Не просто Мария, или Воспитание Гоголя

Юрий ПОГОДА (Украина) 01 апреля 2016 964

1 апреля 1809 года родился Николай Васильевич Гоголь

(Иллюстрация 1: Гоголь. Почтовая открытка начала ХХ века).

НЕ ПРОСТО МАРИЯ,

или ВОСПИТАНИЕ ГОГОЛЯ

Посвящается матери писателя, Марии Ивановне Косяровской

«Воспитание ребенка должно начинаться по меньшей мере за сто лет до его рождения», - убеждённо говорил американский юрист и правовед, сын известного врача и писателя О. У. Холмса-старшего, Оливер Уэнделл Холмс-младший. Ровно то же самое утверждал и малоизвестный теперь учёный Xаргайтт, апологет травимой ныне, как когда-то кибернетика, «лженауки» евгеники. И лишь в чуть изменённом виде («Самое подходящее время влиять на характер ребенка, - это примерно за сто лет до его рождения»), - та же, по сути, мысль была выражена и Уильямом Инджем - американским писателем и драматургом. Список, как говорится, можно продолжить…

А что же такого примечательного случилось за сто лет до рождения Н.В. Гоголя? Отвечаем: именно 1 апреля 1709 года, и это надёжно зафиксировано на бронзовой доске памятника А.С. Келину, шведский король Карл XII осадил Полтаву. (Иллюстрация 1: доска с памятника А.С. Келину). Однако на помощь её коменданту и героическим защитникам города уже спешила Русская армия Петра І, а с ней и примерно 20-тысячная группировка малороссийских войск гетмана И. И. Скоропадского. В её составе всеми охочекомонными, то есть добровольческими конными полками руководил полковник А.М. Танский. За участие в знаменитой Полтавской битве Антон Михайлович получил под свою руку Белоцерковский полк, многие ранговые маетности, а в числе прочих личных земельных пожалований – хутор Купчин - впоследствии переименованный в Васильевку, затем в Гоголево. Так устроилось родовое гнездо, где потом, сотню лет спустя, вырастал и крепнул будущий классик русской литературы Николай Васильевич Гоголь.

Но, если верить Уильяму Инджу, за сто лет до рождения надо уже влиять на характер ребёнка - рождённого, естественно, несколько раньше. Нам тоже, получается, необходимо «отмотать» историческую хронику ещё чуток назад. И тогда мы увидим, как Антон Танский вместе со своим братом Михаилом появились в Белоцерковском полку, будучи переселенцами из Валахии. А полком этим командовал не кто иной, как знаменитый Семён Филиппович Гурко, снискавший прозвище Палий. Антона он вскоре резко выделил из числа прочих казаков - не только возвышая в должностях, но и отдав за него свою единственную дочь Марию.

Делом всей своей жизни Семён Палий считал присоединение Правобережья к Левобережной Малороссии, к тому времени уже воссоединённой с Великороссией. Пресловутый гетман Мазепа, видя в Палее очень опасного соперника (ибо он действительно был весьма популярен в среде казачества), возвёл на него гнусный поклёп. По этим проискам Палий был отрешён от полковничества и сослан в Тобольск. (Иллюстрация 3: Семён Палий – предок Гоголя)

Измена Мазепы открылась осенью 1708 года. Пётр І, отделяя зёрна от плевел, разослал малороссийской старшине листы, в ответ на которые та должна была сделать свой выбор. Такое письмо, датированное 31 октября 1708 года, с приглашением «немедленно прибыть с своею командою в армию», получил и фастовский охочекомонный полковник Танский. Антон Михайлович без промедления исполнил царский приказ. Тотчас по приезду в Ставку, как говорит семейное предание, он просил царя о возвращении тестя из ссылки. Семён Палий был реабилитирован, возвращён на родину и восстановлен в должности Белоцерковского полковника. И даже успел поучаствовать в Полтавской битве. Он вызывал на поединок Мазепу; последний, укрывшись в шведском лагере вдалеке от битвы, вызова, как известно, не принял.

Семён Палий умер 13 мая 1710 года; в должности ему наследовал его зять, Антон Танский. Двумя годами позже, 6 сентября 1712-го, он был назначен полковником Киевским, и состоял таковым тридцать лет – вплоть до своей смерти в 1742 году; послужив, после смерти Петра Великого, и Екатерине І, и Петру ІІ, и Анне Иоанновне, отойдя ко Господу в самом начале царствования Елисаветы Петровны. Ничьей, кроме царской, власти над собой не признавая, Танский не особо считался и с гетманами – Скоропадским, претендентом на эту должность Полуботком, Апостолом. Те жаловались на его независимость, и… осыпали, в свою очередь, своими «милостями».

Антон Танский оставил, по документальным сведениям, трех сыновей - Михаила, Ивана, Осипа и дочь Анну. Сын Михаила Василий (1678-1763), от брака с Анной Степановной Забелой, имел дочь Анну (родилась в 1715 году). Она вышла замуж в 1742 году за Семёна Семёновича Лизогуба (который был старше её на 6 лет – родился в памятно-знаменитом 1709 году!); их брак был освящён рождением в 1743 году дочери Татьяны. Вот она-то, Татьяна Семёновна Лизогуб, и сочеталась браком с Гоголь-Яновским Афанасием Демьяновичем, чьим потомством стал сын Василий – в честь которого и был переименован хутор Купчин, по имени владельца – Васильевкой.

Почему переименовали хутор? Отнюдь не по прихоти владельца. Дело в том, что ни дед, Афанасий Демьянович, ни Василий Афанасьевич – отец писателя Николая Васильевича Гоголя - дворянами не были. И дед, и прадед - Демьян Иванович, и прапрадед - Иван Яковлевич (возможно, что и дальше в глубь времён) – все они состояли во втором сословии – священническом. А Татьяна Семёновна, бабушка писателя, в девичестве Лизогуб, напротив - по рождению не только относилась к шляхетству, но и была правнучкой гетмана Левобережной Украины Ивана Ильича Скоропадского. А также праправнучкой гетмана Правобережной Украины Петра Дорофеевича Дорошенко. Мать же её - Анна Степановна Забела – являлась дочерью известного Нежинского полковника Степана Петровича Забелы.

Именно она, Татьяна Семёновна, обладательница крови старинных малороссийских родов: Дорошенко, Скоропадских, Забел, Лизогубов и Танских, стала основательницей дворянского рода Гоголей-Яновских: её сыну Василию, будущему отцу писателя, её отец, Семён Семёнович Лизогуб, по достижению их ребёнком Василием 4-летнего возраста, отписал свой родовой хутор Купчин (перешедший в его владение от Танских, через брак с Анной Васильевной, носительницей этой фамилии). Уступное письмо датировано 1781 годом; тогда же хутор и был переименован в Васильевку. А в 1792 году, когда «владельцу» шёл 15-й год, род Гоголей был внесён по его, С.С. Лизогуба ходатайству в родословную книгу Киевского дворянства. С этого времени Васильевка стала называться ещё и Яновщиной – по имени новой, уже дворянской ветви Гоголей.

