Тюрьма и судьбы

Рассказ

Исправительно-трудовые учреждения  и отбывающие в них свой срок заключения тысячи людей, волей случая или в силу сознательной преступной деятельности оказавшиеся за решёткой или колючей оградой, никого из нас не оставляют равнодушными. Но в большинстве своём мы поверхностно знакомы с этой стороной жизни и даём волю воображению. 
Ныне «голубой экран» телевизора в изобилии потчует нас детективными или криминальными сериалами, в которых нередко показываются тюрьмы, колонии и другие места лишения свободы. Что же мы видим? Мрачные здания с решётками на окнах, крупными планами колючая проволока или спираль Бруно, сторожевые собаки, суровые лица вооружённых охранников с дубинками в руках. Внутри колонии – здания с серыми облупившимися стенами, грязь, лязгающие железные запоры, в камерах двухъярусные  «шконки», покрытые несвежим постельным бельём. В камерах или бараках властвуют «паханы» - воры в законе, которые вынуждают остальных сокамерников жить по правилам преступного мира.
Тюрьмы и колонии, увиденные на экране, оставляют тягостное впечатление, а сами работники правоохранительных органов вспоминаются потом, как какие-то монстры, готовые убивать, избивать и издеваться над заключёнными по поводу, а то и без всякого повода…
Таким впечатлениям в немалой степени способствуют и литературные произведения, среди которых «Униженные и оскорблённые» Виктора Гюго, «Записки из Мёртвого дома» Фёдора Достоевского, «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма, «Архипелаг Гулаг» Александра Солженицына и многие другие.
И, конечно, никому из нас не хотелось пройти по этим кругам Дантова ада, хотя известная истина: «От сумы и от тюрьмы не отрекайся»  готовит каждого и к таким превратностям судьбы.
Признаться, и я, автор этих строк, тоже жил сходными представлениями о той стороне жизни, которая закрыта для нас и которая воспринимается без всякой романтической окраски. Жил до той поры, пока заместитель министра, начальник Главного Управления исполнения уголовных наказаний Министерства юстиции Таджикистана, генерал-лейтенант внутренней службы Шариф Иззатулло не обратился ко мне с просьбой написать книгу о его ведомстве, ну, и, конечно же, о нём самом. 
Мы нередко говорим и пишем о врачах, учителях, конструкторах, космонавтах, наконец, чья профессия стала их призванием. Как ни парадоксально на первый взгляд, таким же призванием стала для генерала Шарифа Иззатулло и его деятельность в системе уголовных наказаний. Не верится, но это действительно так. Пришёл он в эту закрытую систему после окончания учёбы на юридическом факультете Таджикского госуниверситета, и вот уже почти сорок лет не покидает её, пройдя путь от рядового сотрудника до начальника Главного Управления.
Шариф Иззатулло – крепкий, волевой руководитель, главный принцип в работе которого – это верховенство Закона.

Знакомство с ним оставляет сильное впечатление. Плотный, атлетического сложения, с внимательным, испытующим взглядом, он сразу же старается выявить внутреннюю сущность собеседника, и в зависимости от этого строит с ним отношение. Шариф Иззатулло не терпит долгих, пустых разговоров. Он немногословен, говорит по существу, и того же требует от людей, приходящих к нему для решения разнообразных дел.
Но наш рассказ не о главе пенитенциарной службы Таджикистана, а о его ведомстве и некоторых людских судьбах. Более десяти лет велась под руководством Шарифа Иззатулло реконструкция тюрем и колоний его Управления, а когда она завершилась, то приехавшие в Таджикистан руководители сходных учреждений из Германии, Англии, Швейцарии и других стран, признали, что система исполнения уголовных наказаний Таджикистана соответствует международным стандартам.
Об этом и должна была рассказать будущая книга.
Начальник Главного Управления выделил для поездок служебную машину, дал сопровождающего, своего заместителя, полковника Мухрудина Сабурова, и мы отправились знакомиться с «кругами Дантова ада».
Собственно, знакомиться предстояло мне. Полковник Сабуров, который уже разменял седьмой десяток лет, знал все тонкости системы исполнения уголовных наказаний Таджикистана и был хорошим гидом по тюрьмам и колониям.
Общеизвестно, что Таджикистан – горная страна. Высочайшие хребты и  скальные массивы занимают в нём девяносто три процента территории, и только три процента приходится на узкие полосы долин. Это становится очевидным, когда машина взбирается по извилистым серпантинам на перевалы, и с них открывается вид на пейзажи, которые под силу лишь искусным художникам. Бесконечные цепи гор теснят друг друга, вершины, словно зубья пил, врезаются в синеву неба. Их склоны покрыты вечными снегами, ледники блестят под солнцем, подобно гигантским зеркалам, контрастируя с многоцветьем альпийских лугов. И далеко внизу зелёными полосами тянутся хлопковые поля и сады, которым тоже тесно от наступающих на них городов. 
Не один перевал пришлось нам преодолеть, прежде чем мы добирались до районных центров, в которых разместились тюрьмы и колонии. В былые времена их строили на окраинах селений, но селения разрастались, превращались в города, и зоны мест заключения оказались в городской черте, а в иных местах неподалеку от центра. Соседство мало приятное, что и говорить, но перенести их подальше, пока нет возможности, слишком больших средств потребовало бы перемещение  колоний на пустующие земли.
Города Худжанд, Курган-Тюбе, Яван, сама столица республики Душанбе. Мы осматривали колонии обычного режима, строгого и усиленного, тюрьмы, и убеждались, что начальник Главного Управления Шариф Иззатулло был прав. Прежние обветшалые строения в колониях заменили новые, высокие, радующие глаз чистотой побелки и покраски. Есть библиотеки, помещения для занятий физкультурой, даже мечети и церкви, правда, человек на двадцать, не больше.
Начальники колоний проводили нас по территориям и помещениям для заключённых и казармам для охраны, показывали кухни и столовые, бани и лечебные учреждения. Фотографии свидетельствовали о том, что было и что стало. Контраст и впрямь был разительный, работа по благоустройству мест исполнения уголовных наказаний была проведена огромная. Но чем больше мы осматривали тюрьмы и колонии, тем больше замечали за парадной стороной картины суровой обыденности. Увиденное невольно сравнивали с тем, что осело в памяти после прочтения книг писателей, которым самим довелось отбывать сроки «в местах не столь отдалённых». Хорошо помнились «Записки из Мёртвого дома» Фёдора Достоевского. Какие там закатывали себе обеды и угощения его «коллеги» по отсидке. Право слово, эти страницы читались не только с интересом, но даже с лёгкой завистью. Далеко не все из нынешних тружеников стран СНГ могут позволить себе такое меню. Нынешние зеки питаются не многим лучше тех, о которых поведал в «Одном дне Ивана Денисовича» Александр Солженицын.  Да и сама атмосфера мест исполнения наказаний осталась прежняя – давящая, лишённая положительных человеческих эмоций.

