Полотно
Полотно
27 июля 2015
2015-07-27
2017-04-20
55
Светлана Коппел-Ковтун
Стихи из цикла «Полотно»
Полотно
Вся соткана из жизни нитей:
я — полотно, влекомое другими
себе на плечи.
Рвут меня и режут,
кроят надежды
паруса
и парашюты.
Я — плед домашний,
свитер на любимом...
Я — полотно,
сплетённое из зовов,
людских стремлений,
жажд,
любовей:
ткань, что подарена
невесте к свадьбе
на платье.
Длюсь
Молюсь в Тебе,
свечусь в Тебе
и дл-ю-ю-ю-сь.
Длюсь междустрочьем,
строчками,
мечтами.
Не длюсь, когда боюсь
и если злюсь,
когда не падаю Тебе на грудь
стихами
и песнями,
слезами-голосами,
дождями-ливнями...
Стремлюсь к Тебе рекой,
ручьём струюсь
и бесконечно дл-ю-ю-ю-сь,
пока бегу к Тебе,
пока молюсь.
В благодарность тебе...
А.К.
В благодарность тебе
за любовь мою
жизнь тебе отдам,
дом твой сохраню.
Полем стану пусть,
пыльною тропой —
но зато душа
полнится тобой.
Множественность сил
предаю тебе,
хоть порой с тобой
нахожусь в борьбе.
Как Иаков, я
с Господом дралась,
и в конце времён
мужу предалась.
Две тени
Две тени —
жили или нет,
но пели!
Ласкали звуками
друг другу
небеса,
одалживали
песни
менестрелям
и раздавали
птицам
голоса.
Они томились,
нежились,
резвились
и умирали,
порождая
новь,
и в танце вечном,
пламенея,
длились,
покуда
пела им
сама любовь.
Небо орлом взлетает...
Небо орлом взлетает,
неба душа желает —
прочь от земли стремится.
Или мне снится птица,
что улетает далече —
жить на земле ей нечем.
Лишь из любви орлица
в недрах души ютится.
Подруга
А.Н.
Вздохнула обо мне:
теперь я вздох,
летящий к Богу —
да услышит Бог!
Всплакнула обо мне:
качусь слезой —
и снова к Богу
следом за тобой.
А улыбнулась мне —
Господь воззвал,
спустившись в мой
безрадостный подвал.
Сцепление крестами
Сцепление крестами — мета времени,
и различают ныне — по крестам.
К чему сегодня различать по имени,
когда обрывки жизни по верста́м,
обломки жизни, разбросала вьюга?
Не успеваем узнавать друг друга,
но смело различаем по крестам —
как по сердцам...
Сердечный ожог
Сердечный ожог,
остановка дыхания,
кома —
и я на чужбине
души,
где всё странно
и ново,
где горечь утрат
сплетена
с безысходностью
утра,
где грозный закат
обрекает быть взрослой
и мудрой.
Рассветная мгла
укутает нежно
в надежды:
здесь вечность сама
считает минуты
одеждой.
Непутёвый
О, не ставший путём —
непутёвый,
все мы тяжко бредём —
неготовы.
Жизнь уходит на небо,
ведомый:
на земле мы не дома —
бездомны.
Хищная ткань мира
Хищная ткань мира поглощает сердца́,
люди в неё заворачиваются как в саван.
Тычутся лицами в блеск — дом гордеца,
ищут себе не любви, а чужой славы.
Трутся о саваны с жадностью —
голодны так:
денег и славы безумцам всегда мало.
Только бедняк
знает: жизнь — поезда́
и бесконечная череда вокзалов.
Снаружи
Дверь сердца захлопнута
наглухо,
дверь дома открыта
настежь.
Глупой любви сонное
облако
проталкивается
сквозь пряжу
ошибок
и разговоров.
Избегая укоров, молчу
и спешу навстречу
ветру
и первому встречному...
Не нужна.
Вообще ничто
никому
не нужно.
Все окна захлопываются
дружно.
Кружим в вихрях
злобы и пыли:
всё предали,
всех забыли.
Одиноко и холодно
снаружи.
Погибаем от недолюбви
заслуженно.
Глухие
Глухие к зовам
близких и далёких —
счастливые
несчастием своим,
страданье ваше
под луной не ново.
Так человека
узнают друзья —
когда другого боль
стерпеть нельзя:
любви оковы
и крылья.
Душа — где больно...
Душа — где больно, сердце — что болит:
немеет жизнь, сжимаясь злобой пекла.
И эту боль Господь не исцелит,
лишь за руку ухватит брата крепко
и поведёт над пропастью и ложью.
А боль — останется, лишь ею выжить можно.
Кассандра
Кассандра, голос твой зачем моим устам?
Он горек слишком. Он напитан горем
и каплет кровью на кровь.
Ужель никто не видит?
Безумие творящие — ослепли,
слепцы — оглохли...
Не изменишь эхом
вопль плакальщиц.
С глазницами из соли
они, как слёзы неба, — солоны:
кровь — солона, но слёзы — солонее.
Пугается народ кристаллов этих,
им нужен сахар из медовых бочек.