Отчего причислен был этот род именно к Киевскому дворянству? Надо понимать, что предки Николая Васильевича Гоголя родились как бы в разных местах: прадеды (и прабабушки) – в Киевской провинции Киевской губернии, деды (и бабушки) – в Малороссийской губернии, там же и отец; мать – в Екатеринославском наместничестве, а он сам – в Полтавской губернии. И это при всём при том, что никто из них с места не съезжал. Просто таковыми были «тектонические сдвиги» (зафиксированные, правда, исключительно на географических картах), сотрясавшие Малороссию в XVIII – начале XIX столетий. Менялось территориальное деление, изменялась и принадлежность тех или иных площадей по отношению к административным центрам. Кстати говоря, в буквальном значении слова при жизни Николаю Васильевичу формально полтавским дворянином побывать так и не удалось: род Гоголей (его отец, Василий Афанасьевич, он сам, его сёстры Анна, Ольга и Елисавета, последняя из них уже в замужестве за подполковником Владимиром Ивановичем Быковым) были внесены в родословную Дворянскую книгу Полтавской губернии по указу Герольдии № 2250 от 31 марта 1855 года. То есть через три года после смерти самого писателя, и 30 лет спустя после смерти его отца, Василия Афанасьевича.

Следует разуметь: ареал обитания Гоголей (да и большинства примерно равных ему дворянских родов того времени), как правило, не превышал полста вёрст в окружности от своего дома. От Васильевки-Яновщины, в понятных ныне единицах расстояний, было лишь 22 километра до Ересек (теперь Яреськи) – местечка, где жила многая родня и Василия Афанасьевича, и Марии Ивановны Косяровской – матери писателя, и где было аж три церкви: Рождества Христова, Троицкая и Андреевская. (Иллюстрация 4_Панорама видов Яресек). Собственно в Яновщине – деревне, насчитывавшей около ста дворов, церковь, освящённая во имя Рождества Пресвятой Богородицы, появилась, когда Николай Васильевич был уже взрослым, и пребывал очень далеко от дома… Отец его всю жизнь пылал идеей постройки храма в своём селе. Это желание, увы, подкашивало сначала безденежье, а потом – запрет на постройку примитивных деревянных церквей. Осуществить своё намерение Василию Афанасьевичу удалось лишь под конец своей жизни; ограду и колокольню проектировал и строил уже после его смерти сам Николай Васильевич во время приездов на родину.

В этих самых Ереськах (Яреськах), в церкви Рождества Христова (а не в Андреевской, как об этом пишут в некоторых источниках), 8 октября 1805 года был «…титулярный советник Василий Афонасьев сын Гоголь-Яновский по учинении указного обыска обвенчан с дочерью надворного советника Ивана Косяровского девицею Мариею первым браком». Венчал Василия Афанасьевича и Марию Ивановну, «протоиерей Василий Левицкий при дьячке Стефане Фесенко и пономаре Симеоне Борбицкому». Упомянутый «указный обыск» установил, что жених, коему было 28 лет, прежде в браке не состоял, а молодость невесты – 14 лет от роду – препятствием к заключению оного, по представлениям того времени, не стала.

Двух первых своих детей Василий и Мария потеряли мертворождёнными. Третий, Николай, появился на свет в Великих Сорочинцах (33 километра от Васильевки), в доме доктора Трафимовского, чином надворного советника. Квалифицированная медицинская помощь при данном родовспоможении оказалась, конечно, не лишней. Но в канун этого знаменательного для семьи Гоголя события, Марии Ивановке довелось, и не раз, отмерять точь-в-точь такое же расстояние до Диканьки, церкви Николая Чудотворца, где хранилась явленная икона этого святого. Там она, Мария, слёзно молилась о даровании сына, жизни и здравия ему, и приняла обет наречь ребёнка именем его небесного покровителя. Горячие молитвы эти, как все мы хорошо знаем, были услышаны, приняты и исполнены.

Ещё ближе – всего в шести верстах от Васильевки-Яновщины - находилось имение Косяровских: хутор, в котором достоверно имелось всего лишь 11 хат. Там подрастала мать писателя. Там часто, ещё ребёнком, бывал он сам.

(Иллюстрация 5: Косяровщина, родовое имение матери Гоголя)

***

Конечно, никто никого не запирал в то время «в радиусах» этих самых 50 верст. Случались и более далёкие прогоны. Один из таких, значимых в данном случае, произошёл в семье Гоголей в 1791 году. Татьяна Семёновна (в девичестве, напомним, Лизогуб), её муж Афанасий Демьянович, вместе со своим 14-летним сыном Василием отправились на поклонение Ахтырской иконе Божией Матери «Всех скорбящих Радосте», ознаменованной многими исцелениями и чудесами. Здешний (в Ахтырке, ные Сумской области) монастырь на Святой горе, свидетель и участник освободительной войны украинского народа под предводительством Богдана Хмельницкого, был незадолго перед тем упразднён. Святыня же продолжала оставаться в действующей Троицкой церкви. И появилась она тут «не так просто»: была принесена в обитель священником, которому «… во сне явились два монаха и повелели доставить икону из Киева в монастырь».

Был, во время этого путешествия, именно в Ахтырке, вещий сон и отроку Василию. В нём он увидел тот же храм, в котором стоял нынче в обедне. Вдруг царские врата отворились, и вышла царица в порфире и короне. Она предрекла ему многие болезни (от которых он действительно страдал, и от которых избавил его впоследствии упомянутый доктор Трафимовский), «но всё то пройдёт», «ты выздоровеешь, - сказала дева неизреченной красоты, - женишься, и вот твоя жена». Здесь, при этих словах, отрок и увидел у ног Царицы Небесной ребёнка, черты которого, как оказалось, врезались в его памяти.

Хотя сон поначалу забылся. Но вскоре, возвратившись, семья посетила дом Ивана Матвеевича Косяровского и его жены Марии Ильиничны, в девичестве Шостак, ближайших соседей по имению. К гостям вышла кормилица, на руках которой было дитя семи месяцев. Василий обомлел. Ему воочию представились черты того самого ребёнка, который был представлен ему во сне. Далее, «не сказав о том никому, он начал следить за мною, - много лет спустя писала сама Мария Ивановна писателю С.Т. Аксакову, - когда я начала подрастать, то он забавлял меня разными игрушками, даже не скучал, когда я играла в куклы, строил домики с карт, и тётка моя не могла надивиться, как этот молодой человек не скучал заниматься с таким дитём по целым дням». Дитя привыкло с нему, и, «часто видя», начало «любить его».

