Станция по имени Евгений Гребёнка (продолжение)

Юрий ПОГОДА,

историк, писатель,

член Полтавского

Дворянского Собрания

Станция по имени Евгений Гребёнка

(продолжение)

ЧЕТВЁРТЫЙ РАЗЪЕЗД

Полустанки: Его знала вся читающая Россия; «Рассказы пирятинца», составлявшие конкуренцию гоголевским «Вечерам на хуторе близ Диканьки» и «Миргороду»; «Ластовка» Гребёнки, первая в истории антология малороссийской литературы; Евгений Гребёнка – «крестный отец» Тараса Шевченко в литературе; Как поссорились Евгений Павлович с Тарасом Григорьевичем, и что из того вышло.

***

Спустя десятилетие после приезда в Санкт-Петербург Евгений Гребёнка уже имел вполне узнаваемое имя не только в литературном бомонде столицы – его знала уже вся читающая Россия. В это время он активно печатается в «Сыне отечества» (журнале словесности, истории и политики) Н. И. Греча, «Современнике» (журнале П. А. Вяземского, затем П. А. Плетнёва), «Библиотеке для чтения» А. Ф. Смирдина и О. И. Сенковского - первом многотиражном журнале в Империи, «Литературных Прибавлениях к «Русскому Инвалиду» А. А. Краевского, «Северной пчеле» Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча, «Отечественных записках» А. А. Краевского, «Пантеоне» Ф. А. Кони, «Литературной газете» («двойнике» прекратившей выпуск 30 июня 1831 года пушкинской «ЛГ», воспрянувшей благодаря усилиям сначала А.А. Краевского, затем Ф. А. Кони, а далее Н. А. Полевого; - но и Е.П. Гребёнки, как автора увлекательнейших произведений, тоже).

Отдельные публикации Евгений Павлович сделал в это время и в альманахах вроде «Утренней зари на 1840 год», «Утренней зари на 1841 год», «Утренней зари на 1842 год» и т.п., печатался в «Журнале для чтения воспитанникам военно-учебных заведений» (был и такой, и программа его весьма примечательна: на первом месте - изящная словесность, затем - история, потом – науки, в том числе и военные, художества, и в заключение – «смесь», что даёт определённое представление о предпочтениях педагогов в воспитании будущих офицеров), «Записках для хозяев» (годовом приложении к «Литературной газете»), и т.д.

Уже вышли в печати его персональные сборники «Малороссийские приказки Е. Гребёнки» (и разошлись с успехом, и вскоре были переизданы), а также «Рассказы пирятинца», весьма схожие по духу с гоголевскими «Вечерами на хуторе близ Диканьки» и «Миргородом».

Но Е.П. Гребёнка испытывает желание быть полезным и для других, желающих пробиться к читающей публике, авторов, по тем или другим причинам (как денежного свойства - не имеющих средств на издание своих книг, так и ввиду «недотягивания» их произведений для публикации в солидных изданиях) не могущим напечататься, но, тем не менее, нуждающихся в поощрении публикацией. Так рождается гребёнковский альманах «Ластовка», который увидел свет в 1841 году (в СПб., в типографии Императорской Российской Академии). Язык издания был малороссийский. Сам Евгений Павлович написал к нему предисловие, дал свои произведения «Дядько на дзвониці», «Хлопці» и «Українська мелодія», а также составил послесловие («До зобачення»). Альманах представлял собой первую в истории антологию малороссийской литературы. Это был первый вообще специализированный на представлении малороссийской художественной литературы альманах. И, естественно, самый первый альманах такого рода, вышедший из печати в столице Империи. (Иллюстрация 1 – обложка сборника «Ластовка»)

В имени этого альманаха – «весь Гребёнка»: душевный, отзывчивый, бесконечно добрый. Название «Ластовка» истолковывают как «ласточка», а это, видимо, была любимая птица Евгения Павловича. В своей повести «Кулик» – щемящем рассказ о любви Петрушки, дворового человека помещика Медведева, и дворовой девушки Маши, принадлежавшей помещику Чубинскому, писатель вкладывает в уста своей героини, первой признавшейся в своей любви избраннику, такие слова: «…- Не бойся меня, что я быстра. Сова тиха, да птиц душит, а ласточка целый день летает да щебечет, только хвалит Бога, зла никому не делает…». Много лет спустя одно из старейших украинских изданий детской и юношеской литературы «Молодь» сделало эту птицу, как это именуется теперь, брендом: «Перша ластівка» («Первая ласточка») – было начертано на обложке каждой из книг этой серии, и рядом – силуэт признанной провозвестницы весны.

Но и это ещё не всё: по В.И. Далю, большому другу Е.П. Гребёнки, слово «ластовка» - многозначное; это ещё и пёстрый платочек, и цветная вставка на рубахе («русская рубаха без цветных ластовок не живёт»), и нежное обращение; в этом смысле «ластовка» означает «голубушка» (на Псковщине, во Твери и в иных местах).

Среди прочих практически безвестных авторов гребёнковская «Ластовка» приветила и Тараса Шевченко («В «Ластовке», впервые после «Кобзаря», были опубликованы и новые произведения Т. Г. Шевченка», - вскользь сообщает справочное издание).

