19 марта 2016 80
Помнится, один мой шибко либеральный коллега, родом  с енисейского Севера, в споре о прошлом  зауральских земель, с вызовом отрезал, что мирную, богатую Сибирь железом и кровью покорили когда-то русские казаки-завоеватели во главе с Ермаком. А потому, мол, мы, потомки их, ныне живущие на этих пространствах, тоже не более чем оккупанты – со всеми вытекающими из этого «статуса» выводами…
Да, представьте себе, волны модных  суверенизаций и сепаратизмов докатывались  и до жителей нашей сибирской глубинки, даже до её, так называемых, коренных малочисленных народов. И по сию пору нет-нет да услышишь от их представителей подобные суждения о «потомках Ермака». Зачастую они продиктованы обыкновенным невежеством. И потому стоит почаще напоминать исторические факты, начиная с личности главного «покорителя» сибирских аборигенов.
Кстати, мне уже доводилось писать где-то, но ещё раз напомню по случаю, что Ермак –  вовсе не прозвище, как принято думать, а краткое обиходное имя,  производное от –  Ермолай,  весьма распространенное на старой Руси. Прозвище же у Ермака Темофеевича, «завоевателя» Сибирского ханства, было другое – Токмак. И слово это означало увесистый пест или деревянную колотушку, то есть в данном случае намекало на энергичный, упорный, по-хорошему «пробивной» характер казачьего вожака. (Отсюда и, возможно, название одного из наших знаменитых столбов). Только человек с таким характером мог возглавить поход, имея под рукой не более пятисот (по некоторым сведениям даже – трёхсот) казаков. И поход этот был не агрессивным вторжением в пределы «мирных инородцев», но актом возмездия тем  осколкам Золотой орды, которые и после падения 250-летнего  монголо-татарского ига продолжали, вплоть до времён Ермака, беспокоить южные границы Русского государства.
Славный атаман, вождь казаков, как известно, погиб в результате вероломства ханских приспешников.  Получив рану в неравном бою, утонул в Иртыше с обнажённым мечом в руках. Есть свидетельства, что в ту грозную ночь с ним было менее сотни казаков.
Так что о «завоевании» Сибири Ермаком с этой сотней казаков всерьёз говорить не приходится.  И, по-моему, куда более правы те исследователи, которые считают, что Ермак-Токмак только продемонстрировал возросшую силу Русского государства и указал путь на восток. А по-настоящему «завоевали» Сибирь русские землепашцы. Усердный крестьянин с сохой и лошадкой – вот истинный «покоритель» сибирских пространств.
Это было естественное и бескровное «завоевание», вполне органичное установление «господства» более высокой культуры хозяйствования  – земледелия –  над местным кочевым скотоводством, охотой и собирательством. Притом землепашество не придавило их, не вытеснило, а лишь существенно дополнило, дав местным жителям самое надёжное и калорийное питание – хлеб и продукты домашнего животноводства. Именно благодаря этому выжили многие сибирские народы, между прочим. Я уж не говорю о духовной и бытовой культуре, принесённой русскими землепашцами, о том, что именно они впоследствии дали толчок промышленному освоению сибирских природных богатств и зарождению технической цивилизации.
Так что русские «оккупанты» – вполне законные жители Сибири и такой же коренной народ, как всякий другой, живущий здесь веками и в поте лица добывающий свой хлеб.
ЖЕЛЕЗНЫЙ РУССКИЙ ПУТЬ
В последние годы  трезвомыслящие аналитики всё чаще возлагают надежды на мобилизационную экономику, единственно спасительную для нашей страны в нынешних условиях, на традиционные национальные формы организации труда и производства, не однажды выручавшие нас в ходе отечественной истории. Не только советской. Мне, например, представляется показательным  опыт поистине «прорывного» сооружения нашей  Великой Сибирской железной дороги на рубеже Х1Х-ХХ веков, весьма поучительный на все времена.
Когда в не столь давние дни довольно широко отмечалось 100-летие Транссиба (а группа  писателей-патриотов даже совершила своеобразный «агитпробег» сквозь страну по исторической «чугунке»), я среди публикаций о славном юбилее  невольно выделил обстоятельную статью Валентина Распутина в благословенном «Гудке».  Его слово всегда звучало по-особому весомо, значительно, и предмет разговора зачастую обретал знаковый, метафорический смысл. В данном случае сама железнодорожная магистраль на Восток в его размышлениях становилась метафорой «русского проекта», российского пути. Транссиб ведь действительно нечто большее, чем просто длинная железная дорога. И мы, потомственные сибиряки, это ощущали и ощущаем всеми фибрами души, как говорится. Не только судьба нашей «разбуженной» земли, но и судьбы  каждого из нас так или иначе связаны с этим великим сибирским путём, доставшимся в наследство.
Правда, лично мои предки-старообрядцы по отцовской линии когда-то пришли в Сибирь пешим ходом, иные даже в «железах», но мать ребенком в начале прошлого века родители-переселенцы привезли из-под Нижнего Новгорода уже по «чугунке». Позднее по ней же  она ездила в город Ачинск к отцу, который проходил там боевые ученья перед отправкой на фронт. На обратном пути мать накупила ярких деревянных ложек для наших детских яслей. Одной из тех ложек я тоже черпал колхозную кашу, благодаря чему выжил вместе с другими ребятишками в пору военного «голодомора».
Наверное, не случайно я с детства мечтал увидеть железную дорогу. Эту мечту непросто было осуществить. Ближайшая станция Абакан находилась от нашего подтаёжного каратузского села Таскино в сотне вёрст. Но мне помог случай: 14-летним огольцом я напросился в грузчики к дяде Васе Шелехову, шоферу фронтовой еще закалки, который вез зерно на абаканский элеватор. Мощь паровозов и стальные пути потрясли меня. В ожидании обратного «груза» – солдат, мобилизованных к нам на уборку, я лежал на мешковине в кузове «уралзиса» и под тугие паровозные гудки представлял с удивлением, как рельсы бегут, соединяясь в Ачинске с Транссибом, до самой Москвы, а там  и – до Ленинграда, Киева и «далее везде».
Через несколько лет я этими путями проехал уже не мысленно, а наяву.
Сперва через Ачинск на восток – в Красноярск, в пединститут. А потом и
на запад – в столицу нашей Родины и «далее везде». Можно сказать, Транссиб меня «вывел в люди».
