Зимним утром под Москвой

Зимним утром под Москвой

Я много видел смуты на войне,

Когда людей на роты не считали,

На танки врукопашную бросали,

И батальоны плавились в огне.

.

Евгений Орловский

.

Сильно морозило. Солнце стояло уже у закатной кромки, плоский диск  излучал красный свет, словно Марс - бог войны освещал предстоящее поле брани. Декабрьские морозы стояли под сорок градусов, и слышно было, как вдалеке пощёлкивают деревья. Тогда, в  сорок первом под Москвой, погибло много солдат от холода.

Солдат Матвей Ванин лежал в небольшом окопчике, вырытом в мёрзлой земле,  глубиной в половину его роста. Мороз держал его в напряжении, тело  под тонкой шинелью стремительно  расходовало внутреннее тепло, и его знобило. Он подтянул колени к животу, втянул шею в плечи так, чтобы жёсткий воротник прикрыл лицо, и можно было дышать тёплым воздухом. Правый бок совсем затёк, хотелось перевернуться, но мешала винтовка  Мосина,  образца 1891 года, более известная как трёхлинейка.

Прижимая её к себе, он с беспокойством думал о том, что вдруг случится так, что взводный Кошелев поднимет взвод в атаку, а смазка винтовки загустеет, и он не сможет стрелять. А этого нельзя было допустить, и солдат гнал от себя эту зловредную мысль. Комок нервного ожидания был готов в любую секунду взорваться и вытолкнуть солдата  из промёрзлого окопа навстречу смерти. Внутри у него ещё тлел слабый огонёк, не пуская холод близко к сердцу, поддерживая жизнь. Матвей Ванин устал от всего: от беспорядочного и бестолкового отступления, от холода, от  тянущих голодных болей в животе. Он  прикрыл воспалённые глаза и стал прислушиваться к себе. Ему вдруг померещилось, что он убит и лежит   вдалеке от родного дома, в метельной темени. Лежит неудобно, с вывернутыми наружу ногами. И вместе с ним исчезает та жизненная ниточка, связывающая его с женой, с малолетними детьми. После гражданской войны в деревне хватило всем лихолетья сполна: то холод, то голод.  Только встали на ноги и зажили по-человечески, как она, трижды проклятая война. Отдалённым эхом докатилась до глухой вятской деревушки, оторванной от внешнего мира дремучими лесами и непроходимыми дорогами,  вдрызг разбитыми водной хлябью.

Небольшая деревушка прижалась к самому лесу, который щетинился вековыми елями и еле заметные тропинки уводили в тёмную глухомань. Небольшая речушка, серебрясь под солнцем, пряталась в густых прибрежных кустах. Травы в тот год вымахали и налились сочной зеленью. Пора сенокоса. Мужики вышли с косами, когда только еще забрезжил  мутноватый восход. Косили по росе, встав в ряд, ритмично взмахивая косами и  оставляя после себя валки свежей  кошенины.  Ближе к обеду небо стало набухать тёмными тучами, притянутыми с севера из-за дальнего косогора. Мужики, намахавшись косами, поглядывали на небо, хмурились и  недовольно переговаривались:

- Дождя совсем не надо, не к месту он! Намочит,… а потом жди, когда просохнет.

Тучи ходили над головами, едва не цепляясь за верхушки деревьев. Потом громыхнуло так, что, казалось, небо разломится пополам. Сначала закапали отдельные крупные капли, а потом полилось, будто на самом верху открыли большой водопроводный кран.

Мужики с сожалением потянулись в сторону ельника, где можно было переждать непогоду. Матвей сел  на теплую подстилку из еловых иголок и стал развязывать свою торбочку, с вечера собранную женой Галиной. Там заботливо было положено пол-литра молока, небольшой кусок сала, краюха хлеба и пучок зеленого лука.

.

Земля болезненно вздрагивала от близких разрывов, и Матвей вернулся в реальность.  Он не видел, как солнце закатилось и сразу всё погрузилось в черноту. Так бывает всегда в начале декабря. Появилась слабо-жёлтая луна, она висела на небе, и от неё  исходил пронизывающий холод.  Сверху из тёмного провала  клочьями падал снег, у самой земли его подхватывал колючий низовой ветер и уносил дальше в поле.  Матвей, смежив глаза, больные конъюнктивитом,  вспоминал лето, когда было  тепло.

В июльское отступление сорок первого года, когда немецкие войска таранили танковыми дивизиями, словно свиным рылом, нашу оборону, Матвей потерял свою часть и отступал с такими же, как он. Устав идти, они, молча, не сговариваясь, свернули с большака и направились к лесу, где между деревьями сквозило небольшое озеро.

Тёмное зеркало озера окутывал белёсый туман, невидимая глазу ранняя птица проснулась и радостно заливалась новому дню. Водная гладь стояла неподвижно, только изредка плеснёт рыба и оставит на поверхности круги, уйдёт на глубину. Тогда солдатам показалось, что можно снять сапоги и смело пройтись уставшими и избитыми ногами по ней словно по твёрдой земле.

