Гений и обыденные люди

Юрий ПОГОДА (Украина) 28 июля 2016 90

Литературоведение

История и наследие

Иллюстрация 1: М.Ю. Лермонтов

27 июля – 175 лет со дня гибели М.Ю. Лермонтова

ГЕНИЙ И ОБЫДЕННЫЕ ЛЮДИ

- Ангел Божий спустился с небес и принёс нам светлую душу его в седьмом часу ночи, по старому счёту времени, 3 октября 1814 года…

- Нельзя ли сказать проще: Михаил Лермонтов родился близ полуночи, по нынешнему календарю - 15 октября, в Москве - да и дело с концом?

- Несомненно. Но в том лишь случае, если уравнять, как говорится, дар Божий с яичницей. Заметим, справедливости ради: чаще всего так и поступают. Мол, чего уж там: тот поэт, да и этот поэт - тоже.

- Ну! Ведь даже Белинский, помнится, сказал (имея в виду его нашумевшее «Смерть Поэта»): подумаешь, всего лишь несколько удачных строчек…

- Да, да: а потом, в качестве мести за вольнодумство, злой император Николай І сослал дерзкого стихотворца на Кавказ, под пули чеченцев. Где и была мастерски подстроена его дуэль с Мартыновым. Есть даже мнение, что в кустах сидел другой стрелок, снайпер. Чтобы уж, как говорится, наверняка…. Да и характер у Лермонтова был такой, что если бы не Мартынов, то кто-нибудь другой убил бы его непременно…

- Разве не так?

- Именно так. Но лишь тогда, когда сам по себе Лермонтов интересует тебя постольку поскольку. Если Лермонтова просто «использовать»: скажем, для иллюстрации «бесчеловечной сущности николаевского режима», «затхлой его атмосферы, удушающей таланты», где «суд и правда - всё молчи!». Над чем и утруждались, ешё донедавна, литературоведы-издольщики (и небезрезультатно, нужно признать). Сам Лермонтов, по их утверждениям, как нельзя лучше подходил на роль такой сакральной жертвы: зачем задирал «добрых людей»? Зачем провоцировал?

- И что же: всё было не так? Иначе?

- Абсолютно иначе. Совершенно «не так». Всё вообще было по-другому.

***

Мишенька Лермонтов родился за шестьсот с лишком вёрст от дома родного, в древней столице России – Москве, в особняке близ Красных ворот, где стоит ныне высотка с памятной доской, напоминающей об этом событии – а почему? Был он плодом большой любви 19-летней Марьи Михайловны, в девичестве Арсеньевой, и Юрия Петровича Лермонтова, старшего от неё на 8 лет. Хрупкая и болезненная мать могла и не пережить родов первенца в имении «Тарханы», затерявшемся в Пензенской глуши. Тревожась за неё, супруг привёз роженицу поближе к столичной медицине.

С родами, впрочем, всё обошлось благополучно. Беда пришла тремя годами позже, в 1817-м, когда мать его умерла от чахотки, ныне именуемой туберкулёзом. Круглым сиротой же его сделала бабушка, Елизавета Алексеевна Арсеньева, рождённая Столыпина. Зятя она откровенно не любила, и ему пришлось уехать, вскоре после смерти жены, в своё сельцо Кропотовку Ефремовского уезда Тульской губернии, будучи связанным при этом обещанием не вмешиваться в воспитание сына до его совершеннолетия. В противном случае, заявила тёща, внук будет лишён наследства. А оно было весьма значительным, и открывало его обладателю большие перспективы…

Иллюстрация 2: Отец, мать и бабушка М.Ю. Лермонтова.

***

Мы говорим о Поэте, более того – о Гении, и потому пристало нам сменить тон работника отдела кадров на несколько иной. Что позволит, быть может, заглянуть в область сакрального, где-то даже мистического – а иначе Лермонтова нам вовсе не понять. Так-вот: богини судьбы – Мойры - уверенно пряли нить его судьбы, и ни один узелок на ней не был окказиален. Не случайна, видимо, была и болезнь, в детстве, этого чудесного ребёнка – золотуха, называемая теперь экссудативным диатезом, часто отягощённая скрофулёзом – одной из форм кожного, лимфоузлов и слизистых оболочек туберкулёза; её дореволюционная медицина называла в числе причин «большой смертности», «особенно на первом году жизни», «очень многих младенцев».

Лечение её (что тогда, что теперь) требовало значительных средств. Поэтому: а так ли уж неправ был отец, «отказавшись» от сына в пользу состоятельной бабушки? И потом: так уж несправедлива была Судьба, пославшая ребёнку эти испытания недугом? «В здоровом теле – здоровый дух; на самом деле – одно из двух», - справедливо заметил поэт. Так и здесь: послав хворь в немощное тело, сама Доля его ковала в нём иные качества: развивала силу духа, вносила способности к сопротивлению внешним обстоятельствам, расширяла возможности к реализации изначально заложенных внутренних способностей и задатков.

По Гомеру, коллеге Лермонтова по цеху поэтов, богинями судьбы были три сестры: «дающая жребий» Лахесис с меркой или весами, «прядущая» нить человеческой жизни Клото (с веретеном), и «неотвратимая», неуклонно приближающая будущее Атропос - с книгой жизни и ножницами, разрезающая нить.

Нить судьбы, в данном случае, Клото выпрядала сверхшестисотлетней длины, лишь добавляя к ней новую яркую пряжу. Дальний колок этой струны был закреплён в далёком 1220 году, в Эркельдуне (ныне Эрлстоун, Шотландия). От него сначала шёл 70-летний, точно отмеренный Атропос, отрезок жизни Томаса Лермонта, именуемого Честным, или Правдивым Томасом, Томасом-Рифмачом. Это был легендарный бард, чья песня пленила сердце королевы эльфов, и та сделала его своим возлюбленным. Ведя избранника в свою страну, она показала ему три дороги: торную тропу, полную соблазнов и услад, по которой всегда идёт толпа. «Но этот путь - дорога в ад», - пояснила волшебница. Путь, идущий наверх, тернистый и тесный, прямой и крутой, вёл, по её словам, к добру и правде. «По нем немногие идут», - отметила властительница доброго, светлого народа эльфов, дружественного человеку. Третий уводил собственно в Эльфландию, куда они и направлялись.