Отнюдь не «жениховское нетерпение», к мысли о котором может подвинуть некоторых современных читателей не вполне чистые представления об этих отношениях, а новый вещий сон продиктовал Василию его дальнейшие поступки. В нём он увидел тот же храм, но отворились уже не царские врата, а боковые двери алтаря. Из них «вышла девица в белом платье с блестящей короной на голове, красоты неописанной, и, показав рукой в левую сторону, сказала: «Вот твоя невеста!». Он оглянулся в ту сторону и увидел девочку в белом платьице, сидящую за работой перед маленьким столиком и имеющую те же черты лица». Спорить с самой Судьбой Василий не счёл возможным. И кто дерзнёт сказать, что он был неправ?

***

Безусловно, секуляризированное сознание нашего современника до

недавних пор напрочь опускало подобные детали. В учёт принималось исключительно «материальное», хотя бы и не вполне исторически достоверное. Иных биографов больше занимало происхождение писателя якобы от гетмана Правобережного Войска Запорожского Речи Посполитой Остапа Гоголя, о чём ныне принято говорить «предположительно». Ссылаются, бывает, на слова его деда, Афанасия Демьяновича, который в официальной бумаге как-то заметил, что «его предки, фамилией Гоголь, [были] польской нации». Но чего не напишешь, подтверждая вожделенное «шляхетство»? Да и тогда, до 1917 года, поляки вообще были «свои», а после, во времена СССР, особенно после Великой Отечественной войны, лучших «друзей» нам было, по их словам, не сыскать. Сам же Николай Васильевич, как известно, отрицал польские свои корни, и даже приставку к своей фамилии – Яновский – полностью отбросил за ненадобностью: её, дескать, «поляки выдумали».

В сознание современного человека, желающего понять Гоголя, следует прежде всего вернуть именно этот, бездумно вырезанный, сегмент. Смотрите, как шло «собирание крови» (или воспитание Николая Васильевича, ещё не родившегося), по линии отца. И дед, и прадед его были священниками; по крайней мере дед к тому же являлся иереем просвещённым, окончившим Киевскую Духовную академию. Отец, Василий Афанасьевич, хотя и не избрал эту стезю, но имел образование в объёме Полтавской семинарии и Киевской Духовной академии. Он был, несомненно, человеком выдающимся, обладал знаниями по литературе того времени, сам писал стихи и пьесы, в совершенстве владел русским, латинским, греческим, немецким и польским языками. (Иллюстрация 6: Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский)

Главное, пожалуй, что унаследовал Николай Васильевич по этой, отцовской линии, стало обладание богатым религиозным миропониманием (чего, увы, отнюдь не каждому дано) – и отражение этого, при желании, можно увидеть в абсолютно любом из его произведений. Зримым же материальным воплощением стала в целом небольшая по объёму, но фундаментальнейшая, по своей сути, работа «Размышление о Божественной Литургии». В предисловии к ней сам автор отмечал: «Целью этой книги - показать, в какой полноте и внутренней глубокой связи совершается наша Литургия, юношам и людям, еще начинающим, еще мало ознакомленным с ее значением. Из множества объяснений, сделанных Отцами и Учителями, выбраны здесь только те, которые доступны всем своей простотою и доступностью, которые служат преимущественно к тому, чтобы понять необходимый и правильный исход одного действия из другого. Намеренье издающего эту книгу состоит в том, чтобы утвердился в голове читателя порядок всего. Он уверен, что всякому, со вниманьем следующему за Литургиею, повторяя всякое слово, глубокое внутреннее значенье ее раскрываться будет само собою». Лучшего по доступности описания Божественной Литургии не создано до сих пор. Заметим, что «Размышление…» ещё недавно безжалостно выдиралось изо всех собраний сочинений Гоголя – как, впрочем, и отдельные его статьи: «Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве», «Христианин идёт вперёд», «Светлое Воскресение», «Просвещение (письмо к В.А. Жуковскому)» и другие. Гоголю приписывали «мистицизм», «религиозный фанатизм», «непонимание» чего-то «прогрессивного», по мнению критиков (скажем, атеизма).

Ведь даже в этой последней, укрывшейся под таким нейтральным, казалось бы, заголовком, Гоголь о чём пишет? Вот краткая цитата: «По-мне, безумна и мысль ввести какое-нибудь нововведение в Россию, минуя нашу Церковь, не испросив у неё на то благословения. Нелепо даже и к мыслям нашим прививать какие бы то ни было европейские идеи, покуда не окрестит их она светом Христовым…». Насколько это стыковалось с планами построения общества социализма и коммунизма на сугубо материалистическом фундаменте «вчера»? Насколько соответствует пониманию образовательного процесса даже «теперь»?

***

Другой, и не менее примечательной чертой Гоголя был генетически щедро переданный ему дар любви. Пожалуй, невероятная по нынешним представлениям история брака его родителей стала лишь венцом этой передачи. Не менее удивительной была и любовь его деда, Афанасия Демьяновича, и бабушки, Татьяны Семёновны, урождённой Лизогуб. Отец её, Семён Семёнович, муж Анны Васильевны Танской, в дочери души не чаял. Ещё раз напомним: именно на отце его, Семёне Ефимовиче, Лизогубы породнились со Скоропадскими (дочь гетмана Ирина вступила с ним в брак). Дед же, Ефим Яковлевич, взял в жёны дочку гетмана Дорошенко Любовь.

С «ясновельможным» они считались почти ровней: Яков Ефимович Лизогуб в 1728 - 1749 годах был генеральным обозным, а это второй после гетмана чин в казачьей иерархии. Он ведал всей артиллерией, снабжением всего войска продовольствием и вооружением, составлением казацкого реестра, замещал «первое лицо» на время его отсутствия. Другие Лизогубы (Яков Ефимович в 1717-1729 годах, а чуть ранее, в 1687-1688 годах - Ефим Яковлевич, их предок и полный тёзка зятя Дорошенко) были генеральными бунчужными: т.е. хранителями знамени, бунчука, персонально за него отвечавшими, и, скажем так – по совместительству главными чиновниками по выполнению особых поручений гетмана, а также главными инспекторами по проверке полков и рассмотрению жалоб.

