К нам едет Постмодерн

Светлана Коппел-Ковтун

К нам едет Постмодерн

1. Человек человеку — волк, брат, ангел или бревно?

Философы говорят, что мы живём во времени, для которого уже нет времени, т.е. когда история закончилась. В таком случае у нас весьма удобное положение на стреле времени — мы можем охватить взглядом некое культурно-историческое целое. Достаточно сформулировать ключевой вопрос, а затем в его фокусе оглядеть уже пройденный путь, чтобы понять важное для нас сегодня.

Антропологический кризис — одно из ключевых определений времени,  то есть его центральная проблема — кризис человека. И межчеловеческие отношения здесь, пожалуй, играют решающую роль.

«Люби ближнего, как самого себя» — это человеческий идеал и вторая часть единой заповеди о любви к Богу1. Всякий, кто стремится быть человеком и действовать по-человечески, намеревается приблизиться к этому евангельскому образцу. Почему же  человек сегодня может сотворить любую гнусность, не переставая мыслить себя хорошим? Качество человеческого материала таково, что ради того, чтобы выглядеть в своих (и чужих) глазах смиренными и праведными (правильными), многие с готовностью убьют Христа, не переставая при этом мнить себя христианами.

Как известно, отношение к другому — это результат отношения к себе, ибо человек становится тем, чем стремится стать. Следовательно причина антропологического кризиса — неправильный выбор себя, своих целей и ориентиров. Как заметил в своё время учёный-физик Сергей Капица, «софт» человечества не соответствует его «железу».

Но большинство людей вообще ничего не выбирает, а просто принимает навязанные извне модели мышления и поведения. Отсюда несложно сделать вывод о рукотворности данного кризиса. Мы сами его себе выбрали и осуществляем.

Равновесие мира

Мир никогда не был вполне хорош, разве только до грехопадения прародителей Адама и Евы. Однако вряд ли он был когда-либо настолько безумен, как сегодня.

Богу Богово, а кесарю кесарево — таков закон бытия Церкви в мире. Как и заповедь о любви к Богу, этот закон двухсоставен. То есть, Богу Богово надо отдавать не в меньшей степени, чем кесарю кесарево. Бог призвал своих последователей быть Его присутствием в мире, Христос жаждет служить нашими телами и душами делу созидания Церкви. Быть Христовым можно не иначе, как являя Христа ближним. Вера — это осуществление ожидаемого Царства Небесного, созидание его, потому, если мы не заняты делом такого осуществления, то мы не отдаём Богу Богово, и равновесие мира нарушается.

Ницше был прав, Бог умер2 — и не только у них, на Западе, но и в наших умах и сердцах, судя по фактам, Царя Небесного как бы нет, в нас господствует хаос всевозможных -измов, причём искалеченных, облачённых в бестолковые постмодерновые обёртки. Ясно, что Бога убил не Ницше, он только оповестил нас о случившемся, да и времени с тех пор прошло немало: неужели нынешний антропологический кризис — это всё тот же процесс? А как же религиозный ренессанс в России, случившийся после развала СССР? Он вписывается в эту колею или стоит особняком? Россия действительно стала православной страной или только прикидывается? Правильный ответ на последний вопрос можно узнать, лишь всмотревшись в ту Россию, которую мы строим: какой Россия стремится стать, такой она и есть. И вот какой ответ подсмотрел у жизни писатель Андрей Битов3: «Мы, протестующие и сопротивляющиеся американскому давлению и их образу жизни, оказались в итоге одной из самых американизированных стран в мире. Выйдите на улицу — посмотрите на вывески, рекламу. Посмотрите, какое кино смотрит народ, какими гаджетами пользуется, насколько распространены западные бренды… О каком патриотизме может идти речь? Это чувство не насадишь путём пропаганды. Оно рождается изнутри!».

Ещё Блок видел две России: Россию-Америку и Россию православную и, если верить Битову, мы целенаправленно строим то, с чем якобы воюем. Какой-то постмодерн в головах, иначе не скажешь. А ведь Россия-не-Америка нужна не только России, но и всему миру — для равновесия.

Человек человеку кто?

С некоторых пор человек — это, прежде всего, концепция человека, а их существует множество. Самое печальное, большинство из них утратили созидательные интенции и вообще отказываются от формообразующих функций, несмотря на то, что человек — не данность, а заданность. Чтобы становиться человеком, надо его постоянно воспроизводить в себе, надо снова и снова выбирать в себе человека. Без этого распад человека логичен и закономерен.

Один из ключевых формообразующих моментов есть выбор себя по отношению к другому: кем я есть по отношению к ближнему, кто мне ближний? Равновесие мира зависит от этого выбора, который делает каждый из нас лично и в составе какой-то общности. Этот выбор определяет состояние мира и программирует личные, внутренние устремления каждого.

По большому счёту, миропорядок западного образца вырос из установки «человек человеку волк» (лат. homo homini lupus est), которая пришла из комедии Плавта «Ослы» и стала поговоркой. Гоббс создал свою теорию государства, отталкиваясь от постулата о естественном состоянии людей, которое именуется «войной всех против всех». И, хотя в намерениях было преодоление такого порядка вещей — не допустить создания ада — постфактум можно говорить как раз о его закреплении, ибо в нынешней точке развития западная цивилизация, особенно в лице США, наглядно демонстрирует воплощение данного тезиса в жизнь.

Может быть идея Сенеки, что «человек есть нечто священное для человека» отошла в тень, по причине устранения или перетолкования на новый лад понятия священного, может быть ещё по какой-то важной причине, не о том речь. Важно, что колониальный дух западной цивилизации на системном уровне преодолел все человеколюбивые мотивы и устремления, если они там были, и узаконил «войну всех против всех» как норму.

В России же норма по умолчанию всегда виделась иначе: как дружба всех со всеми. Российская империя и создавалась-то больше для совместного существования и защиты от  внешних врагов, малые народы просились под защиту русского оружия.

Да, идеальным русский мир не был, но разве на грешной земле можно вполне воплотить высший идеал? Важны устремления, намерения.

Достаточно вспомнить стихотворение Тютчева «Два единства», написанное в 1870 году, чтобы понять, что ничего нового в вышесказанных словах нет:

Из переполненной Господним гневом чаши

Кровь льётся через край, и Запад тонет в ней —

Кровь хлынет и на вас, друзья и братья наши —

‎Славянский мир, сомкнись тесней...

«Единство, — возвестил оракул наших дней, —

Быть может спаяно железом лишь и кровью...»

Но мы попробуем спаять его любовью —

‎А там увидим, что прочней...

(Ф. Тютчев)

Как-то совестно за наше поколение русских, какие-то мы стали «кризисные», словно наказанные Богом безумцы. Как писал выдающийся советский педагог В.А.Сухомлинский, «самое страшное для человека — это превратиться в спящего с открытыми глазами: смотреть и не видеть, сидеть и не думать о том, что видишь, добру и злу внимать равнодушно, проходить мимо зла и неправды. Опасайся этого больше смерти, больше самой страшной опасности...». И ещё: «подлинная любовь рождается только в сердце, пережившем заботы о судьбе другого человека. Как важно, чтобы у детей был друг, о котором надо заботиться». Патриотизм — это тоже любовь, он не насаждается извне лозунгами, а взращивается, как культурное растение. Насаждаемый идеологией внешний патриотизм — это лжепатриотизм, он разрушителен, а не созидателен.

Мы всегда так мыслили и жили, это было азбукой для русского народа — только не сегодня: новосозданная Россия-Америка не справляется с воспроизведением России.

От мира — прогнившего склепа,

От злобы, насилья и лжи

Россия уходит на небо,

Попробуй её удержи.

(Н. Зиновьев)

К поэту надо прислушаться, он не пророчествует, а всего лишь ставит нас в известность о том, что уже произошло — Россия уходит. Та самая Россия, которая мечтала о Святой Руси и потому была Россией.

Это проблема не этнического, а цивилизационного характера — духовная проблема, потому лучшие люди мира ждут возрождения России как России, как последнего удерживающего мир от  абсолютного «кризиса».