Шли они туда, ибо Томас, не вняв предостережению, дерзко поцеловал королеву, и она полонила его на семь лет. В награду за этот плен, и свою верную семилетнюю службу, Томас получил от королевы дар предвидения. «Легенда приписывает ему предсказание многих событий в истории Шотландии, - сообщает источник. А «Честным (Правдивым) Томасом» баллада называет его за то, что он никогда не говорил ни слова лжи

Смотрите, какие удивительные совпадения: ровно те же семь были отведены его далёкому потомку, Михаилу Лермонтову, на его прижизненное поэтическое служение (в 1834 году было опубликовано первое его произведение – поэма «Хаджи Абрек», далее он печатался практически беспрерывно, успев увидеть и своего «Героя нашего времени», и первый сборник своих стихов; в 1841 году его не стало).

Подобно своему древнему родичу, Михаил Лермонтов всегда и во всём был до боли искренен, предельно честен, исключительно правдив. Оба обладали даром провидцев. Наиболее известным, и жутким, стало предсказание Михаила: «Настанет год, России черный год, / Когда царей корона упадет; / Забудет чернь к ним прежнюю любовь, / И пища многих будет смерть и кровь…», осуществившееся в 1917 году точь-в-точь. Что тот, что другой, снискали: первый - королевскую, второй царскую любовь. Александр ІІІ хотел наградить Честного Томаса рыцарским званием и землями за искусство песни; бард лишь посмеялся над мирскими наградами. Ведь он уже присягнул Волшебному королевству. Земные сокровища отнюдь не могли сравняться с даром, полученным ним от эльфов. Он сам наградил короля тремя песнями, трижды перевернув его душу: сначала заставив рыдать, раскаиваясь в своих грехах, затем пробудив в нём боевой дух, а потом возвратив ему светлые воспоминания о первой любви.

То же и с Лермонтовым. Известна реакция императора на первый вариант его стихотворения «На смерть поэта». Николай Павлович сказал: «Этот, чего доброго, заменит России Пушкина!». Весьма одобрительно относился он и к другим произведениям начинающего, по сути, литератора. Только чаял, что со временем не Печорин, во всём разочаровавшийся, а - Максим Максимович, к примеру, добрый и верный служака, либо иной, смелый и доблестный офицер, каких в жизни хватало, станет, под божественным пером Лермонтова, истинным героем того времени. Увы, в этом смысле Лермонтов не оправдал его надежд: Атропос закрыла, на годовом номере 27, очередную яркую страницу в книге его жизни. Сомкнулись бранши ножниц, и прядомая Клото нить упала, отрезанная и кровоточащая, на северо-западном склоне горы Машук. Лермонтов это тоже провиденциально предвидел: «В полдневный жар в долине Дагестана / С свинцом в груди лежал недвижим я, / Глубокая еще дымилась рана, / По капле кровь точилася моя. / Лежал один я на песке долины. / Уступы скал теснилися кругом…». Реально роковой выстрел грянул 15 июля, во вторник, около 7 часов вечера, но разве это умаляет точность предсказания? – ведь был Пятигорск - центр народов Дагестана. Была гора Машук (по-кабардински – «долина, где сеяли просо»). На разворачивавшуюся драму взирали скалы её «соплеменных гор»: Бештау, Казачки, Дубровки, Поста и Пикета. Вторя пороховому хлопку, ударил раскат грома небесного, и жар июльский смыло ледяным дождём: само Небо, казалось, оплакивало потом несколько дней подряд гибель Гения. Чистые воды небесные первыми и омыли его тело с окровавленными ранами: как было отмечено в акте медицинского осмотра, «…пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, … пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны». Смертоносный свинец, пронзивший грудь, не задержавшись в груди, ушёл прочь, зарывшись в песок поляны той долины… (Иллюстрация 3: Сон. Художник К. Коровин.).

***

В отличие от своего аскетически-выдержанного супруга, гораздо более пылкой почитательницей таланта нарождающейся звезды русской литературы была его супруга, императрица Александра Фёдоровна, чего отнюдь не скрывала. А самой страстной – их дочь, великая княгиня Ольга Николаевна. Она признавалась, что «кавказские стихи Пушкина и Лермонтова были у меня в крови».

А сам Лермонтов? Он ответил и Царю, и всем нам, да не тремя песнями, а четырьмя томами своих поэтических, прозаических и драматических произведений, многие из которых – ярчайшие, хотя и не всеми одинаково различимые, звёзды на небосклоне Золотого века Русской литературы. Составившие, в том числе, великую славу этого царствования – Николаевской эпохи великой Русской истории. Являющиеся, будучи апробированными самим Временем, истинными драгоценностями в сокровищнице Отечественной словесности.

И не Лермонтова вина, что мы часто предпочитаем им стразы – часто, притом, иностранной огранки (вроде «алмазов» Сваровски). Блеску в них много, да только ценности нет никакой. Что заметил ещё один из первых биографов Лермонтова, А. М. Скабичевский. «У большинства русских людей, - писал он, - не исключая и самых горячих поклонников его поэзии, мы видим крайне смутное представление о роли и значении Лермонтова в русской литературе, равно и о преобладающем характере его произведений». Удивительно, но такое положение вещей во многом сохраняется и по сей день.

***

Люди, склонные не отбрасывать «за ненадобностью», как это водится у сугубых материалистов, сакральные и мистические моменты в биографии Лермонтова, давно приметили, что Михаил Юрьевич – самый-самый «ускользающий» от общественного внимания поэт, писатель и человек. Действительно: готовились отметить столетие со дня его рождения – и в преддверии этой даты разразилась Первая мировая война. Планировали отмечать 100-летие со дня смерти – вспыхнула Великая Отечественная. Так было и раньше. В канун 50-летий этих событий произошло, соответственно, Польское восстание (январь 1863-го - апрель 1864 годов); и покушение на жизнь цесаревича Николая Александровича, будущего императора Николая II (11 мая 1891 года (т.н. «инцидент в Оцу»). Так было и впоследствии. В 1964 году, когда в рамках торжеств по случаю 150-летнего юбилея Лермонтова планировали целый ряд мероприятий, в том числе установку памятника на на Лермонтовской площади (успели всё же переименовать в упомянутом 1941 году; прежнее название - площадь Красные Ворота, где он и родился) – разразился, выражаясь современным языком, глубокий правительственный кризис, связанный с отставкой Н.С. Хрущёва. Памятник, фигурирующий в фильме Георгий Данелия и Виктории Токаревой «Джентльмены удачи» как «мужик в пиджаке», был открыт только через год - 4 июня 1965-го. То же самое произошло и с отмечанием 150-летия со дня смерти поэта: в 1991 году: рухнул Советский Союз. До литературных ли юбилеев было тогда?!

