Когда плачет иволга

Александр СИЗУХИН 30 июля 2015 95

Когда плачет иволга.

рассказ

Надежда Павловна Голованова, директор городской общеобразовательной средней школы №3, выговаривала завхозу Петровой за то, что та не выполнила её распоряжение. Вернее, не совсем не выполнила, но не до конца, а этого Надежда Павловна особенно не любила: когда её распоряжения выполнялись частично. Или частично - не выполнялись. Вроде бы дело сделано, да не так.

- Петрова, ну что ты тупо на меня смотришь? Сколько воздушных шариков тебе велено закупить?

Побледнев, Петрова, имея и так-то не яркое лицо, не мигая, смотрела на директрису.

- Сорок… - еле слышно пошевелила тонкими, бледными губами завхоз.

- Правильно отвечаешь! Потому что прошло сорок лет со Дня нашей Великой Победы, и я тебе не просто так дала задание. У меня же замысел определённый… А теперь что!?

- Да я думала - тридцать хватит, куда их сорок-то?

- Думала она, посмотрите на неё. Зачем тебе думать, когда дано чёткое задание! Сказали сорок, значит сорок… Думала…

Когда Надежду Павловну захлёстывал начальственный раж, шея директрисы багровела. Красные пятна, скользя по скулам, выползали на щёки и пылали лепёшками, а из глаз, казалось, вот-вот полетят искры.

Перепуганная Петрова негромко извинялась:

- Вы уж простите меня, Надежда Павловна, денег-то… на всё не хватило…

- Уйди, Петрова, не доводи до греха! Уйди с глаз! – шипела начальница.

Замысел у Надежды Павловны сложился в голове такой: в самом конце торжественной линейки девочка-первоклашка и ветеран-орденоносец должны выпустить в небо сорок шариков, символизирующих сорок мирных лет.

«Дети благодарят ветеранов за мирные годы» - так написала она в плане, представленном в городской отдел народного образования.

Правда, теперь из-за этой кулёмы Петровой, план нужно корректировать. Хотя, если не писать на каждом шарике год, как планировалось, то «безымянные» можно выпустить одной связкой, - кто там посчитает сколько.

«Пожалуй, так и сделаем, - подумала Надежда Павловна и немного успокоилась. – Нет, ну какова курица, эта Петрова!»

Завхоз Петрова пошла к себе в подсобку и там всплакнула: «Не угодишь никогда… Всё ей не так, не эдак… Привыкла орать, а я не ученица ей какая-нибудь, - смахивала Петрова ладонью, от обиды наворачивающиеся слёзы. – Иди в свой класс, там и ори на кого хошь».

Ежегодно к Празднику Победы директриса трясла школу основательно. За месяц до, в апреле, смотр художественной самодеятельности, - классным руководителям поручалось подготовить литературно-музыкальную композицию, посвящённую Великой Отечественной войне, а классы-победители к 9-ому мая давали уже сводный концерт из лучших номеров во Дворце культуры, ещё проводились конкурс детского рисунка, пионерская спортивная эстафета.

Эти мероприятия и другие интересные задумки Надежды Павловны в глазах городского начальства поднимали её среди директоров на высоту недосягаемую.

Её ставили в пример, - она выступала с методическими разработками не только перед городскими учителями, но приглашали директора-новатора делиться опытом в область; подумывали даже, - а не послать ли Голованову в Москву? Ведь и там она лицом в грязь не ударит!

После разговора с завхозом, через некоторое время, вернувшись в нормальное состояние, директриса вызвала организатора по внеклассной работе Анну Абрамовну Холкину, - согласовать список ветеранов.

Анна Абрамовна вошла твердым, решительным шагом, прижимая к боку папку красного цвета, и сразу села к столу.

- Хорошо выглядишь, Надежда. Смотрю – блузочка новенькая, где достала?