Материал собирался двоякого плана. С одной стороны – для заказанной книги, так сказать, парадно-официального плана, а с другой – тот, который предназначался для себя, для своей книги, если доведётся написать такую.
Невольно проводилась аналогия с давними советскими временами. Тогда рядом с нашим жилым кварталом располагалась колония, кстати сказать, существующая и поныне. В семь часов утра на дороге, рядом с колонией, выстраивалась вереница грузовых автомобилей, с решётчатыми кузовами. В них размещали заключённых, потом металлические двери захлопывались. Один охранник с автоматом садился в кабину к шофёру, двое других, тоже вооружённые, с овчаркой, размещались на сиденьях у двери, и колонна автомобилей трогалась. Заключённых везли на заводы и комбинаты, где они работали по специальности или заняты были на строительстве. Там же обедали за счёт предприятия, там же получали заработную плату. Она была небольшой, по сравнению с той, которая выплачивалась свободным производственникам, но достаточной, что-то прикупать себе что-то в магазине колонии и даже посылать семьям.
Ныне ничего подобного нет. В ходе недавней гражданской войны в Таджикистане многие предприятия союзного значения прекратили свою деятельность, и занять заключённых полезной работой просто-напросто негде. По инициативе начальника Главного Управления, генерала Шарифа Иззатулло, в колониях организуют небольшие производства. В них заключённые изготавливают расписные сундуки, в которых невесты хранят приданое, ремонтируют легковые автомобили, откармливают свиней для 201-ой Российской базы, выпускают монтажную арматуру. Но на этих производствах заняты всего лишь десятки заключённых, а их в колониях от пятисот до полутора тысяч. И те, кому негде приложить руки, коротают дни во дворе колонии, покрытом асфальтом, под палящим солнцем. В спальных помещениях находиться запрещено, и сотни заключённых перемещаются от стены к стене, отыскивая узкие полоски теней. Это наказание, пожалуй, суровее административных.
В тридцатые годы прошлого столетия много писали о строительстве Беломорско-Балтийского канала, столь популярного и многозвучного. Общий трудовой энтузиазм якобы способствовал перерождению уголовников в строителей пятилеток. Появился даже термин «перековка уголовного элемента из плохих в хорошие». Первым отдал дань этой теме драматург Николай Погодин, написавший пьесу «Аристократы». Его «аристократы» - это закоренелые преступники, живущие по законам преступной среды. Но и они, поначалу вынужденно занимавшиеся тяжёлым трудом на прокладке канала, втянулись в него и переосмыслили своё предназначение в жизни, став ударниками производства. На Беломорско-Балтийский канал журавлиной стаей потянулись прозаики и поэты. Никому не хотелось остаться в стороне от громкого события в жизни страны. О «перековке уголовного элемента» написал М. Горький в своей книге очерков «По Союзу Советов», молодой тогда К. Симонов, создавший поэму «Беломорканал» и многие другие.
Александр Солженицын иронически отозвался об очерке Горького, сказав, что известный писатель рассматривал строительство канала сквозь розовые очки, и потому не разглядел очевидной действительности подневольного труда и беспредел энкеведешников.
Теперь, знакомясь с пенитенциарной системой Таджикистана, меня занимала мысль: а происходит ли сейчас «перековка уголовников из плохих в хорошие», ведь, что ни говори, со времён Беломорско-Балтийского канала прошло свыше восьми десятилетий? Изменились жизненные реалии, изменилась и психология людей.

Знакомство с теми, кто оказался не в ладах с Законом, оставляло неоднозначное впечатление. Преступный контингент значительно помолодел, больше стало тех, кто отбывали сроки за тяжкие преступления. В Таджикистане высокий процент рождаемости, половина населения молодёжь. Гражданская война, разразившаяся в 90-е годы прошлого столетия, отбросила республику к первым годам её становления. Разрушены заводы и фабрики, система образования не отвечает своему назначению. И молодёжь, ничему не научившаяся, не имеющая профессий, не знающая чем заняться, пытается улучшить свою жизнь за счёт грабежей и убийств. В колонию усиленного режима в городе Курган-Тюбе доставили двадцатилетнего душанбинца  Хушвахта Олимова. Он убил пожилую Гульнору Носирову, у которой был свой магазин по продаже ювелирных изделий. Олимов подкараулил её в семь часов утра, когда она собиралась ехать на работу на своей машине, и нанёс ей четырнадцать ножевых ран. Он забрал два чемодана с драгоценностями и деньги, и на машине Носировой скрылся с места преступления. Самое интересное, он поехал на большой городской рынок и там спокойно распродавал награбленное. Взятый с поличным, вину свою не отрицал, был осуждён на двадцать восемь лет лишения свободы.
На вопрос:  «Не жалеет ли о совершённом убийстве?» - вызывающе ответил: «А почему она должна была жить хорошо, а я работу найти не мог!» 
Может ли Олимов «перековаться из плохого в хорошего» за долгий срок отсидки? Ответ однозначный. В Курган-Тюбинской колонии отбывают сроки рецидивисты, имеющие по семь-восемь судимостей за тяжкие преступления. И парень, оказавшийся в такой среде, скорее всего «перекуётся» в такого же рецидивиста, как и они сами.
В этой колонии, в подвальном помещении, располагается тюрьма для преступников, получивших пожизненные сроки. Нам удалось побеседовать с одним из них, Давлатом Юсуповым. Ему немногим за тридцать, работал лепёшечником на базаре. В свободное время отыскивал в Душанбе квартиры, из которых взрослые уходили на работу, а оставались старики или подростки. Давлат звонил, представлялся инспектором горэлектросети, и, войдя в квартиру, зверски убивал тех, кто находился там. Юсупов совершил семь таких убийств, забирая из квартир всё ценное. Что-то дарил друзьям, что-то продавал. 