Тенденция, похоже, сохраняется. И ныне так: в 2014-м, в год 200-летия со дня рождения М.Ю. Лермонтова, к России отошёл Крым, а на юго-западных рубежах разразилась гражданская война, в ходе которой возникли Донецкая и Луганская народные республики. Комментировать 175-летие со дня смерти поэта, выпавшее на переживаемый нами 2016 год, пожалуй, не станем: события его достаточно свежи в нашей памяти, да он и не истёк ещё пока; один Бог знает, какие прецеденты ожидают всех нас в оставшиеся пять месяцев. Будем надеяться, что всё же хорошие.

***

Ум да простой аршин и в данном случае – не те инструменты, которыми можно было бы измерить Гения. Здесь очень многое осуществлялось не «благодаря», а «вопреки». Бабушка Михаила, взяв на себя все хлопоты и тяготы по его лечению и воспитанию, немало преуспела в этом. Лучшие врачи, начиная с семейного доктора Ансельма Леви, пользовали квёлое, обсыпанное струпьями и чешуйками шелушащейся кожи дитя. Долгое и упорное выхаживание принесло свои плоды – болезнь отступила. Для дальнейшего оздоровления, десяти лет от роду, Елизавета Алексеевна впервые повезла Михаила на Кавказ, на воды. И ещё дважды – чуть позже, для закрепления достигнутого эффекта лечения.

Лечение, обучение и воспитание ребёнка – всё шло параллельно. Почему и не стоит особенно удивляться, почему за свои неполные 27 лет Михаилу Юрьевичу удалось количественно создать столько, сколько иным и за втрое больший срок не под силу. Не говоря уже о качестве его произведений.

Бабушкой была создана своего рода «михаилоцентрическая» воспитательно-образовательная система. Внук был в ней Солнцем, вокруг которого вращались многие планеты – няньки, мамки, мadame и мсьё, gentleman’ы и господа учителя, не исключая и самой Елизаветы Алексеевны. «Он один свет очей моих, всё моё блаженство в нём», - сказала Арсеньева, а записал эти слова историк литературы М. И. Гиллельсон. Вот он, принцип построения данной Вселенной.

Буквально со дня рождения к Мише была прикреплена бонна-немка, Христина Осиповна Ремер. Далее к процессу присоединился monsieur Капе, бывший полковник наполеоновской армии. По его смерти в гувернеры был взят еврей Левис. Затем некий Жандро, проживавший в России со времен первой французской революции. Потом мсье Андре Шенье. Далее гувернёром был принят англичанин Винсон, ранее служивший в этом же качестве в доме графа Уварова… Каждый из них, безусловно, отдал Мише всё, притом лучшее: Христина Осиповна рассказывала сказки и легенды своей милой родины и обучала с пелёнок немецкому, полковник Капе – соответственно, французскому и военной истории (о Наполеоне, обо всех его войнах и сражениях, в том числе и битве при Бородино etc). Знание французского дополнили уроки Ансельма Леви, Жандро и Андре Шенье. Последний, помимо этого, привил воспитаннику «безукоризненность манер и любезность обращения старой версальской школы», а также внушил нелюбовь к парижской черни, рассказывая про «сборища народные, про шумный напор страстей и про последний час венчанного страдальца». Винсон же дал знание английского языка и, как одно из следствий, знакомство в оригинале с Байроном и Шекспиром.

И вот вам первое, если хотите, чудо: при таком воспитании Михаил не стал ни франкоманом, ни германофилом, ни англофилом. Он остался пронзительно Русским человеком. «Как жалко,- писал он впоследствии, - что у меня была мамушкой немка, а не русская - я не слыхал сказок народных; в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности». Данный недостаток в какой-то мере восполнялся дворней. Вот как Лермонтов сам рассказывает об этом устами своего литературного двойника из драмы «Маскарад»: «Саша Арбенин живет в деревне, окруженный женским элементом, под руководством няни. Няня эта заведует хозяйством, и с нею странствует Саша по девичьим, или же девушки приходят в детскую. Саше было с ними весело. Они его ласкали и целовали наперерыв, рассказывали ему сказки про волжских разбойников, и его воображение наполнялось чудесами храбрости и картинами мрачными и понятиями противообщественными…».

Полковник Капе, насмерть влюблённый в «великого императора французов» не привил, тем не менее, этой любви своему воспитаннику: «Бородино» написано русским человеком, взирающим на сражение со Ставки Кутузова в деревне Горки, с Багратионовых флешей, от села Тарутино – но отнюдь не со стороны Наполеона, стоявшего в деревне Валуево. (Иллюстрация 4. Бородино. Художник А. Александров. Открытка 1962 г.). Иной вопрос, что m-r Капе куда как развил военное воображение мальчика. Лепя фигурки из крашенного воска, он оживлял ними страницы военной истории – битву при Гавгамелах Александра Македонского и персидского царя Дария ІІІ (cо слонами, колесницами, воинами), сражение при Гранике, то же Бородино, видимо. А ещё «Мишель был мастер делать из талого снегу человеческие фигуры в колоссальном виде..., - писал в своих воспоминаниях троюродный брат Михаила Юрьевича Лермонтова А.П. Шан-Гирей. Затем возник театр марионеток, пьески для которого с малых лет писал сам Михаил.

Эстетическое развитие Михаила было поистине великолепным. Ним были освоены скрипка и фортепиано. Он великолепно рисовал. Много и вдумчиво читал классику - английскую, французскую и немецкую – в оригинале. Нет смысла, впрочем, излишне наливать патоки, рисуя подобный сусальный портрет. Да, любая забава, любое желание внука осуществлялось бабушкой мгновенно и беспрекословно: «всё ходило кругом да около Миши; все должны были угождать ему, забавлять его», - сообщает один из биографов Лермонтова, А.М. Скабичевский. Но это имело и свой побочный, негативный эффект, превратив его в «преизбалованного и пресвоевольного ребёнка». Который «семи лет умел уже прикрикнуть на непослушного лакея. Приняв гордый вид, он умел с презрением улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы... Природная всем склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный им камень сбивал с ног бедную курицу…». Так пишет о себе (в чём нет сомнения, сопоставляя с другими источниками) Михаил, создавая портрет Евгения Арбенина. Рисунок поистине жесток и беспощаден. Что ценно здесь? Древние персы учили своих детей трём вещам: ездить верхом, стрелять из лука и (самое трудное) – всегда и во всём говорить правду. Лермонтова тоже этому научили.

