахмадшах, как волк в клетке, может только скалить зубы, а укусить не в состоянии. Сейчас главное - не дать ему вырваться оттуда, а всё остальное сделает время. Армия, лишённая боеприпасов и продовольствия, очень скоро превратится в сброд, в недовольную и озлобленную толпу, и тогда  никакие увещевательные речи командующего не сдержат её и не предотвратят разлада.

Правда, перебежчик Абдулло Каюм не всё сообщил, что знает. Торгуется и тянет время, полагает, что таким образом спасёт себя и свою семью. Напрасные надежды. Деться ему некуда, выложит все свои сведения и тогда отправится в потусторонний мир к архангелу Азраилу, который воздаст ему должное. И семья его будет тоже «награждена» соответствующим образом за грехи отца. Жена послужит усладой доблестным воинам, а дети украсят собой гаремы ближневосточных шейхов.

Мулло Омар довольный, в такт своим мыслям покачал головой и пробежал пальцами по крупным зёрнам чёток, сделанных из агата. Настоящий лидер благочестивого воинства должен быть твёрдым в своих решениях, кто бы ни противодействовал ему и какие бы ни сулил выгоды. Мировая общественность... Мулло Омар усмехнулся и разгладил завитки густой бороды. Свора шакалов, которые способнытолько тявкать издалека и трусливо жаться облезлыми боками к валунам. Для виду осуждают талибов, а на деле признают их военную силу и только ворчат невнятно, косятся друг на друга. Дело до смеха доходит. Россия вроде бы осуждает действия талибов, а недавно один из её политических лидеров заявил, что готовы признать талибов как законную власть в Афганистане. А то, мол, это вперёд сделают другие, и мы опоздаем... Все признают, никуда не денутся. Стоит только стереть Ахмадшаха в пыль, чтобы он не ударил в спину, и тогда военные соединения талибов пройдут через все страны Центральной Азии, как раскалённый железный шампур сквозь брусок масла. И никто не пикнет, та же Россия лихорадочно ищет лучшие решения. Что ни говори, а в ней миллионы мусульман, которые, случись что, всегда поддержит своих единоверцев.

Или взять другой случай. Он, Мулло Омар, принял решение уничтожить огромную статую Будды, это творение смрадного шайтана, которое оскверняет мусульманскую страну. Какой поднялся крик! Стали пугать мировой общественностью, экономическими санкциями, но он обратил на это внимание не больше, чем на укус издыхающего комара. И что получилось? Статую расстреляли из орудий, превратили её в груду глиняных обломков, и все сделали вид, что никто не возмущался и вроде так и должно быть. Он, Мулло Омар, показал, что миром правят сила и вера, а не пустая болтовня.

Верховный главнокомандующий удовлетворённо засопел и откинулся на узорчатые подушки. Он полулежал на груде курпачей, мягких одеял, и ждал приглашения. Штаб талибов размещался во дворце бывшего шаха Афганистана и это тоже согревало сердце повелителя правоверных. Всевышний воздаёт каждому по его заслугам. Один мечется в Пандшерском ущелье и глотает пыль, которую забрасывает в его укрытие ветер-афганец, буря, от которой никому нет спасения, а другой отдыхает в роскошных покоях и имеет все основания быть довольным жизнью.

Вскоре должен начаться большой праздник. Мулло Гиёсиддин, правая рука Мулло Омара, его советник по финансовым вопросам, решил взять себе четвертую жену. Присмотрел хорошенькую девочку, лет двенадцати из кишлака близ Кабула. Пусть женится, шариат не возбраняет это. Правда, мулло Гиёсиддин плутует, у него этих четвёртых жен был уже, наверное, не один десяток. Как только присмотрит себе хорошую курочку, так тут же произносит прежней четвёртой традиционную формулу развода - се талок, и становится обладателем всего лишь трёх жен.

Мулло Омар усмехнулся. В глубине души он не очень жаловал корыстного и сластолюбивого мулло Гиёсиддина. Один вид чего стоит: толстый, с багровым от полнокровия лицом, постоянной одышкой от чрезмерного ожирения. Но приходится мириться - Мулло Гиёсиддин обладает большими связями в арабских странах и через него осуществляется финансовая подпитка воинственных талибов.

Во дворе зарокотали бубны, надрывно загремели карнаи, запели зурны. Вошедший слуга склонился до самой земли и жестом показал, что главнокомандующего ждут все собравшиеся, и без него свадебный пир не начнётся.

Мулло Омар поднялся с одеял и,   разминая за

текшие ноги, неспешно пошёл к выходу.

Народу собралось много. Пришли все командиры воинских подразделений, знатные люди, представители духовенства. Для тех, кто попроще, достарханы были накрыты за пределами дворца. Ничего, там места много, все разместятся. В воздухе ароматно пахло пловом, синий дым струили мангалы, на которых жарились шашлыки. Проворные слуги-гуломы разносили чай, сладости, фрукты. Вина не было, как не было ни танцовщиц, ни сладкоголосых певцов. Талибы исповедовали истинную веру, не допускающую никаких излишеств. Подлинную усладу борцы с неверными и отступниками получат в раю, там их вознаградят за все лишения и воздержания на этом свете, а пока пусть довольствуются тем, что разрешает их духовный лидер. И музыку мулло Омар позволил лишь на короткое время, вроде как сигнал и началу торжества, всё-таки жених - не последний человек среди высшего состава талибского руководства.

Мулло Омар неспешно прошёл к почётному месту, специально приготовленному для него. При его появлении все собравшиеся встали и, склонив головы и скрестив руки на груди, почтительно приветствовали своего вождя. Мулло Омар сел, за ним опустился на одеяла отдувающийся жених, потом все остальные. Мулло Омар вознёс Всевышнему благодарственную молитву за победы талибов и за высшее покровительство, произнёс заключительное «О-омин», и все провели руками по лицам.

Невесты не было видно. Она находилась где-то во внутреннем дворе, и это тоже было сообразно правилам, принятым у талибов. Она сразу же должна знать своё место, и её никто не должен видеть, кроме того, в чьём полном распоряжении ей предстояло находиться.

Гости угощались, неспешно беседовали о делах, отдавали должное один другому, подчёркивая мудрость, благочестие, разумную осмотрительность в боях с отродьем шайтана - Ахмадшахом Масудом. И, конечно же, главная хвала возносилась Мулло Омару, без которого все успехи и победы были бы немыслимы.

Перебежчик Абдулло Каюм находился тут же, среди пирующих, правда, место ему отвели у самых ворот, там, где и подобает сидеть тем, кто ещё только ищет путь к истинной вере и кается в своих грехах. За ним присматривали два здоровенных талиба, заросшие бородами до самых глаз.

Темнело, жара понемногу спадала, хотя прохлады ещё не ощущалось. Земля, прокалённая дневным жаром, струила тепло к равнодушно помаргивающим звёздам. Костры, горевшие в просторном дворе, розоватыми отблесками пламени освещали лица собравшихся.

Свадьба проходила чинно, без суеты. Угощение было обильным, и все неспешно ели, демонстрируя своё воздержание.

Гости оживились, когда во дворе появился дервиш. Он опустил хурджин на землю у высокой кирпичной стены, помолился, все в эти минуты перестали есть и вытянули руки с раскрытыми ладонями перед собой, готовясь при заключительных словах провести по лицам. Дервиш заслуживал особого уважения. Он не один раз побывал в благословенной Мекке и у могилы Пророка, и его святость превосходила благочестие всех, находящихся на торжестве.Дервиш опустился на отведенное ему место и стал есть. В полумраке его загорелое до черноты лицо, обрамлённое длинной остроконечной бородой, в которой проблескивала обильная седина, казалось отлитым из бронзы. Высокий, остроконечный колпак на голове и ветхий плащ, хазормех, с множеством разноцветных заплат заметно выделяли его среди участников свадьбы/

Мулло Омар с интересом поглядывал на знаменитого странника. Говорили, что он знает наизусть весь Коран, и все толкования Священной книги, что может неделями не есть и не пить, предаваясь размышлениям о суетности и бренности этого мира. Должно быть, так оно и есть. Дервиш был равнодушен к обильным яствам на узорчатом достархане и жевал лишь кусок лепёшки, изредка запивая его чистой водой.

Мулло Омар поднял руку вверх и все замерли, ожидая его слов.

-Скажи, почтеннейший, - обратился верховный главнокомандующий к отстранённо сидящему дервишу. - Верно ли говорят, что ты можешь вертеться волчком на одном месте вдвое дольше, чем остальные дервиши. Ведь это тоже одно из свидетельств особой избранности святых  людей.

Дервиш ничего не ответил на слова Мулло Омара. Для него все были равны, в том мире духовного совершенства, в котором находился его разум, не было чинов и различий, богатств и бедности, значили лишь глубокая вера и неукоснительное исполнение всех её требований.

Он встал, вышел на середину двора и сбросил плащ, вобравший в себя пыль многих дорог, ведущих к местам поклонения всех ревнителей ислама. Расставил руки в стороны и сосредоточился. Гнусаво и еле слышно запела зурна. Дервиш стал вращаться на одном месте, сперва медленно, затем всё быстрее и быстрее. Собравшиеся, затаив дыхание следили за ним. Много святых паломников можно было видеть в Кабуле, и все они вертелись волчком, показывая сосредоточенность и замкнутость в своём мире. Но так долго вращаться не мог ни один из них, и когда дервиш, за которым они все наблюдали, широко раскрыв глаза, завершил этот священный обряд, он не упал в пыль, как все его собратья, а лишь сел на корточки и обхватил голову руками. Через какое-то   время поднялся и уверенно, не шатаясь, направился к своему месту. Все восторженно загудели, а Мулло Омар одобрительно склонил голову, отдавая должное удивительной выносливости лучшего из афганских дервишей. И никто не знал, плодом сколь долгих тренировок была достигнута такая выносливость в этом поистине головокружительном

испытании.

Гости были приучены видеть лишь то, что им полагалось, и не замечали того, чего не должны были замечать. Так вне их поля зрения остался такой эпизод: когда дервиш после долгого вращения сидел на корточках, приходя в себя, телохранитель Мулло Омара свирепый Рахимбек, не доверявший даже самому себе, поднял хурджин святого странника и деловито обшарил его. Неизвестно, что хотел отыскать там вооружённый до зубов оберегатель священной особы, но он увидел лишь то, что там  находилось: куски лепёшек, немного сладостей и фруктов, а также бережно завернутый в чистую тряпицу Коран.

Рахимбек сплюнул и бросил хурджин в пыль у забора.

Эта свадьба была не такой, как все подобные торжества на Востоке. Все говорили вполголоса, не было слышно ни шуток, ни смеха. Один за другим, с небольшими промежутками, муллы читали молитвы, причём каждый старался блеснуть своей учёностью и от того их восхваления Всевышнего длились долгое время. Талибы наложили запрет на всё, что веселило людей.

Уже заполночь гости, наевшись и отдав дань уважения дородному и почитаемому всеми жениху, по одному покидали просторный двор. Мулло Омар, зевнув, тоже отправился во внутренние покои. Дервиш по-прежнему сидел у стены, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник. На него никто не обращал внимания, зато он ничего не упускал из виду. Он заметил, как один из охранников тронул рукой Абдулло Каюма, и кивком приказал ему следовать за собой. Пленника затолкнули в пристройку во дворе и с лязгом захлопнули за ним крепкую дверь.

Дервиш поднялся, потянулся всем телом, разминая затёкшие мышцы, и вышел со двора. Неспешно брел он по пыльной дороге, озарённой лишь слабым, мерцающим светом звёзд. Пепельной россыпью они протянулись от края до края, чётко обозначая гигантский шатёр ночного неба.

Ахмад-дервиш остановился и осмотрелся по сторонам. Никого. Тишина со звоном вливалась в уши. Лишь изредка где-то взлаивали собаки, да лёгкие порывы тёплого ветерка оживляли кроны редких деревьев. Он подошёл к старой ветвистой яблоне, снял с плеча хурджин и уложил его между узловатых корней. Разделся, на нём остались лишь старая рубаха и просторные бесформенные штаны. Лёгкими, бесшумными шагами дервиш направился к дальней оконечности дворца, туда, где располагалась пристройка с пленным Абдулло Каюмом. У стены он долго прислушивался. Торопиться не следовало. Наевшись до икоты, охранники вряд ли смогут долго бодрствовать, сон обязательно сморит их.

Ахмад-дервиш размотал тонкую капроновую веревку с петлями, которая, как пояс, обхватывала его поясницу, и осмотрел её. На конце верёвки была закреплена острая трезубая «кошка». Дервиш бросил её вверх, зубья зацепились за гребень стены. Он подёргал верёвку, она закрепилась прочно. Поплевал на ладони и стал взбираться на стену. На самом верху посмотрел в глубь двора. Не доносилось ни звука. Двое охранников лежали у двери пристройки, до ушей дервиша донеслось их ровное дыхание. С гребня забора он перебрался на крышу пристройки, с неё бесшумно спустился на землю. Его зрение и слух обострились до предела. Из-за пазухи извлёк небольшой баллончик с нервнопаралитическим газом, подкрался к спящим охранникам и брызнул им в лицо. Те дёрнулись и затихли. Дервиш потянул дверной засов, отодвинул его и скользнул в глубь пристройки. С минуту, а то и больше стоял неподвижно, вглядываясь в темноту. Абдулло Каюм лежал на одеялах у стены и тоже спал. Он что-то бормотал во сне и беспокойно дёргался. Дервиш на четвереньках приблизился к нему и снова пустил в ход баллончик. Абдулло Каюм еле слышно застонал и вытянулся на постели. Дервиш достал из-за пазухи неясный пред-

мет, похожий на маленькие клещи и надел его на пальцы правой руки. Это была точная имитация змеиных зубов. Коснулся остриями ноги перебежчика и осторожно выдохнул. Яд тонкой струйкой брызнул в открытые ранки. Дело было сделано. Также осторожно ступая, вышел из пристройки, закрыл дверь на засов и снова взобрался на крышу пристройки. С неё скользнул на гребень забора, высвободил верёвку и, повиснув на руках, спрыгнул на землю. Долго сидел на корточках, прислушиваясь и приглядываясь. Ничто не внушало опасений. Добрался до яблони, оделся, перебросил хурджин через плечо и исчез, словно растворился в темноте.

Где-то через час, его можно было заметить у развалин старых домов на окраине города. Из тайника он извлёк кокосовый орех и отвернул верхнюю часть. В его руках оказался небольшой высокочастотный передатчик. Привёл его в действие и послал короткое сообщение: «Задание выполнено». В доли секунды направленный пучок радиоволн достиг спутника, который продублировал его в Центр. Немного подождал, и на слабо освященной панели прибора проступили слова: «Приказываем уходить». Дервиш уложил в тайник верёвку и змеиные зубы и, держа в руках передатчик, прислушался. Где-то раздавались голоса. Он быстро уложил передатчик в кокосовый орех, завинтил его и бросил в хурджин. Связь с Центром ему ещё могла пригодиться. Осторожно выглянул из-за разрушенной стены. Поодаль скользил луч фонаря и слышался неясный говор. По всей видимости, ночной патруль талибов обшаривал  развалины. Дальше медлить было опасно. Пригнувшись, Ахмад-дервиш скользнул в противоположную

сторону и вскоре густой мрак поглотил его.

Утром, едва зарозовела кромка небосвода, телохранитель верховного главнокомандующего Рахимбек и с ним ещё двое бородатых талибов пришли за пленником. Увидев спящих охранников, Рахимбек впал в ярость. Пинками он разбудил их и пока те, ошалевшие от тяжкого сна, приходили в себя, отворил дверь и вошёл в пристройку.

Абдулло Каюм лежал неподвижно у стены и никак не прореагировал на появление свирепого телохранителя. Нимало не церемонясь, Рахимбек и его пнул армейским ботинком в бок.

-Вставай! Мулло Омар хочет видеть тебя!

Пленник не шелохнулся. Рахимбек схватил его за руки, издал изумлённый возглас и попятился. Рука была холодной, а пленник, по всей видимости, мёртв. Абдулло Каюма вытащили наружу. Лицо eго приобрело синюшный оттенок, зубы судорожно стиснуты.

-Не уберегли! - заревел Рахимбек и с силой ударил ближайшего к нему охранника в лицо. Тот вскрикнул и упал на землю. Избивая нещадно второго караульного, телохранитель злобно рычал.

-Поспать захотелось! Я тебя, сын шайтана, своими руками удавлю!

Узнав о смерти Абдулло Каюма, Мулло Омар нахмурился.

«Как это некстати, - подумал он. - Перебежчик мог бы рассказать ещё немало интересного. Нужно было сразу пытками выбить из него все сведения».

Верховного главнокомандующего обуревали сомнения. Уж очень странной казалась гибель Абдулло Каюма. Не должно было такого случиться, по всем признакам. Не болел, ни на что не жаловался. Вечером вёл себя, как обычно, а к утру его уже нет в живых. Странная смерть, очень странная... И синее лицо...

-Пусть его осмотрит врач, - распорядился Мулло Омар. - Мы должны узнать причину, по которой так своевременно для наших врагов ушёл из жизни этот предатель.

-Немного помедлил и добавил: - Караульных повесить. Не смогли уберечь пленника на этом свете; пусть оберегают его на том.

Телохранитель Рахимбек просиял от радости. Вешать людей было его любимым занятием.

Врач, такой же бородатый, как и все талибы, с большой чалмой на голове, но с очками в тонкой золотой оправе, внимательно обследовал умершего. Закончивший в своё время Первый медицинский институт в Москве, он в душе презирал невежественных талибов, но проявлять такие эмоции было опасно, и потому врач всегда был сдержан и лаконичен. Пинцетом указывая на две крохотные ранки на ноге мертвеца, врач коротко пояснил:

-Ничего необычного в смерти пленного нет. Укус змеи. Потому синюшность лица и каталептическое напряжение мышц.

Услышав это сообщение, Мулло Омар долго размышлял. Вроде всё ясно, и всё-таки сомнения не исчезали. Оставалось сделать последний шаг, и Ахмадшах Масуд был бы уничтожен. Но перебежчик умер, и как теперь выбить Ахмадшаха из его норы. Удивительно своевременная смерть!

-Осмотрите внимательно внутреннее помещение пристройки, каждую щелочку, каждый камешек. Найдите мне эту змею.

Змею отыскать не удалось, и Мулло Омар ещё больше укрепился в мысли, что смерть Абдулло Каюма не была случайной. Странной, необъяснимой, но не случайной. Верховный главнокомандующий вызвал к себе Мулло Абдугаффора, возглавлявшего у талибов контрразведку.

-Составь список всех, кто был на свадьбе, - распорядился Мулло Омар. - Вместе потом подумаем, кто мог обратиться в змею, так вовремя ужалившую Абдулло Каюма.

Но размышлять Мулло Омару с его начальником контрразведки не пришлось. Случай, тот самый нелепый случай, который казалось бы, никак не должен произойти, но всё-таки произошёл, сыграл свою роль в судьбе Ахмада-дервиша.

Он ещё спал. Утро только-только занималось. Небо чуть побелело на востоке, и щебетание пробудившихся птиц предвещало начало нового дня. Джаннат коснулась его руки, и он сразу открыл глаза. Молодая женщина смотрела виновато.

-Отаи Мухсин, вы, наверное, будете ругаться и даже побьёте меня и своего сына...

-Что случилось? - Со сна голос дервиша прозвучал хрипло. Неясная тревога кольнула его и он сел в постели.

- Мухсин полез в ваш хурджин, чтобы достать оттуда всё, что вы принесли с базара, и нашёл там кокосовый орех. - Джаннат говорила запинаясь, она любила и боялась своего нового мужа. - Орех старый, побитый. Мальчик подумал, что это тоже подарок ему. Вышел на улицу и стал раскалывать его камнем. Оттуда какие-то проволочки полезли, стёклышки посыпались...

-О, чёрт, - дервиш, сам того не заметив, выругался по-русски. Он вскочил на ноги.

-Где орех? Где Мухсин?

-Мимо проходил патруль талибов. Они очень удивились, увидев такой орех, и забрали его вместе с мальчиком. Вы будете бить нас?

-Следовало бы... Только не вас, а себя...

Дервиш торопливо одевался.

-Огонь горит в очаге? - спросил он.

Молодая женщина, с испугом следившая за ним, торопливо качнула головой.

-Горит.

-Быстро сожги мой плащ и остальные вещи. Тебя будут спрашивать обо мне, говори, ты не знаешь меня. Дервиш и всё. Ты не знаешь, куда я ушёл и когда приду.

Она в такт его словам утвердительно кивала. Ей не трудно было выполнить его приказания, поскольку она действительно, ничего не знала о нём.

В дворе Ахмад-дервиш расшатал и вытащил из забора один сырцовый кирпич. Извлек оттуда пистолет с двумя запасными обоймами, большой пакет и нож в чехле. Побросал всё это в хурджин. Закрыл тайник и сказал молодой женщине:

-Запомни это место. Там лежат деньги. Трать их очень осторожно, понемногу, иначе навлечешь на себя беду.

-Отаи Мухсин, вы куда?- она смотрела на него испуганными глазами, по щекам молодой женщины катились слёзы.

-Вы навсегда уходите?

-Как я могу бросить тебя? - он ласково провел рукой по её волосам. - Будь осторожна ... и жди меня...

Он не хотел лишать её надежды, поскольку знал по себе, как бы тяжело ни приходилось человеку в жизни, пока в его душе теплится искорка надежды, он будет жить, и надеяться на лучшее.

Теперь, в простой одежде, с чалмой на голове, Ахмад-дервиш походил на обычного афганского дехканина, каких можно часто видеть как в самом Кабуле, так и в провинциях страны.

-Будь дома, не провожай меня.

Он обнял молодую женщину, затем забросил хурджин на плечо и плотно затворил за собой дощатую дверь.

Джаннат была покорна ему во всём. Она упала на ещё неубранную постель и беззвучно рыдала, оплакивая свою незавидную долю и такое короткое счастье, блеснувшее зарницей во мраке её беспросветной судьбы.

.

Когда военный патруль принёс начальнику контрразведки талибов странный кокосовый орех, а заодно и втолкнул в кабинет перепуганного до смерти Мухсина - сына Джаннат, Мулло Абдугаффор поначалу не понял значения странной находки. Он повертел потёртый загрязнившийся плод кокосовой пальмы в руках и принял сперва торчащие из разлома проводки за волокна ореха. Но приглядевшись увидел, что они разного цвета, кроме того из него не должны сыпаться частички кварца, минерала, который используется как усилитель частот в радиопере-

датчиках. Мулло Абдугаффор был технически образованным человеком и сразу сообразил, что к чему. «На какие только хитрости не пускаются эти проклятые френги, иностранцы», - подумал он. Рассматривая орех всё внимательнее, он сделал попытку открыть его и это удалось. Верхняя часть держалась на резьбе и когда её отвернули, взору начальника контрразведки предстал компактный прибор без всяких опознавательных знаков и названия фирмы. Стало ясно, что это снаряжение вражеского агента.

-Так, так, - произнёс Мулло Абдугаффор уже вслух и повернулся к старшему патруля. - Где ты взял эту вещицу?

Здоровенный, обросший густыми чёрными волосами, афганец кивнул головой на мальчишку.

-У него отобрали. Он колол этот орех у арыка.

-Так, так, - ещё раз пробормотал Мулло Абдугаффор и за руку подтащил к себе малолетнего Мухсина.

-Откуда у тебя этот орех?

Но мальчишку сотрясала от ужаса крупная дрожь, он заикался и не мог произнести ни слова.

Мулло Абдугаффор брезгливо оттолкнул его от себя.

-Едем к тому дому, где вы нашли этот передатчик, - бросил он повелительно старшему патруля.

Когда во двор глинобитной развалюхи, в которой жила Джаннат вместе с детьми, ввалились вооруженные до зубов талибы во главе с рослым, пышущим злобой начальником контрразведки, Джаннат обмерла. Она закрыла лицо рукавом старого выцветшего платья и опустилась на землю. Ноги не держали её. Дети прижались к матери и жалобновсхлипывали, не ожидая для себя ничего хорошего.

-Ты видела    эту штуку? - Мулло Абдугаффор Протянул кокосовый орех молодой женщине.

Она отрицательно затрясла головой.

-Никогда, джаноб1.