Твои уста убийственно жестоки,
Кассандра:
люди в ад не верят.
Они мечтают, видят сны и грезят
о радостях.
Им ни к чему несчастья!
Так благодушия не одолеет ужас.
Им проще неготовыми погибнуть,
чем понимать,
что гибель при дверях.
Уйди, Кассандра,
плачь о них в пустыне!
Сердца людские
не желают правды:
сражаться некому с драконами страданий.
Пусть спят они, покуда спится,
кошмар грядущего им тоже будет сниться.
Зачем?
От себя спасения нет,
земным притяжением бед
прикрываюсь
от чувства вины.
Неужто разорены
мои райские кущи?!
Давлюсь хлебом
насущным
и плачу я
в покаянии —
на пороге отчаянье.
Слёзы реками
льются,
беды камнями
падают...
Зачем?
Что им надобно?
Бога.
Пунктир
Пунктиром намечаю бег судьбы
по облакам и семицветью радуг
не для земной беспочвенной ходьбы —
взыскую путь сквозь сумрака ограду.
Метанья кончились, и могут небеса
свернуться вскорости, но горняя дорога
меня научит словом воскресать
в предчувствии божественного слога.
Когда от жизни остаётся жизнь,
отдать её — божественное право.
Тому, кто умоляет: поддержи,
всё отдаю — и будет мне по нраву.
Я стану островом, тропинкой иль мостом,
опорой, передышкой, домом, полем;
я возлюблю душой свою неволю
и тем уверюсь, что живу Христом.
О, я на деле ничего не стою...
О, я на деле ничего не стою.
Меня не будет — вряд ли я расстрою
кого-нибудь отсутствием своим.
Но почему-то Богом я любим;
и счастья жизни удостоен,
которого я вовсе не достоин.
Судьба дырявеет...
Судьба дырявеет
носками:
давно не штопала —
учусь.
Пути, истоптанные снами,
я — ворочусь.
И тонкой ниткой незаметной
бесхитростно наметив суть,
прошью дорогу в зазеркалье
когда-нибудь.
Отпускай
Тот, кто держит в небе журавля,
но тоскует по ручной синице,
вечно недоволен, мол, всё зря:
счастье — в лапах бестолковой птицы.
Небо держит птиц, а не рука;
в крыльях, а не в лапах сила птичья.
Лишь бескрылым кажется горька
участь птиц — охотникам за дичью.
Лапам и когтям земля дороже,
а крылатым небо подавай:
хоть не птица я, летаю тоже.
Чтоб взлететь, синицу — отпускай...
Из цикла «Полотно»
.
Полотно
.
Вся соткана из жизни нитей:
я — полотно, влекомое другими
себе на плечи.
Рвут меня и режут,
кроят надежды
паруса
и парашюты.
Я — плед домашний,
свитер на любимом...
Я — полотно,
сплетённое из зовов,
людских стремлений,
жажд,
любовей:
ткань, что подарена
невесте к свадьбе
на платье.
.
Длюсь
.
Молюсь в Тебе,
свечусь в Тебе
и дл-ю-ю-ю-сь.
Длюсь междустрочьем,
строчками,
мечтами.
Не длюсь, когда боюсь
и если злюсь,
когда не падаю Тебе на грудь
стихами
и песнями,
слезами-голосами,
дождями-ливнями...
Стремлюсь к Тебе рекой,
ручьём струюсь
и бесконечно дл-ю-ю-ю-сь,
пока бегу к Тебе,
пока молюсь.
.
В благодарность тебе...
.
А.К.
.
В благодарность тебе
за любовь мою
жизнь тебе отдам,
дом твой сохраню.
Полем стану пусть,
пыльною тропой —
но зато душа
полнится тобой.
Множественность сил
предаю тебе,
хоть порой с тобой
нахожусь в борьбе.
Как Иаков, я
с Господом дралась,
и в конце времён
мужу предалась.
.
Две тени
.
Две тени —
жили или нет,
но пели!
Ласкали звуками
друг другу
небеса,
одалживали
песни
менестрелям
и раздавали
птицам
голоса.
Они томились,
нежились,
резвились
и умирали,
порождая
новь,
и в танце вечном,
пламенея,
длились,
покуда
пела им
сама любовь.
.
Небо орлом взлетает...
.
Небо орлом взлетает,
неба душа желает —
прочь от земли стремится.
Или мне снится птица,
что улетает далече —
жить на земле ей нечем.
Лишь из любви орлица
в недрах души ютится.
.
Подруга
.
А.Н.
.
Вздохнула обо мне:
теперь я вздох,
летящий к Богу —
да услышит Бог!
Всплакнула обо мне:
качусь слезой —
и снова к Богу
следом за тобой.
А улыбнулась мне —
Господь воззвал,
спустившись в мой
безрадостный подвал.
.
Сцепление крестами
.
Сцепление крестами — мета времени,
и различают ныне — по крестам.
К чему сегодня различать по имени,
когда обрывки жизни по верста́м,
обломки жизни, разбросала вьюга?
Не успеваем узнавать друг друга,
но смело различаем по крестам —
как по сердцам...
.
Сердечный ожог
.