Но не меньшим потрясением, чем первое свидание с ним, стало для меня, студента-историка, «открытие», что основные 7 тысяч вёрст его были
проложены  всего за 7 лет, притом – 70-ю русскими артелями. Эти три «великолепные семёрки» запали в мою душу навсегда. Как и слово «артель»,
уже знакомое мне по нашему колхозу, тогда – сельхозартели имени Кирова. Позже я узнал о мощном кооперативном движении в России накануне революции. И мне стали понятны искания замечательными экономистами Чаяновым, Кондратьевым путей для Советской России именно на «рельсах» кооперации, то есть русской артельности. Жаль, их учения были отринуты. Но все ж неслучайно, видимо, затем грянула коллективизация (артелизация) сельского хозяйства, проведенная, правда, отчасти «через колено»…
Однако при всех издержках этого опыта мне и поныне представляется, что магистральный русский путь  все-таки не в рыночном индивидуализме, не в атомизации  «гражданского общества», а именно в артельности, соборности, искони присущих русскому характеру, по нынешнему – менталитету. Какие потенциальные силы и возможности кроются в них, блестяще показала когда-то артельная стройка Транссиба. В том числе и нашей Красноярской железной дороги. Поистине – «стройка века», притом не только своего.
Мы весь свой век, по сути, прожили под знаком артельности. Да и теперь, когда правящие нами радикалы-рыночники всячески стараются приглушить её проявления, даже в таких мягких формах как народное предприятие или закрытое акционерное общество, она подаёт свой властный голос.  Положим, в моём родном селе Таскино Красноярского края, где в лихие 90-е крепкий колхоз был порушен и разогнан, ныне сами жители снова организовали свой сельхозкооператив, по существу сельхозартель, и зажили куда увереннее (не зря ж в народе шутят, что «гуртом даже батьку бить легче»). А, к примеру, в соседней Иркутской области успешно действует народное предприятие – мощный Усольский свинокомплекс, блестящий пример эффективности коллективной собственности и артельной организации труда. Именно за такими образцами видится мне настоящий «прорыв» в нашем развитии.
Но пока «сверху» всё слышится: рынок, бизнес, наёмный труд, ссудный процент да «священная» частная собственность… Уши бы заткнул!
ФЛОТ НАШ ОТ АХИЛЛА. «НЕ ХИЛО»!
Кстати, о наших национальных приоритетах в области великих и малых научных, технических и прочих открытий и изобретений, которые мы по  своей доброте, а то и просто по безалаберности,  к сожалению, частенько уступаем разным западным и заокеанским выскочкам…
Не столь давно, на рубеже веков, нашему русскому флоту исполнилось 300 лет. По крайней мере, так принято считать. И многие ещё не забыли, что Военно-морские силы вместе, как говорится, с широкой общественностью довольно торжественно отметили эту замечательную дату в жизни России. Да и в нынешнем июле, в День Военно-морского флота, она не однажды звучала из уст первых лиц государства. Казалось бы, осталось порадоваться: наконец-то, очнувшись от беспамятства, начали мы осознавать собственную историю, вспомнили вот круглую дату образования  отечественного флота. Но вспомнить-то вспомнили, да, похоже, упустили в ней один… ноль.
И это не моё досужее мнение. Скажем, авторитетнейший историк- византолог академик Василий Григорьевич Васильевский  ещё в конце позапрошлого века не без оснований доказывал, что герой Троянской войны Ахиллес «был скиф и даже тавроскиф, то есть русский». Ахиллес (в переводе – предводитель тысячи)  пришёл со своими воинами из Керчи ( от слова «корч» – кузница) в Трою на парусно-гребных судах. Это было в XII веке до нашей эры. Значит, русскому флоту не 300, а  все 3000 лет! Как минимум.
Допустим, это гипотеза, научное предположение. Но зато доподлинно известно, что сильнейший флот имела в свои времена  Киевская Русь, державшая в страхе византийцев, и что Новгородская республика обладала не только боевыми кораблями, но и судами для купеческих походов с товарами, по-нынешнему – торговым флотом.  При том боевые корабли оснащались двумя таранами, носовым и кормовым, что было новым и необычным в тогдашнем мире. Знали новгородцы и корабельные огнемёты – знаменитый «греческий огонь».
Нет, недаром флотоводцы всех стран тогда считали за честь иметь в своих судовых командах мужественных, выносливых и искусных русских моряков. Ведь именно русичи, а не англичане, как иногда утверждается, первыми использовали «придонных воинов» – прообраз нынешней морской пехоты. Древние авторы рассказывают, как эти смельчаки, завидев приближение вражеских судов, погружались в воду с камышовыми трубками во рту, и едва только корабли проплывали над ними, выскакивали за кормой, нападали на суда, повреждали и опрокидывали их, рубили и брали в плен ошеломлённых врагов. Русичи-мореходы мастерски владели приёмами абордажного и рукопашного боя.
А вспомните тот удивительный маневр, запечатлённый летописцами, который применили наши предки во время одного из походов на Царьград. Они подошли к византийскому берегу при сильном ветре и, хитроумно воспользовавшись им, поставили свои суда на катки, чтобы направить их по суше под тугими парусами прямо на вражеские позиции. Изумлённые греки, впервые увидев корабли, «плывущие» по земле, в панике бежали и вскоре запросили мира.
Островные жители – англичане, исконные мореплаватели, которым надменность и чопорность приписывается как национальная черта,  тем не менее признавали первенство и превосходство за русскими корабелами и моряками. Английский историк Джек писал, что «тысячу лет назад именно русские были наиболее передовыми моряками своего времени».
Так откуда же взялись эти смехотворные, но в то же время и унизительные для нашего национального достоинства «300 лет отечественному флоту»? И что за этим: чья-то невольная ошибка или злонамеренное желание ущемить русскую честь? Многие знатоки нашей военной старины, в частности, историк и публицист Владимир Оппоков, указывают на ярого западника и русофоба Феофана Прокоповича, известного церковного деятеля и писателя начала XVIII века, который когда-то составил вводную часть морского Устава, утверждённого Петром 1. И значит, с определённой натяжкой мы можем говорить лишь о 300-летии петровского флота. Отечественному же флоту нашему, по меньшей мере, 1000-1500 лет, а то и все три тысячи. А что? Вполне, если даже нашему енисейскому – под четыреста…
И я вполне доверяю мнению академика-византолога насчёт «русского Ахиллеса», когда-то даже написал стихотворение с одноимённым заглавием:
РУССКИЙ АХИЛЛЕС                      …
Не верю я в троянского коня.