Русский, так уж он устроен, видит в другом человеке брата, а не волка, потому что равняется на Евангелие, зовущее стать посланником Спасителя в мире сём, явлением Бога на земле, призывающего любить даже своих врагов. Так должно быть, такова наша цивилизационная матрица. Почему же сегодняшний русский человек на выходе не таков? Почему его отношение к ближнему мечется не между братом и ангелом, а между волком и бревном? «Или тут зверь ни при чём, и все проклятие вовсе не в том, что человек человеку зверь да ещё и бешеный, а в том, что человек человеку бревно. И сколько ни молись ему, не услышит; сколько ни кличь, не отзовётся; лоб себе простукаешь, лбом перед ним стучавши, не пошевельнётся: как поставили, так и будет стоять, пока не свалится, либо ты не свалишься. Так что ли?» (А. Ремизов «Крестовые сестры», 1910).

Опыт свидетельствует, что от «бревна» до «волка» не так уж далеко, ибо то и другое с лёгкостью приводит мир к состоянию, когда человек человеку становится дьяволом. Этот жуткий мир хорошо описан Ф. Сологубом ещё в 1907 году: «Жизнь — борьба. Кривляются, орут. Ну вас к чорту! Да они от чорта и есть. Их чортом не испугаешь. Разве вы не видите, какие они плоские и серые? Все черти — плоские и серые. Все люди — неужели все? — плоски и серы. Люди — черти. Неужели и вправду черти? Да, насколько они — не-Я. Дьявольскую злобу питают они друг к другу. Они придумывают один о другом страшные, тяжёлые, чёрные слова, которые прожигают душу до дыр. Они куют цепи, тяжкие, как свинец смерти, и липкие, как мерзкая паутина злого паука. Они берут в свои руки того, кто случайно слаб, и бьют его, долго и беспощадно, и тешатся криками, слезами, стонами избиваемого. Подойдут, усмехнутся, — и плюнут в глаза. В глаза привязанного к столбу. Повалят на землю, и ногами, обутыми в тяжёлые сапоги, пляшут на груди поверженного, пока не сломаются ребра. Девушку поймают на площади, оголят, нагайками бьют, живот разорвут, до смерти замучат. Загонят людей в дом, и сожгут. И пляшут вокруг пожарища, внимая дикому вою сожигаемых. Какая адская мука — гореть живьём в дьявольском огне земного мучительства! Кто же мучительствует? Человек или Дьявол? Человек человеку — Дьявол».

Босяки, люди оголившиеся от Бога — по терминологии Д. Мережковского, уж не они ли маячат на горизонте нового миропорядка, в который худо-бедно встраивается и Россия? Может быть русский Бог, которого воспел В. Озеров словами «языки, ведайте — велик российский Бог» («Дмитрий Донской», 1806), тоже умер или умирает, как и западно-европейский? От ответа на этот вопрос зависит не только судьба Русского мира, но и равновесие мира в целом. И судьбу не обманешь лозунгами, кричалками, громкими заявлениями. Кризис — это суд или, если хотите, экзамен на подлинность. Как ответим на вопрос «Человек человеку кто — волк, брат, ангел или бревно?», так и будет.

----

1 «Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь (Втор.6:5; Мих.6:8; Мк. 12:30; Лк. 10:27; Лев 19:18;  Мф 5:43); вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мтф. 22:37-40)

2 Не Бог-Творец религии, а Бог философов, Бог-представление — человеческое представление о Боге.

3 Андрей Битов: «Путин Западу не нравится. Значит, он набрал реальную силу». Еженедельник "Аргументы и Факты" № 45 05/11/2014

2.  К нам едет Постмодерн

Модное слово «Постмодерн» — страшное и глумливое, обещающее то ли свободу, то ли закабаление свободой. Необузданная свобода пугает. Да что греха таить, свобода вообще отпугивает любого добропорядочного гражданина, а свобода от всего тем паче. Нельзя быть свободным от всего — это немыслимо. Бред сумасшедшего, уравненный с речью профессора — это ли свобода? Но, с другой стороны, почему бы не проверить насколько человечен профессор, вдруг человек в нём совершенно выветрился? И что если далеко не каждый человек сумел пройти искушение профессионализмом и остаться человеком? Хороший человек — не профессия, да, но и хороший профессионал не обязательно достойный человек, ибо человек — не функция, а бытие. Уборщица баба Дуся, возможно, окажется человеком в большей степени, чем какой-нибудь дока Сан Саныч. Или, вернее, вообще никаких степеней в этом смысле не существует и думать иначе не только неэтично, но и в корне неверно.

Постмодерн отстаивает право каждого выбирать себя, даже того, кто этого делать не хочет или не умеет, или не собирается уметь, или не может. Он стремится освободить человека от всего внешнего, от всех подпорок, и освободит, если только не встретит на своём пути того, кто «сидит» внутри. Кто есть, а не кажется, кто реален, кто по-настоящему жив, а значит по-настоящему свободен. Свободному свобода нестрашна, как не боится ветра каменный дом — в отличие от соломенного, бумажного или даже картонного.

Хочется остаться в стороне от всего этого освобождения, но возможно ли? Пусть французы, придумавшие этот самый «Постмодерн», живут в нём, а мы останемся жить как жили — сами по себе. Мы же русские! (Ну и что, что новые, главное, чтоб не постмодерновые.)

А вот и нет! — отвечает злобный Постмодерн, — отсидеться в сторонке не получится.

Он рядится в Ревизора и едет к нам. Всё, что при этом произойдёт, уже рассказал Гоголь. Он же и предупредил, что настоящий Ревизор последует за этим — клоуном по сути, но очень искренним клоуном.

* * *

Итак, к нам едет Постмодерн. Его приезд отменить не получится уже хотя бы потому, что он объективен. Сам фокус истории (центральная точка её внимания) всё время меняется. Можно сказать, что Небо извне постепенно перемещается всё более вглубь человека.

Если внимательно приглядеться, станет очевидным, что столь часто порицаемый христианами гуманизм вовсе не абсолютное зло. По большому счёту он утверждает простую, ничуть не противную Евангелию весть: Бог не только где-то ТАМ, но и ЗДЕСЬ — в человеке*. Понятно, были и есть перегибы, а разве в христианстве их не бывает? Человек искажает всё, к чему прикасается, всё портит, ибо склонен к злоупотреблениям.

Вообще движение вглубь — это движение в направлении Постмодерна. Гоголь — ещё тот постмодернист, он его чуял своим носом задолго, как никто другой. А юродивые? Опытом своей многострадальной жизни они добыли для нас бытийные истины, способные послужить точками опоры при движении в постмодерновой понятийной трясине (ведь добытое одним оказывается в арсенале у всех — таково свойство человеческой природы).

Постмодерн похож на юродивого: он глумится над глупостью человеческого мира, разрушает обывательскую веру в свою абсолютность и самодостаточность, веру в свою ничем не обоснованную хорошесть и устойчивость своей жизни.

Ценности? Они поруганы людьми, а не Постмодерном. Они давно превратились в фетиши, а потому не грех перевернуть их вверх тормашками, что кстати предлагал делать и непонятый Ницше. Переворот в человеческом мире осуществляется с целью обнаружить хоть что-нибудь подлинное. Но для этого мало устроить бедлам, надо иметь внутри то сокровище, которое вложил в сердце человека Господь — т. е. жажду Бога, ибо только она даёт право действовать в нас Господу. Не внешнее, показное благочестие, а глубинная потребность в Боге, умирание без Бога и любовь к Истине спасут всякого от распада на человеческие атомы и молекулы.

Постмодерн пришёл, чтобы обнаружить Христа внутри нас, чтобы оголить нас по образу и подобию юродивых. Этот ураган, конечно, вызван нами же самими: нашей культурно-исторической ориентацией, нашей лживостью и пошлостью, нашей злобой, нашим чванливым кичением и самовозношением.

