Рассказы

Владимир БАЗАНОВ (Казахстан) 12 октября 2016 26

ВЛАДИМИР БАЗАНОВ (Семипалатинск)

Старый клён

Сашкино окно выходит в маленький садик, где растут кусты шиповника и огромный клён. Шиповник покрывается весной множеством цветов, а осенью - множеством ягод, из которых бабушка варит варенье и делает хороший чай. По огромному клёну Сашка с друзьями лазил на крышу, с крыши на чердак, там у них штаб. Как-никак они дети военного времени. Сашка выскакивает в окно, и утренняя прохлада охватывает его как вода в реке. Сашка обнимает шершавую кожу клёна и вдруг слышит голос:

- Не бойся, мальчик, я добрый дух этого дерева. Я отдам тебе свою силу. Ты обнимай меня каждое утро.

Сашка слышит этот шепот и удивляется, как это раньше он ускользал от него или - просто он не мог понять то, что услышал. Видимо, он научился понимать язык старика-клёна прямо сейчас.

Этот клён был другом Сашки еще несколько лет, а потом осталась только память о нём, и неясный его шёпот, потому что Сашка уехал в дальние края. Больше никогда другие деревья не отдавали ему своей силы, и их голосов он не слышал.

Фонарь

Под толстым слоем пыли на эстампе проступали очень знакомые очертания предмета, который я видел когда-то давно. Мучительно роясь в воспоминаниях, я попросил у сонной толстой продавщицы тряпку, и та, оторвавшись от чтения растрёпанной книги и сказав: "немного припылилась", достала из-под прилавка цветастую тряпку. Волнуясь, я протёр стекло. Ну, конечно, это был он, мой давний знакомый фонарь, который скрипел и раскачивался на невском ветру. Огромный фонарь, висящий под навесом на торце Эрмитажа на огромных кронштейнах, я помнил и знал долгие годы. Здесь мы назначали свидания с Сашенькой, здесь мы и простились с ней. Сородичи, наскоро выдав Сашеньку за соплеменника, увезли её в дальнюю страну, где много солнца, моря и незнакомых языков. Узнав, что Сашенька собирается выйти за меня замуж, ей сказали прямо и откровенно: "Дети должны быть нашего рода-племени, иначе проклянём!". И вот теперь фонарь явился ко мне, как далёкая весть о Сашеньке и моей юности. Я смотрел на гравюру, где туманно проступал шпиль Петропавловской крепости, и вдруг услышал скрип огромных кронштейнов и почувствовал терпкий запах реки.

Писатель Константин Паустовский однажды с горечью посоветовал: "Никогда не возвращайтесь в места, где вы были счастливы". Я вспоминал его слова всегда, когда, бывая в Ленинграде, приходил на место наших свиданий с Сашенькой и смотрел, как раскачивается фонарь, и всё так же скрипит кронштейн, на котором он прикреплён. Конечно же, я купил эстамп, привез его в далёкий город, и повесил на стене для того, чтобы хоть что-то осталось от навсегда ушедшей юности, от потерявшейся в многолюдии жизни девушки с огромными, всегда печальными глазами.

Колокольчики

Между Невой и стеной Петропавловской крепости есть маленький пляжик с отличным белым речным песком. Наконец-то, в один прекрасный июльский солнечный день я выбрался сюда и искупался в ледяной и быстрой воде Невы. На пляжике нас было всего двое: я и сухощавый высокий мужик, который, матерясь, ловил рыбу, а я ему заметил, что в этих местах, отродясь, её не было.

Мужик, усмехнувшись, неожиданно спросил:

- Выпить хочешь, браток?

Пить мне не хотелось, я сказал ему:

- Давай лучше искупаемся.

Мужик согласился, и мы, окунувшись в ледяную воду, выбрались на берег. Он пошел сворачивать свои удочки, а я прислонился к огромным гранитным глыбам основания крепости, нагретым солнцем. Поразило меня тогда, как эти неотёсанные исполины можно было уложить, так плотно пригнав один к другому. Я прислонился щекой к теплому камню и вдруг в расщелине среди сухого мха увидел голубенькие цветочки. Они словно слёзы людей, погибших здесь, полыхнули жарким цветом жизни и уверенности, что жизнь непобедима. Так и осталось в памяти - огромные мертвые камни и голубенькие цветочки, радостно тянущиеся к солнцу. Я позвал мужика и показал ему колокольчики.