***

Итак, десяти лет от роду бабушка впервые привезла Мишу на Кавказ, в Пятигорск, на воды. Это было настоящее путешествие: вояжеры преодолели более 1 200 километров! Ехали всем «большим семейством» – с тётушками, кузинами, знакомыми. Остановились в живописной усадьбе у родной сестры Елизаветы Алексеевны – Екатерины, по мужу Хастатовой, вдовы генерал-адъютанта А. В. Суворова, расположенной у самого подножия горы Машук, близ кислосерного источника. Дом был «открытым»; его посещало чуть ли не всё отдыхавшее на водах «общество». Боевые офицеры, сослуживцы Акима Васильевича, знатные «мирные» горцы. Их рассказы, собственные впечатления от суровой красоты величественных гор, впечатления от созерцания живописных нарядов тамошнего народа и яркого, запоминающегося действа праздника байрама как губкой впитывались впечатлительным ребёнком.

Здесь же он, в упомянутом «нежном возрасте», пережил и свою первую влюблённость – в дочку некой дамы, приходившей к Екатерине Алексеевне в гости. Оттого и полюбил навсегда этот край, ставший местом действия многих его произведений, и собственной личной драмы тоже. «Горы кавказские для меня священны», - напишет Лермонтов впоследствии, уже юношей. Некая магическая сила всегда, неотвратимо влекла его в Пятигорск. Шестнадцать лет спустя, следуя, согласно предписанию, в свой отряд за речку Лабу, Лермонтов сначала испрашивает у командующего генерала П. Х. Граббе позволения задержаться в на несколько дней Ставрополе, обещая догнать свой отряд в пути, а затем, соблазнившись предложением некоего ремонтёра П.И. Магденко (офицера, занимавшегося закупкой лошадей для пополнения убыли лошадей), встреченного ним на почтовой станции Георгиевская, посетить ещё раз Пятигорск, находящийся в 40 верстах (всего один прогон от упомянутой станции). Долг призывал Михаила и его спутника Алексея Столыпина-Монго ехать в боевую линию. Довлело предчувствие беды, которая должна с ним случиться, возникшее в Петербурге, усилившееся в Москве, отчего Михаил даже посетил знаменитую ворожею по прозвищу «Александр Македонский» (поскольку звали её Александрой Филипповной). Прежде она предсказала смерть Пушкина. Михаилу же напророчила, что в Петербурге ему больше не бывать, а отставка его ожидает такая, «после коей уж ни о чем просить не станешь». Со свойственной молодости беззаботностью он «на тот раз он лишь посмеялся над этим пророчеством», - как пишет биограф. Но предчувствие близкой смерти отнюдь не оставляло его, и на многих стихах последних лет лежит отпечаток этого чувства.

Но было и жгучее желание полюбоваться ещё раз дивной красотой пятиглавой горы Бештау и стройным очерком Машука. Увидеться со многими своими друзьями. Побывать в доме бывшего наказного атамана всех кавказских казаков генерал-лейтенанта П.С. Верзилина, дочери которого Аграфена, Эмилия и Надежда были предметом ухаживаний молодых офицеров. Поделиться с близкими людьми эмоциями и впечатлениями, переполнявшими поэта, как бы завершая этим чрезвычайно насыщенный последний отпуск (вышли первые книги его, как бы утверждая этим de jure причисление Михаила к цеху литераторов)…

Решение вручили жребию. Условились: если брошенный полтинник ляжет вверх орлом – они поедут в отряд. Если решеткой - в Пятигорск. Монета упала вверх решёткой (т.е. надписью, обратной орлу). Лермонтов вскричал: «В Пятигорск, в Пятигорск!». Так распорядилась сама Судьба. Жить ему оставалось менее трёх месяцев…

***

Нить жизни Михаила Лермонтова, безжалостно отрезанную Атропос и беспристрастно брошенную на землю поляны взгорья Машука, поднял сам Ангел Божий, и надёжно связал её концы. Получилось нечто вроде ленты Мёбиуса - прообраза перевернутой восьмерки-бесконечности, говорящей о взаимопроникновении, взаимосвязанности и бесконечности всего в нашем мире. Так было даровано Лермонтову бессмертие.

Разрезанная на три и больше полуоборотов лента Мёбиуса образует кольца, именуемые парадромными. Столь же причудливо, и в то же время чуть ли не математически выверено, «закручены» узловые моменты биографий и предков поэта, и его собственной.

Пытливым развитым умом подростка он пытался пронизывать пласты столетий, доискиваясь своих «корней». В ряду с легендарным Честным Томасом выстраивались в его воображении вполне исторически достоверные фигуры: Георга Лермонта, поручика «шоцкой» роты «немецких ирлянцев», всего лишь через три месяца после избрания первого русского царя из династии Романовых – Михаила Фёдоровича – перешедшего со своими людьми на его сторону, и, записавшись русским именем Юрий (Юшко), а фамилией на русский манер (с ответом на вопрос – чей?) – Лермонтовым, верно служившего русскому Престолу.

Любопытно, что уже здесь, под крепостью Белой, и тогда, в достопамятном 1613 году, соприкоснулись два самых именитых рода русской литературы – Лермонтовых и Пушкиных. : Воеводой «на Белой», с 1606 года, был Гаврила Пушкин. Оба служили под началом князя Михаила Матвеевича Бутурлина, род которого, как и Пушкина, происходил от одного предка – полулегендарного Ратши (Рачи). Не он, правда, как полагал Александр Сергеевич, «мышцей бранной» служил Святому Невскому, но реальный правнук его, Гаврила Алексич. Он стал героем Невской битвы 1240 года, боярином великого князя Александра Ярославича Невского. Один из правнуков Алексича, Григорий Пушка, стал родоначальником рода Пушкиных, другой – Иван Бутырля – основателем рода Бутурлиных.