На вопрос: «Что побуждало его совершать такие убийства?», гордо ответил: «Я чувствовал себя настоящим мужчиной, хозяином жизней. Ну и потом деньги от этого имел хорошие, тоже не последнее дело». При этом лицо его просветлело, конечно, ни о каком раскаянии тут не могло быть и речи. «Но ведь ты заплатил за это пожизненным сроком в тюрьме?» - последовал другой вопрос. «Э-э, - сказал он убеждённо, - посижу несколько лет, а там амнистия или в стране что-то переменится. Может игиловцы захватят Таджикистан, я у них большим человеком буду».
Вот такая вот перековка характеров.
В Курган-Тюбинской колонии мы наблюдали показательный случай. Рецидивист, имевший семь судимостей, после отбытия десятилетнего срока вышел на свободу. Уходя, предупредил начальника колонии, чтобы его место в спальном корпусе никто не занимал. «Скоро вернусь». И верно, через неделю он вновь был доставлен в колонию. На свободе две ночи спал на скамейке в городском парке, питался объедками в кафе и чайханах, а потом кирпичом разбил витрину магазина, влез внутрь и стал дожидаться прибытия милиции. Заявил, что хотел ограбить магазин.
«А что мне было делать? – пояснил он. – Родня от меня отказалась, профессии нет, а и была бы, кто бы меня взял на работу с таким послужным списком? Присудили восемь лет за грабёж, теперь буду жить, как прежде. Колония стала мне родным домом».
Конечно, в тюрьмах и колониях Таджикистана отбывают сроки не только закоренелые рецидивисты. Немало и тех, кто совершил экономические преступления, воры, водители, наехавшие на пешеходов и скрывшиеся с места преступления. Всех не перечислишь, но они сидят вместе с бывалыми уголовниками, а это подлинная школа для тех, кто и хотел бы исправиться, да теперь бытие определяет сознание.

В отличие от прошлых лет в колониях и тюрьмах республики отбывают сроки  члены запрещённых, религиозных, экстремистских партий и движений, агитаторы и пропагандисты Игила, торговцы наркотиками.
Показательна в этом отношении женская колония, расположенная близ города энергетиков  - Нурека. Прежде она размещалась на каменистой пустоши в Худжанде, на Севере Таджикистана. Сильная жара, трудности с водой создавали сложные условия. 
Теперь колония обосновалась неподалеку от полноводного Вахша. Установлены насосы, подающие воду в колонию, посажены деревья, разбиты цветники, проложены дорожки. Отремонтированы спальные корпуса и столовая, комнаты для свиданий. Построена баня, есть общеобразовательные классы, работает швейный цех, имеется своё подсобное хозяйство.
Женская колония в республике единственная, и потому в ней действуют сразу три режима: общий, усиленный и строгий.
«Работать с женщинами сложнее, чем с мужчинами, - говорит начальник колонии, полковник Абдусамад Хасанов. – Они более впечатлительны, ранимы, в общении с ними требуются деликатность и такт, несмотря на то, что они являются правонарушителями. И мы стараемся больше действовать убеждениями, нежели административными мерами».
По-настоящему нас поразило помещение карантина, где проходят адаптацию осуждённые женщины, только что прибывшие в колонию. Ковры, мягкая мебель, деревянные кровати с удобной постелью, цветы, картины на стенах. Честное слово, карантин больше походил на номера в хорошей гостинице, чем на помещения в исправительном учреждении.
Видя наше изумление, полковник Хасанов пояснил: «Женщины труднее вживаются в условия колонии при всём её щадящем режиме. И потому постепенность в привыкании к ней обязательна».
В день нашего знакомства с женской колонией в ней находилось четыреста пятьдесят осуждённых. По недавней амнистии свободу получили  свыше трёхсот женщин. Преступления, за которые здесь отбывают сроки, сходные: это попытки торговли наркотиками. Большинство таджичек домохозяйки, семьи большие, четверо, пятеро детей, как минимум. Мужья уехали в Россию или Казахстан на заработки, обзавелись там новыми семьями, а о прежних забыли. Но детей нужно кормить, одевать, учить. Вот и решаются женщины торговать или перевозить героин, маковую соломку, анашу. Таких сотрудники правоохранительных органов выявляют быстро, и восемь лет заключения им обеспечены. 
В национальных семьях насилие над жёнами – не редкость. Мужья избивают их, унижают, третируют, отдают «на прокат» приятелям, и доведённые до отчаяния женщины убивают насильников. Причём никакого сожаления тут не проглядывает.
У одной из женщин, пока она отбывала срок в колонии, муж женился на другой, есть дети, помимо троих от первого брака, которых он забросил. Растит их бабушка, перебиваясь с хлеба на воду. Осуждённой осталось сидеть полгода. «Выйду на свободу, - говорит она мечтательно, - убью его. Пусть снова посадят, но и ему не дам жить».
Светлана Кулешова – яркая блондинка, годам к сорока. Удивила нас тем, что свободно говорила по-таджикски, со всеми тонкостями произношения. Она работала бухгалтером в одной частной фирме, руководитель заставлял её оформлять фиктивные документы, чтобы уклоняться от уплаты налогов. Подлоги вскрылись, Кулешова получила восемь лет заключения. Отсидела уже пять лет, она единственная русская в женской колонии, остальные местные женщины. Отсюда превосходное знание таджикского языка. 

Карантином в колонии заведует азербайджанка Севиль Мамедова. Ей тридцать пять лет, настоящая восточная красавица. Стройная фигура, правильные черты лица, большие блестящие глаза, слегка удлиненные к вискам, густые чёрные волосы до плеч. Держится спокойно, с достоинством. Что поразительно, на свободе она была профессиональным киллером. Заниматься убийствами заставлял её муж. Он брал заказы на ликвидацию бизнесменов, мешавшим другим предпринимателям, а Севиль мастерски выполняла их. Таких убийств она совершила семь, и все они остались нераскрытыми. В Душанбе Севиль приехала с мужем.  Тут он взял заказ на похищение сына одного состоятельного чиновника.  Ребёнка похитили, но чиновник и в этом случае отказался выполнить требования шантажистов. Тогда муж приказал жене убить малыша. И она совершила восьмое убийство, но не ребёнка, а … мужа. «Всему есть предел», - решила она, после чего пошла в милицию и заявила о себе. Её судили в Таджикистане, по месту совершения последнего преступления. Прежние были совершены в России.
По совокупности статей Севиль Мамедова получила пожизненный срок, но потом суд учёл смягчающие обстоятельства и заменил его на двадцать пять лет лишения свободы в колонии строгого режима. 
