Новеллы

Бакура

Автобус, шарахаясь из стороны в сторону, трясясь, тащился по растоптанной, утопавшей в грязи сельской дороге. Стояла пасмурная, безликая погода. В сознании его оживились вдруг давно стёртые из памяти, потускневшие от времени кадры. Ничего здесь не изменилось за эти двадцать лет, только вместо деревянных заборов дворы окружали железные ограды. Автобус часто останавливался, пассажиры выходили, но никто не поднимался (новых попутчиков не было). Голые мальчишки стояли в речке и, с визгом махая руками, приветствовали кашляющий автобус. Вот так же и Мераб сызмалетства сбегал из дому и плескался в речке, пока его не хватится дед, не отругает как следует и не потащит зарёванного внука за шиворот домой.
Дорога к дому всё сокращалась, но очень медленно, почти незаметно. Сельским пассажирам вообще-то свойственно болтать наперебой, мешая выдумки с действительностью, но теперь все словно бы онемели. Долгий путь утомил людей, всех разморило, а кое-кто и погрузился в сон.
Мераб вдруг ясно ощутил, как беспощадно пролетело время; перед ним возникли расплывчатые силуэты из прошлого. Ведь тогда он был частью этой природы, как речной камешек, лесной кустик или телёнок, привязанный у коровника. Обратный отсчёт времени начинался с того кошмарного дня, когда в гостиной установили два чёрных гроба его родителей. Мальчик запомнил их лица в деревянных рамках повешенных на стену портретов и пожелтевших, выцветших фотографий в семейных альбомах. Позже ему передали слова деда, сказанные перед похоронами: «Если я сейчас переживу это, внука моего никогда не назовут сиротой».
Мераб вышел из автобуса. И только ступил на землю, как на него нахлынуло чувство первозданности природы, такой родной и ласковой... Он словно бы тонул в бесконечной зелени, казалось, поднимавшейся до самых небес. Тропинка была узенькой – двоим не разойтись. Человеку непривычному должно быть бы на ней несладко, но сейчас он этого не чувствовал. Вдруг он потянулся к ежевичному кусту, примостившемуся с краю, сорвал лист и вдохнул его запах. Отсюда можно было срезать путь до дому. Он переменил принятое по пути решение и решил теперь сначала навестить дом, где прошло его детство, а уж потом подняться на кладбище. Какая разница – куда сначала? Разве пустой, мёртвый дом – не кладбище? Конечно, кладбище. И, может, ещё более жуткое, чем пустырь, уставленный могилами. Заржавленный засов железных ворот застрял напрочь, он вынул из полуразрушенного известняка небольшой булыжник и выбил засов из гнезда. Разросшаяся во дворе трава шелестела по его коленям. Старая черешня, как видно, поваленная бурей, лежала на заборе, вминая его в землю.
Дом стоял на отлёте, и никто из соседей не мог узнать о его приезде. А Мераб был бы не прочь поговорить – долгое время живя за границей, он истосковался по родной речи. Мераб поднялся по лесенке, выломал забитую гвоздями дверь и переступил порог дома. Со стены на него с улыбками смотрели мать с отцом, но веяло от их фотографий могильным холодом, и Мераб поневоле поёжился.
Он провёл по стёклам, покрытым густым слоем пыли. Потолок был затянут паутиной. Рамы прогнили от многолетних дождей. Мераб прошёл в другую комнату. Протёр хромую скамью тряпкой, валявшейся рядом, и присел. В комнате стоял запах пыли и плесени. Взгляд его упал на кровать. Что это поблёскивает под ней? Дедовское ружьё? Мераба охватила дрожь, и он быстро вышел на балкон. Именно здесь дед всегда чистил свою охотничью двустволку. В деревне о ней ходили легенды. Дед был знаменитым охотником. Но Мераб не запомнил его возвращавшимся с добычей. В памяти Мераба дед запечатлелся стариком, у которого уже не оставалось сил охотиться.