-А где твой мальчишка взял его?

- Там, - она дрожащей рукой указала на пристройку.

Патрульные талибы бросились туда и во мгновение ока обшарили убогую комнатенку. В ней не было ничего, кроме охапки старой соломы, прикрытой разорванным одеялом.

-Кто там жил? - продолжал допрос Мулло Абдугаффор.

-Святой человек, дервиш, - пролепетала она. - Вот оно что, - начальник контрразведки многозначительно поглядел на патрульных. Те выпрямились и поудобнее перехватили автоматы, направив на сотрясавшуюся от испуга молодую женщину. - А где он сейчас?

-Не знаю, джаноб. Я никогда не видела его. Он приходил, когда темно, и уходил ещё до света.

-Так, так, - по привычке поразмыслил вслух начальник контрразведки. Было ясно, что от этой полудикой чумазой афганки ничего путного не добьешься. Если, действительно, дервиш - вражеский aгент, то вряд ли он делился с этой убогой нищенкой какими-то своими секретами. Ему было нужно укрытие, и кроме подобной развалюхи, трудно было сыскать что-либо лучшее.

-Пошли, - Мулло Абдугаффор мотнул головой

1 Джаноб (тадж.) - господин.

патрулю в сторону проулка.

-А с этой что делать? - старший патруля ткнул стволом автомата в спину помертвелой женщины.

Начальник контрразведки окинул её презрительным взглядом. Она была такой жалкой и беззащитной, что даже в его сердце, никогда не ведавшем никаких человеческих чувств, и то шевельнулось что-то похожее на сочувствие.

-Оставь! Сама сдохнет вместе со своими сосунками! - с этими словами Мулло Абдугаффор вышел со двора. Патрульные поспешили за ним.

-Быстро на базар, - приказал талибам начальник контрразведки.- Ищите дервиша, расспрашивайте о нём всех, Притащите его ко мне живым или мёртвым.

Патрульные бегом устремились в глубь проулка.

-Лучше живым, - прикрикнул им вслед Мулло Абдугаффор.

Уже поздно вечером начальник контрразведки доложил Мулло Омару о странной находке и неудачных поисках Ахмада-дервиша. Тот словно сквозь землю провалился.

Верховный главнокомандующий долго разглядывал портативный радиопередатчик.

-Значит, дервиш? - спросил он вслух.

Мулло Абдугаффор, соглашаясь, торопливо замотал головой, но Мулло Омар не обратил на него никакого внимания. Вопрос был явно риторический и ответа не требовал.

-Значит, дервиш! - произнёс Мулло Омар ещё раз утвердительно. - Как же ты просмотрел его?

Начальник контрразведки побледнел, на его лбу выступила испарина.   Мулло Омар всегда выносил

приговоры сам и они, как правило, не оставляли никаких надежд на дальнейшее существование.

-Мы сомневались... Мы проверяли его, джаноб... Еще немного и ...

Верховный главнокомандующий ядовито усмехнулся.

-Долго же вы сомневались. А я вот сразу почувствовал, что это поддельный дервиш. Слишком уж он был умён по рассказам и держался независимо...

«А что ж ты тогда медлил?» - мелькнуло в голове начальника контрразведки, но о том, чтобы произнести подобное вслух, он не смел даже помыслить.

-Не успели, - сожалеюще чмокнул губами Мулло Омар. - Теперь мне ясно, какая змея ужалила Абдулло Каюма. И как вовремя ужалила. Скорее всего, это русский агент. Ему было приказано спасти любой ценой Ахмадшаха, и он это сделал. И как сделал! -Верховный главнокомандующий покрутил головой, точно восхищаясь подвигом Ахмада-дервиша. - Если бы у меня были такие исполнители, я бы уже сидел в Москве. Или в этом... как его... - Мулло Омар досадливо пощелкал пальцами. Он позабыл, как называется столица американцев.

-Значит так, - подвёл он итог своим размышлениям,- Ты, Абдугаффор, заслуживаешь серьёзного наказания, но отложим пока его на время.- То, что верховный главнокомандующий не произнёс привычное «Мулло Абдугаффор», уже не таило в себе ничего хорошего, и начальник контрразведки, как бы делая попытку искупить вину, преданно уставился глазами в одутловатое, надменное лицо Мулло Омара.

-Ясно, дервиш решил скрыться. В Афганистане ему это не удастся. Значит, если он американский агент, он устремится к границе с Пакистаном. Но в это я мало верю, скорее всего, это русский. Ему путь к таджикской границе. Ты пойдёшь в этом направлении, а другую группу, ту, что двинется в Пакистану, пусть возглавит мой телохранитель Рахимбек.

Поймай этого дервиша, Абдугаффор, живым поймай и притащи сюда. Только тогда твоя голова укрепится на твоей слабой шее. Иначе...

Начальник контрразведки знал, что таится за этим словом «иначе» и даже побагровел от усердия.

-Выполню, джаноб. Сделаю, - забормотал он. - Всех подниму...

Мулло Омар презрительно махнул рукой.

-Из-за какого-то полудохлого дервиша не стоит поднимать всю контрразведку. Возьми с собой пятерых, этого будет достаточно. И не медли. Дервиш налегке может далеко уйти.

-Если он двинется горами... - начал Мулло Абдугаффор, - но верховный главнокомандующий махнул рукой, останавливая его на полуслове.

-Вряд ли он станет прятаться в горах, - прикинул вслух Мулло Омар. - В афганских горах не выживают даже шакалы. Скорее всего, он пойдет предгорьями, там и преследуй его. Поспеши, жизнь твоя теперь измеряется минутами.

-Что делать с той женщиной, у которой прятался этот смрадный дервиш? - на всякий случай спросил Мулло Абдугаффор.

Верховный главнокомандующий сморщил нос и бросил вопросительный взгляд на начальника контрразведки.

-Молодая? Хороша собой?

Мулло Абдугаффор презрительно махнул рукой.

-Стара и страшна, как отродье шайтана.

-Тогда оставь её, - последовал ответ. - У тебя есть дела поважнее.

Желая хоть как-то обелить себя, начальник контрразведки этими словами сохранил жизни Джаннат и её маленьких детей.

Уже третьи сутки Ахмадшах Масуд не знал покоя. Он то опускался на стул в штабе и подолгу бесцельно рассматривал расстеленную на столе карту Афганистана, то выходил во двор и часами ходил там от ограды к ограде. Он пытался успокоить самого себя, что ничего страшного не произошло, ведь не было слышно ни выстрелов, ни разрыва гранат, ни пулемётных очередей, но тревога не проходила. Он отправил группу разведчиков проверить состояние последнего выхода из Паншерского ущелья. Ведь, если сбежавший Абдулло Каюм рассказал о нём талибам, то положение осложнится до крайности, его армия окажется в западне, будет потеряна последняя возможность выйти в тыл к талибам и отбить их. То и дело в штаб заходили ближайшие сподвижники Ахмадшаха, его заместитель Мухаммад Хаким, командиры подразделений, все смотрели сочувственно и хмуро, как будто на них лежала часть вины за то, что от разведгруппы до сих пор нет никаких вестей.

И только к исходу четвёртой ночи часовые доложили о лёгком шуме, который доносился из узкой расщелины, прорезавшей надвое скальный монолит, а потом показались и смутные фигуры. На окрик часовых они ответили условленным паролем, и вско-

ре все пятеро разведчиков предстали перед истомлённым долгим ожиданием Ахмадшахом Масудом. Исхудавшие, пыльные разведчики едва держались на ногах.

-Случилось что? - спросил Ахмадшах.

-Всё в порядке, - ответил старший группы Гулмат. - Проход свободен. Просто мы ушли дальше, чем намечали сперва. Теперь знаем точно, где сооружены пулемётные гнезда талибов, где они разместили бронетехнику и ракетные установки. Можно зайти им тыл, а потом ударить с двух сторон. Они не ожидают такого нападения.

Ахмадшах облегчённо вздохнул. Он обнял за плечи Гулмата и ласково похлопал его по спине. Ахмадшах любил этого проворного ловкого парня, который риск сочетал с продуманностью действий.

-И ещё мы узнали, - продолжал Гулмат. - Вот он узнал.- Старший группы указал на Равшана. - Он чуть не до Кабула добрался. Ему родственники сообщили, что предатель Абдулло Каюм умер. Его ужалила змея.

Ахмадшах бросил взгляд на своего заместителя Мухаммада Хакима. Обоим стало ясно, что Федеральная пограничная служба России пошла им навстречу и выполнила их просьбу. Глубоко законспирированный агент убрал перебежчика и почти наверняка раскрыл себя.

«Только бы ему удалось спастись», - подумал Ахмадшах.

-Вы просто молодцы,- сказал он разведчикам. Впервые за четверо суток на его лице появилась улыбка. - Идите, отдыхайте.

Ахмадшах Масуд остался один с Мухаммадом Хакимом.

-Это надо же, - покачал головой Мухаммад Хаким. - Абдулло Каюма ужалила змея. В самом центре Кабула.

-Я бы с удовольствием пожал руку этой змее, - отозвался Ахмадшах Масуд. - Она нас здорово выручила.

На следующую ночь он начал переброску вооруженных подразделений в тыл талибам, закрывшим основные выходы из Паншерского ущелья. Днём его бойцы прятались в глубоких промоинах, поросших камышами, и в скальных массивах, за которыми начиналось просторное плоскогорье. Основная часть войска поднялась на гребень хребта и оказалась лицом к лицу с подразделениями талибов. И едва те начали бешеную атаку, как им в спины обрушился шквальный огонь воинских частей Ахмадшаха, покинувших свои засады.

Оказавшись в кольце, талибы утратили воинственный тыл, нарушилась слитность их действий, каждый теперь опасался за свою жизнь и старался любой ценой вырваться из окружения.

Войска Ахмадшаха Масуда неудержимым потоком устремлялись в низину с хребта, высившегося над. Пандшерским ущельем, их поддерживали стремительными бросками засадные группы, и подразделения талибов таяли на глазах, как ноздреватый слежавшийся снег под лучами весеннего солнца. Вражеская угроза была ликвидирована. Талибы понесли большие потери, и лишь небольшой их части удалось унести ноги и откатиться в глубь страны. Бой, начавшийся поутру, длился сутки и завершился на рассвете.

.

Ахмадшах Масуд стоял на возвышении и смотрел, как раннее утро накатывает на горы и жёлтые, опалённые солнцем, низины. Их контуры проступали медленно, отдельными сероватыми штрихами, словно на проявляемой фотографии. Впервые за долгое время Ахмадшах почувствовал облегчение. Он дышал полной грудью и воздух, напитанный запахом сухих трав и тончайшей коричневатой пылью, казался ему ароматным и слегка пьянящим своей свежестью.

Ахмадшах думал, что теперь, когда талибы отброшены от Паншерского ущелья и прорвана стена блокады, можно снова получать «подпитку» в виде оружия, боеприпасов и прочего военного снаряжения. А значит открыто поле действия для широких стратегических манёвров уже в низинах, там, где сосредоточены основные силы противника.

Он смотрел, как разгорается розовое утро, и ещё раз с теплотой подумал о том неизвестном разведчике, который, рискуя своей жизнью, спас тысячи жизней бойцов его армии. Вряд ли им придётся встретиться когда-либо, а так хотелось пожать руку этому человеку, и не словами, слова тут невыразительны и бессильны, а просто взглядом, полным признательности, высказать ему свою благодарность и уважение. Героизм - значит не бояться врага и сражаться с ним лицом к лицу, напрягая все силы во имя великой цели. Но ещё больший героизм - действовать во вражеском окружении, не имея возможности даже на мгновение побыть самим собой, в одиночку помогать сотням, тысячам своих товарищей, которые никогда не узнают о тебе. И руководствуются в таких случаях не мыслями о возможных наградах и чинах, а чем-то большим, что не поддаётся определению громкими фразами и долгими рассуждениями, а вмещается в одно простое и ёмкое понятие - призвание.

«Где-то сейчас этот человек, - думал Ахмадшах Масуд. - И да пошлют ему все боги, которые только есть на этом свете, везение и удачу».

Ахмадшах и не подозревал, что у них с неизвестным ему разведчиком, одинаковые имена и одинаковые судьбы: быть всегда там, где жизнь висит на волоске, и где ты всего нужнее людям.

Тем временем Ахмад, сбросивший с себя обличье дервиша, неуклонно двигался в сторону афганотаджикской границы. Ему заблаговременно был определён коридор, по которому он мог перейти на сопредельную территорию, и сообщены пароли -пропуска. Но выйти в заданный квадрат, оказалось крайне нелёгким делом. Он давно уже оставил основную дорогу и достиг предгорий. Приходилось идти очень осторожно, огибать небольшие селения, чтобы их жители не могли навести талибов на его след. А в том, что за ним будет погоня, Ахмад нимало не сомневался. Он рассуждал так же, как и Мулло Омар. Противники не знают точно, чью он разведку представляет. Значит, будут посланы две поисковые группы, одна - к пакистанской границе, другая - к границе с Таджикистаном. Задача этих групп: не только отыскать путь, по которому он движется, но и опередить его, чтобы отрезать от пограничных рубежей. И потому он старался идти как можно быстрее, урезая до крайности время, которое отводил себе для отдыха. Это была своеобразная гонка преследова-

ния, в которой побеждал самый выносливый. Можно было направиться в сторону Паншерского ущелья и найти укрытие у Ахмадшаха Масуда, но разведчик знал, что войска Ахмадшаха схвачены в тесное кольцо окружения и удалось ли им разжать эти оковы, ему было неизвестно. А раз так, нужно было исключить риск - натолкнуться на отряды талибов и угодить им в руки.

Он шёл легко и быстро, внимательно осматриваясь по сторонам. Его тренированное тело легко переносило жару и холод, длительный голод и жажду. Занятия в училище были крайне суровыми, будущих разведчиков учили выживанию в самых сложных условиях. Но Ахмад хорошо знал, что в горах Афганистана выжить нельзя. Они были абсолютно мёртвыми, лишёнными всякой растительности. Лишь неистовый зной, почерневший от солнца и времени камень, языки осыпей и едкая пыль поджидали его там. И он старался идти низинами, где временами встречалась вода, а поросли диких яблонь, вишни, боярышника, хурмы и винограда давали возможность поддерживать силы. Помимо этого в пакете, который он прихватил с собой, имелись упаковки белково-витаминного концентрата, лекарственные препараты и бинты, а также стимуляторы, позволяющие снизить утомление.

Разведчика преследовали люди, не уступавшие ему ни в чём, кроме того Мулло Абдугаффора, начальника контрразведки талибов, подгоняло стремление остаться в живых. Если он не поймает сбежавшего дервиша, то заплатит за это головой. Верховный главнокомандующий слов на ветер не бросал и то, что обещал, выполнял неукоснительно.

Мулло Абдугаффор взял с собой четверых своих

сотрудников, жилистых и выносливых, и старого афганца - проводника, хорошо знавшего все тропы в горах. Правда, старик не был так проворен, как шагавшие сзади талибы, но ствол автомата, который время от времени утыкался в его спину, служил неплохим средством ускорения хода.

Как ни старался Ахмад не оставлять никаких следов на своём пути, всё-таки что-то да оставалось, и старый проводник легко обнаруживал то сдвинутый в сторону камень, то случайно обломленную ветку или примятый островок чахлой травы. И талибы шли за разведчиком слаженно и споро, неуклонно сокращая расстояние, разделявшее их. Предательскую роль играла роса. Ночью раскалённые зноем камни быстро остывали и покрывались тончайшей водяной пылью. Стоило ступить на них, и появлялся тёмный отпечаток ступни, служивший хорошим ориентиром для старого следопыта.

Уже к концу дня Ахмад, поднявшись на крутой пригорок, внимательно осмотрелся и увидел своих преследователей. Их было шесть человек. В лучах заходящего солнца отблёскивали воронёные стволы автоматов, длинные белые рубахи и штаны хорошо просматривались на фоне каменных россыпей. Талибы шли, не скрываясь. В этом тоже был психологический расчет. Они гнали его, как гонят волки оленя. Жертва должна чувствовать хищников, слышать их завывания и видеть серые тени, легко скользящие над землёй. Тогда она начнёт метаться от страха из стороны в сторону, мчаться изо всех сил, а то замирать на месте, и тогда её силы начнут катастрофически убывать. А там недалек тот вожделенный миг, когда острые клыки хищников вонзятся в горло без-

защитной жертвы, и запах горячей крови пьяняще ударит в раздувающиеся от нетерпения ноздри.

Ахмад понял, что боя избежать не удастся. Как он ни был скор и вынослив, талибы оказались выносливее и быстрее его. Их неприхотливость и быстрота реакции и прежде изумляли разведчика. Нормативы, принятые в Советской Армии по разборке и сборке автоматов, точности поражения целей из стрелкового оружия, бега по пересечённой местности, пеших походов на дальние расстояния, перекрывались ими шутя. Они выросли в суровых условиях, и преодоление подчас неимоверных трудностей было их образом жизни.

Ахмад не любил убивать. Он не признавал охоты и при виде джейранов, которых пограничники преследовали на машинах и расстреливали из пулемётов, его сердце сжималось от боли и жалости. Тем более он не любил убивать людей, даже врагов, и когда приходилось идти на это, его профессия требовала и подобного, то нужно было преодолеть внутреннее сопротивление и убедить себя в том, что это необходимо, что другого выхода просто нет. По просьбе Ахмадшаха Масуда он ликвидировал перебежчика Абдулло Каюма, и теперь ощущал в душе горький осадок. Абдулло Каюм не был предателем по своей сути, талибы превратили его семью в заложников, сыграли на человеческих чувствах ближайшего сподвижника Ахмадшаха. Абдулло Каюм походил на птицу, попавшую в силки. Она отчаянно бьётся, пытается вырваться на волю и запутывается всё сильнее и сильнее в прочных и тонких нитях.

Шестеро преследователей - это много, тем более, что, и это следует учесть, среди них есть люди, хорошо владеющие оружием и не боящиеся рукопашной схватки. У них большой, многолетний опыт ведения войн, а это посерьёзнее, чем навыки, полученные в тренировках.

Схватка неизбежна, и осознание этого заставляло разведчика морщиться, как от сильной зубной боли.

Он не любил убивать, и его поражало, что есть люди, которые испытывают удовлетворение от уничтожения себе подобных. В училище будущих разведчиков обучали наносить сокрушительные удары сперва по чучелам и макетам, а затем и драться всерьез с живыми людьми. Это была не только своеобразная проверка бойцовского мастерства будущих глубинных разведчиков, но и экзамен на их психологическую стойкость. Они должны были выполнять самые сложные задания, подчас связанные с пролитием крови, и при этом не испытывать никаких угрызений совести.

В училище привозили смертников, приговорённых к высшей мере наказания за тяжкие преступления. Их выталкивали на арену, огороженную со всех сторон высокой металлической оградой, и курсант должен был убить своего противника в равном поединке голыми руками. Обязательно убить, иного не допускалось.

Смертники сопротивлялись отчаянно и бывали случаи, когда одолевали будущих разведчиков.

Ахмад до сих пор помнит тот поединок. Он вышел на арену в тренировочном костюме, ощущая лёгкий озноб во всём теле. Мышцы трепетали и подёргивались, волнение никак не давало сосредоточиться. Против него выпустили преступника, убившего семью из трёх человек с целью ограбления.Кроме того он изнасиловал малолетнюю девочку и задушил её. Ему нечего было терять, и он приготовился защищать свою жизнь любой ценой. Ахмаду предстояло то же самое, плюс крайняя необходимость обязательно победить и убить подонка, который сам себя поставил вне общего.

Противник был высокого роста, с длинными руками, широкоплечий, слегка сутулый. Его лицо заросло густой чёрной щетиной, и было трудно определить его возраст и национальность. Запавшие глаза смотрели пристально и злобно, губы подёргивались от нервного тика. Ему была обещана, в случае, если он выстоит, замена расстрела на пожизненное заключение. Ахмад знал, что смертников в любом случае лишали жизни, а такие обещания давались для того, чтобы побудить их драться отчаянно, в полную силу.

Разведчик уступал своему сопернику в росте и весе, и тот решил сразу же воспользоваться этим преимуществом. Он бросился на Ахмада, намереваясь сбить его своей массой и задушить. Ахмад успел уклониться и ударил противника кулаком чуть пониже затылка. Обычно в таких случаях человек теряет равновесие и падает, но тот устоял и, повернувшись, с рёвом бросился на разведчика.

Они дрались отчаянно. Приёмы восточных единоборств, которыми Ахмад владел в совершенстве, сперва не достигали цели. Насильник отбивался руками и ногами, метался по арене, прыгал на разведчика, и не обращал внимания на болезненные удары, которые обрушивались на него. Исступление и ярость сделали его нечувствительным к боли.

Ахмаду приходилось нелегко. Костистый кулак

насильника угодил ему прямо в лицо. Кровь сочилась из рассеченной брови и заливала глаз, дыхание сбилось, но, даже в эти минуты он не собирался убивать противника. Если тот заслужил смерти, пусть это сделают другие, так, как это определено законом, сам же Ахмад постарается лишить его сознания, сбить на землю, а там будь что будет. И когда противник бросился на него и попытался нанести ногой удар в живот, Ахмад поймал его ногу, рывком развернул убийцу в сторону и ударил левой рукой крюком в подбородок. Тот зашатался и потерял ориентиры. Последовал ещё один удар, теперь уже сцепленными руками по затылку, и насильник упал на песок, покрывавший пол арены. Разведчик бросился на него, обхватил голову руками и рванул её на себя и в сторону. В таких случаях ломаются шейные позвонки, и наступает мгновенная смерть. Но Ахмад лишь сымитировал силу этого приёма, на самом деле он пережал противнику сонную артерию и тот отключился.

На разборе поединка инструктор по рукопашному бою заметил, что бой был проведён, в общем-то, грамотно, но приём был проведён не до конца и убийца остался в живых.

- В следующий раз, Самиев, нужно действовать более чётко и решительно, - заметил инструктор.

И вот этот следующий раз наступил, причём Ахмаду предстояло драться сразу с шестью врагами, и уже не имитировать их убийства, а действовать всерьёз, в противном случае будет убит он сам и хорошо, если сразу. Он не сомневался, что отдан приказ захватить его живым, и решил ни в коем случае не допустить подобного. Для этого следовало придумать что-то такое, что изменило бы расстановку сил и обернуло ситуацию в его пользу. Решение пришло мгновенно, и он стал оглядываться по сторонам, оценивая местность и подыскивая для себя надёжное укрытие, которое позволило бы пропустить талибов вперёд, а потом напасть на них и навязать тот бой, который обернул бы преимущество преследователей в их слабость.

Узкая тропинка вилась между крупными скальными обломками. Ахмад миновал их и вышел на открытое пространство. По бокам теснились кусты шиповника, перевитые лозами дикого винограда. Налитые соком кисти свисали с них, но разведчику было не до этого плодово-ягодного великолепия. Чуть поодаль лежал большой камень и Ахмад укрылся за ним. Предчувствие скорой схватки переполняло его, мышцы подрагивали от возбуждения, все тело налилось звонкой силой, той силой, которая делает человека похожим на сжатую до предела пружину. Оставалось только ждать.

Послышались негромкие голоса и преследователи вышли на поляну. Они осматривались по сторонам, но не были так собранны, как разведчик, численное преимущество усыпляло насторожённость, делало их беспечными. Они были уверены в себе и считали притаившегося разведчика жертвой, которая бежит от них, не помышляя о сопротивлении. Так хищники, участвующие в гоне, от сознания беззащитности оленя опьяняются предчувствием скорой расправы. Им не верится, что он может остановиться и, устремив на них острые рога, перейти в нападение, отчаянно защищая свою жизнь.

Проводник осматривал поляну, прошёл взад и вперед, потрогал рукой кусты, склонился над тропинкой, засыпанной мелкой щебёнкой.

-Ну,- Мулло Абдугаффор ткнул старика в бок дулом пистолета.

-Я не вижу никаких следов, - сказал проводник, внимательным взглядом обшаривая открытое пространство.

-Смотри хорошо, старый ишак,- обругал проводника худощавый, низкорослый талиб.