Так вот: к этой самой Татьяне, соединившей в себе роды Лизогубов и Танских, был взят, в качестве учителя, безвестный писарь полковой канцелярии Афанасий Демьянович Гоголь-Яновский. Он владел пятью языками, был прекрасно образован и имел самые лучшие рекомендации. А дальше произошло то, что произошло: учитель и ученица полюбили друг друга. Свои чувства им приходилось глубоко скрывать – если бы «роман» открылся, последовала бы непременная разлука, возможно и навсегда. Не отголосок ли этих событий слышится в повести Пушкина «Дубровский»? – где Владимир и Мария, потомки двух враждующих помещичьих семейств, полюбив друг друга, были вынуждены общаться посредством записок, оставляемых в дупле старинного дерева. Так было и здесь: таясь от окружающих, Афанасий и Татьяна краткие свои весточки оставляли в дупле дуба, для сохранности и пущей конспирации запечатывая их в скорлупу ореха.

Предполагая, что добром их не обвенчают, влюблённые решились на побег. Татьяна собрала все свои личные драгоценности – жемчужные ожерелья, золотые кольца – и тёмной ночью, через густой лес они бросились бежать, куда глаза глядят. Далеко, впрочем, не ушли: в лесу им повстречались разбойники, которые обобрали беглецов до нитки. Окоченевшие, раздетые и разутые молодые люди были вынуждены вернуться обратно, под кров Лизогубов. И - мало того, что вопреки предчувствиям были прощены – они получили благословение и обвенчались.

Афанасий Демьянович и Татьяна Семёновна – это точь-в-точь Афанасий-же, но Иванович, и Пульхерия Ивановна, а фамилия им – Товстогубы (насколько всё прозрачно, вам не кажется?). Этот Афанасий Иванович был очень добр, и практически всегда улыбался. Пульхерия Ивановна почти никогда не смеялась, но «на лице и в глазах её было написано столько доброты, столько готовности угостить вас всем, что было у них лучшего, что вы, верно, нашли бы улыбку уже чересчур приторною для её доброго лица». И земля к ним бесконечно добра: сколько не обкрадывается их хозяйство приказчиком и лакеями, благословенная природа производит всего в таком количестве, что старики совсем не замечают этих хищений. Паче того, они всегда рады любому гостю, и возможностью щедро угостить заезжего. Волею автора детей им не дадено. Всю свою огромную любовь они сосредотачивают на самих себе. С нежной заботой в голосе обращаются и друг к другу на «вы», предупреждая каждое желание супруга, стараются друг другу угодить. Им, в сущности, вообще никто и не нужен – только он – ей, и она – ему.

Произведение это «в советское время» не ругал только ленивый. Детишкам в школе пачкали мозги, объявляя «Старосветских помещиков» образцом мещанства, иллюстрацией эксплуатации крестьян никчемными, никому не нужными землевладельцами, ведущими чуть ли не растительный способ существования. Но поглядите, как оно в первоисточнике: стоило этим старикам уйти из жизни, как хутор ихний погибает. Пустеет барский домик, добро мгновенно растаскано мужиками, имение окончательно пущено по ветру приехавшим дальним родственником-наследником, взявшимся по-европейски налаживать здесь новую жизнь. Любовь – вот что являлось на самом деле становым хребтом этого мирного уголка, осью, вокруг которой вращалась вся его жизнь, целью и смыслом существования всех без исключения обитателей. Не зря ведь именно эту повесть Николай Васильевич Гоголь поставил во главе, на открытии цикла «Миргород».

А «закрывает» данный сборник другое, и столь же знаковое произведение: «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Эти оба – и Перерепенко, и Довгочхун, - прекрасные люди. Но, как часто бывает, с некоторого времени весь смысл ихнего существования свёлся к мелочному вредительству друг другу. В орбиту никчемной ссоры втянута чуть ли не половина жителей местечка, по большинству искренне желающих помирить бывших друзей. Увы, все их усилия пропадают впустую. Конфликт переносится в суд – сначала местный поветовый, а затем и в «Палату» (то есть в Окружной суд, в данном случае в Полтаву). А это, помимо трат времени, требует ещё и немалых денег на оплату трудов «чернильных дельцов». Каждая из тяжущихся сторон убеждена, что её дело верное, и вот-вот разрешится в её пользу.

Почти четверть века длится эта скандальная эпопея, по сути отнявшая и у Ивана Ивановича, и у Ивана Никифоровича их жизни. И нет ей конца, ибо вновь проезжая через Миргород, автор – причём не где-нибудь, а именно в церкви (лучшем из всех возможных мест примирения) - встречает сильно постаревших, но не утративших «цели в жизни» - победить в суде своего давнего соперника - стариков. Писатель уезжает, обуреваемый тяжёлыми размышлениями, приводящими к убийственному выводу: «Скучно на этом свете, господа!».

Эта повесть впервые была опубликована во 2-й части альманаха А. Ф. Смирдина «Новоселье» в 1834 году, и имела подзаголовок «Одна из неизданных былей пасичника Рудого Панька». То есть по смыслу, что совершенно очевидно, дополняла (как, впрочем, и повесть «Старосветские помещики») сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки». Здесь, в обоих случаях, время действия - XIX век (как и в «Сорочинской ярмарке», открывающей первую часть «Вечеров…»). Но затем рассказчик резко уходит «вниз», в XVII столетие («Вечер накануне Ивана Купала»), чуть поднимается «вверх», в век XVIII-й («Майская ночь, или Утопленница», «Пропавшая грамота», «Ночь перед Рождеством»), опять погружается в глубины XVII века («Страшная месть»), вновь «всплывает на поверхность» - в современный автору XIX век («Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка»), затем снова возвращается назад, в век «осьмнадцатый» («Заколдованное место»). Из этого периода «вырастают», переходя в современность Гоголя, упомянутые «Старосветские помещики», в этой последней, современной автору реальности живут и действуют Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. При всём при этом временной контент, что удивительно, отнюдь не разрывается. Течение времени пребывает в единой духовной и исторической слитности, что достигается автором удивительно просто: привлечением в качестве со-рассказчика дьяка Фому Григорьевича – в прошлом лихого запорожца, самой своей жизнью и воспоминаниями соединяющего прошлое и настоящее, быль и небыль, возвышенно-небесное («Старосветские помещики») и низкое обыденно-земное («…как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»).

Сборник «Миргород» содержит, как известно, ещё две повести – «Тарас Бульба» и «Вий». В отличие от прочих произведений, они, по сути, вневременные. С «Вием» понятно: предание о сём «колоссальном создании простонародного воображения» известна с незапамятных времён, а бурсаков Халяву, Хому Брута и Тиберия Горобца, богатого сотника и его дочь-«панночку» вообще можно найти в любом столетии, начиная, пожалуй, с XV-го.

К этому же XV веку относится авторское указание и на факт рождения Тараса Бульбы. Анемичное возражение критиков, что-де раз Бульба был заядлым курильщиком, а табак, мол, открыт европейцами лишь в самом конце этого века (благодаря Колумбу), и только к веку XVII-му получил широкое распространение - по крайней мере несостоятельны в силу хотя бы того обстоятельства, что курительные принадлежности были найдены археологами в одной из египетских гробниц II тысячелетия до нашей эры. Оттуда, из Египта, табак, скорее всего, и попал в Османскую империю, а из неё в Малороссию, где был выращиваем, повсеместно, уже в XVI столетии.

