Мятеж

Леонид  ЧИГРИН

Мятеж

Повесть

Странно, Заратустра мало знает женщин,

и, однако, он прав относительно них. Не потому

ли это происходит, что для женщины нет ничего

невозможного.

Фридрих НИЦШЕ

«Так говорил Заратустра».

Пакистан никогда не интересовал туристов. Оно и понятно, им подавай экзотику или памятники старины, повествующие о глубокой древности. А то должна быть природа с её неповторимыми красотами, а когда в стране нет ни того, ни другого, ни третьего, кто же туда поедет, туристы, хоть и люди не бедные, но деньги считать умеют.

Такая мысль часто приходила в голову Сергею Инюшину, когда он пролетал на вертолёте вдоль афгано-пакистанской границы. Правда, к самой границе не приближался, была установлена тридцатикилометровая зона безопасности, куда советские войска не должны были входить. На этом настаивали пакистанские власти, не хотели, чтобы боевые действия тревожили местных жителей, да и снаряды могли залетать на сопредельную территорию. Соблюдение зоны безопасности касалось только солдат советских подразделений и лётчиков, а вот отряды моджахедов вовсю пользовались этой зоной. Чуть что, укрывались в ней от окончательного разгрома, отсиживались, пополняли свои ряды наёмниками из того же Пакистана, получали продовольствие, вооружение и боеприпасы, и снова нападали на расположения советских батальонов, или на города, где находились ненавистные им шурави, советские военнослужащие и специалисты.

Командир вертолёта, майор Сергей Игошин, уже три года участвовал в советско-афганской войне. Родом он  был из Таджикистана, жил в Нуреке, небольшом городе энергетиков. Отец работал сменным дежурным на Нурекской ГЭС, казалось бы, Сергею прямая дорога в гидроэнергостроители или эксплуатационники  электростанций, а он бредил небом. В Нурек часто залетали вертолёты, доставлявшие геологов далеко в горы, гляциологов на ледники, да мало ли кто ещё использовали винтокрылые машины. Вертолёт в Таджикистане в советское время был вроде нынешнего маршрутного такси, удобное и полезное средство передвижения по труднодоступным местам.

Подросток Сергей Игошин не отходил от вертолётов. Расспрашивал пилотов о свойствах чудесной машины, допытывался, где можно выучиться на лётчика. Узнал, что есть вертолётное училище в Выборге, и твёрдо решил после десятилетки ехать туда поступать.  Отец не одобрял затеи сына, говорил, что это опасное занятие, вон, сколько разбитых  вертолётов лежит в горных ущельях. Но его слова только подогревали стремление юноши управлять таким желанным вертолётом.

Поступил в училище, окончил его в числе лучших, пять лет служил потом в войсковых частях по всей стране, а когда началась советско-афганская военная кампания, изъявил желание поехать в Афганистан добровольцем.

Служба была нелёгкой. Иногда в день приходилось совершать по пять-шесть боевых вылетов. Доставлял солдат в горные массивы, где шли стычки с моджахедами, завозил туда боеприпасы и снаряжение, забирал раненых и убитых, и такое случалось довольно часто. Уставал, конечно, страшно, не раз возникало сожаление, что сам напросился в это пекло, но война, она, как водоворот, втягивает в свою стремнину и не даёт из неё вырваться.

На днях Сергею Игошину исполнилось тридцать лет. Вроде немного для мужчины, а в волосах появились седые нити и морщины пролегли возле глаз. Потому и идёт в войне год за три, именно настолько время ускоряет в ней свой бег.

Экипаж вертолёта, которым командовал Игошин, был слаженным. Второй пилот, Максим Самеев из Чувашии, на три года моложе командира. Николай Дашкевич, бортмеханик, из Белоруссии, он старше на год. Стрелок-радист, Трофим Урнов, сибиряк, вообще салага, ему двадцать два года. Подвижный, всё ему интересно, но войну, как на приключение, смотрит.

Всякое случалось за три года. Иногда возвращались из полёта со сквозными пулевыми пробоинами, вертолёт походил на дуршлаг, но, как говорится, Бог миловал, никого не убило и не ранило, и машина дотягивала до базы, не было непредвиденных посадок. Грех жаловаться, стоит приземлиться в отдалении от своих, и никакой гарантии, что не попадёшь в лапы душманам. А они с пленными не миндальничали, таким их подвергали пыткам и издевательствам, что смотреть потом на изуродованные тела было жутко. Лучше отбиваться до последнего, а потом, если удастся, покончить с собой. Такая смерть вроде избавления...

Майор Игошин служил в бригаде, которая была расположена в Лашкаргахе, близ юго-западной границы Афганистана с Пакистаном. Именно там, по ущельям, пролегали караванные тропы, по которым моджахеды перебрасывали своим отрядам всё необходимое. Ущелья извилистые, глубокие, поросшие шиповником, арчой и боярышником, пешие группы разведчиков не успевали просматривать их, и потоки доставляемого оружия и боеприпасов душманам не иссякали. Потому разведку вменили в обязанность вертолётному подразделению. Отыскивали такие ущелья, летели меж скальных стен, едва не задевая за них винтами, и всматривались в глубину. И если замечали верблюжий караван, сообщали по рации батальонам, расположенным в заброшенных селениях поблизости, и те устраивали засады на пути продвижения такого каравана. Вертолёты поддерживали своих бойцов, обстреливая сверху моджахедов из пулемётов или обрушивая на них ракеты. Это были операции по уничтожению врага, после них оставались обезображенные тела, лежащие среди камней, испещрённых пулевыми отметинами или покрытых копотью от сгоревшей «зелёнки».

Вот и теперь поступило важное сообщение от афганских крестьян, которые были сторонниками шурави, не бескорыстно, конечно. За агентурные вести им платили продовольствием, лекарствами, бензином. Случалось, донесения не подтверждались, оказывались ложными, чтобы дезинформировать советское командование, но были и истинные.  Так вот, сообщалось, что по тайной тропе, в горном массиве близ Кандагара, пойдёт большой караван с оружием и наркотиками. И поведёт его небезызвестный полевой командир Хазратшо, доставлявший много беспокойства нашим батальонам. Отличался он хитростью, хорошо знал все тайные пути из Пакистана в Афганистан, и о его беспримерной жестокости по отношению к советским пленным рассказывали жуткие истории. Давно пытались уничтожить самого Хазратшо и его отряд бойцы батальона майора Карпова, но всякий раз видавший виды полевой командир огинал засады на своём пути и скрывался в ущельях. Должно быть, предупреждали его о засаде те же самые афганские крестьяне, работавшие на обе стороны.

Командиру вертолёта Сергею Игошину было приказано вылететь к тому самому горному массиву, отыскать ущелье и проследить – идёт по нему караван или нет? Если заметит, сообщить батальону майора Карпова, и его бойцы перекроют моджахедам выход из ущелья. А когда завяжется бой, вертолётчики должны с воздуха поддержать  огнём своих ребят.

Дело, в общем-то, привычное, собрались быстро, и винтокрылая машина, грохоча двигателем, поднялась в воздух.

Лететь до места назначения предстояло часа полтора. Земля внизу щетинилась острыми выступами скал, вершинами, которые, точно когти громадного хищника, готовы были вцепиться в вертолёт и обрушить его в теснины. Краски не радовали глаза, коричневые, серые, цвета пыли. Зелёные пятна горных лесов просматривались редко. Ко всему прочему, хоть и стояла уже середина осени, а солнце палило вовсю. Каменные исполины нагревались, струили зыбкие потоки воздуха, искажавшие перспективу, и трудно было ориентироваться на местности. Максим, второй пилот, то и дело сверял маршрут с картой, и бранился сквозь зубы. Попробуй определиться, где ты, когда все склоны хребтов походили один на другой, как родные братья. Изредка на плоскогорье блеснёт нитка быстрой речки, рождённая тающими ледниками, да просёлочная дорога белой полоской тянется близ отрогов гор.

Неприветлива афганская земля к людям. Выжгло её солнце до каменной крепости, и только там, где есть вода, можно заметить сады да квадраты посевов. А так летишь над ней час-другой, третий, и только пустоши простираются внизу с небольшими отарами овец, питающимися скудной порослью. Жильё сложено из глиняных кирпичей, такие же заборы, и жизнь в подворьях протекает скрыто от чужих глаз. Нищета ужасающая, но она привычная, и иного уклада бытия тут не хотят. Поначалу, когда в Афганистан вошли советские войска и приехали специалисты, местное население отнеслось к ним доброжелательно. Пусть занимаются своими делами, лишь бы не мешали жить. Но мешать стали. Принялись возводить предприятия, строить крупнопанельные многоэтажки и селить в квартирах вчерашних земледельцев и животноводов, превращать их в рабочий класс. Зазвучало пугающее слово «социализм». Тягостным был для афганцев ежедневный труд на заводах и фабриках, кроме того, привыкли они иметь своё подворье, пусть малое, с двумя-тремя чахлыми деревцами и скудным огородом, но своё. Квартиры они использовали как подсобные помещения, а во дворах возводили свои глинобитные мазанки. До сего времени они были свободными, трудились, когда хотели, а обязательные смены в душных цехах не укладывались в их сознании. И муллы старались изо всех сил, пугали властью кафиров, безбожников, которые пришли поработить свободолюбивых афганцев. Пламя недовольства разгоралось, начались вооружённые столкновения, переросшие в затяжную войну, которой конца и края не было видно.

«У себя социализм толком не построили, - размышлял командир вертолёта, - а вздумали экспортировать его в страну, живущую по феодальным законам. Поняли, что не туда пришли и не с тем, а признаться в этом боимся. В итоге гибнут солдаты, Советская страна несёт огромные затраты, а газеты полнятся оптимистичными материалами. Вот, дескать, мы какие, выполняем интернациональный долг, преобразовываем сознание отсталых людей, тащим их за уши из первобытнообщинного строя сразу в светлое будущее. А хотят ли они этого, и потом, что это за интернациональный долг? Почему мы должны всему миру, а нам никто ничего не должен...»

Понятное дело, такие мысли не высказываются вслух, про себя и то так думать опасно. Помалкивай и выполняй приказы вышестоящего командования, в этом и заключается твой офицерский долг.

Сергей ещё раз бросил взгляд вниз, на проплывающие  под вертолётом высокие горы и редкие проплешины коричневых плоскогорий. Нет, тут бы он не смог жить, нужно из поколения в поколение ютиться на этой скудной земле и не видеть ничего другого, только тогда будешь воспринимать её как родную, и мириться с её суровостью. Таджикистан тоже Азия, но природа там богаче. А что касается России, то редко какая страна сравнится с ней по богатству природы и её щедрости по отношению к человеку.

Сидящий рядом второй пилот Максим Самеев продолжал сверять полёт с картой, лежащей на коленях. Ерошил чёрные волосы, поглядывал в низину.

- Вон за тем гребнем должно быть наше ущелье, - крикнул он командиру.

Сергей утвердительно кивнул и потянул на себя рукоять управления, чтобы поднять вертолёт повыше. Острозубый хребет буквально наплывал на них. Высота давала о себе знать, дышалось тяжело, солнце потоками вливалось в кабину и скрадывало видимость. Да ещё перегретый воздух устремлялся вверх стеклистыми струями и размывал очертания скалистого массива, протянувшегося от горизонта до горизонта.

Это была уже страна вечных снегов. Тяжёлыми шапками они венчали острые пики, длинными пластами лежали в углублениях на склонах гор. Спрессованные в ледники, они рождали ручьи, искрящиеся под солнцем, которые в низинах сливались в быстрые потоки, столь нужные земледельцам.

За гребнем и верно показалось ущелье, узкое, извилистое и глубокое. Его отвесные стены отблёскивали чернотой. Сергей направил вертолёт вдоль ущелья, пристально вглядываясь вниз. Видимости не было никакой, мешали скальные выступы, а ещё ниже ущелье поросло арчой, древовидным можжевельником. Оставалось последнее, снизиться и лететь прямо в каменном коридоре. Рискованно, конечно, стоит зацепить лопастью винта за скалу, и пиши, пропало. Рухнет машина в пропасть и взорвётся огненным шаром. Случалось такое, без потерь вертолётное подразделение не обходилось. Но, как говорится, Бог милостив, Сергей Инюшин не раз осуществлял это рискованный манёвр, и всегда обходилось удачно.

- Пойдём вниз, - крикнул он Максиму и взмахом руки обозначил направление.

Машина вошла в ущелье. Сразу стало сумрачнее, грохот двигателя усилился, отражённый близкими стенами.

Летели так километра три, тщательно огибая выпуклые неровности стен. Поросли «зелёнки» разредились, стало просматриваться дно ущелья, извилистое, с белёсой полоской тропы. А вот и караван, цепочка верблюдов тянулась по тропе. Но, странное дело, караван шёл не в сторону Афганистана, а, напротив, к Пакистану.

Сергей выругался сквозь зубы, второй пилот согласно мотнул головой, разделяя его досаду. Так и есть, агентурное сведение оказалось неверным. Моджахеды доставили груз своим собратьям и теперь держали путь в сопредельную страну.

Трофим, стрелок-радист, сообщил командиру батальона десантников Карпову: - Караван возвращается пустым. До Пакистана ему два-три дня ходу.

Рация захрипела, донёсся голос командира батальона.

- Опять прокол. Вот и верь после этого агентуре. Мы уже не успеем перекрыть ему выход из ущелья. Пуганите «духов» парой ракет и давайте назад.

Легко сказать, «пуганите». Ракета может угодить в скалу, разрыв тогда отбросит вертолёт в сторону, прямо на каменную стену, и, как говорится, привет из солнечного Афганистана.

Следовало опуститься ещё ниже, опасность возрастала, но не возвращаться же нисчем. Сейчас караван пустой, а через неделю снова потащит груз отрядам моджахедов. И так, и так его следовало уничтожить.

Ущелье сошлось настолько, что лопасти винта едва не касались его стен. Нужно опасаться и порывов ветра, ущелье, словно аэродинамическая труба, продувалось насквозь сильными потоками воздуха.

Караван виднелся отчётливо. Погонщики верблюдов замахали палками, побуждая животных двигаться быстрее, опасливо поглядывали вверх, на грохочущую буквально над их головами винтокрылую машину. Всё-таки отчаянные люди, эти шурави, кто кроме них отважится на такой манёвр?!

Командир выбирал удобный момент, чтобы произвести пуск ракет. Оставались считанные мгновения, и тут он увидел, как один из моджахедов целится в вертолёт из «стингера», портативной ракетной установки, от которой нет спасения. Машинально Сергей бросил машину в сторону, и тут произошло то, чего он так опасался. Лопасть винта задела за скальный выступ, машину тряхнуло, винт замолотил по стене. Вертолёт, как лист, упавший с дерева, скользнул вниз, но не упал на дно ущелья, а задержался на каменной площадке. Сергей выскочил из кабины на ту же площадку, похожую на террасу. Следом за ним выпрыгнул бортмеханик Николай Дашкевич, а вот второй пилот и стрелок-радист не успели. Вертолёт качнулся раз-другой и полетел вниз, ударяясь о скалы. С грохотом обрушился на дно ущелья и взорвался. Копотное пламя взметнулось вверх и загудело, воздушные потоки колебали его, а дым заструился по ущелью к далёкому выходу.

Терраса уходила вглубь по стене, понижалась к дну ущелья. Командир и бортмеханик стояли на ней, ещё не пришедшие в себя после внезапной аварии. Коротко простучала автоматная очередь, пули ударили в скалу прямо над их головами. Каменное крошево разлетелось в стороны.

Моджахеды снизу размахивали автоматами, давая понять вертолётчикам, чтобы те спускались к ним по террасе. Но Сергей и Николай медлили, они знали, что пощады им не будет, порежут на куски, но и оказать сопротивление  не могли. Их оружие осталось в кабине вертолёта.

Они продолжали стоять на террасе, обмениваясь взглядами, словно совещались – как же им быть? Прыгнуть вниз, прямо в бушующий огонь, но такая смерть тоже казалась страшной. Пусть уж лучше расстреляют из автоматов...

Минуты тянулись мучительно долго. Переход от чувства относительной безопасности в кабине вертолёта к открытым мишеням на скальной террасе оказался столь внезапным, что сознание отказывалось осмысливать его.

Моджахеды продолжали кричать и взмахивали автоматами, огонь внизу давал о себе знать сильным жаром, и дымные струи жадно лизали обрывистые стены ущелья.

Пилоты увидели, как один из боевиков запрыгнул на выступ террасы и пошёл по ней к ним, подняв над головой белую тряпку в знак своего миролюбия. Терраса круто вздымалась вверх, в иных местах была не шире ступни, и моджахед шагал по ней осторожно, нащупывая рукой зацепы. Где-то через полчаса он добрался до вертолётчиков. Командир вертолёта и бортмеханик пристально вглядывались в него. Моджахед был в традиционной афганской одежде: длинной белой рубахе и таких же штанах, в чёрной жилетке, на ногах грубые армейские ботинки. Войлочная шапка-нуристанка надвинута на лоб. И при всём том, он не был афганцем, черты лица были европейскими, а глаза отливали зеленью.

Моджахед приблизился вплотную.

- Жарковато тут у вас, - произнёс он громко. – Так и изжариться недолго. Спускайтесь...

Говорил он по-русски правильно, но явственно прослушивался чужеземный акцент.

Сергей знал, что у моджахедов имеется немало инструкторов-американцев и подумал, что этот боевик, должно быть, один из них.

- В гости зовёшь, - усмехнулся Игошин. – Только хозяева вы не больно гостеприимные. Лучше уж мы как-нибудь тут перестоим.

- Долго не выстоишь, - ответно усмехнулся моджахед. – А что касается гостеприимства, то и вы тоже не с миром к нам прилетели. Наше счастье, что вертолёт зацепился за стену, а то бы угостили нас ракетами.

Командир вертолёта пожал плечами. Чего понапрасну толковать, тут смерть, и внизу тоже. Только тут от пуль, а там от ножей бандитов. Как ни странно это звучало на первый взгляд, но выбор у них имелся.

- Никакой смерти вам не будет, - уверил боевик. – Даю вам честное слово. Давайте спускаться.

- Слышали мы о ваших словах, - проговорил бортмеханик.- И видели тоже.

- Моих слов ты не слышал, - боевик постучал себя пальцем по груди. – Я гарантирую вам жизнь.

- А чего стоит твоя гарантия? – не сдавался Дашкевич.

Моджахед пристально поглядел  на него.

- Можешь поверить, многого. Я кое-что значу у борцов за веру. Со мной считаются.

- Ну, спустимся, а что потом? – устало поинтересовался Игошин.

- Потом плен, - честно пояснил боевик. – Но плен – это жизнь, а в жизни есть немало всяких возможностей. Может, и воспользуетесь какими-то.

Русский язык он знал неплохо, но чувствовалось, что говорил на нём нечасто, останавливался, подбирал нужные слова.

Сергей Игошин напряжённо размышлял. Правота в речи странного моджахеда была, только насколько он искренен? Не получится ли, спустятся они, и там бандиты вдосталь натешатся над ними. Сергей знал, что внизу отряд Хазратшо, которому такие понятия, как жалость и гуманизм неведомы.

- Пошли, товарищи, - снова проговорил моджахед. – Скоро солнце уйдёт за гребень ущелья, и тогда в полутьме по такому выступу не очень-то разбежишься.

И верно, солнце, зависшее над ущельем, уже заметно отклонилось к западу.

«Значит, товарищи», - с горькой иронией подумал командир вертолёта, а вслух произнёс иное.

- Ну, коли гарантируешь безопасность, тогда пошли... товарищ. А позволь узнать, зачем мы вам? По-моему, в пленных у вас недостатка нет. И советских, и афганских военнослужащих у вас предостаточно.

Моджахед засмеялся. В короткой рыжеватой бороде блеснула полоска зубов.

- Верно, говоришь, командир. Но мы люди запасливые, нас излишек не тяготит. Вдруг хороший обмен подвернётся, а то и выкуп предложат.

- Ну, коли так... – снова протянул Игошин. – Проверим твоё честное слово. Давай веди нас к светлому будущему.

Моджахед от души рассмеялся.

- А ты шутник, майор. Вас так долго вели к светлому будущему, что вы оказались в афганской тьме, и не знаете, как из неё выбраться.

- Но ты же обещаешь нам помочь, - отговорился майор Игошин.

И они стали спускаться по узкой, выщербленной террасе, осторожно переступая через каменные выступы.

Насторожённость не оставляла лётчиков. И когда они оказались на дне ущелья, то напряглись в ожидании побоев, брани, и чего там ещё. Но ничего этого не было. Моджахеды, бородатые, в изрядно поношенной одежде, в чалмах и нуристанках, хмуро смотрели на двух шурави, и не делали попыток унизить или оскорбить их.

Главаря Хазратшо Сергей и Николай узнали сразу. Он был выше остальных бандитов, в лице просматривались надменность и жестокость. Но и главарь стоял неподвижно, хотя глаза его были полны ненависти к проклятым шурави, войне с которыми он посвятил свою жизнь.

Светлолицый моджахед произнёс несколько слов на незнакомом языке, обращаясь к Хазратшо. Тот буркнул в ответ что-то невнятное, потом отдал короткое приказание стоящим поодаль боевикам. Те зашевелились, вскинули на плечи поклажу, подобрали с земли автоматы.

- Документы давайте сюда, - обратился светлолицый боевик к пленникам. Те отдали удостоверения. Не отдать добровольно, отберут силой.

Боевик просмотрел их, удовлетворённо кивнул.

- То, что нужно.

А что, именно, то, не пояснил.

Сергей Игошин провёл языком по губам. Хотелось пить, по дну ущелья бежал извилистый ручей, пенился, налетал на камни.

- Пейте, умойтесь, - предложил светлолицый моджахед. – Нам нужно часа три прошагать, чтобы выйти из ущелья. Вы-то нас помиловали, помимо своей воли, правда, а кто другой налетит, может и обстрелять.

Сергей и Николай ничего не ответили. Склонились над ручьём и, зачерпывая воду пригоршнями, утолили жажду. Вода была холодная, ледниковая, ломила зубы. Умылись и почувствовали себя бодрее.

Впереди погонщики верблюдов закричали, замахали палками, понуждая животных двигаться вперёд. На горбах верблюдов виднелись тюки, мешки, рулоны тканей.

«Неплохо поживились, - подумал майор. – Ограбили какое-нибудь селение».

Моджахеды цепочкой потянулись вдоль ущелья. Командир вертолёта и бортмеханик шли в голове колонны. Светлолицый боевик шагал рядом с ними, иногда отставал, когда ущелье сужалось, а то выходил вперёд. Шли, молча, говорить не хотелось, да и неочем было. Оставалось ждать, что будет дальше.

Солнце закатилось за гребень хребта. Синий сумрак затемнил ущелье, отвесные стены отблескивали чернотой, тропа под ногами почти не просматривалась. Пахло резким верблюжьим потом, раздавленной хвоей арчи, поросли которой пробивались по сторонам ущелья.

Шагавший за Сергеем моджахед, словно ненароком утыкался в его спину стволом автомата, и Игошин ещё раз подумал, что есть какая-то причина, по которой бандиты не убили их, а ведут с собой, в Пакистан. Что-то уж очень важное останавливало их от расправы над пленными шурави.

Часа через три стены ущелья раздвинулись, стали пониже, впереди открылось каменистое плато, поросшее верблюжьей колючкой и редкими кустиками полыни. Ручей отклонился в сторону и серебристой полоской устремился в низину.

Погонщики снова закричали, теперь уже останавливая верблюдов, стащили с их спин поклажу и пустили пастись. Верблюды неспешно захрустели сухими стеблями колючки.

Моджахеды разбились на группы, устроились на камнях. Загорелись костры из той же колючки и полыни, разнёсся запах разогреваемой пищи.

- Устраивайтесь, - гостеприимно предложил светлолицый боевик. – Собирайте топливо, сейчас принесу поесть.

Он пошёл к верблюдам, а Сергей с Николаем принялись собирать стебли колючки. Не время было демонстрировать свою неуступчивость, да и есть хотелось.

Светлолицый боевик принёс две больших лепёшки из тёмной муки и три банки мясных консервов. Вскрыл их ножом, поставил на огонь.

- Из ваших запасов, - подмигнул он пилотам. – Ваши вороватые старшины и прапорщики делятся с нами. Не за так, правда.

Сергей Игошин промолчал. Он знал о том, что заведующие складами в гарнизонах приворовывают не только продовольствие и медикаменты, но и боеприпасы и продают их на сторону, уповая на истину: не пойман – не вор. Знал, но слышать об этом из уст моджахеда было неприятно.

Ели молча, искоса поглядывая друг на друга.

- Ты ведь не афганец? – спросил Игошин светлолицего.

Тот усмехнулся.

- Только сейчас заметил?

- Не только, ещё на скале стало ясно. Американец?

Светлолицый утвердительно склонил голову.

- Можно и так сказать.

- Инструктор? Советник?

- Всё вместе, - последовал ответ.

- А как нам обращаться к тебе? Всё-таки товарищи, - сыронизировал Игошин.

- Можете называть Джимом. Это имя легче запомнить. А ты, молодец, - обратился он к Сергею. – Неплохо держишься, да и напарник твой тоже. Крепкие мужики. Бывали пленные, в ногах валялись, умоляли пощадить. Таких даже убивать было противно. Слизняки.

- Явно не русские были? – предположил майор.

Джим метнул на него косой взгляд.

- А что, русские из другого материала скроены?

Сергей пожал плечами.

- Может, и нет, но на наших парней не похоже, чтобы в ногах валялись.