Страшен ли он? Страшен, вне всяких сомнений, ибо все мы — злыдни на самом деле, все — рабы своих прихотей и вещей. Смерть Бога мы поместили в общем перечне своих данностей, куда сначала был помещён и Сам Бог, ставший предметом, декорацией, фетишем. Мы стали поклоняться себе на Его фоне, а вовсе не Ему — Творцу и Спасителю. Нестрашен Постмодерн только святым, независимо от того думают они о нём или нет. Потому что «есть священная формула, так или иначе повторяемая всеми писателями: „Отрекись от себя для себя, но не для России“ (Гоголь). „Чтобы быть самим собою, надо отречься от себя“ (Ибсен). „Личное самоотречение не есть отречение от личности, а есть отречение лица от своего эгоизма“ (Вл. Соловьев). Эту формулу повторяет решительно каждый человек; он неизменно наталкивается на неё, если живёт сколько-нибудь сильной духовной жизнью. Эта формула была бы банальной, если бы не была священной. Её-то понять труднее всего» (А. Блок. «Ирония»).

«Король» в любом случае — голый, мы это хорошо знаем благодаря философам. И дело не в том, что философия кончилась или пора возвращаться к доплатоникам, досократикам или вообще, «назад к вещам». Дело в том, что или кто в конце концов оголится.

Альфа и омега, начало и конец...

«Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шёпотом. Все встали, обмениваясь улыбками. Седой судья, припав к его уху, подышав, сообщив, медленно отодвинулся, как будто отлипал. Засим Цинцинната отвезли обратно в крепость. Дорога обвивалась вокруг ее скалистого подножья и уходила под ворота: змея в расселину. Был спокоен; однако его поддерживали во время путешествия по длинным коридорам, ибо он неверно ставил ноги, вроде ребёнка, только что научившегося ступать, или точно куда проваливался, как человек, во сне увидевший, что идёт по воде, но вдруг усомнившийся: да можно ли?» (В. Набоков «Приглашение на казнь»). Да-да, Цинциннат Ц. — это не только сам Набоков, но и человек вообще, человек Постмодерна. Или даже Человек — с большой буквы, ибо настоящий, а не созданный из каких-то непонятно зачем собранных воедино фетишей. Картонный мирок, приговоривший его к смерти, в итоге рушится сам.

Цинциннат томится в ожидании конца, но срок, день казни, неизвестен. Более того, казнь постоянно отодвигается, делая её ожидание бо́льшим мучением, чем сама кончина. «"Вероятно, завтра", — сказал Цинциннат, медленно шагая по камере. "Вероятно, завтра", — сказал Цинциннат и сел на койку, уминая ладонью лоб. Закатный луч повторял уже знакомые эффекты. "Вероятно, завтра, — сказал со вздохом Цинциннат. — Слишком тихо было сегодня, а уже завтра, спозаранку". Некоторое время все молчали: глиняный кувшин с водой на дне, поивший всех узников мира; стены, друг другу на плечи положившие руки, как четверо неслышным шёпотом обсуждающих квадратную тайну; бархатный паук, похожий чем-то на Марфиньку; большие чёрные книги на столе… "Какое недоразумение!" — сказал Цинциннат и вдруг рассмеялся. Он встал, снял халат, ермолку, туфли. Снял полотняные штаны и рубашку. Снял, как парик, голову, снял ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял бедра, снял ноги, снял и бросил руки, как рукавицы, в угол. То, что оставалось от него, постепенно рассеялось, едва окрасив воздух. Цинциннат сперва просто наслаждался прохладой; затем, окунувшись совсем в свою тайную среду, он в ней вольно и весело... — Грянул железный гром засова, и Цинциннат мгновенно оброс всем тем, что сбросил, вплоть до ермолки. Тюремщик Родион принёс в круглой корзиночке, выложенной виноградными листьями, дюжину палевых слив — подарок супруги директора. Цинциннат, тебя освежило преступное твоё упражнение» (В. Набоков «Приглашение на казнь»).

Вот так и нам предстоит «раздеться», дойдя до издавна искомой всеми (особенно русскими) сути и обнаружить в себе её наличие. Или, может быть, отсутствие — хотя это мне кажется сомнительным. Постмодерн по-цинциннатски «освежит» нас, накануне прихода истинного Ревизора.

-----

* Всё чаще думаю о том, что гуманизм - это хорошо, если подходить к нему правильно, без перегибов, особенно хорошо во времена дегуманизации общества. Он ведь, по большому счету, говорит о том, что Бог не только где-то там, но и здесь, в человеке. Без этого понимания якобы ради Бога можно снова и снова убивать Бога - в ближнем (что сейчас и происходит на всех уровнях).

То есть сегодня надо не клеймить гуманизм, а рождать новый - некривой, христианский. Иначе получается игра на стороне сатанинских, бесчеловечных сил и так распоясавшихся в мире.

3. Понять своё время

Чтобы понять своё время, необходимо усилие, понимание того, что понять время — это задача, необходимость, ибо иначе и мышление, и движение будут неверными, ошибочными. Но кроме усилия, вероятно, нужно что-то ещё. Быть может, искренность, детскость, состояние незнания.

Когда люди убеждены в своей разумности и компетентности, в них ломается какой-то важный механизм познания, без которого познание неосуществимо.

Цветок познания

Я побаиваюсь агрессивно знающих людей, иногда подшучиваю над ними или над собой, чтобы отвлечь их от их знания. Познающий — это всегда жаждущий узнать, т.е. он не может знать по определению. Знающему познавать незачем.

Не здесь ли кроется одна из главных ошибок, главных заблуждений времени: нам кажется, что всё на свете лежит у нас в кармане — даже Бог (в виде горы прочитанных книг, стены, увешанной иконами, диплома о богословском образовании и/или обряда Причастия). Однако обрести жизнь не так просто.

Человек намеревается схватить Бога, но то, что при этом оказывается в его руках — всегда не Бог, а что-то другое. Однако человек обожествляет всё, чего нахватался, и создаёт идола, который заслоняет собой и Бога, и другого человека, и реальность, и познание реальности. Человек создаёт кумиров, намереваясь присвоить себе Бога.

И только если Бог захочет, Он распускается в человеке живым и прекрасным цветком. Это случается с теми, кто любит Бога и служит Ему, но не присваивает Его себе, как вещь. Бог присваивается Сам, кому хочет и когда хочет.

Подобное можно сказать и о восприятии культурного наследия. Культура (всё по-настоящему ценное в ней) похожа на нераспустившийся цветок, который распускается внутри человека, но не в каждом, а только при наличии некоторых внутренних условий. Одно из главных условий — бескорыстная жажда истины, любовь к прекрасному. Цветок нельзя заставить распуститься силой, можно его только сломать силой, вырвать, повыдёргивать лепестки, оборвать листья. Можно возненавидеть его, за то, что он не подчиняется мне и не раскрывается по моему требованию.

Цветок распускается внутри человека сам как награда за чуткое вслушивание и всматривание, награда за верность и преданность цветку, которая возможна лишь при самоотвержении.

В чём наша неправда?

Иван Ильин в своих «Аксиомах религиозного опыта» говорит: «Вещи сами по себе не пошлы; но одноимённые им содержания, воспринимаемые и разумеемые людьми, могут быть совершенно пошлыми. Пошлость вносится в мир духовно-скудными и религиозно-мёртвыми людьми. Для того чтобы она появилась, нужен чей-нибудь субъективный, человеческий, духовно-немощный, религиозно-мёртвый акт, который, обращаясь к непошлому предмету, видел бы в нем и разумел бы в нем пошлое содержание». Наверное лучше и не скажешь о главной проблеме нашего времени. Пошлость — как неподлинность, как показушность, как подмена настоящего фальшивым, лживым. Это касается и наших добродетелей, особенно нашего горделивейшего и ленивейшего «смирения». Это касается нашей религиозности, сведённой к транспарантности и лозунговости.

Вспоминаю философский пример с глубоководными рыбами. Говорят, если такую рыбу вытащить на поверхность, она лопнет, внутреннее давление разорвёт её на части. Нечто подобное происходит со всеми глубокими истинами православия, которые, будучи восприняты неглубокими, плоскими умами, превращаются в карикатуру. Плакатное православие — это смерть православия. Оторванность человека от бытийной глубины, на которой только и могут быть поняты бытийные истины, погружает его в состояние обмана или прелести.