Старик незаметно вздохнул. Он помогал преследовать неизвестного человека и втайне сочувствовал ему. Грубость талибов, их бесцеремонность, откровенная похвальба силой надоели ему и вызывали возмущение. Раз они впятером гонятся за одним человеком, значит, боятся его и значит тот вовсе не плохой человек. Проводник мысленно желал ему успеха. Он уже понял, что преследуемый затаился где-то поблизости, но тянул время, давая ему возможность хорошенько укрыться.

- Никаких следов нет, - ещё раз повторил старик.

- Что это значит? - хмуро спросил Мулло Абдугаффор. - Он что, превратился в птицу и улетел?

Талибы обступили старика. Это было именно то, чего   так хотел затаившийся за камнем разведчик.. Они не могли стрелять в него, для этого нужно было разбежаться в стороны и он не дал им такой возможности.

Ахмад выскочил из своего укрыться и первыми же выстрелами сбил с ног двух талибов. Оставшиеся в живых оцепенели от неожиданности. Они судорожно сдёргивали автоматы с плеч, но следовало ещё снять их с предохранителей. Терялись драгоценные мгновения, и это было на руку разведчику. Он прыг-

нул в строну, и очередным выстрелом уложил третьего талиба. Автоматная очередь распорола воздух, пули выбили из камней искры, одна срикошетила и с противным воем улетела в сторону. Но Ахмада уже не было на том месте. Он бросился к стрелявшему, сверкнуло лезвие ножа, и последний из подручных Мулло Абдугаффора, царапая горло, пробитое острой сталью, повалился на землю.

Мулло Абдугаффор пришёл в себя и начал действовать. Он схватил проводника за плечи, развернул его спиной к себе и укрылся за ним. Он был ростом выше проводника и вынужден был присесть, чтобы не служить явной мишенью. Ствол его пистолета устремился в сторону разведчика.

Ахмад стоял на широко расставленных ногах и быстро перемещался то вправо, то влево, как боксёр, который уклоняется, таким образом, от ударов соперника.

Выстрел... Мулло Абдугаффор промахнулся. Ещё один и снова промах.

Мулло Абдугаффор перехватил горло старика, лицо того побагровело, из глаз лились слёзы.

Ахмад не стал дожидаться третьего выстрела. Он прыгнул в сторону, кульбитом перекатился через голову и оказался сбоку от начальника контрразведки талибов. Выстрел разведчика был точнее. Мулло Абдугаффор, хватая воздух широко раскрытым ртом, медленно оседал на подгибающихся ногах. Старик вырвался из его захвата, и последний талиб грузно повалился на тропинку.

Разведчик поднялся и машинально рукой сбил пыль с одежды.

Проводник испуганно смотрел на него широко раскрытыми глазами.

-Не убивай меня, - сипло проговорил он.

Ахмад пожал плечами. Возбуждение от недавнего боя ещё не оставило его, он дышал прерывисто и ощущал дрожь во всём теле. Пот струйками стекал по щекам и он, досадливо морщась, вытирал его ладонью.

-Зачем мне тебя убивать? - наконец смог ответить от. - Ты мне не сделал ничего плохого...

Ахмад осмотрелся по сторонам. Больше опасаться было некого. Но осторожность, ставшая его второй натурой, подсказывала необходимость скрыть следы. Метрах в двадцати с правой стороны виднелся провал. Он схватил одного из убитых талибов, подтащил его к провалу и сбросил вниз. Старый проводник поспешил помочь разведчику.

Вскоре всё было кончено и ничто не напоминало на этом месте, что ещё недавно тут гремели выстрелы, и шла отчаянная борьба за право остаться кому-то в живых.

Ахмад устало опустился на большой плоский камень и жестом пригласил старика сесть рядом. Тот последовал его примеру.

В горах царила звенящая тишина. Не чувствовалось даже легкого дуновения ветерка. Солнце, поднявшееся довольно высоко, ощутимо пригревало, обещая спокойный и знойный день.

Ахмад встал, пощёл к своему недавнему укрытию и принёс оттуда хурджин. Устроился на прежнем месте, извлёк из хурджина пластиковую бутыль с водой и сделал несколько глотков. Протянул бутыль проводнику, и тот тоже напился.

Они сидели рядом и рассматривали один другого.

-Ты кто? - осторожно спросил старик.

Разведчик шевельнул бровями. Он и сам уже толком не знал, кто он такой на самом деле, но проводник не нуждался в его ответе.

- Ты - хороший человек, - сказал он убеждённо. - А те были плохие люди. Столько горя и несчастий принесли они на нашу землю. Ты правильно делаешь, что убиваешь их.

Ахмад снова неопределённо шевельнул бровями. Он подумал, что слова старого афганца были самой  высокой оценкой его деятельности на этой древней, многострадальной земле и, пожалуй, самым искренним отпущением грехов.

-Тебе надо уходить? - снова осведомился проводник.

Ахмад утвердительно склонил голову.

-Иду к границе. Мне нужно туда, где развалины старой крепости.

-Тогда иди вот так. Обойди вон те скалы и держи на закат солнца. Так короче.

Разведчик помедлил, потом достал из хурджина имевшиеся съестные запасы, разложил их на камне и предложил старику разделить с ним, то ли завтрак, то ли обед, он и сам не знал, что это было. Ему казалось, что с момента его ухода из Кабула прошлая целая вечность, хотя прожито было всего несколько дней.

Они неспешно поели, запили водой из бутыли. Ахмад разделил оставшуюся еду на две равные части и протянул одну из них старику. Тот с благодарностью принял.

-Ну, я пошёл, - сказал Ахмад.

Они встали и неожиданно для самих себя обнялись и похлопали друг друга по спинам. Разведчик отцепил от пояса нож в металлических ножнах, которым только что оборонял свою жизнь, и протянул проводнику.

-Это тебе. Подарок. Вспоминай меня.

Старик вытащил нож из ножен, осмотрел его и прищелкнул языком, выражая своё восхищение.

Отвязал свой нож и подал его Ахмаду со словами:

-Зачем говоришь - вспоминай меня? Мы ещё увидимся.

-Почему ты так думаешь? - удивился Ахмад.

-Эти всё равно уйдут, - старик мотнул головой в сторону провала, куда они сбросили тела убитых талибов. - Сейчас сила на их стороне, но это будет недолго. У нас говорят: солнце не закроешь полой халата, оно всё равно будет светить. И когда они уйдут, придут другие, хорошие люди, помогать нам. И ты придёшь.

Ахмад засмеялся.

-Ну, если так, то я согласен.

Они тепло распрощались друг с другом, и Ахмад зашагал по извилистой тропе. Он уходил всё дальше от той поляны, где только что вырвал в смертельном поединке право жить и действовать, и недавнее волнение улеглось в его груди.

.

Он уже поднялся довольно высоко по крутому склону, остановился и оглянулся. День разгорался, жаркий летний день. В лучах яркого солнца чётко обрисовывались горные хребты и скальные массивы, которые, точно бараны в отаре, тесно жались друг к другу.

И к Ахмаду Самиеву пришла уверенность, что он обязательно вернётся сюда. Он даже не брался предугадать - когда, в каком качестве и в какой роли? Но должен вернуться обязательно. Тут ждала его женщина, впервые пробудившая в нём чувство глубокой привязанности к ней и её детям. Может быть, она для кого-то была невидной и не стоящей внимания, но он смотрел на неё влюблёнными глазами, и она казалась ему самой прекрасной в мире. Тут он в полной мере узнал, чего он может и чего стоит, имеет ли право называться настоящим мужчиной. И в такие места обязательно возвращаются.

Он повёл плечами, словно сбрасывая с них невидимую давящую тяжесть, ещё раз посмотрел на горы, на жёлтое марево зноя, затягивающее окрестности, повернулся и пошёл скорее.

До границы оставался день пути.

Повесть

.

.

Кабульский базар просыпается рано. Едва побелела кромка небосвода в той стороне, откуда вскоре должно появиться благословенное светило, согревающее теплом всю землю, как пронзительный голос муэдзина призывает правоверных к утреннему намазу. И воздав хвалу Всевышнему за те блага, которыми он одаривает своих верных сынов и почитателей, и испросив у него милостей на день грядущий, владельцы лавок, ремесленники и бедный люд, живущий случайными заработками и подаяниями, погружаются в водоворот привычных обязанностей и забот.

Гремят замки и откидываются ставни, закрывающие прилавки, товары попривлекательнее раскладываются так, чтобы сразу бросались в глаза серьёзным покупателям. Распахиваются двери, ведущие в дуканы (торговые лавки), и их хозяева, раздувая для солидности щёки, ещё раз окидывают придирчивым взором: всё ли в порядке в их владениях и устроит ли обилие товаров придирчивых потребителей? А товаров великое множество, начиная от простых изделий местных мастеров, потребных в каждодневном хозяйстве, и кончая импортной видео- и радио техникой. Слепят глаза радужные ткани, яства привычные или изысканные сами просятся в рот, от одежды, способной украсить султана и пригодной для крестьянина, едва сводящего концы с концами, ломятся полки.

День разгорается. Небо заметно розовеет, контуры коричневых от загара гор начинают четко просматриваться в отдалении, и базар сразу взрывается, точно от действия тротиловой шашки. Звучат голоса зазывал, в рядах, где торгуют зеленью, овощами и лепёшками, слышится перебранка покупателей с торговцами, суть которой одна - продать подороже и купить подешевле. В эту какофонию звуков вплетается перестук молотков в мастерских ремесленников, надрывно кричат ослы, словно жалуясь на что-то, разносчики предлагают немудрёные товары, стремясь получить хоть какую-то прибыль.

Солнце, вытянутое из-за горизонта серебряной нитью голоса муэдзина, сразу же обрушивает на этой нескончаемый людской муравейник, потоки золотых лучей. Летом в Кабуле нет плавного перехода от утра к долгому дню. Сразу же становится жарко, лица начинают лосниться от пота, а губы сохнут и белеют от жажды. И тогда те, для кого базар стал домом, укладом жизни и судьбой, всё чаще подзывают к себе разносчиков, продающих всевозможные напитки и простую воду, благословенный дар Создателя всего сущего на земле.

Пыль, поднятая ногами тысяч людей, сгрудившихся в этой части города, плотным жёлтым облаком нависает над лавками, торговыми рядами, лепёшечными и мастерскими умельцев на все руки. Едкий дым от мангалов, на которых жарятся шашлыки, готовятся плов и шурпа, перехватывает дыхание и заставляет слезиться глаза. Непривычный человек в этой сутолоке не выдержит и часа, начинает кружиться голова, першит в горле, он слепнет и глохнет. Нужно обретаться тут сызмальства, тогда все неудобства отходят на второй план, их просто не замечают те, кто занят великим и старым, как этот подлунный мир делом - торговлей.

И всё-таки кабульский базар уже не тот. Товары ярки и многоцветны, но подлинно дорогих нет. Не гремит музыка в тех дуканах, которые торгуют радиоприёмниками и телевизорами, хотя прежде они оглушали всех, кому доводилось проходить мимо. Хозяева этих лавок строги и молчаливы, держатся скромно, с покупателями переговариваются шёпотом. Среди людей, толпящихся у прилавков, не видно иностранцев, а ведь когда-то они были самой желанной добычей для изворотливых торгашей. Туристов из Германии, Англии и той же Америки, обвешанных фотоаппаратами, буквально силой затаскивали в тесные помещения, набитые всякой всячиной. Таким можно было за хорошие деньги всучить какую-нибудь безделицу, вроде того же помятого медного кувшина, и поклясться, что этой вещи не меньше трёх тысяч лет. И верили, и покупали, и уходили счастливые, провожаемые насмешливыми взглядами видавших виды кабульцев.

Базар оскудел с той поры, как хозяевами древней афганской земли стали талибы, религиозные фанатики, строго блюдущие чистоту нравов и верность законам шариата. Музыка запрещена, не разрешается никаких увеселений, никаких бритых лиц, громкого смеха и прочих вольностей, которые почерпнуты у проклятых френги, европейцев. Настоящий житель Востока должен молиться и воевать, отстаивая чистоту веры. Правда, среди талибов кого только нет: и арабы, и индийцы, пуштуны и узбеки, есть прибалты, русские и украинцы. Немало чеченцев, их то торговцы и опасаются больше всех. Такому воину ничего не стоит войти в лавку, забрать понравившийся товар, а заодно и выручку, скопившуюся с утра, и молча идти дальше. Как не отдать и как возразишь, когда на плече висит автомат, один вид которого красноречивее всех слов? Потому и утратил базар своё прежнее великолепие, ибо, где насилие и грабёж, там нет места простоте общения, уходят радушие и открытость, и приходят им на смену подозрительность и осторожность.

Вот уже показался патруль из пяти талибов. Одеты в длинные белые рубахи, свисающие ниже колен, широкие белые шаровары, на головы намотаны тюрбаны из цветной бязи. Остаётся только удивляться, как такую тяжесть выдерживают шеи. Длинные бороды и усы, длинные волосы, сальными прядями, выбивающиеся из-под чалмы. Прищуренными глазами талибы обводят длинные ряды с товарами, толпы покупателей и продавцов, и горе тому, кого они заподозрят в ереси или несоблюдении законов шариата. С такими разговор короткий, уводят, уткнув в спину автомат, и больше вольнодумца никто не увидит.

Недобрая пора пришла на землю многострадального Афганистана!

Между тем базар раскалялся, как чугунный котёл на жарком пламени очага. Становилось всё многолюднее, чтобы протиснуться между рядами, нужно было обладать или исполинской силой или змеиной гибкостью.

Свои привычные места заняли нищие. Они выставляли напоказ обрубки конечностей, слепые гнусаво жаловались на тьму, в которую погрузился их разум, и все упрашивали прихожих не скупиться, ибо щедрость в этом мире подразумевает бесконечные блага в мире ином.

.

И появился дервиш, вечный странник, избравший себе участь горячего приверженца Всевышнего. О его святости говорили худоба, длинные волосы, борода и усы, никогда не знавшие ножниц, Сквозь прорехи в одежде просвечивало коричневое те л о, прокалённое неистовым солнцем Азии во время бесконечных скитаний. Загорелым до черноты было и лицо, и зелёные глаза казались странно светлыми. Ветхий халат, наброшенный на сутулые плечи, пестрел множеством разноцветных заплат, остроконечный колпак укрывал голову от дневного жара. Удивительный была и обувь, подошвы вырезаны из толстого автомобильного протектора, а верх скроен от мохнатой бараньей шкуры.

Ахмад-дервиш звали странника на Кабульском базаре. Никто не знал, сколько ему лет, но по виду можно было дать сорок, а можно и все шестьдесят. Никто не знал, откуда он появился. Знатоки утверждали, что его видели их отцы и деды, а с той поры минуло немало десятилетий. Дервиш ни с кем не общался, ни с кем не откровенничал и не имел друзей. Иногда он исчезал на короткое время, и говорили, что каждый год он совершает хадж, чтобы поклоняться святым местам в благословенный Мекке и лицезреть могилу Пророка, и благочестивость Ахмада-дервиша возрастала от этого год от года.

Редко кто выдерживал пристальный взгляд дервиша, настолько он был сумрачным и пронзительным. Каждый, кому приходилось встречаться с ним глазами, торопливо опускали голову и принимались перебрасывать зернышки чёток, восхваляя Всевышнего и испрашивая его милостей, а то и каясь в грехах, продиктованных корыстью.

Дервиш неторопливо брёл мимо торговых рядов и все расступались, давая ему дорогу. В одной руке он держал длинный посох, отполированный за годы кружений по просторам мусульманских стран до зеркального блеска, а другой протягивал торговцам и встречным кашкуль - половинку кокосового ореха, служившую ему чашей для сбора подаяний. При этом он гнусаво тянул суры из священного для каждого верующего Корана, и редко кто отказывал Ахмаду-дервишу в милостыне. Бросали в кашкуль мелкие монеты, куски лепешек и жареной баранины, сыпали горсти кишмиша, сушеного урюка или зёрнышки фисташек. Через левое плечо странника был перекинут хурджин, скроенный из грубой шерстяной ткани. В его половины он сбрасывал подаяния, когда кашкуль заполнялся доверху.

У дервиша просили благословения, и он никому не отказывал в этом, случалось, спрашивали совета и его слова свидетельствовали об уме и проницательности. По ходу он разрешал споры, улаживал ссоры, мирил давних недоброжелателей, и такова была сила его обаяния, что никто никогда не возражал ему или осмеливался не последовать его наставлениям. Словом, он был моральной опорой всем, чья жизнь протекала с утра до вечера в этом шумном вареве страстей, помыслов и желаний, которое именовалось Кабульским базаром.

И даже талибы, считавшие себя столпами истинной веры, и те признавали превосходство Ахмада-дервиша и время от времени обращались к нему с просьбой истолковать то или иное место из священной Книги, и с почтением внимали его откровениям.

Вот и теперь Ахмад-дервиш приближался к лавке,

где торговали рисом. Продавец, толстый, тепло одетый, несмотря на летнюю пору, свирепо бранился с покупателем, который обвинял его  в нечестности.

- В чёрный день я заглянул в твою лавку, - кипятился пожилой сухощавый узбек, сдвигая на затылок засаленную тюбетейку.- Я по виду могу определить, что тут не хватает доброй пригоршни риса.

- Это точнейшие весы, - визгливо перебивал его владелец лавки.- Их называют электронными. - И он назидательно поднял палец вверх. - И хотя их привезли из страны нечестивых французов, вернее их ещё не было в мире. Муха пролетает над чашами и они тут же показывают: с какой силой давит на них воздух.

- Это у тебя воздух вместо совести, - выкрикивал узбек и обводил глазами собравшихся, призывая их принять его сторону в горячем споре. - Я всю жизнь покупаю рис, и по одному виду могу сказать - сколько зёрнышек лежит на весах.

- Твой разум величиной с зернышко риса, - тоже не совсем по делу упорствовал толстый торговец, вытирая рукавом халата лоснящееся от пота лицо. - Бери свои жалкие деньги и ступай в другую лавку, там ты убедишься, какою честного человека зря обидел.

Неизвестно, сколько времени продолжалась бы их жаркая перебранка, но показавшийся вдалеке Ахмад-дервиш привлёк их внимание. Он постукивал посохом по окаменевшей земле и громко тянул: -Я-ху-у, я-ха-к! ( О, Всеблагой Создатель, услышь молящих тебя...)

- Сейчас увидишь, кто из нас прав! - обрадовался толстый торговец.

«Увидим! - запальчиво согласился покупатель и

от избытка негодования ударил себя кулаком в ребристую грудь.

-Почтенный Ахмад-дервиш, этот человек обвиняет меня...

-В нечестности, - договорил дервиш, взмахом руки останавливая багрового от натуги владельца лавки.

-Мои весы самые точные в мире, - завизжал торговец, воспользовавшись секундной паузой.

-А я утверждаю, ты - жулик! - узбек снова ударил себя кулаком в грудь так, что раздался гул, похожий на звук небольшого барабана.

-Кто из них прав, почтенный хаджи? - обратился к дервишу кто-то из толпы. Сбежавшиеся покупатели и продавцы сгрудились вокруг спорщиков, духота и без того ощутимая в рядах, стала просто невыносимой.

Ахмад-дервиш слегка прищурил свои яркие зелёные глаза и обвёл ими владельца лавки и пожилого узбека. Те, словно по команде, разом смолкли.

-Ты, - дервиш указал пальцем на разгорячённого узбека. - Высыпь на чашу весов рис, который купил. А ты, - на этот раз палец странника коснулся груди владельца лавки, - положи на другую чашу деньги, которые дал тебе этот почтенный покупатель.

Оба спорщика тотчас же выполнили требуемое. Чаша с рисом спустилась вниз. Собравшиеся разочарованно зашумели. «Разве так узнаешь...», «конечно, вес разный...», «А мы-то думали...»

Ахмад-дервиш поднял руку вверх, требуя тишины. Он провёл ладонями по худому, обрамлённому жёсткой бородой лицу и протянул молитву: «О, ты, кого мы называем мудрейшим и всеблагим, помоги

установить истину. Прояви своё величие и не откажи нам в выполнении просьбы».

Затем дервиш устремил немигающий взгляд на чаши весов. И, о чудо! Сперва чаши выровнялись, а затем чаша с монетами стала опускаться. Стрелка весов замерла на цифре - 150.

- Всё ясно, - сказал дервиш. - Ты, торговец, обманул почтенного покупателя, если пользоваться европейскими мерами, ровно на сто пятьдесят граммов. . Доложи ему недостающее количество и позови мастера, чтобы он правильно отрегулировал твои весы.

- Они точные! - запальчиво выкрикнул владелец лавки.

- Они были точными, - спокойно возразил Ахмад-дервиш. - Но две недели назад ты попросил мастера Салима слегка поправить их. И это слегка составляет ровно сто пятьдесят граммов.

Толпа разразилась восторженными криками, а торговец пристыжено опустил голову. Лицо пожилого узбека расплылось в улыбке, и он победно оглядел собравшихся.

-Я беру с вас плату за своё посредничество, - сказал спокойно дервиш.- С тебя, купец, две пригоршни риса, а с тебя, почтенный покупатель, одну медную монету.

Владелец лавки ссыпал в кашкуль горку сероватого риса, а узбек порылся за пазухой и протянул Ахмаду-дервишу почерневшую от времени монету. Дервиш сжал её в ладони и обратился к восторженно глядевшим на него зрителям.

-Если моё решение было правильным, то эта монета подтвердит его.

Дервиш разжал кулак, и все увидели лежащую на ею ладони золотую монету. Она блестела в лучах жаркого солнца, и зрители онемели от изумления. Первым пришёл в себя владелец лавки,

-Я потерял вчера тут эту монету, а ты подобрал её. Я заявлял об этом старейшине нашего базара. Отдай! - И он схватил дервиша за рукав, но тот успел опять сжать кулак.

- Если ты говоришь неправду, - снова спокойно проговорил дервиш, - то эта монета утратит свою стоимость и станет цветом похожа на твою совесть.

Ахмад-дервиш разжал кулак. На его ладони лежала прежняя медная монета, тусклая, с заметной прозеленью.

-Возьми её, почтенный Нурали, - сказал дервиш насмешливо. Владелец лавки попятился от него, невнятно бормоча проклятия.

Зрители вплотную обступили дервиша, наслаждаясь необычным зрелищем.

- Но если эта монета не была потеряна, и дана мне от чистого сердца, пусть она отразит щедрость души бескорыстного человека.

И вновь на сухой ладони дервиша заблестела золотая монета.

Толпа зашумела. Зеваки цокали языками, толкали друг друга, и громко восторгались необыкновенным умением святого странника.

Дервиш внимательно оглядел собравшихся.

-Иди сюда, - поманил он крючковатым пальцем чумазого оборванного подростка. - Ты остался без родителей, и тебя растит сестра матери, которой и без того приходится нелегко с пятью детьми. Отдай ей эту монету, и пусть она поможет вам выбиться из нужды.

И снова дервиш пошёл к дальней оконечности базара, сопровождаемый взглядами, в которых светились

восторг и удивление.

Весть о совершённом им чуде и удивительной щедрости облетела этот людской муравейник, и слава Ахмада-дервиша заметно приумножилась. Но он был спокоен и отрешён, как всегда, от базарной суеты. Он брёл, опираясь на длинный посох, и густые толпы собравшихся на базаре тысяч людей расступались перед ним и прикладывали руки к сердцу в знак глубокого уважения.

В этот день Ахмада-дервиша, как всегда, видели в разных концах города. Иные уверяли, что он способен одновременно появляться в нескольких местах, и все верили этому, и никто не сомневался, поскольку человек, живущий в возвышенном и чистом мире, способен на самые невероятные поступки.

-Я-ху - у, я ха - ак,- громко пел дервиш, и его пронзительный голос перекрывал рёв автомобильных моторов и резкие сигналы спешащих водителей.

Днём дервиша можно было встретить и на центральных улицах и на окраинах, где селятся бедняки и нищие, но к вечеру, когда солнце зависало над грядой дальних гор, словно примеряясь, как ему удобнее скользнуть за горизонт, Ахмад-дервиш неспешно брёл к развалинам древней мечети, которую разрушила случайно попавшая в неё ракета. Дервиш уверял, что по святости с этим местом не сравнится никакое другое в Кабуле, ибо тут сперва, в незапамятные времена был похоронен один из ближайших сподвижников Пророка, да будет благословенно его имя во все прошлые и будущие дни, и лишь потом над местом его последнего успокоения возвели мечеть.