С пехотинцем Сергеем  Вотиновым  он познакомился совсем недавно,  когда попали под бомбёжку на речной переправе. Около полудня, возле небольшого деревянного моста было целое столпотворение. Солдаты, голодные и злые, не уступали дорогу машинам, те, громко сигналя, пытались проехать к мосту по обочине дороги.  Бортовая машина круто взяла вправо и завалилась в кювет. Из кузова сыпались на траву стопы сероватой бумаги,  туго перетянутые шпагатом. Шофёр с пухлым лицом и с испуганными глазами распахнул дверь кабины, вытаскивая большой брезентовый мешок.  Он  нервно утёр рукавом гимнастёрки   потное лицо в красных пятнах, и,  взволнованно взмахивая руками, словно крыльями,  надрывисто закричал:

- Помогите! Там у меня документы полка!  Солдаты, усталые и равнодушные, брели по пыльной дороге, не обращая внимания на его крики.

Вдруг в небе послышался отдалённый гул. Немецкие самолёты, их было четыре, появились внезапно со стороны солнца. Низко пролетели, всматриваясь в низ, сделали круг и вернулись, поливая пулемётным огнём скопившихся возле небольшого моста солдат. Бортовая машина от зажигательной пули  загорелась, языки пламени стали выбиваться из-под капота и лизать резину колёс. Она мешала проехать другим машинам - на середине моста образовалась пробка.

К ней бежал пожилой капитан с пыльным лицом и с пистолетом зажатом  в руке, он что-то кричал, но из-за грохота ничего не было слышно. Было понятно, что он своими действиями хочет привлечь внимание других, чтобы столкнуть эту машину в реку, тем самым освободить проезд.  От самолёта протянулась огненная дорожка, и капитан упал вниз лицом на деревянный настил, подогнув под себя руку с пистолетом. Фуражка слетела с головы и покатилась вперёд под машину. Несколько солдат побежали, пригибаясь, к жидкому леску, стоявшему в  небольшом отдалении.

Матвей Ванин бежал, задыхаясь от недостатка воздуха. Ему казалось,  что немецкий лётчик смотрит в прицел пулемёта только на него и сейчас нажмёт на гашетку. Пуля влетит в спину и вылетит из груди, разорвав  её. Краем  глаза он увидел  бегущего немного в стороне рыжеватого, без пилотки красноармейца, волосы которого были растрёпаны и под солнечными бликами отливали бронзовым цветом. Судорожно  открытый рот, бледность лица с чёткими крупными веснушками выдавали в нём состояние страха. Они упали на землю одновременно, ударившись головами. На какое-то время в глазах у Матвея потемнело, и брызнули искры. Рассерженно толкнул рукой в плечо рыжего:

-Ты чего, дурень, на меня камнем падаешь? Совсем что ли ослеп? Чёрт рыжий!

У того на лице промелькнула  обида:

- Нечего обзываться, я ведь не нарочно за тобой побежал! Так получилось.

- Да, у страха глаза велики! - усмехнулся Матвей и,  перевернувшись  на спину, стал разглядывать плывущие облака.

- Давно на войне? - поинтересовался  Матвей у рыжего.

- Нет, недавно! В июле мобилизовали. Получили обмундирование, оружие в руки- и   на передовую! Попал сразу в Латвию. Немцы прут. Мы город сначала сдаём - вроде бы отступаем. Потом команда «Вперёд!» и мы своими костьми ложимся: тот город, который сдавали, опять штурмуем! Командовали, в основном, политруки, ротных командиров поубивало, они первые в атаки ходили. Нам надо было немного отойти, закрепиться на рубеже да окопаться, дать фрицу в зубы и перейти в контрнаступление - тогда была бы польза. Уже три месяца идем пешим ходом на восток по своей земле, противно даже. Когда шли  по Белоруссии,  многие деревенские смотрели нам вслед с осуждением. Одна бабка вынесла крынку молока, подождала, пока я выпью её, и ехидно спросила, надолго ли их оставляем и что делать с этими. Она рукой показала за плетень, где скучковались  детишки, один другого меньше.

Матвей слушал рыжего солдата и разглядывал муравья, тянувшего сухой стебелёк. По коричневой земле были  проложены невидимые человеческому глазу  тропки, по которым сновало туда-сюда муравьиное братство. Муравей тащил стебелёк вперед, когда на его пути встретилось препятствие в виде небольшого камешка. Как ни пытался муравей  его обойти, никак не получалось. Вдруг  из-под земли появилось несколько десятков его собратьев. Они дружно подхватили ношу и, обойдя препятствие, разбежались дальше по своим муравьиным делам.

Природные наблюдения прервались с появлением старшины роты, который,  нахмурив брови, пробасил:

- Ну что, орёлики,  разлеглись! А кто будет за вас воевать? За мной! Соберём, сколько осталось, солдат и будем двигаться  к нашим войскам. Команда ясна?  - его брови   сурово взлетели на  покатый лоб.