Но старик обожал своё старое немецкое ружьё и белую гончую – больше собственной жизни. Но не больше, чем Мераб. Достаточно было кому-нибудь хотя бы прикрикнуть на Бакуру, как мальчуган принимался реветь в три ручья. Всякий раз, как начинался дождь, Мераб уводил собаку в дом и сидел с ней неотлучно, хотя дед и ругал его за это. Заветным желанием его было пойти хоть однажды с дедом на охоту, и то, о чём мечтал Мераб, часто снилось ему по ночам: дед идёт с ружьём на плече. Бакура бежит впереди. Вот он учуял след. И под вечер они возвращаются с добычей. Мераба словно магнитом тянуло выйти с дедовским ружьём на балкон и выстрелить в воздух. И это желание усиливалось с каждым часом. Он мечтал, когда настанет день, и это желание исполнится. Как-то раз он решился упросить деда дать ему пальнуть из ружья, но за такую дерзость был наказан. В другой раз он тихо прокрался он прокрался в комнату, но не успел открыть футляр, как на пороге появился дед и до крови отхлестал хворостиной. Боль от этой порки жила в нём до сих пор.
Мераб долго стоял на балконе, вглядываясь в утопающую в зелени деревню. И тут горькое воспоминание видеокадром всплыло в его сознании.
- Самсон – позвал кто-то деда. Бакура залаял. У ворот стоял сосед, Ивлиан, держа на весу обезглавленную курицу.
- До сих пор я думал, что это лиса или хорёк стараются. Мы, конечно, старые друзья, но... Тут он прервался, бросил на землю мёртвую птицу и, не дождавшись ответа, захлопнул ворота и ушёл восвояси. Самсон молча вернулся в дом. Взял ружьё, вышел на балкон.
- Дедушка, мой золотой, не убивай его! – весь в слезах, ребёнок обнял собаку. Старик опустил ружьё, подошёл к мальчику, положил руку ему на голову, недолго помолчал, потом протянул ему двустволку и сказал: - Стреляй!
Чёрное дуло сверкало под солнцем. Ружьё показалось мальчику невыносимо тяжёлым, чуть из рук не выпало. Он весь трясся. Сердце вырывалось из груди. Голос деда заставил кровь застыть в жилах. О, как он всегда мечтал оглушить деревню выстрелом из дедовского ружья... Шли дни, он становился всё шире в плечах, а худенькие руки наливались силой. И вот оно пришло, это мгновение, вот он – шанс исполнить заветное желание. Но ведь целью перед ним стоял Бакура. Искушение нажать на курок было столь велико, что стало уже непреодолимым. Палец дрожал, нажимая на спуск, и вдруг сельскую тишь разорвал надвое звук выстрела. Бакура, словно клочок белого облака, лежал у колодца.
Мераб сидел на пне, обхватив голову руками, и слёзы текли по его щекам.

В дороге

Мужчина ковылял по щебню утопавшей в грязи дороги. Идти было так же трудно, как по непроторённому снегу. Он приподнял воротник плаща. Заложил руки в карманы и даже головы не поворачивал в сторону тащившейся позади женщины. В одной руке женщина несла зонт, а в другой – сумку. Судя по походке, ей было лет до сорока.
Дождь шёл беспрерывно, даже не думая прекращаться и выматывая нервы до ниточки. Дорога была пустынна. Лишь изредка прогрохочет мимо тяжело нагруженный грузовик – и снова всё застывает в неподвижности.
Они свернули направо. Перешли через мост, выложенный бетонными плитами. От дождя воды в реке прибыло. Теперь уже они шли рядом. Так же молча как и раньше. До кладбища было ещё далеко. Дождь всё усиливался.
- Отдохнём, - попросила женщина.
Её спутник, будто и не расслышав, продолжал путь. Не прошли они и ста шагов, как у подъёма в гору заметили вдалеке двух мужчин, спускавшихся навстречу с холма.