Дервиш сидел возле развалин на ветхой подстилке и, отрешившись от всего земного, творил вечерний

намаз. Он молился долго, до самой темноты, и проходившие мимо из штаба и своих воинских подразделений высокопоставленные талибы одобрительно смотрели на правоверного странника, образ жизни которого был достоин подражания. Никому другому тут находиться не позволялось, это была территория командных пунктов талибов, но для Ахмада-дервиша делалось исключение.

Тут проходил сам Мулло Омар, верховный командующий вооружёнными силами талибов, каждое слово которого воспринималось как закон. Он не любил душных помещений, в штабе решались лишь текущие дела, а предстоящие военные действия и самые секретные планы обсуждались им со своими приближенными вот так, во время неспешной прогулки по вечереющему городу. В этом был свой резон. Мулло Омар не доверял стенам тех зданий, где когда-то размещались проклятые американцы, да пожрёт их живыми самый смрадный из шайтанов. Не зря в народе говорят: в стене есть мышь, а у мыши есть уши. Американцы - мастера ставить всякие подслушивающие устройства, которые ничем не обнаружить. И лучше оборониться от них своим отсутствием в тех комнатах, которые внушают сомнение, и вести разговоры на воле, глядя, как ласточки чертят свои линии в небе, наливающемся чернотой близкой ночи.

Вечер ещё долго сопротивлялся тьме, но всему своя пора, в небе одна за другой зажигались звезды, и скоро их причудливые узоры заполнили бархатный свод, выгнувшийся над головами и тех, кто отстаивал истинную веру, и тех, кто неразумно сопротивлялся ей, не желая понять суетности своих дел, помыслов и устремлений.

В этот вечер Мулло Омар был особенно разражён. Оплот оппозиции - Ахмадшах Масуд укрылся в Пандшерском ущелье, где ему были известны каждая тропинка и каждый камень, и выбить его оттуда было просто невозможно. А до тех пор, пока он не будет стёрт с лица земли, говорить о полной победе в Афганистане не приходилось. Талибы располагали мощной бронетехникой, современным вооружением, их ряды подпирали подразделения регулярной пакистанской армии и опытные офицеры, но Ахмадшах по-прежнему оставался неуязвимым. Мало того, стоило лишь ослабить нажим на него, как он тут же выбирался из своего укрытия и наносил ощутимые удары, сильно ослаблявшие боеспособность талибов. Мулло Омар громко, во весь голос, а кого собственно было опасаться близ развалин старой мечети, упрекал своих сподвижников в нерадивости и лености ума. Никто из них не мог придумать действенного плана, направленного на полное уничтожение Ахмадшаха. И Мулло Омар, верховный главнокомандующий, делился стратегическими намётками с теми, кому предстояло воплотить их в боевые действия.

Тьма сгустилась до осязаемости, летучие мыши стаями выбирались из развалин и суматошно гонялись в воздухе за мошкарой, умудряясь при этом, не столкнуться друг с другом. Где-то еле слышно затявкала лисица, и это никого из жителей города не удивляло. В Кабуле было полно развалин, и они стали прибежищем лис, шакалов, змей, которые, словно маслянистые ленты, скользили во мраке, отыскивая жертвы.

Дервиш отрешился от долгой молитвы, поднялся, свернул ветхий коврик, служивший ему подстилкой, и положил его в хурджин. Тьма полностью скрывала его и, если бы кто-нибудь мог бы сейчас понаблюдать за всем известным странником, то увидел бы совсем другого человека. Его движения были скупы и собранны, походка бесшумна, а взгляды, которые он бросал по сторонам, говорили о насторожённости. Сейчас Ахмад-дервиш напоминал ловкого и собранного хищника, всегда готового и к нападению, и обороне. Да он и был таким. Разве мог бы кто-нибудь подумать, что этот человек способен сутками обходиться без еды и питья и при этом выполнять долгие переходы по горам, или пустынной местности, где даже юркие ящерицы с трудом находят себе пропитание. Выносливости этого человека не было предела. При этом он великолепно владел приёмами защиты и нападения, как с оружием, так и без него, из пистолета на расстоянии пятьдесят шагов попадал в середину монеты, мог водить любой автомобиль, в совершенстве знал радиотехнику. О многосторонней подготовке этого человека можно было говорить ещё долго, а можно ограничиться следующими словами: это был классический тип агента, которым гордятся разведки всего мира и который может действовать самостоятельно в любой среде и в любой местности.

Ахмад-дервиш, затаив дыхание, с минуту вслушивался в разнородные звуки, доносившиеся до него, а затем, бесшумно ступая, подошёл к дорожке, по которой совсем недавно ходили высшие представители талибского командования. Наклонился и поднял с земли пять круглых камней, лежавших на обочине.

Осторожно положил их в первое отделение хурджина, ещё раз осмотрелся и буквально растаял в ночи, ставшей полноправной хозяйкой столицы древнего Афганистана.

Кабул, находящийся во власти талибов, утратил своё былое своеобразие. Религиозный фанатизм, доведённый до крайней степени, отбросил этот город в далёкое средневековье. Отменены были все развлечения, даже улыбаться и то следовало осторожно, ибо весёлый человек всегда подозрителен, с чего бы ему радоваться, когда следует думать о вечных истинах и презирать сущность каждодневного бытия?

Войны, из века в век сотрясавшие афганскую землю, уже воспринимались не как несчастье, а как привычный образ жизни, как тот уклад, при котором сильный всегда властвует над слабым, когда полностью обесценилось такое извечное понятие как труд, и все одержимы одним стремлением - выжить во что бы то ни стало.

.

Талибам на давал покоя Ахмадшах Масуд, а Ахмадшах всё время размышлял о талибах. Они были сильными противниками, он отдавал им должное, но уважения к ним не испытывал. На войне бывает такое, когда действия врага, его тактика подсознательно нравятся, потому что решения целесообразны и верны, а, значит, красивы с военной точки зрения. У талибов такой красоты ни в нападениях, ни в обороне не было. Они давили людской массой, потери для них не имели значения, поскольку в их рядах сражалось немало наёмников, а нить жизни наёмника 'тоньше комариного писка. Погиб десяток, завтра придёт

сотня, на большие деньги «солдаты удачи» летят, как пчёлы на мёд. Талибы теряли в сражениях чужих, которых было не жалко, Ахмадшах же дорожил жизнью каждого воина, потому что они были свои, по духу и по крови. Это были его земляки, простые афганцы, которым не по душе изуверский фанатизм талибов. Истинная вера должна возвышать человека, а когда она становится средством запугивания, когда лишает его собственного «я» и превращает в бездумный механизм, это уже не вера, а инструмент порабощения. Конечно, далеко не все афганцы могли так чётко сформулировать своё отношение к религиозным фанатикам, как это делал сам Ахмадшах Масуд, но дехкане и животноводы интуитивно чувствовали ложность нравственных принципов, которыми руководствовались талибы, и тянулись к Ахмадшаху, жизненная философия которого была проста и понятна им. Ахмадшах был искренне убеждён: его страна не должна быть ничьим протекторатом, какими бы благими побуждениями ни руководствовались те, кто пришёл с оружием в руках на землю многострадального Афганистана. Хочешь помогать - помогай, но не нужно навязывать своего уклада бытия, дай людям идти в будущее тем путём, который им привычен и сообразуется с традициями предков. И потом Ахмадшах, будучи по своей натуре мирным человеком, хотел, чтобы война навсегда ушла в прошлое в истории его страны.

Больше всего он желал именно этого, но война всё время втягивала его в свой водоворот и кружила из года в год, не давая ни покоя, ни роздыха. И то, что у него обнаружился талант стратега, вовсе не радовало Ахмадшаха С гораздо большим удоволь-ствием он строил бы в Афганистане мирную жизнь, в которой нашлось бы занятие каждому. Дети должны учиться, дехкане обрабатывать землю, ремесленники изготавливать нужные людям вещи. А когда подросток вместо учебников берёт в руки автомат, тут уже Ахмадшах Масуд не может оставаться в стороне.

Долгое десятилетие он сражался против советских войск. Они вроде бы пришли преобразить древнюю землю, но опять-таки делали это путем насилия, не спросив народ, хочет ли он потерять свою индивидуальность и жить по чужой указке? Народ не захотел этого, а там, где война идёт против всего народа, никогда не бывает победы. Могут быть временные успехи, но поражение чужой идеологии, если она не воспринята сознанием людей и не соответствует их миропониманию, неизбежно, каким бы количеством штыков она не подпиралась. Советские войска ушли из Афганистана, в полной мере изведав горечь собственного бессилия. Казалось бы, наконец-то появилась возможность по-хозяйски распорядиться собственной судьбой, но не тут-то было. Появились талибы, которых зарубежные средства массовой информации подавали поначалу как студентов учебных духовных заведений и говорили о них даже с какой-то иронией, вот, мол, неразумные дети занялись большой политикой. Но стремительные продвижения войск талибов вглубь страны, захват одной провинции за другой, их успехи в сражениях с противодействующими силами, вскоре заставили относиться к ним серьёзно. И тогда аналитики протёрли глаза и разглядели за студентами медресе большую силу, которая подпитывалась рядом восточных стран, поставивших своей целью распространение ислама любой ценой и в возможно больших масштабах.

Было уже поздно. Ночь давно укрыла Пандшерское ущелье непроницаемой тёмной завесой, вращала над ним россыпи ярких и блеклых звёзд, а Ахмадшах всё задумчиво разглядывал карту Афганистана, с нанесённой на ней дислокацией вражеских войск. Картина была внушительной, что и говорить. Талибы располагали современным вооружением и хорошо управлялись с ним. Их выучка была достойна похвалы. Они легко перекрывали все нормативы по установке боевой техники, принятые в советской, а потом и российской армиях, а их выносливость и неприхотливость вызывали изумление. Талиб с тяжёлым пулемётом на плечах бегом взбирался по крутому горному склону, а из «стингера» по самолётам и вертолётам боевики стреляли без промаха. К слову сказать, бесцельное использование дорогостоящей ракеты у талибов каралось смертью.

Надрывно кричала какая-то ночная птица, изредка налетал ветер, и тогда оконные стёкла еле слышно позванивали. Ахмадшах провёл совещание со своими командирами и разрешил им отдыхать, а сам прикидывал предстоящие действия на ближайшие дни. Он не любил тусклый свет, яркая лампочка, питаемая аккумуляторной батареей, позволяла рассматривать карту во всех подробностях и, щуря воспалённые от бессонницы глаза, Ахмадшах ещё раз обозревал сложный рельеф афганской местности. Лампочка едва заметно покачивалась над столом от сквозняка, проникавшего сквозь щели в окнах, блики скользили но карге и, казалось, что нанесённые на ней горные массивы, ущелья и бесплодные каменистые возвышенности едва заметно движутся, сообразуясь с вращением Земли.

Талибы теснили воинские подразделения Ахмадшаха. Они были лучше вооружены, их финансирование было неограниченным, живой силой они вдвое превосходили противодействующую армию и Ахмадшах вынужден был отступать, отдавая провинцию за провинцией, пока, наконец, не смог укрыться в Пандшерском ущелье. Тут он знал каждый камень и каждый кустик и чувствовал себя в безопасности. Создавшееся положение не казалось ему безнадёжным. Россия наконец-то поняла, что талибы, устранив со своего пути препятствия в виде формирований Ахмадшаха, огненным валом прокатятся по странам Центральной Азии и окажутся непосредственно на её границах. В Российской Федерации миллионы мусульман, и идея исламского единения может, как вирус, поразить их, и тогда исход глобального противостояния двух миров - исламского и христианского будет предсказать сложно.

Ахмадшах стал получать из России «подпитку» в виде вооружения и необходимой техники, правда, ещё не в должных объёмах, но потепление в отношениях недавних врагов началось, и это вселяло определённые надежды. Ахмадшах не считал Россию после распада Советского Союза слабой державой, её военный потенциал громаден, а вот командование оставляло желать лучшего. Генералы, с которыми он воевал, продавали ему боеприпасы и всё необходимое снаряжение, более того, заблаговременно предупреждали о боевых операциях, которые намечались против сил афганской оппозиции. Так, о намеченной военной экспедиции в Пандшерское ущелье Ахмадшаху сообщили за неделю до её начала. Он сумел достойно подготовиться к её отражению, вывел мирное население из кишлаков, заминировал все подходы к ущелью, расположил на высотах свои подразделения и так далее. И когда батальоны советской пехоты, поддерживаемые бронетехникой, вторглись в Пандшерское ущелье, то полегли почти полностью. Подрывались на минах, гибли от пуль, дождём сыпавшихся сверху, бронемашины, расстреливаемые из гранатомётов, горели, как факелы. И добро бы это предательство, на которое шло вышестоящее советское командование, осуществлялось за большие деньги. Так нет, это были смехотворные суммы, которые падким на иностранную валюту генералам, казались значительными. Отсутствие гибкости в осуществлении военных операций было просто поразительным. Советские вертолёты, прочёсывавшие горные районы, летали всегда по одному и тому же маршруту. Лётчики понимали, что это чревато для них гибелью, афганцы, уяснив воздушные линии, смогут сбивать вертолёты из «стингеров» со стопроцентной вероятностью. Пилоты обратились к командованию с просьбой разрешить им менять маршруты следования, в чём было отказано. И десятки вертолётов были сбиты афганскими ракетчиками, засевшими в укрытиях на горных склонах с лёгкостью и невероятной простотой. Это была странная война, в ходе которой наживались высшие офицеры, а солдаты гибли сотнями, как в Пандшерском ущелье, выполняя непонятный им и ненужный интер- национальный долг.

Ахмадшах вздохнул и покачал головой в такт своим мыслям. Он вспомнил известное высказывание о том, что в политике нет постоянных друзей, а есть постоянные интересы государства. В данном случае государства как такового нет, но есть постоянные интересы его, Ахмадшаха Масуда, направленные как раз на то, чтобы Афганистан стал, наконец, сильным, независимым и самостоятельным государством. И во имя этого он готов сотрудничать и взаимодействовать с кем угодно, даже с теми же самыми шурави, лишь бы только добиться поставленной цели.

Родина - это место, где ты родился, город или небольшое селение и, по большому счёту, страна. Страны, той, которой бы он по-настоящему гордился, у него нет. Афганистан, раздираемый бесконечными войнами и национальными распрями, вызывает лишь жалость. Нет у него также ни города и селения, все они или разрушены или являют собой жалкое зрелище, поскольку населены бедняками, едва сводящими концы с концами. Осталось только место, где он чувствует себя в безопасности - извилистое Пандшерское ущелье, надежный оплот и верное укрытие. Тут он в недосягаемости, даже если сражается с очень сильным противником.

Но в последнее время и здесь Ахмадшах перестал чувствовать себя спокойно. Те минные заграждения, которые установлены при входе в ущелье, не срабатывали, талибы легко обходили их, пришлось спешно ставить дополнительные. Их снаряды и ракеты ложились вплотную к опорным пунктам Ахмадшаха, и приходилось менять их дислокацию и расположение воинских подразделений. Тайными тропами, которые и были известны очень немногим, его люди уходили на разведку или внезапно нападали на отдельные отряды

талибов. Эти ходы оказались перекрытыми, и остался последний ход, последний, если перережут и его, положение станет   просто отчаянным. Армия Ахмадшаха оказалась в ловушке и могла погибнуть   полностью, если не принять действенных мер, а точнее,  последнюю и самую крайнюю.

В чём дело, Ахмадшах Масуд знал, но боялся признаться в этом даже самому себе. Он оказался на грани катастрофы «благодаря» предательству. Эта мысль скользнула в его сознании, и он невольно усмехнулся нелепости той словесной оболочки, в которую она была облечена. Благодаря... Не благодаря, а в силу или по причине предательства. И предал его лучший друг и более того дальний родственник Абдулло Каюм. И может странным это покажется кому-то, но Ахмадшах не винил в измене своего давнего друга и, более того, даже пытался понять его. Они вместе росли, вместе участвовали в озорных мальчишеских проделках, и всегда защищали друг друга, даже если за это могло и солидно влететь. В юности им нравилась одна и та же девушка, улыбчивая черноглазая Норбиби, но Абдулло любил её, а Ахмадшаху она всего лишь нравилась, и он уступил Норбиби другу, и она стала его женой. Теперь у Абдулло Каюма трое детей - две дочери и один сын. Его семья жила в пригороде Кабула.

Абдулло Каюм вместе с Ахмадшахом воевал против советской армии, был его правой рукой и в сражениях против талибов. Противник захватил Кабул, и о семье Абдуллы Каюма долгое время ничего не было известно, но Ахмадшах видел, что друг его спал с лица, перестал смеяться, часто впадал в задумчивость. Было ясно, что переживает. А совсем

недавно один из лазутчиков Ахмадшаха сообщил, что семья Абдулло Каюма находится в руках врага, и талибы заявили: или ближайший сподвижник Ахмадшаха Масуда явится к ним, и они гарантируют ему безопасность, или его жена, дочери и сын будут публично казнены, причём самым жестоким образом.

В тот день Ахмадшах впервые увидел слёзы на глазах своего друга. Сам Ахмадшах долго тогда и мучительно размышлял: а как бы он сам поступил в подобном случае? Легко быть стойким и решительным, когда мучительный выбор стоит не перед тобой, и ты ничем не можешь помочь другу в страшной беде. А через неделю Абдулло Каюм исчез, стало ясно, что он ушёл к талибам. Это было предательство, но то, которое можно было понять и даже попытаться оправдать. Единственное, в чём Ахмадшах винил себя, это в том, что не смог своевременно вызволить семью друга из вероятного плена. Хотя, если объективно оценить сложившуюся тогда обстановку, не было у него такой возможности.

И после ухода Абдулло Каюма начались те самые неожиданности, которые поставили вооружённые силы Ахмадшаха на грань катастрофы. Талибам стала известна схема eго минных полей, их ракеты и снаряды едва не накрыли воинские подразделения, разместившиеся в Пандшерском ущелье, и их опорные пункты. Не нужно было обладать великой проницательностью, чтобы догадаться: Абдулло Каюм ради спасения своей семьи  стал служить талибам и выдал им все военные  секреты Ахмадшаха. К этому прибавилось и перекрытие тайных выходов из ущелья. Осталась последняя тропа, которая змеёй вилась

между скал, забирая всё круче, а потом ныряла под каменный завал и, протянувшись более двух километров в естественном тоннеле, выходила позади засады талибов. Оставалось только гадать: то ли Абдулло Каюм забыл о ней, что было маловероятно, то ли оставлял другу последнюю возможность для спасения, а, может, приберегал эти сведения для последующей передачи своим новым покровителям. Глупо было сообщать им сразу всё, что ты знаешь, тогда бы просто становился им ненужным. Разумнее выдавать секреты своих недавних товарищей именно так, по частям, продлевая тем самым своё существование на этом свете.

Впрочем, и талибы, и сам Абдулло Каюм знали, что дни его жизни строго отмерены. Зачем им нужен человек, ещё недавно воевавший с ними, и который, без всякого сомнения, не разделяет их взгляды? Выжмут они рано или поздно из него все сведения, а там или повесят или побьют камнями. На другую, менее мучительную смерть вряд ли приходилось рассчитывать.

Пощипывая узкую жёсткую бороду, Ахмадшах смотрел на расстеленную перед ним карту, но видел не желтые проплешины бесплодных низин и не коричневые пятна горных массивов, а лицо своего друга, оказавшегося в безвыходном положении. В какую страшную ловушку загнала его судьба! Ему самому и семье так и так конец. Даже, если бы он покончил с собой, талибы всё равно не пощадят его близких. Абдулло Каюм живёт, только питаемый безумной надеждой, что найдётся какой-то выход, подвернётся какой-нибудь счастливый случай, и всё благополучно решится само собой. Ему осталось в предательстве

сделать последний шаг и он, конечно же, сделает его. А его задача, Ахмадшаха, не позволить Абдулло Каюму совершить этот шаг, опередить его. Но как это сделать...

Сзади негромко скрипнула дверь. Ахмадшах обернулся и увидел своего надёжного помощника и заместителя Мухаммада Хакима. Тот выглядел усталым, с покрасневшими от недосыпа глазами. Ахмадшах понял, что Мухаммада гнетут те же мысли, что и его.

-Почему не спишь? - спросил Ахмадшах, хотя прекрасно знал ответ на свой вопрос. Какой уж тут сон, когда на карту поставлено не только их существование, но и всех тех, кто доверил им свои судьбы!

Мухаммад с силой растёр лицо ладонями, стараясь приободриться.

-Плохи наши дела, - сказал он утверждающе.

-Хуже некуда, - согласился Ахмадшах. - Еще никогда не загоняли нас в такую мышеловку.

-И что делать?

-Ты сам знаешь, - отозвался Ахмадшах, пристально глядя на своего заместителя.

Ни один из них не произнёс решающих слов, но не потому, что боялись произнести их. Они давно воевали вместе, и понимали один другого с одного взгляда. О чём говорить, было ясно,  Абдулло Каюма нужно заставить замолчать. Для этого есть только единственный способ: талибы пока сохраняют жизнь Абдулло Каюма, а они, его недавние друзья, должны оборвать эту тонкую нить. Трудно произнести это вслух, и потому и Ахмадшах, и Мухаммад Хаким говорили полунамёками, прекрасно осознавая, о чём идёт речь.

Но как это сделать? Никого из своих сторонников не пошлёшь в расположение противника. Абдулло Каюм прекрасно знает всех, кто находится сейчас в Пандшерском ущелье. Такого человека не должны знать талибы или, по крайней мере, должны доверять ему, в то же время он должен быть неизвестен Абдулло Каюму и должен обладать поистине нечеловеческой ловкостью или сознательно пойти на риск. Эти многочисленные «должен» обязательны для человека, который возьмётся решить поистине неразрешимую задачу. Но кто?

Ахмадшах и Мухаммад Хаким неотрывно смотрели друг на друга. Им нелегко было выносить смертельный приговор человеку, с которым они недавно сражались плечом к плечу, с которым делили последнее, готовы были закрыть его своей грудью, и которому верили, как самому себе. Они оба явственно представляли себе Абдулло Каюма, но не такого, каким он был в последние дни - хмурого и погружённого в тяжкие раздумья, а решительного, дружелюбного, красивого суровой мужской красотой.

«Кто это сделает?» - спрашивал безмолвно Ахмадшах Масуд.

«Это мог был сделать я, - также безмолвно отвечал ему Мухаммад Хаким. - Но Абдулло знает меня и я не смогу к нему приблизиться».

-Вот что, - произнёс Ахмадшах. - Свяжись с командованием российских пограничников. Может быть, у них есть в Афганистане кто-нибудь из засекреченных разведчиков. Не может быть, чтобы не было. Скажи, если они не помогут нам, мы погибнем. В конце концов, это дело сейчас впрямую касается и их.

Талибы - не только наши враги. Они угрожают всей Центральной Азии и самой России тоже.

Они еще раз обменялись пристальными взглядами, после чего Мухаммад Хаким ушёл, осторожно притворив за собой дверь.

Ахмадшах Масуд ещё долго стоял над каргой, глядя на неё и не видя её очертаний. Беззвучно летели минуты тягостной нескончаемой ночи, а он думал о том, как часто на войне выпадают ситуации, когда долг становится превыше человеческих чувств, которые в мирной жизни почитаются незыблемыми.

.

«Если бы в сутках было, скажем, не двадцать четыре часа, а тридцать шесть, а то и более, и тогда, наверное, в них не удалось бы отыскать время для полноценного отдыха», - размышлял генерал-полковник Андреев. Вот уже два года как он был утверждён в должности директора Федеральной пограничной службы России, кажется, изучил все тонкости новых обязанностей досконально, а дел не убавлялось. Развал Советского Союза привёл к тому, что ситуация на границах Российской Федерации обострилась до крайности. Ежедневно поступали сведения в Москву о попытке прорыва границы то бандами сепаратистов, то группами контрабандистов, несущих наркотики, а то «дикими гусями» - наёмниками, которые стремились в какую-нибудь «горячую точку», где им обещаны были солидны деньги. И мало того, что нужно тщательно оберегать границу России, приходится ещё и соблюдать всякие дипломатические тонкости, чтобы не обидеть невзначай лидеров сопредельных государств. С обретением независимости все стали амбициозными и легкоранимыми.