- Да, не русские были, - неохотно признался Джим. – Но и ваши тоже соглашались перейти к нам и сражаться против своих.

- Ну, там могли быть другие причины.

- Легче тебе стало, когда узнал, что не русские вели себя не по-мужски? – поинтересовался американец.

Сергей согласился.

- Конечно, по крайней мере, умрём достойно.

- Умирать вы умеете, - американец качнул головой. – Вот только жить не научились. Сами не живёте, и другим мешаете своими идеями.

- Каждому сверчку свой шесток, - отговорился Игошин. – Слышал такую пословицу?

Американец отрицательно покачал головой.

- Не слышал, но примерно догадываюсь, о чём она.

- И то ладно, - усмехнулся майор.

Сказал и подосадовал сам на себя. Зачем затеял эту пикировку с американцем, только взаимная неприязнь усилится. Причина понятна: нервное напряжение не отпускало, требовало хоть какой-то разрядки.

Темнело, мгла потоками струилась из низин и провалов, тянулась к небу, затемняя его. Показались первые светлячки звёзд. Из ущелья потянуло холодным ветром. Сергей поёжился. У костра сидеть тепло, а каково будет ночью им,  одетым в хлопчатобумажные камуфляжи? Кожаные куртки остались в вертолёте. Николай сидел рядом, отрешённо глядя на красноватые языки пламени.

- Джим, скажи, ну, зачем всё-таки мы вам нужны? – осведомился Игошин. – Подумаешь, невидаль, майор и старший лейтенант. Наверное, у вас в лагерях есть птицы и покрупнее? Стоит ли возиться с нами, тащить с собой? Я же вижу, какими глазами смотрят на нас моджахеды. Едва-едва сдерживают себя.

- Ты прав, согласился американский инструктор. – Есть причина и серьёзная. Не спеши, дойдём до места, узнаешь.

Сергей понял, что большего от американца не добьёшься и оставил его в покое.

А причина, действительно, была и немаловажная. На совещании высшего руководства моджахедов, которое прошло в пакистанском городе Кветта, выступил Саид Ахмад Гилани. Это миллионер, духовный лидер моджахедов. Именно он положил конец разрозненным действиям повстанцев, создав «Единый фронт афганского сопротивления». Гилани подчинялась так называемая  «Непримиримая оппозиция», которая не шла ни на какие соглашения с советским командованием. Духовный лидер моджахедов вёл напряжённые переговоры с правительствами крупнейших западных стран, и под его гарантии моджахеды получали деньги, вооружение, самую современную боевую технику.

- Мы оказываем успешное сопротивление частям 40-армии, - говорил Гилани. – «Стингеры», которые мы получили недавно, свели на «нет» преимущество советских лётчиков в воздухе. Но этого мало. Пока мы ещё проигрываем шурави в мобильности. Наши отряды передвигаются, в лучшем случае, на машинах, а в большинстве моментов пешком. Но я позаботился и об этом. К концу года мы получим из-за границы десять вертолётов, но у нас нет пилотов, которые могли бы ими управлять. Из этого следует, если в плен попадут вертолётчики, не убивать их, сохранять им жизни. Они будут обучать наших людей летать на этих машинах, а то и сами управлять ими. Средства убедить их перейти на нашу сторону у нас имеются. Когда мы освоим вертолёты, тогда борьба с советскими войсками станет ещё более успешной.  Мы обретём нужную мобильность в переброске наших отрядов, и будем наносить удары по советским гарнизонам и расположениям частей с воздуха.

Гилани помолчал, давая возможность собравшимся вдуматься в смысл сказанных им слов, а потом повторил снова, уже более жёстко: - Захваченных в плен вертолётчиков не убивать ни в коем случае.

Командир вертолёта, майор Сергей Игошин, и бортмеханик, старший лейтенант Николай Дашкевич, как раз и явились первыми вертолётчиками, захваченными моджахедами в плен. Потому их не убили и вели с собой в сторону афгано-пакистанской границы.

Ночь сгустилась до осязаемой плотности. Россыпи крупных звёзд опустились ниже к земле, помаргивали, посматривая сверху на отдыхающих вооружённых людей. Не одну тысячу лет наблюдали из бездны эти светила за людьми и видели одно и то же: войны, вражду, взаимную ненависть и уничтожения. Мир, взаимопонимание, совместная деятельность на своё же благо так и остались абстрактными понятиями для этих неразумных двуногих существ.

Стебли верблюжьей колючки потрескивали в костре. Слышались негромкие голоса моджахедов, всхрапы верблюдов, где-то вдалеке  надрывно взлаивал шакал, будто просил людей поделиться с ним вкусно пахнущей пищей.

Николай и Джим обменивались фразами, а бортмеханик молчал, глядя на мечущиеся языки пламени. Его лицо хорошо просматривалось, освещённое пламенем костра. Оно было сосредоточенным и хмурым, но не было в нём страха. И Николай Игошин подумал, что они с Дашкевичем уже год летают вместе. Командир привык к этому сдержанному, немногословному человеку, хорошо знающему своё дело. А теперь Дашкевич открылся ему с новой стороны. Он не поддался отчаянию и был готов к любому исходу, но при этом не собирался ронять ни чести, ни офицерского достоинства. И командир оценил эти качества в своём подчинённом.

На ночь пленникам связали руки и ноги. Джим принёс байковые одеяла. На одни легли, а другими советник моджахедов укрыл их от ночной прохлады. Сам тоже устроился рядом и сразу же заснул, негромко похрапывая. Видно было, что пешие переходы по горам и ночёвки под открытым небом, ему не в новинку.

Пробудились рано, едва кромка неба побелела на востоке. Моджахеды совершили утренний намаз, затем ритуальное омовение, к удивлению пленных, и американец тоже молился с ними.

Позавтракали чаем с лепёшками и вяленым мясом.

- Ты, что, и мусульманство принял? – полюбопытствовал Сергей у американца.

Тот пожал плечами.

- Я не делаю различий между религиями. Все молятся Единому Богу, и все просят об одном, только на разных языках и различными обрядами.

- Ясно, - отозвался Сергей. – Трудно Господу приходится. Обе воюющие стороны просят его об уничтожении противной стороны, к какой же ему прислушиваться?

- К той, на чьей стороне правда, - жёстко отозвался американец. Ну, тут-то можно было с ним и поспорить, но не до этого было. Моджахеды собирались в путь, взваливали на спины верблюдов поклажу, увязывали свои пожитки.

Двинулись привычной цепочкой. Сергею и Николаю с непривычки идти было тяжеловато, большую часть времени они проводили в воздухе, пеших переходов почти не совершали.

День разгорался. Солнце поднялось над синими хребтами и сразу обрушило на землю потоки золотистых лучей. Стало жарко, лица покрыла испарина, в воздухе надоедливо звенели мухи, садились на лоб и щёки.

Моджахеды шагали размеренно, час за часом, не обнаруживая признаков усталости. Сергей Игошин слышал об их выносливости и неприхотливости, а теперь сам воочию видел это. Самим же пленникам приходилось нелегко, пот заливал глаза, то и дело спотыкались о камни, в лёгкой обуви по тропам не особенно разбежишься. Чтобы отвлечься и не думать о тяготах дороги, Сергей разглядывал окрестности. Ничего впечатляющего не было, каменистая пустошь понижалась к востоку, далеко впереди серебристой нитью струилась река, кое-где виднелись развалины брошенных селений.  И над всем этим миром безмолвия и бесплодия царило неистовое солнце, выжигая всё, что могло хоть как-то приспособиться к зною и отсутствию влаги.

- Дойдём до речки, там остановимся на привал до вечера, - проговорил Джим, шагавший за пленными. – Самая жара начинается, нужно переждать её.

До речки дошли к полудню, моджахеды снова разбились на группы, устроились, кому, где понравилось. Разожгли костры, принялись готовить пищу.

Сергей и Николай растянулись на земле, есть не хотелось, только поднимались и пили без конца.

Джим не беспокоил их, он варил похлёбку в небольшом казане, а когда она была готова, поднял вертолётчиков и заставил немного поесть.

- Совсем выбьетесь из сил, - сказал он, - будете задерживать отряд. И так моджахеды косятся на вас, а тогда вообще обозлятся.

- Пристрелят? – поинтересовался Дашкевич.

Джим усмехнулся.

- Этого я вам не обещаю, вы для нас ценный товар. Будут гнать палками, как верблюдов.

Поели, устроились на отдых, хотя под палящим солнцем особо не разнежишься. Хорошо, хоть развалины кишлака были рядом. Устроились в тени полуразрушенных стен и заборов. Забылись в тяжкой дрёме.

- Джим, так чем мы так ценны для вас? – спросил Сергей, открыв глаза и повернувшись к американцу.

Тот помолчал, словно раздумывал – отвечать или нет?

- Командованием моджахедов дан приказ захватывать в плен лётчиков и переправлять их в лагерь в Пакистане. Скоро мы получим вертолёты,  будете обучать наших парней, а то и сами совершать боевые вылеты.

- Вот это номер! – изумился бортмеханик. – Как это сами совершать боевые вылеты? Против своих?

Джим приподнялся, сел, опершись спиной о глинобитный забор.

- А куда ты денешься? Под дулом автомата будешь летать, как миленький.

«Ну, это вряд ли, - подумал Игошин. – В воздухе можно такой заложить вираж, и куда твои автоматы денутся. А если на то пошло, можно и аварию устроить, всё лучше, чем воевать против своих

- Это лётчики, - вслух поразмыслил Дашкевич, - а я-то бортмеханик...

Джим иронически успокоил его.

- Ты тоже без дела не останешься. Кто-то должен обслуживать технику, да и тех же технарей готовить.

- Ну, если так, - неопределённо пробормотал Дашкевич.

Американец завозился, устраиваясь поудобнее.

- Чудаки вы, советские люди. Сколько сталкиваюсь с вами, столько не перестаю удивляться. Набили вам в головы коммунистической мякины, самостоятельно мыслить разучились. Живёте понятиями «Родина, долг, идея». Я вот полмира объездил, и везде мне родина была. Есть деньги, повсюду будет комфортно.

Вот ты, майор, ну что ты видел в жизни, кроме гарнизонов и скудной зарплаты? И тут, в Афгане, за что воевал? Нужен ты тут? Нет, конечно. Вся страна поднялась против вас, весь мир моджахедов поддерживает. Стало быть, правота не на вашей стороне.

Вам сейчас такой шанс выпал, разом можете свою жизнь изменить. Будете учить афганцев летать, сами проводить боевые операции, такие деньги вам будут платить, каких вы во сне не видели. Два, три года, соберёте приличный капитал и катите в любую страну по выбору. Я бы вам советовал в Канаду податься. Сказочная страна, природа изумительная, мир, не испорченный цивилизацией, и возможностей для состоятельного человека хоть отбавляй. Хотите, будете и там летать, не хотите, живите на собранные деньги, как вам вздумается. Никакой партком вами руководить не будет, ничьих указок слушать не будете...

Сергей Игошин внимал откровениям американца, в чём-то соглашался с ним, а что-то не принимал. Действительно, жизнь не баловала его, и служба в армии тоже не была праздником. И всё-таки это была его жизнь, правильная или не правильная, но другой он не желал. Конечно, Канаду бы он хотел посмотреть, но обосноваться там навсегда, это уж, извините. Правильно на Руси говорят: где родился, там и пригодился, или, чужая земля хороша, да не всякий росток на ней приживается...

- Ну, что молчите, господа советские офицеры? – осведомился не без ехидства американец. Опять ваша идеология мозги туманит?

- Подумать надо, - неопределённо отозвался Дашкевич.

- Думайте, времени у вас достаточно будет.

Ближе к вечеру снова отправились в путь. Опять шагали размеренно, по пустошам, а то поднимались на пологие возвышенности, усеянные чёрными, словно покрытыми лаком, камнями. Казалось, конца не будет этим монотонным переходам.

Перебрались через глубокий, сухой сай, русло некогда протекавшей тут реки. Блёклое небо начало сереть, синие тени обозначились у подножия круглых валунов. Ещё час, и мгла начнёт затягивать окрестности. Остановились на ночлег у саксауловых зарослей. Приземистые деревца поражали причудливыми изгибами, ветви будто старались укрыться одна под другой от нестерпимого, многомесячного зноя.

Наломали сухих веток, запылали костры. Поужинали не очень сытно и вытянулись у огня на одеялах.

- Могу вас поздравить, - засмеялся Джим. – Мы вошли в зону безопасности. Вам-то, летунам, известно, что это такое.

- Да уж куда лучше, - ответно усмехнулся Николай Игошин. – Не раз летали вдоль неё.

- А скажи честно, майор, приходилось нарушать её черту?

- Если честно, приходилось, - признался Николай. – Война, она вся состоит из исключений.

Он припомнил, как однажды преследовал банду, удиравшую от вертолёта на джипах. Те петляли между обломками камней и промоинами, и никак не удавалось поймать их в прицел, чтобы пустить ракеты. Банда залетела в зону безопасности и снизила скорость, уверившись, что ушла от преследования. Вертолёт пролетел над моджахедами, развернулся, и ракеты дымными струями полетели вниз. Разрывы, огонь, смешанный с пыльными столбами. А когда видимость восстановилась, обстреляли из пулемёта тех, кто уцелел. Банду тогда уничтожили полностью.

Правительство Пакистана направило ноту протеста в Москву Советскому руководству. Командира вертолёта, тогда капитана Игошина, командование 40-й армии пожурило для вида, а потом наградило орденом Красной звезды. Не обошли и других членов экипажа. Но Сергей не стал распространяться об этом случае. Кому-кому, а американцу не стоило давать информацию о боевых вылетах, потому майор ограничился ещё одним словом.

- Приходилось...

Через два дня банда шла уже по территории сопредельного Пакистана.

Игошин и Дашкевич осматривались по сторонам. Одно дело, знать страну по картам, и совсем другое: воочию видеть её. Пейзажи не впечатляли, та же бесплодная земля со степной и полупустынной растительностью. Цепи гор по горизонту, словно зубчатые пилы, вонзившиеся в небесный шатёр. Николай припомнил их названия: Сулеймановы горы, отроги Гималаев, нагорье Белуджистан... Слева Иран, справа Индия, только до неё шагать и шагать... Туристов сюда не заманишь, никакой экзотики, не случайно территория  Пакистана на картах окрашена  в коричневые и жёлтые цвета, с редкими зелёными пятнами.

Видели стада верблюдов,  которым тут приволье, иногда попадались небольшие селения, с чахлыми деревцами и квадратами полей близ водоёмов, а так, всё те же пустоши, на которых негде остановиться взгляду. Места достаточно для полигонов, где готовят боевиков, и лагерей, в которых содержатся советские и афганские военнослужащие, захваченные в боях.

В один из таких лагерей и поместили пленных вертолётчиков. Николай Игошин представлял их похожими на фашистские концлагеря, с бараками, двумя рядами колючей проволоки на столбах, между которыми бегают свирепые овчарки, вышками с охраной, и даже крематорием. Оказалось, ничего подобного. Та же пустошь, огороженная глинобитным забором, по углам дощатые помосты с крышей из шиферных плит, и вдоль заборов навесы, под которыми пленные укрывались от жары и непогоды. На помостах сидели бородатые моджахеды с автоматами в руках.

Со скрипом отворилась створка дощатых ворот, вертолётчиков втолкнули на территорию лагеря. Под навесами виднелись пленные, кто сидел, опершись спиной о забор, а кто полулежал на жёстких циновках.

Сергей и Николай осматривались, прикидывая, к какому навесу им податься. Тут же, вслед за ними, на территорию лагеря вошёл  американец с приземистым, волосатым моджахедом свирепого вида,  с автоматом наизготовку.

- Это Исмаил, комендант лагеря, - представил моджахеда Джим. – Как говорят у вас: можете любить и жаловать. Слова он тратить не любит, предпочитает заменять их пулями. Так что сидите смирно и не нарывайтесь на неприятности.

- И сколько нам сидеть? – поинтересовался Игошин.

Джим пожал плечами.

- Как сложатся обстоятельства. Вскоре должны прибыть вертолёты, тогда и займётесь делом. Ну, а если их не пришлют, посидите до обмена или выкупа. А может, надумаете присоединиться к борцам за веру, тогда в другой лагерь переберётесь, где обучают боевиков. Выбор у вас богатый...

- А как же зимой тут пленные выживают? – спросил Дашкевич, обводя взглядом навесы. – Я помню, нам говорили, холода в Пакистане зимой до двадцати градусов доходят. А то и поболее...

Американец развёл руки в стороны.

- Вам никто не обязывался создавать тут курортные условия. Такие лагеря не рассчитаны на длительное пребывание в них пленных. Оборот здесь большой. Два-три месяца, или туда, - американец махнул рукой в сторону ворот, - или туда.

За дальней стеной лагеря уходили в степь приземистые холмики. Было ясно, что это кладбище.

- Ладно, - заключил Джим, - пока устраивайтесь, обживайтесь. Как будут новости, я вас навещу.

Он сказал несколько слов коменданту лагеря. Тот прорычал что-то невнятное и толкнул вертолётчиков к ближайшему навесу.

- Исмаил говорит: там есть свободные места. Знакомьтесь с коллегами, они вам сообщат, какой тут распорядок. Ну, пока.

Американец с комендантом лагеря направились к воротам. Охранник распахнул перед ними створку, а потом снова затворил её за ушедшими.

Игошин и Дашкевич направились к указанному навесу. Под ним было довольно многолюдно, все в военной форме, но изрядно поношенной и выгоревшей.

Навстречу им поднялся офицер, годам к сорока, но без знаков различия.

- Давайте знакомиться, - сказал он, протягивая руку вертолётчикам. – Подполковник Малеев Иван Степанович, командир батальона десантников. Теперь, можно считать, в отставке.

Игошин и Дашкевич представились в свою очередь.

- Располагайтесь, - Малеев указал на просвет у края навеса. – Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Сергей и Николай сели, с наслаждением вытянув гудящие от усталости ноги.

- И как же вы угодили на наш постоялый двор? – поинтересовался подполковник.

Вертолётчики коротко поведали о случае своего пленения. Их слушали и смотрели на них с любопытством.

- Все мы попали сюда не по своей воле, - согласился подполковник. – Мой батальон  очутился в засаде тоже в ущелье, выстрелом из гранатомёта оглушило и контузило мен. Очнулся, двух третей батальона нет, остальные под дулами автоматов. Был бы в памяти, не дался живым, - произнёс Малеев с горечью.

Николай и Сергей рассматривали своих товарищей по несчастью. В основном, все были молодые, до тридцати, офицеров мало, рядовые и сержанты. Пока все казались на одно лицо, немытые, не стриженные, мало похожие на строевых военнослужащих. Оно и понятно, у доброго хозяина скотина лучше содержалась, чем военнопленные в Пакистане.

Подполковник посмотрел на запылённые лица вертолётчиков, покрасневшие белки глаз, ввалившиеся щёки.

- Давайте, ребята, - предложил он, - поспите часок-другой. Потом будете обвыкать и знакомиться. Времени для этого будет достаточно.

Сергей и Николай легли на жёсткие, потемневшие циновки, сплетённые их стеблей камыша, и сразу же погрузились в сон. Многодневный переход по предгорьям и каменистым пустошам дался им нелегко.

Пробудились уже под вечер. Сбоку от навеса, у забора горел огонь в очаге, сложенном из камней. На нём был установлен вместительный котёл, в котором что-то варилось. Такие же костры светились и у других навесов.

- Общей кухни тут нет, - пояснил Малеев. – Каждый навес вмещает пятьдесят человек. Значит, всего в лагере нас двести солдат и офицеров. Готовим сами. Нам выдают горох, дроблёную пшеницу, свеклу, три банки мясных консервов на каждый котёл. Из всего этого варим себе похлёбку. Она на обед и ужин. Завтракаем чёрными лепёшками и чаем. Ни масла, ни сахара не полагается. Как говорится, особо не разжиреешь. Заболевших и истощённых, понятное дело, не лечат. Гонят их туда, - подполковник махнул рукой на дальнюю оконечность забора, - расстреливают и всех сваливают в общую яму. В братскую могилу, так сказать.

- И никакого выхода? – спросил Игошин.

Подполковник пожал плечами.

- Как тебе сказать, майор? Каждую неделю приходят вербовщики, предлагают идти к борцам за веру. Пошёл, значит, выжил.

- И идут?

- Отчего не идти? Только не мы, славяне. Бандиты нас не особо почитают. Идут солдаты мусульманского толка, из национальных республик. Да, ты сам увидишь.

Поужинали, на пятьдесят человек содержимого котла было маловато. Поэтому каждому досталось еды по половине алюминиевой миски и куску чёрствой лепёшки.

Стемнело, на помостах, где сидели охранники, зажглись прожекторы, освещавшие крест-накрест территорию лагеря.

Подполковник лежал рядом с вертолётчиками. Разговаривали вполголоса.

- При таких заборах и охране и убежать из лагеря можно? – предположил Игошин.

Малеев хмыкнул.

- И куда? Вглубь Пакистана не пойдёшь, поймают и выдадут. За беглых местным жителям полагается вознаграждение. В Афганистан? Выйдешь в ограничительную зону, там моджахедов полно. Сразу угодишь им в лапы, на куски ножами порежут. Нет, брат, тут мы сами себя лучше охраны сдерживаем.

- Так что же делать? – не выдержал бортмеханик. – Ждать, пока с голоду не подохнем?

- Надо подумать, - отговорился Малеев уклончиво.

- А вы сами давно тут? – спросил майор.

Подполковник вздохнул.

- Я тут старожил, уже три месяца.

Дни тянулись медленно, перетекали один в другой, как расплавленная масса при заливке тротуаров. Всё, о чём говорил подполковник, вертолётчики увидели своими глазами. Где-то через неделю пленных построили на площади  посреди лагеря. Вдоль длинной шеренги шли уже знакомый американец Джим, комендант лагеря Исмаил, не расстававшийся с автоматом, ещё один какой-то моджахед в камуфляже и двое европейцев в гражданской одежде.

Джим осмотрел пленных, брезгливо поморщился.

- Неужели вам хочется превращаться в скотов? Посмотрели бы вы на себя со стороны. А ведь у вас есть возможность изменить своё существование.

- Создайте человеческие условия, и мы будем походить на людей, - не выдержал русоголовый крепыш в тельняшке с закатанными рукавами.

Джим с откровенной неприязнью посмотрел на говорившего.

- Человеческие условия создаются для пленных военнослужащих, вы же таковыми не являетесь. Вы вторглись в Афганистан без санкции Совета безопасности ООН, и потому вы оккупанты, приравниваетесь к наёмникам, на которых Международные соглашения не распространяются. Таких расстреливают без суда и следствия. Вот представители гуманитарных миссий, они могут подтвердить мои слова.

Один из европейцев, стоявших рядом с Джимом, утвердительно закивал.

- Да это так есть, - произнёс он с сильным акцентом.

Джим положил руку на плечо моджахеда в камуфляже.

- А это один из руководителей движения за освобождение Афганистана. Он предлагает вам вступить в его отряды. Тысяча долларов в месяц, прекрасное питание, добротная одежда, через три года можете уехать в любую страну мира. Об этом подписано специальное соглашение с нашими западными союзниками.

Ну, соглашайтесь.

Пленные стояли молча. Наконец, двое смуглых, темноволосых парней вышли из шеренги. Они склонили головы, чтобы не встречаться взглядами с товарищами.

- Мы согласны вступить в отряды, - пробормотал один из них.

- Отойдите в сторону, - распорядился американец. – Больше нет желающих? Ну, смотрите, как бы потом не пожалеть. Разойдись.

Пленные разошлись по своим местам.

Навесы защищали от прямых солнечных лучей, но не спасали от зноя и холода. Томила духота, пленные обливались потом, страдали от жажды. Воды выдавали по две пятидесятилитровых фляги  на день на пятьдесят человек. Этого едва хватало, чтобы готовить пищу. О том, чтобы умыться и постирать одежду, не было и речи. Раз в две недели пленных по десять человек выводили из лагеря и гнали в сторону небольшой речки. Она была мелкой, по щиколотку глубиной. В ней обмывались, замачивали одежду, потом выжимали её и сырой натягивали на себя. Сушили собственным теплом. Мыла не полагалось.

Безразличие к своей судьбе овладевало пленными. Ждали обмена на моджахедов, выкупа, чего угодно, только, чтобы обрести свободу, но с этим советское командование не спешило. Или не было возможности, или, как в годы Великой Отечественной войны, к военнослужащим, попавшим в плен, относились, как к изменникам? А может и то, и другое?

Порядок в лагере был жёсткий. Всем вместе собираться запрещалось, охранники могли открыть огонь без предупреждения. Переходить от одного навеса к другому тоже было запрещено. По утрам и вечерам можно было походить у своего навеса, чтобы размяться, но не дальше.

Сергей и Николай познакомились со своими товарищами по несчастью. В основном, это были пехотинцы, лётчик был только один. Он летал на транспортнике, самолёт подбили. Выпрыгнули с парашютами, но капитан Трофимов уцелел только один, остальных моджахеды расстреляли в воздухе. Капитан был озлоблен своим положением. «Зубами бы их загрыз», - говорил он, косясь на моджахедов, приходивших в лагерь.

Дней через десять большая группа охранников, вооружённых до зубов, прошла по лагерю, осматривая пленных под навесами. Несколько человек заболели, лежали с высокой температурой, с трудом поднимались на ноги. Товарищи старались как-то облегчить их положение, но чем они могли помочь без врачей и медикаментов?