В руках у них были мотыги и лопаты, и они оглушительно хохотали. Никаких сомнений – эти люди возвращались с кладбища. «Могильщики, наверное, - забросали землёй могилу, близкие угощение оставили, вот они и угостились», - думал про себя мужчина.
Он не ошибся. Подойдя поближе, путники узнали Ушанги высоченный, худой как жердь, с крючковатым носом, - как его было не узнать, но если в горах даже лёгкий туман, разглядеть трудно даже знакомые лица. «И тогда тоже он могилу засыпал», - продолжал беседу с самим собой мужчина.
- Вы давно из города приехали? – спросил Ушанги.
- Сегодня, - безразлично ответил мужчина.
- Что поделаешь, не встретили мы вас хорошей погодой, - явно желая завязать разговор, разглагольствовал Ушанги.
- Ох, какое угощение испоганило это ненастье, - вмешался в разговор другой могильщик, низкий и коренастый, со щеками, раскрасневшимися от вина. Одна штанина у него была заправлена в сапог, а другая торчала наружу.
- Кого хоронить будут? – спросил мужчина.
- Алекси... Квижинадзе. Ещё денёк – и слизнёт с лица земли человека...
- Пойдём, - сказала женщина.
Больше они никого не повстречали, и в пути ничего не случилось – вот разве что женщина дважды поскользнулась и, если бы спутник вовремя не подхватил её, могла бы ушибиться.
А дождь всё никак не кончался. Вдвоём навалившись на кладбищенские ворота, они с трудом высвободили вход. Тропинки разбегались в разные стороны. Они пошли по одной из них. С тех пор, как они были здесь в последний раз, на кладбище произошли разительные перемены. Началось строительство канатной дороги. «Являются сюда туристы хреновы, толпа разношёрстная, святые места наши оскверняют. А кому до этого дело? Как строили, так и прожолжают строить. А по краям всё новые и новые могилы роют. И сколько их за три года прибавилось – да ещё всё молодые помирают... Могилы в большинстве своём были выложены чёрно-белыми плитами. Царившую вокруг тишину нарушал только шум нескончаемого дождя.
Женщина вдруг вся затряслась. Она вынула платок и утирала слёзы. Мужчина изо всех сил старался оставаться внешне спокойным. Они свернули направо, на тропинку, почти невидимую глазу и, миновав её, увидели старушку в чёрном. Лопатой она набрасывала комья земли на могилу.
- Гига, сынок! – заголосила женщина.
Перед их взором предстал белый мрамор надгробия с портретом ребёнка с гладко расчёсанными волосами. Мутные потоки воды текли через железную ограду, угрожая размыть могильный холмик. Старушка вновь застучала лопатой, прокладывая канавку для отвода воды. У женщины помутилось в глазах. Мужчина усадил её на цоколь. Немного погодя она пришла в себя.
Теперь они втроём, вымокшие до нитки, пытались уберечь могилу от дождевых потоков. Часа через полтора дождь прекратился. Из туч проклюнулось солнце.
Уже почти смеркалось, когда они собрались в обратный путь.
- Не знаю, слов не могу найти, как я вам благодарна, дорогая Мариам! Всякий раз под дождём... Всякий раз под дождём – представить себе только! Всё повторяла, как заклинание, женщина.
- Ничего, ничего... Пока душа в теле, присмотрю я за могилками... Одно лишь покоя не даёт –никого из соседей у меня не осталось. Даже Антон, я ж его как сына родного вырастила, - и тот в город собрался переезжать.
- Дом он ещё не успел продать? – вдруг оживился мужчина.
- Нет, - ответила старушка. – Говорят, не нашёл подходящих клиентов.
Они долго благодарили старушку. Наобещали ей сторицей отплатить за хлопоты. Дойдя до моста, они распрощались.