Директор пограничной службы разбирал присланные донесения, просматривал сводки, знакомился с официальными бумагами, время от времени вздыхал и покачивал головой. Ко всем проблемам прибавилось ещё и недостаточное финансирование его ведомства и кадровая проблема. Ныне служба в погранвойсках перестала быть престижной. Прежняя романтика сменилась трезвым расчётом: денег платят мало, жильём не обеспечивают, а коротать жизнь приходится вдали от больших городов и прочих благ цивилизации.

Директор Федеральной пограничной службы, генерал-полковник Андреев мало походил на тот классический тип военного руководителя, который создан писателями и кинематографистами. Этакий солидный, седой генерал, с заметным брюшком и одышкой от сидячей работы. Максим Андреев, напротив, был сухощав, подтянут, много читал, активно занимался спортом, и на занятиях по физподготовке давал фору тридцатилетним офицерам. Ему уже шёл шестой десяток лет, а он не ощущал возраста и был также подвижен и работоспособен, как и в молодые годы. Очки в тонкой золочёной оправе придавали ему вид скорее творческого работника, нежели военнослужащего высшего ранга.

Дверь кабинета бесшумно отворилась, и в её проёме показался генерал-лейтенант Свиридов, заместитель директора Федеральной пограничной службы. За ним с папкой в руках следовал генерал-майор Нигматулин, возглавлявший в Управлении службу внешней разведки.

-Разрешите, Максим Савельевич? - негромко произнёс Свиридов.

-Конечно, конечно, жду, - генерал - полковник поднялся навстречу вошедшим генералам и обменялся с ними рукопожатиями.

Когда Свиридов и Нигматулин сели у стола директора, Андреев некоторое время молча рассматривал их. Они служили вместе не один десяток лет. Тянули лямку на различных должностях и на границах и в служебных кабинетах. Свиридов чем-то походил на своего начальника, такой же сухощавый, с ироничным прищуром глаз. Нигматулин был пониже ростом, полноват, но знал свои обязанности и исполнял их безукоризненно.

Вот так, все трое, они собирались лишь для решения крайне важных вопросов. Вчера вечером в Управление пришла шифровка от Ахмадшаха Масуда, сообщавшая о том крайне тяжёлом положении, в котором он оказался. Директор службы ознакомил с ней своего заместителя и начальника внешней разведки и предложил собраться утром, чтобы вместе найти приемлемое решение.

-Итак, что скажете? - генерал-полковник Андреев побарабанил пальцами по столу. Давняя привычка, которая говорила о его сосредоточенности.

-Помочь Ахмадшаху, без всякого сомнения, нужно, - заговорил Свиридов. - Такая возможность есть, но...

Он замолчал.

-Но?.. - вопросительно продолжил генерал-полковник.

-Но мы рискуем потерять нашего лучшего агента, которого готовили много лет, и который неплохо внедрился в сегодняшнюю афганскую ситуацию, - дополнил начальник службы внешней разведки. - Об этом агенте знаем в Управлении только мы трое. Вот его досье. - Нигматулин протянул директору принесённую с собой папку. - Тот бегло перелистал её страницы и долго смотрел на фотокарточку секретного агента.

-Да, это для нас очень ценный человек, - согласился Андреев.- Благодаря ему, мы знаем о всех планах и предстоящих действиях талибов. Тот же Ахмадшах пользуется его сведениями. Но бывают такие моменты, когда мы вынуждены заставлять нашего разведчика идти на смертельный риск. Это как раз такой случай. Разгром армии Ахмадшаха обернётся тяжкими последствиями и для России, думается, это всем нам ясно.

Оба, Свиридов и Нигматулин, кивками головы дали понять, что согласны со словами директора Федеральной пограничной службы.

-Мы должны рискнуть, - сказал генерал-лейтенант Свиридов. - Этого требуют государственные интересы страны. Как вы полагаете, Рифат Сунатович? Это ведь впрямую относится к вашему ведомству.

Нигматулин вздохнул.

-Меня с нашим агентом помимо служебных связывают и давние дружеские отношения. Но, тем не менее, я за то, чтобы дать ему задание уничтожить перебежчика Абдулло Каюма.

-Ну что ж, всё ясно, - подвёл итог краткому совещанию генерал-полковник Андреев. - Сообщите ему шифровкой все детали предстоящей операции и подчеркните её важность. Да и ещё, Рифат Сунатович, - директор службы на минуту задержал генералов, уже собравшихся уходить. - Найдите человеческие слова, и дайте понять нашему агенту, что он очень дорог

нам, и пусть по возможности будет осторожнее. Побережёт себя, иными словами. Не так уж много у нас осталось людей, способных на каждодневный подвиг на протяжении многих лет.

В сгустившемся мраке Ахмад-дервиш двигался легко и бесшумно. Он досконально изучил эти места и потому уверенно огибал все препятствия. Временами он останавливался и прислушивался, нет ли за ним преследования. Разведывательная служба талибов тщательно проверяла всех людей, которые им казались чем-либо подозрительными. Несколько раз предпринимались попытки проследить и за известным всем странником, но Ахмад-дервиш вовремя замечал тянущиеся за ним «хвосты» и уходил от их бдительных глаз, причём делал это так просто и естественно, что не вызывал никаких подозрений.

Ночь была полна обычных звуков, где-то вдалеке вспыхивали зарницы от разрывающихся снарядов и ракет, и их гул перекрывал и крики ночных птиц, шелест ветерка в сухих кустах, и хохот шакалов, которые промышляли в развалинах.

Круглые камни, подобранные Ахмадом - дервишем у дороги, неподалеку от которой он сидел в молитвенном раздумье, были не чем иным, как чуткими, направленными микрофонами. Высокопоставленные муллы, совмещавшие в отрядах талибов, религиозную деятельность с военным командованием, вели по пути домой откровенные разговоры и, слушая их, дервиш извлекал их этого обмена мнениями немало ценного для себя.

Иногда в его хурджине появлялся и кокосовый орех, грязный, потёртый, имеющий такой непригляд-

ный вид, что его не хотелось даже брать в руки. Ясно, что дервиш хранил его лишь за тем, чтобы в случае надобности, изготовить ещё один кашкуль, чашу для подаяний. И никому не могло прийти в голову, что этот орех - не что иное, как мощный высокочастотный передатчик, с помощью которого Ахмад-дервиш   поддерживал регулярные связи с Центром. Впрочем, и микрофоны, и сам передатчик он носил с собой редко и прятал их в развалинах, мало ли что может случиться, а такие серьёзные улики, раскрывающие его двойную жизнь, могли обернуться для него серьёзной угрозой.

Говорят, разведчики живут двойной жизнью. Ахмад-дервиш жил тройной. Он был для всех в Кабуле святым странником и сам  настолько вжился в эту роль, что она стала его подлинной сутью. Он выкрикивал суры из Корана, собирал подаяния, молился и совершал всё это уже привычно, без всякого насилия над собой. Его тщательно отработанное прикрытие стало образом жизни. Лишь временами проступало второе дно, когда нужно было передавать разведданные или получать сообщения из Центра. Тогда в нём просыпался осторожный и хорошо тренированный разведчик, главной целью которого - была глубокая конспирация. Нужно было успешно действовать и не засыпаться, а подобное возможно лишь тогда, когда ты не играешь и становишься тем, чьей легендой прикрываешься. Ахмад-дервиш был подлинным дервишем и уже не представлял себе иной жизни.

Но была у него ещё и третья жизнь, о которой не знал никто: ни те, кто его готовили к напряжённой деятельности разведчика в окружении безжалостных

врагов, ни талибы и базарные завсегдатаи, для них он был странником, святость и благочестие которого не подвергались никаким сомнениям.

Ему нужно было где-то ночевать, иметь такое место, где бы он мог отходить от того страшного напряжения, тиски которого сжимали его всё время. Это место должно было быть неприметным и до крайности убогим, достойным дервиша, который отрёкся от всего земного и жил только молитвами и размышлениями о вечных ценностях. И он отыскал такое укрытие в самой дальней оконечности Кабула, там, где расстилались выжженные солнцем пустыни, где виднелись руины брошенных глинобитных кибиток и высились груды мусора, в которых с урчанием копались одичавшие собаки. В полуразвалившейся хижине, слепленный кое-как из вязкой глины и камней, прикрытой обрывками толи, кусками жести и картона, с   маленьким двориком, посреди которого росло чахлое урючное дерево, жила молодая женщина по имени Джаннат, рай значит на таджикском языке. Ей было двадцать пять лет, но она мало походила на пери, сказочных дев, обитавших в раю. Маленькая, хрупкая, с большими глазами цвета спелой вишни на худом бледном лице. Её мужа убили талибы, заподозрив его в грехе, и вот уже два года она пребывала в страшной нужде. Забитая, всего боящаяся Джаннат растила двоих детей - семилетнюю Сайду и четырёхлетнего Мухсина. Малыши были подстать матери - пугливые, ничего хорошего не ждущие от взрослых.

Ахмад-дервиш присмотрел себе эту хижину. К ней примыкало небольшое строение, в котором прежде держали корову, а теперь только мыши шуршали

там прелой соломой. Через соседей он договорился с Джаннат, что поселится в пристройке. Страшный облик дервиша привёл хозяйку в смятение, и она не смела возразить против вселения в её двор странника и отказывалась брать у него деньги, когда он протягивал их ей как плату за жильё. Она укрывала лицо концом ветхого головного платка и стремительно убегала в дом, когда во дворе появлялся её новый жилец. Тогда он сделал вид, что не обращает на неё внимания. Навёл порядок в пристройке и сделал её пригодной для ночлега, и вообще пребывания в ней человека. Приносил еду и отдавал её детям. Раздобыл им и их матери кое-что из одежды, и в холодные зимние дни они уже не так сотрясались от стужи. В брошенных обвалившихся подворьях набрал потолочных балок, порубил их и в хижине Джаннат постоянно горел огонь, согревая её и тощих медлительных малышей.

Теперь Ахмад-дервиш появлялся в своём доме и днём. Он замесил глину, добавил в неё соломы и починил забор, от которого остались лишь потрескавшиеся руины. Во двор забегали одичавшие собаки и могли покусать детей. Перебрал и укрепил крышу, и в дождливый сезон вода не текла в комнату. Дервиш сбрасывал с себя халат, украшенный разноцветными заплатами, снимал с головы колпак и, лишенный этих отличительных признаков своего основного занятия, походил на крестьян, таких же загорелых до черноты и обросших волосами, которые жили в городском предместье. Где-то, через год Джаннат и её дети привыкли к дервишу, который взял на себя заботу о них, согревал, кормил и никогда и ничем не обижал. Дети более отзывчивы на добро и, когда

Ахмад-дервиш заходил во двор, Сайда бежала к нему, брала у него хурджин и длинный посох и относила в пристройку. Помогала снять халат, диковинную обувь и даже пыталась чистить их. Маленький Мухсин прижимался к мужчине, пытался обнимать его и как-то раз пролепетал «ота» - отец, значит. Это слово почему-то потрясло дервиша до глубины души. Он впервые почувствовал себя отцом, опорой этим потерявшимся в жестоком мире малышам и стал относиться к ним с ещё большим вниманием и лаской. И однажды он увидел улыбку, скользнувшую по губам Джаннат, и понял, что она тоже рада его видеть. Он рассмотрел её, она была бы миловидной, если бы не жестокая нужда и постоянный страх за себя и малышей. Доброе отношение к ней согрело молодую женщину и она стала оттаивать, как оттаивают по весне горные склоны, обращенные к солнцу. На них появляются чёрные прогалины курящейся паром разбуженной земли, затем проклёвываются стрелки зелёной травы, среди которых пестрят невидные собой подснежники. Ахмад-дервиш привязался к этой никому не нужной семье, и она стала его семьей. Два года понадобилась ему, чтобы понять, что он полюбил молодую афганку, дикарку по своей сути, превращенную жестоким бытовым укладом в домашнюю утварь, такую как глиняные горшки, чирог-светильник или убогая прялка. Джаннат была доброй, услужливой, и за всю свою жизнь никогда ни от кого не слышала доброго слова. Её девочкой насильно выдали замуж, она не знала ни любви, ни простого человеческого участия, и внезапно обрушившееся на неё большое чувство симпатии к дервишу, который впрочем был дервишем где-то там в далёком и

жутком городе, поначалу испугало её, а потом наполнило жизнь новым содержанием.

Обретение семьи и любовь к женщине, в прежние времена мимо которой он бы прошёл и не заметил её, поначалу удивило Ахмада-дервиша. Но потом, поразмыслив, он понял, в  чём тут дело. В Джаннат '   влюбился не кадровый офицер российской разведки, а афганец, каким он стал за эти годы. Он не имел постоянного пристанища. Никто о нём не заботился и никто его никогда не ждал, он вынужден был всё время держаться настороже, чтобы   не допустить никакого промаха и не выдать тем самым себя. Тут же, в своём новом жилище, он отмякал душой, уходили в подсознание постоянная тревога и готовность к борьбе за жизнь, подспудно накопившаяся в душе потребность  в ласковой и внимательной женщине, в собственной нужности для кого-то разрядилась в душевное тепло, обрушившееся водопадом на беззащитную и покорную Джаннат. Смешно сказать, но его главная роль - разведка в чужой стране - отошла на второй план, хотя он всё необходимое делал старательно и чётко, а на первый план вышло его новое обличье - влюбленного дервиша, обретшего постоянное пристанище, семью и покой. Их близость с Джаннат стала естественной для них обоих, она не была восточной красавицей в полном смысле этого слова, но в ней было столько обаяния, столько нерастраченной душевной чуткости, такое преклонение перед мужчиной, который близок и дорог ей, что он буквально купался в волнах её обожания.

В глубоких сумерках он приходил домой, не в казарму, гостиницу или общежитие, которые наве-.щал в годы своей прежней жизни, а домой, где его ждали с волнением и радостью. Его встречали улыбкой, смехом и восторженными воплями. Его ждала горячая вода, чтобы он мог смыть с себя пыль и копоть базара, вкусная еда и жаркие объятия скучающей по нему женщины. Это было счастье, и, кто скажет, было ли оно менее значительным, чем счастье в тех европейских семьях, быт которых ему когда-то доводилось наблюдать. В них было благополучие, добропорядочность и видимость стойкого   союза двух сердец, но не всегда были искренность и непритворная потребность в друге, защитнике и муже.

Ахмад-дервиш внутренне настроился на то, что его новое положение будет долгим. Он понимал смехотворность этого, но подлинное счастье эгоистично и надеялся, что Центр так и оставит его на последующие годы в качестве долговременного агента. Его легенда сработала в Кабуле, лучшего прикрытия, чем облик фанатичного дервиша, трудно придумать и стоит ли срывать его с места и нагружать новым заданием. Ведь он полезен именно тут, а ценность той информации, которую он поставлял в Центр, была неизмеримой, об этом сообщалось в шифровках, которые он регулярно получал из Москвы.

И всё это видимое благополучие рухнуло в одночасье. Ему поручалось устранить перебежчика Абдулло Каюма и сделать это по возможности немедленно, пока предатель не сообщил талибам всего, что ему было известно. Он владел секретом местонахождения последнего выхода из Паншерского ущелья И этот секрет Абдулло Каюм должен унести с собой.

Ахмад-дервиш понимал, что его спокойствие кон-

чилось. Он постарается выполнить задание Центра, но при этом или потеряет жизнь или, в лучшем случае, вынужден будет бежать из Кабула и, вообще, из этой раздираемой внутренними противоречиями и беспрестанной войной страны. И Бог весть, что тогда будет с Джаннат и её детьми, такими смешными и такими дорогими ему до боли в сердце.

Сиреневые сумерки плотно окутали насторожённый и притихший Кабул, густая небесная мгла покрылась серебристыми брызгами звёздных узоров, с дальних гор потянуло прохладным ветерком, и в развалинах подворий завыли одичавшие собаки, изливая свою тоску по теплу и уюту человеческих жилищ. Бесшумно отворилась дощатая дверь, и во дворе дома Джаннат появился Ахмад-дервиш. Как всегда, его встретили сердечно и восторженно. Он отдал молодой женщине хурджин со съестным и всем тем, что удалось собрать за день, приласкал детей, но не было сегодня в его облике обычного спокойствия и умиротворения, и это обеспокоило Джаннат.

-Хозяин, что с вами? - спросила она участливо. - Не заболели ли вы? Или случилось что-то плохое?

Он обнял и прижал её к себе.

-Всё пустяки, - ответил дервиш и постарался улыбнуться как можно шире. - Просто я немного устал за день.

-Отаи Мухсин, - почтительно обратилась к нему Джаннат. - Я всё приготовила для вас. Ложитесь, отдохните. Я подам чай, принесу поесть.

Отаи Мухсин - отец Мухсина, так в таджикских семьях жена обращается к мужу. Эти слова почему-то потрясли дервиша. Он не был отцом её сына, но то, что она так назвала его, означало признание его

мужем, самым родным человеком, и это тронуло сурового Ахмада-дервиша до глубины души. Он отвернулся, чтобы скрыть блеск предательской влаги, навернувшейся ему на глаза. Волнение сжало горло, и он нарочито закашлял, чтобы иметь возможность ответить ей.

-Спасибо, ты у меня умница.

Как и в прежние вечера, он тщательно вымылся и преобразился в крестьянина или ремесленника, пришедшего домой после трудной работы. Уют и внимание расслабили его и он, отдыхая на мягких одеялах, смежил веки и отдался блаженному покою. Джаннат хлопотала, расстелив достархан и устанавливая на нём глиняные тарелки с едой, дети осторожно касались его руками, тем самым выражая свою любовь к отцу, не к тому который породил и почти не замечал их, а этому любящему их и заботливому, ставшему для них самым близким и дорогим. Надо было встряхнуться, прийти в себя и начать есть, но Ахмад-дервиш никак не мог сбросить с себя оцепенение.

-А, ерунда, - подумал он.- Мало ли мне приходилось рисковать в жизни, и всё заканчивалось лучше, чем я предполагал. Обойдётся и в этот раз.

.

Говорят, что жизнь - штука непредсказуемая. Тысячелетия назад кто-то из древних мудрецов впервые высказал эту истину, и с той поры она не утратила своего значения, и не потускнела от частого употребления. И, действительно, каждому из нас случалось наблюдать, как человек, находящийся на вершине благополучия, вдруг низвергался по ступеням служебной лестницы и с завистью смотрел на тех, кто ещё   вчера искали его расположения и часами

просиживали в его приёмной. А может и с нами самими происходило нечто подобное, только не у каждого достаёт смелости признаться в этом, и служить поучительным примером для окружающих.

Двенадцатилетний Ахмад Егоров не был большим начальником, а всего лишь учился в шестом классе в средней школе древнего города Куляба. Он ещё не мыслил философскими категориями, а просто жил, как все его сверстники, коротая дни то в классе, то в весёлых играх со своими товарищами. И тем не менее, судьба почему-то решила преподать ему суровый урок, показав, что благополучие от полного отчаяния отделяет всего лишь тончайшая грань. Его отец, Наби Самиев, был военнослужащим, майором, и занимал должность замполита в Пянджском пограничном отряде. Мать , Лидия Ивановна Егорова, преподавала русский язык и литературу в той самой школе, в которой учился её сын.

Смешанные браки в советскую пору не были редкостью, но всё-таки семья, в которой отец - таджик из сельской глубинки, а мать - русская, правда, родившаяся и выросшая в Душанбе, не воспринималась как обычная в отдаленном областном центре, и была, как говорится, на виду. Познакомились черноволосый, бравый пограничный офицер и белокурая скромная учительница в Крыму, где Наби Самиев отдыхал в санатории, а Лидия Егорова привезла детей из Таджикистана в пионерский лагерь «Артек». Познакомились и подивились тому, что он и она были из одного края, а встретиться довелось на берегу Чёрного моря. Должно быть, необычность ситуации и сблизила их, поскольку они потом больше не расставались, а, где-то через полгода, создали се-мью и не жалели об этом на протяжении последующих пятнадцати лет. У них подрастал единственный сын, русоволосый, но смуглый, с яркими зелёными глазами. Его можно было принять и за таджика, и за русского. Фамилию он получил материнскую - Егоров, а имя по настоянию отца - Ахмад. Так звали его отца, деда мальчика, рано умершего от сердечной недостаточности.

Жил юный Ахмад Егоров беззаботно, колеблясь между двумя полосами. Мать учила его русскому языку и прививала любовь к литературе, а отец говорил с сыном соответственно по-таджикски, и намеревался после выслуги лет уйти на пенсию, и серьёзно заниматься воспитанием сына. Мальчик не задумывался особо над тем, кто же он - русский или таджик, хотя необычное сочетание имени и фамилии часто служило предметом насмешек в школе. Но особо смеяться над собой он не позволял, рос он крепким пареньком и в обиду себя не давал.

По договорённости, достигнутой между родителями, Ахмадом Егоровым он должен был быть до шестнадцати лет, до получения паспорта, в котором тогда будет записана уже фамилия отца - Самиев. Подросток стал бы уже Ахмадом Самиевым. Лидия Ивановна очень любила своего мужа, но не мирилось сознание с тем, что её сын не будет иметь ничего русского ни в имени, ни в фамилии, и потому упросила Набиджана сделать ей уступку хотя бы в этом - в русской фамилии, которую их сын носил бы до совершеннолетия. А там пусть будет так, как хочет муж.

Жили Ахмад с матерью в Кулябе, а отец служил в Пяндже. Он часто наезжал домой и был противтого, чтобы семья находилась с ним вместе в райцентре.

«До пенсии мне осталось всего ничего, - говорил Наби Самиев.- А сыну надо получить стоящее образование. Ну, чего хорошего увидит он там, у самой границы?»

Но не только этим соображением руководствовался майор Самиев. Время было беспокойное, контрабандисты с наркотиками и группы боевиков то и дело пытались прорваться за кордон, и пусть уж лучше семья будет подальше от всех этих ЧП, которые стали уже не чрезвычайными происшествиями, а суровой боевой обыденностью.

В один из летних дней жизнь мальчика изменилась в одночасье. Родители поехали на своей машине проведать родственников матери в Самарканд. Уже на территории Узбекистана ночью их ослепила светом встречная машина, и они на большой скорости врезались в асфальтный каток, оставленный на обочине дороги. Машина смялась в лепёшку, а сам майор Самиев и его жена погибли. Это была трагедия, и она стала причиной того, что четырнадцатилетний Ахмад Егоров в полной мере изведал всю горечь сиротства…

Мальчика приютила сестра матери Марина Ивановна. Именно приютила, а что касается воспитания, то юный Ахмад был предоставлен самому себе. У тёти подрастало своих четверо детей, и некогда ей было следить за племянником, тем более, что жила она, по образному выражению, перебиваясь с хлеба на воду. Её муж, Джурабай Сайфиев, был старше на двадцать лет. Дряблый, с выпученными глазами и реденькой седой шевелюрой, он принципиально нигде не работал и сидел на шее жены. Считал себя философом, которого общество не оценило и не признало, а раз так, то новоявленный Спиноза не желал иметь никаких дел с неблагодарными людьми. Целыми днями он ходил по двору в мешковатых трусах до колен, почёсывал вислый живот и бил мух самодельной мухобойкой. В этой операции он достиг подлинного совершенства, с утра до заката солнца количество уничтоженных крылатых вредителей превышало сотни. Попутно осуществлялся процесс обучения приёмыша, сопровождаемый словами: «Так это, логика надо иметь». С тех пор слова «логика» вызывало у Ахмада Егорова чувство глубокой неприязни, хотя сама наука ни слухом, ни духом в этом не была виновата. Великий философ поднимал Ахмада засветло и заставлял то выпалывать бурьян в изрядно запущенном дворе, то обрезать сухие ветки на деревьях, то цементировать потрескавшуюся дорожку. Покормить мальчика частенько забывали, а то, что нужно ходить в школу и готовить уроки, то Джурабай Сайфиев категорически отрицал. Он утверждал, что лучший учитель - это жизнь и всегда приводил в пример себя. Сам он нигде толком не учился, а знания имел такие, что по его словам, потрясал даже докторов наук. Правда, какие это были знания и от чего потрясались ученые мужи, о том доморощенный философ умалчивал. Его жена заведовала районной библиотекой, помимо этого, там же работала уборщицей, через две ночи на третью дежурила в горисполкоме, и некогда ей было вникать в то, как осуществляется система самообразования племянника. Кончилось всё тем, что Ахмад бросил школу, в один из прекрасных дней удрал из дома и на попутных машинах добрался до Пянджа. Тут до гибели служил его отец, и тут подросток намеревался остаться, не представляя себе чётко, как будет жить и чем заниматься. Свободные часы, а их было в избытке, проводил у забора пограничного отряда, наблюдая за тем, как готовят молодых солдат к хлопотной и тревожной охране рубежей Родины.