Больных пинками и прикладами автоматов заставили встать, и повели к воротам. Такие же нашлись и под другими навесами. Всего собралось около десяти человек. Шатающихся от слабости их погнали к кладбищу. Вскоре оттуда донеслась дробь автоматных очередей.

- Отмучались, - проговорил подполковник Малеев, страдальчески морщась.

Остальные пленные молчали. Их всех переполняли ненависть к врагам и осознание собственной беспомощности.

Майора Игошина поджидала приятная неожиданность. В первые же дни один их пленных подошёл к нему.

- Товарищ майор, не узнаёте меня?

Сергей всмотрелся и удивлённо ахнул.

- Самад, неужели это ты?

- Как видите, - улыбнулся тот.

Самад Вафоев был переводчиком в мотострелковом полку, к которому было придано вертолётное звено майора Игошина. Трудно было узнать в этом худом, неряшливом пленном прежнего аккуратного и общительного парня, но Сергей узнал сразу.

- Вот это встреча!- удивлённо проговорил он. – Ты-то как в плену очутился?

- Целая история, - Самад покачал головой. – Наше подразделение окружило в горах группу моджахедов, которой командовал полевой командир Султонмахмад. Предложили бандитам сдаться. Они согласились пойти на переговоры, потребовали прислать представителей. Мы отправились к ним, трое, старшим был капитан Самойлов из политотдела. Никаких переговоров не было. Нас взяли в заложники. Султонмахмад заявил: или их выпустят, или заложников убьют. Их выпустили. Самойлова и второго офицера бандиты расстреляли, а меня увели с собой. Рассчитывали, что перейду на их сторону.

- И что помешало? – поинтересовался Дашкевич.

Самад укоризненно посмотрел на него.

- Многое, товарищ старший лейтенант. Во-первых, мне, как советскому человеку, с бандитами не по пути. Во-вторых, я – таджик, а моджахеды – пуштуны. Для них таджики такие же враги, как и русские.

- Понятно, - протянул бортмеханик.

Самад перебрался поближе к вёртолётчикам, и они, трое, теперь были всё время вместе. Что ни говори, а дружба в таких условиях облегчает монотонное и тягостное существование.

Самад часто подходил к помосту, на котором сидел охранник, и подолгу беседовал с ним.

- Как это ты свёл такое знакомство? – удивился Игошин.

- А это наш человек, узбек, правда, из Бухары. Учился в Москве, инженер-дорожник. В Афганистан прислали как специалиста, строили мост через реку Кабул. Моджахеды напали на дорожников и утащили с собой. Зовут его Джафар. Не стал упорствовать, перешёл на сторону моджахедов, говорит, что жизнь дороже принципов. Прошёл подготовку, скоро его отряд должны перебросить в Афганистан, а пока сторожит лагерь.

- По-русски говорит? – спросил Игошин.

Самад удивлённо посмотрел на него.

- Не хуже нас с вами. Он же учился в Москве. Конечно, тяготится своим положением, но назад, как говорится, хода нет.

- Полезное знакомство, - подумал вслух вертолётчик. Но тогда он ещё не мог и предположить, насколько оно окажется полезным.

Дни тянулись неспешно, как та цепочка верблюдов, за которой месяц назад брели пленные вертолётчики. Днём томила жара, при нехватке воды она была крайне мучительной. Ночами, правда, становилось полегче. Осень захватывала позиции в этом бесплодное крае, с гор тянуло прохладным ветром и можно было дышать посвободнее. Через день-два в лагерь наведывался комендант лагеря Исмаил со своим подручными. Пленных выстраивали на пустыре, посреди лагеря, а сами учиняли обыски под навесами. Хотя, что можно было найти у заключённых, лишённых общения с внешним миром? Часто приходили вербовщики, звали в отряды моджахедов, обещали всякие блага. Их агитация находила отклик, измученные военнопленные  откликались на их предложения. Правда, таких было немного. Что касается вертолётчиков, то они держались, хотя терпение было уже на исходе. О предательстве они не помышляли, и искали какой-нибудь выход.

Иногда появлялся Джим, морщился, сетовал на то, что обещанные вертолёты запаздывают. Игошина и Дашкевича это тоже огорчало.  Им казалось, что на привычных винтокрылых машинах было бы легче совершить побег.

О том, насколько положение пленных в лагере было непрочным, показал такой случай. Комендант лагеря с десятком охранников осматривали своих подопечных, выявляя больных и ослабевших, от которых следовало избавиться. Один из десантников лежал в жару, в полубессознательном состоянии. Исмаил пальцем указал на него, но тот самый русоволосый крепыш в тельняшке заслонил собой товарища.

- Не троньте его, сказал он. – Парень выздоровеет.

Исмаил побагровел, явное сопротивление привело его в бешенство. Он замахнулся автоматом, чтобы ударить русоволосого крепыша, но тот оказался проворнее. Хлёстким ударом в челюсть он сбил с ног коменданта лагеря. Все оторопели от неожиданности. Охранники подняли коменданта лагеря на ноги. Тот отрывисто крикнул какое-то приказание. Ощетинившись автоматами, охранники загнали пленных под навес, русоволосого крепыша схватили и поволокли к воротам.

- Конец парню, - проговорил с сожалением подполковник Малеев. – Пристрелят.

Но наказание оказалось страшнее. В одну из створок ворот были ввинчены четыре кольца, два вверху и два внизу. К ним за руки и за ноги привязали бунтовщика, лицом к доскам. Сорвали с него тельняшку, а затем один из моджахедов ножом  принялся срезать со спины парня кожу.  Действовал сноровисто, не обращая внимания на крики истязаемого человека.

Муки были нестерпимыми. Парень извивался, но привязан был надёжно. Кровь стекала на землю, вокруг него роились мухи и слепни, вонзавшие жала в сплошную рану на спине.

Бунтовщик провисел на створке ворот двое суток, пока не умер. Его тело отвязали и уволокли на кладбище, туда же утащили и заболевшего десантника.

- Глупая смерть, - с горечью заметил подполковник. – Если уж погибать, так с пользой для дела.

Майор Игошин не понял.

- Как это? Для какого дела?

- Погоди немного, - отговорился Малеев. – Придёт время, узнаешь.

Сергей был впечатлительным, страшная гибель товарища потрясла его. Николай Дашкевич тоже переживал, но он был покрепче характером и сохранял душевное равновесие. Тем не менее, с ним произошла удивительная история, о которой стоит рассказать.

Как-то у помоста, на котором сидел охранник, появилась женская фигура, закутанная в чёрное покрывало. Она о чём-то переговорила с охранником Джафаром, тот выслушал её и подозвал переводчика Самада.

- Слушай, - сказал Джафар, - у вас есть мастер, который может ремонтировать всякие домашние механизмы.

Самад поразмыслил.

- Есть у нас бортмеханик Николай. Его командир говорил, что у Николая умелые руки.

- Позови его сюда, - попросил Джафар.

Дашкевич подошёл к помосту. Он посмотрел на женщину. Нижняя часть её лица была закрыта полосой чёрной ткани, фигура была неразличима под бесформенным одеянием, но Николая поразили глаза женщины: большие, блестящие, слегка удлиненные к вискам. Они походили на драгоценные камни агаты, и могли соперничать с ними по чистоте и ясности.

«Каким же красивым должно быть её лицо», - подумал Николай.

Джафар подал бортмеханику металлический четырёхугольный предмет с ручкой.

- Слушай, усто (мастер, значит), - проговорил Джафар. – Это бедная женщина, мужчины у неё нет, ей не к кому больше обратиться. У неё сломалась ручная мельница, она молола ею зёрна. Ты можешь починить эту машинку?

- Надо посмотреть, - ответил Николай. – Починить можно что угодно, только для этого нужны инструменты и запчасти.

- Скажи, какие нужны инструменты, я принесу, - сказал Джафар.

Бортмеханик осмотрел ручную мельницу.

- Мне нужны отвёртка, плоскогубцы и молоток, - прикинул он. – Попробую что-нибудь сделать.

На другой день Джафар принёс ему необходимые инструменты.

Поломка оказалась пустячной. Сломался шпенёк, крепивший одну из шестерёнок. Николай нашёл подходящий гвоздь в столбе навеса, вытащил его, обрубил до нужного размера и закрепил шестерёнку. Покрутил ручку, мельница была примитивной и старой, но, тем не менее, работала.

- Будет молоть, – заключил бортмеханик.

Он передал мельницу женщине и поднял большой палец вверх, давая понять, что всё в порядке. Она одарила его таким благодарным взглядом, что у него даже защемило сердце. Это насколько же нужно быть беззащитной и обездоленной, чтобы так искренне благодарить за сущую пустяковину.

- Кто она такая? – спросил Николай у охранника.

-Э-э, - протянул Джафар. – Самое несчастное существо в мире. Зовут её Фатьма. Она пенджабка, есть такой народ в Пакистане. Полевой командир Хайдар купил Фатьму себе в жёны у её родителей...

- У родителей? – удивился Дашкевич.- Разве так бывает?

Джафар махнул рукой.

- На Востоке бывает. Её отец занял у богача деньги, чтобы прикупить товары в Исламабаде, а потом продать у себя в селении, понятное дело, с наценкой. Но в дороге его ограбили, нужно было долг отдавать, а нечем. Взамен он расплатился дочерью.

- И что потом? – продолжал допытываться бортмеханик.

- Хайдар привёз её в своё селение Бадайбер, оно вот тут, рядом. Через год его убили наши... ваши, - поправился Джафар. – Фатьма осталась одна. Детей нет, родни нет, сыновья Хайдара выгнали её из дома. Зачем она нужна, кормить лишний рот?

- Какие сыновья у Хайдара? Ты же сам сказал, он только женился, - продолжал удивляться Николай.

- Э-э, - снова протянул охранник, дивясь непонятливости вертолётчика. – Он взял её четвёртой женой, а от трёх первых у него шестеро детей.

- Вон оно что,  и как теперь Фатьма живёт?

- Плохо живёт, - сочувственно проговорил Джафар. – Ютится вон там, в развалинах. Ходит по окрестным селениям на заработки. Кому жилище уберёт, где бельё постирает, где с детьми посидит. Кто покормит её, кто денег немного даст, тем и держится. Бедная женщина.

- И сколько ей лет? – поинтересовался Дашкевич.

- Старая уже, двадцать лет. Кто такую замуж возьмёт, да к тому же ещё и нищенка?

Ночью Дашкевич долго не мог уснуть. Товарищи давно забылись во сне, а он всё лежал с открытыми глазами и всматривался в темноту. И виделись ему большие, чистые глаза молодой пенджабки, в которых было столько горя, страдания и робкой признательности за оказанную помощь. И даже пожалел Николай, что так быстро починил ручную мельницу. Когда он теперь увидит Фатьму?

Джафар охранял пленных сутки, через двое. И именно в его дежурство Фатьма пришла снова. Джафар о чём-то переговорил с ней, а потом позвал Дашкевича. На этот раз пенджабке нужно было починить утюг. Таких утюгов бортмеханик никогда не видел, тяжёлый, чугунный. Сверху откидывалась крышка, внутрь утюга засыпали тлеющие угли, а потом размахивали им. Через прорези сбоку врывался воздух, угли разгорались, и утюг нагревался. Такой древности место только в музее, а для молодой женщины он был настоящим сокровищем.

У утюга сгорела деревянная ручка. Николай попросил у охранника нож и обломок подходящей ветки. Сделал ручку лучше прежней и вручил утюг Фатьме. И снова в глазах её светилась благодарность, и они даже повлажнели от слёз. Она прижала руку к сердцу, потом поднесла её ко лбу и губам, которых, правда, не было видно под полосой ткани, закрывавшей нижнюю часть лица. Николай тоже прижал руку к сердцу, а потом махнул ею и сказал: « Пустяки, всегда готов помочь».

И помогал. Фатьма принесла нож, одно название только, и показала, что не режет, тупой. Николай наточил его на камне. Потом привёл в порядок такие же древние ножницы. Просьбы следовали одна за другой. Николай с удовольствием выполнял их, и поймал себя на том, что стал ждать очередного прихода Фатьмы. Она походила на диковинный цветок, до того нежный, что его боязно было даже коснуться.

- Полюбила она тебя, лётчик, - засмеялся Джафар. – Я ей сказал об этом, она смутилась, хотела убежать. Это понятно, никто к ней с таким участием тут не относится.

- Но почему? – Николай не переставал удивляться укладу незнакомой жизни.

- Чужая она тут, - пояснил охранник. – Одинокая, авторитетных родственников нет. Кому нужна такая? И домой вернуться не может, боится, далеко и продали они её.

Сочувствие к молодой пенджабке переполняло сердце Николая Дашкевича. Таких обездоленных и одиноких существ ему не приходилось видеть. Как не пожалеть её? И стал Дашкевич скучать по Фатьме и ожидать с нетерпением её прихода.

Когда Фатьме нечего было приносить для ремонта, она приходила просто так. Стояла у забора и терпеливо ждала. А когда видела Николая, то просто расцветала от радости. И неважно, что было закрыто лицо, её глаза были выразительнее любых изъявлений чувств. Сперва они переговаривались с помощью переводчика Самада, тот знал немного язык пуштунов, и Фатьма тоже. А дальше переводчик им стал не нужен, стеснял он их. Когда люди нравятся друг другу, то и слова не нужны, достаточно взглядов и жестов.

Товарищи Николая по заключению с интересом наблюдали за тем, как развиваются отношения белоруса Дашкевича и пенджабки Фатьмы. «Прямо хоть роман пиши», - заметил подполковник Малеев. – Верно говорят, что любовь где угодно расцвести может».

Сергей Игошин даже позавидовал своему боевому другу, тот перестал замечать тяготы лагерного плена и целиком погрузился в поток большого и светлого чувства.

- Послушай, Николай, похоже, ты всерьёз увлёкся своей туземкой? – полушутливо-полувсерьёз спросил Сергей как-то у Дашкевича.

Тот смутился.

- Можно сказать и так.

- Неужели ты за свои тридцать с лишним лет ни разу ни влюблялся? – продолжал допытываться Игошин.

- А в кого? – ответил Дашкевич вопросом на вопрос. – Школьные увлечения нельзя считать серьёзными. А дальше училище с его военной дисциплиной, а потом служба в гарнизоне на Севере. Там, какие женщины? Официантки, да разведёнки. На таких разве только с мужской голодухи кинешься, а уж жениться, извини. Стоило ли становиться десятым мужем? Так и живу один.

Игошин вздохнул. Он как раз и женился на официантке из офицерской столовой. Показалась ему скромной и порядочной, а когда убедился, что это не так, уже двое детей народилось. Поначалу закрывал глаза на доступность для всех своей супруги, потом, когда невмоготу стало, попросился добровольно в воюющий Афганистан.

- Фатьма зацепила моё сердце своей беззащитностью и нуждой в участии, - продолжал откровенничать бортмеханик. -  С ней даже плен перестал тяготить.

- И как ты видишь ваши дальнейшие отношения? - поинтересовался Игошин.

Дашкевич пожал плечами.

- А как их можно видеть? Мы тут в клетке, особо не разбежишься. И убивают нас, и истязают. На день вперёд и то нельзя загадывать. Можно было бы, забрал бы её с собой.

И верно, каждый день случались происшествия. Комендант лагеря Исмаил со своими подручными то пристреливал кого-нибудь со злобы, то избивал до полусмерти. А то как-то отобрали десяток пленных покрепче и увели, и больше они не вернулись в лагерь.

- В рабство продали, - пояснил охранник Джафар.

- Разве можно? – поразился бортмеханик.

Джафар покачал головой.

- Исмаил тут – царь и бог. Что хочет, то и делает. Кто ему, что скажет?

Вертолётчиков комендант лагеря, правда, не трогал. Видно накрепко ему было приказано беречь летунов, он и оберегал тем, что не обращал на них внимания.

Бесцветные, пустые дни тянулись один за другим. Обещанные вертолёты так и не прибыли, видно, западные покровители моджахедов не спешили с их поставками. У них свои соображения на этот счёт были.

Осень неспешно раскручивала свои витки, ночами становилось прохладнее. Небо заметно выцвело, часто налетали пыльные бури. Всё вокруг заволакивала белёсая мгла, по пустырю лагеря неслись струи песка и пыли. Дышалось тяжело, на всём лежал пылевой слой, тонкий, как цемент. И целыми днями потом пыль медленно оседала вниз, выбеливая окрестности и превращая воду в речке в жидкий кисель.

Уныние и тоска царили в лагере. И лишь Дашкевич, встречаясь с Фатьмой, жил так, словно не находился в четырёх лагерных пределах, с их безволием и кратковременностью существования.

- Ты, как Жилин из «Кавказского пленника» Льва Толстого, - заметил как-то приятелю Игошин. – Помнишь такую повесть? Там ещё татарка молодая была, помогла казаку бежать из плена.

- Читал в школе. Диной её звали, - рассеянно отозвался бортмеханик. – Только Фатьма вряд ли поможет нам бежать. У самой душа неясно, на чём держится.

На том разговор и оборвался.

По правде говоря, завидовал Игошин своему приятелю. Тот жил такой полной и содержательной жизнью, что даже удивительно становилось.

Охранник Джафар убрал с забора несколько глиняных кирпичей, образовался проём, и теперь Николай и Фатьма могли стоять почти вплотную друг к другу. Как-то раз она положила руку на верх забора, он коснулся её, и она не убрала руку. С того дня он постоянно держал её за руку. Говорить они не могли, не понимали друг друга, но их глаза были красноречивее всяких слов. В другой раз она осмотрелась, а потом решилась и убрала полоску ткани, закрывавшую лицо.  Николай даже задохнулся от волнения. Фатьма оказалась именно такой, какой он представлял себе её. Слегка удлинённое, худенькое личико было полно неизъяснимой прелести. Все черты были правильными, полные губы красиво очерчены, не говоря уже о больших, слегка раскосых глазах. Немного выдавались верхние скулы, чёрные брови изгибались дугами и оттеняли влажный блеск глаз. Но что просто умилило Николая, так  это то, что нос и щёки Фатьмы были усеяны мелкими, золотистыми веснушками. В народе их называют «поцелуями солнца», и светило не поскупилось на ласку к молодой женщине.

Николай Дашкевич понимал, что у его встреч с молодой пенджабкой нет будущего. Сам он пленник, на положении раба, всецело зависящего от настроения коменданта лагеря. Кто знает, что с ним будет завтра? Убьют, продадут в рабство, а, может, в лучшем случае обменяют на несколько пленных моджахедов. И она тоже, живущая, как птичка, одним днём. Но может именно поэтому их так тянуло друг к другу, ведь давно известно, что человек жив до той поры, пока в нём тлеет хоть искорка надежды. И они продолжали встречаться, используя для этого любую возможность.

А между тем, каждый новый день приносил всё худшие вести. Пришёл американец  Джим, вызвал вертолётчиков из-под навеса. Он выглядел расстроенным, хотя, по обыкновению, старался держаться бодрячком.

- Вот что, друзья мои, - проговорил он, морща губы в улыбке, - пришёл попрощаться с вами.

- Как это? – не понял Игошин.

- Кончился срок моего пребывания в этих краях. Уезжаю в Штаты. Вместо меня другого пришлют, только вряд ли с ним у вас сложатся добрые отношения. Он будет решать другие задачи.

Понятное дело, Джим не стал пояснять, какие задачи будут у его преемника.

- И с вертолётами ничего не вышло, - продолжал американец. – Решили, что моджахедам они ни к чему. Десяток машин не принесут перелома в войне, а прислать больше, это значит, нужно создавать ремонтную базу, готовить пилотов. Большие расходы, и всё равно у советских будет преимущество в воздухе. Так что вы переходите в разряд обычных пленных. Жаль, конечно...

Ну, ладно, - оборвал Джим самого себя. – Желаю вам остаться в живых, а всё остальное без вашего участия складывается.

Он обменялся с вертолётчиками рукопожатиями, чего не позволял себе раньше, и быстро зашагал к лагерным воротам.

Игошин и Дашкевич провожали его долгими взглядами. Печально, конечно, лишались они покровительства американца, и что теперь будет дальше, одному Богу известно.

Вторая новость была не лучше первой. Охранник Джафар уже в сумерках поманил к себе Игошина.

- Кончаются мои дежурства, - проговорил он вполголоса. – Через неделю наш отряд перебрасывают в Афганистан, к Кандагару. Вместо меня теперь будет пуштун Хусайн. Злобный человек, вас, шурави, ненавидит до глубины души. Будьте с ним осторожны, к забору не приближайтесь, сразу начнёт стрелять. Фатьме я скажу, чтобы тоже не приходила, мало ли что может быть.

Это известие погрузило Дашкевича в уныние. Не видеть Фатьмы, её лица в золотинках веснушек, робкой улыбки и таких чудесных глаз. Даже яркий, солнечный день потемнел для опечаленного бортмеханика.

Вечером под навесом состоялось совещание пленных.

- Вот что, дорогие мои, - проговорил подполковник Малеев. – Выжидать нам нечего. Впереди зима, помёрзнем, тут холода до двадцати градусов доходят, со снегом и ветрами.

- И что вы предлагаете? – спросил Игошин.

- Поднять восстание и добиться свободы.

Воцарилось молчание, а потом посыпались вопросы: «А как вы это себе представляете?», «Без оружия?», «Каким будет это восстание?»

Малеев поднял руку.

- Не все сразу. Забыли, что мы военнослужащие? Я предлагаю следующее. У тебя, майор, - подполковник обратился к Игошину, - сложились хорошие отношения с охранником Джафаром. Он скоро заменяется. Попроси его достать нам оружие. Один автомат, остальное мы добудем сами.

- Нас здесь пятьдесят человек, - вступил в разговор капитан Будаев, - а остальные пленные? – и капитан мотнул головой в сторону других навесов.

- С ними установлена связь, - пояснил подполковник. – Я лично переговорил со старшими офицерами. Ползал, как ящерица, по лагерю в сумерках. Все готовы поддержать нас. План в целом таков. Имея автомат, захватим Исмаила с его подручными, потом разоружим охранников. За лагерем, в полукилометре отсюда, находятся три домика, в которых размещается охрана лагеря. Нападём на их опорный пункт, там тоже есть оружие. Таким образом, окажемся не с голыми руками...

- Рискованно, - заметил капитан Будаев.

- Вся наша жизнь в Афгане – сплошной риск, - остановил его Малеев. – Иной доли у военнослужащих нет. Хватит нам сидеть тут, терпеть издевательства, унижения и ожидать смерти. И так, и так гибель, так пусть уж лучше по-солдатски, в бою.

- Захватим опорный пункт охраны, и что потом? – нетерпеливо осведомился танкист Хорошев.

- А дальше, по обстоятельствам, - коротко отозвался подполковник. – План есть и на дальнейшее, но пока нужно осуществить то, что тут задумали. Хватит разговоров. Все согласны начать восстание или есть колеблющиеся? Никого не принуждаю, дело добровольное. Кто не согласен, может  остаться в стороне.

- В стороне, не в стороне, - хмуро отозвался танкист, - в случае неудачи никого не оставят в живых. Так что командуйте, товарищ подполковник.

В сумерках, за час до того времени, когда в лагере вспыхнут прожектора, Игошин подошёл к помосту, на котором сидел Джафар. Тот устроился поудобнее, свесил ноги с возвышения и вопросительно уставился на майора.

- Сказать что-то хочешь?

- И да, и нет, - ответил Сергей. – Жаль, что ты заменяешься. Плохо нам без тебя будет.

- Я уже говорил вам об этом, - согласился Джафар. – Но что поделать, не хозяин я сам себе.

- Но тогда помоги нам напоследок, - продолжал Игошин. – Ты же знаешь, зиму нам не пережить. Холод, голод, расстрелы...

- Это так, - посочувствовал охранник. – Лагеря в Пакистане – это лагеря смерти. Или переходи к моджахедам, или умирай.

- Вот и я говорю, - майор подошёл поближе к помосту. – И от тебя, Джафар, зависит: жить нам, или не жить.

- От меня? – удивился Джафар. -  Что я могу, майор?

Игошин счёл, что пора переходить к цели.

- Достань нам оружие. Хотя бы один автомат.

- Й-е, - изумился охранник. – Ты, наверное, шутишь? Меня в ту же минуту расстреляют.

- Об этом никто не узнает, - твёрдо пообещал Игошин. – Мы начнём действовать только после того, как ты заменишься. Никто на тебя не подумает. Да и некогда будет искать виноватого, все будут заняты нашим восстанием.

Джафар покачал головой.

- Погибнете вы все. Что такое двести человек против армии Пакистана?

- Мы не будем вести долгой войны. У нас для этого нет ни сил, ни вооружения. Наша задача – прорваться в Афганистан, и там добраться до своих.

Охранник поразмыслил.

- Может получиться.

Он долго молчал, о чём-то сосредоточенно размышляя.

Игошин не выдержал.

- Мы все тебя просим, Джафар. Пусть ты сейчас с моджахедами, но в душе ты всё равно остался советским человеком. Иначе бы ты не стал нам другом.

- Верно говоришь, - со вздохом отозвался Джафар. – Ладно, майор, я помогу вам.  Этот автомат дать не могу, он числится на мне. У меня есть другой, неучтённый. Я купил его у крестьянина на всякий случай за сто долларов. А он, видишь, пригодился.

Вспыхнули прожектора, заливая территорию лагеря мертвенным, белым светом. Игошин отошёл от помоста, на котором сидел охранник.

Через три дня, также в сумерках, Джафар передал Игошину матерчатую сумку, в которой находился разобранный автомат Калашникова. В следующее своё дежурство принёс три рожка с патронами.