Вся же правда состоит в том, что издание и самого «Кобзаря» Шевченко – дело рук Е.П. Гребёнки. Именно к нему, к Евгению Павловичу, первому прибежал сообщить о своём открытии – встрече в Летнем саду с талантливым крепостным рисовальщиком из Малороссии - зауряд-художник Иван Сошенко: личность, к слову говоря, из разряда ярких посредственностей (он «помимо Четьи-Минеи ничего другого в жизни вообще не читал», - так характеризует его современник. По его словам, Сошенко на литературных вечерах у Гребёнки сидел в углу и помалкивал в тряпочку, «пока умные говорили»). (Иллюстрация 2 – портрет художника Ивана Сошенко)

Отнюдь не таков был, по своим манерам, Тарас Шевченко, для которого «салон» Евгения Павловича стал чуть ли не первым благородным собранием, куда он был допущен. «Больше всего удивились Гребинка и Мокрицкий (Аполлон Николаевич, художник, ученик Брюллова и Венецианова, родом из Пирятина, - прим. автора), когда к Тарасу с распростертыми объятиями бросился Нестор Кукольник. Ошарашенным землякам он пояснил, что «хорошо знает Тараса ещё по Вильно, да и кровь у него не хуже, чем у них» (выделено нами; здесь явный намёк на то, что Шевченко был незаконнорожденным сыном помещика В. В. Энгельгардта - что, впрочем, особым секретом в то время не являлось - прим. автора). (Иллюстрация 3 – портрет В.В. Энгельгардта)

С этого времени Тарас все редкие свободные вечера стал проводить на литературных вечерах у Гребинки или у Кукольников. Он абсолютно не стеснялся общества столбовых дворян, не считая себя ниже их», - пишет один из современных исследователей творчества Е.П. Гребёнки Владимир Сиротенко (Вербицкий). При этом образованность и воспитанность будущего «Великого Кобзаря», как говорится, оставляли желать лучшего, что чудесно демонстрирует связка «Сошенко-Шевченко»; «Яке їхало, таке й здибало» («Какое ехало, такое и встретило») - говорит по данному поводу малороссийская поговорка.

Увы, все вместе взятые воспитатели и «образователи» Тараса Шевченко не научили его главному для человека в жизни искусству – быть благодарным. Василий Васильевич Энгельгардт, племянник князя Потёмкина, действительный тайный советник, сенатор и предполагаемый отец Тараса де-факто предоставил ему вольную: всё своё детство тот только тем и занимался, что искал «железные столбы, которые подпирают Землю», путешествовал от одного дьячка к другому (а одного из этих первых свои учителей высек розгами, воспользовавшись его беспомощным состоянием – подумайте, сошло бы подобное с рук обычному крепостному?).

Павел Васильевич Энгельгардт, признанный отцом своим наследником, вывез его, Тараса, в Санкт-Петербург и обучил художественному ремеслу. Родственница Павла, Софья Владимировна Энгельгардт - писательница, сестра Екатерины Новосильцевой (урождённой графини Орловой, - старшей дочери младшего из пяти знаменитых братьев) научила его «одеваться как аристократ». И кое-каким «манерам». Которые, впрочем, быстро слетели с него - как плохо положенная позолота. (Иллюстрация 4 – портрет П.В. Энгельгардта)

Общеизвестно, как Тарас Шевченко относился к Энгельгардтам «вообще». Сколь благодарным он оказался к императорской семье, затеявшей выкуп его из крепостничества, и внесшей значительную денежную лепту в «лотерею», где разыгрывался портрет В.А. Жуковского «кисти К.П. Брюллова» (существует версия, что капризный гений быстро охладел к написанию «парсуны» Василия Андреевича, и работу оканчивал или сам Шевченко, или другие ученики мастера, слухи о чём не замедлили просочиться в высший свет, что резко понизило цену произведения). Чуть ли не половину лотерейных билетов пришлось купить самим устроителям розыгрыша, отчего и портрет Жуковского достался им.

Столь же признательным оказался Шевченко и по отношению к своему «крёстному отцу» в литературе – Е.П. Гребёнке. Честь «первооткрытия» Тараса, как поэта, принадлежит будто бы Петру Ивановичу Мартосу, помещику Лохвицкого уезда Полтавской губернии, отставному штаб-ротмистру, учившемуся в своё время во всё той же Нежинской гимназии высших наук - где и Н. Гоголь, Е. Гребенка, Н. Кукольник, А. Мокрицкий и другие, и потому не чуждого литературе. Шевченко взялся писать его портрет, но к моменту окончания работы над ним Мартос проигрался подчистую, и ему просто нечем было заплатить художнику. Зная ситуацию, Нестор Кукольник предложил в счёт долга напечатать книжку тарасовых стихов у издателя Фишера, в свою очередь сильно задолжавшегося Мартосу. Тарас не без сомнений (поскольку чрезвычайно низко оценивал на то время своё стихоблудие), согласился.