- Благодарные родители… - Надежда Павловна поправила руками вокруг шеи воротничок. - А что, правда, нравится?

- Ты меня знаешь, говорю всегда правду, - отрубила Холкина.

Работали они вместе давно, знали друг друга с юности и поэтому разговаривали на «ты». Ни с кем из коллег такой фамильярности Надежда Павловна не допускала.

- Ну, что с ветеранами? Удалось?

- Поинтриговать пришлось, а куда денешься…

Дело в том, что настоящих, действительно прошедших войну стариков, в городе становилось всё меньше.

В гороно заранее составляли ветеранские списки, кому в какую школу пойти на встречу с детьми. Списки сверяли с прошлогодними, дабы один и тот же ветеран не попадал из года в год в одно и то же учебное заведение. Но не всегда у работников гороно так-то получалось.

Вот и ставилась перед Анной Абрамовной задача, - проверить бумаги, выявить «повторных», но и к себе в школу заполучить «штучный товар», так она называла настоящих ветеранов, которые и при медалях, и рассказать могли интересно.

- Давай, Аня, по списку пройдём сначала.

- Абашин, Бобков, Васильев, - начала перечислять Анна Абрамовна фамилии по алфавиту.

Надежда Павловна утвердительно кивала головой.

- Дудкин, Сизов… - читала Холкина.

Посидев в подсобке, успокоилась и завхоз Петрова, - перестали наворачиваться слёзы, не колотилось сердце, готовое давеча из груди выскочить.

Она сдвинула в сторону пачки с мелками, коробочки с кнопками, пакет с тридцатью злополучными шариками, освободив место на столе, достала лист бумаги и положила перед собой.

Здравствуй, дорогой мой сыночек!

Скоро уже год пройдет, как нет тебя дома рядом со мной. Очень я соскучилась по тебе, и бывает мне так одиноко и грустно, что нет тебя рядом. Но ничего не поделаешь, в армии служить надо, а то многие научились отлынивать, справки больничные достают, а кто же тогда будет служить? Ты, сыночек, служи хорошо, слушай командиров. Может быть, отпустят тебя за хорошую службу в отпуск, и мы повидаемся и наговоримся, а то в письме всего не расскажешь. Я на тебя, сыночек, немного обижаюсь, потому что редко пишешь письма. Я жду, жду, в ящик всё заглядываю, а там только газеты. Если можешь и со временем свободно, пиши почаще. А сердце, сыночек, болит за тебя, ты мне напиши, что там, в Афганистане, настоящая война идёт? Или просто ограниченный контингент, как пишут в газете. Береги себя, а то ведь у меня, кроме тебя никого нет. В школе готовимся к празднику Дню Победы, работы много с оформлением, приходится бегать везде, то то надо, то это. Но праздник действительно большой, и я не обижаюсь, а стараюсь изо всех сил. Так и живу, сыночек, без тебя скучаю. Часто вспоминаю, как жили мы все вместе, и папка твой, царство ему небесное, тогда ещё не очень выпивал. Добрый он был, а вокруг доброго всегда дружки крутятся, только выйдет во двор, или с работы когда идет, они уж тут, как тут, давай отметим, да давай отметим. Вот и наотмечался, сам помнишь. Ты, сынок, уж держись, не пей ради бога. Свои деточки пойдут, а ведь их ростить надо. Ты у меня всегда молодец был и к этому дурацкому делу не склонялся. И в армии держись, не начинай, сыночек, я ведь тебя одна ростила, никто не помогал. Спасибо, что прислал фотку. Погляжу на тебя и думаю, что вот моя опора в жизни, совсем ты взрослый стал …

Писала письмо, будто разговаривала с сыночком, - сами собой находились слова, которые выражали материнскую любовь, и заботу, и тревогу.

Иногда по телевизору показывали репортажи из далёкого Афганистана, - она, конечно, смотрела, но никак не могла понять, кто там против кого воюет, и зачем послали туда наших ребят. Кого они защищают? И как там различать афганцев, - и те и другие одинаковые, - в чалмах, в халатах.