Пленные воспряли духом. Они вырыли под навесом углубление и спрятали в нём автомат на случай, если комендант лагеря затеет обыск. И стали ждать.

Джафар больше не появлялся. Его заменил пуштун Хусайн, худой, с длинной, узкой бородой, вечно хмурый и трусливый. Чуть что, он хватался за автомат и щёлкал предохранителем. Такой мог выстрелить, не задумываясь, и пленные не подходили близко к его помосту.

Фатьма, предупреждённая Джафаром, к лагерю не приближалась. Она стояла вдалеке, на холме, и походила на маленькое, чёрное изваяние. Николай переживал, не находил себе места, бормотал сквозь зубы проклятия всем и всему, а потом Фатьма исчезла.

Пора было действовать. Игошин и переводчик Самад в полутьме быстро подошли к помосту. Игошин наставил на Хусайна автомат, а Самад повелительно крикнул: «Эй, ты! Бросай оружие! Убьём!»

Охранник испуганно вскрикнул, спрыгнул с помоста на другую сторону забора и побежал, петляя из стороны в сторону. Его автомат остался лежать на помосте. Самад забрал его.

- Вот чёрт! – подосадовал майор. – Надо было задержать его.

- Он теперь от страха в горы убежит, - засмеялся Самад. – Чем он может повредить нам?

Ошибался переводчик, и дорого обошлась эта ошибка пленным мятежникам.

Оставалось ждать коменданта лагеря. Исмаил с тремя охранниками появился через два дня. Решили, зная его злобный нрав, не вступать с ним ни в какие переговоры. Десантники Авдеев и Самохин, хорошо владевшие оружием, короткими очередями положили всех четверых.

Трое охранников, оторопевшие от увиденного, не стреляли, что было только на руку восставшим. Забрали оружие у убитых, у Исмаила был ещё пистолет и три гранаты. С автоматами пленные перепрыгнули через забор и, прижимаясь к нему, побежали к помостам с охранниками. Одного, попытавшегося оказать сопротивление, пристрелили, двое других сдались. Их связали и поместили под навесом.

- Сколько человек в вашем опорном пункте? – спросил их подполковник Малеев через переводчика.

- Семеро.

- Что делают?

- Один варит еду, другие отдыхают.

- Звуки выстрелов долетели до них?

Охранник утвердительно кивнул.

- Конечно, услышали, но не испугались. Исмаил часто убивал пленных, могли подумать, что и теперь также.

- Пойдёшь с нами, поможешь, останешься в живых, - сказал подполковник.

Охранник торопливо замотал головой, выражая согласие.

Пятеро солдат переоделись в одежду моджахедов, взяли автоматы и повели перед собой с десяток пленных, направляясь к опорному пункту охраны. Моджахед, согласившийся помочь, шёл впереди группы.

Часовой, ходивший по двору опорного пункта, всмотрелся и, узнав первого моджахеда, крикнул: - Нурулло, куда ты ведёшь это стадо?

- Исмаил приказал убрать во дворе. Открой ворота.

Часовой сдался без сопротивления. Связали и того, который находился у очага, в дальнем углу двора. С остальными охранниками оказалось сложнее. Они заподозрили недоброе и, засев у окон, открыли огонь, убив двоих повстанцев. С этими моджахедами покончили, бросив в окна две гранаты.

Взяли оружие, десять автоматов, много патронов россыпью, двадцать гранат. Не забыли продовольствие и камуфляжную форму. Та, что была на пленных, совсем обветшала.

Не знали, что делать с охранниками, связали их и погнали в лагерь. Разместили под навесом. Майор Игошин взглядом указал на них и вопросительно посмотрел на подполковника.

- Придётся пустить в расход, - решил тот.

- Да как-то... – замялся Игошин.

Малеев зло усмехнулся.

- Мы не в игрушки играем. Они будут мешать нам, жалостливый ты, майор, сразу видно – не пехотинец. Ты думаешь, эти бандиты помиловали бы тебя в такой ситуации.

Десантники Авдеев и Самохин не стали рассуждать.

- Отойдите подальше, - распорядились они и пошли к навесу.

Загрохотали автоматные очереди, и с захваченными охранниками было покончено.

- Что дальше? – спросил Игошин у подполковника.

- А дальше, - сказал Малеев, - вот что.  Перекусим, передохнём, и во второй половине дня двинемся к Бадайберу. Город небольшой, в нём гарнизон из ста солдат. Попробуем взять их, довооружимся, запасёмся продовольствием и формой, и скорым маршем пойдём к афганской границе. Там уж кто кого опередит. Против нас бросят пакистанскую военную часть. С ней нам не тягаться. Наша задача – скорее достичь гор на той стороне и укрыться в ущельях. Если всё получится так, как говорю, мы спасены. Другого выхода у нас нет. В Иран не сунешься, он на стороне моджахедов, до Индии не доберёшься, нужно будет через весь Пакистан шагать. Только Афганистан, и только пробиваться к своим. Нас меньше двухсот человек, это даже не батальон, и почти все безоружные.

Вышли ближе к сумеркам, чтобы в предрассветной мгле достичь Бадайбера. Ускоренный марш не получался, пленных обессилило скудное питание. Шли колонной по трое,  высылать вперёд головную походную заставу, не было нужды. Окрестности хорошо просматривались , вокруг простиралась равнина, с редкими выступами холмов.

Сергей Игошин и Николай Дашкевич шли в одной шеренге.

- Невесёлые места, - сказал Николай, кивком указывая на глинистый такыр, площадку, потрескавшуюся от зноя. – То ли дело у нас в Белоруссии: обилие зелени, пройдёт дождь, всё вокруг блестит изумрудами.

- Да-а, - рассеянно отозвался Игошин. Он привык осматривать землю с высоты полёта, и теперь ему всё было в диковинку: и каменистые площади, и кустики полыни, высохшие, рассыпающиеся в белёсую пыльцу под ногами, и верблюжья колючка, обретшая коричневый цвет. Он вспомнил, что в Пакистане растительность степная и полупустынная, и теперь воочию видел, что это такое. Помнил по карте, что Пакистан омывается на юге Аравийским морем, где-то на востоке протекает река Инд, знакомая по детским книжкам, но где это, ориентироваться было трудно.

- Ребята, побыстрее, - торопил свой отряд подполковник Малеев, но видел и понимал, быстрее того, что идут, у его пехотинцев не получится. Всего лишь пятнадцать человек вооружены автоматами, кое у кого по гранате, да у самого подполковника пистолет, взятый у Исмаила. Вот и всё вооружение у освободившихся пленных. Остальные шли с голыми руками. Захватить гарнизон в Бадайбере можно лишь с расчётом на внезапность. Не дай Бог, что не так, все полягут.

Солнце медленно закатывалось за чернеющие вдали отроги Гималаев. Кое-где поодаль виднелись стада верблюдов, предоставленные сами себе. Дважды попадались небольшие селения, но безлюдные, ни огонька, ни дыма из очагов. То ли брошенные жилища, то ли жители их затаились, увидев шагающих строем людей.

Лёгкий ветерок тянулся по степи, овевая разгорячённые лица, нёс запахи сухой полыни и пыли, лежавшей островками у больших камней.

Темнело, синяя мгла струилась к небу от земли, редкие облака золотились от лучей уже невидимого солнца. Бледными светлячками проступили на зелёной ткани небосвода первые звёзды.

Часа два отдохнули и пошли дальше.

Подполковник Малеев прикинул.

- Скоро Бадайбер.

Небо заметно побелело на востоке, показались очертания домов, вершины пирамидальных тополей, словно пики, устремились ввысь.

Но внезапного нападения на гарнизон не получилось. Простучала пулемётная очередь, трассирующие пули  огненными пунктирами пронеслись над головами шагающих пленных.

- Рассыпаться в цепь, - выкрикнул подполковник Малеев. – Ложись.

Залегли.

- Странно, - поразмыслил подполковник, - такое впечатление, словно нас ждали.

Их, действительно, ждали.

Охранник Хусайн, которому удалось убежать, добрался до Бадайбера. Именно он предупредил командира гарнизона, полковника Фаридуна Ахмадзая, о восстании в лагере пленных.

Полковник довольно усмехнулся. Он был убеждённым врагом Советской страны. Сам человек зажиточный, он слышал, что в СССР отобрали у богатых земли и прочие владения, и это приводило его в ярость. Ведь такая зараза может проникнуть и в Пакистан. Весть о том, что советские войска вошли в Афганистан, и устанавливают там свои порядки, ещё более обозлила пакистанского полковника. Он поклялся любыми средствами бороться с коммунистическим режимом. Сам не принимал участия в боевых действиях, Пакистан официально не воевал с Советской страной, но именно полковник Ахмадзай принимал участие в создании лагерей, где обучали моджахедов, и тех лагерей, в которых содержали пленных советских военнослужащих. И вот теперь эти восставшие кафиры, неверные, идут в Бадайбер. Полковник, узнав о восстании, нисколько не сомневался, что освободившиеся пленные двинутся именно на его город. Иного просто не могло быть. Им нужно вооружиться, захватить продовольствие и воинское снаряжение, и потом с боями прорываться в Афганистан.

И полковник Ахмадзай приготовил  мятежникам достойную встречу. Теперь появилась возможность непосредственно столкнуться с ними и уничтожить всех, уничтожить наглядно, чтобы и в других лагерях пленным неповадно было затевать восстания.

По замыслу полковника Ахмадзая пленных следовало пулемётным огнём и выстрелами из пушек бетеэров оттеснить назад, в лагерь, из которого они выбрались. Стрелять поверх голов, ну, а если, погибнет десяток-другой, не страшно. Главное, загнать их в лагерь, окружить, снова взять в плен, а потом возить по другим лагерям и показательно, на глазах их боевых товарищей, расстреливать. Советские пленные в Пакистане должны уяснить, от кого зависят их жизни, и какая их ожидает участь, если осмелятся поднять головы.

Именно поэтому и усмехнулся довольно полковник Ахмадзай, узнав о приближении отряда к Бадайберу.

Высокий, сутулый, с длинным носом и по-совиному выпуклыми глазами, он стоял на бруствере окопа и в бинокль  рассматривал идущую колонну.

Вот повстанцы залегли.

- Теснить их, не идти на сближение, - приказал  полковник своим солдатам.

Солдаты полукольцом обхватили повстанцев, а прямо на них медленно наезжали два бетеэра, время от времени осыпая очередями из крупнокалиберных пулемётов. И пленным не оставалось ничего другого, как отступать перебежками. Их теснили вглубь степи, туда, откуда пришли, а боковые оцепления не позволяли рассыпаться на группы.

- Как зверей, загоняют нас в ловушку, - проговорил полковник Малеев. – Только зачем? Ведь могут всех положить в считанные минуты.

Но положить их всех пакистанцы не торопились. Пленные отбивались одиночными выстрелами, берегли патроны и по-прежнему отступали. Теперь назад двигались быстрее, чем шли к Бадайберу. К наступлению ночи прошли половину пути до лагеря.

Тьма синим покрывалом окутала окрестности. Пакистанцы запускали осветительные ракеты, которые зависали в воздухе и  освещали равнину призрачным светом так, что различался каждый камешек. Полукольцо солдат сжалось настолько, что рассыпаться по сторонам не было возможности. Огненные струи пулемётных очередей пролетали над головами, но потерь было мало. В степи осталось лежать не больше двадцати человек.

К рассвету добрались до оставленного лагеря. Пленные заскочили внутрь и рассредоточились так, чтобы с каждой стороны было по несколько автоматов. Те, у кого были гранаты, расположились около стрелков. А безоружным оставалось ждать, когда убьют кого-то из автоматчиков, чтобы заменить их.

Пакистанцы окружили лагерь. Редкая цепь солдат была с той стороны, за которой в полукилометре начинался глубокий сай, сухое русло некогда протекавшей тут реки. Туда вряд ли кто побежит.

Бой разгорался. Один из  пакистанских офицеров время от времени кричал что-то в рупор.

- Чего он хочет? – спросил Малеев у переводчика Самада.

- Предлагает сдаться, гарантирует жизнь.

- Как же, сейчас, - отозвался подполковник. – Знаем мы эти гарантии.

Повстанцы стреляли одиночными патронами, но били точно. Подразделение полковника Ахмадзая потеряло уже около тридцати человек. Было ясно, что пленные продержатся долго, несмотря на плотный пулемётный огонь и выстрелы  из пушек бронированных машин. Снаряды ложились на площади лагеря, взлетали клубы пыли и крошево камней, но каковы были потери пленных, полковник Ахмадзай не мог даже предположить.

Повстанцы понимали, что срок их жизней измерялся немногими часами. Солнце поднялось уже высоко, томила жажда. По лагерю растекалось зловоние от тел убитых охранников. Пыль, поднятая разрывами снарядов, не давала дышать, но о сдаче никто не помышлял. Это было мужество отчаяния, то самое, когда смерть воспринималась, как избавление, и не пугала.

Майор Игошин и бортмеханик Дашкевич находились рядом. Глинобитный забор неплохо прикрывал от пуль пакистанцев. Пули впивались в его толщу, и из ямок струились жёлтые струйки, вроде, как кровь из ран.

Майор стрелял, тщательно прицеливаясь, и каждый раз негромко вскрикивал «Есть!» Но вот сзади разорвался очередной снаряд, завизжали осколки, разлетаясь в стороны, и на спине Игошина растеклось кровавое пятно. Он медленно сполз по стене и уткнулся в неё лицом.

Николай схватил автомат и стал  отстреливаться. Его охватило исступление, сходное с тем, которое побуждает закрывать грудью дзот, или бросаться с гранатой под гусеницы вражеского танка.

Полковник Ахмадзай осознал, что его замысел захватить пленных живыми  не удался. Они отчаянно отбивались, и каждый из убитых уносил с собой, по меньшей мере, троих пакистанских солдат.

По приказу полковника бетеэр проломил ворота лагеря и въехал внутрь. Теперь можно было прицельно расстреливать оставшихся советских пленных. Но и бетеэр просуществовал недолго. Гранаты, взорвавшиеся под его днищем, вывели машину из строя.

Автомат в руках Николая Дашкевича клацнул затвором и замолк. Кончились патроны. Николай в отчаянии осмотрелся, его товарищи отстреливались, но в живых осталось не больше десятка. Тела убитых устилали территорию лагеря.

Николай кинулся к замершему поодаль подполковнику Малееву. Пулемётная пуля угодила тому в голову и снесла половину черепа. Рядом лежал пистолет, захваченный у коменданта лагеря Исмаила.

Дашкевич схватил пистолет. Он хотел броситься на пакистанцев, вбегавших в проломленные ворота, застрелить одного-двух, и пусть его  тогда изрешетят из автоматов. Но тут же мелькнула другая мысль. Фатьма! Она скрашивала ему тягостные дни заключения в лагере, она, словно солнечный лучик, пронизывала тьму тягостного плена. Пусть смерть, но он должен попытаться в последний раз увидеть её. Ведь она тут, неподалеку...

Пыль и гарь от разрывов заволокла лагерное пространство жёлто-сизым туманом и скрадывала видимость. Николай бросился к забору, тому самому у которого он встречался с Фатьмой, и с которого охранник Джафар снял несколько блоков. Дашкевич перелез через забор и бросился бежать в ту сторону, где, как он знал, было разрушенное селение, в развалинах которого ютилась его любимая женщина.

Он бежал, навстречу ему выскочили двое солдат, он выстрелил в них, но промахнулся. Те шарахнулись в стороны, а он продолжал бежать зигзагами, чтобы  затруднить им прицеливание. В него стреляли, пули визжали над головой, взбивали рядом фонтанчики пыли, и он удивлялся тому, что оставался цел.

Вот и сай, бортмеханик спрыгнул вниз, упал, вскочил на ноги и осмотрелся. Сухие склоны сая были отвесными, взобраться на них не было возможности. Далеко в стороне виднелся пологий склон, но уже слышались крики преследователей, и Николай понял, что до тропы на склоне он не успеет добежать. В отчаянии он огляделся и увидел в стене за собой узкую щель, должно быть когда-то промытую водой. С трудом протиснулся в неё и продирался всё глубже, надеясь только на чудо. Щель круто уходила вправо, и Николай затаился за выступом.

Пакистанские солдаты, преследовавшие бортмеханика, тоже спрыгнули в сай. Беглеца не было видно.

- Куда же он делся? – удивился солдат, оглядывая русло сая.

Заметил промоину.

- Вот он где.

Но внутрь расщелины пакистанцы лезть не решились.

- Пусть там и остаётся, - решил второй солдат. Выдернул кольцо и бросил гранату внутрь промоины. Грохнул взрыв, обрушились стены узкой щели, и образовался завал.

- Готов, - решили солдаты. – Доложим  полковнику, что убит последний советский пленный.

Николай Дашкевич, действительно, был советским пленным, до последнего остававшимся в живых. Остальные грудами лежали у стен лагеря. Почти все автоматы были без патронов, но даже тогда пленные не желали сдаваться. Они отбивались прикладами, и их расстреливали в упор, не в силах сломить их сопротивление.

Подразделение полковника Фаридуна Ахмадзая потеряло свыше пятидесяти солдат. Он стоял у ворот и рассматривал картину недавней битвы.

- Это какие-то дьяволы! – злобно пробормотал полковник, имея в виду погибших советских пленных, и подумал, хорошо, что он не принимал участия в советско-афганской войне, лежал бы теперь вот так же убитым, где-нибудь под Кандагаром. – Если остались раненые, добейте их, - приказал он солдатам.

.

Всякая история имеет своё продолжение. Получило его и неудавшееся восстание советских военнослужащих в лагере близ города Бадайбер.

В Душанбе приехал пакистанский журналист Наваз Хамид. Он работал корреспондентом в одной из центральных газет своей страны, и прибыл в Таджикистан, чтобы подготовить материалы о перспективах взаимных отношений Таджикистана и Пакистана.

Наваз Хамид был типичным журналистом, общительным, хорошим собеседником, легко устанавливал контакты с нужными ему людьми. Невысокий, полный, смуглолицый, с густыми усами, он походил на подвижную капельку ртути.

На встрече с таджикскими журналистами разговор зашёл о минувшей советско-афганской войне. Кто-то посетовал, что описаны все её перипетии, и нынешним мастерам пера уже нечему уделить внимание.

- Не скажите, - отрицательно покачал головой пакистанец. – Что вы знаете, например, о восстаниях советских пленных в пакистанских лагерях?

Поразмыслили и признали, что известно крайне мало, знали только то, что такие восстания были.

- Тогда я вам расскажу об одном из них, - предложил Наваз Хамид. – Почему именно об этом? Да потому, что с ним связана  удивительная романтическая история.

Пакистанец по-русски говорил неплохо. Он окончил журналистский факультет МГУ, и потому его рассказ был образным и обстоятельным. Он изложил историю восстания советских военнопленных в Бадайбере и обвёл взглядом слушателей.

- Ну, и как?

Все молчали, потрясённые услышанным, а потом посыпались вопросы.

- Откуда известны подробности  восстания?

- Я расспросил солдат, участвовавших в его подавлении. Беседовал с полковником Фаридуном Ахмадзаем, отдавшим должное мужеству советских военнослужащих.

- А подробности лагерного быта откуда взяты? А история любви белоруса Дашкевича и пенджабки Фатьмы?

- Обо всём этом рассказал бывший охранник лагеря Джафар, симпатизировавший пленным.

- Разве он остался жив?

- Остался. После лагеря он месяц воевал в Афганистане, получил сквозное ранение в грудь и лечился в военном пакистанском госпитале. Ныне живёт в Бадайбере, женат, имеет пятерых детей, трудится поваром в узбекской харчевне.

- Вот это да! – подивились мы. – Жаль только, что любовь Николая Дашкевича и Фатьмы не получила продолжения.

- А вот тут вы ошибаетесь, - лукаво улыбнулся пакистанский журналист. – Имеет, да ещё и какое! История эта заинтересовала меня, и я провёл своё журналистское расследование.

- И каков результат? – последовал вопрос.

- Сейчас скажу. Тут есть о чём рассказать и о чём подумать, - Наваз Хамид провёл рукой по густым усам, как бы разглаживая их.

Изложим его повествование от третьего лица, чтобы исключить излишние эмоции и уделить больше внимание фактической стороне той давней истории.

Итак, журналист узнал, что за бортмехаником была погоня, он спрыгнул в сай и укрылся в узкой, щелеобразной промоине. Туда бросили гранату, и стены промоины обвалились, лишив беглеца возможности выбраться из западни. Но сами преследователи говорили, что пленного они в промоине не видели. Не значит ли это, что она была глубокой и извилистой?

Наваз Хамид отправился к месту происшествия. Промоина, действительно, была обрушена, но, что интересно, рядом с ней, метрах в трёх, виднелось округлое отверстие, которое вело вглубь  стены. Журналист забрался в него. Узкий ход изгибался и выводил к завалу. Стало ясно, что Николай Дашкевич от взрыва гранаты не пострадал, он укрылся за выступом стены. Скорее всего, его оглушило. Когда пришёл в себя, то понял, что выход завален. Тогда он стал бить ногами в стену, в стороне от завала, и пробил её. Толщина стены в том месте не превышала четверти.

Николай Дашкевич выглянул из пролома. Темнело, выстрелы не были слышны, из этого он сделал вывод, что с восставшими военнопленными покончено. Он остался единственным, кто уцелел из них.

Стояла звенящая тишина, белёсые точки звёзд холодно помаргивали на глади тёмно-синего неба.

Пошатываясь от контузии, он побрёл к пологому скату и выбрался из глубокого сая, дальше, в полукилометре от него, находились развалины селения, того самого, в котором находилась Фатьма. И Николай направился туда. В полумраке он видел мерцавший огонёк костра, и эти слабые отсветы пламени были для него путеводной звездой, сулившей спасение.

Как произошла встреча вертолётчика с дорогой ему пенджабкой, Наваз Хамид не стал придумывать.  Его занимало другое. Главное, что эта встреча состоялась. А вот что произошло потом? Он добрался до развалин и тщательно обыскал их. Под слоем глиняного крошева и пыли он обнаружил советскую военную форму, какую обычно носили лётчики. Картина прояснилась. Фатьма достала поношенную одежду пакистанского крестьянина, и Николай Дашкевич облачился в неё. Какое-то время Фатьма укрывала его в развалинах, об этом свидетельствовали груда золы в очаге, пустые консервные банки, луковая шелуха и картофельные очистки. Многовато для одной. Она ходила на заработки в окрестные селения и добывала пропитание теперь уже для двоих.

А потом они ушли. Но куда? Попытка пробраться в Афганистан, а потом дойти до какой-нибудь советской воинской части была не только рискованной, а, более того, невозможной. Значит, оставалось идти туда, где странствующая пара бедняков не привлекала бы к себе внимания.

- Есть такая истина, - Наваз Хамид снова разгладил свои  густые усы. – Где можно вернее всего спрятать лист дерева? Конечно же, в лесу, среди таких же листьев.

Фатьма была пенджабкой. Её соплеменников в Пакистане миллионы, немало их и в соседней Индии. Пенджабцев отличают преданность своему народу и всегдашняя готовность оказать содействие землякам. Больше всего их в отрогах Гималаев, там полно небольших селений. Пенджабцы испокон веков занимаются скотоводством, земледелием. Есть среди них торговцы и ремесленники.

Значит, скорее всего, Фатьма и Николай Дашкевич отправились в районы, населённые пенджабцами.

Наваз Хамид предположил, что вряд ли они шли через большие города. Скорее всего, огинали их, находя приют в хижинах бедняков. Журналист побывал в селениях близ города Кветты, и в одном из них узнал, что были у них пенджабцы, муж с женой. Переночевали и пошли дальше. Почему запомнились? Муж был светловолосый, правда, такие не редкость в Пакистане, но он к тому же был глухонемым и объяснялся с женой жестами.

- Это было наилучшее прикрытие для советского парня, не знающего местных языков, - добавил Наваз Хамид. – Только я думаю, он недолго оставался глухонемым. Находясь в чужой среде, быстро осваиваешь её языки. Фатьма учила его своему пенджаби, а он её простым словам своей речи. Так что они скоро достигли взаимопонимания и в разговорах.

Куда они пошли дальше, и что стало с ними потом, журналист не стал выяснять. Во-первых, и так было ясно, а, во-вторых, не стоило привлекать внимание к светловолосому пенджабцу, он мог оказаться беглым советским военнопленным.

- Думаю, они добрались до пенджабских селений, - продолжал Наваз Хамид свой рассказ, - и устроились там неплохо. Фатьма была работящей женщиной, а Николай Дашкевич прекрасным механиком, способным и старую мельницу починить, и моторы машин отладить, а такие умельцы повсюду нужны.

Не уверен, что фамилии вертолётчиков Игошина и Дашкевича верные, - пакистанец обвёл нас взглядом. – Охранник Джафар знал их по именам, а фамилии припомнил искажённо, я приблизительно воспроизвёл их.

Такие восстания происходили во многих лагерях Пакистана, и все они заканчивались безрезультатно. Никого из мятежников не оставляли в живых. Плен и унижения были для советских солдат и офицеров страшнее смерти, и они даже ценой жизней старались обрести свободу.

Восстание в лагере близ Бадайбера привлекло внимание пакистанского журналиста именно романтической историей любви белорусского парня Николая Дашкевича и пенджабки Фатьмы. Она была словно перекличкой с повестью Льва Толстого «Кавказский пленник». Следовало бы назвать её «Пакистанский пленник».

- Сам я не мог написать об этой истории ни очерка, ни рассказа, - заключил Наваз Хамид, - по вполне понятной причине. Может, кто из вас сделает это?