Георг-Юрий в дальнейшем сражался под Можайском, где отличился, и был повышен в чине. Воевал в Москве, у Арбатских ворот, куда прорвались отряды королевича Владислава. А погиб в сражении под Смоленском в 1634 году, оставив после себя троих сыновей - Василия, Петра и Андрея. «Петровичи» - Юрий (Евтихий) и Пётр - «доросли» в чине до стольников. Сын Евтихия Пётр, в следующее царствование (при Петре II, в 1728 г.), получивший чин капитана, служил ранее при Петре Великом, выполняя его личные поручения. Его потомство, Юрий Петрович (1722 – 1778), на котором род Лермонтовых вновь соприкоснулся с родом Пушкиных (женой его стала Анна Ивановна Боборыкина, матерью которой была Евдокия Федоровна Пушкина), закончил Сухопутный шляхетский кадетский корпус. С 1735 года он - поручик, с 1778-го - секунд-майор. Дед поэта Пётр Юрьевич Лермонтов (1762 – 1811) - артиллерии поручик, с 1784 года - галицкий уездный предводитель дворянства (в Галичском уезде, недалече от Костромы, были пожалованы Юшко Лермонтову царём Михаилом Фёдоровичем, «девять деревень с пустошами»). (Иллюстрация 5: Вид усадьбы в Таханах. Рисунок А. Бильдерлинга. 1883 год.). Та же «военная косточка» проявилась и в отце писателя и поэта, Юрии Петровиче: он окончил Первый кадетский корпус в Санкт-Петербурге (где позднее служил воспитателем). В 1804 году в чине прапорщика был выпущен в Кексгольмский пехотный полк. Семью годами позже по болезни вышел в отставку в чине капитана. В 1812 году вступил в Тульское дворянское ополчение. Умер в Кропотове, похоронен в с. Шипово; в 1974 году прах его перенесен в Тарханы.

Так что врут некоторые исследователи, ничтоже сумняшеся объявляя род Лермонтовых «захудалым». Столыпины, правда, прослеживаются несколько ранее – со средины XVI века, времён царя Иоанна Васильевича Грозного («Песня… про купца Калашникова», таким образом, тоже имеет некоторую биографическую окраску, как и абсолютное большинство других произведений поэта). Первое упоминание о них, о Столыпиных, датировано 1566 годом. Тогда на «поручной записи бояр и дворян по князю Охлябинине» и расписался некий «Второй Титович Столыпин». Их поколенная роспись ведётся с конца XVI века, времени правления царя Фёдора I Иоанновича. Первым здесь упоминается Григорий. Далее, стилем «Государева родословца»: у Григория сын Афанасий. У Афанасия сын Сильвестр. У Сильвестра сын Семён. У Семёна сын Емельян. У Емельяна сыновья Дмитрий и Алексей. У Алексея сыновья Аркадий, Николай, Афанасий, Александр, Пётр, Дмитрий и дочь Елизавета…(всего 11 детей). «Линия» Дмитрия, через его сына Аркадия и брак последнего с Натальей Михайловной Горчаковой (род известнейший, от Рюрика!) приведёт нас к самому знаменитейшему из Столыпиных - Петру Аркадьевичу, Председателю Совета министров Российской империи в 1906 - 1911 годах, коему Елизавета Алексеевна приходилась, как видим, двоюродной бабушкой. После утраты прямого наследника – Михаила Юрьевича – к Столыпиным же отошло, по её завещанию, имение «Тарханы» (брату Афанасию Алексеевичу Столыпину, отцу «Монго»).(Иллюстрация 6: Алексей Столыпин-«Монго»).

Но по знатности Столыпины всё же уступали Лермонтовым: стольников, по крайней мере, среди них не было. Таким образом, брак Юрия Петровича и Марьи Михайловны отнюдь не был мезальянсом. Другой вопрос – имущественное неравенство. Данное обстоятельство часто играло свои злые шутки. Не обошлось без них и в этот раз.

***

Столь длинный ряд столь славных предков, несомненно, вдохновлял Мишу Лермонтова и в учении, и в воспитании. Их слава - это ведь не просто так дадено. Этому надо соответствовать. Это надо в чём-то превзойти. Не довольствуясь имеющимся, поистине необузданная фантазия чудесного ребёнка ищет прочих своих редков, не стесняясь ни временными рамками, ни линиями границ. Он «примеряет на себя» биографию Франсиско Гомеса де Сандоваля, первого герцога Лерма. Толчком служит какое-то смутное семейное предание, связавшее имя этого всемогущего фаворита испанского короля Филиппа III, - современника, кстати говоря, реального Георга Лермонта (умер «всего лишь» девятью годами раньше, чем тот погиб). И это отнюдь не бесполезное занятие. Оно настолько воодушевляет юного поэта, и достаточно, кстати говоря, умелого рисовальщика, что он создаёт в своём воображении, и переносит на холст портрет его. Никогда не побывав в Мадриде, в музее Прадо, где хранится собственно портрет Лермы кисти Питера Пауля Рубенса, Михаил похоже, на наш взгляд, изобразил своего гипотетического предка. Правда, на этой картине мы видим не Юпитера, близ Солнца идущего (трактовка Лермы Сервантесом, в новелле «Цыганочка»), а человека в иной ипостаси: умудрённого и благочестивого, мецената и ценителя искусств, достаточно пострадавшего от интриг придворных и предательства собственного сына (знал об этом отрок Михаил? Верно, что мало; однако воображением глубочайше проницал). Чего на парадном портрете Рубенса близко нет. Игра ума, мысленно-фантазийные его прогулки «от Севильи до Гренады», а точнее – от Кастилия и Леона до Бургоса (т.н. испанские мотивы) после отразились во многих рисунках молодого поэта, использовались в трагедии «Испанцы», других произведениях, связанных с испанской темой (поэмы «Две невольницы», «Исповедь»)… (Иллюстрация 7: Герцог Лерма Рубенса (слева) и Лермонтова)

***

Парадромные кольца секомой на части ленты Мёбиуса, коей мы уподобили судьбу поэта (вы, кстати, в курсе, что спираль ДНК построена именно по этому же принципу?), образует удивительные узоры. Вот, скажем, подборка, касающаяся его учёбы. Без малого 14 лет от роду Лермонтов был отвезен бабушкой в Москву, для поступления в Благородный университетский пансион. Экзамены он выдержал легко, и был определён сразу в 4-й (есть данные, что даже в 5-й) класс. «Лермонтов учился блистательно, был вторым учеником», - сообщает биограф. На т.н. пансионном акте год спустя, «среди блестящего собрания он прекрасно произнес стихи Жуковского "К морю" и заслужил громкие рукоплескания. Тут же Лермонтов удачно исполнил на скрипке пьесу и вообще на этом экзамене обратил на себя внимание, получив первый приз, в особенности за сочинение на русском языке». И ещё: в 1829 году, в письме к своей тётке Екатерине Алексеевне, он сообщает: «Инспектор хочет издавать журнал Каллиопу (подражая мне), где будут помещаться сочинения воспитанников. Каково вам покажется: Павлов мне подражает, перенимает у... меня!.. Стало быть... стало быть... Но выводите заключения, какие вам угодно».

Выведем заключение: в пансионе он не столько получал новые знания, сколько демонстрировал ранее, в домашнем обучении, полученные. Будучи на голову выше сверстников, и даже многих преподавателей.