- Ну и что? - сказал мужик. – Пойдём, выпьем.

Задание

Егоров остановился и достал из кармана мятую пачку "Прибоя". Пока он прикуривал, я смотрел на небо. Низкие тучи неслись над Петроградской стороной, но дождя не было, а, значит, и наша прогулка со старым художником продолжится. Затянувшись папиросой, Егоров кивнул в сторону дома, торцом выходившего на проспект.

- Видишь эту стену? - спросил он меня.- Она меня спасла от смерти.

- Расскажите, как это было.

- А было это, - начал художник, - в самый разгар войны с космополитизмом. Евреев сажали, расстреливали, отправляли в лагеря. Ждал своей очереди и я. Уже и узелок со сменой белья был приготовлен. Забирали по ночам, как водится, но за мной приехали днем. Два чина вошли в комнату, где я тогда жил, на Петроградской же стороне; один из них, майор, коротко сказал: "Собирайся". А что было собирать, всё давно собрано. Майор усмехнулся, заметив узелок: это - не бери, не пригодится. Внизу стояла «Эмка», конечно же, черного цвета, и мы сели в неё - я посередине, двое по бокам, майор на переднем сиденье. Ехать было недалеко, и вскоре мы остановились вот на этом самом месте. Конечно, руки и ноги мои дрожали, и я подумал: неужели, здесь кончать будут? Майор кивнул на торец вот этого здания:

- До праздника осталось 4 дня. На этом торце должен висеть портрет Иосифа Виссарионовича Сталина, во всю длину стены. Шестого ноября, ровно в 12.00, я приеду принимать работу. Если будет сделано - отпущу, если не будет - считай себя покойником. В Таврическом дворце, где ты будешь работать, есть холст, краски и всё необходимое. Помогать тебе будут два помощника. Приступишь прямо сегодня.

«Эмка» развернулась и уехала. Я унял дрожь и сделал глубокий вдох, а потом взглянул на стену. Четырнадцать метров пустого пространства! Мне необходимо заполнить их за три дня... Это невозможно. Я чувствовал отчаяние и ужас. Но надо было начинать бороться за собственную жизнь.

Как мы работали, - можешь себе представить. Но 6-го, ранним утром, мы уже вешали холст на стену, и когда я издалека взглянул на него, то похолодел от ужаса: нос вождя был вытянут почти как у Буратино и выглядел карикатурно. Рисовали мы по клеткам и на большом пространстве холста ошиблись на одну клетку, - и это был мой конец. Я заорал рабочим:

- Опускай, опускай, ребята! –

Ничего не понимая, рабочие опустили холст на землю, и я стал лихорадочно укорачивать нос вождя, благо, краски на всякий случай я прихватил с собой. Быстро закончили, повесили холст, и я вздохнул облегченно. Через 5 минут подъехала «Эмка», и из неё вышел майор. Он посмотрел на портрет и хлопнул меня по плечу:

- Молодец, Абрам. Можешь идти домой. Никто тебя пальцем не тронет. Так я остался жив, спасибо еврейскому Богу.

- Откуда у вас такая фамилия - Егоров? Фамилия русская, а вы еврей...

- Это другая история, - ответил художник. Меня усыновил Иван Егоров, светлая ему память. Мама умерла в лагере. Ну а имя Борис, - сказал Егоров, - мне дали в детском доме. Пойдем, выпьем пива в погребке.

Приключение в сорокалетие

Однажды утром я проснулся сорокалетним. Все было как прежде, на своих местах и своего цвета - старинный стол с гнутыми ножками, старинный же комод, большое венецианское зеркало, ну и, конечно же, диван, на котором я всегда спал. Но что-то неуловимо заполнило пространство моей комнатушки и заставило меня по-новому вглядеться во все, что меня окружало. Вещи как будто заговорили со мной, рассказывая позабытые истории из жизни вот этого пространства, где жили раньше отец и мама, и брат, которых давно уже не было на свете.