Удивительно, но Севиль Мамедова не считает себя преступницей, как не считает, что её жизнь кончена. «Убивала, - говорит она, - но убивать заставлял муж. И потом, кого я убивала: хищников, бессердечных людей, которых и людьми назвать нельзя. Я – восточная женщина, мужу нельзя перечить, лишит жизни и отвечать не будет. Такой у нас обычай. Конечно, - рассуждает она, - двадцать пять лет – срок немалый, но я активно помогаю администрации колонии, режим не нарушаю. Меня уважают и считаются со мной, а это значит, через половину срока я могу подать ходатайство на условно-досрочное освобождение. Три года с половиной уже прошли, осталось девять лет».
Севиль поправила причёску, кокетливо повела глазами.
- Скажите, я красивая?
- Очень, - искренне ответил я,- вылитая Кармен.
- Все так говорят, - согласилась она. – Через девять лет мне будет всего сорок четыре года. Для привлекательной женщины – это не возраст. Я верю, что найдётся мужчина, который полюбит меня, усыновит моего ребёнка и перечеркнёт мою прежнюю биографию. Я и родить детей ему смогу. Ведь возможно такое?
Как возразить на такую убеждённость?
- Не возможно, а так обязательно будет, - в тон Севиль проговорил я.
Севиль благодарно посмотрела на меня и ушла в помещение карантина, где нужно было обустроить пятерых прибывших осуждённых.
В народе верно говорят: надежда умирает последней, и, более того, она не позволяет поддаваться жизненным обстоятельствам и, как спасательный круг, удерживает человека на плаву. Так и Севиль Мамедова, ни срок заключения её не пугает, ни строгий режим колонии. Надежда и вера в себя придают ей силы.
Два месяца ушли на поездки по тюрьмам и колониям Главного Управления исполнения уголовных наказаний Таджикистана. Мы видели и то положительное, что было достигнуто в ходе их реконструкции, и то, что осталось неизменным. Да, поднялись новые корпуса, побелены и покрашены прежние, но золочёная клетка всё равно остаётся клеткой. Лишение свободы и давящий режим заключения сказываются на психике осуждённых: мрачные лица, односложные ответы и полное отсутствие улыбок. Вызревает стремление вырваться из этого ада любой ценой. Не случайно, в колониях Худжанда и Курган-Тюбе, где отбывают сроки заключения отпетые уголовники, произошли мятежи. Заключённые захватили администрацию колоний в заложники, вооружились заточенными штырями, палками и самодельными копьями из арматуры и поставили условия: «Всех отпустить на волю». Ни на какие переговоры они не шли, жгли и уничтожали в колониях всё, что только можно было, и по-прежнему требовали свободу.

Тревожная обстановка царила в городах. Отпустить тысячи уголовников на волю, значило отдать города на разграбление. Пойти на это, конечно же, было нельзя. Колонии взяли штурмом бойцы спецназа и особых подразделений. Потери с обеих сторон были небольшими, колонии восстановили, закон восторжествовал.
Вывод напрашивается сам собой. Социальная обстановка в стране, еле теплящееся народное хозяйство порождают особый вид преступлений. Образно говоря, контингент тюрем и колоний является оборотной стороной нынешнего состояния общества. 
Спрос порождает предложения. Публичные дома стран Ближнего Востока требуют постоянного обновления работающих там «жриц любви». Появились поставщики «живого товара». Тринадцатилетнюю школьницу Зарину Ахмедову похитили в Душанбе и обманом переправили в Дубай, где он должна была услаждать престарелых педофилов. 
Зарина пробыла в Дубае пять лет. Ей удалось убежать из борделя, арабская полиция переправила её опять в Душанбе. За это время мать девушки вышла замуж за мясника, и тому, конечно же, не нужна была падчерица с «подмоченной биографией». Её не пустили домой. Девушка ночевала в развалинах домов, побиралась, лазила по помойкам. С трудом устроилась уборщицей в «Скорую помощь». Психика у неё была нарушенной, он впадала в исступление и уже не контролировала себя. На работе подружилась с медсестрой Ситорой Камоловой. Та пригласила Зарину к себе домой отметить свой день рождения. Присутствовали и парни. Подвыпили, и один решил развлечься с Зариной. Она оказала сопротивление, тогда парень ударил по лицу непокорную девушку. Волна ярости прокатилась по её телу. Она схватила нож со стола, вонзила его в парня и наносила удары до той поры, пока он не перестал хрипеть и дёргаться. Зарину судили, определили её десять лет заключения в женской колонии строгого режима. Я попросил разрешения побеседовать с ней. Невысокая, худенькая, лишённая даже малой привлекательности, она отмалчивалась, смотрела в пол и хотела только одного, чтобы её оставили в покое.
Спрашивается, кто виноват в её изломанной судьбе, и о какой «перековке» может идти речь? И что будет с ней потом, когда она выйдет из колонии к тридцати годам, не имея ни образования, ни профессии, ни кого-либо из родных, которые поддержали бы её на первых порах? И таких примеров в колониях более, чем достаточно.
Мы уже говорили, что в женской колонии есть школьные классы, можно получить специальность в швейном цехе, но Зарина, погружённая в прострацию, вроде как выпала из времени и живёт и действует, словно сомнамбула. Правда, психолог уверяет, что её можно вывести из этого состояния, но когда это будет и не останутся ли последствия…
Материал для книги собирался обширный. Не было такой стороны в жизни колоний, с которой бы мы не познакомились. Оставалось посмотреть мечеть и церковь в душанбинской колонии общего режима, которые  вплотную примыкали к стене. Время клонилось к полудню. Солнце зависло в зените, опрокидывая на землю каскады ярких, обжигающих лучей. Заключённые сидели у стены в узкой полосе тени, которая не дарила значительного облегчения. Спасались частым мытьём в душе. На крыше бани установили автомобильную цистерну, в каких возят бензин или дизельное топливо. Воду в цистерну закачивали насосом, из-за частой смены она не успевала нагреваться и помывка в душе освежала на час-другой, а затем зеки снова спешили в душевую.
Мы проходили мимо беседки, прикрытой длинными ветвями плакучей ивы. В беседке расположились человек двадцать осуждённых, из неё доносился мягкий голос, который доверительно вещал.
- Игил – это подлинное братство мусульман. Это государство, которое отвоёвывает себе территорию для того, чтобы принять таких, как вы. Ваши родные и близкие зарабатывают себе на хлеб тяжким трудом в России и Казахстане. Платят им гроши, унижают, считают за людей даже не второго сорта, а ниже, за животных. И таджики мирятся с этим, поскольку полагают, что нет другого выхода. А между тем, он есть. Нужно вливаться в ряды Игила, бороться за своё счастье, обеспечивать будущее себе и своим детям…

- Но там ведь нужно воевать? – послышалась чья-то реплика.