«Живи с Христом, и он спасёт тебя. Ибо он истинный свет и солнце жизни. Ведь как солнце является, чтобы давать свет глазам плоти, так и Христос просвещает всякий ум и сердце. Ибо больной телесно — это злая смерть, насколько больше тот подвержен смерти, у кого слепой ум. Ведь как всякий слепой не может видеть его, так и тот, у кого нет здорового ума, лишён удовольствия приобрести себе свет Христа, т.е. разум» (прп. Силуан Афонский).

Но как различить Христа реального и Христа виртуального, воображаемого мной? Есть ли между ними разница и, если есть, то в чём? Мудрецы от православия говорят, что разница — в силе. Воображаемый — лишь грёза, а потому не наделяет силой, которая от Бога. Тогда воображаемое христианство — вообще не христианство, ибо не соединяет со Христом.

В итоге наша неподлинность успокаивает нас раньше, чем мы достигли поставленной цели. Мы средства принимаем за цель, всё, что должно было бы стать путём к Богу, становится препятствием, ибо заслоняет Бога, имитирует Бога.

Пока маленькая девочка играет в дочки-матери с куклой — всё в рамках нормы, ибо это игра, этап подготовки к жизни. Но когда взрослая женщина так же искренне верит в то, что кукла — живой ребёнок, то это уже патология, ибо замещение подлинности. В принципе, в качестве сеанса психотерапии такая игра может и безвредна, но только если эта женщина не намеревается достигнуть цели — стать матерью настоящего ребёнка. Или, что будет ещё комичней, пока она не захочет воспользоваться какими-то правами и льготами, связанными с материнством, например, получать пособие по уходу за ребёнком.

Так и с нашей верой. Мы заигрались в куклы, забыв, что надо родить в себе подлинного, а не игрушечного Христа.

Секрет нашего времени

Жить на сломе эпох — нескучно. Со временем можно спорить, ругаться, с ним можно драться или дружить, можно от него отставать или опережать его. Взаимоотношения со временем — неизбежность, ибо все мы живём во времени. Понять своё время — это значит быть адекватным и правильно реагировать на вызовы.

Нельзя жить вчерашним днём, особенно когда жизнь опережает сама себя в динамике своих изменений и искажений. Ощущение такое, что мир летит в пропасть, и мы вместе с миром. Россию спасает лишь её всегдашнее опаздывание, отставание от Запада или, что мне кажется более правильным, своё время, которое движется не линейно, а скачкообразно — по-другому.

Россия движется (или её сносит) в сторону постмодерна. Чего ждать в связи с этим хорошо сформулировал Александр Неклесса, заместитель директора Института экономических стратегий при Отделении общественных наук РАН: «Постмодернизм в исторической перспективе приведёт к новому разделению человечества, и видимо это будет разделение на любящих и ненавидящих, на творящих и косных, на свободных и деспотичных. Люди по своему внутреннему естеству разделятся на две эти группы».

Как это близко к христианским предчувствиям. То есть, не стоит демонизировать своё время — не в нём проблема, а в нас. Наоборот, время предоставляет человеку набор необходимых для самопознания инструментов, которыми он может воспользоваться как для спасения, так и для погубления себя и ближних. Время актуализирует те или иные живущие в нас смыслы и содержания, но их надо ещё правильно прочесть.

Можно сказать, что в постмодерне всё непременно двоится, ибо разделяется по внутреннему, а не по внешнему признаку. И трактовки событий, и понимание истин — всё начинает двоиться в согласии с внутренним выбором, который осуществляет каждый отдельно взятый индивид (путь добра и путь зла1). Это новая данность, новая характеристика жизни, которую надо осознать и в соответствии с которой действовать, чтобы не заблуждаться. Непонимание между людьми будет только нарастать, а любые внешние границы утратят былое значение — на фоне духовного единения или отторжения и противостояния. Взгляд на христианство тоже будет двоиться. Но понять, что стоит за этими словами, можно только из своего внутреннего содержания, т.е. эти слова тоже каждый прочтёт на свой манер.

И всё же, для понимания другого человека по-прежнему важно задвинуть свой эгоизм в самый дальний угол. Ценности — прежние, если они истинные. А вот глубина их понимания и непонимания — разнится. Кто понимает — начнёт понимать ещё больше, кто не понимает — будет не понимать всё больше. У кого есть — тому прибавится, у кого нет — отнимется и то малое, что есть2. В этом особенность времени, в которое мы вступаем и которое, если мы его неверно понимаем, наступает на нас.

-----

1 «В жизни есть только два пути — путь добра и путь зла, и каждый выбирает один из них». Свт. Лука (Войно-Ясенецкий)

2 «Всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет» (Мф.25:29)

4. Ближний как причина

У всякого человека есть три причины бытия: Бог, другие и он сам. Наверное необходимо родиться на каждом из этих уровней, чтобы быть по-настоящему, т. е. вполне, а не отчасти. Первое начало — Бог, это сотворение Адама и Евы, сотворение человека как такового. Второе — это рождение от родителей и становление под воздействием социума в самом широком смысле этого слова. Третье — это пробуждение в себя, приход в осознанное бытие, когда я — это я, а не кто-то другой, когда я осуществляю свой выбор сам, а не под влиянием чего-то или кого-то (второе рождение).

Выходит, когда мы кого-то обвиняем некрасивым восклицанием «Вот я из-за тебя….» — это отчасти правда, ибо отчасти в нас всё «из-за…». Кстати, эпоха модерна, помимо всего прочего (а может даже в первую очередь) была занята именно социальным аспектом человека, постмодерн подступил непосредственно к личности. Это лишь оговорка, которая здесь не совсем уместна, но всё-таки необходима, потому что важно понимать когда и какие уроки мы проходили и должны были выучить.

Итак, ближний для меня — причина, а не средство. Но причина чего? Важнее всего понять, что в нём обязательно есть причина меня самого. Помимо всяких высоких слов о любви к другому, надо уяснить, что моя любовь к себе включает в себя и любовь к ближнему. Хочешь по-настоящему любить себя — люби другого. Что за реальность стоит за этими словами попробуем сейчас разобраться.

Ближний — всегда провокатор по отношению ко мне: он будит во мне либо лучшие, либо худшие мои качества. Когда я являю себя городу и миру, я всегда завишу от того какой это город и какой мир. С одной стороны, меня понимают, трактуют в зависимости от того, кто воспринимает и трактует. С другой, я невольно (или вольно) буду стараться соответствовать. Но считается не очень хорошим тоном — всецело зависеть от других, надо быть самому по себе, иначе ты как бы недородился, недовоплотился. Правда, речь сейчас не об этом.

Надо понять каким быть для меня — хорошо: добродетельным или злодеем? Например, хороший грузовик — это какой грузовик? Тот, который соответствует своему предназначению. Хороший виноград — это какой виноград? Вкусный, сочный, вызревший, из него и вино хорошее получится, и сок, и кушать приятно. То же самое можно сказать и о хорошем человеке — он должен соответствовать своему предназначению. И здесь начинаются множественные разномыслия, которые в наше время достигли своего апогея.

А ведь в том и дело, что не я сам, а ближний — только хорошо бы в высшей своей точке, а не низшей — диктует меня самого. Отсюда растёт известное и подзабытое правило: моя свобода заканчивается там, где она начинает нарушать свободу другого. Или: люби ближнего, как самого себя.

А может запятую убрать? Пусть будет так: люби ближнего как самого себя — т. е. в нём люби себя (а в себе — его), ибо он это и есть ты. Как ты к нему относишься, таким ты и становишься.

Ближний — это причина меня. Но каким быть по отношению к ближнему — любящим или ненавидящим, помогающим или мешающим, благословляющим или проклинающим — решаю я сам. Что и кого я буду осуществлять, взаимодействуя с другими, то и явится. Осуществляющий другого, осуществляет себя.

Кто правильно выучил этот урок, может двигаться дальше, ибо нашёл себя. Другого пути к себе настоящему не существует. Осуществляющий другого осуществляется сам.

Бог — ближний — я сам. Эту последовательную взаимосвязь нельзя отменить, можно только остановиться в своём развитии и начать загнивать (что и происходит со многими из нас, в т.ч. на уровне общества).