Эти репортажи тревожили её, и она пыталась представить, как же сыночек воюет там среди халатов, песка и жара, - пыталась, но у неё не получалось увидеть его в своём воображении.

Служил в Афганистане и сын директрисы. Забрали его на год раньше.

Они, директриса и завхоз, разговаривали между собой на эту тему: завхоз Петрова спрашивала у Надежды Павловны про сына, как ему там служится? Часто ли пишет письма? Вот и мне редко. Будете писать, Надежда Павловна, так спросите - не видал ли он ТАМ моего, а я своего спрошу – может, где и встречались.

«Надежде-то хорошо, - думала завхоз Петрова, - осталось недолго ждать - пару месяцев. А мне год ещё…»

Мысль о том, что могут чьи-то сыновья и не вернуться, даже не приходила в голову, - мирное всё-таки время, отслужат, отдадут интернациональный долг и вернутся. Смущало её только слово «долг» - чем отдавать его, этот долг, да ещё интернациональный?

Она устала сегодня за весь шебутной день и решила письмо заканчивать:

… Летом должен вернуться Лёша Голованов, ну ты знаешь, сын нашей директрисы школы. Он постарше тебя, вот раньше и вернётся. Я уж его тогда расспрошу обо всём подробно. Ну, на этом и заканчиваю. Сыночек, я тебя целую, целую твои глазки, я их всегда в детстве целовала, чтобы ты хороший, добрый сон увидел и не боялся. Пиши чаще, не забывай. Твоя мама.

- А кто это… Сизов? Что-то раньше я такой фамилии не встречала, - спросила Надежда Павловна.

- Сама не знаю... Но в гороно сказали, что из военкомата списки.

- Анна, ну и зачем ты его брала?

- Пришлось, Надя. За это они нам Дудкина отдали. Так и сказали: если Дудкина к вам, то и Сизова берите. А ты же знаешь – Дудкин есть Дудкин. Придёт – грудь в медалях, звенит весь, а уж как рассказывать начнёт!

- Знаю, знаю. Мы его в этом году в восьмой «а» запустим… А этого, Сизова, я, пожалуй, к себе возьму, - мои пятиклашки мало ещё что понимают. Проверю, и на будущее будем знать, кто такой.

- Это правильное решение, - подтвердила Анна Абрамовна.

С самого утра в городе звучала музыка. На центральной площади накануне у памятника Ленину сколотили трибуну для городского руководства. С неё будут поздравлять колонны проходящих солдат местного стройбата, школьников и тружеников городских предприятий, - а пока из двух динамиков, расположенных справа и слева от сооружения, звучали песни военных лет.

…Клёооон зееелёоный, да клён кудряааавый, да раскудрявый, резнооой…

Деревянный скелет трибуны двое работяг, стуча в разнобой молотками, обтягивали кумачом.

Чем дальше катилось колесо лет от того невыносимо трагичного, - для тех, у кого не вернулись дети, мужья, отцы; но и радостного, - кто дождался, выжил, вернулся, обнял, - от того святого дня, который навечно впечатан в память народную, - чем дальше, тем… праздничнее отмечал народ Великий день. Так уж устроена голова человеческая, - хранить радость, которая ярче, и гасить то, что горше…

…Раскууудрявый клён зелёоооный лист резнооой, яаа влюблённый и смущёооонный пред тобооой… - репродукторы заливали площадь радостью.

Праздник пришёл в город.

Пятиклассник Серёжа Сизов, проснулся ни свет, ни заря потому, что надо было дорисовать картинку танкового боя. Он старательно выводил красные звёздочки на зелёной броне башен, красным же цветом обозначал вспышки из стволов, а по полю боя разбрасывал кучи поверженных фашистов.