Корректором, редактором и составителем сборника стал Евгений Гребёнка. Он же отнёс подборку этих произведений своему доброму знакомому П. А. Корсакову, писателю и переводчику, служившему цензором. Вполне доверяя Евгению Павловичу, Пётр Александрович 18 апреля 1840 года «завизировал» книжку без каких-либо изъятий. Параллельно типография, не дожидаясь билета на выпуск книжки в свет, печатала её: известно, что Мартос ещё за пять дней до получения цензорской «визы», отдал экземпляр «Кобзаря» земляку, историку Н. А. Маркевичу. Да и других, вероятно, поспешил одарить новинкой…

Справедливости ради стоит отметить, что некие позывы к признательности у тогда ещё молодого Тараса Шевченко всё же имелись: он посвятил в этом, своём самом первом сборнике, Евгению Гребёнке одно из стихотворений – «Перебендя» (что, по «Словнику української мови» Б. Гринченко означает «балагур; капризник, привередник»). Это такие были у Тараса Григорьевича, говоря по-современному, приколы: скажем, свою поэму «Катерина» он посвятил Василию Андреевичу Жуковскому, чей портрет и чьё личное участие сыграло столь решающую роль в его судьбе. Та поэма начинается, как известно, словами: «Кохайтеся, чорнобриві,/ Та не з москалями,/ Бо москалі — чужі люде,/ Роблять лихо з вами… Подношение сие было сделано, напомним, воспитателю наследника Престола, Великого Князя Александра Николаевича, великому русскому поэту (т.е. «москалю из москалей»), автору гимна «Молитва русских» («Боже, Царя храни!..). Что тут от ёрничества, что от невежества – рассудите сами.

Однако, ближе к теме: уже в следующем, 1844 года, переиздании «Кобзаря» (т.н. «Чигиринский Кобзарь») посвящение Е.П. Гребёнке со стиха «слетело», а подпись на портрете была тщательно замарана. И он, этот рисунок, на целых 70 лет, вплоть до 1914 года, когда его атрибутировал литературовед (впоследствии профессор и академик) Василий Григорьевич Щурат, везде фигурировал как «портрет неизвестного». (Иллюстрация 5 – портрет Е.П. Гребёнки работы Тараса Шевченко)

Кстати говоря, подобными «неизвестными» по сей день полна галерея работ Шевченко; чем-то каждый из портретируемых не угодил, видимо, капризному художнику.

«Кобзарь» вышел в свет, как уже говорилось, в конце апреля1840 года. Одна из первых «презентаций» его состоялась 24 числа этого месяца на вечере у Н. А. Маркевича. Присутствовавший там Нестор Кукольник, придумавший как поощрить начинающего пииту, первым, поди, и узрел в этой книге нездоровое начало. Он «напал на Мартоса, критиковал Шевченка. Уверял, что направление его «Кобзаря» вредное и опасное. Мартос впадал в отчаяние», - записал в своём дневнике Маркевич (ИРЛИ АН СССР, Отдел рукописей, ф. 488, № 39, л. 41 обор.).

Впрочем, на тот раз обошлось. Мартос сразу же бросился в типографию, и кое-что удалось исправить сразу же: большая часть тиража «Кобзаря» 1840 года вышла в свет уже с купюрами в поэме «Тарасова ніч» и в послании «До Основ’яненка». Но слова Кукольника оказались пророческими: спустя полтора десятка лет, во время следствия по делу о Кирилло-Мефодиевском братстве («Обществе мочемордия», по словам Шевченко) III отделение выразило недовольство Корсаковым, разрешившим издание «Кобзаря» 1840 года. Ему намеревались объявить выговор, но выяснилось, что к тому времени Пётр Александрович уже умер. (Иллюстрация 6 – портрет Н. В. Кукольника)

Как же поссорились Евгений Павлович с Тарасом Григорьевичем, и когда именно? Их отношения продолжалось с 1836-го, когда кто-то из художников – то ли Аполлон Мокрицкий (есть и такая версия), то ли Иван Сошенко – познакомили их, и вплоть до совместной поездки в Малороссию в 1843-ем: то есть достаточно долгих целых семь лет! Вот в этом-то, на самом деле, и лежит настоящая загадка: как могли столь продолжительное время сохраняться добрые отношения между образованным и воспитанным (и учившим других) Гребёнкой, и не имевшим никакого системного образования, нахватавшимся «всякого разного» Шевченко - при этом агрессивно навязывавшем свои «знания» другим людям. Здесь просматривается, на наш взгляд, ещё одна отличительная черта Евгения Павловича – чрезвычайная терпимость к чужим взглядам, произраставшая из его природной доброты. (Иллюстрация 7 – портрет А.Н. Мокрицкого)

Они действительно были не то, что разные – а диаметрально противоположные друг другу натуры. Шевченко дерзал судить о предметах, его уму практически недоступных. К примеру, император Николай І, фактически устроивший ему выкуп, для него – «медведь, вылезший из берлоги», сцена приёма во Дверце – «генеральное мордобитие», а предшественники на Престоле – «Це той первий, що розпинав/ Нашу Україну,/ А вторая доконала вдову сиротину». Петру I, царю-реформатору, здесь же (поэма «Сон»), адресованы эпитеты «О царю поганий,/ Царю проклятий, лукавий,/ Аспиде неситий!». Досталось и самому Богу: «Вседержитель... А може, ще/ Й Він не добачає»…

У Гребёнки кардинально иной взгляд как на Российских венценосцев вообще: «Под скипетром помазанников Божьих / Живет народ счастливо, безмятежно», так и на императора Николая Павловича в частности: усмирение ним Польского восстания 1831 года нашло отражение в баснях «Злий кінь» («Злой конь»), «Сонце та Хмари» («Солнце и Тучи»), «Сонце та Вітер» («Солнце и Ветер») - аллюзии ещё более очевидны.