- Конечно, нужно, - подхватил бархатистый голос. – А вы, как думали? Что блага достанутся вам без труда и борьбы?
- А убьют?
- Смерть за правое дело – это награда для правоверного. Это прямой путь в рай. Вы задаёте себе вопрос: почему среди игиловцев так много смертников? Потому что они знают: погибнуть за правое дело – это награда вечным блаженством, это прощение всех грехов. Россия делает большую ошибку, что воюет с нами в Сирии. Половина её населения – мусульмане, и если бы она поддерживала игиловцев, то составила бы с нами одно государство и обеспечила себе мировое господство. А так барахтается в болоте нищеты и коррупции и не знает, как из него выбраться…
Мы с полковником Сабуровым вопросительно посмотрели на начальника колонии, полковника Рустама Тоштемирова. Он кивком показал, что нужно следовать дальше. Мы отошли от беседки, и тогда Тоштемиров пояснил: - У нас немало сидит активистов Игила, «Братьев-мусульман» и таких вот пропагандистов радикальных исламистских  группировок. Махмуд Рахимов, которого вы слышали, один из них.
- И вы позволяете таким вести активную пропагандистскую кампанию?
- А что делать? Запретом их не остановишь. И потом, они вещают свои истины тем, кому находиться у нас ещё семь-десять лет. Много ли проку от такой пропаганды? Зато мы знаем, о чём они говорят своим слушателям, извлекаем из их наставлений много ценной информации для себя. Потом сообщаем её в Комитет национальной безопасности, который ведёт борьбу с радикальными исламистами.
- Так-то оно так, но слушателей этих наставлений навещают родные, среди которых есть молодёжь. Вы можете поручиться за то, что во время таких встреч «игиловские истины» не сообщаются им? Ведь не случайно, в Сирии, на стороне Игила, по сравнению с другими народами, таджиков большинство? Что-то около полутора тысяч, и это по официальным данным, а на деле может быть значительно больше.
Тоштемиров согласился.
- Правота в ваших словах есть. Но запретишь такие вот откровения в беседке, они будут продолжаться в спальных корпусах по ночам. Так хоть контроль осуществляем.
Мы попросили разрешения у начальника колонии поговорить с активистом Игила Махмудом Рахимовым, отбывающим за свою принадлежность к радикальной исламистской организации десятилетний срок. Ему исполнилось сорок два года, это был узкоплечий, сутуловатый человек, с удлиненным лицом. Густая борода ложилась на грудь, делая его старше. Рахимов старался не встречаться с нами взглядом.
-  Вы уже наказаны за свою пропагандистскую деятельность в пользу Игила. Неужели этого недостаточно?
Махмуд Рахимов держался уверенно, своих убеждений не скрывал.
- Это не наказание, - заявил он, - а политическая акция. Таким образом власть показывает свою слабость. Победа мусульманского братства близка. Сколько стран воюет против Игила и никакого толка. Осталось немного, и исламское государство будет создано. Тогда я выйду на свободу и буду вознаграждён и там, - он указал пальцем вверх, - и тут, - Рахимов повёл рукой вокруг себя. В его словах не было и тени сомнения, и было ясно, что его фанатический настрой захватывает слушателей  и убеждает в его правоте.
Пропаганда таких, как Махмуд Рахимов, даёт свои плоды. Ежедневно мы слышим сообщения о терактах, осуществляемых во многих странах мира, и среди смертников много молодёжи. Можно вспомнить киргиза Ахмаджона Джалилова, осуществившего теракт в метро Санкт-Петербурга. В Таджикистане командир ОМОНа, полковник Гулмурод Халимов бросил свою службу и перебрался в Сирию, к игиловцам. Сейчас он исполняет у них обязанности министра обороны и претендует на главное командование. Халимов прошёл в США годичную стажировку по борьбе с терроризмом, ему известны многие секреты этой деятельности, что особенно беспокоит руководство антитеррористической коалиции.
Пропагандистов Игила можно уподобить разносчикам инфекции, борьба с которыми малоэффективна. Наверное, их нужно изолировать в колониях и не позволять такие вот задушевные откровения.
Как русскому человеку, мне хотелось повидать своих земляков, находившихся в таджикских колониях. К моему удивлению или удовлетворению, можно сказать, так и так,  в первые дни ознакомления с местами заключения я не увидел ни одного. 
По статистике, в прежние советские времена в Таджикистане проживало свыше полумиллиона русскоязычного населения. Ныне – менее сорока тысяч, да, наверное, уже и этого нет. И такая малость европейских людей сказывается и на пребывании их в местах не столь отдалённых. Но мне повезло, как это ни кощунственно звучит. В Душанбинской колонии мы зашли в помещение христианской церкви. Небольшая комната, в «красном углу» несколько икон, теплится лампадка, на полках расставлены Библии, Евангелия, другая религиозная литература. Верующих христиан тут можно пересчитать по пальцам. В основном, таджики, принявшие крещение, и среди них молодой русский парень. Симпатичный, светловолосый, голубоглазый. Он перелистывал Библию и о чём-то переговаривался с соседом по скамейке.
Мы подозвали его к себе. Он подошёл, но держался скованно, хотя старался улыбаться. 
- Ты как сюда попал? – спросил я.
Он пожал плечами.
- Так получилось. 
- Как тебя зовут?
- Андрей … Андрей Макаров.

Одет Андрей был, как говорится, в арестантскую робу: чёрная куртка с белой нашивкой на груди, на которой был выведен номер, такие же штаны. Мешковатое одеяние не скрывало его стройной, юношеской фигуры. 
- За что сидишь?
- Наркота.
- Какой срок?
- Восемь лет.
- Сколько уже отсидел?
- Полгода.
- Да, невесело.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что срок Макаров получил по глупости. Учился в Институте физкультуры, занимался спортивной гимнастикой. Семья – мать, он сам и сестра-школьница. Отец бросил их пять лет назад, уехал в Россию. Жили трудно. Не раз хотел Андрей оставить учёбу и уехать на заработки в ту же Россию, но мать противилась этому.
- Пусть хоть один в нашей семье будет с высшим образованием, - со вздохом говорила она.