Та же тенденция наблюдается и дальше, когда по выходе из Благородного пансиона, в 1830 году, Лермонтов был принят в Московский университет. Здесь он подчёркнуто обособлен, поддерживает лишь некоторые отношения с самым малым кругом студентов из аристократических домов, достаточно презрительно относясь к студентам-плебеям. Один из таких, П.Ф. Вистенгоф, впоследствии ставший литератором, оставил воспоминания о том, как он пытался завязать отношение со своим, ставшим впоследствии знаменитым, сокурсником. Он полюбопытствовал: какую книгу тот читает? «Как удар молнии сверкнули его глаза; трудно было выдержать этот насквозь пронизывающий, неприветливый взгляд. "Для чего это вам хочется знать? Будет бесполезно, если удовлетворю вашему любопытству. Содержание этой книги вас нисколько не может интересовать, потому что вы не поймете тут ничего, если я даже и сообщу вам содержание ее", - ответил он мне резко, приняв прежнюю свою позу и продолжая опять читать. Как бы ужаленным, бросился я от него». Вот в этом – весь Лермонтов.

Сокурсники, впрочем – это ещё ладно. Но столь же дерзок и заносчив был Лермонтов и перед преподавателями. Вистенгоф приводит несколько таких примеров. Скажем, профессорам Победоносцеву, читавшему изящную словесность, и Гостену, ведшему курс геральдики и нумизматики, на их вопросы: откуда студент почерпнул те знания, которых они не давали? – были получены ответы, что да, для них это слишком ново и до них еще не дошло. А он, Лермонтов, пользуется научными пособиями из своей собственной библиотеки, где есть всё по данным предметам, вновь выходящее на иностранных языках. Профессора обиделись, и припомнили эти выходки Лермонтову на публичном экзамене. Год учёбы не был ему засчитан. В увольнительном свидетельстве лишь туманно указали о слушании ним лекций по словесному отделению. Поэтому в Санкт-Петербургском университете, куда Лермонтов вознамерился поступить, этого посчитали недостаточным для зачисления на второй курс. А опять идти на первый Михаил сам отказался. К тому же назревавшая реформа образования превращала трёхлетнее университетское обучение в четырёхлетнее. Перспектива маяться в стенах alma mater вплоть до 1836 года откровенно страшила. Даётся, впрочем, и другое объяснение: «неудачный опыт пребывания в Московском университете не только не привлек юношу к университетскому образованию, а наоборот, оттолкнул и разочаровал его в нем».

Последнее, несомненно, ближе к истине. Можно сколько угодно пенять Лермонтову в дерзости, в неуважении к учителям, предполагавшееся априори – но ведь и профессура оказалась, говоря по совести, не на высоте. Проглядела, за почтительной серостью и угодливой обыденностью студенческой массы того, кто один стоил их всех. Блюдя свой статус «столпов» и «светил» науки, они забыли о настоящем своём предназначении – выискивать в среде обыденных, шаблонных людей тех самых Платонов и быстрых разумом Невтонов, которых рождала, и продолжает Российская земля рождать. Эти победоносцевы и гостены живы по сей день, и впрок ли лермонтовский урок?

***

Дальнейшее обучение Михаил Юрьевич продолжил в столичной школе гвардейских кавалерийских юнкеров, что обычно принято понимать как понижение статуса учёбы, сравнительно с университетом. Это в корне неверно. Здесь на одной скамье с ним оказались представители лучших дворянских родов, в том числе графского и княжеского достоинства. Была ли предопределённость в том, что Михаил одел военный мундир? Да. И по отцовской, и по материнской линиям (здесь - через бабушку, Столыпиных) за ним стояли длинные ряды предков, служивших Отечеству именно со шпагою в руке. Опять же воспитание: вспомним полковника Капе, напитавшего ребёнка рассказами о военной истории. Не забудем о играх его детства с раскрашенными солдатиками. Упомянем о забавах отрочества: когда Лермонтов вступил в этот возраст, «были набраны однолетки из дворовых мальчиков, обмундированы в военное платье, и Миша занимался с ними военными экзерцициями, играми в войну и разбойников». Воздадим ещё раз должное домашнему, ныне прочно забытому воспитанию: приемный экзамен в юнкерской школе был выдержан абитуриентом блестяще, и он 14 ноября 1832 года был зачислен в лейб-гвардии гусарский полк на правах не просто «вольноопределяющегося», но с чином унтер-офицера.

Зауряд-суждения о том, сколь тягостны были для поэта, даже университетские занятия воспринимавшего как невыносимые «цепи», эти два года «беспросветной муштры», следует воспринимать с известной долей скепсиса. В начале учёбы он получил травму на занятиях по верховой езде, в манеже. Лечился долго, но и потом всю жизнь прихрамывал, уподобляясь этим любимому Байрону. За что снискал прозвище Маёшка, взятое из модного французского романа, по имени косолапого горбуна Mayex’а, каковым не только не оскорблялся, но даже выставил самого себя под этим именем, безжалостно рисуя портрет лентяя с «разгульной жизни отпечатком», вруна порою, опрометчивого в делах, но слова всё же весящего осторожно. Здесь же и пояснение, почему не задевали его часом жестокие шутки товарищей: «Насмешек гибельное жало / Броню железную встречало /

Над самолюбием его».

Во-вторых, помимо пресловутой «муштры», юнкеров обучали тактике, топографии, управлению войсками, артиллерии, фортификации, праву, гигиене, черчению, а из общеобразовательных предметов преподавались Закон Божий, русский, французский и немецкий языки, математика, механика, физика, химия, история, экономика, государствоведение и психология. Будущих офицеров делали весьма образованными людьми.

В-третьих, пребывая в этой военной среде, Лермонтов безоговорочно принял и правила игры, заведенные в ней. И даже сам дополнял их: в Николаевском кавалерийском училище, в какое со временем преобразовалась школа, до последних дней его существования (октябрь 1917-го) бережно сохранялась в курилке «Лермонтовская борозда», проведенная, по преданию, его шпорой, за которую «зверям» (первокурсникам) доступ был запрещен. Училищный Лермонтовский музей и памятник юнкеру-поэту позже дополнили сию «меморию».

Наконец, досуги в «Славной школе», как называли её выпускники, отнюдь не были столь унылы, как в иных местах: юнкера часто собирались у рояля, пели песни, импровизировали. Неистощимым на фантазии показал себя именно Лермонтов. Кружок благодарных слушателей неизменно собирал вокруг себя В.А. Вонлярлярский, впоследствии известный русский писатель: он был неистощим на угощение друзей забавными рассказами. А «Лермонтов соперничал с ним, никому не уступая в остротах и веселых шутках», - свидетельствует биограф.