Сердечный ожог,
остановка дыхания,
кома —
и я на чужбине
души,
где всё странно
и ново,
где горечь утрат
сплетена
с безысходностью
утра,
где грозный закат
обрекает быть взрослой
и мудрой.
Рассветная мгла
укутает нежно
в надежды:
здесь вечность сама
считает минуты
одеждой.
.
Непутёвый
.
О, не ставший путём —
непутёвый,
все мы тяжко бредём —
неготовы.
Жизнь уходит на небо,
ведомый:
на земле мы не дома —
бездомны.
.
Хищная ткань мира
.
Хищная ткань мира поглощает сердца́,
люди в неё заворачиваются как в саван.
Тычутся лицами в блеск — дом гордеца,
ищут себе не любви, а чужой славы.
Трутся о саваны с жадностью —
голодны так:
денег и славы безумцам всегда мало.
Только бедняк
знает: жизнь — поезда́
и бесконечная череда вокзалов.
.
Снаружи
.
Дверь сердца захлопнута
наглухо,
дверь дома открыта
настежь.
Глупой любви сонное
облако
проталкивается
сквозь пряжу
ошибок
и разговоров.
Избегая укоров, молчу
и спешу навстречу
ветру
и первому встречному...
Не нужна.
Вообще ничто
никому
не нужно.
Все окна захлопываются
дружно.
Кружим в вихрях
злобы и пыли:
всё предали,
всех забыли.
Одиноко и холодно
снаружи.
Погибаем от недолюбви
заслуженно.
.
Глухие
.
Глухие к зовам
близких и далёких —
счастливые
несчастием своим,
страданье ваше
под луной не ново.
Так человека
узнают друзья —
когда другого боль
стерпеть нельзя:
любви оковы
и крылья.
.
Душа — где больно...
.
Душа — где больно, сердце — что болит:
немеет жизнь, сжимаясь злобой пекла.
И эту боль Господь не исцелит,
лишь за руку ухватит брата крепко
и поведёт над пропастью и ложью.
А боль — останется, лишь ею выжить можно.
.
Кассандра
.
Кассандра, голос твой зачем моим устам?
Он горек слишком. Он напитан горем
и каплет кровью на кровь.
Ужель никто не видит?
Безумие творящие — ослепли,
слепцы — оглохли...
Не изменишь эхом
вопль плакальщиц.
С глазницами из соли
они, как слёзы неба, — солоны:
кровь — солона, но слёзы — солонее.
Пугается народ кристаллов этих,
им нужен сахар из медовых бочек.
Твои уста убийственно жестоки,
Кассандра:
люди в ад не верят.
Они мечтают, видят сны и грезят
о радостях.
Им ни к чему несчастья!
Так благодушия не одолеет ужас.
Им проще неготовыми погибнуть,
чем понимать,
что гибель при дверях.
Уйди, Кассандра,
плачь о них в пустыне!
Сердца людские
не желают правды:
сражаться некому с драконами страданий.
Пусть спят они, покуда спится,
кошмар грядущего им тоже будет сниться.
.
Зачем?
.
От себя спасения нет,
земным притяжением бед
прикрываюсь
от чувства вины.
.
Неужто разорены
мои райские кущи?!
.
Давлюсь хлебом
насущным
.
и плачу я
в покаянии —
.
на пороге отчаянье.
.
Слёзы реками
льются,
беды камнями
падают...
.
Зачем?
Что им надобно?
.
Бога.
.
Пунктир
.
Пунктиром намечаю бег судьбы
по облакам и семицветью радуг
не для земной беспочвенной ходьбы —
взыскую путь сквозь сумрака ограду.
Метанья кончились, и могут небеса
свернуться вскорости, но горняя дорога
меня научит словом воскресать
в предчувствии божественного слога.
Когда от жизни остаётся жизнь,
отдать её — божественное право.
Тому, кто умоляет: поддержи,
всё отдаю — и будет мне по нраву.
Я стану островом, тропинкой иль мостом,
опорой, передышкой, домом, полем;
я возлюблю душой свою неволю
и тем уверюсь, что живу Христом.
.
О, я на деле ничего не стою...
.
О, я на деле ничего не стою.
Меня не будет — вряд ли я расстрою
кого-нибудь отсутствием своим.
Но почему-то Богом я любим;
и счастья жизни удостоен,
которого я вовсе не достоин.
.
Судьба дырявеет...
.
Судьба дырявеет
носками:
давно не штопала —
учусь.
Пути, истоптанные снами,
я — ворочусь.
И тонкой ниткой незаметной
бесхитростно наметив суть,
прошью дорогу в зазеркалье
когда-нибудь.
.
Отпускай
.
Тот, кто держит в небе журавля,
но тоскует по ручной синице,
вечно недоволен, мол, всё зря:
счастье — в лапах бестолковой птицы.
Небо держит птиц, а не рука;
в крыльях, а не в лапах сила птичья.
Лишь бескрылым кажется горька
участь птиц — охотникам за дичью.
Лапам и когтям земля дороже,
а крылатым небо подавай:
хоть не птица я, летаю тоже.
Чтоб взлететь, синицу — отпускай...