Суть, впрочем, в ином. Отнюдь не отрицая утверждения литературоведов, что «работе Гоголя над «Тарасом Бульбой» предшествовало тщательное, глубокое изучение исторических источников», среди которых называются «Описание Украины» Боплана, «История о казаках запорожских» князя Семёна Ивановича Мышецкого, рукописные списки украинских летописей - Самовидца, Самуила Величко, Григория Грабянки и другие; что помогали ему в этом народные песни, особенно исторические, думы и сказания; поставим вопрос инако: а кто, кроме Гоголя, в чьих жилах текла кровь то ли Евстафия (Остапа), то ли Андрия (исследователи путаются до сих пор), казацкого военного деятеля времён Хмельницкого и Руины, воинственных Забел, Дорошенко, Танских, Скоропадских и Лизогубов, имел более полное право (и обязанность!) написать эту пронзительную, глубоко философскую, отвечающую не только на архаичные, быльём поросшие, но и на очень даже современные, весьма актуальные сейчас вопросы.

Гийом Ле Вассер де Боплан, называемый в числе «источников» для написания «Тараса Бульбы», составил ведь не просто «Описание Украины», то есть польской окраины, а по сути план её колонизации Речью Посполитой - как по праву сильного, так и ввиду мнимой незаселённости, брошености на произвол судьбы. Но нет, - решительно возражает Гоголь полякам - место было занято. «Бульба был упрям страшно. Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжёлый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников… Вечно неугомонный, он считал себя законным защитником православия. Самоуправно входил в села, где только жаловались на притеснения арендаторов и на прибавку новых пошлин с дыма». Суть, как видим, отнюдь не в курении табака. А в том, что на смену «монгольским хищникам» шли польские, «европейские», притом ещё более жестокие в своей «цивилизованности» (достаточно умеренная «подать» монголо-татарам сменилась на обиравшие население до нитки «аренды» и «пошлины»). Однако был, - утверждает своим произведением Гоголь, - у угнетаемых свой защитник, «застолбивший» давно, ещё в XV веке, то дело, которое успешно завершилось XVІІ-ом полнейшим изгнанием и «арендодателей», и «арендаторов», а также других вторгнувшихся с Запада баскаков. И воссоединением «южной первобытной России, оставленной своими князьями», вновь «опустошеной, выжженой дотла» неукротимым грабежом Вишневецких, Обалковских, Жолкевских, Конецпольских и прочих, в составе единой Руси. То есть России.

В «Тарасе Бульбе» нет при этом ни «антипольской направленности», ни «антисемитизма», в чём обычно упрекают Гоголя, доводя эти зазиранья вплоть до требований запретить его изучение в школе – из-за «показа насилия, непомерной жестокости, агрессивного национализма, ксенофобии» и т.д. Но разве Гоголь «смакует» всё это? Отнюдь не бывало. Один из немногих критиков, кто проник в существо изображаемого - литературовед Д. И. Заславский, отмечал: «Не подлежит, однако, сомнению, что в драматической борьбе украинского народа в XVII-м веке за свою отчизну евреи (а именно они и были теми самыми пресловутыми «арендаторами», высасывающими в пользу «арендодателей»-поляков все соки из народа, - прим. автора) не обнаружили ни понимания этой борьбы, ни сочувствия ей. В этом не было их вины, в этом было их несчастье». И ещё, он же: «Евреи „Тараса Бульбы“ карикатурны. Но карикатура - это не ложь. … Ярко и метко обрисован в поэме Гоголя талант еврейской приспособляемости. И не льстит это, конечно, самолюбию нашему, но надо признать, что зло и метко схвачены русским писателем некоторые исторические черты наши».

Не менее метко схвачены Гоголем и наиболее гнусные исторические черты «польской нации» - агрессивной, кровожадной, жестокой, лживой, всегда склонной к предательству, и других к этому склоняющих. Как тогда ей удалось рассечь благодаря «прекрасной полячке», которой и имени-то в повести не нашлось, семью Тараса Бульбы, так и теперь (сейчас!) народ Украины (та же семья, только большая) ей, Польше, удалось расслоить на «Остапов» и «Андриев». И ведь обманули поляки, как и тогда! «Прекрасная полячка» в итоге обернулась ведьмой из «Вия», пытающейся прорваться через круг (границу), абы развернуться «od morza do morza», попутно удавив и захваченного в заложники «Хому Брута». И уже тянет она себе на помощь «гнома с железным лицом и веками до земли» и некую прочую нечисть, готовую поднимать ему веки. «Хоме» осталось только посмотреть Вию в глаза, чтобы нечисть разом накинулась, да и прикончила его…

Непраздный вопрос: быть может, совсем не случайно «Старосветские помещики» (повесть о великой любви) переходят в «Тараса Бульбу» (повесть о силе духа, неимоверных потенциалах малороссийского народа, его борьбе за свободу), «перетекающую» в «Вия» - предостережение об угрозах? А завершает сборник «Миргород», напомним, «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» - опять-таки предостережение, во что может вылиться жизнь ближайших соседей и неразлучнейших друзей, поселись посреди них злобная химера ссоры и вражды.

***

Гоголь, особо акцентируем на этом внимание, невероятно, фантастически точен. Это даже не фотография. И не рентгенография. Это в чём-то сродни, в понятных аналогиях, магнитно-резонансной томографии (МРТ) – одному из лучших и верных на сегодня способов диагностики организма, как человека, так, применительно к писателю, и всего общества. Владея этими приёмами, он, Гоголь, оставил свои врачебные прописи чуть ли не во всех своих произведениях. Особенно знаменательны в этом смысле роман-поэма «Мёртвые души» (первая публикация - 1842 год) и «Выбранные места из переписки с друзьями», опубликованные в начале 1847 года. Сознательно уходим в данном случае от рассмотрения этих произведений – это заняло бы слишком много места в этой небольшой статье. Отметим лишь, что данные качества были проявлены ним, Гоголем, и в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» и «Миргороде». Пронизывающего насквозь взгляда писателя реально боялись: «Бог с ним, не хочу к нему выходить, - говорил один из соседей Марии Ивановне Гоголь об её сыне, - шоб и мене впысав, як своих ридных дедушку и бабушку…».