Хлебнув чаю, я вышел на улицу. Долго бродил по узким улицам, каждый раз натыкаясь на давным-давно знакомые столбы, прилавки, углы домов и окна, пока неожиданно не вышел к базару, где продавали всякую ненужную рухлядь и старинные вещи. Я любил рыться в них, всегда находя что-нибудь особенное.

Вот у мужика в клетчатой кепке появилась гора грампластинок, которые я стал рассматривать, в надежде отыскать что-нибудь для себя. Неожиданно мне в руки попала совершенно необычная пластинка: с одной стороны было написано - поёт Энрико Карузо, а на другой стороне был изображён летящий ангел, а никаких звуковых дорожек не было. Такую пластинку я видел впервые, и потому, конечно же, купил её.

Придя домой, я завел патефон и поставил адаптер. Запись была довольно чистая, а потому божественный голос Карузо звучал без помех. Вдруг голос певца прервался и раздался тихий женский смех.

- Вот ты и пришёл, - сказала женщина. - Слушай внимательно: пойдешь на улицу Тополиную, дом номер 47, там тебя ждут.

А потом снова запел Карузо. Пораженный, я выключил патефон и пошел искать Тополиную улицу. Она оказалась в конце нашего города, а дом 47 - на ней стоял как бы на пригорке. Был он небольшим, деревянным, с резными наличниками на окнах.

Я поднялся по скрипучему крыльцу и позвонил в дверь. Послышались быстрые, легкие женские шаги, и дверь распахнулась.

- Кто там, Лена? - раздался старческий голос.

- Он пришел, дедушка.

- Пусть войдет. - Меня встретил высокий старик с пронзительным взглядом молодых глаз; когда я заглянул в них, мне стало легко и весело.

- Ну, здравствуй, художник, - сказал старик. -

Я давно тебя искал, пойдем.

Мы пошли каким-то длинным коридором и вошли в зал, во всю стену которого висела огромная картина в тяжелой золотой раме. Я поразился её величине, потому что дом внешне казался маленьким.

На картине была изображена вьющаяся дорога, а на пригорке стоял деревянный дом, почти такой же, в который я вошел. По бокам простой проселочной дороги росла высокая трава, почему-то синего цвета.

- Иди за мной, - позвал старик и перешагнул через раму. - Иди смело.

Вслед за стариком перешагнула раму и девушка. От растерянности и поразившего меня действия старика и девушки я онемел, но всё-таки перешагнул раму и оказался на твердой земле.

- Вперед, художник, - крикнул старик, и пошел по дорожке к дому. - Смелее, там ждет тебя приключение.

Девушка засмеялась тихим смехом и вприпрыжку побежала впереди нас.

Последнее море

Луна вползла в окно мансарды и перебила свет свечи. Последний раз я оглядел стены жилища, в котором прожил последние 2 года. Я попал в этот маленький городишко с красными черепичными крышами домов, упитанными горожанами и близким морем после того знаменитого Ледового похода генерала Корнилова, в котором мне удалось выжить.

Мы катились и катились к югу, в надежде соединиться с армией Деникина или эмигрировать в заморскую страну. Последний отчаянный бой мы приняли под станицей Лежанкой.

В яростной штыковой атаке, окруженные красными, мы прорвались в январе 18-года и двинулись вперед, потеряв три четверти состава нашего полка, который состоял из множества офицеров и солдат разных полков. Я - гвардейский поручик знаменитого Семеновского полка, с вензелями императора на погонах, вызывал не только всеобщее уважение, но и слегка пренебрежительное отношение. На гвардейцев смотрели как на людей, неспособных сражаться по-настоящему, а только нести караулы и выдерживать жестокую муштру, которой подвергалась гвардия. Бросаясь в отчаянную штыковую атаку под станицей, я помнил об этом, я лез под пули, забыв об осторожности. После боя Корнилов, проходя наш строй и увидев меня, заметил:

- А вы, семеновец, были молодцом!