И я написал повесть о мужестве и стойкости советских солдат и офицеров, и о любви, которая прорастает даже там, где, казалось бы, невозможны никакие человеческие чувства.

Повесть

.

.

Пакистан никогда не интересовал туристов. Оно и понятно, им подавай экзотику или памятники старины, повествующие о глубокой древности. А то должна быть природа с её неповторимыми красотами, а когда в стране нет ни того, ни другого, ни третьего, кто же туда поедет, туристы, хоть люди и не бедные, но деньги считать умеют.

Такая мысль часто приходила в голову Сергею Инюшину, когда он пролетал на вертолёте вдоль афгано-пакистанской границы. Правда, к самой границе не приближался, была установлена тридцатикилометровая зона безопасности, куда советские войска не должны были входить. На этом настаивали пакистанские власти, не хотели, чтобы боевые действия тревожили местных жителей, да и снаряды могли залетать на сопредельную территорию. Соблюдение зоны безопасности касалось только солдат советских подразделений и лётчиков, а вот отряды моджахедов вовсю пользовались этой зоной. Чуть что, укрывались в ней от окончательного разгрома, отсиживались, пополняли свои ряды наёмниками из того же Пакистана, получали продовольствие, вооружение и боеприпасы, и снова нападали на расположения советских батальонов, или на города, где находились ненавистные им шурави, советские военнослужащие и специалисты.

Командир вертолёта, майор Сергей Игошин, уже три года участвовал в советско-афганской войне. Родом он  был из Таджикистана, жил в Нуреке, небольшом городе энергетиков. Отец работал сменным дежурным на Нурекской ГЭС, казалось бы, Сергею прямая дорога в гидроэнергостроители или эксплуатационники электростанций, а он бредил небом. В Нурек часто залетали вертолёты, доставлявшие геологов далеко в горы, гляциологов на ледники, да мало ли кто ещё использовали винтокрылые машины. Вертолёт в Таджикистане в советское время был вроде нынешнего маршрутного такси, удобное и полезное средство передвижения по труднодоступным местам.

Подросток Сергей Игошин не отходил от вертолётов. Расспрашивал пилотов о свойствах чудесной машины, допытывался, где можно выучиться на лётчика. Узнал, что есть вертолётное училище в Выборге, и твёрдо решил после десятилетки ехать туда поступать.  Отец не одобрял затеи сына, говорил, что это опасное занятие, вон, сколько разбитых  вертолётов лежит в горных ущельях. Но его слова только подогревали стремление юноши управлять таким желанным вертолётом.

Поступил в училище, окончил его в числе лучших, пять лет служил потом в войсковых частях по всей стране, а когда началась советско-афганская военная кампания, изъявил желание поехать в Афганистан добровольцем.

Служба была нелёгкой. Иногда в день приходилось совершать по пять-шесть боевых вылетов. Доставлял солдат в горные массивы, где шли стычки с моджахедами, завозил туда боеприпасы и снаряжение, забирал раненых и убитых, и такое случалось довольно часто. Уставал, конечно, страшно, не раз возникало сожаление, что сам напросился в это пекло, но война, она, как водоворот, втягивает в свою стремнину и не даёт из неё вырваться.

На днях Сергею Игошину исполнилось тридцать лет. Вроде немного для мужчины, а в волосах появились седые нити и морщины пролегли возле глаз. Потому и идёт в войне год за три, именно настолько время ускоряет в ней свой бег.

Экипаж вертолёта, которым командовал Игошин, был слаженным. Второй пилот, Максим Самеев из Чувашии, на три года моложе командира. Николай Дашкевич, бортмеханик, из Белоруссии, он старше на год. Стрелок-радист, Трофим Урнов, сибиряк, вообще салага, ему двадцать два года. Подвижный, всё ему интересно, но войну, как на приключение, смотрит.

Всякое случалось за три года. Иногда возвращались из полёта со сквозными пулевыми пробоинами, вертолёт походил на дуршлаг, но, как говорится, Бог миловал, никого не убило и не ранило, и машина дотягивала до базы, не было непредвиденных посадок. Грех жаловаться, стоит приземлиться в отдалении от своих, и никакой гарантии, что не попадёшь в лапы душманам. А они с пленными не миндальничали, таким их подвергали пыткам и издевательствам, что смотреть потом на изуродованные тела было жутко. Лучше отбиваться до последнего, а потом, если удастся, покончить с собой. Такая смерть вроде избавления...

Майор Игошин служил в бригаде, которая была расположена в Лашкаргахе, близ юго-западной границы Афганистана с Пакистаном. Именно там, по ущельям, пролегали караванные тропы, по которым моджахеды перебрасывали своим отрядам всё необходимое. Ущелья извилистые, глубокие, поросшие шиповником, арчой и боярышником, пешие группы разведчиков не успевали просматривать их, и потоки доставляемого оружия и боеприпасов душманам не иссякали. Потому разведку вменили в обязанность вертолётному подразделению. Отыскивали такие ущелья, летели меж скальных стен, едва не задевая за них винтами, и всматривались в глубину. И если замечали верблюжий караван, сообщали по рации батальонам, расположенным в заброшенных селениях поблизости, и те устраивали засады на пути продвижения такого каравана. Вертолёты поддерживали своих бойцов, обстреливая сверху моджахедов из пулемётов или обрушивая на них ракеты. Это были операции по уничтожению врага, после них оставались обезображенные тела, лежащие среди камней, испещрённых пулевыми отметинами или покрытых копотью от сгоревшей «зелёнки».

Вот и теперь поступило важное сообщение от афганских крестьян, которые были сторонниками шурави, не бескорыстно, конечно. За агентурные вести им платили продовольствием, лекарствами, бензином. Случалось, донесения не подтверждались, оказывались ложными, чтобы дезинформировать советское командование, но были и истинные.  Так вот, сообщалось, что по тайной тропе, в горном массиве близ Кандагара, пойдёт большой караван с оружием и наркотиками. И поведёт его небезызвестный полевой командир Хазратшо, доставлявший много беспокойства нашим батальонам. Отличался он хитростью, хорошо знал все тайные пути из Пакистана в Афганистан, и о его беспримерной жестокости по отношению к советским пленным рассказывали жуткие истории. Давно пытались уничтожить самого Хазратшо и его отряд бойцы батальона майора Карпова, но всякий раз видавший виды полевой командир огинал засады на своём пути и скрывался в ущельях. Должно быть, предупреждали его о засаде те же самые афганские крестьяне, работавшие на обе стороны.

Командиру вертолёта Сергею Игошину было приказано вылететь к тому самому горному массиву, отыскать ущелье и проследить – идёт по нему караван или нет? Если заметит, сообщить батальону майора Карпова, и его бойцы перекроют моджахедам выход из ущелья. А когда завяжется бой, вертолётчики должны с воздуха поддержать  огнём своих ребят.

Дело, в общем-то, привычное, собрались быстро, и винтокрылая машина, грохоча двигателем, поднялась в воздух.

Лететь до места назначения предстояло часа полтора. Земля внизу щетинилась острыми выступами скал, вершинами, которые, точно когти громадного хищника, готовы были вцепиться в вертолёт и обрушить его в теснины. Краски не радовали глаза, коричневые, серые, цвета пыли. Зелёные пятна горных лесов просматривались редко. Ко всему прочему, хоть и стояла уже середина осени, а солнце палило вовсю. Каменные исполины нагревались, струили зыбкие потоки воздуха, искажавшие перспективу, и трудно было ориентироваться на местности. Максим, второй пилот, то и дело сверял маршрут с картой, и бранился сквозь зубы. Попробуй определиться, где ты, когда все склоны хребтов походили один на другой, как родные братья. Изредка на плоскогорье блеснёт нитка быстрой речки, рождённая тающими ледниками, да просёлочная дорога белой полоской тянется близ отрогов гор.

Неприветлива афганская земля к людям. Выжгло её солнце до каменной крепости, и только там, где есть вода, можно заметить сады да квадраты посевов. А так летишь над ней час-другой, третий, и только пустоши простираются внизу с небольшими отарами овец, питающимися скудной порослью. Жильё сложено из глиняных кирпичей, такие же заборы, и жизнь в подворьях протекает скрыто от чужих глаз. Нищета ужасающая, но она привычная, и иного уклада бытия тут не хотят. Поначалу, когда в Афганистан вошли советские войска и приехали специалисты, местное население отнеслось к ним доброжелательно. Пусть занимаются своими делами, лишь бы не мешали жить. Но мешать стали. Принялись возводить предприятия, строить крупнопанельные многоэтажки и селить в квартирах вчерашних земледельцев и животноводов, превращать их в рабочий класс. Зазвучало пугающее слово «социализм». Тягостным был для афганцев ежедневный труд на заводах и фабриках, кроме того, привыкли они иметь своё подворье, пусть малое, с двумя-тремя чахлыми деревцами и скудным огородом, но своё. Квартиры они использовали как подсобные помещения, а во дворах возводили свои глинобитные мазанки. До сего времени они были свободными, трудились, когда хотели, а обязательные смены в душных цехах не укладывались в их сознании. И муллы старались изо всех сил, пугали властью кафиров, безбожников, которые пришли поработить свободолюбивых афганцев. Пламя недовольства разгоралось, начались вооружённые столкновения, переросшие в затяжную войну, которой конца и края не было видно.

«У себя социализм толком не построили, - размышлял командир вертолёта, - а вздумали экспортировать его в страну, живущую по феодальным законам. Поняли, что не туда пришли и не с тем, а признаться в этом боимся. В итоге гибнут солдаты, Советская страна несёт огромные затраты, а газеты полнятся оптимистичными материалами. Вот, дескать, мы какие, выполняем интернациональный долг, преобразовываем сознание отсталых людей, тащим их за уши из первобытнообщинного строя сразу в светлое будущее. А хотят ли они этого, и потом, что это за интернациональный долг? Почему мы должны всему миру, а нам никто ничего не должен...»

Понятное дело, такие мысли не высказываются вслух, про себя и то так думать опасно. Помалкивай и выполняй приказы вышестоящего командования, в этом и заключается твой офицерский долг.

Сергей ещё раз бросил взгляд вниз, на проплывающие  под вертолётом высокие горы и редкие проплешины коричневых плоскогорий. Нет, тут бы он не смог жить, нужно из поколения в поколение ютиться на этой скудной земле и не видеть ничего другого, только тогда будешь воспринимать её как родную, и мириться с её суровостью. Таджикистан тоже Азия, но природа там богаче. А что касается России, то редко какая страна сравнится с ней по богатству природы и её щедрости по отношению к человеку.

Сидящий рядом второй пилот Максим Самеев продолжал сверять полёт с картой, лежащей на коленях. Ерошил чёрные волосы, поглядывал в низину.

- Вон за тем гребнем должно быть наше ущелье, - крикнул он командиру.

Сергей утвердительно кивнул и потянул на себя рукоять управления, чтобы поднять вертолёт повыше. Острозубый хребет буквально наплывал на них. Высота давала о себе знать, дышалось тяжело, солнце потоками вливалось в кабину и скрадывало видимость. Да ещё перегретый воздух устремлялся вверх стеклистыми струями и размывал очертания скалистого массива, протянувшегося от горизонта до горизонта.

Это была уже страна вечных снегов. Тяжёлыми шапками они венчали острые пики, длинными пластами лежали в углублениях на склонах гор. Спрессованные в ледники, они рождали ручьи, искрящиеся под солнцем, которые в низинах сливались в быстрые потоки, столь нужные земледельцам.

За гребнем и верно показалось ущелье, узкое, извилистое и глубокое. Его отвесные стены отблёскивали чернотой. Сергей направил вертолёт вдоль ущелья, пристально вглядываясь вниз. Видимости не было никакой, мешали скальные выступы, а ещё ниже ущелье поросло арчой, древовидным можжевельником. Оставалось последнее, снизиться и лететь прямо в каменном коридоре. Рискованно, конечно, стоит зацепить лопастью винта за скалу, и пиши, пропало. Рухнет машина в пропасть и взорвётся огненным шаром. Случалось такое, без потерь вертолётное подразделение не обходилось. Но, как говорится, Бог милостив, Сергей Инюшин не раз осуществлял это рискованный манёвр, и всегда обходилось удачно.

- Пойдём вниз, - крикнул он Максиму и взмахом руки обозначил направление.

Машина вошла в ущелье. Сразу стало сумрачнее, грохот двигателя усилился, отражённый близкими стенами.

Летели так километра три, тщательно огибая выпуклые неровности стен. Поросли «зелёнки» разредились, стало просматриваться дно ущелья, извилистое, с белёсой полоской тропы. А вот и караван, цепочка верблюдов тянулась по тропе. Но, странное дело, караван шёл не в сторону Афганистана, а, напротив, к Пакистану.

Сергей выругался сквозь зубы, второй пилот согласно мотнул головой, разделяя его досаду. Так и есть, агентурное сведение оказалось неверным. Моджахеды доставили груз своим собратьям и теперь держали путь в сопредельную страну.

Трофим, стрелок-радист, сообщил командиру батальона десантников Карпову: - Караван возвращается пустым. До Пакистана ему два-три дня ходу.

Рация захрипела, донёсся голос командира батальона.

- Опять прокол. Вот и верь после этого агентуре. Мы уже не успеем перекрыть ему выход из ущелья. Пуганите «духов» парой ракет и давайте назад.

Легко сказать, «пуганите». Ракета может угодить в скалу, разрыв тогда отбросит вертолёт в сторону, прямо на каменную стену, и, как говорится, привет из солнечного Афганистана.

Следовало опуститься ещё ниже, опасность возрастала, но не возвращаться же нисчем. Сейчас караван пустой, а через неделю снова потащит груз отрядам моджахедов. И так, и так его следовало уничтожить.

Ущелье сошлось настолько, что лопасти винта едва не касались его стен. Нужно опасаться и порывов ветра, ущелье, словно аэродинамическая труба, продувалось насквозь сильными потоками воздуха.

Караван виднелся отчётливо. Погонщики верблюдов замахали палками, побуждая животных двигаться быстрее, опасливо поглядывали вверх, на грохочущую буквально над их головами винтокрылую машину. Всё-таки отчаянные люди, эти шурави, кто кроме них отважится на такой манёвр?!

Командир выбирал удобный момент, чтобы произвести пуск ракет. Оставались считанные мгновения, и тут он увидел, как один из моджахедов целится в вертолёт из «стингера», портативной ракетной установки, от которой нет спасения. Машинально Сергей бросил машину в сторону, и тут произошло то, чего он так опасался. Лопасть винта задела за скальный выступ, машину тряхнуло, винт замолотил по стене. Вертолёт, как лист, упавший с дерева, скользнул вниз, но не упал на дно ущелья, а задержался на каменной площадке. Сергей выскочил из кабины на ту же площадку, похожую на террасу. Следом за ним выпрыгнул бортмеханик Николай Дашкевич, а вот второй пилот и стрелок-радист не успели. Вертолёт качнулся раз-другой и полетел вниз, ударяясь о скалы. С грохотом обрушился на дно ущелья и взорвался. Копотное пламя взметнулось вверх и загудело, воздушные потоки колебали его, а дым заструился по ущелью к далёкому выходу.

Терраса уходила вглубь по стене, понижалась к дну ущелья. Командир и бортмеханик стояли на ней, ещё не пришедшие в себя после внезапной аварии. Коротко простучала автоматная очередь, пули ударили в скалу прямо над их головами. Каменное крошево разлетелось в стороны.

Моджахеды снизу размахивали автоматами, давая понять вертолётчикам, чтобы те спускались к ним по террасе. Но Сергей и Николай медлили, они знали, что пощады им не будет, порежут на куски, но и оказать сопротивление  не могли. Их оружие осталось в кабине вертолёта.

Они продолжали стоять на террасе, обмениваясь взглядами, словно совещались – как же им быть? Прыгнуть вниз, прямо в бушующий огонь, но такая смерть тоже казалась страшной. Пусть уж лучше расстреляют из автоматов...

Минуты тянулись мучительно долго. Переход от чувства относительной безопасности в кабине вертолёта к открытым мишеням на скальной террасе оказался столь внезапным, что сознание отказывалось осмысливать его.

Моджахеды продолжали кричать и взмахивали автоматами, огонь внизу давал о себе знать сильным жаром, и дымные струи жадно лизали обрывистые стены ущелья.

Пилоты увидели, как один из боевиков запрыгнул на выступ террасы и пошёл по ней к ним, подняв над головой белую тряпку в знак своего миролюбия. Терраса круто вздымалась вверх, в иных местах была не шире ступни, и моджахед шагал по ней осторожно, нащупывая рукой зацепы. Где-то через полчаса он добрался до вертолётчиков. Командир вертолёта и бортмеханик пристально вглядывались в него. Моджахед был в традиционной афганской одежде: длинной белой рубахе и таких же штанах, в чёрной жилетке, на ногах грубые армейские ботинки. Войлочная шапка-нуристанка надвинута на лоб. И при всём том, он не был афганцем, черты лица были европейскими, а глаза отливали зеленью.

Моджахед приблизился вплотную.

- Жарковато тут у вас, - произнёс он громко. – Так и изжариться недолго. Спускайтесь...

Говорил он по-русски правильно, но явственно прослушивался чужеземный акцент.

Сергей знал, что у моджахедов имеется немало инструкторов-американцев и подумал, что этот боевик, должно быть, один из них.

- В гости зовёшь, - усмехнулся Игошин. – Только хозяева вы не больно гостеприимные. Лучше уж мы как-нибудь тут перестоим.

- Долго не выстоишь, - ответно усмехнулся моджахед. – А что касается гостеприимства, то и вы тоже не с миром к нам прилетели. Наше счастье, что вертолёт зацепился за стену, а то бы угостили нас ракетами.

Командир вертолёта пожал плечами. Чего понапрасну толковать, тут смерть, и внизу тоже. Только тут от пуль, а там от ножей бандитов. Как ни странно это звучало на первый взгляд, но выбор у них имелся.

- Никакой смерти вам не будет, - уверил боевик. – Даю вам честное слово. Давайте спускаться.

- Слышали мы о ваших словах, - проговорил бортмеханик.- И видели тоже.

- Моих слов ты не слышал, - боевик постучал себя пальцем по груди. – Я гарантирую вам жизнь.

- А чего стоит твоя гарантия? – не сдавался Дашкевич.

Моджахед пристально поглядел  на него.

- Можешь поверить, многого. Я кое-что значу у борцов за веру. Со мной считаются.

- Ну, спустимся, а что потом? – устало поинтересовался Игошин.

- Потом плен, - честно пояснил боевик. – Но плен – это жизнь, а в жизни есть немало всяких возможностей. Может, и воспользуетесь какими-то.

Русский язык он знал неплохо, но чувствовалось, что говорил на нём нечасто, останавливался, подбирал нужные слова.

Сергей Игошин напряжённо размышлял. Правота в речи странного моджахеда была, только насколько он искренен? Не получится ли, спустятся они, и там бандиты вдосталь натешатся над ними. Сергей знал, что внизу отряд Хазратшо, которому такие понятия, как жалость и гуманизм неведомы.

- Пошли, товарищи, - снова проговорил моджахед. – Скоро солнце уйдёт за гребень ущелья, и тогда в полутьме по такому выступу не очень-то разбежишься.

И верно, солнце, зависшее над ущельем, уже заметно отклонилось к западу.

«Значит, товарищи», - с горькой иронией подумал командир вертолёта, а вслух произнёс иное.

- Ну, коли гарантируешь безопасность, тогда пошли... товарищ. А позволь узнать, зачем мы вам? По-моему, в пленных у вас недостатка нет. И советских, и афганских военнослужащих у вас предостаточно.

Моджахед засмеялся. В короткой рыжеватой бороде блеснула полоска зубов.

- Верно, говоришь, командир. Но мы люди запасливые, нас излишек не тяготит. Вдруг хороший обмен подвернётся, а то и выкуп предложат.

- Ну, коли так... – снова протянул Игошин. – Проверим твоё честное слово. Давай веди нас к светлому будущему.

Моджахед от души рассмеялся.

- А ты шутник, майор. Вас так долго вели к светлому будущему, что вы оказались в афганской тьме, и не знаете, как из неё выбраться.

- Но ты же обещаешь нам помочь, - отговорился майор Игошин.

И они стали спускаться по узкой, выщербленной террасе, осторожно переступая через каменные выступы.

Насторожённость не оставляла лётчиков. И когда они оказались на дне ущелья, то напряглись в ожидании побоев, брани, и чего там ещё. Но ничего этого не было. Моджахеды, бородатые, в изрядно поношенной одежде, в чалмах и нуристанках, хмуро смотрели на двух шурави, и не делали попыток унизить или оскорбить их.

Главаря Хазратшо Сергей и Николай узнали сразу. Он был выше остальных бандитов, в лице просматривались надменность и жестокость. Но и главарь стоял неподвижно, хотя глаза его были полны ненависти к проклятым шурави, войне с которыми он посвятил свою жизнь.

Светлолицый моджахед произнёс несколько слов на незнакомом языке, обращаясь к Хазратшо. Тот буркнул в ответ что-то невнятное, потом отдал короткое приказание стоящим поодаль боевикам. Те зашевелились, вскинули на плечи поклажу, подобрали с земли автоматы.

- Документы давайте сюда, - обратился светлолицый боевик к пленникам. Те отдали удостоверения. Не отдать добровольно, отберут силой.

Боевик просмотрел их, удовлетворённо кивнул.

- То, что нужно.

А что, именно, то, не пояснил.

Сергей Игошин провёл языком по губам. Хотелось пить, по дну ущелья бежал извилистый ручей, пенился, налетал на камни.

- Пейте, умойтесь, - предложил светлолицый моджахед. – Нам нужно часа три прошагать, чтобы выйти из ущелья. Вы-то нас помиловали, помимо своей воли, правда, а кто другой налетит, может и обстрелять.

Сергей и Николай ничего не ответили. Склонились над ручьём и, зачерпывая воду пригоршнями, утолили жажду. Вода была холодная, ледниковая, ломила зубы. Умылись и почувствовали себя бодрее.

Впереди погонщики верблюдов закричали, замахали палками, понуждая животных двигаться вперёд. На горбах верблюдов виднелись тюки, мешки, рулоны тканей.

«Неплохо поживились, - подумал майор. – Ограбили какое-нибудь селение».

Моджахеды цепочкой потянулись вдоль ущелья. Командир вертолёта и бортмеханик шли в голове колонны. Светлолицый боевик шагал рядом с ними, иногда отставал, когда ущелье сужалось, а то выходил вперёд. Шли, молча, говорить не хотелось, да и неочем было. Оставалось ждать, что будет дальше.

Солнце закатилось за гребень хребта. Синий сумрак затемнил ущелье, отвесные стены отблескивали чернотой, тропа под ногами почти не просматривалась. Пахло резким верблюжьим потом, раздавленной хвоей арчи, поросли которой пробивались по сторонам ущелья.

Шагавший за Сергеем моджахед, словно ненароком утыкался в его спину стволом автомата, и Игошин ещё раз подумал, что есть какая-то причина, по которой бандиты не убили их, а ведут с собой, в Пакистан. Что-то уж очень важное останавливало их от расправы над пленными шурави.

Часа через три стены ущелья раздвинулись, стали пониже, впереди открылось каменистое плато, поросшее верблюжьей колючкой и редкими кустиками полыни. Ручей отклонился в сторону и серебристой полоской устремился в низину.

Погонщики снова закричали, теперь уже останавливая верблюдов, стащили с их спин поклажу и пустили пастись. Верблюды неспешно захрустели сухими стеблями колючки.

Моджахеды разбились на группы, устроились на камнях. Загорелись костры из той же колючки и полыни, разнёсся запах разогреваемой пищи.

- Устраивайтесь, - гостеприимно предложил светлолицый боевик. – Собирайте топливо, сейчас принесу поесть.

Он пошёл к верблюдам, а Сергей с Николаем принялись собирать стебли колючки. Не время было демонстрировать свою неуступчивость, да и есть хотелось.

Светлолицый боевик принёс две больших лепёшки из тёмной муки и три банки мясных консервов. Вскрыл их ножом, поставил на огонь.

- Из ваших запасов, - подмигнул он пилотам. – Ваши вороватые старшины и прапорщики делятся с нами. Не за так, правда.

Сергей Игошин промолчал. Он знал о том, что заведующие складами в гарнизонах приворовывают не только продовольствие и медикаменты, но и боеприпасы и продают их на сторону, уповая на истину: не пойман – не вор. Знал, но слышать об этом из уст моджахеда было неприятно.

Ели молча, искоса поглядывая друг на друга.

- Ты ведь не афганец? – спросил Игошин светлолицего.

Тот усмехнулся.

- Только сейчас заметил?

- Не только, ещё на скале стало ясно. Американец?

Светлолицый утвердительно склонил голову.

- Можно и так сказать.

- Инструктор? Советник?

- Всё вместе, - последовал ответ.

- А как нам обращаться к тебе? Всё-таки товарищи, - сыронизировал Игошин.

- Можете называть Джимом. Это имя легче запомнить. А ты, молодец, - обратился он к Сергею. – Неплохо держишься, да и напарник твой тоже. Крепкие мужики. Бывали пленные, в ногах валялись, умоляли пощадить. Таких даже убивать было противно. Слизняки.

- Явно не русские были? – предположил майор.

Джим метнул на него косой взгляд.

- А что, русские из другого материала скроены?

Сергей пожал плечами.

- Может, и нет, но на наших парней не похоже, чтобы в ногах валялись.

- Да, не русские были, - неохотно признался Джим. – Но и ваши тоже соглашались перейти к нам и сражаться против своих.

- Ну, там могли быть другие причины.