Литературные упражнения юнкеров помещались в рукописном журнале под заглавием «Школьная заря». Одним из наиактивнейших авторов его был «граф Диарбекир» и «Степанов», под личиной которых скрывался всё тот же Лермонтов. Псевдонимы были секретом Полишинеля. Русская поэтесса, переводчица, драматург и прозаик графиня Е. П. Ростопчина, к примеру, писала о сём предмете: «Лермонтов импровизировал для своих товарищей целые поэмы, на предметы самые обыденные из их казарменной и лагерной жизни. Эти поэмы, которые я не читала, так как они написаны не для женщины, как говорят, отличаются жаром и блестящей пылкостью автора».

(Иллюстрация 8: графиня Е.П. Растопчина).

Эти стихи и поэмы в списках расходились по самым отдалённым гарнизонам. Лермонтову прочили славу последователя небезызвестного Ивана Баркова или, в лучшем случае, русского Алексиса Пирона. В этом смысле Михаил Юрьевич надежд своих читателей отнюдь не оправдал. Ибо наряду с фривольными произведениями здесь же, в юнкерской школе, ним была написана и поэма «Хаджи Абрек», которую товарищ его и дальний родственник Н.Д. Юрьев тайком от поэта снёс, в копии, О.И. Сенковскому («Барону Брамбеусу») и тот, одобрив ее, напечатал в «Библиотеке для чтения» (1835 год) с указанием подлинного авторства. Это было первое опубликованное произведение поэта. И в то же время мощная заявка на большое будущее. Пушкин, прочитав поэму, сказал: «Далеко мальчик пойдет». В. А. Жуковский, придя на смену старику Державину, восходящее новое солнце русской поэзии и заметил, и благословил. А Белинский (в 1842 г.), отнёс «Хаджи Абрека» к числу тех произведений поэта, которые «драгоценны для почитателей его таланта», ибо «в них нельзя не увидеть его мощного, крепкого таланта», подав тем самым очевидную заявку на зачисление его в классики.

***

Удивительный феномен Лермонтова заключается в том, что он, без какой бы то ни было экспозиции во времени, был сразу замечен и оценен лучшими людьми современной ему эпохи. Тот же «неистовый Виссарион» (Белинский) после ближайшего знакомства с литератором написал: «Какой глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет русский поэт с Ивана Великого!». Писатель И.С. Тургенев отмечал, что «присущую мощь тотчас осознавал всякий», познакомившийся с Лермонтовым. Лермонтов походя, что называется, очаровал красивую французскую писательницу Гоммер де Гелль, приехавшую с мужем на кавказские воды. Его, Лермонтова, звучное французское стихотворение «Pr`es d'un bouleau qui balance», написанное для неё, она поставила выше стихов Альфреда де Мюссе, посвящённых ей ранее. А её супруг в итоге личного знакомства пришёл к выводу, что Лермонтов «величайший поэт, каких в России еще не бывало». Мнение французов, как видим, было вполне солидарным с оценкой поэта русскими мыслителями. И отнюдь не эксклюзивным: первые переводы произведений Лермонтова, ещё при жизни его, появились на польском, венгерском, немецком. В 1840-х годах его уже активно читали во всех скандинавских странах, а также на английском, французском, чешском, чешском, хорватском и других. Не говоря уже о том, что ним зачитывался всякий думающий человек на Родине.

***

Утверждение о том, что «если бы не Мартынов, то кто-нибудь другой непременно убил бы Лермонтова за его дерзости», тоже является полнейшей чушью. Великосветская чернь в Пятигорске летом 1841 году действительно не только его подбивала на дуэль с Лермонтовым, желая наказать «несносного выскочку и задиру». Но показательным в этом смысле является ответ прапорщика Эриванского карабинерного полка, сына командующего войсками Кавказской линии генерал-лейтенанта Д. Т. Лисаневича, Семёна Дмитриевича Лисаневича: «Что вы, - чтобы у меня поднялась рука на такого человека!». Как это согласуется с позицией самого Лермонтова, сугубо формальному «honneur oblige» (честь обязывает) противопоставлявшего соображения совсем иного, высшего порядка: он был уверен, что «чисто русский человек, не офранцуженный, неиспорченный, снёс бы от Пушкина всякую обиду во имя любви к славе России, не мог бы поднять руки на неё».

Что лежало в основе его конфликта с Мартыновым? Лермонтов, «ненавидя людей, занятых собою, платил им презрением, сердил их, острил над ними, выставляя их в смешном виде, и выводил их порою из себя своими школьническими выходками, переходившими иногда все границы». Его роковой визави в этом смысле был идеальной мишенью: наряженный в фантастический костюм горца, с преувеличенно огромным кинжалом, с претензиями на роль стихотворца и пленителя женских сердец…

При этом явной издержкой воспитания Лермонтова было то, что он полагал единственно справедливым ответом слово на слово, шарж на шарж, даже злой. Так оно было классически, с Древнего Рима: Юлия Цезаря называли распутником, мотом и транжирой, бездельником – но он («божественный», и облечённый огромной властью) - никого не наказывал за эти слова, отвечая своим критикам только словами. Многие ли понимали это? Вот говорят, к примеру, что Лермонтов был жесток по отношению к женщинам, которых обольщал и цинично бросал. Одна из тех, кто был духовно близок к Михаилу Юрьевичу, писательница графиня Е. П. Ростопчина, писала: «Мне случалось слышать признания нескольких из жертв Лермонтова, и я не могла удержаться от смеха, даже прямо в лицо, при виде слез моих подруг, не могла не смеяться над оригинальными и комическими развязками, которые он давал своим злодейским, донжуанским подвигам»… Евдокия Петровна была одною из немногих, что проницал сущность Лермонтова. Узы духовного единения с нею Михаил Юрьевич чудесно выразил в стихотворении, имевшем точный адресат: «Графине Ростопчиной». Вот эти строки:

«Я верю: под одной звездою

Мы с вами были рождены;

Мы шли дорогою одною,

Нас обманули те же сны»…

Но он мог быть и совершенно другим – по отношению к тем, кто не заслуживал такого обращения. В этой связи уместно вспомнить о его романе с княгиней М.А. Щербатовой, дочерью малороссийского помещика А.П. Штерича. Вдова 19 лет от роду, она была чудо как хороша: «видная, статная и чрезвычайно увлекательная женщина» (свидетельство М.И. Глинки). Не удивительно, что этой блондинкой с синими глазами были очарованы многие, в том числе и сын французского посла Проспера Брюжьера де Баранта - Эрнест. Мария Алексеевна предпочла ему Лермонтова. К тому же 23-летняя самонадеянная парижская скотина позволила себе непочтительно высказаться о Пушкине, а для Михаила это был известный «пункт»; он, естественно, нашёлся, что ответить. «Я ненавижу этих искателей приключений; эти Дантесы, Баранты - заносчивые сукины дети», - писал позже Лермонтов.