Но если всё же пала крепость Троя,
То есть одно сужденье у меня:
Исход решили русские герои.
Пускай их только тысяча была,
Русоволосых витязей из Керчи,
Но Трою эта тысяча взяла,
Своё «ура» крутым словцом приперчив.
Я вижу, как сражаются они,
Сойдясь с троянским войском в рукопашной,
Те дети кузнецов и хлебопашцев,
Мечи держать умевших искони.
Я верю, что был русским Ахиллес
(Хоть не сказал Гомер об этом прямо),
Коль в драку он на Гектора полез,
На сына самого царя Приама!
ШАШЛЫК ОТ КНЯЗЯ СВЯТОСЛАВА
Напомню, что знаменитый французский писатель Александр Дюма когда-то, а именно  в 1858 году, совершил путешествие по России. И, в частности, побывал на Кавказе. Свои  впечатления от посещения этого экзотического края он позднее описал со свойственной его перу живостью. Не обошёл вниманием и местную кухню. Притом для подобных себе гурманов из числа соотечественников даже обстоятельно изложил  рецепт приготовления кавказского блюда, которое ему особенно понравилось. Ныне его узнают с первых слов в любом уголке России, включая нашу Сибирь.
«Берут баранину, лучше всего филейную часть, – писал дотошный классик, вникнувший в суть секрета, – режут на ровные кусочки величиной с орех, кладут на 15 минут в маринад, состоящий из уксуса, лука, перца и соли. В это время следует подготовить миску древесного угля, на котором вы зажарите мясо… Выньте мясо из маринада и насадите на железный или деревянный стержень вперемежку с кольцами лука. Мясо нужно обжарить
со всех сторон, постоянно переворачивая вертел. Если хотите, чтобы ваш шашлык был совсем острым, оставьте мясо в маринаде на всю ночь…
Если под рукой нет вертела, можно использовать шомпол. Кстати сказать, я постоянно пользуюсь шомполом моего карабина с этой целью, и эта унизительная функция не нанесла пока моему оружию никакого ущерба».
Известно, что великий писатель Дюма-отец был и великим фантазёром. Притом не только в своих исторических романах. Скажем, ставшее у нас крылатым  выражение «развесистая клюква», приписываемое Александру Дюма, было употреблено им в одном из малоизвестных воспоминаний о России. Там он, как утверждается даже в ряде словарей, якобы обронил примерно такую фразу: «Мы сидели в тени, под  развесистой клюквой…». И тем навеки одарил нас прекрасным ироническим афоризмом. Ну, а попутно вызвал и к себе подобное отношение, то есть  как к автору, мягко говоря, склонному к фантазиям.
Однако в «подаче» блюда кавказских горцев писатель оказался  отменно последовательным  и точным реалистом. Точным настолько, что рецепт шашлыка, описанный им, мало чем отличается от тех, что предлагают в солидных поваренных книгах и нынешние профессиональные кулинары. Вот, к примеру, один их них.
«Взять 500 граммов нежной баранины, соль и перец, лук, нарезанный кольцами, 2 дольки чеснока, растительное масло; 200 граммов помидоров, 200 – шпика, зелень петрушки… Баранину нарезать кусочками длиной примерно 2 и толщиной 1 сантиметр, слегка отбить и положить ненадолго
в маринад, приготовленный из растительного масла, лука, перца, соли и измельчённого чеснока. Насадить на вертел, чередуя ломтики мяса, лука, помидоров, шпика. Жарить над древесным углем или просто на сковородке
в растительном масле или маргарине. На гарнир можно подать рис или зелёный лук, посыпать зеленью петрушки».
Согласитесь: почти один к одному. Ну, разве что насчёт карабинного шомпола, будто бы употребляемого им вместо шампура, автор немного подзагнул по привычке. Да и то, если поспрашивать у наших охотников, наверняка найдутся  чудаки, которые и без подсказки французского классика  при случае нанизывали мясные кольца на шомпола, даже не выдавая это за особенности национальной охоты. А в остальном – всё близкое, понятное,
и всякий из наших любителей шашлыка, которых ныне, как уже выше замечено,  развелось в Сибири не меньше, чем на Кавказе, может спокойно говорить, что он готовит это популярное блюдо по рецепту «самого Дюма».
Кстати сказать, слухи о пристрастии кавказцев к шашлыку сильно преувеличены. Они подают его обычно гостям, в основном – русским, а сами питаются почти исключительно растительной и молочной пищей, со всеми производными последней  – от простокваши до брынзы и сыров.  Что в сочетании со здоровым горным воздухом, говорят, и является главным секретам их легендарного долгожительства.
Но у дымных, пряно пахнущих мангалов по городам и весям российским привычно колдуют с шампурами-вертелами  кавказские гости. Такова давняя традиция. А, между тем, не стоило бы нам, русакам, уж совсем отдавать «шашлычный  приоритет» кавказцам, при всём уважении к их предприимчивости. Хотя бы потому, что, например, ещё  в Несторовской  летописи  тысячелетней давности  было отмечено:  «В лето 6472 (в 964-м году – А.Щ.) князь Святослав ходя  воз  по собе не возяше, ни котела, ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли, зверину ли, или говядину, на углях испек ядяше…»
Правда, летописец умолчал о вертеле, и «яство» Святослава Старого нам скорее напоминает не шашлык, а модное ныне барбекю, но всё же…
Впоследствии  наши донские казаки нередко нанизывали мясо на шашку, как на вертел, откуда, утверждают знатоки старины, и пошло само название блюда – «шашлык». Впрочем, и в переводе с тюркского оно означает всё тот же «вертел».
