«И долгим был закат, и снова рассвело…»

***

День сузился до тёмного мирка, 
а всё, что вне, прожарено до хруста.
Продать бы душу ради сквозняка 
или с макушкой в речку окунуться.

Скорее, вечер! Остуди огонь 
и выключи проклятую духовку.
И сядет мне прохлада на ладонь –
ночная гостья, бархатная совка.

По кронам пробежала бы стремглав, 
незримо пролетела над лугами…
И в зеркало войти бы я смогла
через просвет в облезлой амальгаме. 

С той стороны – снега лежат, снега,
воздушные, как взбитые постели, 
а ель звенит и кружится слегка 
под музыку рождественской метели.

Призрак кошки
 
шасть по балкону 
старая мурка трехцветка 
слезятся глаза
шерсть повылазила 
мышей не ловит 
только и может
приносить счастье

Маршрутка дураков

Мы едем
чёрт знает куда,
проспект развезло, что болото,
ты здесь не бывал никогда.
Заносит на поворотах. 

Не рытвина, так буерак. 
Так мучимся времени ради.
И кто ты? последний дурак,
а умный в маршрутку не сядет.

Водила чуть что тормозит 
и мчится потом что есть мочи. 
- Везёшь не дрова, паразит! 
- Мамаша, не ссы,
не замочим.

Достался кусочек окна – 
одни пустыри да заборы.
Динамик: 
                  – Внимание, на… 
на линии действуют воры. 

За воздух держись, 
                         за карман, 
за слева соседа и справа. 
Все гуще и гуще туман 
над маленькой полудержавой.

***

В осеннем костре дымит, не сгорает 
отпущенный мне героизм.
Десантником вниз мимо крыши сарая 
бедовый бросается лист.
Курятник дощатый с фанерной заплатой 
кудахчет и хочет взлететь. 
Куда ты, куда ты? Родные пенаты
уже опустели на треть.
Ещё мы подышим под солнышком летним… 
Но он, обречённый на слом,
шатается вслед перелётным последним, 
хлобыщет фанерным крылом.

***

Пытает бессонница снова, 
на правом, на левом боку, 
и до половины шестого 
забыться никак не могу.

Плыву сквозь обрывки дремоты 
и вскакиваю впопыхах: 
верёвкой на шею намотан
давно перемолотый страх.

Попутчики дней и вокзалов 
кричат сквозь помехи и шум: 
я что-то им недосказала… 
Скажу, напишу, надышу,
заштопаю рваные дыры 
и новых, и старых потерь…

Из этого тёмного мира –
рывком за балконную дверь! 

Плечами прижмусь наконец-то
к шершавому тылу стены.

Налей мне молочного света 
в зелёный кувшин тишины.

***

Резать надежней не поперёк, а вдоль 
вену тупым ножом и тяжёлым роком, 
сбросить с плеча рюкзак, отодвинуть боль, 
уши заткнуть, сбежать до звонка с урока.

Сыто зевнёт паучок, уловивши в Сеть 
маленьких дурачков, а они висеть 
остаются, и ждём, пока их с удавки снимут 
или не смоет дождём – такой уж климат.

Крышка содвинута, и арматура в люке 
грудь пробивает острей, чем стебли юкки.
Перелезаешь балкон, малюешь последним сальто
красное по асфальту.

Толчками выплёскивается жизнь, уходит из тела, 
и в морозилку ляжешь твёрдым, белым, 
мать закричит, навзничь рухнет батяня,
смертельно ранен.

Выключен монитор, никаких эмоций,
смерть – это полный сброс возможных опций,
крутишься по спирали, и нет возврата 
из черноты квадрата.

Песенку поутру доиграет плеер. 
Свечечка на ветру догорит, дотлеет.
Как уберечь в тиши комочек счастья?
Выдохну я: дыши… 
Перевяжи запястья.

Когда окно разбито

Когда окно разбито, задувает, 
привычный угол на куски расколот, 
и по гусиной коже пробегает 
великого пространства вечный холод.

Когда окно разбито, режешь пальцы 
об острые края, и кровь трепещет, 
прощаясь с телом, – плачут постояльцы, 
но между делом собирают вещи.

Когда окно разбито, легче бросить 
домашний скарб – кастрюли, миски, блюдца, 
сбежать в большую праздничную осень, 
и не вернуться, и не обернуться.

Шуршать ногами, и бросать охапки, 
и забывать дорогу постепенно 
туда, где зябнут курточки и шапки, 
пустые полки и пустые стены.

Прощальная песня жаворонка

И долгим был закат, и снова рассвело, 
ни дыма, ни огня, насвистывает ветер, 
петух не закричит, как вымерло село, 
остались старики да дети.

Летит с дороги пыль, мутнее пастораль, 
висит большой замок в дверях начальной школы.
Дед-пасечник полгода прохворал, 
преставился, осиротели пчёлы.

На поминальный стол во глубине двора 
вдова несёт казан в рыданьях безотчётных.
Запахло стружкой, свежий крест с утра 
сколачивает плотник.

Бобыль он бобылём, слегка подвыпил, да,
его Мария в Риме тянет лямку 
в прислугах, без неё в семье беда,
младенец Иисус не помнит мамку. 

Стили

Style драных футболок, нечесаных лохм, исподних, 
спадающих с задниц, - так пьяный моряк на сходнях
чуть держится, раскорякой – ноги, одна и другая,
кренится-качается, воздух руками хватая, –
лямок бюстгальтера, прячущегося от прачечной,
но не от взглядов, 
style бабы бездомной, плачущей 
у задней двери в кабак, 
где вкусно так
пахнет, что слюнки текут, но нет наличных, 
карточки, чека и отношений личных,
но официантка, во двор выйдя для перекура,
сквозь мокрую тушь смотрит на старую дуру 
и ей выносит целый пакет съестного 
под неумолчный грохот транспорта городского.

Этот бомж-style, что увидишь в любом мегаполисе, 
не прижился у нас, в часовом нашем поясе, 
мусор выносим, нарядные, как для свиданий, –
как, почему? сие есть великая тайна, –
бросим в контейнер, а рядом поместится скромно 
мешочек объедков для кошек, собак и бездомных.

Собаки и кошки не брезгуют и пируют, 
а люди с помойки отходы меж тем сортируют: 
стекло или пластик, посуду, одежду, бумагу – 
что можно за деньги сдать ко всеобщему благу.
Им недосуг, не до ляс, не до стилей и философий.
Редко их видишь анфас, а чаще в профиль.

Но если отмыть хорошенько такого бродягу…
Его хоть на выставку, только не дал бы тягу.
Да хоть и к мадам Тюссо, к восковым персонам, 
где тихо, легко, светло, и чисто, и хорошо нам.

***

Ты далеко, наверху, а я внизу,
так тяжело просить, за себя не стану, 
низко платок надвигать, пускать слезу, 
профессионально клянчить на полстакана.

А я загадала бы тихо зажать в горсти 
небесную синеву на исходе лета, 
хворого вылечить, смертника отпустить,
вытряхнуть камешек из детского сандалета.

Всё тянется, тянется, тянется  чёрная полоса, 
гнев и отчаянье выползли из-под спуда 
и застилают глаза. Но чудеса 
выцыганивать? Раз-навсегда: не буду.

И только на грани – настали последние дни –
по трубам стучу, по столбу, по стволу платана: 
этот безумный, безумный, Господи, сохрани!..
И тётке в платочке – водочки полстакана.