Сделаем акцент на другом, обычно ускользающем от читателя моменте. Весь этот восхитительный, яркий, пёстрый, чарующий, богатый «Мир Гоголя», сжатый в тесных обложках «Хуторов…» и «Миргорода», располагается на территории всего-то на-всего где-то 50х70 километров – а это размер одного лишь листа карты-трёхверстовки Ивана Афанасьевича Стрельбицкого (вся Полтавская губерния – примерно 22 таких «листа»). (Иллюстрация 7: Карта Стрельбицкого с обозначением Ересек, Косаревщины и Васильевки) Удивимся неисчерпаемым сокровищницам этого мира: отнюдь не имея никаких современных информационных коммуникаций, в подавляющем большинстве случаев никогда и не покидая этих территорий, люди жили там гораздо более содержательной жизнью, нежели мы теперь. Получается, что дело отнюдь не в обладании iPhon’ами или ‎ iPad’ами, наличии сети Internet, установке спутниковой антены, автомобиле личного пользования – а совсем в другом. В чём? Читайте Гоголя. Дай Бог, поймёте…

***

…Данный материал заявлен, как посвящение матери писателя, Марии Ивановне Косяровской. Даже в чисто физиологическом смысле, не будь её – не было бы, понятно, и Гоголя. В акафистах (то есть гимнах, при исполнении которых не сидят) Пресвятой Богородице пред иконами Её Владимирской и Казанской, «Спорительница хлебов», «Достойно есть» имеется одинаковый пронзительный возглас: Радуйся, Родительнице Вечнаго Царя; «радуйся, израстившая нам плод живота». Нечто подобное приходит на ум, когда думаешь и о великой в своём подвиге матери писателя.

Легко ли было ей израстить, а потом и довести до состояния зрелости этот «плод»? Всем более или менее известно, сколь потрясающим было для Никоши, как называли Гоголя в детстве, смерть его младшего брата Ивана, последовавшая во время их совместной учёбы в поветовом училище в Полтаве. Гораздо меньшее число даже небезразличных к Гоголю людей ведают, что всех детей у Василия Афанасьевича и Марии Ивановны было двенадцать - шесть мальчиков и шесть девочек. Первые два родились, как уже было сказано, мёртвыми. Гоголь был третьим ребёнком. Иван стал четвёртым, но едва дожил до 9 лет. Следующий ребёнок, дочь Мария, умерла 33 лет от роду. Другие, средние дети, умерли в младенчестве. И лишь последним дочерям – Анне, Елизавете и Ольге - удалось дожить до, соответственно, 72, 41 и 82 лет, установив своеобразные семейные рекорды долгожительства.

Через Елисавету, вышедшую замуж за подполковника Владимира Ивановича Быкова, в следующем поколении кровь Гоголей слилась с кровью другой ветви могучего древа Русской литературы: их сын Николай женился на внучке Александра Сергеевича Пушкина Марии Александровне. Идейные наследники тех, кого «свобода встретила радостно у входа», «мечом», который «братья им передали», усекли (коль уж буквально точно – расстреляли) Николая Владимировича в 1918 году; Мария, его жена, умерла в 1939 году. «Оба похоронены в Полтаве», - сообщает источник. Но где именно – никому неизвестно, ибо все старые кладбища в Полтаве разрушены.

Ещё менее известно, что многодетной была и семья Косяровских. У Ивана Матвеевича и его супруги Марии Ильиничны родилось 11 детей – девять мальчиков и две девочки. Из мужского потомства выжил, увы, лишь один сын, волею судеб тоже Николай, и обе девочки – Мария, названная так в честь матери, и Екатерина. Гоголь-писатель очень любил свою тётку Катю, и она, кладезь народной мудрости, немало помогала ему в творчестве присылкою различных материалов «малой истории» - преданий, легенд и песен (а пела она, по свидетельствам очевидцев, просто чудесно). Николай Косяровский через брак с Прасковьей Степановной Джунковской соединился с этой знаменитейшей фамилией, ведущей родословную от татарского мурзы Джунка, вышедшего из Орды в русское подданство в XVI веке, при Василии III. Южнорусская его ветвь происходит от Степана Кондратьевича Джунковского, в начале XVIII века полкового есаула Нежинского полка, затем протопопа туринского (дворянство и священство, как видим и на данном примере, достаточно часто соединялись).

Немалое число других Косяровских – двоюродных тёток и дядей писателя – тоже внесли свою лепту в «воспитание Гоголя». Из таковых в первую очередь есть смысл упомянуть Петра Матвеевича, дедового брата, подполковника и, после выхода с армейской службы, надворного советника (чины соответственны), имевшего сыновей Ивана, Петра и Павла – двоюродных, стало быть, братьев и сестёр Марии Ивановны Гоголь, дядей Николая Гоголя. Отношения их сложились очень тёплыми, близкими.

Иван Петрович жил в Петербурге, имел чин надворного советника, и обладал нежной, лирической душой. Писал стихи. Специалистам известна целая тетрадь его поэзий, в том числе стихотворение на смерть отца Николая Гоголя - Василия Афанасьевича, а также поэма «Нина», впитавшая его, Ивана Петровича, впечатления от службы в Грузии в 1820 - 1825 годах.

Пётр Петрович, также избравший военную стезю, дослужился до чина полковника артиллерии. Жил в отставке в Петербургской губернии и умер в 1849 году в городе Луге.

Павел Петрович тоже стал военным (вот как мощно проявилась «военная косточка» их отца, Петра Матвеевича, начавшего службу ещё в екатерининское время). Сын мало что не посрамил династии, но и проявившимися педагогическими и организационными моментами был приглашён в Петровский Полтавский кадетский корпус в качестве «правителя дел», каковым и являлся он в 1844-1869 годах. А кроме этого, помимо объятия административно-хозяйственной должности, Павел Петрович состоял также преподавателем русского языка – в чём невольно, но вполне закономерно видится отблеск родства с гением русской литературы. В одном из своих писем Николай Гоголь называет себя, а также Павла и Петра Косяровских, «нашей благословенной весёлой троицей».(Иллюстрация 8: Павел Петрович Косяровский)

Несомненно, такое влияние матери на воспитание и становление Гоголя-писателя нельзя не признать опосредованным, и приводится здесь в большей степени из-за малоизвестности. Что-до прямого её участия в данном процессе, то о нём, возможно, есть смысл только лишний раз напомнить.

В отличие от Тараса Шевченко, в которого, по его собственному признанию, мать лишь «свою нудьгу перелывала», в Николая Гоголя Мария Ивановна щедро вливала иное: свою красоту (по согласному мнению современников в молодости она была чудо как хороша), свою любовь, своё миропонимание и мироощущение. (Иллюстрация 9: Мать Гоголя Мария Ивановна Косяровская в молодости). Материнская молитва, в таких случаях особо угодная Богу, сопровождала Никошу ещё до его зачатия – опять-таки вспомним её, Марии, многочисленные поездки в Диканьку, к чудотворному образу Николая-угодника. Во время родов священнонаместник (так называлась должность) Спасо-Преображенской церкви села Великие Сорочинцы Иоанн Белопольский по уговору непрестанно молился, пока ему не было сообщено, что младенец благополучно появился на свет. Молитвы матери о сыне постоянно возносились в доме Гоголей, и в построенной ними церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Васильевке тоже. Там же, а мать пережила сына на целых 16 лет, молились и о вечном упокоении его души.