- Легче тебе стало, когда узнал, что не русские вели себя не по-мужски? – поинтересовался американец.

Сергей согласился.

- Конечно, по крайней мере, умрём достойно.

- Умирать вы умеете, - американец качнул головой. – Вот только жить не научились. Сами не живёте, и другим мешаете своими идеями.

- Каждому сверчку свой шесток, - отговорился Игошин. – Слышал такую пословицу?

Американец отрицательно покачал головой.

- Не слышал, но примерно догадываюсь, о чём она.

- И то ладно, - усмехнулся майор.

Сказал и подосадовал сам на себя. Зачем затеял эту пикировку с американцем, только взаимная неприязнь усилится. Причина понятна: нервное напряжение не отпускало, требовало хоть какой-то разрядки.

Темнело, мгла потоками струилась из низин и провалов, тянулась к небу, затемняя его. Показались первые светлячки звёзд. Из ущелья потянуло холодным ветром. Сергей поёжился. У костра сидеть тепло, а каково будет ночью им,  одетым в хлопчатобумажные камуфляжи? Кожаные куртки остались в вертолёте. Николай сидел рядом, отрешённо глядя на красноватые языки пламени.

- Джим, скажи, ну, зачем всё-таки мы вам нужны? – осведомился Игошин. – Подумаешь, невидаль, майор и старший лейтенант. Наверное, у вас в лагерях есть птицы и покрупнее? Стоит ли возиться с нами, тащить с собой? Я же вижу, какими глазами смотрят на нас моджахеды. Едва-едва сдерживают себя.

- Ты прав, согласился американский инструктор. – Есть причина и серьёзная. Не спеши, дойдём до места, узнаешь.

Сергей понял, что большего от американца не добьёшься и оставил его в покое.

.

А причина, действительно, была и немаловажная. На совещании высшего руководства моджахедов, которое прошло в пакистанском городе Кветта, выступил Саид Ахмад Гилани. Это миллионер, духовный лидер моджахедов. Именно он положил конец разрозненным действиям повстанцев, создав «Единый фронт афганского сопротивления». Гилани подчинялась так называемая  «Непримиримая оппозиция», которая не шла ни на какие соглашения с советским командованием. Духовный лидер моджахедов вёл напряжённые переговоры с правительствами крупнейших западных стран, и под его гарантии моджахеды получали деньги, вооружение, самую современную боевую технику.

- Мы оказываем успешное сопротивление частям 40-армии, - говорил Гилани. – «Стингеры», которые мы получили недавно, свели на «нет» преимущество советских лётчиков в воздухе. Но этого мало. Пока мы ещё проигрываем шурави в мобильности. Наши отряды передвигаются, в лучшем случае, на машинах, а в большинстве моментов пешком. Но я позаботился и об этом. К концу года мы получим из-за границы десять вертолётов, но у нас нет пилотов, которые могли бы ими управлять. Из этого следует, если в плен попадут вертолётчики, не убивать их, сохранять им жизни. Они будут обучать наших людей летать на этих машинах, а то и сами управлять ими. Средства убедить их перейти на нашу сторону у нас имеются. Когда мы освоим вертолёты, тогда борьба с советскими войсками станет ещё более успешной.  Мы обретём нужную мобильность в переброске наших отрядов, и будем наносить удары по советским гарнизонам и расположениям частей с воздуха.

Гилани помолчал, давая возможность собравшимся вдуматься в смысл сказанных им слов, а потом повторил снова, уже более жёстко: - Захваченных в плен вертолётчиков не убивать ни в коем случае.

Командир вертолёта, майор Сергей Игошин, и бортмеханик, старший лейтенант Николай Дашкевич, как раз и явились первыми вертолётчиками, захваченными моджахедами в плен. Потому их не убили и вели с собой в сторону афгано-пакистанской границы.

Ночь сгустилась до осязаемой плотности. Россыпи крупных звёзд опустились ниже к земле, помаргивали, посматривая сверху на отдыхающих вооружённых людей. Не одну тысячу лет наблюдали из бездны эти светила за людьми и видели одно и то же: войны, вражду, взаимную ненависть и уничтожения. Мир, взаимопонимание, совместная деятельность на своё же благо так и остались абстрактными понятиями для этих неразумных двуногих существ.

Стебли верблюжьей колючки потрескивали в костре. Слышались негромкие голоса моджахедов, всхрапы верблюдов, где-то вдалеке  надрывно взлаивал шакал, будто просил людей поделиться с ним вкусно пахнущей пищей.

Николай и Джим обменивались фразами, а бортмеханик молчал, глядя на мечущиеся языки пламени. Его лицо хорошо просматривалось, освещённое пламенем костра. Оно было сосредоточенным и хмурым, но не было в нём страха. И Николай Игошин подумал, что они с Дашкевичем уже год летают вместе. Командир привык к этому сдержанному, немногословному человеку, хорошо знающему своё дело. А теперь Дашкевич открылся ему с новой стороны. Он не поддался отчаянию и был готов к любому исходу, но при этом не собирался ронять ни чести, ни офицерского достоинства. И командир оценил эти качества в своём подчинённом.

На ночь пленникам связали руки и ноги. Джим принёс байковые одеяла. На одни легли, а другими советник моджахедов укрыл их от ночной прохлады. Сам тоже устроился рядом и сразу же заснул, негромко похрапывая. Видно было, что пешие переходы по горам и ночёвки под открытым небом, ему не в новинку.

Пробудились рано, едва кромка неба побелела на востоке. Моджахеды совершили утренний намаз, затем ритуальное омовение, к удивлению пленных, и американец тоже молился с ними.

Позавтракали чаем с лепёшками и вяленым мясом.

- Ты, что, и мусульманство принял? – полюбопытствовал Сергей у американца.

Тот пожал плечами.

- Я не делаю различий между религиями. Все молятся Единому Богу, и все просят об одном, только на разных языках и различными обрядами.

- Ясно, - отозвался Сергей. – Трудно Господу приходится. Обе воюющие стороны просят его об уничтожении противной стороны, к какой же ему прислушиваться?

- К той, на чьей стороне правда, - жёстко отозвался американец. Ну, тут-то можно было с ним и поспорить, но не до этого было. Моджахеды собирались в путь, взваливали на спины верблюдов поклажу, увязывали свои пожитки.

Двинулись привычной цепочкой. Сергею и Николаю с непривычки идти было тяжеловато, большую часть времени они проводили в воздухе, пеших переходов почти не совершали.

День разгорался. Солнце поднялось над синими хребтами и сразу обрушило на землю потоки золотистых лучей. Стало жарко, лица покрыла испарина, в воздухе надоедливо звенели мухи, садились на лоб и щёки.

Моджахеды шагали размеренно, час за часом, не обнаруживая признаков усталости. Сергей Игошин слышал об их выносливости и неприхотливости, а теперь сам воочию видел это. Самим же пленникам приходилось нелегко, пот заливал глаза, то и дело спотыкались о камни, в лёгкой обуви по тропам не особенно разбежишься. Чтобы отвлечься и не думать о тяготах дороги, Сергей разглядывал окрестности. Ничего впечатляющего не было, каменистая пустошь понижалась к востоку, далеко впереди серебристой нитью струилась река, кое-где виднелись развалины брошенных селений.  И над всем этим миром безмолвия и бесплодия царило неистовое солнце, выжигая всё, что могло хоть как-то приспособиться к зною и отсутствию влаги.

- Дойдём до речки, там остановимся на привал до вечера, - проговорил Джим, шагавший за пленными. – Самая жара начинается, нужно переждать её.

До речки дошли к полудню, моджахеды снова разбились на группы, устроились, кому, где понравилось. Разожгли костры, принялись готовить пищу.

Сергей и Николай растянулись на земле, есть не хотелось, только поднимались и пили без конца.

Джим не беспокоил их, он варил похлёбку в небольшом казане, а когда она была готова, поднял вертолётчиков и заставил немного поесть.

- Совсем выбьетесь из сил, - сказал он, - будете задерживать отряд. И так моджахеды косятся на вас, а тогда вообще обозлятся.

- Пристрелят? – поинтересовался Дашкевич.

Джим усмехнулся.

- Этого я вам не обещаю, вы для нас ценный товар. Будут гнать палками, как верблюдов.

Поели, устроились на отдых, хотя под палящим солнцем особо не разнежишься. Хорошо, хоть развалины кишлака были рядом. Устроились в тени полуразрушенных стен и заборов. Забылись в тяжкой дрёме.

- Джим, так чем мы так ценны для вас? – спросил Сергей, открыв глаза и повернувшись к американцу.

Тот помолчал, словно раздумывал – отвечать или нет?

- Командованием моджахедов дан приказ захватывать в плен лётчиков и переправлять их в лагерь в Пакистане. Скоро мы получим вертолёты,  будете обучать наших парней, а то и сами совершать боевые вылеты.

- Вот это номер! – изумился бортмеханик. – Как это сами совершать боевые вылеты? Против своих?

Джим приподнялся, сел, опершись спиной о глинобитный забор.

- А куда ты денешься? Под дулом автомата будешь летать, как миленький.

«Ну, это вряд ли, - подумал Игошин. – В воздухе можно такой заложить вираж, и куда твои автоматы денутся. А если на то пошло, можно и аварию устроить, всё лучше, чем воевать против своих

- Это лётчики, - вслух поразмыслил Дашкевич, - а я-то бортмеханик...

Джим иронически успокоил его.

- Ты тоже без дела не останешься. Кто-то должен обслуживать технику, да и тех же технарей готовить.

- Ну, если так, - неопределённо пробормотал Дашкевич.

Американец завозился, устраиваясь поудобнее.

- Чудаки вы, советские люди. Сколько сталкиваюсь с вами, столько не перестаю удивляться. Набили вам в головы коммунистической мякины, самостоятельно мыслить разучились. Живёте понятиями «Родина, долг, идея». Я вот полмира объездил, и везде мне родина была. Есть деньги, повсюду будет комфортно.

Вот ты, майор, ну что ты видел в жизни, кроме гарнизонов и скудной зарплаты? И тут, в Афгане, за что воевал? Нужен ты тут? Нет, конечно. Вся страна поднялась против вас, весь мир моджахедов поддерживает. Стало быть, правота не на вашей стороне.

Вам сейчас такой шанс выпал, разом можете свою жизнь изменить. Будете учить афганцев летать, сами проводить боевые операции, такие деньги вам будут платить, каких вы во сне не видели. Два, три года, соберёте приличный капитал и катите в любую страну по выбору. Я бы вам советовал в Канаду податься. Сказочная страна, природа изумительная, мир, не испорченный цивилизацией, и возможностей для состоятельного человека хоть отбавляй. Хотите, будете и там летать, не хотите, живите на собранные деньги, как вам вздумается. Никакой партком вами руководить не будет, ничьих указок слушать не будете...

Сергей Игошин внимал откровениям американца, в чём-то соглашался с ним, а что-то не принимал. Действительно, жизнь не баловала его, и служба в армии тоже не была праздником. И всё-таки это была его жизнь, правильная или не правильная, но другой он не желал. Конечно, Канаду бы он хотел посмотреть, но обосноваться там навсегда, это уж, извините. Правильно на Руси говорят: где родился, там и пригодился, или, чужая земля хороша, да не всякий росток на ней приживается...

- Ну, что молчите, господа советские офицеры? – осведомился не без ехидства американец. Опять ваша идеология мозги туманит?

- Подумать надо, - неопределённо отозвался Дашкевич.

- Думайте, времени у вас достаточно будет.

Ближе к вечеру снова отправились в путь. Опять шагали размеренно, по пустошам, а то поднимались на пологие возвышенности, усеянные чёрными, словно покрытыми лаком, камнями. Казалось, конца не будет этим монотонным переходам.

Перебрались через глубокий, сухой сай, русло некогда протекавшей тут реки. Блёклое небо начало сереть, синие тени обозначились у подножия круглых валунов. Ещё час, и мгла начнёт затягивать окрестности. Остановились на ночлег у саксауловых зарослей. Приземистые деревца поражали причудливыми изгибами, ветви будто старались укрыться одна под другой от нестерпимого, многомесячного зноя.

Наломали сухих веток, запылали костры. Поужинали не очень сытно и вытянулись у огня на одеялах.

- Могу вас поздравить, - засмеялся Джим. – Мы вошли в зону безопасности. Вам-то, летунам, известно, что это такое.

- Да уж куда лучше, - ответно усмехнулся Николай Игошин. – Не раз летали вдоль неё.

- А скажи честно, майор, приходилось нарушать её черту?

- Если честно, приходилось, - признался Николай. – Война, она вся состоит из исключений.

Он припомнил, как однажды преследовал банду, удиравшую от вертолёта на джипах. Те петляли между обломками камней и промоинами, и никак не удавалось поймать их в прицел, чтобы пустить ракеты. Банда залетела в зону безопасности и снизила скорость, уверившись, что ушла от преследования. Вертолёт пролетел над моджахедами, развернулся, и ракеты дымными струями полетели вниз. Разрывы, огонь, смешанный с пыльными столбами. А когда видимость восстановилась, обстреляли из пулемёта тех, кто уцелел. Банду тогда уничтожили полностью.

Правительство Пакистана направило ноту протеста в Москву Советскому руководству. Командира вертолёта, тогда капитана Игошина, командование 40-й армии пожурило для вида, а потом наградило орденом Красной звезды. Не обошли и других членов экипажа. Но Сергей не стал распространяться об этом случае. Кому-кому, а американцу не стоило давать информацию о боевых вылетах, потому майор ограничился ещё одним словом.

- Приходилось...

Через два дня банда шла уже по территории сопредельного Пакистана.

Игошин и Дашкевич осматривались по сторонам. Одно дело, знать страну по картам, и совсем другое: воочию видеть её. Пейзажи не впечатляли, та же бесплодная земля со степной и полупустынной растительностью. Цепи гор по горизонту, словно зубчатые пилы, вонзившиеся в небесный шатёр. Николай припомнил их названия: Сулеймановы горы, отроги Гималаев, нагорье Белуджистан... Слева Иран, справа Индия, только до неё шагать и шагать... Туристов сюда не заманишь, никакой экзотики, не случайно территория  Пакистана на картах окрашена  в коричневые и жёлтые цвета, с редкими зелёными пятнами.

Видели стада верблюдов,  которым тут приволье, иногда попадались небольшие селения, с чахлыми деревцами и квадратами полей близ водоёмов, а так, всё те же пустоши, на которых негде остановиться взгляду. Места достаточно для полигонов, где готовят боевиков, и лагерей, в которых содержатся советские и афганские военнослужащие, захваченные в боях.

В один из таких лагерей и поместили пленных вертолётчиков. Николай Игошин представлял их похожими на фашистские концлагеря, с бараками, двумя рядами колючей проволоки на столбах, между которыми бегают свирепые овчарки, вышками с охраной, и даже крематорием. Оказалось, ничего подобного. Та же пустошь, огороженная глинобитным забором, по углам дощатые помосты с крышей из шиферных плит, и вдоль заборов навесы, под которыми пленные укрывались от жары и непогоды. На помостах сидели бородатые моджахеды с автоматами в руках.

Со скрипом отворилась створка дощатых ворот, вертолётчиков втолкнули на территорию лагеря. Под навесами виднелись пленные, кто сидел, опершись спиной о забор, а кто полулежал на жёстких циновках.

Сергей и Николай осматривались, прикидывая, к какому навесу им податься. Тут же, вслед за ними, на территорию лагеря вошёл  американец с приземистым, волосатым моджахедом свирепого вида,  с автоматом наизготовку.

- Это Исмаил, комендант лагеря, - представил моджахеда Джим. – Как говорят у вас: можете любить и жаловать. Слова он тратить не любит, предпочитает заменять их пулями. Так что сидите смирно и не нарывайтесь на неприятности.

- И сколько нам сидеть? – поинтересовался Игошин.

Джим пожал плечами.

- Как сложатся обстоятельства. Вскоре должны прибыть вертолёты, тогда и займётесь делом. Ну, а если их не пришлют, посидите до обмена или выкупа. А может, надумаете присоединиться к борцам за веру, тогда в другой лагерь переберётесь, где обучают боевиков. Выбор у вас богатый...

- А как же зимой тут пленные выживают? – спросил Дашкевич, обводя взглядом навесы. – Я помню, нам говорили, холода в Пакистане зимой до двадцати градусов доходят. А то и поболее...

Американец развёл руки в стороны.

- Вам никто не обязывался создавать тут курортные условия. Такие лагеря не рассчитаны на длительное пребывание в них пленных. Оборот здесь большой. Два-три месяца, или туда, - американец махнул рукой в сторону ворот, - или туда.

За дальней стеной лагеря уходили в степь приземистые холмики. Было ясно, что это кладбище.

- Ладно, - заключил Джим, - пока устраивайтесь, обживайтесь. Как будут новости, я вас навещу.

Он сказал несколько слов коменданту лагеря. Тот прорычал что-то невнятное и толкнул вертолётчиков к ближайшему навесу.

- Исмаил говорит: там есть свободные места. Знакомьтесь с коллегами, они вам сообщат, какой тут распорядок. Ну, пока.

Американец с комендантом лагеря направились к воротам. Охранник распахнул перед ними створку, а потом снова затворил её за ушедшими.

Игошин и Дашкевич направились к указанному навесу. Под ним было довольно многолюдно, все в военной форме, но изрядно поношенной и выгоревшей.

Навстречу им поднялся офицер, годам к сорока, но без знаков различия.

- Давайте знакомиться, - сказал он, протягивая руку вертолётчикам. – Подполковник Малеев Иван Степанович, командир батальона десантников. Теперь, можно считать, в отставке.

Игошин и Дашкевич представились в свою очередь.

- Располагайтесь, - Малеев указал на просвет у края навеса. – Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Сергей и Николай сели, с наслаждением вытянув гудящие от усталости ноги.

- И как же вы угодили на наш постоялый двор? – поинтересовался подполковник.

Вертолётчики коротко поведали о случае своего пленения. Их слушали и смотрели на них с любопытством.

- Все мы попали сюда не по своей воле, - согласился подполковник. – Мой батальон  очутился в засаде тоже в ущелье, выстрелом из гранатомёта оглушило и контузило мен. Очнулся, двух третей батальона нет, остальные под дулами автоматов. Был бы в памяти, не дался живым, - произнёс Малеев с горечью.

Николай и Сергей рассматривали своих товарищей по несчастью. В основном, все были молодые, до тридцати, офицеров мало, рядовые и сержанты. Пока все казались на одно лицо, немытые, не стриженные, мало похожие на строевых военнослужащих. Оно и понятно, у доброго хозяина скотина лучше содержалась, чем военнопленные в Пакистане.

Подполковник посмотрел на запылённые лица вертолётчиков, покрасневшие белки глаз, ввалившиеся щёки.

- Давайте, ребята, - предложил он, - поспите часок-другой. Потом будете обвыкать и знакомиться. Времени для этого будет достаточно.

Сергей и Николай легли на жёсткие, потемневшие циновки, сплетённые их стеблей камыша, и сразу же погрузились в сон. Многодневный переход по предгорьям и каменистым пустошам дался им нелегко.

Пробудились уже под вечер. Сбоку от навеса, у забора горел огонь в очаге, сложенном из камней. На нём был установлен вместительный котёл, в котором что-то варилось. Такие же костры светились и у других навесов.

- Общей кухни тут нет, - пояснил Малеев. – Каждый навес вмещает пятьдесят человек. Значит, всего в лагере нас двести солдат и офицеров. Готовим сами. Нам выдают горох, дроблёную пшеницу, свеклу, три банки мясных консервов на каждый котёл. Из всего этого варим себе похлёбку. Она на обед и ужин. Завтракаем чёрными лепёшками и чаем. Ни масла, ни сахара не полагается. Как говорится, особо не разжиреешь. Заболевших и истощённых, понятное дело, не лечат. Гонят их туда, - подполковник махнул рукой на дальнюю оконечность забора, - расстреливают и всех сваливают в общую яму. В братскую могилу, так сказать.

- И никакого выхода? – спросил Игошин.

Подполковник пожал плечами.

- Как тебе сказать, майор? Каждую неделю приходят вербовщики, предлагают идти к борцам за веру. Пошёл, значит, выжил.

- И идут?

- Отчего не идти? Только не мы, славяне. Бандиты нас не особо почитают. Идут солдаты мусульманского толка, из национальных республик. Да, ты сам увидишь.

Поужинали, на пятьдесят человек содержимого котла было маловато. Поэтому каждому досталось еды по половине алюминиевой миски и куску чёрствой лепёшки.

Стемнело, на помостах, где сидели охранники, зажглись прожекторы, освещавшие крест-накрест территорию лагеря.

Подполковник лежал рядом с вертолётчиками. Разговаривали вполголоса.

- При таких заборах и охране и убежать из лагеря можно? – предположил Игошин.

Малеев хмыкнул.

- И куда? Вглубь Пакистана не пойдёшь, поймают и выдадут. За беглых местным жителям полагается вознаграждение. В Афганистан? Выйдешь в ограничительную зону, там моджахедов полно. Сразу угодишь им в лапы, на куски ножами порежут. Нет, брат, тут мы сами себя лучше охраны сдерживаем.

- Так что же делать? – не выдержал бортмеханик. – Ждать, пока с голоду не подохнем?

- Надо подумать, - отговорился Малеев уклончиво.

- А вы сами давно тут? – спросил майор.

Подполковник вздохнул.

- Я тут старожил, уже три месяца.

Дни тянулись медленно, перетекали один в другой, как расплавленная масса при заливке тротуаров. Всё, о чём говорил подполковник, вертолётчики увидели своими глазами. Где-то через неделю пленных построили на площади  посреди лагеря. Вдоль длинной шеренги шли уже знакомый американец Джим, комендант лагеря Исмаил, не расстававшийся с автоматом, ещё один какой-то моджахед в камуфляже и двое европейцев в гражданской одежде.

Джим осмотрел пленных, брезгливо поморщился.

- Неужели вам хочется превращаться в скотов? Посмотрели бы вы на себя со стороны. А ведь у вас есть возможность изменить своё существование.

- Создайте человеческие условия, и мы будем походить на людей, - не выдержал русоголовый крепыш в тельняшке с закатанными рукавами.

Джим с откровенной неприязнью посмотрел на говорившего.

- Человеческие условия создаются для пленных военнослужащих, вы же таковыми не являетесь. Вы вторглись в Афганистан без санкции Совета безопасности ООН, и потому вы оккупанты, приравниваетесь к наёмникам, на которых Международные соглашения не распространяются. Таких расстреливают без суда и следствия. Вот представители гуманитарных миссий, они могут подтвердить мои слова.

Один из европейцев, стоявших рядом с Джимом, утвердительно закивал.

- Да это так есть, - произнёс он с сильным акцентом.

Джим положил руку на плечо моджахеда в камуфляже.

- А это один из руководителей движения за освобождение Афганистана. Он предлагает вам вступить в его отряды. Тысяча долларов в месяц, прекрасное питание, добротная одежда, через три года можете уехать в любую страну мира. Об этом подписано специальное соглашение с нашими западными союзниками.

Ну, соглашайтесь.

Пленные стояли молча. Наконец, двое смуглых, темноволосых парней вышли из шеренги. Они склонили головы, чтобы не встречаться взглядами с товарищами.

- Мы согласны вступить в отряды, - пробормотал один из них.

- Отойдите в сторону, - распорядился американец. – Больше нет желающих? Ну, смотрите, как бы потом не пожалеть. Разойдись.

Пленные разошлись по своим местам.

Навесы защищали от прямых солнечных лучей, но не спасали от зноя и холода. Томила духота, пленные обливались потом, страдали от жажды. Воды выдавали по две пятидесятилитровых фляги  на день на пятьдесят человек. Этого едва хватало, чтобы готовить пищу. О том, чтобы умыться и постирать одежду, не было и речи. Раз в две недели пленных по десять человек выводили из лагеря и гнали в сторону небольшой речки. Она была мелкой, по щиколотку глубиной. В ней обмывались, замачивали одежду, потом выжимали её и сырой натягивали на себя. Сушили собственным теплом. Мыла не полагалось.

Безразличие к своей судьбе овладевало пленными. Ждали обмена на моджахедов, выкупа, чего угодно, только, чтобы обрести свободу, но с этим советское командование не спешило. Или не было возможности, или, как в годы Великой Отечественной войны, к военнослужащим, попавшим в плен, относились, как к изменникам? А может и то, и другое?

Порядок в лагере был жёсткий. Всем вместе собираться запрещалось, охранники могли открыть огонь без предупреждения. Переходить от одного навеса к другому тоже было запрещено. По утрам и вечерам можно было походить у своего навеса, чтобы размяться, но не дальше.

Сергей и Николай познакомились со своими товарищами по несчастью. В основном, это были пехотинцы, лётчик был только один. Он летал на транспортнике, самолёт подбили. Выпрыгнули с парашютами, но капитан Трофимов уцелел только один, остальных моджахеды расстреляли в воздухе. Капитан был озлоблен своим положением. «Зубами бы их загрыз», - говорил он, косясь на моджахедов, приходивших в лагерь.

Дней через десять большая группа охранников, вооружённых до зубов, прошла по лагерю, осматривая пленных под навесами. Несколько человек заболели, лежали с высокой температурой, с трудом поднимались на ноги. Товарищи старались как-то облегчить их положение, но чем они могли помочь без врачей и медикаментов?

Больных пинками и прикладами автоматов заставили встать, и повели к воротам. Такие же нашлись и под другими навесами. Всего собралось около десяти человек. Шатающихся от слабости их погнали к кладбищу. Вскоре оттуда донеслась дробь автоматных очередей.