Весна в жарком Пянджском районе рано заявляла о себе. Уже в середине февраля солнце основательно припекало, а что касается еды, то можно было что-то перехватить в солдатской столовой, которая расположилась близко от наблюдательного пункта подростка. Всегда оставалось тарелка борща или рассольника, немного гречневой каши и стакан-другой чая или жидкого розового киселя. А что ещё, скажите, надо любознательному пареньку, для которого главным в ту пору было стремление ускользнуть от бдительного ока последователя Платона или Сократа, и не слышать его нудных косноязычных поучений.

Так и шло время, и Ахмад уже всерьёз подумывал окончательно покинуть подворье материной сестры и обосноваться где-нибудь в зарослях у пограничного отряда, благо погода этому благоприятствовала.

Однако, месторасположение пограничников - объект военный, и частое пребывание возле него пусть даже подростка не могло остаться незамеченным. Как-то Ахмад сидел на своём излюбленном месте и смотрел, как солдаты учатся преодолевать полосу препятствий. Ощутил на своём плече чью-то крепкую руку и увидел стоявшего рядом военного, чем-то похожего на отца. Такого же крепкого, с внимательным взглядом слегка прищуренных глаз и с обильной проседью на висках, хотя подошедший офицер не смотрелся старым. Ахмад взглянул на его погоны - подполковник.

-Ты что тут делаешь7 - спросил офицер.

- Смотрю, как солдаты занимаются.

-А других дел у тебя нет?

-Нету, - ответил подросток хмуро.

-Вот как! - удивился офицер. – Ну, раз у тебя много свободного времени, пойдём ко мне, побеседуем.

Подполковник Ильин Владимир Викторович являлся начальником Особого отдела Пянджского пограничного отряда. Близость границы заставлял особистов удваивать внимание. Мало ли кто, и с какой целью может интересоваться жизнью пограничников, тем более, что нападения бандгрупп с сопредельной афганской стороны на пограничные заставы и наряды были частым явлением.

Они пришли в кабинет начальника Особого отдела. Подполковник Ильин усадил подростка на стул напротив себя и принялся внимательно его разглядывать.

-Ты кто? - спросил он.

-Егоров.

-А зовут как?

-Ахмад.

-Егоров... Ахмад? - удивился офицер. - Разве так бывает?

Мальчишка насторожённо посмотрел на подполковника: не смеется ли тот? Но Ильин был серьёзен.

-Бывает. - неохотно ответил подросток. - У меня отец был таджик, а мама - русская.

-Почему был? - последовал вопрос.

-Они погибли год назад. Машина ночью налетела на асфальтный каток.

-Постой, постой, - офицер склонился поближе к Ахмаду.

-Так ты сын майора Самиева.

-Да, сын.

-Вот, так, так, - Ильин покрутил головой. - Сын Самиева.

-Помню тот случай, как же. Хороший был офицер. Умница.

-Ну-ка, расскажи, как ты живёшь, и почему ведёшь подзаборную жизнь, а вернее надзаборную...

Во взгляде подполковника Ильина проглядывали сочувствие и доброта, и Ахмад доверился ему. Без утайки рассказал о своём бытие, в котором сочетались труд во дворе и откровения несостоявшегося философа, а также о бегстве из дома.

-Интересная получается картина, - поразмыслил вслух начальник Особого отдела. Он думал о чём-то своём и не сводил глаз с подростка.

-Таджикский язык знаешь?

-Знаю, - отозвался Ахмад.- И узбекский хорошо понимаю. Муж моей тёти - узбек. Они в доме в основном по-узбекски говорят. Это только, когда он о философии толкует, то на русский переходит. Только плохо это у него получается..

Подполковник Ильин от души рассмеялся.

-Значит, сразу на трёх языках домашнее образование получаешь?

-Выходит, так, - согласился мальчишка и ответно улыбнулся.

Начальник Особого отдела интересовался всеми подробностями несложного быта этого парень-

ка, а сам размышлял вот о чём. Сын сослуживца ведёт, в общем-то, незавидную жизнь, значит долг его, подполковника Ильина, помочь этому хмурому мальчишке. Такая возможность имеется. Случаи, когда осиротевшие подростки становились сыновьями воинских подразделений, нередки. Семья подполковника жила в Москве, в Пяндже он вёл жизнь холостяка, всё время которого занимала служба. Можно выкроить часы и следить за тем, как Ахмад будет учиться, и двигаться в нужном направлении. Но, кроме того, имелось и ещё одно - более глубокое соображение. Подполковник Ильин был кадровым разведчиком. Ему довелось побывать в странах Ближнего Востока, вживаться в разные образы, выполнять наисекретнейшие задания, и он пришёл к убеждению, что глубинных разведчиков - одиночек, подлинных универсалов, нужно готовить сызмальства. Из таких вот мальчишек, которые с детства знают местные языки, с молоком матери впитали национальные правила жизни и обычаи. Для европейца, скажем, вживание в азиатскую среду - процесс нелёгкий, а для мальчишки, выросшего тут - все особенности быта таджиков или узбеков - естественны и вполне понятны.

И начальник Особого отдела понял, что в его руки попал благодатный материал, из которого можно вылепить изделие, совершенное по форме и содержанию. Немного цинично, скажете вы. Может оно и так, но следует принять во внимание специфику той деятельности, которой всю жизнь занимался подполковник Ильин. Она не допускал никаких сантиментов и была глубоко прагматична по своей сути.

-Хочешь стать воспитанником нашего отряда? - спросил он, подводя итог своим размышлениям.

Мальчишка даже подскочил на месте.

-Ещё бы. И мой отец мечтал, чтобы я стал пограничным офицером.

-Ну, пограничным или каким другим, там будет  видно. Не будем загадывать. Главное, чтобы ты стал хорошим человеком. Умел крепко стоять на своих ногах. И заодно вернем тебе отцовскую фамилию.

Сестра матери Марина Ивановна восприняла инициативу начальника Особого отдела с большой радостью. И это вполне понятно: своих детей четверо, да ещё бездельник муж, от бесконечных поучений которого к вечеру начинала болеть голова. Она сразу же согласилась передать племянника на воспитание в войсковую часть, зато её супруг разразился долгой речью о неблагодарности современного подрастающего поколения. Прозвучали знаменитые слова «логика, так это, надо иметь», но ни времени слушать его откровения не было, ни особого желания, и заведующий клубом пограничного отряда, старший лейтенант Сохибов подхватил сумку со скромными пожитками Ахмада и торопливо удалился вместе с новым сыном своего отряда по направлению к Кулябскому автовокзалу.

Поначалу жизнь с пограничниками разочаровала подростка. Одно дело - смотреть на неё со стороны и совсем другое - оказаться зажатым в тесных рамках уставной дисциплины. Приходилось вставать вместе с солдатами, совершать утреннюю пробежку, мыть казарму, учиться ходить в строю. Это и ещё многое, включая строевую подготовку, кроссы и преодоление той самой полосы препятствий, утомляло так, что к отбою уже не было сил даже разгова-ривать. И кроме того, нужно было снова ходить в школу. Приготовленные уроки проверял сам начальник Особого отдела и никаких поблажек не делал. Плохо выучил стихотворение, небрежно написал сочинение, давай по новой и это, несмотря на то, что в казарме уже царила полуночная тишина.

Но разочарование новой жизнью длилось примерно полгода. А потом Ахмад привык, почувствовал себя крепче и бодрее и открыл для себя много нового и интересного в армейской повседневности. Он уже на равных бегал с солдатами по пересечённой местности, не боялся стрелять из автомата и молодецки скакал на лошади. И занятия в школе пошли веселее, он не только догнал пропущенное, но и выдвинулся в ряды отличников.

Времени для шалостей не оставалось. Суровые армейские будни рано повзрослили подростка, появилась серьёзность, он стал осмысленнее относиться к сегодняшним дням, а что касается будущего, то тут было всё ясно. Конечно же, после десятилетки он поступит в военное училище и станет офицером-пограничником.

Наша жизнь обладает одной интересной особенностью. Если её уплотнить до предела, то время начинает лететь с удвоенной скоростью. Воспитанник пограничного отряда Ахмад Самиев заметил это по себе. Кажется, ещё недавно он перешагнул порог солдатской казармы, а уже прошёл год, за ним второй и третий.

Учёба в школе осталась позади. Аттестат зрелости с хорошими отметками переходил из рук в руки, офицеры ласково трепали короткие волосы теперь уже юноши и в честь успешного завершения десятилетки в солдатской столовой был организован праздничный обед. Такое внимание к себе трогало до слёз. Армейская среда воспринималась Ахмадом как родная семья, хотя иногда по ночам вспоминались отец и мать, их забота и тепло домашнего очага, и тогда непрошенная слеза скатывалась на подушку. Но чем взрослее становился он, тем реже накатывали приступы тоски по утраченным родителям. Бурный водоворот сжатых до предела дней захватывал и не оставлял досуга для праздного времяпровождения.

К той поре подполковника Ильина перевели в Москву в Главное разведывательное управление Федеральной пограничной службы. Но теперь уже полковник Ильин, а затем и генерал-майор не забыл своего воспитанника. Владимир Викторович пригласил Ахмада погостить в Москву. Принял его как родного, познакомил со своей семьей и вдоволь покатал по России. И как-то вечером на рыбалке, когда они сидели у затихающей реки, плавное течение которой отражало пламя костра, состоялся серьёзный разговор. Ахмад опять высказал желание поступить в пограничное училище, но Владимир Викторович несогласно помотал головой.

-У нас другие виды на тебя, - коротко сказал он.

-У кого, у нас? - полюбопытствовал юноша.

-Узнаешь в своё время, - отшутился генерал. - А пока вот что.

Послужишь с годик рядовым в том же самом Пянджском пограничном отряде, а затем - училище.

-Но зачем терять год? - попытался возразить Ахмад.

-Так надо, - последовал короткий ответ.

В армии не принято возражать и Ахмад Самиев

хорошо усвоил это правило.

Одно дело быть воспитанником в пограничном отряде, когда пользуешься всеобщим вниманием, и тебе делаются различные поблажки. И совсем другое - стоять в общем солдатском строю и нести тяготы суровой службы вместе со всеми. Приходилось учиться подчиняться. Охрана границы - дело не простое. Нет ни дня, ни ночи, постоянное напряжение не отпускает ни на минуту. Физически Ахмад был хорошо подготовлен к беспокойным солдатским будням, что же касается моральной стороны, то он не был нытиком и не нуждался в никаких послаблениях. Уже через несколько месяцев он втянулся в ритмичную жизнь пограничной заставы и по праву считался одним из лучших военнослужащих.

Год прошел быстро. Ахмада Самиева снова вызвали в Москву, и приказом директора Федеральной пограничной службы он был зачислен в высшее училище, где готовили офицеров глубинной разведки. Такого поворота в своей судьбе молодой пограничник не ожидал, но воспринял его без возражений и, более того, с большим интересом. Теперь уже он понимал - зачем понадобился год службы рядовым на границе! Без той закалки, которую он получил, бывая в нарядах, преследуя нарушителей границы и контрабандистов, вступая с ними в перестрелки и задерживая их, он бы, пожалуй, не выдержал нагрузок, которые легли на его плечи в училище. Занимались по восемнадцать часов в сутки. Осваивали иностранные языки, учились единоборству с оружием в руках и без него, овладевали различной техникой, а, самое главное, им прививали умение выживать в экстремальных условиях, там, где обычный человек не выдержал бы и суток. Из них готовили элиту разведки, и Ахмад хорошо понимал это.

Пять лет занятий в училище были ежедневным тяжелейшим трудом, таким, что иногда приходилось до крови закусывать губы, чтобы сдержать себя и не сорваться. Физические нагрузки превосходили человеческие возможности, не все курсанты выдерживали их. Год от году их становилось всё меньше, и закончили училище всего двадцать человек из пятидесяти, но это уже были такие разведчики, которые могли выполнять задание необычайной сложности.

Иногда в ходе учёбы у Ахмада возникало желание бросить всё это, написать рапорт с просьбой об отчислении и пойти в обычное пограничное училище. В конце концов, и на границе нужны офицеры, и он был бы среди них не худшим, но генерал-майор Ильин не позволял своему воспитаннику проявлять слабость.

-Тебе выпал редкий шанс стать одним из немногих, - жёстко говорил он во время нечастых встреч. - Тебе будут завидовать, о тебе будут рассказывать легенды, на тебя будут равняться те, кто пойдут следом. Так будь же достоин такой необычной судьбы.

Курсантов учили перевоплощаться в различных людей, причём такое вживание должно было быть абсолютным, не только внешне, но и духовно. Учили не пасовать перед трудностями, и не теряться ни в каких ситуациях. На занятиях в них стреляли настоящими пулями, в рукопашных поединках они боролись за свою жизнь. В их тренировках не было никакой имитации, всё было подлинным и всё происходило на грани гибели,

и потом, когда офицеру глубинной разФедеральной пограничной службы России Ахмаду Самиеву приходилось быть кочевником-бедуином в Аравийской пустыне, рабочим-нефтяником в Ираке, добывать алмазы в ЮАР, вместе с контрабандистами переправлять наркотики в западные страны, он везде был своим среди своих, и ни у кого ни разу не возникло даже тени сомнения, что этот араб, немец или афганский таджик может быть кем-то другим, а не тем, кого они видят перед собой.

Это была жизнь полная опасностей и смертельного риска, и он никогда не задумывался, а стоило ли идти по такому пути? В конце концов, у каждого своя судьба, и вся эта цепь закономерных случайностей, которую мы называем судьбою, вела его именно по этому пути, и к тому делу, которое он теперь выполнял, помогая кому-то там, в далекой Москве, осуществлять хитросплетения высшей политики. Он был суров и сдержан, научился не доверять никому и полагаться только на самого себя, но при этом мог быть общительным и разбитным, простодушным и доверчивым, весёлым рубахой-парнем, беззаботным прожигателем жизни. Подчас он и сам забывал - какой же он на самом деле? И где-то глубоко внутри в нём находилась сжатая до предела пружина, побуждавшая всё время быть начеку и помнить о том, во имя чего он исполняет ту или иную роль. И лишь иногда, когда он видел счастливые семейные пары и детей, которых хотелось взять на руки и прижать к груди, у него на мгновение возникало ощущение, а не слишком ли большую цену платит он, отстаивая и защищая интересы далёкой и полузабытой Родины, но он гут же отгонял эту напрошенную мысль и продолжал жить странной, многоликой жизнью.

Очередное задание - перебраться в Кабул и перевоплотиться в афганского дервиша - он не счёл чем-то из ряда вон выходящим. За время своих странствий по Ближнему Востоку он видел сотни таких странников, хорошо изучил их манеру поведения и образ жизни. Это было лучшее прикрытие для того, чтобы не вызывая подозрений, войти в среду фанатичных талибов, собирать о них сведения и сообщать в Центр обо всех их планах и совершаемых действиях.

И тут он был тем, кем и должен был быть - дервишем до мозга костей, для которого всё земное и суетное не представляло никакой ценности. И только одно осложнило выполнение задания: любовь к простой афганке Джаннат и глубокая привязанность к её детям. Эти чувства он никак не мог подавить в себе, и подобное не могли предвидеть даже те, кто готовил его к необычной актёрской деятельности на многоплановой сцене жизни.

Когда-то давно, ещё в годы пребывания в училище, он прочитал одну истину, запавшую ему в память, что в мире нужно быть, а не казаться. Его теперешний образ действий в корне противоречил этой памятной фразе: повсюду он только казался тем, кого видели перед собой окружающие, а кем он был на самом деле, знали очень и очень немногие.

.

Мулло Омар, верховный главнокомандующий объединёнными силами талибов пребывал в хорошем настроении. Его главный враг - Ахмадшах Масуд со своей армией был надежно заперт в Пандшерском ущелье. А помогли в этом те сведения, которые добровольно сообщил один из командиров Ахмад-шаха - Абдулло Каюм. При слове «добровольно», которое всплыло в его сознании, Мулло Омар улыбнулся. Конечно же, ни о какой добровольности и речи не шло. Именно ему пришло в голову взять в заложники семью ближайшего сподвижника Ахмадшаха и результат, как говорится, налицо. Все ходы и выходы в Пандшерском ущелье надежно перекрыты и теперь Ахмадшах, как волк в клетке, может только скалить зубы, а укусить не в состоянии. Сейчас главное - не дать ему вырваться оттуда, а всё остальное сделает время. Армия, лишённая боеприпасов и продовольствия, очень скоро превратится в сброд, в недовольную и озлобленную толпу, и тогда  никакие увещевательные речи командующего не сдержат её и не предотвратят разлада.

Правда, перебежчик Абдулло Каюм не всё сообщил, что знает. Торгуется и тянет время, полагает, что таким образом спасёт себя и свою семью. Напрасные надежды. Деться ему некуда, выложит все свои сведения и тогда отправится в потусторонний мир к архангелу Азраилу, который воздаст ему должное. И семья его будет тоже «награждена» соответствующим образом за грехи отца. Жена послужит усладой доблестным воинам, а дети украсят собой гаремы ближневосточных шейхов.

Мулло Омар довольный, в такт своим мыслям покачал головой и пробежал пальцами по крупным зёрнам чёток, сделанных из агата. Настоящий лидер благочестивого воинства должен быть твёрдым в своих решениях, кто бы ни противодействовал ему и какие бы ни сулил выгоды. Мировая общественность... Мулло Омар усмехнулся и разгладил завитки густой бороды. Свора шакалов, которые способнытолько тявкать издалека и трусливо жаться облезлыми боками к валунам. Для виду осуждают талибов, а на деле признают их военную силу и только ворчат невнятно, косятся друг на друга. Дело до смеха доходит. Россия вроде бы осуждает действия талибов, а недавно один из её политических лидеров заявил, что готовы признать талибов как законную власть в Афганистане. А то, мол, это вперёд сделают другие, и мы опоздаем... Все признают, никуда не денутся. Стоит только стереть Ахмадшаха в пыль, чтобы он не ударил в спину, и тогда военные соединения талибов пройдут через все страны Центральной Азии, как раскалённый железный шампур сквозь брусок масла. И никто не пикнет, та же Россия лихорадочно ищет лучшие решения. Что ни говори, а в ней миллионы мусульман, которые, случись что, всегда поддержит своих единоверцев.

Или взять другой случай. Он, Мулло Омар, принял решение уничтожить огромную статую Будды, это творение смрадного шайтана, которое оскверняет мусульманскую страну. Какой поднялся крик! Стали пугать мировой общественностью, экономическими санкциями, но он обратил на это внимание не больше, чем на укус издыхающего комара. И что получилось? Статую расстреляли из орудий, превратили её в груду глиняных обломков, и все сделали вид, что никто не возмущался и вроде так и должно быть. Он, Мулло Омар, показал, что миром правят сила и вера, а не пустая болтовня.

Верховный главнокомандующий удовлетворённо засопел и откинулся на узорчатые подушки. Он полулежал на груде курпачей, мягких одеял, и ждал приглашения. Штаб талибов размещался во дворце бывшего шаха Афганистана и это тоже согревало сердце повелителя правоверных. Всевышний воздаёт каждому по его заслугам. Один мечется в Пандшерском ущелье и глотает пыль, которую забрасывает в его укрытие ветер-афганец, буря, от которой никому нет спасения, а другой отдыхает в роскошных покоях и имеет все основания быть довольным жизнью.

Вскоре должен начаться большой праздник. Мулло Гиёсиддин, правая рука Мулло Омара, его советник по финансовым вопросам, решил взять себе четвертую жену. Присмотрел хорошенькую девочку, лет двенадцати из кишлака близ Кабула. Пусть женится, шариат не возбраняет это. Правда, мулло Гиёсиддин плутует, у него этих четвёртых жен был уже, наверное, не один десяток. Как только присмотрит себе хорошую курочку, так тут же произносит прежней четвёртой традиционную формулу развода - се талок, и становится обладателем всего лишь трёх жен.

Мулло Омар усмехнулся. В глубине души он не очень жаловал корыстного и сластолюбивого мулло Гиёсиддина. Один вид чего стоит: толстый, с багровым от полнокровия лицом, постоянной одышкой от чрезмерного ожирения. Но приходится мириться - Мулло Гиёсиддин обладает большими связями в арабских странах и через него осуществляется финансовая подпитка воинственных талибов.

Во дворе зарокотали бубны, надрывно загремели карнаи, запели зурны. Вошедший слуга склонился до самой земли и жестом показал, что главнокомандующего ждут все собравшиеся, и без него свадебный пир не начнётся.

Мулло Омар поднялся с одеял и,   разминая за

текшие ноги, неспешно пошёл к выходу.

Народу собралось много. Пришли все командиры воинских подразделений, знатные люди, представители духовенства. Для тех, кто попроще, достарханы были накрыты за пределами дворца. Ничего, там места много, все разместятся. В воздухе ароматно пахло пловом, синий дым струили мангалы, на которых жарились шашлыки. Проворные слуги-гуломы разносили чай, сладости, фрукты. Вина не было, как не было ни танцовщиц, ни сладкоголосых певцов. Талибы исповедовали истинную веру, не допускающую никаких излишеств. Подлинную усладу борцы с неверными и отступниками получат в раю, там их вознаградят за все лишения и воздержания на этом свете, а пока пусть довольствуются тем, что разрешает их духовный лидер. И музыку мулло Омар позволил лишь на короткое время, вроде как сигнал и началу торжества, всё-таки жених - не последний человек среди высшего состава талибского руководства.

Мулло Омар неспешно прошёл к почётному месту, специально приготовленному для него. При его появлении все собравшиеся встали и, склонив головы и скрестив руки на груди, почтительно приветствовали своего вождя. Мулло Омар сел, за ним опустился на одеяла отдувающийся жених, потом все остальные. Мулло Омар вознёс Всевышнему благодарственную молитву за победы талибов и за высшее покровительство, произнёс заключительное «О-омин», и все провели руками по лицам.

Невесты не было видно. Она находилась где-то во внутреннем дворе, и это тоже было сообразно правилам, принятым у талибов. Она сразу же должна знать своё место, и её никто не должен видеть, кроме того, в чьём полном распоряжении ей предстояло находиться.

Гости угощались, неспешно беседовали о делах, отдавали должное один другому, подчёркивая мудрость, благочестие, разумную осмотрительность в боях с отродьем шайтана - Ахмадшахом Масудом. И, конечно же, главная хвала возносилась Мулло Омару, без которого все успехи и победы были бы немыслимы.

Перебежчик Абдулло Каюм находился тут же, среди пирующих, правда, место ему отвели у самых ворот, там, где и подобает сидеть тем, кто ещё только ищет путь к истинной вере и кается в своих грехах. За ним присматривали два здоровенных талиба, заросшие бородами до самых глаз.

Темнело, жара понемногу спадала, хотя прохлады ещё не ощущалось. Земля, прокалённая дневным жаром, струила тепло к равнодушно помаргивающим звёздам. Костры, горевшие в просторном дворе, розоватыми отблесками пламени освещали лица собравшихся.

Свадьба проходила чинно, без суеты. Угощение было обильным, и все неспешно ели, демонстрируя своё воздержание.

Гости оживились, когда во дворе появился дервиш. Он опустил хурджин на землю у высокой кирпичной стены, помолился, все в эти минуты перестали есть и вытянули руки с раскрытыми ладонями перед собой, готовясь при заключительных словах провести по лицам. Дервиш заслуживал особого уважения. Он не один раз побывал в благословенной Мекке и у могилы Пророка, и его святость превосходила благочестие всех, находящихся на торжестве.Дервиш опустился на отведенное ему место и стал есть. В полумраке его загорелое до черноты лицо, обрамлённое длинной остроконечной бородой, в которой проблескивала обильная седина, казалось отлитым из бронзы. Высокий, остроконечный колпак на голове и ветхий плащ, хазормех, с множеством разноцветных заплат заметно выделяли его среди участников свадьбы/

Мулло Омар с интересом поглядывал на знаменитого странника. Говорили, что он знает наизусть весь Коран, и все толкования Священной книги, что может неделями не есть и не пить, предаваясь размышлениям о суетности и бренности этого мира. Должно быть, так оно и есть. Дервиш был равнодушен к обильным яствам на узорчатом достархане и жевал лишь кусок лепёшки, изредка запивая его чистой водой.