Надежда Павловна поручила каждому мальчику в классе принести свой рисунок, посвящённый войне, а каждой девочке – цветы, чтобы вручить ветерану.

Серёжа очень старался. В этот праздник дедушка сказал, что и про него вспомнили, - пригласили даже в школу, а когда сказал, что в третью, Сережа подпрыгнул от неожиданности: «Урааа! Деда, в нашу, в нашу, вот здорово!»

Накануне ветеранов войны собрали в горисполкоме, и глава города вместе с военкомом торжественно вручили медали «40 лет Победы в Великой Отечественной войне».

Стариков, воевавших с фашизмом, оставалось в городе всё меньше и, если раньше всех было бы не уместить в актовом зале горсовета, и собирали их по предприятиям, то теперь даже в небольшом помещении, оставались свободные места.

- Сидоров Иван Василич, - глава города назвал очередную фамилию. Военком, майор Сурин, взял в руки коробочку с медалью. – Сидоров, - повторил фамилию награждаемого глава города.

Ветераны начали оборачиваться, смотреть по сторонам, но никто не откликнулся, а через некоторое время с последних рядов послышался тихий голос:

- Болеет Иван Василич… А может, и совсем уж нет его.

- Обязательно проверим, и если что, передадим семье, - уверенно сказал глава города.

Майор Сурин положил коробочку обратно на стол, в стороне от основных.

- Сизов Степан Петрович, - продолжил читать список глава города.

Степан Петрович встал, оправил пиджак, на котором у него были прикреплены награды. Этот единственный, серый пиджак он называл «кителем». Так и жене всегда говорил: «Подай-ка мне китель». Она знала какой, - серый с орденами и медалями.

- Поздравляю вас, Степан Петрович, с юбилеем Победы! - майор Сурин крепко пожал руку, и тише, чтобы слышал только ветеран, добавил, - вы, пожалуйста, после награждения останьтесь ненадолго, вас тоже в школьный список внесли …

По дороге домой старик всё думал о том, как и что он расскажет завтра детям о войне, но ничего, кроме пережитого ужаса на память не приходило, а говорить детям честно, как всё было на самом деле, он не хотел. Не мог он переступить ту грань, за которую нельзя переступать, - ибо там детское сознание не выдержит и будет сломлено навсегда. А рассказывать о войне «просто так» он не умел, да никогда и не рассказывал.

Проживал Степан Петрович в однокомнатной «хрущёвке» один, - в прошлом году схоронил жену; сын звал переехать, да куда им ещё и деда, - самим тесновато, и с невесткой отношения как-то сразу не сложились. «Спасибо, конечно, сынок, за предложение, но мне одному пока спокойнее, в обузу не пойду» - ответил тогда сыну. А в гости захаживал, благо квартиры одна от другой недалеко, - квартал пройти.

Сегодня с утра решил Степан Петрович забежать ненадолго к сыну, чтобы рассказать про медаль и про то, что поручили ему выступить в Серёжиной школе.

- Вот, дедушка, смотри: я про войну рисую, нам в классе задали. Мне танкисты нравятся, вот видишь бой танковый… Вот наши, а это фашисты убитые. А ты, дед, кем на войне был, танкистом?

- Нет, внучек, связистом.

- Ну, вооот, а я думал – танкистом. А связисты на войне что делали?

- Связь налаживали. Связь-то на войне в первую очередь нужна, без связи ни один бой не выиграть.

- А моя картинка тебе нравится?

- Конечно, нравится. Как в песне: броня крепка и танки наши быстры, или в кино так-то показывают, - ответил дед, улыбнувшись, разглядывая рисунок внука.

- А что ты, деда, медалей мало надел? Звенеть не будут.

- Сколько заслужил – столько и надел.

Тут в разговор вмешался сын.

- Ты, Серёжа, не понимаешь ещё, - у деда ордена боевые. Вот - два ордена Красной Звезды, вот медали – серебряная «За отвагу», эти - за взятие Кенигсберга, Берлина… А ордена, сынок, не звенят. Понял?