Стоял январь месяц, проливные дожди сменялись жесткими морозами, скользкими дорогами. В заледенелых шинелях люди падали и уже не вставали. Нас оставалось совсем немного, - тех, которые дошли до Екатеринослава. Отсюда начались мои скитания по чужому миру. Великий монгольский полководец сказал: я дойду до последнего моря. И не дошел. А я дошел до своего последнего моря. Войти в него, вот сегодня, сейчас войти в него, - и поплыть к родным берегам. Я буду плыть к ним, пока хватит сил.

Я задул свечу и по скрипучей лестнице спустился с чердака. Картины и краски остались там, в мансарде. Не было ничего жаль. Последние два года я жил тем, что писал портреты местных жителей и обучал их балбесов французскому языку. Я вышел на улицу. Теплая южная ночь дохнула на меня запахом каких-то цветов, близкого моря и очень тонким винным запахом. Брусчатая мостовая блестела словно река, льющаяся неизвестно откуда и неизвестно куда. Я же вступил на деревянный тротуар и медленно побрел к морю мимо спящих домов, деревьев. Неожиданный звук над головой заставил меня вздрогнуть и поднять голову. Это был тонкий звук скрипичной настройки. А потом невидимый музыкант заиграл медленную и грустную мелодию, которая увела меня далеко-далеко в тот день, когда женщина в белом платье и уложенной косой на голове окликнула меня, мальчишку, занятого тем, что я рассматривал на ладони букашку с черными крапинками на крылышках.

- Мама, смотри, кто это?

- Это божья коровка, - сказала мама и засмеялась. Ты скажи ей: «Божья коровка, лети на небеса! Там твои детки кушают конфетки».

Волнуясь, я повторил эти слова шёпотом. Вдруг крапчатые крылья букашки раздвинулись и оттуда показались прозрачные маленькие крылышки. Рывком букашка поднялась и улетела.

- Мама, мама, она улетела к деткам! – закричал я.

Все это я увидел внутренним взором, слушая скрипача, и мне невыносимо яростно вдруг захотелось жить, чтобы еще раз увидеть маму, которой давно не было на свете, и отца, который погиб на германском фронте. Мне захотелось увидеть их могилы, поклониться им и начать жить заново, даже в той стране, где правили ненавистные мне люди.

Я доберусь туда, чего бы мне это не стоило.

А скрипка всё пела и пела. Грусть отступила, а на смену пришли светлые воспоминания о тех днях, когда я был счастлив.

Николаю Березовскому

Лицо

Художник Белов отхлебнул пива и сказал:

-Ты прав, это портрет необычный.

Первое, что я увидел, когда пришел к нему в мастерскую, был портрет женщины, которая словно из сна проявлялась навстречу моему восприятию. Было в этом лице что-то

загадочное, нездешнее. Я, помнится, сказал об этом Белову и он улыбнулся.

- Ты прав. Это лицо я увидел во сне, когда еще не был женат. Оно, словно сквозь стекло, будто что-то шептало мне, но я не слышал слов, а только видел как шевелятся и улыбаются губы. Я зажег свет в мастерской и одним махом написал этот портрет. А дальше было вот что. Спустя какое-то время я сидел у сфинкса на набережной и рисовал пароходик, который стоял на противоположном берегу Невы. Я слышал быстрые шаги, которые замерли за моей спиной, но не повернул головы, потому что зрителей было всегда полно.

- Как здорово, художник! - услышал я за спиной красивый женский голос. Я повернул голову и чуть не упал с табуретки. Лицо из сна, которое я так быстро написал позапрошлой ночью, смотрело на меня широко раскрытыми глазами и улыбалось. Я закрыл глаза и снова открыл их. Лицо не исчезло. И тогда я сказал:

- Вы кто?

Девушка улыбнулась и ответила:

- Я та, которую ты долго искал.

Я отложил мольберт, и показал Вике портрет. Она взглянула на него и ошарашенно прошептала: - Да не может этого быть! Ведь это же моё лицо, только какое-то странное.

- Странное - подтвердил я. - Потому что ты мне приснилась.

С тех пор мы вместе. Да вот смотри, сейчас придет жена, и ты убедишься сам.