Мать работала учительницей в медицинском колледже, на жизнь хватало впритык, а Андрею хотелось и одеться получше и посидеть с ребятами в кафе, послушать музыку. Его сокурсник Сангин Бобоев всё это имел, и мог в полной мере. Спортсмен он был никудышный, узкоплечий, двух раз не мог подтянуться на перекладине, а сессии сдавал успешно. Деньги у него были, «подогревал» преподавателей, отсюда и хорошие оценки. Одевался Сангин модно, держался уверенно, на приятелей поглядывал свысока.
- Не надоело тебе нищенствовать? – спросил он как-то Андрея.
Того резануло слово «нищенствовать», но, в общем-то, так оно и было, потому смолчал и вопросительно поглядел на щёголя.
- Могу помочь, - предложил Сангин, - только в наших делах нужно быть мужиком, не тряпкой.
- А что нужно делать?
- Ничего сложного. Дадим тебе сумку со шмотками, отвезёшь в Москву и вернёшься. Оплата пятьсот баксов. Дорога, питание, гостиница в столице – всё за наш счёт.
- Сам не можешь отвезти? – спросил Андрей.
Сангин усмехнулся.
- Сам отвозил и не раз. Сейчас другими делами занят, потому и предложил тебе небольшой бизнес.
- Что за шмотки?
- Сейчас в России мода на восточные товары. Отлично берут памирские носки «джурабы», вышитые коврики «сюзане», кулябские цветные тюбетейки. Вот их и доставишь в первопрестольную.
Андрей удивился, так просто и пятьсот долларов?
Сангин развеял его сомнения.
- Ты отвезёшь образцы товаров. Жалко мне тебя, стоящий парень, а буксуешь в жизни, как старый грузовик. Смотри, не хочешь, другого найду. Их вон сколько.
И верно, занятия в институте закончились, и студенты потоком устремились к автобусной остановке.
- А милиция не зацепит? – привёл последний довод Андрей.
Сангин рассмеялся, похлопал приятеля по плечу.
- Чудак-человек, таких шмуток полный ЦУМ. Но мы берём не серийный товар, а изделия хороших мастеров, в том и разница. Так что, идёт?
- Идёт, - решительно отозвался Андрей.
На другой день Сангин вручил сокурснику туго набитую сумку, билет и деньги на пребывание в Москве.
Андрей дома проверил сумку. Действительно, тюбетейки, вязаные, шерстяные носки, ювелирные изделия из серебра и всё прочее. Откуда парню было знать, что его использовали в качестве наркокурьера. Подкладку в сумке отпороли, в образовавшуюся полость засыпали около килограмма героина и снова зашили. Расчёт был простой: кто из таможенников обратит внимание на просто одетого русского парня?  Такие не связываются с наркотой.
Но таможенники внимание обратили. Содержимое сумки досмотрели, прощупали подкладку, провели Андрея во внутреннее помещение аэропорта и там извлекли героин из тайника.
Андрей плакал, клялся, что и понятия не имел о том, что везёт. Рассказал, как было дело, просил устроить ему очную ставку с Сангином Бобоевым, но его слушали со снисходительной усмешкой.
Понятное дело, Сангин на очной ставке от всего отказался, дескать, видеть не видел никакого героина, и слышать о нём, не слышал.

Следствие было недолгим, суд скорым, и Андрей Макаров очутился в первой душанбинской колонии. Опытные зеки объяснили новичку, что «погорел» он не случайно. Его использовали в качестве «подставы». У  наркодиллеров договорённость с таможенниками. Они сдают таможенникам для задержания таких вот «лопухов», а те, в свою очередь, пропускают настоящих наркокурьеров. Как говорится: и овцы целы, и волки сыты.
Андрей рассказывал свою историю со слезами на глазах. Я слушал его сочувственно, полковник Сабуров с отстранённым видом. Таких случаев он, как заместитель начальника Управления, мог привести десятки.
Я покачал головой.
- Жалко парня.
- Жалко, - согласился полковник, - но с точки зрения закона всё справедливо. Никаких нарушений нет.
Мы вышли из церквушки на плац. Нас обдало жаром. Время клонилось к полудню, солнце стояло в зените, асфальт плавился и проминался под ногами. Мы укрылись в беседке, которая на этот раз была пустой. Присели, вытирая платками потные лица. 
- Жалко парня, - снова повторил я,- и ничем не поможешь.
Полковник Сабуров искоса посмотрел на меня.
- Через три месяца мне исполнится семьдесят лет, - неожиданно проговорил полковник. – Хочу уйти на пенсию. Ну, понятное дело, будут торжественные проводы…
Я не понимал, к чему эти слова. Сабуров продолжал.
- Хочу попросить вас написать обо мне небольшую книжицу. Кто я, что я, где родился, где служил. Буду дарить родственникам и гостям. Понятное дело, должно быть написано тепло и душевно. И, конечно, издано на уровне. Вы журналист, сумеете это сделать. Что вы на это скажете?
Я посмотрел на полковника.
- Написать можно, но …
- Вот именно, но … - подхватил полковник Сабуров,- а я, в свою очередь, помогу этому пареньку выйти на волю. Как говорится, баш на баш. Идёт?
- Идёт, - отозвался я. Мы с полковником обменялись рукопожатиями.
Сабуров приказал начальнику отряда, в котором числился Андрей Макаров, привести его в кабинет следователя.
Когда мы остались одни, Сабуров смерил Макарова испытующим взглядом.
- Ты умеешь молчать?
Андрей попытался улыбнуться.
- Тут научили.
- Сделаешь так. Я устрою тебе свидание с матерью, ты ей скажешь, чтобы она написала письмо на имя Президента республики и отправила по интернету на его сайт. Содержание такое: ты один сын у матери, дочь не в счёт. Мать больна, нуждается в помощи.  Болеет чем-нибудь?
- Артрит у неё, - отозвался Андрей.
- Подходяще, - одобрил полковник,- и так далее, слёз побольше. Из аппарата Президента придёт запрос о тебе в наше Управление, а там уже моё дело. Я возглавляю Комиссию по помилованию. Ты всё понял?
Андрей Макаров лишился дара речи от волнения.
- Да, я … - забормотал он. – Это мы моментом … неужели возможно …
Сабуров махнул на него рукой.
- В этом мире всё возможно. Ступай и держи язык за своими невыбитыми зубами.
Брошюру о полковнике Мухрудине Сабурове я написал. Тепло и задушевно изложил его жизненный путь. Все были довольны, брошюру хвалили, и после юбилея, через месяц, Андрей Макаров вышел на свободу. 