В сторону от моста, дальше на запад, разгорался бой. К небу поднимались смолянистые клубы дыма.  Он перебивал запахи летнего дня,  настоянного  на разнотравье. Впереди,  вплоть до леса, стоявшего примерно в трёх верстах, лежало поле.  Травы выстоялись в  пояс, и их можно было  косить. Солдаты потянулись вслед за старшиной, который шел вперёд, уверенно ставя ноги на землю, отчего  у него поскрипывали новые, недавно полученные со склада офицерские сапоги. Старшину они потом похоронят в лесу.

Шли, в основном, по ночам, днём отсиживались в оврагах или небольших лесках. Добрались до какой-то деревушки. В окне крайнего дома слабо мигал огонек. На  тихий стук за дверью повозились, и на крыльце показался хозяин в белой рубахе. Он  грубо спросил:

- Чего надо? Пошто по ночам шастаете?

- Дайте немного хлеба,-  старшина топтался  на месте, ему было неудобно просить. Он показал рукой на лес. - Там несколько солдат, они три дня ничего не ели.

Хозяин стоял, опершись плечом о дверной косяк, прикрывая рот от зевоты. Сказал, как отрезал:

- Нет ничего! Всё Красная армия выгребла. Он повернулся к старшине спиной и вошёл обратно в избу, закрыв плотно дверь на засов.

Они отошли совсем немного от дома, как из темноты раздался резкий окрик «Хальт!», и автоматная очередь злыми шмелями пролетела у них над головами.

Тихо, без слов бежали в темноте, не видя, от страха бледных лиц друг друга. Старшина приглушённо вскрикнул, его видимо, зацепило шальной пулей. Он стоял и покачивался, прижимая руку к груди:

- Идите дальше, оставьте меня здесь. Не хочу быть вам обузой.

В беспамятстве он вспоминал  женщину по имени Мария. С обнесённых жаром губ  настойчиво слетало:

- Бросьте… бросьте меня.  К утру, он затих, лежал спокойно, вытянувшись телом, будто пришел с работы и прилёг кратко отдохнуть. Похоронили его здесь же под сосной. Матвей ножом вырезал на ее корявом стволе фамилию старшины и небольшую звездочку.

.

Красная армия к осени 1941 года откатилась к самой Москве, и,  окопавшись, решила  столицу не сдавать, отстоять, во что бы то, ни стало.

Справа от окопов  узкой полосой тянулся лес, верхушки деревьев были срезаны снарядами. Привалившись к стенке окопа, Матвей снял рукавицу и полез за небольшим, примерно с пол-ладони, кусочком чёрного сухаря, который приберёг со вчерашнего дня. Держал сухарь во рту до тех пор, пока он совсем не растворился. Проглотив его, он понял, как голоден. Вечером  взвод остался без кормёжки, старшина, взяв два вещевых мешка, поехал на попутке в полк за провиантом и где-то затерялся. Пошарив в кармане шинели, он вытряхнул крошки и осторожно слизал их языком.

Из темноты  траншеи возник худощавый силуэт в гражданской одежде. Матвей подтянул к себе ноги, пропуская молодого человека в больших очках.

- Командир послал меня  передать сообщение связистам - тихо произнёс он.

- А как ты здесь очутился?- поинтересовался Матвей, удивлённый появлением на передовой сугубо гражданского человека.

- Сегодня утром нас, ополченцев, сюда перебросили. А так копали целую неделю  противотанковый ров. Ополченец присел рядом, и устало привалился  к стенке окопа.

- Немного передохну.

Матвей в темноте пытался разглядеть его худощавое с впалыми щеками лицо:

– Покурить хочешь?  Ополченец в ответ слабо улыбнулся:

- Нет, я не курю. Ещё не приходилось. Учусь на четвёртом курсе филфака. По здоровью вначале войны не призвали, хотели эвакуировать в Ташкент, но я отказался.- Ополченец хрипло закашлялся  в длинный домашней вязки шарф, который был туго намотан вокруг шеи.- Ладно! Я дальше пойду, выполнять приказ.

Он растворился в темноте,  и только был слышен его кашель.

Вдалеке, за холмами, грохотало, в небе вспыхивали  красные отблески огненного сражения, и этот  тяжёлый вал всё ближе приближался к ним. Накануне, днём, Матвей подошёл к одному из орудий. Это была «сорокопятка» с помятым щитом. По внешнему виду можно было определить, что она уже побывала в боях. Сколько сменилось расчётов у этой пушки, никто не скажет. Смывало их кровавой волной после каждой танковой атаки. Прямой наводкой била «смертница» до последнего артиллериста.  Рядом лежали несколько снарядных ящиков. Возле  пушки суетились два солдата. Судя по знакам различия, оба были рядовые.  Матвей подошёл к ним поближе и поинтересовался:

- Пушка-то хоть исправна?

Раздосадованный  глупым и не своевременным вопросом, тот, который был постарше, не оборачиваясь,  сердито буркнул:

- Если не разбираешься, так нечего лезть  к людям, занятым делом! Иди, мил человек, дальше, а нам не мешай готовить орудие к бою.