Мулло Омар поднял руку вверх и все замерли, ожидая его слов.

-Скажи, почтеннейший, - обратился верховный главнокомандующий к отстранённо сидящему дервишу. - Верно ли говорят, что ты можешь вертеться волчком на одном месте вдвое дольше, чем остальные дервиши. Ведь это тоже одно из свидетельств особой избранности святых  людей.

Дервиш ничего не ответил на слова Мулло Омара. Для него все были равны, в том мире духовного совершенства, в котором находился его разум, не было чинов и различий, богатств и бедности, значили лишь глубокая вера и неукоснительное исполнение всех её требований.

Он встал, вышел на середину двора и сбросил плащ, вобравший в себя пыль многих дорог, ведущих к местам поклонения всех ревнителей ислама. Расставил руки в стороны и сосредоточился. Гнусаво и еле слышно запела зурна. Дервиш стал вращаться на одном месте, сперва медленно, затем всё быстрее и быстрее. Собравшиеся, затаив дыхание следили за ним. Много святых паломников можно было видеть в Кабуле, и все они вертелись волчком, показывая сосредоточенность и замкнутость в своём мире. Но так долго вращаться не мог ни один из них, и когда дервиш, за которым они все наблюдали, широко раскрыв глаза, завершил этот священный обряд, он не упал в пыль, как все его собратья, а лишь сел на корточки и обхватил голову руками. Через какое-то   время поднялся и уверенно, не шатаясь, направился к своему месту. Все восторженно загудели, а Мулло Омар одобрительно склонил голову, отдавая должное удивительной выносливости лучшего из афганских дервишей. И никто не знал, плодом сколь долгих тренировок была достигнута такая выносливость в этом поистине головокружительном

испытании.

Гости были приучены видеть лишь то, что им полагалось, и не замечали того, чего не должны были замечать. Так вне их поля зрения остался такой эпизод: когда дервиш после долгого вращения сидел на корточках, приходя в себя, телохранитель Мулло Омара свирепый Рахимбек, не доверявший даже самому себе, поднял хурджин святого странника и деловито обшарил его. Неизвестно, что хотел отыскать там вооружённый до зубов оберегатель священной особы, но он увидел лишь то, что там  находилось: куски лепёшек, немного сладостей и фруктов, а также бережно завернутый в чистую тряпицу Коран.

Рахимбек сплюнул и бросил хурджин в пыль у забора.

Эта свадьба была не такой, как все подобные торжества на Востоке. Все говорили вполголоса, не было слышно ни шуток, ни смеха. Один за другим, с небольшими промежутками, муллы читали молитвы, причём каждый старался блеснуть своей учёностью и от того их восхваления Всевышнего длились долгое время. Талибы наложили запрет на всё, что веселило людей.

Уже заполночь гости, наевшись и отдав дань уважения дородному и почитаемому всеми жениху, по одному покидали просторный двор. Мулло Омар, зевнув, тоже отправился во внутренние покои. Дервиш по-прежнему сидел у стены, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник. На него никто не обращал внимания, зато он ничего не упускал из виду. Он заметил, как один из охранников тронул рукой Абдулло Каюма, и кивком приказал ему следовать за собой. Пленника затолкнули в пристройку во дворе и с лязгом захлопнули за ним крепкую дверь.

Дервиш поднялся, потянулся всем телом, разминая затёкшие мышцы, и вышел со двора. Неспешно брел он по пыльной дороге, озарённой лишь слабым, мерцающим светом звёзд. Пепельной россыпью они протянулись от края до края, чётко обозначая гигантский шатёр ночного неба.

Ахмад-дервиш остановился и осмотрелся по сторонам. Никого. Тишина со звоном вливалась в уши. Лишь изредка где-то взлаивали собаки, да лёгкие порывы тёплого ветерка оживляли кроны редких деревьев. Он подошёл к старой ветвистой яблоне, снял с плеча хурджин и уложил его между узловатых корней. Разделся, на нём остались лишь старая рубаха и просторные бесформенные штаны. Лёгкими, бесшумными шагами дервиш направился к дальней оконечности дворца, туда, где располагалась пристройка с пленным Абдулло Каюмом. У стены он долго прислушивался. Торопиться не следовало. Наевшись до икоты, охранники вряд ли смогут долго бодрствовать, сон обязательно сморит их.

Ахмад-дервиш размотал тонкую капроновую веревку с петлями, которая, как пояс, обхватывала его поясницу, и осмотрел её. На конце верёвки была закреплена острая трезубая «кошка». Дервиш бросил её вверх, зубья зацепились за гребень стены. Он подёргал верёвку, она закрепилась прочно. Поплевал на ладони и стал взбираться на стену. На самом верху посмотрел в глубь двора. Не доносилось ни звука. Двое охранников лежали у двери пристройки, до ушей дервиша донеслось их ровное дыхание. С гребня забора он перебрался на крышу пристройки, с неё бесшумно спустился на землю. Его зрение и слух обострились до предела. Из-за пазухи извлёк небольшой баллончик с нервнопаралитическим газом, подкрался к спящим охранникам и брызнул им в лицо. Те дёрнулись и затихли. Дервиш потянул дверной засов, отодвинул его и скользнул в глубь пристройки. С минуту, а то и больше стоял неподвижно, вглядываясь в темноту. Абдулло Каюм лежал на одеялах у стены и тоже спал. Он что-то бормотал во сне и беспокойно дёргался. Дервиш на четвереньках приблизился к нему и снова пустил в ход баллончик. Абдулло Каюм еле слышно застонал и вытянулся на постели. Дервиш достал из-за пазухи неясный пред-

мет, похожий на маленькие клещи и надел его на пальцы правой руки. Это была точная имитация змеиных зубов. Коснулся остриями ноги перебежчика и осторожно выдохнул. Яд тонкой струйкой брызнул в открытые ранки. Дело было сделано. Также осторожно ступая, вышел из пристройки, закрыл дверь на засов и снова взобрался на крышу пристройки. С неё скользнул на гребень забора, высвободил верёвку и, повиснув на руках, спрыгнул на землю. Долго сидел на корточках, прислушиваясь и приглядываясь. Ничто не внушало опасений. Добрался до яблони, оделся, перебросил хурджин через плечо и исчез, словно растворился в темноте.

Где-то через час, его можно было заметить у развалин старых домов на окраине города. Из тайника он извлёк кокосовый орех и отвернул верхнюю часть. В его руках оказался небольшой высокочастотный передатчик. Привёл его в действие и послал короткое сообщение: «Задание выполнено». В доли секунды направленный пучок радиоволн достиг спутника, который продублировал его в Центр. Немного подождал, и на слабо освященной панели прибора проступили слова: «Приказываем уходить». Дервиш уложил в тайник верёвку и змеиные зубы и, держа в руках передатчик, прислушался. Где-то раздавались голоса. Он быстро уложил передатчик в кокосовый орех, завинтил его и бросил в хурджин. Связь с Центром ему ещё могла пригодиться. Осторожно выглянул из-за разрушенной стены. Поодаль скользил луч фонаря и слышался неясный говор. По всей видимости, ночной патруль талибов обшаривал  развалины. Дальше медлить было опасно. Пригнувшись, Ахмад-дервиш скользнул в противоположную

сторону и вскоре густой мрак поглотил его.

Утром, едва зарозовела кромка небосвода, телохранитель верховного главнокомандующего Рахимбек и с ним ещё двое бородатых талибов пришли за пленником. Увидев спящих охранников, Рахимбек впал в ярость. Пинками он разбудил их и пока те, ошалевшие от тяжкого сна, приходили в себя, отворил дверь и вошёл в пристройку.

Абдулло Каюм лежал неподвижно у стены и никак не прореагировал на появление свирепого телохранителя. Нимало не церемонясь, Рахимбек и его пнул армейским ботинком в бок.

-Вставай! Мулло Омар хочет видеть тебя!

Пленник не шелохнулся. Рахимбек схватил его за руки, издал изумлённый возглас и попятился. Рука была холодной, а пленник, по всей видимости, мёртв. Абдулло Каюма вытащили наружу. Лицо eго приобрело синюшный оттенок, зубы судорожно стиснуты.

-Не уберегли! - заревел Рахимбек и с силой ударил ближайшего к нему охранника в лицо. Тот вскрикнул и упал на землю. Избивая нещадно второго караульного, телохранитель злобно рычал.

-Поспать захотелось! Я тебя, сын шайтана, своими руками удавлю!

Узнав о смерти Абдулло Каюма, Мулло Омар нахмурился.

«Как это некстати, - подумал он. - Перебежчик мог бы рассказать ещё немало интересного. Нужно было сразу пытками выбить из него все сведения».

Верховного главнокомандующего обуревали сомнения. Уж очень странной казалась гибель Абдулло Каюма. Не должно было такого случиться, по всем признакам. Не болел, ни на что не жаловался. Вечером вёл себя, как обычно, а к утру его уже нет в живых. Странная смерть, очень странная... И синее лицо...

-Пусть его осмотрит врач, - распорядился Мулло Омар. - Мы должны узнать причину, по которой так своевременно для наших врагов ушёл из жизни этот предатель.

-Немного помедлил и добавил: - Караульных повесить. Не смогли уберечь пленника на этом свете; пусть оберегают его на том.

Телохранитель Рахимбек просиял от радости. Вешать людей было его любимым занятием.

Врач, такой же бородатый, как и все талибы, с большой чалмой на голове, но с очками в тонкой золотой оправе, внимательно обследовал умершего. Закончивший в своё время Первый медицинский институт в Москве, он в душе презирал невежественных талибов, но проявлять такие эмоции было опасно, и потому врач всегда был сдержан и лаконичен. Пинцетом указывая на две крохотные ранки на ноге мертвеца, врач коротко пояснил:

-Ничего необычного в смерти пленного нет. Укус змеи. Потому синюшность лица и каталептическое напряжение мышц.

Услышав это сообщение, Мулло Омар долго размышлял. Вроде всё ясно, и всё-таки сомнения не исчезали. Оставалось сделать последний шаг, и Ахмадшах Масуд был бы уничтожен. Но перебежчик умер, и как теперь выбить Ахмадшаха из его норы. Удивительно своевременная смерть!

-Осмотрите внимательно внутреннее помещение пристройки, каждую щелочку, каждый камешек. Найдите мне эту змею.

Змею отыскать не удалось, и Мулло Омар ещё больше укрепился в мысли, что смерть Абдулло Каюма не была случайной. Странной, необъяснимой, но не случайной. Верховный главнокомандующий вызвал к себе Мулло Абдугаффора, возглавлявшего у талибов контрразведку.

-Составь список всех, кто был на свадьбе, - распорядился Мулло Омар. - Вместе потом подумаем, кто мог обратиться в змею, так вовремя ужалившую Абдулло Каюма.

Но размышлять Мулло Омару с его начальником контрразведки не пришлось. Случай, тот самый нелепый случай, который казалось бы, никак не должен произойти, но всё-таки произошёл, сыграл свою роль в судьбе Ахмада-дервиша.

Он ещё спал. Утро только-только занималось. Небо чуть побелело на востоке, и щебетание пробудившихся птиц предвещало начало нового дня. Джаннат коснулась его руки, и он сразу открыл глаза. Молодая женщина смотрела виновато.

-Отаи Мухсин, вы, наверное, будете ругаться и даже побьёте меня и своего сына...

-Что случилось? - Со сна голос дервиша прозвучал хрипло. Неясная тревога кольнула его и он сел в постели.

- Мухсин полез в ваш хурджин, чтобы достать оттуда всё, что вы принесли с базара, и нашёл там кокосовый орех. - Джаннат говорила запинаясь, она любила и боялась своего нового мужа. - Орех старый, побитый. Мальчик подумал, что это тоже подарок ему. Вышел на улицу и стал раскалывать его камнем. Оттуда какие-то проволочки полезли, стёклышки посыпались...

-О, чёрт, - дервиш, сам того не заметив, выругался по-русски. Он вскочил на ноги.

-Где орех? Где Мухсин?

-Мимо проходил патруль талибов. Они очень удивились, увидев такой орех, и забрали его вместе с мальчиком. Вы будете бить нас?

-Следовало бы... Только не вас, а себя...

Дервиш торопливо одевался.

-Огонь горит в очаге? - спросил он.

Молодая женщина, с испугом следившая за ним, торопливо качнула головой.

-Горит.

-Быстро сожги мой плащ и остальные вещи. Тебя будут спрашивать обо мне, говори, ты не знаешь меня. Дервиш и всё. Ты не знаешь, куда я ушёл и когда приду.

Она в такт его словам утвердительно кивала. Ей не трудно было выполнить его приказания, поскольку она действительно, ничего не знала о нём.

В дворе Ахмад-дервиш расшатал и вытащил из забора один сырцовый кирпич. Извлек оттуда пистолет с двумя запасными обоймами, большой пакет и нож в чехле. Побросал всё это в хурджин. Закрыл тайник и сказал молодой женщине:

-Запомни это место. Там лежат деньги. Трать их очень осторожно, понемногу, иначе навлечешь на себя беду.

-Отаи Мухсин, вы куда?- она смотрела на него испуганными глазами, по щекам молодой женщины катились слёзы.

-Вы навсегда уходите?

-Как я могу бросить тебя? - он ласково провел рукой по её волосам. - Будь осторожна ... и жди меня...

Он не хотел лишать её надежды, поскольку знал по себе, как бы тяжело ни приходилось человеку в жизни, пока в его душе теплится искорка надежды, он будет жить, и надеяться на лучшее.

Теперь, в простой одежде, с чалмой на голове, Ахмад-дервиш походил на обычного афганского дехканина, каких можно часто видеть как в самом Кабуле, так и в провинциях страны.

-Будь дома, не провожай меня.

Он обнял молодую женщину, затем забросил хурджин на плечо и плотно затворил за собой дощатую дверь.

Джаннат была покорна ему во всём. Она упала на ещё неубранную постель и беззвучно рыдала, оплакивая свою незавидную долю и такое короткое счастье, блеснувшее зарницей во мраке её беспросветной судьбы.

.

Когда военный патруль принёс начальнику контрразведки талибов странный кокосовый орех, а заодно и втолкнул в кабинет перепуганного до смерти Мухсина - сына Джаннат, Мулло Абдугаффор поначалу не понял значения странной находки. Он повертел потёртый загрязнившийся плод кокосовой пальмы в руках и принял сперва торчащие из разлома проводки за волокна ореха. Но приглядевшись увидел, что они разного цвета, кроме того из него не должны сыпаться частички кварца, минерала, который используется как усилитель частот в радиопере-

датчиках. Мулло Абдугаффор был технически образованным человеком и сразу сообразил, что к чему. «На какие только хитрости не пускаются эти проклятые френги, иностранцы», - подумал он. Рассматривая орех всё внимательнее, он сделал попытку открыть его и это удалось. Верхняя часть держалась на резьбе и когда её отвернули, взору начальника контрразведки предстал компактный прибор без всяких опознавательных знаков и названия фирмы. Стало ясно, что это снаряжение вражеского агента.

-Так, так, - произнёс Мулло Абдугаффор уже вслух и повернулся к старшему патруля. - Где ты взял эту вещицу?

Здоровенный, обросший густыми чёрными волосами, афганец кивнул головой на мальчишку.

-У него отобрали. Он колол этот орех у арыка.

-Так, так, - ещё раз пробормотал Мулло Абдугаффор и за руку подтащил к себе малолетнего Мухсина.

-Откуда у тебя этот орех?

Но мальчишку сотрясала от ужаса крупная дрожь, он заикался и не мог произнести ни слова.

Мулло Абдугаффор брезгливо оттолкнул его от себя.

-Едем к тому дому, где вы нашли этот передатчик, - бросил он повелительно старшему патруля.

Когда во двор глинобитной развалюхи, в которой жила Джаннат вместе с детьми, ввалились вооруженные до зубов талибы во главе с рослым, пышущим злобой начальником контрразведки, Джаннат обмерла. Она закрыла лицо рукавом старого выцветшего платья и опустилась на землю. Ноги не держали её. Дети прижались к матери и жалобновсхлипывали, не ожидая для себя ничего хорошего.

-Ты видела    эту штуку? - Мулло Абдугаффор Протянул кокосовый орех молодой женщине.

Она отрицательно затрясла головой.

-Никогда, джаноб1.

-А где твой мальчишка взял его?

- Там, - она дрожащей рукой указала на пристройку.

Патрульные талибы бросились туда и во мгновение ока обшарили убогую комнатенку. В ней не было ничего, кроме охапки старой соломы, прикрытой разорванным одеялом.

-Кто там жил? - продолжал допрос Мулло Абдугаффор.

-Святой человек, дервиш, - пролепетала она. - Вот оно что, - начальник контрразведки многозначительно поглядел на патрульных. Те выпрямились и поудобнее перехватили автоматы, направив на сотрясавшуюся от испуга молодую женщину. - А где он сейчас?

-Не знаю, джаноб. Я никогда не видела его. Он приходил, когда темно, и уходил ещё до света.

-Так, так, - по привычке поразмыслил вслух начальник контрразведки. Было ясно, что от этой полудикой чумазой афганки ничего путного не добьешься. Если, действительно, дервиш - вражеский aгент, то вряд ли он делился с этой убогой нищенкой какими-то своими секретами. Ему было нужно укрытие, и кроме подобной развалюхи, трудно было сыскать что-либо лучшее.

-Пошли, - Мулло Абдугаффор мотнул головой

1 Джаноб (тадж.) - господин.

патрулю в сторону проулка.

-А с этой что делать? - старший патруля ткнул стволом автомата в спину помертвелой женщины.

Начальник контрразведки окинул её презрительным взглядом. Она была такой жалкой и беззащитной, что даже в его сердце, никогда не ведавшем никаких человеческих чувств, и то шевельнулось что-то похожее на сочувствие.

-Оставь! Сама сдохнет вместе со своими сосунками! - с этими словами Мулло Абдугаффор вышел со двора. Патрульные поспешили за ним.

-Быстро на базар, - приказал талибам начальник контрразведки.- Ищите дервиша, расспрашивайте о нём всех, Притащите его ко мне живым или мёртвым.

Патрульные бегом устремились в глубь проулка.

-Лучше живым, - прикрикнул им вслед Мулло Абдугаффор.

Уже поздно вечером начальник контрразведки доложил Мулло Омару о странной находке и неудачных поисках Ахмада-дервиша. Тот словно сквозь землю провалился.

Верховный главнокомандующий долго разглядывал портативный радиопередатчик.

-Значит, дервиш? - спросил он вслух.

Мулло Абдугаффор, соглашаясь, торопливо замотал головой, но Мулло Омар не обратил на него никакого внимания. Вопрос был явно риторический и ответа не требовал.

-Значит, дервиш! - произнёс Мулло Омар ещё раз утвердительно. - Как же ты просмотрел его?

Начальник контрразведки побледнел, на его лбу выступила испарина.   Мулло Омар всегда выносил

приговоры сам и они, как правило, не оставляли никаких надежд на дальнейшее существование.

-Мы сомневались... Мы проверяли его, джаноб... Еще немного и ...

Верховный главнокомандующий ядовито усмехнулся.

-Долго же вы сомневались. А я вот сразу почувствовал, что это поддельный дервиш. Слишком уж он был умён по рассказам и держался независимо...

«А что ж ты тогда медлил?» - мелькнуло в голове начальника контрразведки, но о том, чтобы произнести подобное вслух, он не смел даже помыслить.

-Не успели, - сожалеюще чмокнул губами Мулло Омар. - Теперь мне ясно, какая змея ужалила Абдулло Каюма. И как вовремя ужалила. Скорее всего, это русский агент. Ему было приказано спасти любой ценой Ахмадшаха, и он это сделал. И как сделал! -Верховный главнокомандующий покрутил головой, точно восхищаясь подвигом Ахмада-дервиша. - Если бы у меня были такие исполнители, я бы уже сидел в Москве. Или в этом... как его... - Мулло Омар досадливо пощелкал пальцами. Он позабыл, как называется столица американцев.

-Значит так, - подвёл он итог своим размышлениям,- Ты, Абдугаффор, заслуживаешь серьёзного наказания, но отложим пока его на время.- То, что верховный главнокомандующий не произнёс привычное «Мулло Абдугаффор», уже не таило в себе ничего хорошего, и начальник контрразведки, как бы делая попытку искупить вину, преданно уставился глазами в одутловатое, надменное лицо Мулло Омара.

-Ясно, дервиш решил скрыться. В Афганистане ему это не удастся. Значит, если он американский агент, он устремится к границе с Пакистаном. Но в это я мало верю, скорее всего, это русский. Ему путь к таджикской границе. Ты пойдёшь в этом направлении, а другую группу, ту, что двинется в Пакистану, пусть возглавит мой телохранитель Рахимбек.

Поймай этого дервиша, Абдугаффор, живым поймай и притащи сюда. Только тогда твоя голова укрепится на твоей слабой шее. Иначе...

Начальник контрразведки знал, что таится за этим словом «иначе» и даже побагровел от усердия.

-Выполню, джаноб. Сделаю, - забормотал он. - Всех подниму...

Мулло Омар презрительно махнул рукой.

-Из-за какого-то полудохлого дервиша не стоит поднимать всю контрразведку. Возьми с собой пятерых, этого будет достаточно. И не медли. Дервиш налегке может далеко уйти.

-Если он двинется горами... - начал Мулло Абдугаффор, - но верховный главнокомандующий махнул рукой, останавливая его на полуслове.

-Вряд ли он станет прятаться в горах, - прикинул вслух Мулло Омар. - В афганских горах не выживают даже шакалы. Скорее всего, он пойдет предгорьями, там и преследуй его. Поспеши, жизнь твоя теперь измеряется минутами.

-Что делать с той женщиной, у которой прятался этот смрадный дервиш? - на всякий случай спросил Мулло Абдугаффор.

Верховный главнокомандующий сморщил нос и бросил вопросительный взгляд на начальника контрразведки.

-Молодая? Хороша собой?

Мулло Абдугаффор презрительно махнул рукой.

-Стара и страшна, как отродье шайтана.

-Тогда оставь её, - последовал ответ. - У тебя есть дела поважнее.

Желая хоть как-то обелить себя, начальник контрразведки этими словами сохранил жизни Джаннат и её маленьких детей.

Уже третьи сутки Ахмадшах Масуд не знал покоя. Он то опускался на стул в штабе и подолгу бесцельно рассматривал расстеленную на столе карту Афганистана, то выходил во двор и часами ходил там от ограды к ограде. Он пытался успокоить самого себя, что ничего страшного не произошло, ведь не было слышно ни выстрелов, ни разрыва гранат, ни пулемётных очередей, но тревога не проходила. Он отправил группу разведчиков проверить состояние последнего выхода из Паншерского ущелья. Ведь, если сбежавший Абдулло Каюм рассказал о нём талибам, то положение осложнится до крайности, его армия окажется в западне, будет потеряна последняя возможность выйти в тыл к талибам и отбить их. То и дело в штаб заходили ближайшие сподвижники Ахмадшаха, его заместитель Мухаммад Хаким, командиры подразделений, все смотрели сочувственно и хмуро, как будто на них лежала часть вины за то, что от разведгруппы до сих пор нет никаких вестей.

И только к исходу четвёртой ночи часовые доложили о лёгком шуме, который доносился из узкой расщелины, прорезавшей надвое скальный монолит, а потом показались и смутные фигуры. На окрик часовых они ответили условленным паролем, и вско-

ре все пятеро разведчиков предстали перед истомлённым долгим ожиданием Ахмадшахом Масудом. Исхудавшие, пыльные разведчики едва держались на ногах.

-Случилось что? - спросил Ахмадшах.