Разрушена ныне эта церковь, в ограде которой были похоронены её строители Василий Афанасьевич и Мария Ивановна, к сооружению которой приложил руку и сам Николай Васильевич. И не восстановлена, увы, ещё и теперь.

Мать первая обнаружила гениальность своего сына. Ухмылки (дескать, «как каждая мать…») здесь были бы уместны, если бы материнское предвидение не оказалось верным. Дар Божий был принят, и развит: мать учила сына елико это было возможно в условиях миргородского захолустья (Васильевка относилась к территориям этого полка, затем одноименного уезда). И получалось. Николай был введён в дом дальнего родственника, крупного государственного деятеля времён Екатерины Алексеевны, Павла Петровича и Александра Павловича - Дмитрия Прокофьевича Трощинского, являвшийся средоточием всей культурной жизни региона, у которого служил отец Гоголя. Там он, Николай Гоголь, впервые увидел театр, и даже сыграл на его сцене… Никоша как-то, рассердившись, потребовал от обомлевших родителей выставить вельможу из дома. Руку отца, уже потянувшуюся было за розгой, остановил сам сановник: «он будет характерен», - заметил вельможа. А разве нет?

Мать возила Никошу и к графу Василию Васильевичу Капнисту, автору знаменитой «Ябеды», в Обуховку (49 вёрст, 53 километра от Васильевки). У себя дома, в Васильевке, она показывала именитому литератору своего сына, читала ему его первые неумелые стихи. Старый поэт погладил как-то юного автора по голове, и сказал матери: «Из него будет толк, ему нужен хороший учитель».

А ещё раньше вот какая встреча состоялась в Обуховке. Здесь по случаю гостил свойственник Капниста через женитьбу на сестре его жены, Александры Алексеевне Дьяковой, Дарье - Гаврила Родионович Державин. «Старик Державин нас заметил / И, в гроб сходя, благословил» - эта строфа из «Евгения Онегина», отражающая реакцию патриарха поэзии на выступление лицеиста Пушкина, хрестоматийно-известна. Это было, напомним, 8 января 1815 года. Гавриле Родионовичу исполнилось тогда 70 лет, Пушкину – 15. Приезд же Державина в обиталище «обуховского Горация» - Капниста – имел место полутора годами раньше. Кабинет-секретарь Екатерины Великой, министр и сенатор чувствовал себя на малороссийском раздолье как юноша – шутил с дворовыми девушками, кокетничал с дочерьми хозяина, читал стихи и пел под фортепьяно. Гоголю в это время, напомним, было лишь четыре года. Но его в это время буквально «несло»: начавший говорить лишь трёх лет от роду, теперь он как бы навёрставал упущенное, и болтал без умолку. «Державин заметил сына небогатых родителей Капниста», - свидетельствует критик Игорь Петрович Золотуский. Увы, сам Николай Васильевич в силу своего возраста Державина тогда «не заметил». Но годы спустя, в пору зрелости, поэтический «громозд» Державин становится любимым его поэтом: вот ведь как дивно взошли через время семена, посеянные матерью Гоголя в самом раннем его детстве!

«Поэзия Державина… проложила дорогу Пушкину и Лермонтову», - пишет специальное исследование. При этом ни современники, ни ближайшие потомки в полной мере поэтическое наследие Г.Р. Державина не оценили. Его открытие и переосмысление произвели поэты «серебряного века», обычно датируемого концом 1880-х – начала 1890-х годов; Гоголь в этом смысле был их предтечей, одним из главных строителей «моста», прочно связывающего эти «века» - и «золотой», и «серебрянный», в русской литературе.

***

Мать, Мария Ивановна Косяровская, была совершенно особым человеком для Гоголя. «Никого [я] особенно не любил, выключая Вас», - признавался он ей в одном из своих писем. Если с кем и тяготила его разлука, так это именно с ней, с матерью: «Мне бы хотелось теперь увидеть Вас, поцеловать Вас и поговорить с Вами. Пишите мне чаще...».

Чем она могла помочь своему гениальному сыну? В первую очередь – своими непрестанными к Богу молитвами о нём. И они доходили, в чём нет сомнения, а тонкая духовная связь между ними никогда не прерывалась: «Благодарю Вас, бесценная моя матушка, что Вы обо мне молитесь! Мне так всегда бывает сладко в те минуты, когда Вы обо мне молитесь! О, как много делает молитва матери! Берегите же, ради Бога, себя для нас. Храните Ваше драгоценное нам, здоровье... О, как нужны нам молитвы Ваши! Как они нужны нам для нашего устроенья внутреннего…».

На обыденном, земном уровне, мать была для Гоголя лучшим из всех корреспондентов, и самым неутомимым помощником в литературных трудах. Львиную долю массива материалов «малой истории» - описания обычаев, верований, костюмов, записи песен, колядок, всевозможных обрядов и многое другое, именуемое «этнографическим материалом» - всё это он получал по запросу главным образом от неё, от матери. Гоголь отмечал в этой связи: «Вы имеете тонкий, наблюдательный ум, Вы много знаете нравы и обычаи малорусские наши».

Мать пережила сына, как уже отмечалось, на целых полтора десятилетия. В чём был смысл её жизни в это время (если попытаться искать таковой?). Господь подарил ей недюжинное здоровье: она никогда не болела и не имела до самой старости ни единого седого волоса, выглядела значительно моложе своих лет («…её решительно можно было бы назвать только старшей сестрою Гоголя», - писал Сергей Тимофеевич Аксаков), имела светлый ум.

Открытый ею талант сына, его гениальность, была подтверждена и признана под конец её жизни всеми. И Гоголь, недавно ушедший из этого міра, интересовал теперь абсолютно всех. Важна была каждая деталь, чуть ли не каждый день его жизни. В Васильевку - к ней, к матери - начинается в это время настоящее паломничество писателей и историков, ставивших целью наиболее полно воссоздать биографию гения. Почта приност пакеты от исследователей, живущих вдалеке от этих мест, письма от просто любопытствующих. (Иллюстрация 10: мать Гоголя Мария Ивановна Косяровская в последние годя жизни)

И Мария Ивановна никому не отказывала ни в личных встречах, ни в ответах на запросы. Больше прочих её донимал, кажись, Пантелеймон Александрович Кулиш, желавший утвердить за собой право называться первым биографом Гоголя (итог - «Записки о жизни Н. В. Гоголя...» в двух томах, СПб., 1856 год). Самым активным «допросчиком» по переписке стал уже упоминавшийся С. Т. Аксаков (в результате – «История моего знакомства с Гоголем», статьи, опубликованная в собрании сочинений переписка).