- Отмучались, - проговорил подполковник Малеев, страдальчески морщась.

Остальные пленные молчали. Их всех переполняли ненависть к врагам и осознание собственной беспомощности.

Майора Игошина поджидала приятная неожиданность. В первые же дни один их пленных подошёл к нему.

- Товарищ майор, не узнаёте меня?

Сергей всмотрелся и удивлённо ахнул.

- Самад, неужели это ты?

- Как видите, - улыбнулся тот.

Самад Вафоев был переводчиком в мотострелковом полку, к которому было придано вертолётное звено майора Игошина. Трудно было узнать в этом худом, неряшливом пленном прежнего аккуратного и общительного парня, но Сергей узнал сразу.

- Вот это встреча!- удивлённо проговорил он. – Ты-то как в плену очутился?

- Целая история, - Самад покачал головой. – Наше подразделение окружило в горах группу моджахедов, которой командовал полевой командир Султонмахмад. Предложили бандитам сдаться. Они согласились пойти на переговоры, потребовали прислать представителей. Мы отправились к ним, трое, старшим был капитан Самойлов из политотдела. Никаких переговоров не было. Нас взяли в заложники. Султонмахмад заявил: или их выпустят, или заложников убьют. Их выпустили. Самойлова и второго офицера бандиты расстреляли, а меня увели с собой. Рассчитывали, что перейду на их сторону.

- И что помешало? – поинтересовался Дашкевич.

Самад укоризненно посмотрел на него.

- Многое, товарищ старший лейтенант. Во-первых, мне, как советскому человеку, с бандитами не по пути. Во-вторых, я – таджик, а моджахеды – пуштуны. Для них таджики такие же враги, как и русские.

- Понятно, - протянул бортмеханик.

Самад перебрался поближе к вёртолётчикам, и они, трое, теперь были всё время вместе. Что ни говори, а дружба в таких условиях облегчает монотонное и тягостное существование.

Самад часто подходил к помосту, на котором сидел охранник, и подолгу беседовал с ним.

- Как это ты свёл такое знакомство? – удивился Игошин.

- А это наш человек, узбек, правда, из Бухары. Учился в Москве, инженер-дорожник. В Афганистан прислали как специалиста, строили мост через реку Кабул. Моджахеды напали на дорожников и утащили с собой. Зовут его Джафар. Не стал упорствовать, перешёл на сторону моджахедов, говорит, что жизнь дороже принципов. Прошёл подготовку, скоро его отряд должны перебросить в Афганистан, а пока сторожит лагерь.

- По-русски говорит? – спросил Игошин.

Самад удивлённо посмотрел на него.

- Не хуже нас с вами. Он же учился в Москве. Конечно, тяготится своим положением, но назад, как говорится, хода нет.

- Полезное знакомство, - подумал вслух вертолётчик. Но тогда он ещё не мог и предположить, насколько оно окажется полезным.

Дни тянулись неспешно, как та цепочка верблюдов, за которой месяц назад брели пленные вертолётчики. Днём томила жара, при нехватке воды она была крайне мучительной. Ночами, правда, становилось полегче. Осень захватывала позиции в этом бесплодное крае, с гор тянуло прохладным ветром и можно было дышать посвободнее. Через день-два в лагерь наведывался комендант лагеря Исмаил со своим подручными. Пленных выстраивали на пустыре, посреди лагеря, а сами учиняли обыски под навесами. Хотя, что можно было найти у заключённых, лишённых общения с внешним миром? Часто приходили вербовщики, звали в отряды моджахедов, обещали всякие блага. Их агитация находила отклик, измученные военнопленные  откликались на их предложения. Правда, таких было немного. Что касается вертолётчиков, то они держались, хотя терпение было уже на исходе. О предательстве они не помышляли, и искали какой-нибудь выход.

Иногда появлялся Джим, морщился, сетовал на то, что обещанные вертолёты запаздывают. Игошина и Дашкевича это тоже огорчало.  Им казалось, что на привычных винтокрылых машинах было бы легче совершить побег.

О том, насколько положение пленных в лагере было непрочным, показал такой случай. Комендант лагеря с десятком охранников осматривали своих подопечных, выявляя больных и ослабевших, от которых следовало избавиться. Один из десантников лежал в жару, в полубессознательном состоянии. Исмаил пальцем указал на него, но тот самый русоволосый крепыш в тельняшке заслонил собой товарища.

- Не троньте его, сказал он. – Парень выздоровеет.

Исмаил побагровел, явное сопротивление привело его в бешенство. Он замахнулся автоматом, чтобы ударить русоволосого крепыша, но тот оказался проворнее. Хлёстким ударом в челюсть он сбил с ног коменданта лагеря. Все оторопели от неожиданности. Охранники подняли коменданта лагеря на ноги. Тот отрывисто крикнул какое-то приказание. Ощетинившись автоматами, охранники загнали пленных под навес, русоволосого крепыша схватили и поволокли к воротам.

- Конец парню, - проговорил с сожалением подполковник Малеев. – Пристрелят.

Но наказание оказалось страшнее. В одну из створок ворот были ввинчены четыре кольца, два вверху и два внизу. К ним за руки и за ноги привязали бунтовщика, лицом к доскам. Сорвали с него тельняшку, а затем один из моджахедов ножом  принялся срезать со спины парня кожу.  Действовал сноровисто, не обращая внимания на крики истязаемого человека.

Муки были нестерпимыми. Парень извивался, но привязан был надёжно. Кровь стекала на землю, вокруг него роились мухи и слепни, вонзавшие жала в сплошную рану на спине.

Бунтовщик провисел на створке ворот двое суток, пока не умер. Его тело отвязали и уволокли на кладбище, туда же утащили и заболевшего десантника.

- Глупая смерть, - с горечью заметил подполковник. – Если уж погибать, так с пользой для дела.

Майор Игошин не понял.

- Как это? Для какого дела?

- Погоди немного, - отговорился Малеев. – Придёт время, узнаешь.

Сергей был впечатлительным, страшная гибель товарища потрясла его. Николай Дашкевич тоже переживал, но он был покрепче характером и сохранял душевное равновесие. Тем не менее, с ним произошла удивительная история, о которой стоит рассказать.

Как-то у помоста, на котором сидел охранник, появилась женская фигура, закутанная в чёрное покрывало. Она о чём-то переговорила с охранником Джафаром, тот выслушал её и подозвал переводчика Самада.

- Слушай, - сказал Джафар, - у вас есть мастер, который может ремонтировать всякие домашние механизмы.

Самад поразмыслил.

- Есть у нас бортмеханик Николай. Его командир говорил, что у Николая умелые руки.

- Позови его сюда, - попросил Джафар.

Дашкевич подошёл к помосту. Он посмотрел на женщину. Нижняя часть её лица была закрыта полосой чёрной ткани, фигура была неразличима под бесформенным одеянием, но Николая поразили глаза женщины: большие, блестящие, слегка удлиненные к вискам. Они походили на драгоценные камни агаты, и могли соперничать с ними по чистоте и ясности.

«Каким же красивым должно быть её лицо», - подумал Николай.

Джафар подал бортмеханику металлический четырёхугольный предмет с ручкой.

- Слушай, усто (мастер, значит), - проговорил Джафар. – Это бедная женщина, мужчины у неё нет, ей не к кому больше обратиться. У неё сломалась ручная мельница, она молола ею зёрна. Ты можешь починить эту машинку?

- Надо посмотреть, - ответил Николай. – Починить можно что угодно, только для этого нужны инструменты и запчасти.

- Скажи, какие нужны инструменты, я принесу, - сказал Джафар.

Бортмеханик осмотрел ручную мельницу.

- Мне нужны отвёртка, плоскогубцы и молоток, - прикинул он. – Попробую что-нибудь сделать.

На другой день Джафар принёс ему необходимые инструменты.

Поломка оказалась пустячной. Сломался шпенёк, крепивший одну из шестерёнок. Николай нашёл подходящий гвоздь в столбе навеса, вытащил его, обрубил до нужного размера и закрепил шестерёнку. Покрутил ручку, мельница была примитивной и старой, но, тем не менее, работала.

- Будет молоть, – заключил бортмеханик.

Он передал мельницу женщине и поднял большой палец вверх, давая понять, что всё в порядке. Она одарила его таким благодарным взглядом, что у него даже защемило сердце. Это насколько же нужно быть беззащитной и обездоленной, чтобы так искренне благодарить за сущую пустяковину.

- Кто она такая? – спросил Николай у охранника.

-Э-э, - протянул Джафар. – Самое несчастное существо в мире. Зовут её Фатьма. Она пенджабка, есть такой народ в Пакистане. Полевой командир Хайдар купил Фатьму себе в жёны у её родителей...

- У родителей? – удивился Дашкевич.- Разве так бывает?

Джафар махнул рукой.

- На Востоке бывает. Её отец занял у богача деньги, чтобы прикупить товары в Исламабаде, а потом продать у себя в селении, понятное дело, с наценкой. Но в дороге его ограбили, нужно было долг отдавать, а нечем. Взамен он расплатился дочерью.

- И что потом? – продолжал допытываться бортмеханик.

- Хайдар привёз её в своё селение Бадайбер, оно вот тут, рядом. Через год его убили наши... ваши, - поправился Джафар. – Фатьма осталась одна. Детей нет, родни нет, сыновья Хайдара выгнали её из дома. Зачем она нужна, кормить лишний рот?

- Какие сыновья у Хайдара? Ты же сам сказал, он только женился, - продолжал удивляться Николай.

- Э-э, - снова протянул охранник, дивясь непонятливости вертолётчика. – Он взял её четвёртой женой, а от трёх первых у него шестеро детей.

- Вон оно что,  и как теперь Фатьма живёт?

- Плохо живёт, - сочувственно проговорил Джафар. – Ютится вон там, в развалинах. Ходит по окрестным селениям на заработки. Кому жилище уберёт, где бельё постирает, где с детьми посидит. Кто покормит её, кто денег немного даст, тем и держится. Бедная женщина.

- И сколько ей лет? – поинтересовался Дашкевич.

- Старая уже, двадцать лет. Кто такую замуж возьмёт, да к тому же ещё и нищенка?

Ночью Дашкевич долго не мог уснуть. Товарищи давно забылись во сне, а он всё лежал с открытыми глазами и всматривался в темноту. И виделись ему большие, чистые глаза молодой пенджабки, в которых было столько горя, страдания и робкой признательности за оказанную помощь. И даже пожалел Николай, что так быстро починил ручную мельницу. Когда он теперь увидит Фатьму?

Джафар охранял пленных сутки, через двое. И именно в его дежурство Фатьма пришла снова. Джафар о чём-то переговорил с ней, а потом позвал Дашкевича. На этот раз пенджабке нужно было починить утюг. Таких утюгов бортмеханик никогда не видел, тяжёлый, чугунный. Сверху откидывалась крышка, внутрь утюга засыпали тлеющие угли, а потом размахивали им. Через прорези сбоку врывался воздух, угли разгорались, и утюг нагревался. Такой древности место только в музее, а для молодой женщины он был настоящим сокровищем.

У утюга сгорела деревянная ручка. Николай попросил у охранника нож и обломок подходящей ветки. Сделал ручку лучше прежней и вручил утюг Фатьме. И снова в глазах её светилась благодарность, и они даже повлажнели от слёз. Она прижала руку к сердцу, потом поднесла её ко лбу и губам, которых, правда, не было видно под полосой ткани, закрывавшей нижнюю часть лица. Николай тоже прижал руку к сердцу, а потом махнул ею и сказал: « Пустяки, всегда готов помочь».

И помогал. Фатьма принесла нож, одно название только, и показала, что не режет, тупой. Николай наточил его на камне. Потом привёл в порядок такие же древние ножницы. Просьбы следовали одна за другой. Николай с удовольствием выполнял их, и поймал себя на том, что стал ждать очередного прихода Фатьмы. Она походила на диковинный цветок, до того нежный, что его боязно было даже коснуться.

- Полюбила она тебя, лётчик, - засмеялся Джафар. – Я ей сказал об этом, она смутилась, хотела убежать. Это понятно, никто к ней с таким участием тут не относится.

- Но почему? – Николай не переставал удивляться укладу незнакомой жизни.

- Чужая она тут, - пояснил охранник. – Одинокая, авторитетных родственников нет. Кому нужна такая? И домой вернуться не может, боится, далеко и продали они её.

Сочувствие к молодой пенджабке переполняло сердце Николая Дашкевича. Таких обездоленных и одиноких существ ему не приходилось видеть. Как не пожалеть её? И стал Дашкевич скучать по Фатьме и ожидать с нетерпением её прихода.

Когда Фатьме нечего было приносить для ремонта, она приходила просто так. Стояла у забора и терпеливо ждала. А когда видела Николая, то просто расцветала от радости. И неважно, что было закрыто лицо, её глаза были выразительнее любых изъявлений чувств. Сперва они переговаривались с помощью переводчика Самада, тот знал немного язык пуштунов, и Фатьма тоже. А дальше переводчик им стал не нужен, стеснял он их. Когда люди нравятся друг другу, то и слова не нужны, достаточно взглядов и жестов.

Товарищи Николая по заключению с интересом наблюдали за тем, как развиваются отношения белоруса Дашкевича и пенджабки Фатьмы. «Прямо хоть роман пиши», - заметил подполковник Малеев. – Верно говорят, что любовь где угодно расцвести может».

Сергей Игошин даже позавидовал своему боевому другу, тот перестал замечать тяготы лагерного плена и целиком погрузился в поток большого и светлого чувства.

- Послушай, Николай, похоже, ты всерьёз увлёкся своей туземкой? – полушутливо-полувсерьёз спросил Сергей как-то у Дашкевича.

Тот смутился.

- Можно сказать и так.

- Неужели ты за свои тридцать с лишним лет ни разу ни влюблялся? – продолжал допытываться Игошин.

- А в кого? – ответил Дашкевич вопросом на вопрос. – Школьные увлечения нельзя считать серьёзными. А дальше училище с его военной дисциплиной, а потом служба в гарнизоне на Севере. Там, какие женщины? Официантки, да разведёнки. На таких разве только с мужской голодухи кинешься, а уж жениться, извини. Стоило ли становиться десятым мужем? Так и живу один.

Игошин вздохнул. Он как раз и женился на официантке из офицерской столовой. Показалась ему скромной и порядочной, а когда убедился, что это не так, уже двое детей народилось. Поначалу закрывал глаза на доступность для всех своей супруги, потом, когда невмоготу стало, попросился добровольно в воюющий Афганистан.

- Фатьма зацепила моё сердце своей беззащитностью и нуждой в участии, - продолжал откровенничать бортмеханик. -  С ней даже плен перестал тяготить.

- И как ты видишь ваши дальнейшие отношения? - поинтересовался Игошин.

Дашкевич пожал плечами.

- А как их можно видеть? Мы тут в клетке, особо не разбежишься. И убивают нас, и истязают. На день вперёд и то нельзя загадывать. Можно было бы, забрал бы её с собой.

И верно, каждый день случались происшествия. Комендант лагеря Исмаил со своими подручными то пристреливал кого-нибудь со злобы, то избивал до полусмерти. А то как-то отобрали десяток пленных покрепче и увели, и больше они не вернулись в лагерь.

- В рабство продали, - пояснил охранник Джафар.

- Разве можно? – поразился бортмеханик.

Джафар покачал головой.

- Исмаил тут – царь и бог. Что хочет, то и делает. Кто ему, что скажет?

Вертолётчиков комендант лагеря, правда, не трогал. Видно накрепко ему было приказано беречь летунов, он и оберегал тем, что не обращал на них внимания.

Бесцветные, пустые дни тянулись один за другим. Обещанные вертолёты так и не прибыли, видно, западные покровители моджахедов не спешили с их поставками. У них свои соображения на этот счёт были.

Осень неспешно раскручивала свои витки, ночами становилось прохладнее. Небо заметно выцвело, часто налетали пыльные бури. Всё вокруг заволакивала белёсая мгла, по пустырю лагеря неслись струи песка и пыли. Дышалось тяжело, на всём лежал пылевой слой, тонкий, как цемент. И целыми днями потом пыль медленно оседала вниз, выбеливая окрестности и превращая воду в речке в жидкий кисель.

Уныние и тоска царили в лагере. И лишь Дашкевич, встречаясь с Фатьмой, жил так, словно не находился в четырёх лагерных пределах, с их безволием и кратковременностью существования.

- Ты, как Жилин из «Кавказского пленника» Льва Толстого, - заметил как-то приятелю Игошин. – Помнишь такую повесть? Там ещё татарка молодая была, помогла казаку бежать из плена.

- Читал в школе. Диной её звали, - рассеянно отозвался бортмеханик. – Только Фатьма вряд ли поможет нам бежать. У самой душа неясно, на чём держится.

На том разговор и оборвался.

По правде говоря, завидовал Игошин своему приятелю. Тот жил такой полной и содержательной жизнью, что даже удивительно становилось.

Охранник Джафар убрал с забора несколько глиняных кирпичей, образовался проём, и теперь Николай и Фатьма могли стоять почти вплотную друг к другу. Как-то раз она положила руку на верх забора, он коснулся её, и она не убрала руку. С того дня он постоянно держал её за руку. Говорить они не могли, не понимали друг друга, но их глаза были красноречивее всяких слов. В другой раз она осмотрелась, а потом решилась и убрала полоску ткани, закрывавшую лицо.  Николай даже задохнулся от волнения. Фатьма оказалась именно такой, какой он представлял себе её. Слегка удлинённое, худенькое личико было полно неизъяснимой прелести. Все черты были правильными, полные губы красиво очерчены, не говоря уже о больших, слегка раскосых глазах. Немного выдавались верхние скулы, чёрные брови изгибались дугами и оттеняли влажный блеск глаз. Но что просто умилило Николая, так  это то, что нос и щёки Фатьмы были усеяны мелкими, золотистыми веснушками. В народе их называют «поцелуями солнца», и светило не поскупилось на ласку к молодой женщине.

Николай Дашкевич понимал, что у его встреч с молодой пенджабкой нет будущего. Сам он пленник, на положении раба, всецело зависящего от настроения коменданта лагеря. Кто знает, что с ним будет завтра? Убьют, продадут в рабство, а, может, в лучшем случае обменяют на несколько пленных моджахедов. И она тоже, живущая, как птичка, одним днём. Но может именно поэтому их так тянуло друг к другу, ведь давно известно, что человек жив до той поры, пока в нём тлеет хоть искорка надежды. И они продолжали встречаться, используя для этого любую возможность.

А между тем, каждый новый день приносил всё худшие вести. Пришёл американец  Джим, вызвал вертолётчиков из-под навеса. Он выглядел расстроенным, хотя, по обыкновению, старался держаться бодрячком.

- Вот что, друзья мои, - проговорил он, морща губы в улыбке, - пришёл попрощаться с вами.

- Как это? – не понял Игошин.

- Кончился срок моего пребывания в этих краях. Уезжаю в Штаты. Вместо меня другого пришлют, только вряд ли с ним у вас сложатся добрые отношения. Он будет решать другие задачи.

Понятное дело, Джим не стал пояснять, какие задачи будут у его преемника.

- И с вертолётами ничего не вышло, - продолжал американец. – Решили, что моджахедам они ни к чему. Десяток машин не принесут перелома в войне, а прислать больше, это значит, нужно создавать ремонтную базу, готовить пилотов. Большие расходы, и всё равно у советских будет преимущество в воздухе. Так что вы переходите в разряд обычных пленных. Жаль, конечно...

Ну, ладно, - оборвал Джим самого себя. – Желаю вам остаться в живых, а всё остальное без вашего участия складывается.

Он обменялся с вертолётчиками рукопожатиями, чего не позволял себе раньше, и быстро зашагал к лагерным воротам.

Игошин и Дашкевич провожали его долгими взглядами. Печально, конечно, лишались они покровительства американца, и что теперь будет дальше, одному Богу известно.

Вторая новость была не лучше первой. Охранник Джафар уже в сумерках поманил к себе Игошина.

- Кончаются мои дежурства, - проговорил он вполголоса. – Через неделю наш отряд перебрасывают в Афганистан, к Кандагару. Вместо меня теперь будет пуштун Хусайн. Злобный человек, вас, шурави, ненавидит до глубины души. Будьте с ним осторожны, к забору не приближайтесь, сразу начнёт стрелять. Фатьме я скажу, чтобы тоже не приходила, мало ли что может быть.

Это известие погрузило Дашкевича в уныние. Не видеть Фатьмы, её лица в золотинках веснушек, робкой улыбки и таких чудесных глаз. Даже яркий, солнечный день потемнел для опечаленного бортмеханика.

Вечером под навесом состоялось совещание пленных.

- Вот что, дорогие мои, - проговорил подполковник Малеев. – Выжидать нам нечего. Впереди зима, помёрзнем, тут холода до двадцати градусов доходят, со снегом и ветрами.

- И что вы предлагаете? – спросил Игошин.

- Поднять восстание и добиться свободы.

Воцарилось молчание, а потом посыпались вопросы: «А как вы это себе представляете?», «Без оружия?», «Каким будет это восстание?»

Малеев поднял руку.

- Не все сразу. Забыли, что мы военнослужащие? Я предлагаю следующее. У тебя, майор, - подполковник обратился к Игошину, - сложились хорошие отношения с охранником Джафаром. Он скоро заменяется. Попроси его достать нам оружие. Один автомат, остальное мы добудем сами.

- Нас здесь пятьдесят человек, - вступил в разговор капитан Будаев, - а остальные пленные? – и капитан мотнул головой в сторону других навесов.

- С ними установлена связь, - пояснил подполковник. – Я лично переговорил со старшими офицерами. Ползал, как ящерица, по лагерю в сумерках. Все готовы поддержать нас. План в целом таков. Имея автомат, захватим Исмаила с его подручными, потом разоружим охранников. За лагерем, в полукилометре отсюда, находятся три домика, в которых размещается охрана лагеря. Нападём на их опорный пункт, там тоже есть оружие. Таким образом, окажемся не с голыми руками...

- Рискованно, - заметил капитан Будаев.

- Вся наша жизнь в Афгане – сплошной риск, - остановил его Малеев. – Иной доли у военнослужащих нет. Хватит нам сидеть тут, терпеть издевательства, унижения и ожидать смерти. И так, и так гибель, так пусть уж лучше по-солдатски, в бою.

- Захватим опорный пункт охраны, и что потом? – нетерпеливо осведомился танкист Хорошев.

- А дальше, по обстоятельствам, - коротко отозвался подполковник. – План есть и на дальнейшее, но пока нужно осуществить то, что тут задумали. Хватит разговоров. Все согласны начать восстание или есть колеблющиеся? Никого не принуждаю, дело добровольное. Кто не согласен, может  остаться в стороне.

- В стороне, не в стороне, - хмуро отозвался танкист, - в случае неудачи никого не оставят в живых. Так что командуйте, товарищ подполковник.

В сумерках, за час до того времени, когда в лагере вспыхнут прожектора, Игошин подошёл к помосту, на котором сидел Джафар. Тот устроился поудобнее, свесил ноги с возвышения и вопросительно уставился на майора.

- Сказать что-то хочешь?

- И да, и нет, - ответил Сергей. – Жаль, что ты заменяешься. Плохо нам без тебя будет.

- Я уже говорил вам об этом, - согласился Джафар. – Но что поделать, не хозяин я сам себе.

- Но тогда помоги нам напоследок, - продолжал Игошин. – Ты же знаешь, зиму нам не пережить. Холод, голод, расстрелы...

- Это так, - посочувствовал охранник. – Лагеря в Пакистане – это лагеря смерти. Или переходи к моджахедам, или умирай.

- Вот и я говорю, - майор подошёл поближе к помосту. – И от тебя, Джафар, зависит: жить нам, или не жить.

- От меня? – удивился Джафар. -  Что я могу, майор?

Игошин счёл, что пора переходить к цели.

- Достань нам оружие. Хотя бы один автомат.

- Й-е, - изумился охранник. – Ты, наверное, шутишь? Меня в ту же минуту расстреляют.

- Об этом никто не узнает, - твёрдо пообещал Игошин. – Мы начнём действовать только после того, как ты заменишься. Никто на тебя не подумает. Да и некогда будет искать виноватого, все будут заняты нашим восстанием.

Джафар покачал головой.

- Погибнете вы все. Что такое двести человек против армии Пакистана?

- Мы не будем вести долгой войны. У нас для этого нет ни сил, ни вооружения. Наша задача – прорваться в Афганистан, и там добраться до своих.

Охранник поразмыслил.

- Может получиться.

Он долго молчал, о чём-то сосредоточенно размышляя.

Игошин не выдержал.

- Мы все тебя просим, Джафар. Пусть ты сейчас с моджахедами, но в душе ты всё равно остался советским человеком. Иначе бы ты не стал нам другом.

- Верно говоришь, - со вздохом отозвался Джафар. – Ладно, майор, я помогу вам.  Этот автомат дать не могу, он числится на мне. У меня есть другой, неучтённый. Я купил его у крестьянина на всякий случай за сто долларов. А он, видишь, пригодился.

Вспыхнули прожектора, заливая территорию лагеря мертвенным, белым светом. Игошин отошёл от помоста, на котором сидел охранник.

Через три дня, также в сумерках, Джафар передал Игошину матерчатую сумку, в которой находился разобранный автомат Калашникова. В следующее своё дежурство принёс три рожка с патронами.

Пленные воспряли духом. Они вырыли под навесом углубление и спрятали в нём автомат на случай, если комендант лагеря затеет обыск. И стали ждать.