Вошла женщина и принесла кофе. Сейчас она выглядела старше, чем лицо на портрете, но, несомненно, это было одно и то же лицо.

Вот такую историю рассказал мне художник Белов, и я ему поверил.

Сон

Ночь, луна, огромная лужа. Посередине лужи - пень. На пне сидит обезьяна в позе роденовского мыслителя, и болтает в воде ногами. Летят брызги, а луна освещает всю эту картину. Подходят два мужика, один другому говорит:

- Смотри, вот обезьяна сидит, давай возьмем её с собой.

Другой говорит:

- Да ну её, у неё ноги грязные.

И ведь не удивились, что обезьяна на пне сидит!

Ясное море, пиратский фрегат

Первое море, которое я увидел, была огромная лужа, разлившаяся от угла до угла на нашей улице. Это была не просто лужа, а именно море, по которому ходили наши лодки и парусники. Мой двоюродный брат, с детства понимающий толк в механике и строящий всякие хитроумные механические приспособления для домашнего хозяйства, а так же для школьного баловства, нашел где-то нарезной ствол мелкокалиберной винтовки, распилил его каким-то невероятным способом, и сделал вначале револьвер, а потом решил, что это ему не нужно, и сделал бортовые пушки будущего фрегата.

- Строй сам фрегат, - сказал он. -Ты ходишь в авиамодельный, тебе и карты в руки.

- Так это же авиамодельный, а не судостроительный, - пытался возразить я.

- Ничего, - сказал Славка, - у тебя получится.

И вот, найдя подходящий кусок бревна, я стал до седьмого пота выдалбливать, выпиливать и строгать будущий пиратский фрегат, который и был готов через несколько дней.

Трехмачтовый, с мощными парусами и Весёлым Роджером на грот-мачте. Славка установил на нём пушки - по три с каждого борта, зарядил их порохом и свинцовыми ядрами, - подвел к запальным отверстиям смоченные в бензине шнуры, которые горели не сразу, а постепенно - от смеси, которую братец придумал.

И вот, раздув паруса на свежем апрельском ветру, фрегат рванулся в ясную даль нашего моря. Первый залп правого борта раздался где-то посередине лужи. Первый залп пробил насквозь дырки в заборе справа деда Беломытцева, пушки с левого борта вдребезги выбили стекла у бывших купцов Коробейниковых, благо никого не было дома. А фрегат благополучно достиг дальнего берега на длинной нашей улице. По узкой тропке вдоль забора деда Беломытцева, которая оставалась для прохода граждан, мы побежали за фрегатом и вернулись на исходную позицию. Ядер больше не было, поэтому Славка зарядил пушки гвоздями. Фрегат снова рванул в морскую даль. А в это время по тропинке шел мужик в кирзовых сапогах и с костылём в руке. Гвоздь пробил голенище сапога и вонзился ему в ногу. Заорав от боли, а больше от испуга, мужик погнался за нами и упал в лужу, причем умудрился погрузиться в неё с головой. Вынырнув и продолжая орать, мужик погнался за нами, матерясь и грозя всеми карами, которые он мог придумать на ходу. На беду я поскользнулся на куске льда и растянулся во всю длину. Мужик догонял меня, я успел подумать: все, хана. Мужик подхватил меня и поставил на ноги. Но, видимо, будучи добрым человеком, он не стал меня лупить, а только грозно спросил:

- Ну что, щенок, полный расчет?

- А ты не ходи по нашей территории - дерзко ответил я. Мужик неожиданно засмеялся:

- А ну, давайте показывайте ваш корабль. Я тоже когда-то их строил.

Так мы познакомились с Василием Карповичем, который, словно наш ровесник, строил и запускал с нами корабли, а когда лужа высохла, мы стали доводить до ума велосипед старинной конструкции, который дядя Вася нашёл на чердаке у соседа. Велосипеды в пору моего послевоенного детства были очень редки и стоили по тем временам маминой месячной зарплаты.

Велосипед получился отличный, только вот тормозов у него не было, и я, разогнавшись на нём, промчался сквозь кусты шиповника, отчего сами понимаете, что со мной было.

Но это уже другая история.

Старый клён