И вот что интересно: только нашедший себя действительно находит и Бога. Это вполне логично, ибо для встречи с Личностью необходима личность. А пока мы лиц не обрели, Бог для нас — абстракция, теория, идея, но не Встреча. Таким образом, полная цепочка выглядит вот как: Бог — ближний — я сам — Бог. Альфа и Омега, Начало и Конец…

2016

1. Человек человеку — волк, брат, ангел или бревно?

.

Философы говорят, что мы живём во времени, для которого уже нет времени, т.е. когда история закончилась. В таком случае у нас весьма удобное положение на стреле времени — мы можем охватить взглядом некое культурно-историческое целое. Достаточно сформулировать ключевой вопрос, а затем в его фокусе оглядеть уже пройденный путь, чтобы понять важное для нас сегодня.

Антропологический кризис — одно из ключевых определений времени,  то есть его центральная проблема — кризис человека. И межчеловеческие отношения здесь, пожалуй, играют решающую роль.

«Люби ближнего, как самого себя» — это человеческий идеал и вторая часть единой заповеди о любви к Богу1. Всякий, кто стремится быть человеком и действовать по-человечески, намеревается приблизиться к этому евангельскому образцу. Почему же  человек сегодня может сотворить любую гнусность, не переставая мыслить себя хорошим? Качество человеческого материала таково, что ради того, чтобы выглядеть в своих (и чужих) глазах смиренными и праведными (правильными), многие с готовностью убьют Христа, не переставая при этом мнить себя христианами.

Как известно, отношение к другому — это результат отношения к себе, ибо человек становится тем, чем стремится стать. Следовательно причина антропологического кризиса — неправильный выбор себя, своих целей и ориентиров. Как заметил в своё время учёный-физик Сергей Капица, «софт» человечества не соответствует его «железу».

Но большинство людей вообще ничего не выбирает, а просто принимает навязанные извне модели мышления и поведения. Отсюда несложно сделать вывод о рукотворности данного кризиса. Мы сами его себе выбрали и осуществляем.

Равновесие мира

Мир никогда не был вполне хорош, разве только до грехопадения прародителей Адама и Евы. Однако вряд ли он был когда-либо настолько безумен, как сегодня.

Богу Богово, а кесарю кесарево — таков закон бытия Церкви в мире. Как и заповедь о любви к Богу, этот закон двухсоставен. То есть, Богу Богово надо отдавать не в меньшей степени, чем кесарю кесарево. Бог призвал своих последователей быть Его присутствием в мире, Христос жаждет служить нашими телами и душами делу созидания Церкви. Быть Христовым можно не иначе, как являя Христа ближним. Вера — это осуществление ожидаемого Царства Небесного, созидание его, потому, если мы не заняты делом такого осуществления, то мы не отдаём Богу Богово, и равновесие мира нарушается.

Ницше был прав, Бог умер2 — и не только у них, на Западе, но и в наших умах и сердцах, судя по фактам, Царя Небесного как бы нет, в нас господствует хаос всевозможных -измов, причём искалеченных, облачённых в бестолковые постмодерновые обёртки. Ясно, что Бога убил не Ницше, он только оповестил нас о случившемся, да и времени с тех пор прошло немало: неужели нынешний антропологический кризис — это всё тот же процесс? А как же религиозный ренессанс в России, случившийся после развала СССР? Он вписывается в эту колею или стоит особняком? Россия действительно стала православной страной или только прикидывается? Правильный ответ на последний вопрос можно узнать, лишь всмотревшись в ту Россию, которую мы строим: какой Россия стремится стать, такой она и есть. И вот какой ответ подсмотрел у жизни писатель Андрей Битов3: «Мы, протестующие и сопротивляющиеся американскому давлению и их образу жизни, оказались в итоге одной из самых американизированных стран в мире. Выйдите на улицу — посмотрите на вывески, рекламу. Посмотрите, какое кино смотрит народ, какими гаджетами пользуется, насколько распространены западные бренды… О каком патриотизме может идти речь? Это чувство не насадишь путём пропаганды. Оно рождается изнутри!».

Ещё Блок видел две России: Россию-Америку и Россию православную и, если верить Битову, мы целенаправленно строим то, с чем якобы воюем. Какой-то постмодерн в головах, иначе не скажешь. А ведь Россия-не-Америка нужна не только России, но и всему миру — для равновесия.

Человек человеку кто?

С некоторых пор человек — это, прежде всего, концепция человека, а их существует множество. Самое печальное, большинство из них утратили созидательные интенции и вообще отказываются от формообразующих функций, несмотря на то, что человек — не данность, а заданность. Чтобы становиться человеком, надо его постоянно воспроизводить в себе, надо снова и снова выбирать в себе человека. Без этого распад человека логичен и закономерен.

Один из ключевых формообразующих моментов есть выбор себя по отношению к другому: кем я есть по отношению к ближнему, кто мне ближний? Равновесие мира зависит от этого выбора, который делает каждый из нас лично и в составе какой-то общности. Этот выбор определяет состояние мира и программирует личные, внутренние устремления каждого.

По большому счёту, миропорядок западного образца вырос из установки «человек человеку волк» (лат. homo homini lupus est), которая пришла из комедии Плавта «Ослы» и стала поговоркой. Гоббс создал свою теорию государства, отталкиваясь от постулата о естественном состоянии людей, которое именуется «войной всех против всех». И, хотя в намерениях было преодоление такого порядка вещей — не допустить создания ада — постфактум можно говорить как раз о его закреплении, ибо в нынешней точке развития западная цивилизация, особенно в лице США, наглядно демонстрирует воплощение данного тезиса в жизнь.

Может быть идея Сенеки, что «человек есть нечто священное для человека» отошла в тень, по причине устранения или перетолкования на новый лад понятия священного, может быть ещё по какой-то важной причине, не о том речь. Важно, что колониальный дух западной цивилизации на системном уровне преодолел все человеколюбивые мотивы и устремления, если они там были, и узаконил «войну всех против всех» как норму.

В России же норма по умолчанию всегда виделась иначе: как дружба всех со всеми. Российская империя и создавалась-то больше для совместного существования и защиты от  внешних врагов, малые народы просились под защиту русского оружия.

Да, идеальным русский мир не был, но разве на грешной земле можно вполне воплотить высший идеал? Важны устремления, намерения.

Достаточно вспомнить стихотворение Тютчева «Два единства», написанное в 1870 году, чтобы понять, что ничего нового в вышесказанных словах нет:

.

.

Как-то совестно за наше поколение русских, какие-то мы стали «кризисные», словно наказанные Богом безумцы. Как писал выдающийся советский педагог В.А.Сухомлинский, «самое страшное для человека — это превратиться в спящего с открытыми глазами: смотреть и не видеть, сидеть и не думать о том, что видишь, добру и злу внимать равнодушно, проходить мимо зла и неправды. Опасайся этого больше смерти, больше самой страшной опасности...». И ещё: «подлинная любовь рождается только в сердце, пережившем заботы о судьбе другого человека. Как важно, чтобы у детей был друг, о котором надо заботиться». Патриотизм — это тоже любовь, он не насаждается извне лозунгами, а взращивается, как культурное растение. Насаждаемый идеологией внешний патриотизм — это лжепатриотизм, он разрушителен, а не созидателен.

Мы всегда так мыслили и жили, это было азбукой для русского народа — только не сегодня: новосозданная Россия-Америка не справляется с воспроизведением России.

.

.

К поэту надо прислушаться, он не пророчествует, а всего лишь ставит нас в известность о том, что уже произошло — Россия уходит. Та самая Россия, которая мечтала о Святой Руси и потому была Россией.

Это проблема не этнического, а цивилизационного характера — духовная проблема, потому лучшие люди мира ждут возрождения России как России, как последнего удерживающего мир от  абсолютного «кризиса».