ФУНТОВАЯ ДУБЛЁНКА
Бытует расхожее мнение, что хорошие дублёнки делают только где-нибудь в Италии, в Турции, в Югославии, а вот в России не умели и не умеют. Ничего у нас нет для этого: ни мастеров, ни оборудования, ни подходящего сырья, ни даже традиций…
Но позвольте не согласиться. Спокон веку в России, особенно в нашей морозной Сибири, самой распространённой верхней одеждой были овчинные тулупы, шубы и полушубки – дублёные, чернёные (крашеные), просто белые; чаще – нагольные, иногда крытые. Спросите любого пожилого человека, вроде меня, выходца из деревни, и он скажет, что с малых лет, как и все вокруг, носил шубейку, полушубок, шубу, шитую  «борчаткой», «бешметом» либо по иному фасону, с оторочкой или без оной. Вырастал человек, рос и набор его шубных одежд. В клуб на танцы – один полушубок, в лес за дровами – другой. Известно, что даже на фронт, под Москву, сибиряки пришли в полушубках. Спасителей столицы так и называли: «бойцы в дублёных полушубках»…
Надо сказать, что русский полушубок и нынче нередок,  но как-то всё больше видишь рабочий его вариант – «по дрова». «На танцах» же  впрямь царствует закордонный. Об отечественном же больше только вздыхают, как об ушедшем в историю.
Преставление о лучшем выходном полушубке обычно связывают с овцой романовской породы, которую разводили в средней России. И это верно. Но разводили не только при царях, но и при советской власти. Теперь уж мало кто знает, что, к примеру, на Ярославщине когда-то для «всесоюзного старосты» Михаила Калинина сшили дублёнку, которая весила всего один фунт, то есть около четырёхсот граммов. Восьмое чудо света!
Между прочим, и уже в годы «рыночных реформ», как я читал где-то, здешнее тутаевское опытное хозяйство разводило уникальную породу романовских овец. Склады были забиты ценной шерстью и овчинами. Но государство их не брало. Не заинтересовано было. И что оставалось делать овцеводам? Самим шить дублёнки? Но чтобы закупить оборудование, которое  стало редким и дефицитным, найти и нанять мастеров, тоже исчезнувших с горизонта, нужно продать шерсть по достойной цене… Замкнутый круг получался.
– При теперешней экономической политике  держать овец просто невыгодно, даже  столь ценной уникальной породы, – говорил той же статье директор хозяйства Владимир Ладыненко. – И если власти срочно не примут мер, романовские овцы вообще исчезнут.
Примерно такая же картина в овцеводстве была и остаётся и у нас в крае. И даже в соседних, исконно овцеводческих республиках – Хакасской и Тувинской. По пути в свои родные минусинско-каратузские места мне частенько  доводится пересекать степную Хакасию с севера на юг, и я, представьте себе, редко-редко когда вижу из окна машины овечью отару с пастухом. А ведь, бывало, они встречались чуть не на каждом километре. Помнится, на излёте советского «тоталитарного режима» в Туве, при её населении в триста тысяч человек, насчитывалось более полутора миллиона овец. Считай, приходилось по пять «овчин» на брата. Не скажу, чтоб тогда магазины были завалены тувинскими дублёнками или хотя бы «рядовыми» нагольными полушубками,  но они всё же встречались  в кооперативной торговле. Сам покупал. А теперь их вообще, как говорится, днём с огнём не сыщешь. Экономическая политика на селе остаётся «стабильно»-прежней, и последние овцы идут под нож, а шкуры на ветер.
Хотя желающих иметь обычную шубу, по-моему, предостаточно, и я – один их таковых. Кстати, недавно в морозный день вспомнил я про старый овчинный полушубок, выданный мне когда-то  в качестве спецодежды редакцией «Известий» (ещё «Известий советов народных депутатов СССР»), которые я представлял в нашем сибирском  регионе. Вытащил его из чулана, встряхнул, надел и явился в нём на писательское собрание. Первый же коллега, встретивший меня в прихожей Дома искусств, иронически  заметил:
– Под Толстого косишь?
– Нет, под своё шубное деревенское детство, – ответил я.
А сам, между тем, подумал, что ничего зазорного не вижу и в том, чтоб на мороз надевать шубу хотя бы в подражание нашему величайшему писателю. Лев Николаевич действительно предпочитал зимой носить полушубок. Ходил в нём не только в Ясной Поляне, но в Москве. И, может, отчасти благодаря этому прожил 82 года с гаком и написал 90 томов первоклассных сочинений. Правда, иногда простой полушубок ставил его в затруднительное положение. Кто-то из биографов вспоминает, например, что встретил однажды графа на железнодорожном вокзале, уныло сидевшего в уголке. Оказалось, что его, несмотря на купленный билет, из-за крестьянского полушубка не пустили в вагон второго класса, считавшийся  «господским». Пришлось идти и доказывать кондуктору, что этот старичок в шубе не кто иной, как «сам Лев Толстой». И лишь тогда кондуктор смилостивился.
Известен и более курьёзный случай. Правда, читал о нём давненько,  в деталях что-то могу напутать, но за суть отвечаю. Некий любительский
театр в Туле поставил пьесу Толстого (кажется, «Плоды просвещения») и пригласил автора на премьеру. Дело было зимой. Лев Николаевич прибыл. Естественно, в полушубке. И вот когда он поднимался  по высокому лестничному маршу в помещение того театра, его заметил околоточный,  следивший за порядком. Мужицкая борода лопатой, нагольный полушубок, нелепая вязаная шапка – всё это показалось ему подозрительным. Страж порядка бросился за «овчинным чужаком», схватил его за шиворот и, обругав, пустил вниз по ступенькам. На шум выбежали артисты и зрители. Они помогли подняться невольно пострадавшему классику, стали извиняться. Но яснополянский мудрец отнёсся  ко всему случившемуся с пониманием. Может, и обиделся отчасти за такую встречу, однако виду не подал. И уж, конечно, ничуть не подумал впредь изменить «виновнику» происшествия, своему простонародному полушубку – этой лучшей одежине на  русский холод.
Явно любил  шубы-полушубки и великий русский драматург Александр Николаевич Островский. Сам нашивал их и щедро одаривал ими главных действующих лиц своих многочисленных пьес – представителей мещанства, мастерового, торгового и мелкочиновного люда. Эстетствующие критики  пренебрежительно писали даже, что, мол, нынешний театр насквозь пропах овчинными шубами Островского. Вроде как порицали за это. Но нам-то, сибирякам, подобная  характеристика только  согревает душу.