- Понял, - кивнул головой младший Сизов, - ладно, пошёл я, нам к десяти велели. Сначала на парад, а потом по классам.

- А мне к двенадцати. Я пока у вас побуду.

Сын пригласил деда к столу поесть бутербродов с чаем. « А уж после школы приходи, батя, на праздничный обед», - сказал.

- Я на кладбище ещё хотел зайти. В такой день надо повидаться, - всю жизнь вместе отмечали…

Шумно было в коридорах школы.

Ученики громко, стараясь перекричать друг друга, рассказывали о параде, складывали в рекреациях лозунги и бумажные цветы, мальчишки бегали и толкались, девочки поправляли банты и белые фартуки, классные руководители загоняли детей в классы.

Вместо звонков сегодня звучал любимый послевоенный гимн «День Победы» в исполнении Льва Лещенко, и это тоже была одна из методических находок директрисы, - под музыку из учительской вышли ветераны, возглавляемые Надеждой Павловной и Анной Абрамовной.

Школу Степан Петрович не посещал давно, и нынешняя шумная свобода, царившая здесь, его слегка испугала. Он подумал о том, как же, наверное, трудно учителям справляться с этакой вольницей, но в глубине души, был рад и разноголосому шуму, и музыке, и веселым, раскрасневшимся ребячьим лицам вокруг.

Надежда Павловна, подойдя к не знакомому ей Сизову, взяла его под руку.

- Вы, товарищ Сизов, со мной пойдёте в пятый класс… А кстати, Серёжа Сизов вам не родственник?

- Как же, - внук.

- Это очень символично, что так получилось. И ученик хороший, и дедушка боевой.

Она открыла дверь класса, - ребята дружно встали за партами.

- Здравствуйте, садитесь, - сказала Надежда Павловна. - На уроке истории я вам рассказывала о Великой Отечественной войне, которую вёл многонациональный советский народ против фашизма, рассказывала о героических подвигах воинов. Но всегда лучше услышать живого участника тех боёв. Помните, какую интересную историю в прошлом году рассказывал нам ветеран Дудкин Григорий Константинович, как уничтожил он своим танком десять вражеских.

- Помним, помним, - радостно загомонили ребята.

- А теперь о своем боевом пути расскажет вам Степан Петрович Сизов, дедушка нашего Серёжи Сизова. Пожалуйста, Степан Петрович.

Ребята притихли, любопытными глазами смотрели на дедушку-ветерана и ждали сказку про войну.

Но Степан Петрович не знал таких сказок, он никогда их не рассказывал. Всё то, невыносимо страшное, что навсегда впечатано в его память, рассказать сейчас этим детям, глядя в их чистые, ждущие чуда, глаза, никак было невозможно. Дети не должны знать ЭТОГО, иначе они никогда не вырастут людьми.

- Дорогие… мои… - начал Степан Петрович, но ощутил вдруг, как к горлу подкатывает комок. Он пытался проглотить его, загнать вглубь, но горло перехватило спазмом, под левым коленом начала дрожать мышца, а всё тело покрылось холодной испариной.

– Война… - тихим голосом начал старик, - очень страшное дело… - он замолчал и почувствовал, как заныло сердце.

А Надежда Павловна поняла, что со стариком происходит неладное, и как бы он не упал. Она быстро подставила ему свой стул.

«Ну, вот, ещё в обморок не хватало здесь грохнуться», - мелькнуло у неё в голове.

Осев на подставленный стул, Степан Петрович, виновато посмотрел на детей, будто хотел попросить у них прощения.

Надежда Павловна, как опытный педагог, быстро сориентировалась в обстановке и сказала:

- Ребята, а давайте пока расскажем и покажем Степану Петровичу, что мы приготовили к празднику. Начнёт Маша Силкина.