Русский, так уж он устроен, видит в другом человеке брата, а не волка, потому что равняется на Евангелие, зовущее стать посланником Спасителя в мире сём, явлением Бога на земле, призывающего любить даже своих врагов. Так должно быть, такова наша цивилизационная матрица. Почему же сегодняшний русский человек на выходе не таков? Почему его отношение к ближнему мечется не между братом и ангелом, а между волком и бревном? «Или тут зверь ни при чём, и все проклятие вовсе не в том, что человек человеку зверь да ещё и бешеный, а в том, что человек человеку бревно. И сколько ни молись ему, не услышит; сколько ни кличь, не отзовётся; лоб себе простукаешь, лбом перед ним стучавши, не пошевельнётся: как поставили, так и будет стоять, пока не свалится, либо ты не свалишься. Так что ли?» (А. Ремизов «Крестовые сестры», 1910).

Опыт свидетельствует, что от «бревна» до «волка» не так уж далеко, ибо то и другое с лёгкостью приводит мир к состоянию, когда человек человеку становится дьяволом. Этот жуткий мир хорошо описан Ф. Сологубом ещё в 1907 году: «Жизнь — борьба. Кривляются, орут. Ну вас к чорту! Да они от чорта и есть. Их чортом не испугаешь. Разве вы не видите, какие они плоские и серые? Все черти — плоские и серые. Все люди — неужели все? — плоски и серы. Люди — черти. Неужели и вправду черти? Да, насколько они — не-Я. Дьявольскую злобу питают они друг к другу. Они придумывают один о другом страшные, тяжёлые, чёрные слова, которые прожигают душу до дыр. Они куют цепи, тяжкие, как свинец смерти, и липкие, как мерзкая паутина злого паука. Они берут в свои руки того, кто случайно слаб, и бьют его, долго и беспощадно, и тешатся криками, слезами, стонами избиваемого. Подойдут, усмехнутся, — и плюнут в глаза. В глаза привязанного к столбу. Повалят на землю, и ногами, обутыми в тяжёлые сапоги, пляшут на груди поверженного, пока не сломаются ребра. Девушку поймают на площади, оголят, нагайками бьют, живот разорвут, до смерти замучат. Загонят людей в дом, и сожгут. И пляшут вокруг пожарища, внимая дикому вою сожигаемых. Какая адская мука — гореть живьём в дьявольском огне земного мучительства! Кто же мучительствует? Человек или Дьявол? Человек человеку — Дьявол».

Босяки, люди оголившиеся от Бога — по терминологии Д. Мережковского, уж не они ли маячат на горизонте нового миропорядка, в который худо-бедно встраивается и Россия? Может быть русский Бог, которого воспел В. Озеров словами «языки, ведайте — велик российский Бог» («Дмитрий Донской», 1806), тоже умер или умирает, как и западно-европейский? От ответа на этот вопрос зависит не только судьба Русского мира, но и равновесие мира в целом. И судьбу не обманешь лозунгами, кричалками, громкими заявлениями. Кризис — это суд или, если хотите, экзамен на подлинность. Как ответим на вопрос «Человек человеку кто — волк, брат, ангел или бревно?», так и будет.

.

1 «Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь (Втор.6:5; Мих.6:8; Мк. 12:30; Лк. 10:27; Лев 19:18;  Мф 5:43); вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мтф. 22:37-40)

2 Не Бог-Творец религии, а Бог философов, Бог-представление — человеческое представление о Боге.

3 Андрей Битов: «Путин Западу не нравится. Значит, он набрал реальную силу». Еженедельник "Аргументы и Факты" № 45 05/11/2014

.

2.  К нам едет Постмодерн

.

Модное слово «Постмодерн» — страшное и глумливое, обещающее то ли свободу, то ли закабаление свободой. Необузданная свобода пугает. Да что греха таить, свобода вообще отпугивает любого добропорядочного гражданина, а свобода от всего тем паче. Нельзя быть свободным от всего — это немыслимо. Бред сумасшедшего, уравненный с речью профессора — это ли свобода? Но, с другой стороны, почему бы не проверить насколько человечен профессор, вдруг человек в нём совершенно выветрился? И что если далеко не каждый человек сумел пройти искушение профессионализмом и остаться человеком? Хороший человек — не профессия, да, но и хороший профессионал не обязательно достойный человек, ибо человек — не функция, а бытие. Уборщица баба Дуся, возможно, окажется человеком в большей степени, чем какой-нибудь дока Сан Саныч. Или, вернее, вообще никаких степеней в этом смысле не существует и думать иначе не только неэтично, но и в корне неверно.

Постмодерн отстаивает право каждого выбирать себя, даже того, кто этого делать не хочет или не умеет, или не собирается уметь, или не может. Он стремится освободить человека от всего внешнего, от всех подпорок, и освободит, если только не встретит на своём пути того, кто «сидит» внутри. Кто есть, а не кажется, кто реален, кто по-настоящему жив, а значит по-настоящему свободен. Свободному свобода нестрашна, как не боится ветра каменный дом — в отличие от соломенного, бумажного или даже картонного.

Хочется остаться в стороне от всего этого освобождения, но возможно ли? Пусть французы, придумавшие этот самый «Постмодерн», живут в нём, а мы останемся жить как жили — сами по себе. Мы же русские! (Ну и что, что новые, главное, чтоб не постмодерновые.)

А вот и нет! — отвечает злобный Постмодерн, — отсидеться в сторонке не получится.

Он рядится в Ревизора и едет к нам. Всё, что при этом произойдёт, уже рассказал Гоголь. Он же и предупредил, что настоящий Ревизор последует за этим — клоуном по сути, но очень искренним клоуном.

.

* * *

.

Итак, к нам едет Постмодерн. Его приезд отменить не получится уже хотя бы потому, что он объективен. Сам фокус истории (центральная точка её внимания) всё время меняется. Можно сказать, что Небо извне постепенно перемещается всё более вглубь человека.

Если внимательно приглядеться, станет очевидным, что столь часто порицаемый христианами гуманизм вовсе не абсолютное зло. По большому счёту он утверждает простую, ничуть не противную Евангелию весть: Бог не только где-то ТАМ, но и ЗДЕСЬ — в человеке*. Понятно, были и есть перегибы, а разве в христианстве их не бывает? Человек искажает всё, к чему прикасается, всё портит, ибо склонен к злоупотреблениям.

Вообще движение вглубь — это движение в направлении Постмодерна. Гоголь — ещё тот постмодернист, он его чуял своим носом задолго, как никто другой. А юродивые? Опытом своей многострадальной жизни они добыли для нас бытийные истины, способные послужить точками опоры при движении в постмодерновой понятийной трясине (ведь добытое одним оказывается в арсенале у всех — таково свойство человеческой природы).

Постмодерн похож на юродивого: он глумится над глупостью человеческого мира, разрушает обывательскую веру в свою абсолютность и самодостаточность, веру в свою ничем не обоснованную хорошесть и устойчивость своей жизни.

Ценности? Они поруганы людьми, а не Постмодерном. Они давно превратились в фетиши, а потому не грех перевернуть их вверх тормашками, что кстати предлагал делать и непонятый Ницше. Переворот в человеческом мире осуществляется с целью обнаружить хоть что-нибудь подлинное. Но для этого мало устроить бедлам, надо иметь внутри то сокровище, которое вложил в сердце человека Господь — т. е. жажду Бога, ибо только она даёт право действовать в нас Господу. Не внешнее, показное благочестие, а глубинная потребность в Боге, умирание без Бога и любовь к Истине спасут всякого от распада на человеческие атомы и молекулы.

Постмодерн пришёл, чтобы обнаружить Христа внутри нас, чтобы оголить нас по образу и подобию юродивых. Этот ураган, конечно, вызван нами же самими: нашей культурно-исторической ориентацией, нашей лживостью и пошлостью, нашей злобой, нашим чванливым кичением и самовозношением.

Страшен ли он? Страшен, вне всяких сомнений, ибо все мы — злыдни на самом деле, все — рабы своих прихотей и вещей. Смерть Бога мы поместили в общем перечне своих данностей, куда сначала был помещён и Сам Бог, ставший предметом, декорацией, фетишем. Мы стали поклоняться себе на Его фоне, а вовсе не Ему — Творцу и Спасителю. Нестрашен Постмодерн только святым, независимо от того думают они о нём или нет. Потому что «есть священная формула, так или иначе повторяемая всеми писателями: „Отрекись от себя для себя, но не для России“ (Гоголь). „Чтобы быть самим собою, надо отречься от себя“ (Ибсен). „Личное самоотречение не есть отречение от личности, а есть отречение лица от своего эгоизма“ (Вл. Соловьев). Эту формулу повторяет решительно каждый человек; он неизменно наталкивается на неё, если живёт сколько-нибудь сильной духовной жизнью. Эта формула была бы банальной, если бы не была священной. Её-то понять труднее всего» (А. Блок. «Ирония»).