Но на этом моё знакомство с земляками, отбывающими сроки в колониях за противоправные деяния, не закончились.
Оставалось посетить колонию, находящуюся в Душанбе, рядом со следственным изолятором. Ничего нового мы не увидели. Тот же обширный двор, покрытый асфальтом, никакой зелени, спальные и административный корпуса, вышки с охранниками. Те же заключённые, толпившиеся во дворе, и не знающие, чем занять себя. В колонии имелся участок по ремонту и покраске легковых автомобилей. В нём работали  десять слесарей. Строился ещё один участок по производству строительной арматуры. Тут хозяйствовали китайские специалисты. Вспыхивали огни электросварки, раздавался грохот металлических заготовок. Всего в этом цехе будет работать пятьдесят человек. И если вспомнить, что в колонии отбывают срок около полутора тысяч осуждённых, то, понятное дело, занятость производительным трудом далеко не всеобщая.
В колонии имелся великолепный плавательный бассейн, с вышкой, стартовыми тумбами, лесенками, словом, со всем, что необходимо.
- У нас его арендует Душанбинская детская спортшкола, - сказал начальник колонии полковник Мусофиров. – Таких бассейнов в республике раз-два и обчёлся.
Тут я проявил наивность.
- А когда же ваши заключённые купаются?
Полковник искоса взглянул на меня и усмехнулся.
Я сообразил, конечно же, бассейн был построен для офицерского состава колонии и административных работников. Если дать возможность плавать в нём осуждённым, а их, как уже говорилось, полторы тысячи, то через несколько дней бассейн утратит своё великолепие. А ныне, раз его сдали в аренду детской спортшколе, то и офицеры не плавают в нём, а довольствуются прохладной водой в душе.
Во дворе колонии я обратил внимание на старика, сидевшего поодаль от остальных заключённых. Он привалился спиной к стене спального корпуса и кутался в ватный национальный халат. И это при том, что лето было в разгаре,  и температура в тени превышала сорок градусов. Морщинистое лицо старика было словно вырезано из дерева,  тёмного, с множеством трещин. Глаза были прикрыты, он горбился, шамкал беззубым ртом. 
- А это кто? – спросил я начальника колонии. – Неужели тоже ваш питомец?
Полковник оживился.
- О, это наша гордость, Виктор Федулов. В этом году исполнилось шестьдесят лет его пребывания в тюрьмах и колониях. Надо бы занести его достижение в Книгу рекордов Гиннеса, да не знаю, впишут ли в неё такую дату? Хотел послать, но начальник Управления не разрешил. Сказал: «Ещё не хватало нам такой славы!» Эти слова начальник колонии произнёс с сожалением.
- И как вы отметили такую дату? – полюбопытствовал я .
- А никак, - отозвался полковник. – Это же не всенародное событие. Правда, Совет отрядов  ходатайствовал перед администрацией колонии, предложил поздравить старика, сварить плов, но опять-таки генерал Шариф Иззатулло не согласился. На полторы тысячи человек плов не сваришь. Это сколько котлов надо, и потом какое это торжество для колонии? Это всё равно, что поздравить кого-то с десятым убийством, или с очередным побегом …  Сами заключённые на ужине выложили  на столы кое-что из продуктов, принесённых родственниками, похлопали старика по плечу, пожелали здоровья и не останавливаться на достигнутом, присвоили ему звание «Почётного пахана Таджикистана». Тут уж мы не препятствовали, пусть тешатся.
- А можно поговорить с Федуловым? – загорелся я. – Ведь что ни говори, а всё-таки знаменитость в своём роде.
Начальник колонии согласился.
- Почему нельзя? Понятное дело, вы – журналист, для вас любая сенсация в цене.
Наша беседа с «Почётным паханом Таджикистана» состоялась в кабинете полковника Мусофирова.
Морщинистое лицо ветерана тюрем и колоний походило на печёное яблоко. На лысине ни одного волоска, словно они никогда не росли на ней. Во рту ни одного зуба, только слева в нижней челюсти торчал длинный жёлтый клык. Халат он снял, зековская куртка висела на его сгорбленных плечах, как на огородном пугале. 
- Сколько вам лет? – спросил я.
- За семьдесят перешло, - шамкнул он пустым ртом, - а на сколько, я и не упомню.
- Годы не пожалели вас.
- Дак, милый, шестьдесят лет взаперти, за колючкой, да на баланде, откуда же здоровью взяться. Тут и этот, как его, Шварценеггер, в скелета бы превратился.
Я удивился.
- Откуда вы знаете Шварценеггера? Он вроде не сидел.
- В кино видал, показывали нам. Здоровый дурень, скачет, косит всех из автомата направо и налево. Его бы загнать на лесоповал в Сиблаг, так скоро бы в доходяги записался.
- Вы сами, откуда родом? – допытывался я.
- Рязанский я, -  отозвался Федулов.
Он говорил без всяких эмоций, видно было, что неинтересна ему беседа с журналистом.
- А сколько было отсидок?
Федулов задумался, потом махнул рукой.
- Сбился со счёта. Сидел в тюрьмах, лагерях и колониях от Прибалтики до Колымы. В моём деле посмотрите, там всё написано.
- А первая была за что? – не унимался я.
- Как раз после войны это было. Голод был страшный, в моей семье из десяти детей только я остался. Отца на фронте убило. Мы, пацаны, сбивались в стаи, как волки, и грабили продовольственные составы. Рельсы возле нашего села огибали болото, состав замедлял ход, мы и влезали в вагоны. Охрана стреляла в нас, кого и убивали, остальным удавалось чем-то разжиться: мучицей, консервами, крупой какой. Мне было двенадцать лет, когда поймали.  Тогда Сталин издал указ судить всех за грабежи, несмотря на возраст. Я и пошёл в колонию к малолеткам. А там уже по накатанной пошло-поехало …
Федулов говорил отстранённо, словно речь шла не о нём, а о ком- то незнакомом ему.
- Шестьдесят лет заключений. Вся жизнь насмарку,- посочувствовал я.
Мутноватые, подёрнутые поволокой глаза ветерана тюрем и колоний широко раскрылись, будто он услышал что-то удивительное.
- Это почему же насмарку? Я, милый мой, столько  повидал, с такими людьми общался, ни в каких книгах того не узнаешь. Скучно не было.
- Это в заключении-то? – усомнился я.
Федулов неприязненно посмотрел на меня.