Матвей потоптался на месте, раздосадованные своим нелепым вопросом, достал из кармана кисет, оторвал кусочек газетной бумаги и протянул  артиллеристам, предлагая покурить в знак примирения. Когда они  втроём сидели на снарядных ящиках и  дымили самокрутками, завязался разговор:

- Вчера командир дивизиона приказал стрелять  по танкам. А как им лобовую броню пробить? Наш бронебойный снаряд её не берёт. Нужно только целиться в гусеницы или катки, тогда можно этого зверя остановить.  Командир пригрозил  ещё трибуналом, если танки пройдут наши позиции. Сейчас с этим просто.- Солдат вздохнул, посмотрел куда-то вдаль, опёрся рукой о станину: -  Ладно, вдарим по гусеницам, а самим куда потом, когда снаряды закончатся?

.

Небо начало немного светлеть, и три красные ракеты одна за другой чиркнули по нему. Взводный Кошелев с обмороженными щеками шёл по окопу, поднимая бойцов:

- Всем подняться наверх! - его голос от простуды сипел и переходил, срываясь на шёпот. - Примкнуть штыки! Может,  с врагом придётся в рукошную сойтись! Пуля дура, а штык молодец.

Матвей Ванин выполз из окопчика, отряхиваясь от снега, и бросил взгляд в ту сторону, откуда доносилась канонада. Огненный вал был уже совсем рядом, слышен  гул моторов сотен бронированных  машин, которые  всю ночь работали  бензиновыми двигателями:  танкисты боялись их разморозить.  Танки требовали ремонта, но экипажам не давали его делать. Немцам приходилось группировать свои силы в железный кулак. Их передовые отряды с боями заняли посёлок Красная Поляна, а это тридцать километром до Кремля. Генералы в сильную оптику рассматривали столицу. Им тогда казалось, что ещё один рывок, и они пройдут по центу города. Парадные кители  уже готовы и отпечатаны поздравительные открытки. Где-то в дороге застряли вагоны с  мрамором для памятника  фюреру Адольфу Гитлеру.

Танки генерала Гудериана,  выкрашенные белой краской, медленно выползали из-за  бугра. За ними тянулась густая цепь солдат в зелённых шинелях. По танкам стала вести огонь гаубичная батарея со скрытых позиций. Снаряды со свистом пролетали над головами и разрывались, не долетая до танков.  Вскоре огонь подкорректировали, и головной танк,  выбрасывая в небо столб огня, загорелся. Плотность огня возрастала, и  воздух наполнился  стоном, воем. В  небо взметнулись  языки огня от подбитых танков, они остановились,  огрызаясь пушечными выстрелами, и попятились назад.

Взводный Кошелев с поднятой рукой, в которой сжимал пистолет, в  яростном порыве метнулся вперёд, увлекая солдат за собой. За ним был виден ополченец, он бежал, утопая в снегу, на лице не видно очков. Концы серого шарфа развевались  за спиной, словно шлейф воспоминаний вчерашней жизни.  Через некоторое время солдаты запоздало спохватились и закричали «Ура… ура… ура!». Этот звук нарастал и заполнял пространство. Матвей Ванин бежал,  винтовка у него прыгала в руках, и он всё стрелял и стрелял… Перед ним было только  белое поле и мелькающие фигуры немецких солдат.

Кричать уже не было сил, из груди вырывался только звериный рёв. Бегущий впереди взводный споткнулся, словно он упёрся головой в непреодолимое препятствие, тяжело упал лицом в снег.

Добежав до переднего подбитого танка, солдат Матвей Ванин почувствовал, как раскалывается небо. Взрывная волна оторвала солдата от земли, пронесла несколько метров по воздуху и швырнула головой на гусеницу танка. От тупой боли он потерял сознание и провалился в тёмный омут бесчувствия. Некоторое время душа хотела расстаться с уставшим от войны телом, но жизнь взяла своё. Сквозь муть сознания он услышал приглушённые голоса:

- А этого куда? Похоже, убит! Смотри и кровь на лице. Да и снегом всего замело. Пойдем дальше, может, там ещё живые есть. Сколько солдатиков немец поубивал, не счесть!

Матвей почувствовал прикосновение тёплой и шершавой руки на лице, с большим трудом размежив глаза, уставился на санитара, ничего не понимая. Хотел спросить, что же с ним случилось, но непослушные губы не хотели складывать слова.

– Вот и, слава Богу, что живой! – тихо проговорил санитар с обмороженными щеками, и приподнимая его, привалил спиной к танку. – На, выпей немного, всё легче будет.

Он вставил горлышко фляжки  Матвею в рот и стал вливать  водку.

– Рано тебе ещё умирать! У тебя, поди, вся жизнь впереди! Я, пожалуй, не видел ни одного человека, кто хотел бы умереть по собственной воле. Ты сейчас немного очухаешься, и иди туда! -  махнул он рукой  в сторону окопов. - Там  тебя наши санитары подберут!  Они пошли дальше, разыскивая живых солдат.

Матвей Ванин тяжело встал, придерживаясь за гусеницу, не чувствуя обжигающего холода. В голове стоял звон, он не давал сосредоточиться. Глазами поискал свою винтовку, за ремень вытащил её из снега, проверил затвор и пошёл туда, где ещё продолжался бой.