Мужчина и женщина вновь побрели одни по дороге. Когда они подошли к сельской площади, мужчина остановился, печально обвёл глазами затихшую деревню... Сердце ёкнуло, в груди разлилась боль, тяжёлая и холодная, и постепенно растеклась по всему телу. Он передёрнулся, будто бы наткнувшись на медузу. После недолгой паузы он сказал прислонившейся к платану женщине: - Я должен написать заявление. Ухожу с работы. Женщина посмотрела на него в недоумении, но лицо её сразу стало серьёзным; почему? – она не спросила, всё было ясно и без слов.

В купе

Гизо боком перешагнул порог купе. До отправления поезда времени оставалось с гулькин нос. Он вынул из-за пазухи журнал «Наука и жизнь» и пристроил его на столике рядом с «дипломатом». В купе стояла страшная духота. Он торопливо расстегнул пуговицы на сорочке и вдруг поймал в дверном зеркале собственное изображение. Вынул из кармана гребешок и зачесал остатки волос ото лба к затылку. В последнее время это вошло у него в привычку: где ни увидит зеркало, непременно должен привести в порядок волосы, да так, чтобы плешь была скрыта как можно тщательнее. Медленно, с кряхтеньем и пыхтеньем, поезд тронулся. Гизо вышел в коридор. В соседних купе пассажиры успели уже перезнакомиться. Сказать по правде, сейчас он был меньше всего расположен к пустопорожней болтовне. Он приспустил вагонное стекло. С удовольствием подставил лицо врывавшимся потокам холодного ветра. Потом закурил, извлёк блокнот; он давно взял за правило – когда назавтра дел набирается выше крыши, накануне составлять план. Вдруг он представил себе, как смешно выглядит у окна купе с блокнотом в руках. «Наверно, встречные думают – поэт с приветом»,- усмехнулся он про себя. Да, сегодня дел переделано немало... «Когда на производстве аврал, никакой Лабадзе тебя не заменит»,- уверял его директор. Но в конце концов, пусть со скрипом, но согласился. «И всё-таки сколько раз за эти три года приходилось мне идти на попятную»,- думал Гизо, равнодушно глядя на пробегающие мимо деревья, дома и линии электропередач.- Начатое дело надо довести до конца, они ведь не верили, не скрывали скептицизма, похихикивали втихаря – какое, мол, время ему о диссертации думать, а я всё-таки сдал кандидатский минимум. Ещё чуть-чуть и защищу диссертацию. Зарплата зарплатой, а директор уже в двух шагах от пенсионного порога. Да и «сверху» на него «косятся». И тогда... Есть ли кандидат, достойнее меня? Пусть, пусть потом смеются! В первый же день уволю Бондо, чтоб намотал на ус, каково это - мошенничать с начальством»... Одна лишь мысль о том, что Лаура станет его личной секретаршей, всколыхнула приятную дрожь по всему телу. Вскоре поезд остановился, редкие пассажиры засновали по платформе. Услышав детский плач, он обернулся.. В вагон поднималась женщина с детьми. Мальчик, лет трёх-четырёх, путался у неё в ногах. Одной рукой женщина прижимала к груди младенца, в другой держала чемодан и с трудом продвигалась вперёд, оглядывая номера купе. «Ко мне идёт,- подумал Гизо и похолодел от страшного предчувствия.- Поди теперь, попробуй, отдохни в такой компании».
Он не ошибся. Женщина остановилась у дверей купе Гизо, присмотрелась к номерам и втиснулась внутрь. Мальчик за ней не свернул, а побежал вперёд.
- Мамука, вернись сейчас же, куда ты! - низким голосом позвала женщина.
«Приехали, начинаем концерт», - подумал Гизо. Мальчик ухватился за входную дверь вагона и тряс её, пытаясь вырваться. Гизо подбежал к дверям. Мягко, не встречая сопротивления, увёл ребёнка в купе.
- Спасибо, как мы вас побеспокоили... Все они, сорванцы, такие...
Она говорила это про старшего, в то время как младенец вопил во всю глотку.