Посчитав себя оскорблённым, де Барант вызвал Лермонтова на дуэль. Он, безусловно, не уклонился от предложения драться. Храбрости, как таковой, ему было не занимать – достаточно вспомнить «дела», в которых Лермонтов участвовал на Кавказе, известнейшим эпизодом из которых является сражение у деревне Гехи, близ реки Валерик («речки смерти»). Враг укрылся за рубежом устроил достаточно продуманной обороны. Однако «чудо-богатыри» под предводительством Лермонтова, видя спасение лишь в том, чтобы сойтись с противником врукопашную, перебрались через водную преграду, помогая друг другу, и пустили в ход штыки, шашки и кинжалы, презирая, по своему обыкновению, огнестрельное оружие. «Вообрази себе, - писал об этой битве A. A. Лопухину Лермонтов, - что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью». В бою убыло, по его словам, 30 офицеров и 300 рядовых. Трупов чеченцев сосчитали, якобы, около 600. (Иллюстрация 9: Битва при р. Валерик. Художник М. Лермонтов) «Лермонтов отличался храбростью, лишь отдалённо граничащей с благоразумием», - так писали о нём. И ему ли было уклоняться от вызова со стороны Мартынова, которого не уважал. Тем более, что и поединок выглядел, со стороны, чуть ли не пустой формальностью «honneur oblige» ради: даже «в последнюю минуту… [они, т.е. друзья, и секунданты Лермонтова] были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут... ужинать». Увы, тризну пришлось справлять затем не только им, но и всей России, потерявшей своего очередного великого сына…

***

Само Небо несколько дней кряду после трагического 15 июля 1841 года исходило ливневыми дождями. Так было и на Земле: «Лучшие люди, с сердцем и умом, относились к памяти поэта с уважением и негодуя выражались о виновниках его гибели», - заявил его биограф П.А. Висковатый. И, как он утверждал, «тем более ненавидели его с ним сталкивающиеся шаблонные люди». (Иллюстрация 10: Дуэль. Художник М. Врубель).

Лучшие люди понимали, что погибла не просто некая «человеко-единица», а исчез целый мир, богатый и неповторимый, так много обещающий. О правильном отношении к убийце поэта лучше всего, пожалуй, сказал бывший, в 1816-1827 годах, главнокомандующий на Кавказе Алексей Петрович Ермолов: «Уж я бы не спустил этому Мартынову... Я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать, да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!».

Известный поэт князь П.А. Вяземский заметил: «...В нашу поэзию стреляют удачнее, чем в Луи Филиппа. Вот второй раз, что не дают промаха». Боевой генерал П.X. Граббе, командир Лермонтова, на сообщение полковника Ф.А. Траскина про обстоятельства дуэли и смерти поэта отвечал ему: «...Несчастная судьба нас, русских. Только явится между нами человек с талантом - десять пошляков преследуют его до смерти. Что касается до его убийцы, пусть на место всякой кары он продолжает носить свой шутовской костюм». (Рисунок 11. Памятник на месте последней дуэли М. Ю. Лермонтова).

…Автор книги «Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова», вышедшей в Москве в 1891 году, к 50-летию со смерти поэта (а ранее публиковалось отдельными частями в журнале «Русская мысль» в 1881 – 1883 годах), П.А. Висковатый, сделал исключительно верный вывод: «Он пал под гнетом обыденной силы, ополчившейся на него, пал от руки обыденного человека, воплощавшего собой ничтожество времени, со всеми его бледными качествами и жалкими недостатками. Тленное истлело, но высоко и все выше поднимается нетленное им созданное, и русская нация, и нации иноземные воздают справедливость хоть юному еще, но бессмертному гению»…

- Разве не так?

- И что же: всё было не так? Иначе?

- Абсолютно иначе. Совершенно «не так». Всё вообще было по-другому.

***

***

.***

***

Бородино. Художник А. Александров. Открытка 1962 г.

Иной вопрос, что m-r Капе куда как развил военное воображение мальчика. Лепя фигурки из крашенного воска, он оживлял ними страницы военной истории – битву при Гавгамелах Александра Македонского и персидского царя Дария ІІІ (cо слонами, колесницами, воинами), сражение при Гранике, то же Бородино, видимо. А ещё «Мишель был мастер делать из талого снегу человеческие фигуры в колоссальном виде..., - писал в своих воспоминаниях троюродный брат Михаила Юрьевича Лермонтова А.П. Шан-Гирей. Затем возник театр марионеток, пьески для которого с малых лет писал сам Михаил.

***

Вид усадьбы в Тарханах. Рисунок А. Бильдерлинга. 1883 год.

Та же «военная косточка» проявилась и в отце писателя и поэта, Юрии Петровиче: он окончил Первый кадетский корпус в Санкт-Петербурге (где позднее служил воспитателем). В 1804 году в чине прапорщика был выпущен в Кексгольмский пехотный полк. Семью годами позже по болезни вышел в отставку в чине капитана. В 1812 году вступил в Тульское дворянское ополчение. Умер в Кропотове, похоронен в с. Шипово; в 1974 году прах его перенесен в Тарханы.

***

Герцог Лерма Рубенса (слева) и Лермонтова

***

Над самолюбием его».

***

«Я верю: под одной звездою

Мы с вами были рождены;

Мы шли дорогою одною,

Нас обманули те же сны»…

Битва при р. Валерик. Художник М. Лермонтов

«Лермонтов отличался храбростью, лишь отдалённо граничащей с благоразумием», - так писали о нём. И ему ли было уклоняться от вызова со стороны Мартынова, которого не уважал. Тем более, что и поединок выглядел, со стороны, чуть ли не пустой формальностью «honneur oblige» ради: даже «в последнюю минуту… [они, т.е. друзья, и секунданты Лермонтова] были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут... ужинать». Увы, тризну пришлось справлять затем не только им, но и всей России, потерявшей своего очередного великого сына…

***