Встала маленькая девочка с большим белым бантом на голове.

- Дорогой ветеран Великой Отечественной войны, - звонкий, выразительный голос никак не соответствовал её миниатюрному облику. - Я вам прочитаю стихотворение Тимофея Белозёрова.

Ничуть не смущаясь, малышка начала декламировать: «Майский праздник – День Победы отмечает вся страна. – Тут она развела руки в стороны, показывая какая большая «вся страна». - Надевают наши деды боевые ордена. Их с утра зовет дорога на торжественный парад. И задумчиво с порога вслед им бабушки глядят», - Маша приложила ладошку ко лбу, изобразив, как смотрела бы бабушка уходящему на парад деду, а ещё потом и рукой помахала…

Степан Петрович не привык к такому вниманию к собственной персоне и потому чувствовал себя неловко. Правда, сердце отпустило, но на глаза стали некстати наворачиваться слёзы, с которыми он никак не мог справиться.

Читали ещё стихи, дарили рисунки, на которых были изображены, в основном, танковые баталии, а вскоре потому, что уроки были сокращенными, вместо звонка опять зазвучала песня: «Этот День Победы порохом пропах/ это праздник с сединою на висках/это радость со слезами на глазах/День Победы! День Победы! День Победы!»

Дети встали и аплодировали Степану Петровичу, который сидел на стуле, уложив на колени рисунки о войне, никогда, слава Богу, не виденной ими, и уже не мог сдержать слёз. Они катились по щекам крупными каплями и падали на огромный букет в руках.

Потом все вышли на школьный двор, где построились в каре. На флагштоке развевался советский флаг, а в центре стояли капитан в отставке ветеран Дудкин и отличница-первоклашка Таня Широкова с разноцветным букетом из воздушных шариков.

Анна Абрамовна подошла к микрофону.

- Дорогие ребята, уважаемые ветераны, поздравляю всех с Великим Праздником Победы! Разрешите от вашего имени, ребята, поблагодарить ветеранов, коммунистическую партию, правительство за мирные годы на земле! В честь сорокалетия Победы мы выпустим эти шарики в синее небо. Пусть оно будет таким же мирным всегда! Ура!

Теперь зазвучала песня «Летите голуби, летите/для вас нигде преграды нет…», и в голубое небо поплыл воздушный букет.

Все закричали:

- Ура! Ура! Ураааа!

… Школьная медсестра измерила давление Степану Петровичу:

- Ничего страшного, вы просто переволновались… Посидите здесь спокойно. Вот, - валерьяночки выпейте. Посидите, главное, сразу не нужно идти.

Надежда Павловна по пути к кабинету медсестры встретилась в коридоре с Анной Абрамовной.

- Аня, всё нормально прошло, ты молодец. Но Сизова больше не бери. Пойду, проверю, как он там…

9-го мая погода в средней полосе России, как правило, хорошая, - светит солнце, тепло, цветёт черёмуха, расцветают вишни, соловей по ночам спать не даёт, а деревья тонут в дымке зелёной.

На городском кладбище тихо. На могилках народу не много, но всё-таки есть, - пришли и в этот день помянуть своих. Музыка из города сюда не долетает.

Степан Петрович положил цветы на могильный холмик. Цветов так много, что они закрыли землю почти полностью, спрятали и табличку с именем и датами жизни и смерти Сонечки.

- Здравствуй, пришёл вот, - шептал старик, раскладывая цветы, - нарядная ты у меня сегодня… В школе был у Серёжки… пригласили, просили выступить, а ты знаешь, какой из меня… оратор… Да и как им расскажешь, не умею я…

Степан Петрович присел на скамеечку, закрыл глаза.

И вспомнился ему сорок третий год, двор на окраине Орла, на Монастырке, куда они, изнурённые боем, заползли ночью с другом Антоном…

В этом доме Антон до войны и жил, а теперь, - как он мог не зайти в родной двор!