«Король» в любом случае — голый, мы это хорошо знаем благодаря философам. И дело не в том, что философия кончилась или пора возвращаться к доплатоникам, досократикам или вообще, «назад к вещам». Дело в том, что или кто в конце концов оголится.

Альфа и омега, начало и конец...

«Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шёпотом. Все встали, обмениваясь улыбками. Седой судья, припав к его уху, подышав, сообщив, медленно отодвинулся, как будто отлипал. Засим Цинцинната отвезли обратно в крепость. Дорога обвивалась вокруг ее скалистого подножья и уходила под ворота: змея в расселину. Был спокоен; однако его поддерживали во время путешествия по длинным коридорам, ибо он неверно ставил ноги, вроде ребёнка, только что научившегося ступать, или точно куда проваливался, как человек, во сне увидевший, что идёт по воде, но вдруг усомнившийся: да можно ли?» (В. Набоков «Приглашение на казнь»). Да-да, Цинциннат Ц. — это не только сам Набоков, но и человек вообще, человек Постмодерна. Или даже Человек — с большой буквы, ибо настоящий, а не созданный из каких-то непонятно зачем собранных воедино фетишей. Картонный мирок, приговоривший его к смерти, в итоге рушится сам.

Цинциннат томится в ожидании конца, но срок, день казни, неизвестен. Более того, казнь постоянно отодвигается, делая её ожидание бо́льшим мучением, чем сама кончина. «"Вероятно, завтра", — сказал Цинциннат, медленно шагая по камере. "Вероятно, завтра", — сказал Цинциннат и сел на койку, уминая ладонью лоб. Закатный луч повторял уже знакомые эффекты. "Вероятно, завтра, — сказал со вздохом Цинциннат. — Слишком тихо было сегодня, а уже завтра, спозаранку". Некоторое время все молчали: глиняный кувшин с водой на дне, поивший всех узников мира; стены, друг другу на плечи положившие руки, как четверо неслышным шёпотом обсуждающих квадратную тайну; бархатный паук, похожий чем-то на Марфиньку; большие чёрные книги на столе… "Какое недоразумение!" — сказал Цинциннат и вдруг рассмеялся. Он встал, снял халат, ермолку, туфли. Снял полотняные штаны и рубашку. Снял, как парик, голову, снял ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял бедра, снял ноги, снял и бросил руки, как рукавицы, в угол. То, что оставалось от него, постепенно рассеялось, едва окрасив воздух. Цинциннат сперва просто наслаждался прохладой; затем, окунувшись совсем в свою тайную среду, он в ней вольно и весело... — Грянул железный гром засова, и Цинциннат мгновенно оброс всем тем, что сбросил, вплоть до ермолки. Тюремщик Родион принёс в круглой корзиночке, выложенной виноградными листьями, дюжину палевых слив — подарок супруги директора. Цинциннат, тебя освежило преступное твоё упражнение» (В. Набоков «Приглашение на казнь»).

Вот так и нам предстоит «раздеться», дойдя до издавна искомой всеми (особенно русскими) сути и обнаружить в себе её наличие. Или, может быть, отсутствие — хотя это мне кажется сомнительным. Постмодерн по-цинциннатски «освежит» нас, накануне прихода истинного Ревизора.

-----

* Всё чаще думаю о том, что гуманизм - это хорошо, если подходить к нему правильно, без перегибов, особенно хорошо во времена дегуманизации общества. Он ведь, по большому счету, говорит о том, что Бог не только где-то там, но и здесь, в человеке. Без этого понимания якобы ради Бога можно снова и снова убивать Бога - в ближнем (что сейчас и происходит на всех уровнях).

То есть сегодня надо не клеймить гуманизм, а рождать новый - некривой, христианский. Иначе получается игра на стороне сатанинских, бесчеловечных сил и так распоясавшихся в мире.

.

3. Понять своё время

.

Чтобы понять своё время, необходимо усилие, понимание того, что понять время — это задача, необходимость, ибо иначе и мышление, и движение будут неверными, ошибочными. Но кроме усилия, вероятно, нужно что-то ещё. Быть может, искренность, детскость, состояние незнания.

Когда люди убеждены в своей разумности и компетентности, в них ломается какой-то важный механизм познания, без которого познание неосуществимо.

Цветок познания

Я побаиваюсь агрессивно знающих людей, иногда подшучиваю над ними или над собой, чтобы отвлечь их от их знания. Познающий — это всегда жаждущий узнать, т.е. он не может знать по определению. Знающему познавать незачем.

Не здесь ли кроется одна из главных ошибок, главных заблуждений времени: нам кажется, что всё на свете лежит у нас в кармане — даже Бог (в виде горы прочитанных книг, стены, увешанной иконами, диплома о богословском образовании и/или обряда Причастия). Однако обрести жизнь не так просто.

Человек намеревается схватить Бога, но то, что при этом оказывается в его руках — всегда не Бог, а что-то другое. Однако человек обожествляет всё, чего нахватался, и создаёт идола, который заслоняет собой и Бога, и другого человека, и реальность, и познание реальности. Человек создаёт кумиров, намереваясь присвоить себе Бога.

И только если Бог захочет, Он распускается в человеке живым и прекрасным цветком. Это случается с теми, кто любит Бога и служит Ему, но не присваивает Его себе, как вещь. Бог присваивается Сам, кому хочет и когда хочет.

Подобное можно сказать и о восприятии культурного наследия. Культура (всё по-настоящему ценное в ней) похожа на нераспустившийся цветок, который распускается внутри человека, но не в каждом, а только при наличии некоторых внутренних условий. Одно из главных условий — бескорыстная жажда истины, любовь к прекрасному. Цветок нельзя заставить распуститься силой, можно его только сломать силой, вырвать, повыдёргивать лепестки, оборвать листья. Можно возненавидеть его, за то, что он не подчиняется мне и не раскрывается по моему требованию.

Цветок распускается внутри человека сам как награда за чуткое вслушивание и всматривание, награда за верность и преданность цветку, которая возможна лишь при самоотвержении.

В чём наша неправда?

Иван Ильин в своих «Аксиомах религиозного опыта» говорит: «Вещи сами по себе не пошлы; но одноимённые им содержания, воспринимаемые и разумеемые людьми, могут быть совершенно пошлыми. Пошлость вносится в мир духовно-скудными и религиозно-мёртвыми людьми. Для того чтобы она появилась, нужен чей-нибудь субъективный, человеческий, духовно-немощный, религиозно-мёртвый акт, который, обращаясь к непошлому предмету, видел бы в нем и разумел бы в нем пошлое содержание». Наверное лучше и не скажешь о главной проблеме нашего времени. Пошлость — как неподлинность, как показушность, как подмена настоящего фальшивым, лживым. Это касается и наших добродетелей, особенно нашего горделивейшего и ленивейшего «смирения». Это касается нашей религиозности, сведённой к транспарантности и лозунговости.

Вспоминаю философский пример с глубоководными рыбами. Говорят, если такую рыбу вытащить на поверхность, она лопнет, внутреннее давление разорвёт её на части. Нечто подобное происходит со всеми глубокими истинами православия, которые, будучи восприняты неглубокими, плоскими умами, превращаются в карикатуру. Плакатное православие — это смерть православия. Оторванность человека от бытийной глубины, на которой только и могут быть поняты бытийные истины, погружает его в состояние обмана или прелести.

«Живи с Христом, и он спасёт тебя. Ибо он истинный свет и солнце жизни. Ведь как солнце является, чтобы давать свет глазам плоти, так и Христос просвещает всякий ум и сердце. Ибо больной телесно — это злая смерть, насколько больше тот подвержен смерти, у кого слепой ум. Ведь как всякий слепой не может видеть его, так и тот, у кого нет здорового ума, лишён удовольствия приобрести себе свет Христа, т.е. разум» (прп. Силуан Афонский).