Помнится, один мой шибко либеральный коллега, родом  с енисейского Севера, в споре о прошлом  зауральских земель, с вызовом отрезал, что мирную, богатую Сибирь железом и кровью покорили когда-то русские казаки-завоеватели во главе с Ермаком. А потому, мол, мы, потомки их, ныне живущие на этих пространствах, тоже не более чем оккупанты – со всеми вытекающими из этого «статуса» выводами…
Да, представьте себе, волны модных  суверенизаций и сепаратизмов докатывались  и до жителей нашей сибирской глубинки, даже до её, так называемых, коренных малочисленных народов. И по сию пору нет-нет да услышишь от их представителей подобные суждения о «потомках Ермака». Зачастую они продиктованы обыкновенным невежеством. И потому стоит почаще напоминать исторические факты, начиная с личности главного «покорителя» сибирских аборигенов.
Кстати, мне уже доводилось писать где-то, но ещё раз напомню по случаю, что Ермак –  вовсе не прозвище, как принято думать, а краткое обиходное имя,  производное от –  Ермолай,  весьма распространенное на старой Руси. Прозвище же у Ермака Темофеевича, «завоевателя» Сибирского ханства, было другое – Токмак. И слово это означало увесистый пест или деревянную колотушку, то есть в данном случае намекало на энергичный, упорный, по-хорошему «пробивной» характер казачьего вожака. (Отсюда и, возможно, название одного из наших знаменитых столбов). Только человек с таким характером мог возглавить поход, имея под рукой не более пятисот (по некоторым сведениям даже – трёхсот) казаков. И поход этот был не агрессивным вторжением в пределы «мирных инородцев», но актом возмездия тем  осколкам Золотой орды, которые и после падения 250-летнего  монголо-татарского ига продолжали, вплоть до времён Ермака, беспокоить южные границы Русского государства.
Славный атаман, вождь казаков, как известно, погиб в результате вероломства ханских приспешников.  Получив рану в неравном бою, утонул в Иртыше с обнажённым мечом в руках. Есть свидетельства, что в ту грозную ночь с ним было менее сотни казаков.
Так что о «завоевании» Сибири Ермаком с этой сотней казаков всерьёз говорить не приходится.  И, по-моему, куда более правы те исследователи, которые считают, что Ермак-Токмак только продемонстрировал возросшую силу Русского государства и указал путь на восток. А по-настоящему «завоевали» Сибирь русские землепашцы. Усердный крестьянин с сохой и лошадкой – вот истинный «покоритель» сибирских пространств.
Это было естественное и бескровное «завоевание», вполне органичное установление «господства» более высокой культуры хозяйствования  – земледелия –  над местным кочевым скотоводством, охотой и собирательством. Притом землепашество не придавило их, не вытеснило, а лишь существенно дополнило, дав местным жителям самое надёжное и калорийное питание – хлеб и продукты домашнего животноводства. Именно благодаря этому выжили многие сибирские народы, между прочим. Я уж не говорю о духовной и бытовой культуре, принесённой русскими землепашцами, о том, что именно они впоследствии дали толчок промышленному освоению сибирских природных богатств и зарождению технической цивилизации.
Так что русские «оккупанты» – вполне законные жители Сибири и такой же коренной народ, как всякий другой, живущий здесь веками и в поте лица добывающий свой хлеб.
.
ЖЕЛЕЗНЫЙ РУССКИЙ ПУТЬ
.
В последние годы  трезвомыслящие аналитики всё чаще возлагают надежды на мобилизационную экономику, единственно спасительную для нашей страны в нынешних условиях, на традиционные национальные формы организации труда и производства, не однажды выручавшие нас в ходе отечественной истории. Не только советской. Мне, например, представляется показательным  опыт поистине «прорывного» сооружения нашей  Великой Сибирской железной дороги на рубеже Х1Х-ХХ веков, весьма поучительный на все времена.
Когда в не столь давние дни довольно широко отмечалось 100-летие Транссиба (а группа  писателей-патриотов даже совершила своеобразный «агитпробег» сквозь страну по исторической «чугунке»), я среди публикаций о славном юбилее  невольно выделил обстоятельную статью Валентина Распутина в благословенном «Гудке». Его слово всегда звучало по-особому весомо, значительно, и предмет разговора зачастую обретал знаковый, метафорический смысл. В данном случае сама железнодорожная магистраль на Восток в его размышлениях становилась метафорой «русского проекта», российского пути. Транссиб ведь действительно нечто большее, чем просто длинная железная дорога. И мы, потомственные сибиряки, это ощущали и ощущаем всеми фибрами души, как говорится. Не только судьба нашей «разбуженной» земли, но и судьбы  каждого из нас так или иначе связаны с этим великим сибирским путём, доставшимся в наследство.
Правда, лично мои предки-старообрядцы по отцовской линии когда-то пришли в Сибирь пешим ходом, иные даже в «железах», но мать ребенком в начале прошлого века родители-переселенцы привезли из-под Нижнего Новгорода уже по «чугунке». Позднее по ней же  она ездила в город Ачинск к отцу, который проходил там боевые ученья перед отправкой на фронт. На обратном пути мать накупила ярких деревянных ложек для наших детских яслей. Одной из тех ложек я тоже черпал колхозную кашу, благодаря чему выжил вместе с другими ребятишками в пору военного «голодомора».
Наверное, не случайно я с детства мечтал увидеть железную дорогу. Эту мечту непросто было осуществить. Ближайшая станция Абакан находилась от нашего подтаёжного каратузского села Таскино в сотне вёрст. Но мне помог случай: 14-летним огольцом я напросился в грузчики к дяде Васе Шелехову, шоферу фронтовой еще закалки, который вез зерно на абаканский элеватор. Мощь паровозов и стальные пути потрясли меня. В ожидании обратного «груза» – солдат, мобилизованных к нам на уборку, я лежал на мешковине в кузове «уралзиса» и под тугие паровозные гудки представлял с удивлением, как рельсы бегут, соединяясь в Ачинске с Транссибом, до самой Москвы, а там  и – до Ленинграда, Киева и «далее везде».
Через несколько лет я этими путями проехал уже не мысленно, а наяву.
Сперва через Ачинск на восток – в Красноярск, в пединститут. А потом и на запад – в столицу нашей Родины и «далее везде». Можно сказать, Транссиб меня «вывел в люди».