Он тянулся пальчиками к столику купе, женщина ритмично покачивалась, стараясь его убаюкать, но плач был слышен даже в соседних купе. Грудничок разошёлся не на шутку. Гизо догадался, что он тянется к журналу, и протянул младенцу «Науку и жизнь». Постепенно затихая, плач сменялся любопытством, и ребёнок, изумлённо причмокивая губками, не сводил глаз с надписи на обложке.
- Профессором будет, - пошутил Гизо.
- Дай-то Бог, - улыбнулась женщина.
Мамука возился у вешалки над нижней полкой, пытаясь что-то оторвать, но скоро это занятие ему надоело. После долгих стараний взобравшись на верхнюю полку, он попытался перебраться на столик. Тогда Гизо осторожно подхватил его и спустил на пол. Ребёнок и на этот раз не протестовал. А потом настолько расхрабрился, что вознамерился взобраться ему на колени. Мать рассердилась. Гизо улыбнулся – ему понравилось упорство малыша. Освоившись, ребёнок уткнул свои пальчики в ладонь Гизо и давил изо всех сил. Час был поздний, и глазки у него постепенно закрывались. Своими золотистыми кудряшками он напоминал принца с картинки из книжки. Мать осторожно перенесла уснувшего ребёнка, устроила на подушке. Казалось, только сейчас она заметила, что в купе стоит страшная духота; сняла с себя дождевик. Гизо невольно изумился; женщине было не больше тридцати. Узкие слабые плечи и волосы цвета воронова крыла, изящно сброшенные назад – прелестная получалась картина... Хотя по мозолям на её руках легко было понять, что она привычна к тяжёлой работе. Мамука уже спал без задних ног, и женщина давно клевала носом. Собрав силы, она принялась стелить простыню. Гизо вышел в коридор. Вернувшись в купе, лёг на аккуратно постеленную попутчицей постель и мгновенно сбросил с себя груз усталости минувшего дня. И, покуда сам не погрузился в сон, всё умилялся – как нежно, в обнимку, спят все трое... Утром его разбудили резкие звуки отодвигаемых дверей купе. Женщина была уже на ногах и будила Мамуку. Гизо посмотрел на часы. До пункта назначения оставалось часа два.
- Вы сходите? - спросил Гизо.
- Да, - ответила женщина.
Только что пронувшийся Мамука спросонья едва удерживал равновесие, раскачивался, стоя на полке, как тростник на ветру. Поезд замедлил ход и через некоторое время остановился.
- Я вам помогу, - сказал Гизо и, не дожидаясь ответа, ухватил чемодан.
А потом, из окна вагона, он смотрел, как высокий чернявый мужчина прижимал к груди всех троих и, подхватив Мамуку, усадил его на плечи. Гизо стоял у окна, пока они не скрылись из виду.
Он вернулся в купе. И сразу же заметил, что женщина забыла соску грудничка. На полу лежал, раскорячив обложку, так и не прочитанный журнал «Наука и жизнь». Гизо вдруг вспомнилась его неухоженная однокомнатная квартира, вещи, годами не менявшие мест. Скоро уж двадцать лет, как единственным узаконенным и принятым правилом для него была одинокая жизнь, жизнь для себя самого. Половина её ушла на пустые бытовые проблемы, корпение над диссертацией и бег по ступенькам карьерной лестницы. Кадры вчерашнего вечера никак не исчезали из памяти. Ведь вчера он почувствовал себя в такой тёплой, почти семейной обстановке. Точно он не припоминал, но у Проспера Мериме была фраза вроде «всё бы отдал, только была бы у меня дочка с золотистыми локонами». Он снова выглянул в окно. Перестук колёс раздавался, казалось, всё громче и отчётливее. Поезд на всех парах нёсся к конечной станции.
Утром он должен зайти к учёному секретарю, потом повидать оппонентов, потом – на кафедру, к научному руководителю, и так далее, и так далее...
Но сейчас он думал не об этом.

Перевод Владимира Саришвили

Изображение: Федосова Ирина Григорьевна. Монастырь Джвари. 1982 г.