Алексей Воробьёв

.

.

Сильно морозило. Солнце стояло уже у закатной кромки, плоский диск  излучал красный свет, словно Марс - бог войны освещал предстоящее поле брани. Декабрьские морозы стояли под сорок градусов, и слышно было, как вдалеке пощёлкивают деревья. Тогда, в  сорок первом под Москвой, погибло много солдат от холода.

Солдат Матвей Ванин лежал в небольшом окопчике, вырытом в мёрзлой земле,  глубиной в половину его роста. Мороз держал его в напряжении, тело  под тонкой шинелью стремительно  расходовало внутреннее тепло, и его знобило. Он подтянул колени к животу, втянул шею в плечи так, чтобы жёсткий воротник прикрыл лицо, и можно было дышать тёплым воздухом. Правый бок совсем затёк, хотелось перевернуться, но мешала винтовка  Мосина,  образца 1891 года, более известная как трёхлинейка.

Прижимая её к себе, он с беспокойством думал о том, что вдруг случится так, что взводный Кошелев поднимет взвод в атаку, а смазка винтовки загустеет, и он не сможет стрелять. А этого нельзя было допустить, и солдат гнал от себя эту зловредную мысль. Комок нервного ожидания был готов в любую секунду взорваться и вытолкнуть солдата  из промёрзлого окопа навстречу смерти. Внутри у него ещё тлел слабый огонёк, не пуская холод близко к сердцу, поддерживая жизнь. Матвей Ванин устал от всего: от беспорядочного и бестолкового отступления, от холода, от  тянущих голодных болей в животе. Он  прикрыл воспалённые глаза и стал прислушиваться к себе. Ему вдруг померещилось, что он убит и лежит   вдалеке от родного дома, в метельной темени. Лежит неудобно, с вывернутыми наружу ногами. И вместе с ним исчезает та жизненная ниточка, связывающая его с женой, с малолетними детьми. После гражданской войны в деревне хватило всем лихолетья сполна: то холод, то голод.  Только встали на ноги и зажили по-человечески, как она, трижды проклятая война. Отдалённым эхом докатилась до глухой вятской деревушки, оторванной от внешнего мира дремучими лесами и непроходимыми дорогами,  вдрызг разбитыми водной хлябью.

Небольшая деревушка прижалась к самому лесу, который щетинился вековыми елями и еле заметные тропинки уводили в тёмную глухомань. Небольшая речушка, серебрясь под солнцем, пряталась в густых прибрежных кустах. Травы в тот год вымахали и налились сочной зеленью. Пора сенокоса. Мужики вышли с косами, когда только еще забрезжил  мутноватый восход. Косили по росе, встав в ряд, ритмично взмахивая косами и  оставляя после себя валки свежей  кошенины.  Ближе к обеду небо стало набухать тёмными тучами, притянутыми с севера из-за дальнего косогора. Мужики, намахавшись косами, поглядывали на небо, хмурились и  недовольно переговаривались:

- Дождя совсем не надо, не к месту он! Намочиn... а потом жди, когда просохнет.

Тучи ходили над головами, едва не цепляясь за верхушки деревьев. Потом громыхнуло так, что, казалось, небо разломится пополам. Сначала закапали отдельные крупные капли, а потом полилось, будто на самом верху открыли большой водопроводный кран.

Мужики с сожалением потянулись в сторону ельника, где можно было переждать непогоду. Матвей сел  на теплую подстилку из еловых иголок и стал развязывать свою торбочку, с вечера собранную женой Галиной. Там заботливо было положено пол-литра молока, небольшой кусок сала, краюха хлеба и пучок зеленого лука.

.

Земля болезненно вздрагивала от близких разрывов, и Матвей вернулся в реальность.  Он не видел, как солнце закатилось и сразу всё погрузилось в черноту. Так бывает всегда в начале декабря. Появилась слабо-жёлтая луна, она висела на небе, и от неё  исходил пронизывающий холод.  Сверху из тёмного провала  клочьями падал снег, у самой земли его подхватывал колючий низовой ветер и уносил дальше в поле.  Матвей, смежив глаза, больные конъюнктивитом,  вспоминал лето, когда было  тепло.

В июльское отступление сорок первого года, когда немецкие войска таранили танковыми дивизиями, словно свиным рылом, нашу оборону, Матвей потерял свою часть и отступал с такими же, как он. Устав идти, они, молча, не сговариваясь, свернули с большака и направились к лесу, где между деревьями сквозило небольшое озеро.

Тёмное зеркало озера окутывал белёсый туман, невидимая глазу ранняя птица проснулась и радостно заливалась новому дню. Водная гладь стояла неподвижно, только изредка плеснёт рыба и оставит на поверхности круги, уйдёт на глубину. Тогда солдатам показалось, что можно снять сапоги и смело пройтись уставшими и избитыми ногами по ней словно по твёрдой земле.