- Смотря о каком заключении говорить. Это вы вот вроде на свободе живёте, а на самом деле в большей отсидке, чем мы. Что вы видите? Работаете, гоняетесь за деньгами, все думы только о том, чтобы пожрать да тряпками брюхо прикрыть. А мы свободны от всего этого. В положенное время дадут поесть, одеждой обеспечат, спать уложат. Все наши заботы на плечах начальства. Вот, к примеру, много ты поездил по стране?
- Приходилось, - отозвался я.
- Приходилось, - передразнил меня Федулов. – А меня на чём только ни катали, в каких только краях я ни побывал. И всё бесплатно. Так что это ещё обсудить надо: кто заключённый, а у кого полная свобода на деле? А решётки, что решётки, у тебя в квартире тоже, небось, решётки на окнах есть. И семья, она та же колония, особенно, если жена неподходящая …
Я старался выдвигать бесспорные аргументы.
- Но вы не знали любви, у вас не было детей, какими же ценностями вы располагали?
Федулов взглянул на меня, не скрывая насмешки.
- Это, родной мой, всё относительно. В молодости одни ценности, в зрелую пору другие, а в старости особые. И приходит пора, когда радуешься, что ни с женщинами надолго не связывался, ни детей не волок на своём хребте. Сам себе был хозяином. Жаль мне тебя, не изведал ты счастливых дней в своей суетной жизни.
Самобытная философия закалённого лагерника поразила меня. Действительно, у нашего бытия много сторон, с кем ни поговори, у каждого своя правда. Никто себя не винит ни в ошибках и просчётах, у всех повинны другие  да обстоятельства.
- Шестьдесят лет ни за что не давали … Наверное, и грабежи были, и убийства, и другие особо тяжкие преступления?
- Всё было, - неохотно согласился Федулов. – Среди грязи жить, поневоле в ней испачкаешься.
- А сейчас за что отсидка? – поинтересовался я.
Старик засмеялся, словно услышал что-то забавное.
- За изнасилование, пояснил он.
- За что? – Уж больно такая статья не вязалась с его слабосильной внешностью. Какую же женщину он сумел одолеть!
- За изнасилование, - повторил Федулов. – Три года назад пришёл день выходить на волю, хотя на что мне она … Сидел я тогда в Курган-Тюбе. Воры посоветовали мне ехать в Душанбе, там, на Нагорной улице всякая шантрапа проживает, в кибитках да развалюхах. Дали мне адресок, примут, мол, на первых порах, а там видно будет. Я и приехал. Нашёл нужный домишко уже под вечер, слышу во дворе гомон, крики, ясное дело, пьянка идёт. Едва я дощатые воротца отворил и вошёл во двор, как следом за мной менты ворвались. У них наводка была, в городе богатую квартиру грабанули и теперь тут идёт делёж добычи. А там не только делили, да ещё и какую-то пьяную бабу сообща пользовали. Она и орала. Задержание, то да сё. На Нагорной я ещё не успел представиться, и курган-тюбинских дружков подставлять не хотелось. Искал, дескать, тут пристанища, вот и зашёл во двор. А тамошняя пьянь для смеха сказала, что я хотел присоединиться к групповухе и уже в очередь пристраивался. И баба подтвердила, что я и раньше к ней приставал. Как я ни оправдывался, меня следователь и слушать не стал, мой «послужной список» сам за себя говорил. Вот и дали мне восемь лет за попытку изведать любовь, о которой ты только что говорил. Да я особо и не противился. На воле мне делать было нечего, всё равно бы искал случай, чтобы снова в колонии поселиться. А тут случай сам меня нашёл, правда, по позорной статье меня упекли, но зеки знали меня, в колонии только посмеялись …

Вопросы у меня ещё были, но Федулову не хотелось больше откровенничать со мной.
- Хватит меня исповедовать, журналист, - сказал он, - всего всё равно не расскажешь. Прохладно тут, в кабинете. Пойду под солнышко, к своей стенке.
Больше своих земляков в колониях и тюрьмах Таджикистана я не встречал, а беседы с этими двумя долго не уходили из памяти.
Книгу о пенитенциарной системе Таджикистана я написал, о том, какие новшества в ней произошли в последние годы, и о самом начальнике Главного Управления исполнения уголовных наказаний, генерал-лейтенанте Шарифе Иззатулло. Называлась книга «Именем закона». Понравилась она генералу и содержанием, и множеством цветных фотографий, и великолепным изданием. Прекрасный получился подарок генералу к его шестидесятилетию.
Где-то через полгода я встретился с его заместителем, полковником Мухрудином Сабуровым, моим гидом по местам не столь отдалённым. Я сразу же поинтересовался судьбой молодого Андрея Макарова.
Сабуров покачал головой.
- Верно говорят в народе: посей семена добра, получишь всходы зла. Внёс я его в список заключённых, подлежащих амнистии по случаю Дня независимости Таджикистана, и покинул он колонию. Но наркодельцы своих подопечных на забывают. Встретили Андрея и сказали, что он провалил им доставку героина в Москву. За ним должок – двадцать тысяч долларов, да ещё столько процентов набежало. Пора расплачиваться. Ну откуда у парня такие деньги? Тогда предложили отработать. Он должен принять мусульманство, его перебросят в Афганистан и будет там заниматься наркотрафиком. Вместе с такими, как он сам, должниками, будет получать героин и перевозить его через Амударью на нашу сторону. А не хочет, тогда его к игиловцам откомандируют, будет сражаться за великий халифат. Если и этот вариант его не устраивает, тогда похитят сестру в уплату долга.
Когда предлагали всё это Андрею, то прижали к его лбу дуло пистолета, чтобы не думал, что с ним шутят. Делать нечего, согласился, все хотят жить. Раза три переправлялся на лодке через реку с героином, а на четвёртый убили его в перестрелке с пограничниками.
- А не освободи мы его, - заключил полковник Сабуров, - глядишь, и жив бы остался, а через восемь лет наркодельцы и забыли бы про него. Хотя вряд ли, - возразил сам себе полковник.
- А как наш рекордсмен тюремных сроков? – полюбопытствовал я. 
- Умер, - коротко отозвался полковник. – Что ни говори, возраст и здоровье слабое. В один из очень жарких дней перегрелся, получил солнечный удар, а с ним и кровоизлияние в мозг. Тюрьмы да лагеря мало сходны с курортами, - заключил полковник Сабуров.
Вот так тюрьмы и колонии пенитенциарной системы Таджикистана остались без заключённых русской национальности. И, признаться, я не особенно жалел об этом…