Гребёнку восхищает написанный в Москве, и скоро сделавшийся модным в Санкт-Петербурге романс на слова Н. Г. Цыганова «Красный сарафан», музику к которому создал композитор А. Е. Варламов. Неким отражением данного факта стало то, что «на придворних праздниках дамы иначе не являються, как в русских сарафанах и кокошниках», - что воспринимается ним, Гребёнкой, как благое желание восстановить народность. Кроме этого, пишет Гребёнка, царь «часто является в казакине, а наследник и не носит иного платья. Государь выезжает четвёркою лошадей и на запятках наши два малороссийские камер-казака. Государь часто говорит, шутит с ними на малороссийском языке. Он даже в безделках велик».

Фразу эту: «Он даже в безделках велик» - надо понимать. Ведь в предыдущем царствовании, при Александре I, увлечение французским языком дошло до того, что помещик с дворней, случалось, общался через переводчика, ибо не то, что малороссийского наречия, но и русского языка толком не знал. Сюда же относится и непомерное пристрастие ко всему «европейскому» - от платья и аксессуаров до нигилистических, т.е. отрицающих (от лат. nihil - «ничего») вглядов на общепринятые ценности, идеалы, моральные нормы, культуру, все формы общественной и государственной жизни, каковых нахваталось офицерство Русской армии во время Заграничных походов 1813-1814 годов. Император Николай I искоренял эту заразу, грозившую самому существованию Государства Российского, за что и снискал проименование рыцаря православия.

Вот это как раз и имеет в виду Евгений Павлович. (Иллюстрация 8 – портрет императора Николая I Павловича).

Весьма различны были взгляды Шевченко и Гребёнки на малороссийскую историю в целом, и ключевые фигуры её – в отдельности. Известно, сколь много грязи излил Тарас Григорьевич, в частности, на гетмана Богдана Хмельницкого. К примеру: «Якби-то ти, Богдане п’яний…,/…в смердячій/ Жидівській хаті б похмеливсь/ Або б в калюжі утопивсь,/ В багні свинячім» («Если б ты, Богдан пьяный ..., / ... в вонючей / Жидовской хате похмелился бы/ Или в луже утонул, / В свиной грязи»).

Свого рода ответом Гребёнки пасквилянту стала его поэма «Богдан. Сцены из жизни малороссийского гетмана Зиновия Хмельницкого», отрывок из которой был впервые опубликован в «Современнике» в 1840 году; полностью она вышла в «Библиотеке для чтения» в 1843-м, и сразу же была перепечатана в «Журнале для чтения воспитанникам военно-учебных заведений».

Возможно, а сейчас очень даже возможно, что кому-то придутся по нраву именно слова Шевченко. Но мне, автору, признаюсь, гораздо более по душе поэма Гребёнки. Написана она в высоком романтическом стиле, в ней действуют русалки, лесные духи, замогильне тени былых казацких предводителей – Павлюка, Остряницы, Наливайка. Своебразным апофеозом описываемой в ней народной войны под предводительством Хмельницкого служит песня бандуриста:

Был у орла два сына.

Вырос старший сын;

Младший рано на чужбину

Залетел один.

Но лета не укрепили

Мощного крыла!

Он устал - окружили

Вороны орла.

И, летая, жадным криком

Смерть сулят ему:

Знать, орлу на поле диком

Сгибнуть одному!

Крылья есть, да мало силы;

Смутен он сидит;

Смотрит вверх - о, Боже милый!

Старший брат летит...

Робко вороны сокрылись

С криком в темный лес.

Оба брата очутилась

В синеве небес...

Братьи обнялись родные -

И сильны опять,

Как великая Россия

Да Украйна-мать!

Быть может, вдохновлённый именно этими строками, другой поэт – наш современник Евгений Евтушенко - написал:

Когда вражда народов — вроде рынка,

где рвутся и продаться, и продать,

как вы нужны сейчас, Євген Гребінка,

чтоб двуязычно отповедь им дать. /…/

Как страсти измельчали и обрюзгли!

Мы всё кабацкой пошлостью срамим,

но зараз вас, Гребінка, по-французски

Спивает гарный хлопец-армянин.

И песня бесшабашно и могуче

тоскует над вселенной всё звончей

о возвращеньи чёрных, страстных, жгучих,

Куда-то вдруг изчезнувших очей...

***

…Окончательный разрыв отношений у Гребёнки с Шевченко произошёл во время их достопамятной совместной поездки в Малороссию в 1843 году. Узнав, что Евгений полюбил Машеньку Ростенберг, Тарас начал безапелляционно требовать, чтобы он порвал с ней отношения на том лишь основании, что она состояла в отдалённом родстве с Энгельгардтами. Это было уже не расхождение во взглядах, не различие в тех или иных предпочтениях – это был явный моветон, даже по современным меркам – бесцеремонное вторжение на сугубо «личную территорию»…

Местью Шевченко стало снятие посвящения Гребёнке к стихотворению «Перебендя», и обезличивание написанного с него акварельного портрета – вполне в духе Тараса Григорьевича, который, даже поссорившись с очередной пассией, всегда требовал возвращения своих подарков.