Но не меньшим потрясением, чем первое свидание с ним, стало для меня, студента-историка, «открытие», что основные 7 тысяч вёрст его были
проложены  всего за 7 лет, притом – 70-ю русскими артелями. Эти три «великолепные семёрки» запали в мою душу навсегда. Как и слово «артель»,
уже знакомое мне по нашему колхозу, тогда – сельхозартели имени Кирова. Позже я узнал о мощном кооперативном движении в России накануне революции. И мне стали понятны искания замечательными экономистами Чаяновым, Кондратьевым путей для Советской России именно на «рельсах» кооперации, то есть русской артельности. Жаль, их учения были отринуты. Но все ж неслучайно, видимо, затем грянула коллективизация (артелизация) сельского хозяйства, проведенная, правда, отчасти «через колено»…
Однако при всех издержках этого опыта мне и поныне представляется, что магистральный русский путь  все-таки не в рыночном индивидуализме, не в атомизации  «гражданского общества», а именно в артельности, соборности, искони присущих русскому характеру, по нынешнему – менталитету. Какие потенциальные силы и возможности кроются в них, блестяще показала когда-то артельная стройка Транссиба. В том числе и нашей Красноярской железной дороги. Поистине – «стройка века», притом не только своего.
Мы весь свой век, по сути, прожили под знаком артельности. Да и теперь, когда правящие нами радикалы-рыночники всячески стараются приглушить её проявления, даже в таких мягких формах как народное предприятие или закрытое акционерное общество, она подаёт свой властный голос.  Положим, в моём родном селе Таскино Красноярского края, где в лихие 90-е крепкий колхоз был порушен и разогнан, ныне сами жители снова организовали свой сельхозкооператив, по существу сельхозартель, и зажили куда увереннее (не зря ж в народе шутят, что «гуртом даже батьку бить легче»). А, к примеру, в соседней Иркутской области успешно действует народное предприятие – мощный Усольский свинокомплекс, блестящий пример эффективности коллективной собственности и артельной организации труда. Именно за такими образцами видится мне настоящий «прорыв» в нашем развитии.
Но пока «сверху» всё слышится: рынок, бизнес, наёмный труд, ссудный процент да «священная» частная собственность… Уши бы заткнул!
.
ФЛОТ НАШ ОТ АХИЛЛА. «НЕ ХИЛО»!
.
Кстати, о наших национальных приоритетах в области великих и малых научных, технических и прочих открытий и изобретений, которые мы по  своей доброте, а то и просто по безалаберности,  к сожалению, частенько уступаем разным западным и заокеанским выскочкам…
Не столь давно, на рубеже веков, нашему русскому флоту исполнилось 300 лет. По крайней мере, так принято считать. И многие ещё не забыли, что Военно-морские силы вместе, как говорится, с широкой общественностью довольно торжественно отметили эту замечательную дату в жизни России. Да и в нынешнем июле, в День Военно-морского флота, она не однажды звучала из уст первых лиц государства. Казалось бы, осталось порадоваться: наконец-то, очнувшись от беспамятства, начали мы осознавать собственную историю, вспомнили вот круглую дату образования  отечественного флота. Но вспомнить-то вспомнили, да, похоже, упустили в ней один… ноль.
И это не моё досужее мнение. Скажем, авторитетнейший историк- византолог академик Василий Григорьевич Васильевский  ещё в конце позапрошлого века не без оснований доказывал, что герой Троянской войны Ахиллес «был скиф и даже тавроскиф, то есть русский». Ахиллес (в переводе – предводитель тысячи)  пришёл со своими воинами из Керчи ( от слова «корч» – кузница) в Трою на парусно-гребных судах. Это было в XII веке до нашей эры. Значит, русскому флоту не 300, а  все 3000 лет! Как минимум.
Допустим, это гипотеза, научное предположение. Но зато доподлинно известно, что сильнейший флот имела в свои времена  Киевская Русь, державшая в страхе византийцев, и что Новгородская республика обладала не только боевыми кораблями, но и судами для купеческих походов с товарами, по-нынешнему – торговым флотом.  При том боевые корабли оснащались двумя таранами, носовым и кормовым, что было новым и необычным в тогдашнем мире. Знали новгородцы и корабельные огнемёты – знаменитый «греческий огонь».
Нет, недаром флотоводцы всех стран тогда считали за честь иметь в своих судовых командах мужественных, выносливых и искусных русских моряков. Ведь именно русичи, а не англичане, как иногда утверждается, первыми использовали «придонных воинов» – прообраз нынешней морской пехоты. Древние авторы рассказывают, как эти смельчаки, завидев приближение вражеских судов, погружались в воду с камышовыми трубками во рту, и едва только корабли проплывали над ними, выскакивали за кормой, нападали на суда, повреждали и опрокидывали их, рубили и брали в плен ошеломлённых врагов. Русичи-мореходы мастерски владели приёмами абордажного и рукопашного боя.
А вспомните тот удивительный маневр, запечатлённый летописцами, который применили наши предки во время одного из походов на Царьград. Они подошли к византийскому берегу при сильном ветре и, хитроумно воспользовавшись им, поставили свои суда на катки, чтобы направить их по суше под тугими парусами прямо на вражеские позиции. Изумлённые греки, впервые увидев корабли, «плывущие» по земле, в панике бежали и вскоре запросили мира.
Островные жители – англичане, исконные мореплаватели, которым надменность и чопорность приписывается как национальная черта,  тем не менее признавали первенство и превосходство за русскими корабелами и моряками. Английский историк Джек писал, что «тысячу лет назад именно русские были наиболее передовыми моряками своего времени».
Так откуда же взялись эти смехотворные, но в то же время и унизительные для нашего национального достоинства «300 лет отечественному флоту»? И что за этим: чья-то невольная ошибка или злонамеренное желание ущемить русскую честь? Многие знатоки нашей военной старины, в частности, историк и публицист Владимир Оппоков, указывают на ярого западника и русофоба Феофана Прокоповича, известного церковного деятеля и писателя начала XVIII века, который когда-то составил вводную часть морского Устава, утверждённого Петром 1. И значит, с определённой натяжкой мы можем говорить лишь о 300-летии петровского флота. Отечественному же флоту нашему, по меньшей мере, 1000-1500 лет, а то и все три тысячи. А что? Вполне, если даже нашему енисейскому – под четыреста…
И я вполне доверяю мнению академика-византолога насчёт «русского Ахиллеса», когда-то даже написал стихотворение с одноимённым заглавием:
.