Но как различить Христа реального и Христа виртуального, воображаемого мной? Есть ли между ними разница и, если есть, то в чём? Мудрецы от православия говорят, что разница — в силе. Воображаемый — лишь грёза, а потому не наделяет силой, которая от Бога. Тогда воображаемое христианство — вообще не христианство, ибо не соединяет со Христом.

В итоге наша неподлинность успокаивает нас раньше, чем мы достигли поставленной цели. Мы средства принимаем за цель, всё, что должно было бы стать путём к Богу, становится препятствием, ибо заслоняет Бога, имитирует Бога.

Пока маленькая девочка играет в дочки-матери с куклой — всё в рамках нормы, ибо это игра, этап подготовки к жизни. Но когда взрослая женщина так же искренне верит в то, что кукла — живой ребёнок, то это уже патология, ибо замещение подлинности. В принципе, в качестве сеанса психотерапии такая игра может и безвредна, но только если эта женщина не намеревается достигнуть цели — стать матерью настоящего ребёнка. Или, что будет ещё комичней, пока она не захочет воспользоваться какими-то правами и льготами, связанными с материнством, например, получать пособие по уходу за ребёнком.

Так и с нашей верой. Мы заигрались в куклы, забыв, что надо родить в себе подлинного, а не игрушечного Христа.

Секрет нашего времени

Жить на сломе эпох — нескучно. Со временем можно спорить, ругаться, с ним можно драться или дружить, можно от него отставать или опережать его. Взаимоотношения со временем — неизбежность, ибо все мы живём во времени. Понять своё время — это значит быть адекватным и правильно реагировать на вызовы.

Нельзя жить вчерашним днём, особенно когда жизнь опережает сама себя в динамике своих изменений и искажений. Ощущение такое, что мир летит в пропасть, и мы вместе с миром. Россию спасает лишь её всегдашнее опаздывание, отставание от Запада или, что мне кажется более правильным, своё время, которое движется не линейно, а скачкообразно — по-другому.

Россия движется (или её сносит) в сторону постмодерна. Чего ждать в связи с этим хорошо сформулировал Александр Неклесса, заместитель директора Института экономических стратегий при Отделении общественных наук РАН: «Постмодернизм в исторической перспективе приведёт к новому разделению человечества, и видимо это будет разделение на любящих и ненавидящих, на творящих и косных, на свободных и деспотичных. Люди по своему внутреннему естеству разделятся на две эти группы».

Как это близко к христианским предчувствиям. То есть, не стоит демонизировать своё время — не в нём проблема, а в нас. Наоборот, время предоставляет человеку набор необходимых для самопознания инструментов, которыми он может воспользоваться как для спасения, так и для погубления себя и ближних. Время актуализирует те или иные живущие в нас смыслы и содержания, но их надо ещё правильно прочесть.

Можно сказать, что в постмодерне всё непременно двоится, ибо разделяется по внутреннему, а не по внешнему признаку. И трактовки событий, и понимание истин — всё начинает двоиться в согласии с внутренним выбором, который осуществляет каждый отдельно взятый индивид (путь добра и путь зла1). Это новая данность, новая характеристика жизни, которую надо осознать и в соответствии с которой действовать, чтобы не заблуждаться. Непонимание между людьми будет только нарастать, а любые внешние границы утратят былое значение — на фоне духовного единения или отторжения и противостояния. Взгляд на христианство тоже будет двоиться. Но понять, что стоит за этими словами, можно только из своего внутреннего содержания, т.е. эти слова тоже каждый прочтёт на свой манер.

И всё же, для понимания другого человека по-прежнему важно задвинуть свой эгоизм в самый дальний угол. Ценности — прежние, если они истинные. А вот глубина их понимания и непонимания — разнится. Кто понимает — начнёт понимать ещё больше, кто не понимает — будет не понимать всё больше. У кого есть — тому прибавится, у кого нет — отнимется и то малое, что есть2. В этом особенность времени, в которое мы вступаем и которое, если мы его неверно понимаем, наступает на нас.

.

1 «В жизни есть только два пути — путь добра и путь зла, и каждый выбирает один из них». Свт. Лука (Войно-Ясенецкий)

2 «Всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет» (Мф.25:29)

.

4. Ближний как причина

.

У всякого человека есть три причины бытия: Бог, другие и он сам. Наверное необходимо родиться на каждом из этих уровней, чтобы быть по-настоящему, т. е. вполне, а не отчасти. Первое начало — Бог, это сотворение Адама и Евы, сотворение человека как такового. Второе — это рождение от родителей и становление под воздействием социума в самом широком смысле этого слова. Третье — это пробуждение в себя, приход в осознанное бытие, когда я — это я, а не кто-то другой, когда я осуществляю свой выбор сам, а не под влиянием чего-то или кого-то (второе рождение).

Выходит, когда мы кого-то обвиняем некрасивым восклицанием «Вот я из-за тебя….» — это отчасти правда, ибо отчасти в нас всё «из-за…». Кстати, эпоха модерна, помимо всего прочего (а может даже в первую очередь) была занята именно социальным аспектом человека, постмодерн подступил непосредственно к личности. Это лишь оговорка, которая здесь не совсем уместна, но всё-таки необходима, потому что важно понимать когда и какие уроки мы проходили и должны были выучить.

Итак, ближний для меня — причина, а не средство. Но причина чего? Важнее всего понять, что в нём обязательно есть причина меня самого. Помимо всяких высоких слов о любви к другому, надо уяснить, что моя любовь к себе включает в себя и любовь к ближнему. Хочешь по-настоящему любить себя — люби другого. Что за реальность стоит за этими словами попробуем сейчас разобраться.

Ближний — всегда провокатор по отношению ко мне: он будит во мне либо лучшие, либо худшие мои качества. Когда я являю себя городу и миру, я всегда завишу от того какой это город и какой мир. С одной стороны, меня понимают, трактуют в зависимости от того, кто воспринимает и трактует. С другой, я невольно (или вольно) буду стараться соответствовать. Но считается не очень хорошим тоном — всецело зависеть от других, надо быть самому по себе, иначе ты как бы недородился, недовоплотился. Правда, речь сейчас не об этом.

Надо понять каким быть для меня — хорошо: добродетельным или злодеем? Например, хороший грузовик — это какой грузовик? Тот, который соответствует своему предназначению. Хороший виноград — это какой виноград? Вкусный, сочный, вызревший, из него и вино хорошее получится, и сок, и кушать приятно. То же самое можно сказать и о хорошем человеке — он должен соответствовать своему предназначению. И здесь начинаются множественные разномыслия, которые в наше время достигли своего апогея.

А ведь в том и дело, что не я сам, а ближний — только хорошо бы в высшей своей точке, а не низшей — диктует меня самого. Отсюда растёт известное и подзабытое правило: моя свобода заканчивается там, где она начинает нарушать свободу другого. Или: люби ближнего, как самого себя.

А может запятую убрать? Пусть будет так: люби ближнего как самого себя — т. е. в нём люби себя (а в себе — его), ибо он это и есть ты. Как ты к нему относишься, таким ты и становишься.

Ближний — это причина меня. Но каким быть по отношению к ближнему — любящим или ненавидящим, помогающим или мешающим, благословляющим или проклинающим — решаю я сам. Что и кого я буду осуществлять, взаимодействуя с другими, то и явится. Осуществляющий другого, осуществляет себя.

Кто правильно выучил этот урок, может двигаться дальше, ибо нашёл себя. Другого пути к себе настоящему не существует. Осуществляющий другого осуществляется сам.

Бог — ближний — я сам. Эту последовательную взаимосвязь нельзя отменить, можно только остановиться в своём развитии и начать загнивать (что и происходит со многими из нас, в т.ч. на уровне общества).

И вот что интересно: только нашедший себя действительно находит и Бога. Это вполне логично, ибо для встречи с Личностью необходима личность. А пока мы лиц не обрели, Бог для нас — абстракция, теория, идея, но не Встреча. Таким образом, полная цепочка выглядит вот как: Бог — ближний — я сам — Бог. Альфа и Омега, Начало и Конец…