Евгений Павлович в качестве ответной любезности ввёл в полотно своего романа «Доктор», написанного именно в это время и изданного в следующем, 1844 году, в «Отечественных записках», поистине замечательный пассаж: «…другие уверяют, что покойницу свело в гроб имя Тарас, что, будучи девушкой, в пылу любви, она не заметила этого варварского имени; ей нравился ее идеал с блестящими эполетами, с гордой поступью, с красивыми усиками; но когда она стала дамою, когда первый чад любви прошёл, когда пригляделась к идеалу, тогда имя Тарас выросло перед её глазами мрачным пугалом. – «Боже мой! – часто, говорят, повторяла она, - какие есть прекрасные имена: Юлий, Альфред, Станислав, Аполлон…, а у меня муж Тарас!... Никак его нежно не переделаешь! Таря, Таринька, Таруша!.. Какая гадость» И жена Тараса Ивановича не шутя плакала…». (Иллюстрация 9: Тарас Шевченко. Художник Ярослав Пстрак) «Отомстил», как видим, Евгений Павлович своему неблагодарному визави достаточно тонко, по-писательски изящно: с виду не подкопаешься, всё можно списать, как и в случае с Мариной Новицкой, на «сочинительство» - и только на сопоставлении дат, событий и обстоятельств истина способна «всплыть».

(Продолжение следует)

ЧЕТВЁРТЫЙ РАЗЪЕЗД

.

Полустанки: Его знала вся читающая Россия; «Рассказы пирятинца», составлявшие конкуренцию гоголевским «Вечерам на хуторе близ Диканьки» и «Миргороду»; «Ластовка» Гребёнки, первая в истории антология малороссийской литературы; Евгений Гребёнка – «крестный отец» Тараса Шевченко в литературе; Как поссорились Евгений Павлович с Тарасом Григорьевичем, и что из того вышло.

.

***

.

Спустя десятилетие после приезда в Санкт-Петербург Евгений Гребёнка уже имел вполне узнаваемое имя не только в литературном бомонде столицы – его знала уже вся читающая Россия. В это время он активно печатается в «Сыне отечества» (журнале словесности, истории и политики) Н. И. Греча, «Современнике» (журнале П. А. Вяземского, затем П. А. Плетнёва), «Библиотеке для чтения» А. Ф. Смирдина и О. И. Сенковского - первом многотиражном журнале в Империи, «Литературных Прибавлениях к «Русскому Инвалиду» А. А. Краевского, «Северной пчеле» Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча, «Отечественных записках» А. А. Краевского, «Пантеоне» Ф. А. Кони, «Литературной газете» («двойнике» прекратившей выпуск 30 июня 1831 года пушкинской «ЛГ», воспрянувшей благодаря усилиям сначала А.А. Краевского, затем Ф. А. Кони, а далее Н. А. Полевого; - но и Е.П. Гребёнки, как автора увлекательнейших произведений, тоже).

Отдельные публикации Евгений Павлович сделал в это время и в альманахах вроде «Утренней зари на 1840 год», «Утренней зари на 1841 год», «Утренней зари на 1842 год» и т.п., печатался в «Журнале для чтения воспитанникам военно-учебных заведений» (был и такой, и программа его весьма примечательна: на первом месте - изящная словесность, затем - история, потом – науки, в том числе и военные, художества, и в заключение – «смесь», что даёт определённое представление о предпочтениях педагогов в воспитании будущих офицеров), «Записках для хозяев» (годовом приложении к «Литературной газете»), и т.д.

Уже вышли в печати его персональные сборники «Малороссийские приказки Е. Гребёнки» (и разошлись с успехом, и вскоре были переизданы), а также «Рассказы пирятинца», весьма схожие по духу с гоголевскими «Вечерами на хуторе близ Диканьки» и «Миргородом».

.

Но Е.П. Гребёнка испытывает желание быть полезным и для других, желающих пробиться к читающей публике, авторов, по тем или другим причинам (как денежного свойства - не имеющих средств на издание своих книг, так и ввиду «недотягивания» их произведений для публикации в солидных изданиях) не могущим напечататься, но, тем не менее, нуждающихся в поощрении публикацией. Так рождается гребёнковский альманах «Ластовка», который увидел свет в 1841 году (в СПб., в типографии Императорской Российской Академии). Язык издания был малороссийский. Сам Евгений Павлович написал к нему предисловие, дал свои произведения «Дядько на дзвониці», «Хлопці» и «Українська мелодія», а также составил послесловие («До зобачення»). Альманах представлял собой первую в истории антологию малороссийской литературы. Это был первый вообще специализированный на представлении малороссийской художественной литературы альманах. И, естественно, самый первый альманах такого рода, вышедший из печати в столице Империи.

В имени этого альманаха – «весь Гребёнка»: душевный, отзывчивый, бесконечно добрый. Название «Ластовка» истолковывают как «ласточка», а это, видимо, была любимая птица Евгения Павловича. В своей повести «Кулик» – щемящем рассказ о любви Петрушки, дворового человека помещика Медведева, и дворовой девушки Маши, принадлежавшей помещику Чубинскому, писатель вкладывает в уста своей героини, первой признавшейся в своей любви избраннику, такие слова: «…- Не бойся меня, что я быстра. Сова тиха, да птиц душит, а ласточка целый день летает да щебечет, только хвалит Бога, зла никому не делает…». Много лет спустя одно из старейших украинских изданий детской и юношеской литературы «Молодь» сделало эту птицу, как это именуется теперь, брендом: «Перша ластівка» («Первая ласточка») – было начертано на обложке каждой из книг этой серии, и рядом – силуэт признанной провозвестницы весны.