С пехотинцем Сергеем  Вотиновым  он познакомился совсем недавно,  когда попали под бомбёжку на речной переправе. Около полудня, возле небольшого деревянного моста было целое столпотворение. Солдаты, голодные и злые, не уступали дорогу машинам, те, громко сигналя, пытались проехать к мосту по обочине дороги. Бортовая машина круто взяла вправо и завалилась в кювет. Из кузова сыпались на траву стопы сероватой бумаги,  туго перетянутые шпагатом. Шофёр с пухлым лицом и с испуганными глазами распахнул дверь кабины, вытаскивая большой брезентовый мешок.  Он  нервно утёр рукавом гимнастёрки   потное лицо в красных пятнах, и,  взволнованно взмахивая руками, словно крыльями,  надрывисто закричал:

- Помогите! Там у меня документы полка!  Солдаты, усталые и равнодушные, брели по пыльной дороге, не обращая внимания на его крики.

Вдруг в небе послышался отдалённый гул. Немецкие самолёты, их было четыре, появились внезапно со стороны солнца. Низко пролетели, всматриваясь в низ, сделали круг и вернулись, поливая пулемётным огнём скопившихся возле небольшого моста солдат. Бортовая машина от зажигательной пули  загорелась, языки пламени стали выбиваться из-под капота и лизать резину колёс. Она мешала проехать другим машинам - на середине моста образовалась пробка.

К ней бежал пожилой капитан с пыльным лицом и с пистолетом зажатом  в руке, он что-то кричал, но из-за грохота ничего не было слышно. Было понятно, что он своими действиями хочет привлечь внимание других, чтобы столкнуть эту машину в реку, тем самым освободить проезд.  От самолёта протянулась огненная дорожка, и капитан упал вниз лицом на деревянный настил, подогнув под себя руку с пистолетом. Фуражка слетела с головы и покатилась вперёд под машину. Несколько солдат побежали, пригибаясь, к жидкому леску, стоявшему в  небольшом отдалении.

Матвей Ванин бежал, задыхаясь от недостатка воздуха. Ему казалось,  что немецкий лётчик смотрит в прицел пулемёта только на него и сейчас нажмёт на гашетку. Пуля влетит в спину и вылетит из груди, разорвав  её. Краем  глаза он увидел  бегущего немного в стороне рыжеватого, без пилотки красноармейца, волосы которого были растрёпаны и под солнечными бликами отливали бронзовым цветом. Судорожно открытый рот, бледность лица с чёткими крупными веснушками выдавали в нём страх. Они упали на землю одновременно, ударившись головами. На какое-то время в глазах у Матвея потемнело, и брызнули искры. Рассерженно толкнул рукой в плечо рыжего:

-Ты чего, дурень, на меня камнем падаешь? Совсем что ли ослеп? Чёрт рыжий!

У того на лице промелькнула  обида:

- Нечего обзываться, я ведь не нарочно за тобой побежал! Так получилось.

- Да, у страха глаза велики! - усмехнулся Матвей и,  перевернувшись  на спину, стал разглядывать плывущие облака.

- Давно на войне? - поинтересовался  Матвей у рыжего.

- Нет, недавно! В июле мобилизовали. Получили обмундирование, оружие в руки- и   на передовую! Попал сразу в Латвию. Немцы прут. Мы город сначала сдаём - вроде бы отступаем. Потом команда «Вперёд!» и мы своими костьми ложимся: тот город, который сдавали, опять штурмуем! Командовали, в основном, политруки, ротных командиров поубивало, они первые в атаки ходили. Нам надо было немного отойти, закрепиться на рубеже да окопаться, дать фрицу в зубы и перейти в контрнаступление - тогда была бы польза. Уже три месяца идем пешим ходом на восток по своей земле, противно даже. Когда шли  по Белоруссии,  многие деревенские смотрели нам вслед с осуждением. Одна бабка вынесла крынку молока, подождала, пока я выпью её, и ехидно спросила, надолго ли их оставляем и что делать с этими. Она рукой показала за плетень, где скучковались  детишки, один другого меньше.

Матвей слушал рыжего солдата и разглядывал муравья, тянувшего сухой стебелёк. По коричневой земле были  проложены невидимые человеческому глазу  тропки, по которым сновало туда-сюда муравьиное братство. Муравей тащил стебелёк вперед, когда на его пути встретилось препятствие в виде небольшого камешка. Как ни пытался муравей его обойти, никак не получалось. Вдруг  из-под земли появилось несколько десятков его собратьев. Они дружно подхватили ношу и, обойдя препятствие, разбежались дальше по своим муравьиным делам.

Природные наблюдения прервались с появлением старшины роты, который,  нахмурив брови, пробасил:

- Ну что, орёлики,  разлеглись! А кто будет за вас воевать? За мной! Соберём, сколько осталось, солдат и будем двигаться  к нашим войскам. Команда ясна?  - его брови   сурово взлетели на  покатый лоб.