РУССКИЙ АХИЛЛЕС
.
Не верю я в троянского коня.
Но если всё же пала крепость Троя,
То есть одно сужденье у меня:
Исход решили русские герои.
Пускай их только тысяча была,
Русоволосых витязей из Керчи,
Но Трою эта тысяча взяла,
Своё «ура» крутым словцом приперчив.
Я вижу, как сражаются они,
Сойдясь с троянским войском в рукопашной,
Те дети кузнецов и хлебопашцев,
Мечи держать умевших искони.
Я верю, что был русским Ахиллес
(Хоть не сказал Гомер об этом прямо),
Коль в драку он на Гектора полез,
На сына самого царя Приама!
.
ШАШЛЫК ОТ КНЯЗЯ СВЯТОСЛАВА
.
Напомню, что знаменитый французский писатель Александр Дюма когда-то, а именно  в 1858 году, совершил путешествие по России. И, в частности, побывал на Кавказе. Свои  впечатления от посещения этого экзотического края он позднее описал со свойственной его перу живостью. Не обошёл вниманием и местную кухню. Притом для подобных себе гурманов из числа соотечественников даже обстоятельно изложил  рецепт приготовления кавказского блюда, которое ему особенно понравилось. Ныне его узнают с первых слов в любом уголке России, включая нашу Сибирь.
«Берут баранину, лучше всего филейную часть, – писал дотошный классик, вникнувший в суть секрета, – режут на ровные кусочки величиной с орех, кладут на 15 минут в маринад, состоящий из уксуса, лука, перца и соли. В это время следует подготовить миску древесного угля, на котором вы зажарите мясо… Выньте мясо из маринада и насадите на железный или деревянный стержень вперемежку с кольцами лука. Мясо нужно обжарить
со всех сторон, постоянно переворачивая вертел. Если хотите, чтобы ваш шашлык был совсем острым, оставьте мясо в маринаде на всю ночь…
Если под рукой нет вертела, можно использовать шомпол. Кстати сказать, я постоянно пользуюсь шомполом моего карабина с этой целью, и эта унизительная функция не нанесла пока моему оружию никакого ущерба».
Известно, что великий писатель Дюма-отец был и великим фантазёром. Притом не только в своих исторических романах. Скажем, ставшее у нас крылатым  выражение «развесистая клюква», приписываемое Александру Дюма, было употреблено им в одном из малоизвестных воспоминаний о России. Там он, как утверждается даже в ряде словарей, якобы обронил примерно такую фразу: «Мы сидели в тени, под  развесистой клюквой…». И тем навеки одарил нас прекрасным ироническим афоризмом. Ну, а попутно вызвал и к себе подобное отношение, то есть  как к автору, мягко говоря, склонному к фантазиям.
Однако в «подаче» блюда кавказских горцев писатель оказался  отменно последовательным  и точным реалистом. Точным настолько, что рецепт шашлыка, описанный им, мало чем отличается от тех, что предлагают в солидных поваренных книгах и нынешние профессиональные кулинары. Вот, к примеру, один их них.
«Взять 500 граммов нежной баранины, соль и перец, лук, нарезанный кольцами, 2 дольки чеснока, растительное масло; 200 граммов помидоров, 200 – шпика, зелень петрушки… Баранину нарезать кусочками длиной примерно 2 и толщиной 1 сантиметр, слегка отбить и положить ненадолго
в маринад, приготовленный из растительного масла, лука, перца, соли и измельчённого чеснока. Насадить на вертел, чередуя ломтики мяса, лука, помидоров, шпика. Жарить над древесным углем или просто на сковородке
в растительном масле или маргарине. На гарнир можно подать рис или зелёный лук, посыпать зеленью петрушки».
Согласитесь: почти один к одному. Ну, разве что насчёт карабинного шомпола, будто бы употребляемого им вместо шампура, автор немного подзагнул по привычке. Да и то, если поспрашивать у наших охотников, наверняка найдутся  чудаки, которые и без подсказки французского классика  при случае нанизывали мясные кольца на шомпола, даже не выдавая это за особенности национальной охоты. А в остальном – всё близкое, понятное,
и всякий из наших любителей шашлыка, которых ныне, как уже выше замечено,  развелось в Сибири не меньше, чем на Кавказе, может спокойно говорить, что он готовит это популярное блюдо по рецепту «самого Дюма».
Кстати сказать, слухи о пристрастии кавказцев к шашлыку сильно преувеличены. Они подают его обычно гостям, в основном – русским, а сами питаются почти исключительно растительной и молочной пищей, со всеми производными последней  – от простокваши до брынзы и сыров.  Что в сочетании со здоровым горным воздухом, говорят, и является главным секретам их легендарного долгожительства.
Но у дымных, пряно пахнущих мангалов по городам и весям российским привычно колдуют с шампурами-вертелами  кавказские гости. Такова давняя традиция. А, между тем, не стоило бы нам, русакам, уж совсем отдавать «шашлычный  приоритет» кавказцам, при всём уважении к их предприимчивости. Хотя бы потому, что, например, ещё  в Несторовской  летописи  тысячелетней давности  было отмечено:  «В лето 6472 (в 964-м году – А.Щ.) князь Святослав ходя  воз  по собе не возяше, ни котела, ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли, зверину ли, или говядину, на углях испек ядяше…»
Правда, летописец умолчал о вертеле, и «яство» Святослава Старого нам скорее напоминает не шашлык, а модное ныне барбекю, но всё же…
Впоследствии  наши донские казаки нередко нанизывали мясо на шашку, как на вертел, откуда, утверждают знатоки старины, и пошло само название блюда – «шашлык». Впрочем, и в переводе с тюркского оно означает всё тот же «вертел».
.
ФУНТОВАЯ ДУБЛЁНКА
.