Но и это ещё не всё: по В.И. Далю, большому другу Е.П. Гребёнки, слово «ластовка» - многозначное; это ещё и пёстрый платочек, и цветная вставка на рубахе («русская рубаха без цветных ластовок не живёт»), и нежное обращение; в этом смысле «ластовка» означает «голубушка» (на Псковщине, во Твери и в иных местах).

.

Среди прочих практически безвестных авторов гребёнковская «Ластовка» приветила и Тараса Шевченко («В «Ластовке», впервые после «Кобзаря», были опубликованы и новые произведения Т. Г. Шевченка», - вскользь сообщает справочное издание).

Вся же правда состоит в том, что издание и самого «Кобзаря» Шевченко – дело рук Е.П. Гребёнки. Именно к нему, к Евгению Павловичу, первому прибежал сообщить о своём открытии – встрече в Летнем саду с талантливым крепостным рисовальщиком из Малороссии - зауряд-художник Иван Сошенко: личность, к слову говоря, из разряда ярких посредственностей (он «помимо Четьи-Минеи ничего другого в жизни вообще не читал», - так характеризует его современник. По его словам, Сошенко на литературных вечерах у Гребёнки сидел в углу и помалкивал в тряпочку, «пока умные говорили»).

Отнюдь не таков был, по своим манерам, Тарас Шевченко, для которого «салон» Евгения Павловича стал чуть ли не первым благородным собранием, куда он был допущен. «Больше всего удивились Гребинка и Мокрицкий (Аполлон Николаевич, художник, ученик Брюллова и Венецианова, родом из Пирятина, - прим. автора), когда к Тарасу с распростертыми объятиями бросился Нестор Кукольник. Ошарашенным землякам он пояснил, что «хорошо знает Тараса ещё по Вильно, да и кровь у него не хуже, чем у них» (выделено нами; здесь явный намёк на то, что Шевченко был незаконнорожденным сыном помещика В. В. Энгельгардта - что, впрочем, особым секретом в то время не являлось - прим. автора).

С этого времени Тарас все редкие свободные вечера стал проводить на литературных вечерах у Гребинки или у Кукольников. Он абсолютно не стеснялся общества столбовых дворян, не считая себя ниже их», - пишет один из современных исследователей творчества Е.П. Гребёнки Владимир Сиротенко (Вербицкий). При этом образованность и воспитанность будущего «Великого Кобзаря», как говорится, оставляли желать лучшего, что чудесно демонстрирует связка «Сошенко-Шевченко»; «Яке їхало, таке й здибало» («Какое ехало, такое и встретило») - говорит по данному поводу малороссийская поговорка.

.

Увы, все вместе взятые воспитатели и «образователи» Тараса Шевченко не научили его главному для человека в жизни искусству – быть благодарным. Василий Васильевич Энгельгардт, племянник князя Потёмкина, действительный тайный советник, сенатор и предполагаемый отец Тараса де-факто предоставил ему вольную: всё своё детство тот только тем и занимался, что искал «железные столбы, которые подпирают Землю», путешествовал от одного дьячка к другому (а одного из этих первых свои учителей высек розгами, воспользовавшись его беспомощным состоянием – подумайте, сошло бы подобное с рук обычному крепостному?).

.

Павел Васильевич Энгельгардт, признанный отцом своим наследником, вывез его, Тараса, в Санкт-Петербург и обучил художественному ремеслу. Родственница Павла, Софья Владимировна Энгельгардт - писательница, сестра Екатерины Новосильцевой (урождённой графини Орловой, - старшей дочери младшего из пяти знаменитых братьев) научила его «одеваться как аристократ». И кое-каким «манерам». Которые, впрочем, быстро слетели с него - как плохо положенная позолота.

Общеизвестно, как Тарас Шевченко относился к Энгельгардтам «вообще». Сколь благодарным он оказался к императорской семье, затеявшей выкуп его из крепостничества, и внесшей значительную денежную лепту в «лотерею», где разыгрывался портрет В.А. Жуковского «кисти К.П. Брюллова» (существует версия, что капризный гений быстро охладел к написанию «парсуны» Василия Андреевича, и работу оканчивал или сам Шевченко, или другие ученики мастера, слухи о чём не замедлили просочиться в высший свет, что резко понизило цену произведения). Чуть ли не половину лотерейных билетов пришлось купить самим устроителям розыгрыша, отчего и портрет Жуковского достался им.

.

Столь же признательным оказался Шевченко и по отношению к своему «крёстному отцу» в литературе – Е.П. Гребёнке. Честь «первооткрытия» Тараса, как поэта, принадлежит будто бы Петру Ивановичу Мартосу, помещику Лохвицкого уезда Полтавской губернии, отставному штаб-ротмистру, учившемуся в своё время во всё той же Нежинской гимназии высших наук - где и Н. Гоголь, Е. Гребенка, Н. Кукольник, А. Мокрицкий и другие, и потому не чуждого литературе. Шевченко взялся писать его портрет, но к моменту окончания работы над ним Мартос проигрался подчистую, и ему просто нечем было заплатить художнику. Зная ситуацию, Нестор Кукольник предложил в счёт долга напечатать книжку тарасовых стихов у издателя Фишера, в свою очередь сильно задолжавшегося Мартосу. Тарас не без сомнений (поскольку чрезвычайно низко оценивал на то время своё стихоблудие), согласился.

.