Антон постучал в окно. Степан растянулся на траве у соседского забора, увитого диким виноградом, попробовал пересохшим ртом мелкие тёмные ягодки, но, горько-кислые, они не утолили жажду… Перепуганная мама Антона… Господииии… Тоша… в дом, в дом идите… Обнимает, плачет… На минуту мы, попить вынеси… нет, мама, в дом не пойдем… вши на нас… на минуту… попить только… Дочка, дочка, воды неси… Наконец-то… запекшимися, горячими, в коросте губами… холодный край железной кружки… Ещё… Девушка… Сестра… Сонечка…

- Лежишь там, холодно, небось, - шептал старик, - эх-ма, поторопилась, а я один теперь тут. Плохо мне без тебя, Сонечка. Всё вперед бежала, всё спешила… Вот к сыну один пойду на обед… Пригласили на праздник, не знаю чего наготовили, но приходи, говорят… А так вместе бы пошли… Не, куда идти? У нас бы отметили.… Всегда к нам приходили… на пирожки твои… торопилась вечно успеть. Эх, Сонечка, к тебе уже хочу… Всё тебя догоняю, догоняю и не догоню никак… Прости, Сонечка, прости меня…

Тихо на городском кладбище.

Негромко разговаривали посетители «со своими», и лишь пронзительно, где-то в кронах, невидимо и тревожно, свистела иволга. Будто неупокоенная душа чья-то.

К июлю вернулся домой Лёша Голованов.

Ждала Надежда Павловна сына, ожидала, что вот-вот позвонит, откроется дверь и войдёт он, - гордость её и радость. Всё пыталась представить себе, как произойдет встреча, заранее придумывала слова, которые скажет ему, как сядут они все за стол, как отец откроет бутылку шампанского. Стол они последнее время так и держали накрытым.

Но как она ни готовилась, как ни фантазировала, как ни ожидала, - всё произошло неожиданно, среди ночи. В прихожей раздалось: длинь-длинь, и ещё раз: длинь-длинь!

Она вскочила с постели, и как была босая, в ночнушке прибежала к двери, и, не спрашивая, потому что знала, кто там, дрожащими пальцами повернула ключи и открыла дверь.

Перед нею стоял, такой большой, в военной форме, неужели сын? Этот здоровый мужик – её сын? Он улыбнулся:

- Мам, не узнаёшь? Здравствуй, ну…

И вот, когда он улыбнулся, когда услышала она знакомый голос, всё существо её пронзила такая радость, что она пошатнулась и, схватившись, чтобы не упасть, за дверной косяк, закрыла глаза.

Алёша протянул к ней руки, обнял и крепко прижал к себе.

- Мама, что ты… не узнала? Пойдем, пойдем, что же мы на пороге, - говорил сын, ощутив, что мама в его руках как-то обмякла, и ноги её плохо слушались. Тогда он приподнял её и внес на руках в комнату. Навстречу им спешил отец и тёр на ходу сонные глаза.

У неё совсем закружилась голова, когда она уткнулась сыну в грудь и вдохнула его запах, который был одновременно и родным, и совершенно незнакомым. Родной - тела, пробивался сквозь запах гимнастерки, пропитанной мужским потом, табаком… войной, - он чужой, старался заглушить тот, который она знала и помнила.

-Лёшенька, мой, наконец-то… Саша, Саша, - звала мужа, - приехал, Лёшенька приехал, скорее иди…

Алексей усадил маму на стул, пожал руку отцу, после обнял и его…

Надежда Павловна старалась большую часть дня проводить дома с сыном. В школе шёл косметический ремонт, и поэтому свободное время у неё было.

Лёша очень изменился. Он подолгу мог теперь лежать на диване молча, уставившись в потолок. Мать пыталась поговорить, расспрашивала о службе, но как только заходила речь об Афгане, он замолкал, доставал сигареты. «Мам, не надо… потом как-нибудь… - махнув рукой, сын качал головой, - после».