В сторону от моста, дальше на запад, разгорался бой. К небу поднимались смолянистые клубы дыма.  Он перебивал запахи летнего дня,  настоянного  на разнотравье. Впереди,  вплоть до леса, стоявшего примерно в трёх верстах, лежало поле.  Травы выстоялись в  пояс, и их можно было  косить. Солдаты потянулись вслед за старшиной, который шел вперёд, уверенно ставя ноги на землю, отчего  у него поскрипывали новые, недавно полученные со склада офицерские сапоги. Старшину они потом похоронят в лесу.

Шли, в основном, по ночам, днём отсиживались в оврагах или небольших лесках. Добрались до какой-то деревушки. В окне крайнего дома слабо мигал огонек. На  тихий стук за дверью повозились, и на крыльце показался хозяин в белой рубахе. Он  грубо спросил:

- Чего надо? Пошто по ночам шастаете?

- Дайте немного хлеба,-  старшина топтался  на месте, ему было неудобно просить. Он показал рукой на лес. - Там несколько солдат, они три дня ничего не ели.

Хозяин стоял, опершись плечом о дверной косяк, прикрывая рот от зевоты. Сказал, как отрезал:

- Нет ничего! Всё Красная армия выгребла. Он повернулся к старшине спиной и вошёл обратно в избу, закрыв плотно дверь на засов.

Они отошли совсем немного от дома, как из темноты раздался резкий окрик «Хальт!», и автоматная очередь злыми шмелями пролетела у них над головами.

Тихо, без слов бежали в темноте, не видя, от страха бледных лиц друг друга. Старшина приглушённо вскрикнул, его видимо, зацепило шальной пулей. Он стоял и покачивался, прижимая руку к груди:

- Идите дальше, оставьте меня здесь. Не хочу быть вам обузой.

В беспамятстве он вспоминал  женщину по имени Мария. С обнесённых жаром губ  настойчиво слетало:

- Бросьте… бросьте меня.  К утру, он затих, лежал спокойно, вытянувшись телом, будто пришел с работы и прилёг кратко отдохнуть. Похоронили его здесь же под сосной. Матвей ножом вырезал на ее корявом стволе фамилию старшины и небольшую звездочку.

.

Красная армия к осени 1941 года откатилась к самой Москве, и,  окопавшись, решила  столицу не сдавать, отстоять, во что бы то, ни стало.

Справа от окопов узкой полосой тянулся лес, верхушки деревьев были срезаны снарядами. Привалившись к стенке окопа, Матвей снял рукавицу и полез за небольшим, примерно с пол-ладони, кусочком чёрного сухаря, который приберёг со вчерашнего дня. Держал сухарь во рту до тех пор, пока он совсем не растворился. Проглотив его, он понял, как голоден. Вечером  взвод остался без кормёжки, старшина, взяв два вещевых мешка, поехал на попутке в полк за провиантом и где-то затерялся. Пошарив в кармане шинели, он вытряхнул крошки и осторожно слизал их языком.

Из темноты  траншеи возник худощавый силуэт в гражданской одежде. Матвей подтянул к себе ноги, пропуская молодого человека в больших очках.

- Командир послал меня  передать сообщение связистам - тихо произнёс он.

- А как ты здесь очутился?- поинтересовался Матвей, удивлённый появлением на передовой сугубо гражданского человека.

- Сегодня утром нас, ополченцев, сюда перебросили. А так копали целую неделю  противотанковый ров. Ополченец присел рядом, и устало привалился  к стенке окопа.

- Немного передохну.

Матвей в темноте пытался разглядеть его худощавое с впалыми щеками лицо:

– Покурить хочешь?  Ополченец в ответ слабо улыбнулся:

- Нет, я не курю. Ещё не приходилось. Учусь на четвёртом курсе филфака. По здоровью вначале войны не призвали, хотели эвакуировать в Ташкент, но я отказался.- Ополченец хрипло закашлялся  в длинный домашней вязки шарф, который был туго намотан вокруг шеи.- Ладно! Я дальше пойду, выполнять приказ.

Он растворился в темноте,  и только был слышен его кашель.

Вдалеке, за холмами, грохотало, в небе вспыхивали  красные отблески огненного сражения, и этот  тяжёлый вал всё ближе приближался к ним. Накануне, днём, Матвей подошёл к одному из орудий. Это была «сорокопятка» с помятым щитом. По внешнему виду можно было определить, что она уже побывала в боях. Сколько сменилось расчётов у этой пушки, никто не скажет. Смывало их кровавой волной после каждой танковой атаки. Прямой наводкой била «смертница» до последнего артиллериста.  Рядом лежали несколько снарядных ящиков. Возле  пушки суетились два солдата. Судя по знакам различия, оба были рядовые.  Матвей подошёл к ним поближе и поинтересовался:

- Пушка-то хоть исправна?

Раздосадованный  глупым и не своевременным вопросом, тот, который был постарше, не оборачиваясь,  сердито буркнул:

- Если не разбираешься, так нечего лезть  к людям, занятым делом! Иди, мил человек, дальше, а нам не мешай готовить орудие к бою.