Не всё, сообщённое ею, сразу же делается достояним общественности. Однако со временем каждая строчка послужит действительно неоценимым материалом для последующих поколений исследователей – начиная от А.М. Лазаревского, В.И. Шенрока, В.А Чаговца, В.В. Вересаева, П.Е. Щеголева, А.Я. Ефименко, Н.И. Петрова и многих других – и вплоть до наших современников И.П. Золотусского, автора исследования «Гоголь» (1979 год, в серии «ЖЗЛ»), и В.А. Воропаева, впервые написавшего «Опыт духовной биографии» (2008 г.), где раскрыл облик Николая Гоголя, именно как «глубоко православного классика отечественной литературы».

То есть рассевая зёрна своих воспоминаний по ветру времени, Мария Ивановна Косяровская была уверена в том, что они дадут добрые всходы. Она приспособила к этому делу, к написанию воспоминаний, и младшую из своих дочерей - Ольгу (в замужестве Головня), способную к такой работе. Неужто не видна во всём этом гениальность «не просто Марии», а именно Марии Ивановны Косяровской – как Матери, в полной мере осознававшей свою ответственность, и всю себя, на самом деле - без остатка, отдавшей своему великому сыну?

***

Увы, не всё донёс «ветер времён» до наших дней. Неизвестна, в частности, ни дата рождения, ни даже смерти Марии Ивановны. Только года: 1791 – 1868.

Родовой хутор Косяровщина, принадлежавший потомкам семьи Гоголей до 1917 года, в советское время попал в разряд «неперспективных сёл», и пришёл в упадок. Последние обитатели жили здесь в 1970-х. Ныне поселение напрочь исчезло.

При помощи современных средств навигации нам, безусловно, удалось найти это Место. Для почитателей Гоголя оно, как мы полагаем, не менее важно, чем для христиан - монастырь святой Анны, находящийся, по преданию, на месте дома святых Иоакима и Анны, в котором родилась Богородица. Но эта обитель сохраняется, а то село…

Через поля, овраги и перелески навигатор со старинной картой, «привязанной» к спутникам, успешно привёл нас сюда, на берег почти пересохшей теперь речки Грузской («грузькой», то есть топкой) Голтвы. За менее, чем полста лет, природа и техника полностью уничтожили здесь и следы домов, и ветряков, и кладбище, расположенное севернее, примерно в километре по направлению к хутору Гурина. Отыскалось только некоторое количество битого кирпича - знаки построек, обломков старого металла - следы хозяйственной деятельности - вот, в сущности, и всё.

(иллюстрация 11: Место, где был хутор Косаревщина. Современный вид)

А когда-то здесь кипела жизнь. Ходили тучные стада. Беспрестанно вращались крылья ветряных мельниц. Проезжали длинные валки чумаков, останавливавшиеся на неподалеку, южнее, расположенном постоялом дворе…

Ныне тут воцарилось полное безмолвие – насколько оно возможно в местах, как и прежде населённых птицами, певчими полевыми сверчками и прочими обитателями Лесостепи – самое то, чтобы спокойно созерцать, вспоминать и думать. Уж несколько лет прошло со времени того, первого посещения этого Места, но до сих пор не оставляет нас ощущение прикосновения к чему-то важному, значимому, заветному…

Автор выражает глубокую признательность вице-предводителю Полтавского Дворянского Собрания Владимиру Александровичу Тарасову за предоставление генеалогических таблиц рода Гоголей, которые были использованы при подготовке данного материала.

1 апреля 1809 года родился Николай Васильевич Гоголь

Посвящается матери писателя, Марии Ивановне Косяровской

Однако на помощь её коменданту и героическим защитникам города уже спешила Русская армия Петра І, а с ней и примерно 20-тысячная группировка малороссийских войск гетмана И. И. Скоропадского. В её составе всеми охочекомонными, то есть добровольческими конными полками руководил полковник А.М. Танский. За участие в знаменитой Полтавской битве Антон Михайлович получил под свою руку Белоцерковский полк, многие ранговые маетности, а в числе прочих личных земельных пожалований – хутор Купчин - впоследствии переименованный в Васильевку, затем в Гоголево. Так устроилось родовое гнездо, где потом, сотню лет спустя, вырастал и крепнул будущий классик русской литературы Николай Васильевич Гоголь.

Собственно в Яновщине – деревне, насчитывавшей около ста дворов, церковь, освящённая во имя Рождества Пресвятой Богородицы, появилась, когда Николай Васильевич был уже взрослым, и пребывал очень далеко от дома… Отец его всю жизнь пылал идеей постройки храма в своём селе. Это желание, увы, подкашивало сначала безденежье, а потом – запрет на постройку примитивных деревянных церквей. Осуществить своё намерение Василию Афанасьевичу удалось лишь под конец своей жизни; ограду и колокольню проектировал и строил уже после его смерти сам Николай Васильевич во время приездов на родину.

Косяровщина, родовое имение матери Гоголя

***

Безусловно, секуляризированное сознание нашего современника до

***

Карта Стрельбицкого с обозначением Ересек, Косаревщины и Васильевки

Удивимся неисчерпаемым сокровищницам этого мира: отнюдь не имея никаких современных информационных коммуникаций, в подавляющем большинстве случаев никогда и не покидая этих территорий, люди жили там гораздо более содержательной жизнью, нежели мы теперь. Получается, что дело отнюдь не в обладании iPhon’ами или ‎ iPad’ами, наличии сети Internet, установке спутниковой антены, автомобиле личного пользования – а совсем в другом. В чём? Читайте Гоголя. Дай Бог, поймёте…

***

Мать Гоголя Мария Ивановна Косяровская в молодости

Материнская молитва, в таких случаях особо угодная Богу, сопровождала Никошу ещё до его зачатия – опять-таки вспомним её, Марии, многочисленные поездки в Диканьку, к чудотворному образу Николая-угодника. Во время родов священнонаместник (так называлась должность) Спасо-Преображенской церкви села Великие Сорочинцы Иоанн Белопольский по уговору непрестанно молился, пока ему не было сообщено, что младенец благополучно появился на свет. Молитвы матери о сыне постоянно возносились в доме Гоголей, и в построенной ними церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Васильевке тоже. Там же, а мать пережила сына на целых 16 лет, молились и о вечном упокоении его души.

***

Мать Гоголя Мария Ивановна Косяровская в последние годя жизни

***