Она понимала, что тяжело у сына на душе, но не знала, как и чем можно помочь ему.

А самое страшное происходило по ночам. Сын долго не мог заснуть, ворочался, вставал, выходил на кухню курить, потом засыпал, наконец, и во сне начинал кричать, ругаться матом, да таким, который Надежда Павловна никогда в жизни и не слыхивала.

Первый раз, услышав крики, они прибежали с отцом в комнату Алёши и сразу разбудили его. Он никак не мог понять, в чем дело, где он, что случилось? Почему здесь с ним родители? Они не могут находиться рядом!

Потом он медленно возвращался ОТТУДА – СЮДА…

Надежда Павловна плакала, муж успокаивал её, Алёша с трудом засыпал под утро.

В конце концов, они перестали будить его, и постепенно сын всё реже и реже «воевал» во сне.

Лето заканчивалось. В школе прибавилось дел, и Надежда Павловна проводила теперь почти все дни на работе. Из отпусков возвращались учителя, - их надо было занять подготовкой к новому учебному году, распределить нагрузку, проверить планы, подумать, кого отправить на курсы переподготовки, да так, чтобы не пострадал учебный процесс; проверить материальное обеспечение школы, - тряпки, мел, столы, стулья, - тут она напрягала завхоза.

После возвращения Алёши Голованова домой, завхоз Петрова как-то подошла к директрисе и стала расспрашивать её о сыне, - что, да как там, в этом Афгане, не встречались ли дети? Нет, не встречались. А что рассказывает? Ничего почти не рассказывает, Вера Ивановна.

Тут директриса впервые назвала Петрову по имени отчеству, и с того дня так и стала называть завхоза, и ещё - на «вы».

- Вы, Вера Ивановна, не волнуйтесь, вернётся и ваш, надо ждать и верить.

- Как же не волноваться… Война же… настоящая там.

Они смотрели друг на друга, две матери, выносившие под сердцем двух мальчиков-солдат, и как никогда, понимали друг друга.

После оперативки в горсовете, когда были выслушаны и решены текущие вопросы, в коридоре второго этажа к Надежде Павловне подошел майор Сурин.

- Надежда Павловна, тут такое дело, - он помолчал, думая над следующими словами. - Нам документ пришёл… на «груз 200». Вы, понимаете, о чём я?

- Не совсем.

Голованова остановилась, почувствовав, что военком хочет сообщить что-то важное, но не понимала – что.

- Это похоронка, Надежда Павловна, а груз двести – цинковый гроб с телом.

- Как! Кто? – прошептала побледневшая директриса.

- Вера Ивановна Петрова ваша ведь сотрудница?... Сын… Вы подготовьте её. А похороны город возьмет на себя… в городе он первый и, надеюсь, единственный.

- Как же так? Как же так? - всё повторяла Надежда Павловна. – Мирное же время… Бедная Вера…

На городском кладбище собралось много народу. Пришли и те, кто знал сына Веры Ивановны, друзья, одноклассники, много было и тех, кто не знал его, но прослышал, что в город привезли первый цинковый гроб из Афганистана, пришли в тревоге и они.

Гроб не открывали, на крышке лежала новая солдатская фуражка.

Вера Ивановна не верила, что там лежит её сын.

«Если он там, мне бы показали… Почему не открыли?... Его там нет… Он пропал без вести… Он вернётся… Вернётся после…» - бесконечным кольцом крутилось в её голове одна мысль, - не он!

Военный оркестр заиграл гимн, и прозвучали залпы – сначала один, потом второй, и - третий, как три гвоздя в душу.

И наступила тишина. Несколько, начавших уже желтеть берёзовых листьев, сорвались с веток и медленно падали вниз.

Да живая флейта – иволга свистела и плакала небесной дудочкой.

Полушкино