Матвей потоптался на месте, раздосадованные своим нелепым вопросом, достал из кармана кисет, оторвал кусочек газетной бумаги и протянул  артиллеристам, предлагая покурить в знак примирения. Когда они  втроём сидели на снарядных ящиках и  дымили самокрутками, завязался разговор:

- Вчера командир дивизиона приказал стрелять  по танкам. А как им лобовую броню пробить? Наш бронебойный снаряд её не берёт. Нужно только целиться в гусеницы или катки, тогда можно этого зверя остановить.  Командир пригрозил  ещё трибуналом, если танки пройдут наши позиции. Сейчас с этим просто.- Солдат вздохнул, посмотрел куда-то вдаль, опёрся рукой о станину: -  Ладно, вдарим по гусеницам, а самим куда потом, когда снаряды закончатся?

.

Небо начало немного светлеть, и три красные ракеты одна за другой чиркнули по нему. Взводный Кошелев с обмороженными щеками шёл по окопу, поднимая бойцов:

- Всем подняться наверх! - его голос от простуды сипел и переходил, срываясь на шёпот. - Примкнуть штыки! Может,  с врагом придётся в рукошную сойтись! Пуля дура, а штык молодец.

Матвей Ванин выполз из окопчика, отряхиваясь от снега, и бросил взгляд в ту сторону, откуда доносилась канонада. Огненный вал был уже совсем рядом, слышен  гул моторов сотен бронированных  машин, которые  всю ночь работали  бензиновыми двигателями:  танкисты боялись их разморозить.  Танки требовали ремонта, но экипажам не давали его делать. Немцам приходилось группировать свои силы в железный кулак. Их передовые отряды с боями заняли посёлок Красная Поляна, а это тридцать километром до Кремля. Генералы в сильную оптику рассматривали столицу. Им тогда казалось, что ещё один рывок, и они пройдут по центу города. Парадные кители  уже готовы и отпечатаны поздравительные открытки. Где-то в дороге застряли вагоны с  мрамором для памятника  фюреру Адольфу Гитлеру.

Танки генерала Гудериана,  выкрашенные белой краской, медленно выползали из-за  бугра. За ними тянулась густая цепь солдат в зелённых шинелях. По танкам стала вести огонь гаубичная батарея со скрытых позиций. Снаряды со свистом пролетали над головами и разрывались, не долетая до танков.  Вскоре огонь подкорректировали, и головной танк,  выбрасывая в небо столб огня, загорелся. Плотность огня возрастала, и  воздух наполнился  стоном, воем. В  небо взметнулись  языки огня от подбитых танков, они остановились,  огрызаясь пушечными выстрелами, и попятились назад.

Взводный Кошелев с поднятой рукой, в которой сжимал пистолет, в  яростном порыве метнулся вперёд, увлекая солдат за собой. За ним был виден ополченец, он бежал, утопая в снегу, на лице не видно очков. Концы серого шарфа развевались  за спиной, словно шлейф воспоминаний вчерашней жизни.  Через некоторое время солдаты запоздало спохватились и закричали «Ура… ура… ура!». Этот звук нарастал и заполнял пространство. Матвей Ванин бежал,  винтовка у него прыгала в руках, и он всё стрелял и стрелял… Перед ним было только  белое поле и мелькающие фигуры немецких солдат.

Кричать уже не было сил, из груди вырывался только звериный рёв. Бегущий впереди взводный споткнулся, словно он упёрся головой в непреодолимое препятствие, тяжело упал лицом в снег.

Добежав до переднего подбитого танка, солдат Матвей Ванин почувствовал, как раскалывается небо. Взрывная волна оторвала солдата от земли, пронесла несколько метров по воздуху и швырнула головой на гусеницу танка. От тупой боли он потерял сознание и провалился в тёмный омут бесчувствия. Некоторое время душа хотела расстаться с уставшим от войны телом, но жизнь взяла своё. Сквозь муть сознания он услышал приглушённые голоса:

- А этого куда? Похоже, убит! Смотри и кровь на лице. Да и снегом всего замело. Пойдем дальше, может, там ещё живые есть. Сколько солдатиков немец поубивал, не счесть!

Матвей почувствовал прикосновение тёплой и шершавой руки на лице, с большим трудом размежив глаза, уставился на санитара, ничего не понимая. Хотел спросить, что же с ним случилось, но непослушные губы не хотели складывать слова.

– Вот и, слава Богу, что живой! – тихо проговорил санитар с обмороженными щеками, и приподнимая его, привалил спиной к танку. – На, выпей немного, всё легче будет.

Он вставил горлышко фляжки  Матвею в рот и стал вливать  водку.

– Рано тебе ещё умирать! У тебя, поди, вся жизнь впереди! Я, пожалуй, не видел ни одного человека, кто хотел бы умереть по собственной воле. Ты сейчас немного очухаешься, и иди туда! -  махнул он рукой  в сторону окопов. - Там  тебя наши санитары подберут!  Они пошли дальше, разыскивая живых солдат.

Матвей Ванин тяжело встал, придерживаясь за гусеницу, не чувствуя обжигающего холода. В голове стоял звон, он не давал сосредоточиться. Глазами поискал свою винтовку, за ремень вытащил её из снега, проверил затвор и пошёл туда, где ещё продолжался бой.