Джафар больше не появлялся. Его заменил пуштун Хусайн, худой, с длинной, узкой бородой, вечно хмурый и трусливый. Чуть что, он хватался за автомат и щёлкал предохранителем. Такой мог выстрелить, не задумываясь, и пленные не подходили близко к его помосту.

Фатьма, предупреждённая Джафаром, к лагерю не приближалась. Она стояла вдалеке, на холме, и походила на маленькое, чёрное изваяние. Николай переживал, не находил себе места, бормотал сквозь зубы проклятия всем и всему, а потом Фатьма исчезла.

Пора было действовать. Игошин и переводчик Самад в полутьме быстро подошли к помосту. Игошин наставил на Хусайна автомат, а Самад повелительно крикнул: «Эй, ты! Бросай оружие! Убьём!»

Охранник испуганно вскрикнул, спрыгнул с помоста на другую сторону забора и побежал, петляя из стороны в сторону. Его автомат остался лежать на помосте. Самад забрал его.

- Вот чёрт! – подосадовал майор. – Надо было задержать его.

- Он теперь от страха в горы убежит, - засмеялся Самад. – Чем он может повредить нам?

Ошибался переводчик, и дорого обошлась эта ошибка пленным мятежникам.

Оставалось ждать коменданта лагеря. Исмаил с тремя охранниками появился через два дня. Решили, зная его злобный нрав, не вступать с ним ни в какие переговоры. Десантники Авдеев и Самохин, хорошо владевшие оружием, короткими очередями положили всех четверых.

Трое охранников, оторопевшие от увиденного, не стреляли, что было только на руку восставшим. Забрали оружие у убитых, у Исмаила был ещё пистолет и три гранаты. С автоматами пленные перепрыгнули через забор и, прижимаясь к нему, побежали к помостам с охранниками. Одного, попытавшегося оказать сопротивление, пристрелили, двое других сдались. Их связали и поместили под навесом.

- Сколько человек в вашем опорном пункте? – спросил их подполковник Малеев через переводчика.

- Семеро.

- Что делают?

- Один варит еду, другие отдыхают.

- Звуки выстрелов долетели до них?

Охранник утвердительно кивнул.

- Конечно, услышали, но не испугались. Исмаил часто убивал пленных, могли подумать, что и теперь также.

- Пойдёшь с нами, поможешь, останешься в живых, - сказал подполковник.

Охранник торопливо замотал головой, выражая согласие.

Пятеро солдат переоделись в одежду моджахедов, взяли автоматы и повели перед собой с десяток пленных, направляясь к опорному пункту охраны. Моджахед, согласившийся помочь, шёл впереди группы.

Часовой, ходивший по двору опорного пункта, всмотрелся и, узнав первого моджахеда, крикнул: - Нурулло, куда ты ведёшь это стадо?

- Исмаил приказал убрать во дворе. Открой ворота.

Часовой сдался без сопротивления. Связали и того, который находился у очага, в дальнем углу двора. С остальными охранниками оказалось сложнее. Они заподозрили недоброе и, засев у окон, открыли огонь, убив двоих повстанцев. С этими моджахедами покончили, бросив в окна две гранаты.

Взяли оружие, десять автоматов, много патронов россыпью, двадцать гранат. Не забыли продовольствие и камуфляжную форму. Та, что была на пленных, совсем обветшала.

Не знали, что делать с охранниками, связали их и погнали в лагерь. Разместили под навесом. Майор Игошин взглядом указал на них и вопросительно посмотрел на подполковника.

- Придётся пустить в расход, - решил тот.

- Да как-то... – замялся Игошин.

Малеев зло усмехнулся.

- Мы не в игрушки играем. Они будут мешать нам, жалостливый ты, майор, сразу видно – не пехотинец. Ты думаешь, эти бандиты помиловали бы тебя в такой ситуации.

Десантники Авдеев и Самохин не стали рассуждать.

- Отойдите подальше, - распорядились они и пошли к навесу.

Загрохотали автоматные очереди, и с захваченными охранниками было покончено.

- Что дальше? – спросил Игошин у подполковника.

- А дальше, - сказал Малеев, - вот что.  Перекусим, передохнём, и во второй половине дня двинемся к Бадайберу. Город небольшой, в нём гарнизон из ста солдат. Попробуем взять их, довооружимся, запасёмся продовольствием и формой, и скорым маршем пойдём к афганской границе. Там уж кто кого опередит. Против нас бросят пакистанскую военную часть. С ней нам не тягаться. Наша задача – скорее достичь гор на той стороне и укрыться в ущельях. Если всё получится так, как говорю, мы спасены. Другого выхода у нас нет. В Иран не сунешься, он на стороне моджахедов, до Индии не доберёшься, нужно будет через весь Пакистан шагать. Только Афганистан, и только пробиваться к своим. Нас меньше двухсот человек, это даже не батальон, и почти все безоружные.

Вышли ближе к сумеркам, чтобы в предрассветной мгле достичь Бадайбера. Ускоренный марш не получался, пленных обессилило скудное питание. Шли колонной по трое,  высылать вперёд головную походную заставу, не было нужды. Окрестности хорошо просматривались , вокруг простиралась равнина, с редкими выступами холмов.

Сергей Игошин и Николай Дашкевич шли в одной шеренге.

- Невесёлые места, - сказал Николай, кивком указывая на глинистый такыр, площадку, потрескавшуюся от зноя. – То ли дело у нас в Белоруссии: обилие зелени, пройдёт дождь, всё вокруг блестит изумрудами.

- Да-а, - рассеянно отозвался Игошин. Он привык осматривать землю с высоты полёта, и теперь ему всё было в диковинку: и каменистые площади, и кустики полыни, высохшие, рассыпающиеся в белёсую пыльцу под ногами, и верблюжья колючка, обретшая коричневый цвет. Он вспомнил, что в Пакистане растительность степная и полупустынная, и теперь воочию видел, что это такое. Помнил по карте, что Пакистан омывается на юге Аравийским морем, где-то на востоке протекает река Инд, знакомая по детским книжкам, но где это, ориентироваться было трудно.

- Ребята, побыстрее, - торопил свой отряд подполковник Малеев, но видел и понимал, быстрее того, что идут, у его пехотинцев не получится. Всего лишь пятнадцать человек вооружены автоматами, кое у кого по гранате, да у самого подполковника пистолет, взятый у Исмаила. Вот и всё вооружение у освободившихся пленных. Остальные шли с голыми руками. Захватить гарнизон в Бадайбере можно лишь с расчётом на внезапность. Не дай Бог, что не так, все полягут.

Солнце медленно закатывалось за чернеющие вдали отроги Гималаев. Кое-где поодаль виднелись стада верблюдов, предоставленные сами себе. Дважды попадались небольшие селения, но безлюдные, ни огонька, ни дыма из очагов. То ли брошенные жилища, то ли жители их затаились, увидев шагающих строем людей.

Лёгкий ветерок тянулся по степи, овевая разгорячённые лица, нёс запахи сухой полыни и пыли, лежавшей островками у больших камней.

Темнело, синяя мгла струилась к небу от земли, редкие облака золотились от лучей уже невидимого солнца. Бледными светлячками проступили на зелёной ткани небосвода первые звёзды.

Часа два отдохнули и пошли дальше.

Подполковник Малеев прикинул.

- Скоро Бадайбер.

Небо заметно побелело на востоке, показались очертания домов, вершины пирамидальных тополей, словно пики, устремились ввысь.

Но внезапного нападения на гарнизон не получилось. Простучала пулемётная очередь, трассирующие пули  огненными пунктирами пронеслись над головами шагающих пленных.

- Рассыпаться в цепь, - выкрикнул подполковник Малеев. – Ложись.

Залегли.

- Странно, - поразмыслил подполковник, - такое впечатление, словно нас ждали.

Их, действительно, ждали.

Охранник Хусайн, которому удалось убежать, добрался до Бадайбера. Именно он предупредил командира гарнизона, полковника Фаридуна Ахмадзая, о восстании в лагере пленных.

Полковник довольно усмехнулся. Он был убеждённым врагом Советской страны. Сам человек зажиточный, он слышал, что в СССР отобрали у богатых земли и прочие владения, и это приводило его в ярость. Ведь такая зараза может проникнуть и в Пакистан. Весть о том, что советские войска вошли в Афганистан, и устанавливают там свои порядки, ещё более обозлила пакистанского полковника. Он поклялся любыми средствами бороться с коммунистическим режимом. Сам не принимал участия в боевых действиях, Пакистан официально не воевал с Советской страной, но именно полковник Ахмадзай принимал участие в создании лагерей, где обучали моджахедов, и тех лагерей, в которых содержали пленных советских военнослужащих. И вот теперь эти восставшие кафиры, неверные, идут в Бадайбер. Полковник, узнав о восстании, нисколько не сомневался, что освободившиеся пленные двинутся именно на его город. Иного просто не могло быть. Им нужно вооружиться, захватить продовольствие и воинское снаряжение, и потом с боями прорываться в Афганистан.

И полковник Ахмадзай приготовил  мятежникам достойную встречу. Теперь появилась возможность непосредственно столкнуться с ними и уничтожить всех, уничтожить наглядно, чтобы и в других лагерях пленным неповадно было затевать восстания.

По замыслу полковника Ахмадзая пленных следовало пулемётным огнём и выстрелами из пушек бетеэров оттеснить назад, в лагерь, из которого они выбрались. Стрелять поверх голов, ну, а если, погибнет десяток-другой, не страшно. Главное, загнать их в лагерь, окружить, снова взять в плен, а потом возить по другим лагерям и показательно, на глазах их боевых товарищей, расстреливать. Советские пленные в Пакистане должны уяснить, от кого зависят их жизни, и какая их ожидает участь, если осмелятся поднять головы.

Именно поэтому и усмехнулся довольно полковник Ахмадзай, узнав о приближении отряда к Бадайберу.

Высокий, сутулый, с длинным носом и по-совиному выпуклыми глазами, он стоял на бруствере окопа и в бинокль  рассматривал идущую колонну.

Вот повстанцы залегли.

- Теснить их, не идти на сближение, - приказал  полковник своим солдатам.

Солдаты полукольцом обхватили повстанцев, а прямо на них медленно наезжали два бетеэра, время от времени осыпая очередями из крупнокалиберных пулемётов. И пленным не оставалось ничего другого, как отступать перебежками. Их теснили вглубь степи, туда, откуда пришли, а боковые оцепления не позволяли рассыпаться на группы.

- Как зверей, загоняют нас в ловушку, - проговорил полковник Малеев. – Только зачем? Ведь могут всех положить в считанные минуты.

Но положить их всех пакистанцы не торопились. Пленные отбивались одиночными выстрелами, берегли патроны и по-прежнему отступали. Теперь назад двигались быстрее, чем шли к Бадайберу. К наступлению ночи прошли половину пути до лагеря.

Тьма синим покрывалом окутала окрестности. Пакистанцы запускали осветительные ракеты, которые зависали в воздухе и  освещали равнину призрачным светом так, что различался каждый камешек. Полукольцо солдат сжалось настолько, что рассыпаться по сторонам не было возможности. Огненные струи пулемётных очередей пролетали над головами, но потерь было мало. В степи осталось лежать не больше двадцати человек.

К рассвету добрались до оставленного лагеря. Пленные заскочили внутрь и рассредоточились так, чтобы с каждой стороны было по несколько автоматов. Те, у кого были гранаты, расположились около стрелков. А безоружным оставалось ждать, когда убьют кого-то из автоматчиков, чтобы заменить их.

Пакистанцы окружили лагерь. Редкая цепь солдат была с той стороны, за которой в полукилометре начинался глубокий сай, сухое русло некогда протекавшей тут реки. Туда вряд ли кто побежит.

Бой разгорался. Один из  пакистанских офицеров время от времени кричал что-то в рупор.

- Чего он хочет? – спросил Малеев у переводчика Самада.

- Предлагает сдаться, гарантирует жизнь.

- Как же, сейчас, - отозвался подполковник. – Знаем мы эти гарантии.

Повстанцы стреляли одиночными патронами, но били точно. Подразделение полковника Ахмадзая потеряло уже около тридцати человек. Было ясно, что пленные продержатся долго, несмотря на плотный пулемётный огонь и выстрелы  из пушек бронированных машин. Снаряды ложились на площади лагеря, взлетали клубы пыли и крошево камней, но каковы были потери пленных, полковник Ахмадзай не мог даже предположить.

Повстанцы понимали, что срок их жизней измерялся немногими часами. Солнце поднялось уже высоко, томила жажда. По лагерю растекалось зловоние от тел убитых охранников. Пыль, поднятая разрывами снарядов, не давала дышать, но о сдаче никто не помышлял. Это было мужество отчаяния, то самое, когда смерть воспринималась, как избавление, и не пугала.

Майор Игошин и бортмеханик Дашкевич находились рядом. Глинобитный забор неплохо прикрывал от пуль пакистанцев. Пули впивались в его толщу, и из ямок струились жёлтые струйки, вроде, как кровь из ран.

Майор стрелял, тщательно прицеливаясь, и каждый раз негромко вскрикивал «Есть!» Но вот сзади разорвался очередной снаряд, завизжали осколки, разлетаясь в стороны, и на спине Игошина растеклось кровавое пятно. Он медленно сполз по стене и уткнулся в неё лицом.

Николай схватил автомат и стал  отстреливаться. Его охватило исступление, сходное с тем, которое побуждает закрывать грудью дзот, или бросаться с гранатой под гусеницы вражеского танка.

Полковник Ахмадзай осознал, что его замысел захватить пленных живыми  не удался. Они отчаянно отбивались, и каждый из убитых уносил с собой, по меньшей мере, троих пакистанских солдат.

По приказу полковника бетеэр проломил ворота лагеря и въехал внутрь. Теперь можно было прицельно расстреливать оставшихся советских пленных. Но и бетеэр просуществовал недолго. Гранаты, взорвавшиеся под его днищем, вывели машину из строя.

Автомат в руках Николая Дашкевича клацнул затвором и замолк. Кончились патроны. Николай в отчаянии осмотрелся, его товарищи отстреливались, но в живых осталось не больше десятка. Тела убитых устилали территорию лагеря.

Николай кинулся к замершему поодаль подполковнику Малееву. Пулемётная пуля угодила тому в голову и снесла половину черепа. Рядом лежал пистолет, захваченный у коменданта лагеря Исмаила.

Дашкевич схватил пистолет. Он хотел броситься на пакистанцев, вбегавших в проломленные ворота, застрелить одного-двух, и пусть его  тогда изрешетят из автоматов. Но тут же мелькнула другая мысль. Фатьма! Она скрашивала ему тягостные дни заключения в лагере, она, словно солнечный лучик, пронизывала тьму тягостного плена. Пусть смерть, но он должен попытаться в последний раз увидеть её. Ведь она тут, неподалеку...

Пыль и гарь от разрывов заволокла лагерное пространство жёлто-сизым туманом и скрадывала видимость. Николай бросился к забору, тому самому у которого он встречался с Фатьмой, и с которого охранник Джафар снял несколько блоков. Дашкевич перелез через забор и бросился бежать в ту сторону, где, как он знал, было разрушенное селение, в развалинах которого ютилась его любимая женщина.

Он бежал, навстречу ему выскочили двое солдат, он выстрелил в них, но промахнулся. Те шарахнулись в стороны, а он продолжал бежать зигзагами, чтобы  затруднить им прицеливание. В него стреляли, пули визжали над головой, взбивали рядом фонтанчики пыли, и он удивлялся тому, что оставался цел.

Вот и сай, бортмеханик спрыгнул вниз, упал, вскочил на ноги и осмотрелся. Сухие склоны сая были отвесными, взобраться на них не было возможности. Далеко в стороне виднелся пологий склон, но уже слышались крики преследователей, и Николай понял, что до тропы на склоне он не успеет добежать. В отчаянии он огляделся и увидел в стене за собой узкую щель, должно быть когда-то промытую водой. С трудом протиснулся в неё и продирался всё глубже, надеясь только на чудо. Щель круто уходила вправо, и Николай затаился за выступом.

Пакистанские солдаты, преследовавшие бортмеханика, тоже спрыгнули в сай. Беглеца не было видно.

- Куда же он делся? – удивился солдат, оглядывая русло сая.

Заметил промоину.

- Вот он где.

Но внутрь расщелины пакистанцы лезть не решились.

- Пусть там и остаётся, - решил второй солдат. Выдернул кольцо и бросил гранату внутрь промоины. Грохнул взрыв, обрушились стены узкой щели, и образовался завал.

- Готов, - решили солдаты. – Доложим  полковнику, что убит последний советский пленный.

Николай Дашкевич, действительно, был советским пленным, до последнего остававшимся в живых. Остальные грудами лежали у стен лагеря. Почти все автоматы были без патронов, но даже тогда пленные не желали сдаваться. Они отбивались прикладами, и их расстреливали в упор, не в силах сломить их сопротивление.

Подразделение полковника Фаридуна Ахмадзая потеряло свыше пятидесяти солдат. Он стоял у ворот и рассматривал картину недавней битвы.

- Это какие-то дьяволы! – злобно пробормотал полковник, имея в виду погибших советских пленных, и подумал, хорошо, что он не принимал участия в советско-афганской войне, лежал бы теперь вот так же убитым, где-нибудь под Кандагаром. – Если остались раненые, добейте их, - приказал он солдатам.

.

Всякая история имеет своё продолжение. Получило его и неудавшееся восстание советских военнослужащих в лагере близ города Бадайбер.

В Душанбе приехал пакистанский журналист Наваз Хамид. Он работал корреспондентом в одной из центральных газет своей страны, и прибыл в Таджикистан, чтобы подготовить материалы о перспективах взаимных отношений Таджикистана и Пакистана.

Наваз Хамид был типичным журналистом, общительным, хорошим собеседником, легко устанавливал контакты с нужными ему людьми. Невысокий, полный, смуглолицый, с густыми усами, он походил на подвижную капельку ртути.

На встрече с таджикскими журналистами разговор зашёл о минувшей советско-афганской войне. Кто-то посетовал, что описаны все её перипетии, и нынешним мастерам пера уже нечему уделить внимание.

- Не скажите, - отрицательно покачал головой пакистанец. – Что вы знаете, например, о восстаниях советских пленных в пакистанских лагерях?

Поразмыслили и признали, что известно крайне мало, знали только то, что такие восстания были.

- Тогда я вам расскажу об одном из них, - предложил Наваз Хамид. – Почему именно об этом? Да потому, что с ним связана  удивительная романтическая история.

Пакистанец по-русски говорил неплохо. Он окончил журналистский факультет МГУ, и потому его рассказ был образным и обстоятельным. Он изложил историю восстания советских военнопленных в Бадайбере и обвёл взглядом слушателей.

- Ну, и как?

Все молчали, потрясённые услышанным, а потом посыпались вопросы.

- Откуда известны подробности  восстания?

- Я расспросил солдат, участвовавших в его подавлении. Беседовал с полковником Фаридуном Ахмадзаем, отдавшим должное мужеству советских военнослужащих.

- А подробности лагерного быта откуда взяты? А история любви белоруса Дашкевича и пенджабки Фатьмы?

- Обо всём этом рассказал бывший охранник лагеря Джафар, симпатизировавший пленным.

- Разве он остался жив?

- Остался. После лагеря он месяц воевал в Афганистане, получил сквозное ранение в грудь и лечился в военном пакистанском госпитале. Ныне живёт в Бадайбере, женат, имеет пятерых детей, трудится поваром в узбекской харчевне.

- Вот это да! – подивились мы. – Жаль только, что любовь Николая Дашкевича и Фатьмы не получила продолжения.

- А вот тут вы ошибаетесь, - лукаво улыбнулся пакистанский журналист. – Имеет, да ещё и какое! История эта заинтересовала меня, и я провёл своё журналистское расследование.

- И каков результат? – последовал вопрос.

- Сейчас скажу. Тут есть о чём рассказать и о чём подумать, - Наваз Хамид провёл рукой по густым усам, как бы разглаживая их.

Изложим его повествование от третьего лица, чтобы исключить излишние эмоции и уделить больше внимание фактической стороне той давней истории.

Итак, журналист узнал, что за бортмехаником была погоня, он спрыгнул в сай и укрылся в узкой, щелеобразной промоине. Туда бросили гранату, и стены промоины обвалились, лишив беглеца возможности выбраться из западни. Но сами преследователи говорили, что пленного они в промоине не видели. Не значит ли это, что она была глубокой и извилистой?

Наваз Хамид отправился к месту происшествия. Промоина, действительно, была обрушена, но, что интересно, рядом с ней, метрах в трёх, виднелось округлое отверстие, которое вело вглубь  стены. Журналист забрался в него. Узкий ход изгибался и выводил к завалу. Стало ясно, что Николай Дашкевич от взрыва гранаты не пострадал, он укрылся за выступом стены. Скорее всего, его оглушило. Когда пришёл в себя, то понял, что выход завален. Тогда он стал бить ногами в стену, в стороне от завала, и пробил её. Толщина стены в том месте не превышала четверти.

Николай Дашкевич выглянул из пролома. Темнело, выстрелы не были слышны, из этого он сделал вывод, что с восставшими военнопленными покончено. Он остался единственным, кто уцелел из них.

Стояла звенящая тишина, белёсые точки звёзд холодно помаргивали на глади тёмно-синего неба.

Пошатываясь от контузии, он побрёл к пологому скату и выбрался из глубокого сая, дальше, в полукилометре от него, находились развалины селения, того самого, в котором находилась Фатьма. И Николай направился туда. В полумраке он видел мерцавший огонёк костра, и эти слабые отсветы пламени были для него путеводной звездой, сулившей спасение.

Как произошла встреча вертолётчика с дорогой ему пенджабкой, Наваз Хамид не стал придумывать.  Его занимало другое. Главное, что эта встреча состоялась. А вот что произошло потом? Он добрался до развалин и тщательно обыскал их. Под слоем глиняного крошева и пыли он обнаружил советскую военную форму, какую обычно носили лётчики. Картина прояснилась. Фатьма достала поношенную одежду пакистанского крестьянина, и Николай Дашкевич облачился в неё. Какое-то время Фатьма укрывала его в развалинах, об этом свидетельствовали груда золы в очаге, пустые консервные банки, луковая шелуха и картофельные очистки. Многовато для одной. Она ходила на заработки в окрестные селения и добывала пропитание теперь уже для двоих.

А потом они ушли. Но куда? Попытка пробраться в Афганистан, а потом дойти до какой-нибудь советской воинской части была не только рискованной, а, более того, невозможной. Значит, оставалось идти туда, где странствующая пара бедняков не привлекала бы к себе внимания.

- Есть такая истина, - Наваз Хамид снова разгладил свои  густые усы. – Где можно вернее всего спрятать лист дерева? Конечно же, в лесу, среди таких же листьев.

Фатьма была пенджабкой. Её соплеменников в Пакистане миллионы, немало их и в соседней Индии. Пенджабцев отличают преданность своему народу и всегдашняя готовность оказать содействие землякам. Больше всего их в отрогах Гималаев, там полно небольших селений. Пенджабцы испокон веков занимаются скотоводством, земледелием. Есть среди них торговцы и ремесленники.

Значит, скорее всего, Фатьма и Николай Дашкевич отправились в районы, населённые пенджабцами.

Наваз Хамид предположил, что вряд ли они шли через большие города. Скорее всего, огинали их, находя приют в хижинах бедняков. Журналист побывал в селениях близ города Кветты, и в одном из них узнал, что были у них пенджабцы, муж с женой. Переночевали и пошли дальше. Почему запомнились? Муж был светловолосый, правда, такие не редкость в Пакистане, но он к тому же был глухонемым и объяснялся с женой жестами.

- Это было наилучшее прикрытие для советского парня, не знающего местных языков, - добавил Наваз Хамид. – Только я думаю, он недолго оставался глухонемым. Находясь в чужой среде, быстро осваиваешь её языки. Фатьма учила его своему пенджаби, а он её простым словам своей речи. Так что они скоро достигли взаимопонимания и в разговорах.

Куда они пошли дальше, и что стало с ними потом, журналист не стал выяснять. Во-первых, и так было ясно, а, во-вторых, не стоило привлекать внимание к светловолосому пенджабцу, он мог оказаться беглым советским военнопленным.

- Думаю, они добрались до пенджабских селений, - продолжал Наваз Хамид свой рассказ, - и устроились там неплохо. Фатьма была работящей женщиной, а Николай Дашкевич прекрасным механиком, способным и старую мельницу починить, и моторы машин отладить, а такие умельцы повсюду нужны.

Не уверен, что фамилии вертолётчиков Игошина и Дашкевича верные, - пакистанец обвёл нас взглядом. – Охранник Джафар знал их по именам, а фамилии припомнил искажённо, я приблизительно воспроизвёл их.

Такие восстания происходили во многих лагерях Пакистана, и все они заканчивались безрезультатно. Никого из мятежников не оставляли в живых. Плен и унижения были для советских солдат и офицеров страшнее смерти, и они даже ценой жизней старались обрести свободу.

Восстание в лагере близ Бадайбера привлекло внимание пакистанского журналиста именно романтической историей любви белорусского парня Николая Дашкевича и пенджабки Фатьмы. Она была словно перекличкой с повестью Льва Толстого «Кавказский пленник». Следовало бы назвать её «Пакистанский пленник».

- Сам я не мог написать об этой истории ни очерка, ни рассказа, - заключил Наваз Хамид, - по вполне понятной причине. Может, кто из вас сделает это?

И я написал повесть о мужестве и стойкости советских солдат и офицеров, и о любви, которая прорастает даже там, где, казалось бы, невозможны никакие человеческие чувства.