Корректором, редактором и составителем сборника стал Евгений Гребёнка. Он же отнёс подборку этих произведений своему доброму знакомому П. А. Корсакову, писателю и переводчику, служившему цензором. Вполне доверяя Евгению Павловичу, Пётр Александрович 18 апреля 1840 года «завизировал» книжку без каких-либо изъятий. Параллельно типография, не дожидаясь билета на выпуск книжки в свет, печатала её: известно, что Мартос ещё за пять дней до получения цензорской «визы», отдал экземпляр «Кобзаря» земляку, историку Н. А. Маркевичу. Да и других, вероятно, поспешил одарить новинкой…

Справедливости ради стоит отметить, что некие позывы к признательности у тогда ещё молодого Тараса Шевченко всё же имелись: он посвятил в этом, своём самом первом сборнике, Евгению Гребёнке одно из стихотворений – «Перебендя» (что, по «Словнику української мови» Б. Гринченко означает «балагур; капризник, привередник»). Это такие были у Тараса Григорьевича, говоря по-современному, приколы: скажем, свою поэму «Катерина» он посвятил Василию Андреевичу Жуковскому, чей портрет и чьё личное участие сыграло столь решающую роль в его судьбе. Та поэма начинается, как известно, словами: «Кохайтеся, чорнобриві,/ Та не з москалями,/ Бо москалі — чужі люде,/ Роблять лихо з вами… Подношение сие было сделано, напомним, воспитателю наследника Престола, Великого Князя Александра Николаевича, великому русскому поэту (т.е. «москалю из москалей»), автору гимна «Молитва русских» («Боже, Царя храни!..). Что тут от ёрничества, что от невежества – рассудите сами.

.

Однако, ближе к теме: уже в следующем, 1844 года, переиздании «Кобзаря» (т.н. «Чигиринский Кобзарь») посвящение Е.П. Гребёнке со стиха «слетело», а подпись на портрете была тщательно замарана. И он, этот рисунок, на целых 70 лет, вплоть до 1914 года, когда его атрибутировал литературовед (впоследствии профессор и академик) Василий Григорьевич Щурат, везде фигурировал как «портрет неизвестного».

.

Кстати говоря, подобными «неизвестными» по сей день полна галерея работ Шевченко; чем-то каждый из портретируемых не угодил, видимо, капризному художнику.

.

«Кобзарь» вышел в свет, как уже говорилось, в конце апреля1840 года. Одна из первых «презентаций» его состоялась 24 числа этого месяца на вечере у Н. А. Маркевича. Присутствовавший там Нестор Кукольник, придумавший как поощрить начинающего пииту, первым, поди, и узрел в этой книге нездоровое начало. Он «напал на Мартоса, критиковал Шевченка. Уверял, что направление его «Кобзаря» вредное и опасное. Мартос впадал в отчаяние», - записал в своём дневнике Маркевич (ИРЛИ АН СССР, Отдел рукописей, ф. 488, № 39, л. 41 обор.).

Впрочем, на тот раз обошлось. Мартос сразу же бросился в типографию, и кое-что удалось исправить сразу же: большая часть тиража «Кобзаря» 1840 года вышла в свет уже с купюрами в поэме «Тарасова ніч» и в послании «До Основ’яненка». Но слова Кукольника оказались пророческими: спустя полтора десятка лет, во время следствия по делу о Кирилло-Мефодиевском братстве («Обществе мочемордия», по словам Шевченко) III отделение выразило недовольство Корсаковым, разрешившим издание «Кобзаря» 1840 года. Ему намеревались объявить выговор, но выяснилось, что к тому времени Пётр Александрович уже умер.

Как же поссорились Евгений Павлович с Тарасом Григорьевичем, и когда именно? Их отношения продолжалось с 1836-го, когда кто-то из художников – то ли Аполлон Мокрицкий (есть и такая версия), то ли Иван Сошенко – познакомили их, и вплоть до совместной поездки в Малороссию в 1843-ем: то есть достаточно долгих целых семь лет! Вот в этом-то, на самом деле, и лежит настоящая загадка: как могли столь продолжительное время сохраняться добрые отношения между образованным и воспитанным (и учившим других) Гребёнкой, и не имевшим никакого системного образования, нахватавшимся «всякого разного» Шевченко - при этом агрессивно навязывавшем свои «знания» другим людям. Здесь просматривается, на наш взгляд, ещё одна отличительная черта Евгения Павловича – чрезвычайная терпимость к чужим взглядам, произраставшая из его природной доброты.

Они действительно были не то, что разные – а диаметрально противоположные друг другу натуры. Шевченко дерзал судить о предметах, его уму практически недоступных. К примеру, император Николай І, фактически устроивший ему выкуп, для него – «медведь, вылезший из берлоги», сцена приёма во Дверце – «генеральное мордобитие», а предшественники на Престоле – «Це той первий, що розпинав/ Нашу Україну,/ А вторая доконала вдову сиротину». Петру I, царю-реформатору, здесь же (поэма «Сон»), адресованы эпитеты «О царю поганий,/ Царю проклятий, лукавий,/ Аспиде неситий!». Досталось и самому Богу: «Вседержитель... А може, ще/ Й Він не добачає»…

У Гребёнки кардинально иной взгляд как на Российских венценосцев вообще: «Под скипетром помазанников Божьих / Живет народ счастливо, безмятежно», так и на императора Николая Павловича в частности: усмирение ним Польского восстания 1831 года нашло отражение в баснях «Злий кінь» («Злой конь»), «Сонце та Хмари» («Солнце и Тучи»), «Сонце та Вітер» («Солнце и Ветер») - аллюзии ещё более очевидны.