Бытует расхожее мнение, что хорошие дублёнки делают только где-нибудь в Италии, в Турции, в Югославии, а вот в России не умели и не умеют. Ничего у нас нет для этого: ни мастеров, ни оборудования, ни подходящего сырья, ни даже традиций…
Но позвольте не согласиться. Спокон веку в России, особенно в нашей морозной Сибири, самой распространённой верхней одеждой были овчинные тулупы, шубы и полушубки – дублёные, чернёные (крашеные), просто белые; чаще – нагольные, иногда крытые. Спросите любого пожилого человека, вроде меня, выходца из деревни, и он скажет, что с малых лет, как и все вокруг, носил шубейку, полушубок, шубу, шитую «борчаткой», «бешметом» либо по иному фасону, с оторочкой или без оной. Вырастал человек, рос и набор его шубных одежд. В клуб на танцы – один полушубок, в лес за дровами – другой. Известно, что даже на фронт, под Москву, сибиряки пришли в полушубках. Спасителей столицы так и называли: «бойцы в дублёных полушубках»…
Надо сказать, что русский полушубок и нынче нередок,  но как-то всё больше видишь рабочий его вариант – «по дрова». «На танцах» же  впрямь царствует закордонный. Об отечественном же больше только вздыхают, как об ушедшем в историю.
Преставление о лучшем выходном полушубке обычно связывают с овцой романовской породы, которую разводили в средней России. И это верно. Но разводили не только при царях, но и при советской власти. Теперь уж мало кто знает, что, к примеру, на Ярославщине когда-то для «всесоюзного старосты» Михаила Калинина сшили дублёнку, которая весила всего один фунт, то есть около четырёхсот граммов. Восьмое чудо света!
Между прочим, и уже в годы «рыночных реформ», как я читал где-то, здешнее тутаевское опытное хозяйство разводило уникальную породу романовских овец. Склады были забиты ценной шерстью и овчинами. Но государство их не брало. Не заинтересовано было. И что оставалось делать овцеводам? Самим шить дублёнки? Но чтобы закупить оборудование, которое  стало редким и дефицитным, найти и нанять мастеров, тоже исчезнувших с горизонта, нужно продать шерсть по достойной цене… Замкнутый круг получался.
– При теперешней экономической политике  держать овец просто невыгодно, даже  столь ценной уникальной породы, – говорил той же статье директор хозяйства Владимир Ладыненко. – И если власти срочно не примут мер, романовские овцы вообще исчезнут.
Примерно такая же картина в овцеводстве была и остаётся и у нас в крае. И даже в соседних, исконно овцеводческих республиках – Хакасской и Тувинской. По пути в свои родные минусинско-каратузские места мне частенько  доводится пересекать степную Хакасию с севера на юг, и я, представьте себе, редко-редко когда вижу из окна машины овечью отару с пастухом. А ведь, бывало, они встречались чуть не на каждом километре. Помнится, на излёте советского «тоталитарного режима» в Туве, при её населении в триста тысяч человек, насчитывалось более полутора миллиона овец. Считай, приходилось по пять «овчин» на брата. Не скажу, чтоб тогда магазины были завалены тувинскими дублёнками или хотя бы «рядовыми» нагольными полушубками,  но они всё же встречались  в кооперативной торговле. Сам покупал. А теперь их вообще, как говорится, днём с огнём не сыщешь. Экономическая политика на селе остаётся «стабильно»-прежней, и последние овцы идут под нож, а шкуры на ветер.
Хотя желающих иметь обычную шубу, по-моему, предостаточно, и я – один их таковых. Кстати, недавно в морозный день вспомнил я про старый овчинный полушубок, выданный мне когда-то  в качестве спецодежды редакцией «Известий» (ещё «Известий советов народных депутатов СССР»), которые я представлял в нашем сибирском  регионе. Вытащил его из чулана, встряхнул, надел и явился в нём на писательское собрание. Первый же коллега, встретивший меня в прихожей Дома искусств, иронически  заметил:
– Под Толстого косишь?
– Нет, под своё шубное деревенское детство, – ответил я.
А сам, между тем, подумал, что ничего зазорного не вижу и в том, чтоб на мороз надевать шубу хотя бы в подражание нашему величайшему писателю. Лев Николаевич действительно предпочитал зимой носить полушубок. Ходил в нём не только в Ясной Поляне, но в Москве. И, может, отчасти благодаря этому прожил 82 года с гаком и написал 90 томов первоклассных сочинений. Правда, иногда простой полушубок ставил его в затруднительное положение. Кто-то из биографов вспоминает, например, что встретил однажды графа на железнодорожном вокзале, уныло сидевшего в уголке. Оказалось, что его, несмотря на купленный билет, из-за крестьянского полушубка не пустили в вагон второго класса, считавшийся  «господским». Пришлось идти и доказывать кондуктору, что этот старичок в шубе не кто иной, как «сам Лев Толстой». И лишь тогда кондуктор смилостивился.
Известен и более курьёзный случай. Правда, читал о нём давненько,  в деталях что-то могу напутать, но за суть отвечаю. Некий любительский
театр в Туле поставил пьесу Толстого (кажется, «Плоды просвещения») и пригласил автора на премьеру. Дело было зимой. Лев Николаевич прибыл. Естественно, в полушубке. И вот когда он поднимался  по высокому лестничному маршу в помещение того театра, его заметил околоточный,  следивший за порядком. Мужицкая борода лопатой, нагольный полушубок, нелепая вязаная шапка – всё это показалось ему подозрительным. Страж порядка бросился за «овчинным чужаком», схватил его за шиворот и, обругав, пустил вниз по ступенькам. На шум выбежали артисты и зрители. Они помогли подняться невольно пострадавшему классику, стали извиняться. Но яснополянский мудрец отнёсся  ко всему случившемуся с пониманием. Может, и обиделся отчасти за такую встречу, однако виду не подал. И уж, конечно, ничуть не подумал впредь изменить «виновнику» происшествия, своему простонародному полушубку – этой лучшей одежине на  русский холод.
Явно любил  шубы-полушубки и великий русский драматург Александр Николаевич Островский. Сам нашивал их и щедро одаривал ими главных действующих лиц своих многочисленных пьес – представителей мещанства, мастерового, торгового и мелкочиновного люда. Эстетствующие критики  пренебрежительно писали даже, что, мол, нынешний театр насквозь пропах овчинными шубами Островского. Вроде как порицали за это. Но нам-то, сибирякам, подобная  характеристика только  согревает душу.
Средняя оценка: 2.76842
Проголосовало: 285