-Всё в порядке, - ответил старший группы Гулмат. - Проход свободен. Просто мы ушли дальше, чем намечали сперва. Теперь знаем точно, где сооружены пулемётные гнезда талибов, где они разместили бронетехнику и ракетные установки. Можно зайти им тыл, а потом ударить с двух сторон. Они не ожидают такого нападения.

Ахмадшах облегчённо вздохнул. Он обнял за плечи Гулмата и ласково похлопал его по спине. Ахмадшах любил этого проворного ловкого парня, который риск сочетал с продуманностью действий.

-И ещё мы узнали, - продолжал Гулмат. - Вот он узнал.- Старший группы указал на Равшана. - Он чуть не до Кабула добрался. Ему родственники сообщили, что предатель Абдулло Каюм умер. Его ужалила змея.

Ахмадшах бросил взгляд на своего заместителя Мухаммада Хакима. Обоим стало ясно, что Федеральная пограничная служба России пошла им навстречу и выполнила их просьбу. Глубоко законспирированный агент убрал перебежчика и почти наверняка раскрыл себя.

«Только бы ему удалось спастись», - подумал Ахмадшах.

-Вы просто молодцы,- сказал он разведчикам. Впервые за четверо суток на его лице появилась улыбка. - Идите, отдыхайте.

Ахмадшах Масуд остался один с Мухаммадом Хакимом.

-Это надо же, - покачал головой Мухаммад Хаким. - Абдулло Каюма ужалила змея. В самом центре Кабула.

-Я бы с удовольствием пожал руку этой змее, - отозвался Ахмадшах Масуд. - Она нас здорово выручила.

На следующую ночь он начал переброску вооруженных подразделений в тыл талибам, закрывшим основные выходы из Паншерского ущелья. Днём его бойцы прятались в глубоких промоинах, поросших камышами, и в скальных массивах, за которыми начиналось просторное плоскогорье. Основная часть войска поднялась на гребень хребта и оказалась лицом к лицу с подразделениями талибов. И едва те начали бешеную атаку, как им в спины обрушился шквальный огонь воинских частей Ахмадшаха, покинувших свои засады.

Оказавшись в кольце, талибы утратили воинственный тыл, нарушилась слитность их действий, каждый теперь опасался за свою жизнь и старался любой ценой вырваться из окружения.

Войска Ахмадшаха Масуда неудержимым потоком устремлялись в низину с хребта, высившегося над. Пандшерским ущельем, их поддерживали стремительными бросками засадные группы, и подразделения талибов таяли на глазах, как ноздреватый слежавшийся снег под лучами весеннего солнца. Вражеская угроза была ликвидирована. Талибы понесли большие потери, и лишь небольшой их части удалось унести ноги и откатиться в глубь страны. Бой, начавшийся поутру, длился сутки и завершился на рассвете.

.

Ахмадшах Масуд стоял на возвышении и смотрел, как раннее утро накатывает на горы и жёлтые, опалённые солнцем, низины. Их контуры проступали медленно, отдельными сероватыми штрихами, словно на проявляемой фотографии. Впервые за долгое время Ахмадшах почувствовал облегчение. Он дышал полной грудью и воздух, напитанный запахом сухих трав и тончайшей коричневатой пылью, казался ему ароматным и слегка пьянящим своей свежестью.

Ахмадшах думал, что теперь, когда талибы отброшены от Паншерского ущелья и прорвана стена блокады, можно снова получать «подпитку» в виде оружия, боеприпасов и прочего военного снаряжения. А значит открыто поле действия для широких стратегических манёвров уже в низинах, там, где сосредоточены основные силы противника.

Он смотрел, как разгорается розовое утро, и ещё раз с теплотой подумал о том неизвестном разведчике, который, рискуя своей жизнью, спас тысячи жизней бойцов его армии. Вряд ли им придётся встретиться когда-либо, а так хотелось пожать руку этому человеку, и не словами, слова тут невыразительны и бессильны, а просто взглядом, полным признательности, высказать ему свою благодарность и уважение. Героизм - значит не бояться врага и сражаться с ним лицом к лицу, напрягая все силы во имя великой цели. Но ещё больший героизм - действовать во вражеском окружении, не имея возможности даже на мгновение побыть самим собой, в одиночку помогать сотням, тысячам своих товарищей, которые никогда не узнают о тебе. И руководствуются в таких случаях не мыслями о возможных наградах и чинах, а чем-то большим, что не поддаётся определению громкими фразами и долгими рассуждениями, а вмещается в одно простое и ёмкое понятие - призвание.

«Где-то сейчас этот человек, - думал Ахмадшах Масуд. - И да пошлют ему все боги, которые только есть на этом свете, везение и удачу».

Ахмадшах и не подозревал, что у них с неизвестным ему разведчиком, одинаковые имена и одинаковые судьбы: быть всегда там, где жизнь висит на волоске, и где ты всего нужнее людям.

Тем временем Ахмад, сбросивший с себя обличье дервиша, неуклонно двигался в сторону афганотаджикской границы. Ему заблаговременно был определён коридор, по которому он мог перейти на сопредельную территорию, и сообщены пароли -пропуска. Но выйти в заданный квадрат, оказалось крайне нелёгким делом. Он давно уже оставил основную дорогу и достиг предгорий. Приходилось идти очень осторожно, огибать небольшие селения, чтобы их жители не могли навести талибов на его след. А в том, что за ним будет погоня, Ахмад нимало не сомневался. Он рассуждал так же, как и Мулло Омар. Противники не знают точно, чью он разведку представляет. Значит, будут посланы две поисковые группы, одна - к пакистанской границе, другая - к границе с Таджикистаном. Задача этих групп: не только отыскать путь, по которому он движется, но и опередить его, чтобы отрезать от пограничных рубежей. И потому он старался идти как можно быстрее, урезая до крайности время, которое отводил себе для отдыха. Это была своеобразная гонка преследова-

ния, в которой побеждал самый выносливый. Можно было направиться в сторону Паншерского ущелья и найти укрытие у Ахмадшаха Масуда, но разведчик знал, что войска Ахмадшаха схвачены в тесное кольцо окружения и удалось ли им разжать эти оковы, ему было неизвестно. А раз так, нужно было исключить риск - натолкнуться на отряды талибов и угодить им в руки.

Он шёл легко и быстро, внимательно осматриваясь по сторонам. Его тренированное тело легко переносило жару и холод, длительный голод и жажду. Занятия в училище были крайне суровыми, будущих разведчиков учили выживанию в самых сложных условиях. Но Ахмад хорошо знал, что в горах Афганистана выжить нельзя. Они были абсолютно мёртвыми, лишёнными всякой растительности. Лишь неистовый зной, почерневший от солнца и времени камень, языки осыпей и едкая пыль поджидали его там. И он старался идти низинами, где временами встречалась вода, а поросли диких яблонь, вишни, боярышника, хурмы и винограда давали возможность поддерживать силы. Помимо этого в пакете, который он прихватил с собой, имелись упаковки белково-витаминного концентрата, лекарственные препараты и бинты, а также стимуляторы, позволяющие снизить утомление.

Разведчика преследовали люди, не уступавшие ему ни в чём, кроме того Мулло Абдугаффора, начальника контрразведки талибов, подгоняло стремление остаться в живых. Если он не поймает сбежавшего дервиша, то заплатит за это головой. Верховный главнокомандующий слов на ветер не бросал и то, что обещал, выполнял неукоснительно.

Мулло Абдугаффор взял с собой четверых своих

сотрудников, жилистых и выносливых, и старого афганца - проводника, хорошо знавшего все тропы в горах. Правда, старик не был так проворен, как шагавшие сзади талибы, но ствол автомата, который время от времени утыкался в его спину, служил неплохим средством ускорения хода.

Как ни старался Ахмад не оставлять никаких следов на своём пути, всё-таки что-то да оставалось, и старый проводник легко обнаруживал то сдвинутый в сторону камень, то случайно обломленную ветку или примятый островок чахлой травы. И талибы шли за разведчиком слаженно и споро, неуклонно сокращая расстояние, разделявшее их. Предательскую роль играла роса. Ночью раскалённые зноем камни быстро остывали и покрывались тончайшей водяной пылью. Стоило ступить на них, и появлялся тёмный отпечаток ступни, служивший хорошим ориентиром для старого следопыта.

Уже к концу дня Ахмад, поднявшись на крутой пригорок, внимательно осмотрелся и увидел своих преследователей. Их было шесть человек. В лучах заходящего солнца отблёскивали воронёные стволы автоматов, длинные белые рубахи и штаны хорошо просматривались на фоне каменных россыпей. Талибы шли, не скрываясь. В этом тоже был психологический расчет. Они гнали его, как гонят волки оленя. Жертва должна чувствовать хищников, слышать их завывания и видеть серые тени, легко скользящие над землёй. Тогда она начнёт метаться от страха из стороны в сторону, мчаться изо всех сил, а то замирать на месте, и тогда её силы начнут катастрофически убывать. А там недалек тот вожделенный миг, когда острые клыки хищников вонзятся в горло без-

защитной жертвы, и запах горячей крови пьяняще ударит в раздувающиеся от нетерпения ноздри.

Ахмад понял, что боя избежать не удастся. Как он ни был скор и вынослив, талибы оказались выносливее и быстрее его. Их неприхотливость и быстрота реакции и прежде изумляли разведчика. Нормативы, принятые в Советской Армии по разборке и сборке автоматов, точности поражения целей из стрелкового оружия, бега по пересечённой местности, пеших походов на дальние расстояния, перекрывались ими шутя. Они выросли в суровых условиях, и преодоление подчас неимоверных трудностей было их образом жизни.

Ахмад не любил убивать. Он не признавал охоты и при виде джейранов, которых пограничники преследовали на машинах и расстреливали из пулемётов, его сердце сжималось от боли и жалости. Тем более он не любил убивать людей, даже врагов, и когда приходилось идти на это, его профессия требовала и подобного, то нужно было преодолеть внутреннее сопротивление и убедить себя в том, что это необходимо, что другого выхода просто нет. По просьбе Ахмадшаха Масуда он ликвидировал перебежчика Абдулло Каюма, и теперь ощущал в душе горький осадок. Абдулло Каюм не был предателем по своей сути, талибы превратили его семью в заложников, сыграли на человеческих чувствах ближайшего сподвижника Ахмадшаха. Абдулло Каюм походил на птицу, попавшую в силки. Она отчаянно бьётся, пытается вырваться на волю и запутывается всё сильнее и сильнее в прочных и тонких нитях.

Шестеро преследователей - это много, тем более, что, и это следует учесть, среди них есть люди, хорошо владеющие оружием и не боящиеся рукопашной схватки. У них большой, многолетний опыт ведения войн, а это посерьёзнее, чем навыки, полученные в тренировках.

Схватка неизбежна, и осознание этого заставляло разведчика морщиться, как от сильной зубной боли.

Он не любил убивать, и его поражало, что есть люди, которые испытывают удовлетворение от уничтожения себе подобных. В училище будущих разведчиков обучали наносить сокрушительные удары сперва по чучелам и макетам, а затем и драться всерьез с живыми людьми. Это была не только своеобразная проверка бойцовского мастерства будущих глубинных разведчиков, но и экзамен на их психологическую стойкость. Они должны были выполнять самые сложные задания, подчас связанные с пролитием крови, и при этом не испытывать никаких угрызений совести.

В училище привозили смертников, приговорённых к высшей мере наказания за тяжкие преступления. Их выталкивали на арену, огороженную со всех сторон высокой металлической оградой, и курсант должен был убить своего противника в равном поединке голыми руками. Обязательно убить, иного не допускалось.

Смертники сопротивлялись отчаянно и бывали случаи, когда одолевали будущих разведчиков.

Ахмад до сих пор помнит тот поединок. Он вышел на арену в тренировочном костюме, ощущая лёгкий озноб во всём теле. Мышцы трепетали и подёргивались, волнение никак не давало сосредоточиться. Против него выпустили преступника, убившего семью из трёх человек с целью ограбления.Кроме того он изнасиловал малолетнюю девочку и задушил её. Ему нечего было терять, и он приготовился защищать свою жизнь любой ценой. Ахмаду предстояло то же самое, плюс крайняя необходимость обязательно победить и убить подонка, который сам себя поставил вне общего.

Противник был высокого роста, с длинными руками, широкоплечий, слегка сутулый. Его лицо заросло густой чёрной щетиной, и было трудно определить его возраст и национальность. Запавшие глаза смотрели пристально и злобно, губы подёргивались от нервного тика. Ему была обещана, в случае, если он выстоит, замена расстрела на пожизненное заключение. Ахмад знал, что смертников в любом случае лишали жизни, а такие обещания давались для того, чтобы побудить их драться отчаянно, в полную силу.

Разведчик уступал своему сопернику в росте и весе, и тот решил сразу же воспользоваться этим преимуществом. Он бросился на Ахмада, намереваясь сбить его своей массой и задушить. Ахмад успел уклониться и ударил противника кулаком чуть пониже затылка. Обычно в таких случаях человек теряет равновесие и падает, но тот устоял и, повернувшись, с рёвом бросился на разведчика.

Они дрались отчаянно. Приёмы восточных единоборств, которыми Ахмад владел в совершенстве, сперва не достигали цели. Насильник отбивался руками и ногами, метался по арене, прыгал на разведчика, и не обращал внимания на болезненные удары, которые обрушивались на него. Исступление и ярость сделали его нечувствительным к боли.

Ахмаду приходилось нелегко. Костистый кулак

насильника угодил ему прямо в лицо. Кровь сочилась из рассеченной брови и заливала глаз, дыхание сбилось, но, даже в эти минуты он не собирался убивать противника. Если тот заслужил смерти, пусть это сделают другие, так, как это определено законом, сам же Ахмад постарается лишить его сознания, сбить на землю, а там будь что будет. И когда противник бросился на него и попытался нанести ногой удар в живот, Ахмад поймал его ногу, рывком развернул убийцу в сторону и ударил левой рукой крюком в подбородок. Тот зашатался и потерял ориентиры. Последовал ещё один удар, теперь уже сцепленными руками по затылку, и насильник упал на песок, покрывавший пол арены. Разведчик бросился на него, обхватил голову руками и рванул её на себя и в сторону. В таких случаях ломаются шейные позвонки, и наступает мгновенная смерть. Но Ахмад лишь сымитировал силу этого приёма, на самом деле он пережал противнику сонную артерию и тот отключился.

На разборе поединка инструктор по рукопашному бою заметил, что бой был проведён, в общем-то, грамотно, но приём был проведён не до конца и убийца остался в живых.

- В следующий раз, Самиев, нужно действовать более чётко и решительно, - заметил инструктор.

И вот этот следующий раз наступил, причём Ахмаду предстояло драться сразу с шестью врагами, и уже не имитировать их убийства, а действовать всерьёз, в противном случае будет убит он сам и хорошо, если сразу. Он не сомневался, что отдан приказ захватить его живым, и решил ни в коем случае не допустить подобного. Для этого следовало придумать что-то такое, что изменило бы расстановку сил и обернуло ситуацию в его пользу. Решение пришло мгновенно, и он стал оглядываться по сторонам, оценивая местность и подыскивая для себя надёжное укрытие, которое позволило бы пропустить талибов вперёд, а потом напасть на них и навязать тот бой, который обернул бы преимущество преследователей в их слабость.

Узкая тропинка вилась между крупными скальными обломками. Ахмад миновал их и вышел на открытое пространство. По бокам теснились кусты шиповника, перевитые лозами дикого винограда. Налитые соком кисти свисали с них, но разведчику было не до этого плодово-ягодного великолепия. Чуть поодаль лежал большой камень и Ахмад укрылся за ним. Предчувствие скорой схватки переполняло его, мышцы подрагивали от возбуждения, все тело налилось звонкой силой, той силой, которая делает человека похожим на сжатую до предела пружину. Оставалось только ждать.

Послышались негромкие голоса и преследователи вышли на поляну. Они осматривались по сторонам, но не были так собранны, как разведчик, численное преимущество усыпляло насторожённость, делало их беспечными. Они были уверены в себе и считали притаившегося разведчика жертвой, которая бежит от них, не помышляя о сопротивлении. Так хищники, участвующие в гоне, от сознания беззащитности оленя опьяняются предчувствием скорой расправы. Им не верится, что он может остановиться и, устремив на них острые рога, перейти в нападение, отчаянно защищая свою жизнь.

Проводник осматривал поляну, прошёл взад и вперед, потрогал рукой кусты, склонился над тропинкой, засыпанной мелкой щебёнкой.

-Ну,- Мулло Абдугаффор ткнул старика в бок дулом пистолета.

-Я не вижу никаких следов, - сказал проводник, внимательным взглядом обшаривая открытое пространство.

-Смотри хорошо, старый ишак,- обругал проводника худощавый, низкорослый талиб.

Старик незаметно вздохнул. Он помогал преследовать неизвестного человека и втайне сочувствовал ему. Грубость талибов, их бесцеремонность, откровенная похвальба силой надоели ему и вызывали возмущение. Раз они впятером гонятся за одним человеком, значит, боятся его и значит тот вовсе не плохой человек. Проводник мысленно желал ему успеха. Он уже понял, что преследуемый затаился где-то поблизости, но тянул время, давая ему возможность хорошенько укрыться.

- Никаких следов нет, - ещё раз повторил старик.

- Что это значит? - хмуро спросил Мулло Абдугаффор. - Он что, превратился в птицу и улетел?

Талибы обступили старика. Это было именно то, чего   так хотел затаившийся за камнем разведчик.. Они не могли стрелять в него, для этого нужно было разбежаться в стороны и он не дал им такой возможности.

Ахмад выскочил из своего укрыться и первыми же выстрелами сбил с ног двух талибов. Оставшиеся в живых оцепенели от неожиданности. Они судорожно сдёргивали автоматы с плеч, но следовало ещё снять их с предохранителей. Терялись драгоценные мгновения, и это было на руку разведчику. Он прыг-

нул в строну, и очередным выстрелом уложил третьего талиба. Автоматная очередь распорола воздух, пули выбили из камней искры, одна срикошетила и с противным воем улетела в сторону. Но Ахмада уже не было на том месте. Он бросился к стрелявшему, сверкнуло лезвие ножа, и последний из подручных Мулло Абдугаффора, царапая горло, пробитое острой сталью, повалился на землю.

Мулло Абдугаффор пришёл в себя и начал действовать. Он схватил проводника за плечи, развернул его спиной к себе и укрылся за ним. Он был ростом выше проводника и вынужден был присесть, чтобы не служить явной мишенью. Ствол его пистолета устремился в сторону разведчика.

Ахмад стоял на широко расставленных ногах и быстро перемещался то вправо, то влево, как боксёр, который уклоняется, таким образом, от ударов соперника.

Выстрел... Мулло Абдугаффор промахнулся. Ещё один и снова промах.

Мулло Абдугаффор перехватил горло старика, лицо того побагровело, из глаз лились слёзы.

Ахмад не стал дожидаться третьего выстрела. Он прыгнул в сторону, кульбитом перекатился через голову и оказался сбоку от начальника контрразведки талибов. Выстрел разведчика был точнее. Мулло Абдугаффор, хватая воздух широко раскрытым ртом, медленно оседал на подгибающихся ногах. Старик вырвался из его захвата, и последний талиб грузно повалился на тропинку.

Разведчик поднялся и машинально рукой сбил пыль с одежды.

Проводник испуганно смотрел на него широко раскрытыми глазами.

-Не убивай меня, - сипло проговорил он.

Ахмад пожал плечами. Возбуждение от недавнего боя ещё не оставило его, он дышал прерывисто и ощущал дрожь во всём теле. Пот струйками стекал по щекам и он, досадливо морщась, вытирал его ладонью.

-Зачем мне тебя убивать? - наконец смог ответить от. - Ты мне не сделал ничего плохого...

Ахмад осмотрелся по сторонам. Больше опасаться было некого. Но осторожность, ставшая его второй натурой, подсказывала необходимость скрыть следы. Метрах в двадцати с правой стороны виднелся провал. Он схватил одного из убитых талибов, подтащил его к провалу и сбросил вниз. Старый проводник поспешил помочь разведчику.

Вскоре всё было кончено и ничто не напоминало на этом месте, что ещё недавно тут гремели выстрелы, и шла отчаянная борьба за право остаться кому-то в живых.

Ахмад устало опустился на большой плоский камень и жестом пригласил старика сесть рядом. Тот последовал его примеру.

В горах царила звенящая тишина. Не чувствовалось даже легкого дуновения ветерка. Солнце, поднявшееся довольно высоко, ощутимо пригревало, обещая спокойный и знойный день.

Ахмад встал, пощёл к своему недавнему укрытию и принёс оттуда хурджин. Устроился на прежнем месте, извлёк из хурджина пластиковую бутыль с водой и сделал несколько глотков. Протянул бутыль проводнику, и тот тоже напился.

Они сидели рядом и рассматривали один другого.

-Ты кто? - осторожно спросил старик.

Разведчик шевельнул бровями. Он и сам уже толком не знал, кто он такой на самом деле, но проводник не нуждался в его ответе.

- Ты - хороший человек, - сказал он убеждённо. - А те были плохие люди. Столько горя и несчастий принесли они на нашу землю. Ты правильно делаешь, что убиваешь их.

Ахмад снова неопределённо шевельнул бровями. Он подумал, что слова старого афганца были самой  высокой оценкой его деятельности на этой древней, многострадальной земле и, пожалуй, самым искренним отпущением грехов.

-Тебе надо уходить? - снова осведомился проводник.

Ахмад утвердительно склонил голову.

-Иду к границе. Мне нужно туда, где развалины старой крепости.

-Тогда иди вот так. Обойди вон те скалы и держи на закат солнца. Так короче.

Разведчик помедлил, потом достал из хурджина имевшиеся съестные запасы, разложил их на камне и предложил старику разделить с ним, то ли завтрак, то ли обед, он и сам не знал, что это было. Ему казалось, что с момента его ухода из Кабула прошлая целая вечность, хотя прожито было всего несколько дней.

Они неспешно поели, запили водой из бутыли. Ахмад разделил оставшуюся еду на две равные части и протянул одну из них старику. Тот с благодарностью принял.

-Ну, я пошёл, - сказал Ахмад.

Они встали и неожиданно для самих себя обнялись и похлопали друг друга по спинам. Разведчик отцепил от пояса нож в металлических ножнах, которым только что оборонял свою жизнь, и протянул проводнику.

-Это тебе. Подарок. Вспоминай меня.

Старик вытащил нож из ножен, осмотрел его и прищелкнул языком, выражая своё восхищение.

Отвязал свой нож и подал его Ахмаду со словами:

-Зачем говоришь - вспоминай меня? Мы ещё увидимся.

-Почему ты так думаешь? - удивился Ахмад.

-Эти всё равно уйдут, - старик мотнул головой в сторону провала, куда они сбросили тела убитых талибов. - Сейчас сила на их стороне, но это будет недолго. У нас говорят: солнце не закроешь полой халата, оно всё равно будет светить. И когда они уйдут, придут другие, хорошие люди, помогать нам. И ты придёшь.

Ахмад засмеялся.

-Ну, если так, то я согласен.

Они тепло распрощались друг с другом, и Ахмад зашагал по извилистой тропе. Он уходил всё дальше от той поляны, где только что вырвал в смертельном поединке право жить и действовать, и недавнее волнение улеглось в его груди.

.

Он уже поднялся довольно высоко по крутому склону, остановился и оглянулся. День разгорался, жаркий летний день. В лучах яркого солнца чётко обрисовывались горные хребты и скальные массивы, которые, точно бараны в отаре, тесно жались друг к другу.

И к Ахмаду Самиеву пришла уверенность, что он обязательно вернётся сюда. Он даже не брался предугадать - когда, в каком качестве и в какой роли? Но должен вернуться обязательно. Тут ждала его женщина, впервые пробудившая в нём чувство глубокой привязанности к ней и её детям. Может быть, она для кого-то была невидной и не стоящей внимания, но он смотрел на неё влюблёнными глазами, и она казалась ему самой прекрасной в мире. Тут он в полной мере узнал, чего он может и чего стоит, имеет ли право называться настоящим мужчиной. И в такие места обязательно возвращаются.

Он повёл плечами, словно сбрасывая с них невидимую давящую тяжесть, ещё раз посмотрел на горы, на жёлтое марево зноя, затягивающее окрестности, повернулся и пошёл скорее.

До границы оставался день пути.