Гребёнку восхищает написанный в Москве, и скоро сделавшийся модным в Санкт-Петербурге романс на слова Н. Г. Цыганова «Красный сарафан», музику к которому создал композитор А. Е. Варламов. Неким отражением данного факта стало то, что «на придворних праздниках дамы иначе не являються, как в русских сарафанах и кокошниках», - что воспринимается ним, Гребёнкой, как благое желание восстановить народность. Кроме этого, пишет Гребёнка, царь «часто является в казакине, а наследник и не носит иного платья. Государь выезжает четвёркою лошадей и на запятках наши два малороссийские камер-казака. Государь часто говорит, шутит с ними на малороссийском языке. Он даже в безделках велик».

.

Фразу эту: «Он даже в безделках велик» - надо понимать. Ведь в предыдущем царствовании, при Александре I, увлечение французским языком дошло до того, что помещик с дворней, случалось, общался через переводчика, ибо не то, что малороссийского наречия, но и русского языка толком не знал. Сюда же относится и непомерное пристрастие ко всему «европейскому» - от платья и аксессуаров до нигилистических, т.е. отрицающих (от лат. nihil - «ничего») вглядов на общепринятые ценности, идеалы, моральные нормы, культуру, все формы общественной и государственной жизни, каковых нахваталось офицерство Русской армии во время Заграничных походов 1813-1814 годов. Император Николай I искоренял эту заразу, грозившую самому существованию Государства Российского, за что и снискал проименование рыцаря православия.

Вот это как раз и имеет в виду Евгений Павлович.

.

Весьма различны были взгляды Шевченко и Гребёнки на малороссийскую историю в целом, и ключевые фигуры её – в отдельности. Известно, сколь много грязи излил Тарас Григорьевич, в частности, на гетмана Богдана Хмельницкого. К примеру: «Якби-то ти, Богдане п’яний…,/…в смердячій/ Жидівській хаті б похмеливсь/ Або б в калюжі утопивсь,/ В багні свинячім» («Если б ты, Богдан пьяный ..., / ... в вонючей / Жидовской хате похмелился бы/ Или в луже утонул, / В свиной грязи»).

Свого рода ответом Гребёнки пасквилянту стала его поэма «Богдан. Сцены из жизни малороссийского гетмана Зиновия Хмельницкого», отрывок из которой был впервые опубликован в «Современнике» в 1840 году; полностью она вышла в «Библиотеке для чтения» в 1843-м, и сразу же была перепечатана в «Журнале для чтения воспитанникам военно-учебных заведений».

Возможно, а сейчас очень даже возможно, что кому-то придутся по нраву именно слова Шевченко. Но мне, автору, признаюсь, гораздо более по душе поэма Гребёнки. Написана она в высоком романтическом стиле, в ней действуют русалки, лесные духи, замогильне тени былых казацких предводителей – Павлюка, Остряницы, Наливайка. Своебразным апофеозом описываемой в ней народной войны под предводительством Хмельницкого служит песня бандуриста:

.

.

.

Быть может, вдохновлённый именно этими строками, другой поэт – наш современник Евгений Евтушенко - написал:

.

***

.

…Окончательный разрыв отношений у Гребёнки с Шевченко произошёл во время их достопамятной совместной поездки в Малороссию в 1843 году. Узнав, что Евгений полюбил Машеньку Ростенберг, Тарас начал безапелляционно требовать, чтобы он порвал с ней отношения на том лишь основании, что она состояла в отдалённом родстве с Энгельгардтами. Это было уже не расхождение во взглядах, не различие в тех или иных предпочтениях – это был явный моветон, даже по современным меркам – бесцеремонное вторжение на сугубо «личную территорию»…

Местью Шевченко стало снятие посвящения Гребёнке к стихотворению «Перебендя», и обезличивание написанного с него акварельного портрета – вполне в духе Тараса Григорьевича, который, даже поссорившись с очередной пассией, всегда требовал возвращения своих подарков.

.

Евгений Павлович в качестве ответной любезности ввёл в полотно своего романа «Доктор», написанного именно в это время и изданного в следующем, 1844 году, в «Отечественных записках», поистине замечательный пассаж: «…другие уверяют, что покойницу свело в гроб имя Тарас, что, будучи девушкой, в пылу любви, она не заметила этого варварского имени; ей нравился ее идеал с блестящими эполетами, с гордой поступью, с красивыми усиками; но когда она стала дамою, когда первый чад любви прошёл, когда пригляделась к идеалу, тогда имя Тарас выросло перед её глазами мрачным пугалом. – «Боже мой! – часто, говорят, повторяла она, - какие есть прекрасные имена: Юлий, Альфред, Станислав, Аполлон…, а у меня муж Тарас!... Никак его нежно не переделаешь! Таря, Таринька, Таруша!.. Какая гадость» И жена Тараса Ивановича не шутя плакала…».

«Отомстил», как видим, Евгений Павлович своему неблагодарному визави достаточно тонко, по-писательски изящно: с виду не подкопаешься, всё можно списать, как и в случае с Мариной Новицкой, на «сочинительство» - и только на сопоставлении дат, событий и обстоятельств истина способна «всплыть».

.

(Продолжение следует)