Эол, Серёга, Жилбыля и другие

Реквием по красному дельтаплану

 

...Непобедимо синий завет:
Небом единым жив человек!

Андрей Вознесенский

 

Тогда болоньи были в моде, как ныне джинсы. И пели «Битлы». И над российскими холмами не летали дельтапланы.

Потом болоньи сморщились, как апельсиновая кожура. Новые кумиры зашептали, закричали, запели. И я увидел дельтаплан. Как сердца силуэт — дельтаплан. Как устье реки — с самолёта.

Парнишка («Послушай, как тебя зовут?» — «Серёга!» — «Послушай, сколько лет тебе?» — «Семнадцать!») стоял на склоне Машука, где братья-архитекторы Бернардацци поселили в своё время Эола.

— И ты на этой штуке полетишь?

— Конечно! — Болоньи всех мыслимых цветов и оттенков, сшитые нитками, леской, — Серёгин дельтаплан. И скоро — выпускные. Ho уж какие тут экзамены...

— И ты на этой штуке полетишь?

— Конечно!

A майский ветер отпускал пощёчины.

(Так было уже не раз — во сне. Разбег... Толчок. Беги! Подпрыгни! Ho притяженье пригвоздит тебя... И аритмичный бег, и беспокойный сон. И вдруг — полёт! Потом, подушкой остудив щёку, ты понимаешь, что на земле. И нужно в школу, где физик регулярно выставляет двойки, не зная о твоих аэродинамических расчётах...

Где ждёт Маринка, одноклассница, подарившая новёхонький плащ для странной штуки — дельтаплана...)

Серёга разбежался, подпрыгнул. Повис на хитроумно переплетённых верёвках. И — полетел!

Hy сколько он летал?! Hy пять минут... Hy семь. Ho это был полёт!

Что там воздушные шары, бумажные змеи, кордовые модели самолётов и даже ТУ, простреливающие небо?!

Я ожёгся о Серёгину руку.

— Что такое полёт? — задал я наивный вопрос.

— Полёт — как мысль. Как мысль моя, как мысль Циолковского... — ответил Серёга. Потом, помолчав, выпалил скороговоркой: — Полёт — и не просто в кресле самолёта! Ты замечал, самолёт похож на стальную иголку, в которую вдета реактивная нить?..

Мы не виделись лет пять-шесть.

…Дельтапланы вошли в моду. И над горой Юца кружили разноцветные птицы. Что там Серёгины минуты в воздухе?!

Уже — часы... Что там Серёгины десятки метров над землёй?!

Теперь — сотни...

Гора Юца стала своего рода Меккой для всех дельтапланеристов Союза. И Юстас Пушкавис из Вильнюса полушутя-полусерьёзно говорил:

— Остап Бендер обещал открыть Нью-Васюки... Мы на Юце международный центр дельтапланеризма построим, да...

Так вот: с Серёгой мы не виделись лет пять-шесть. Я слышал: в армии отслужил. Учился в авиационном. Бросил. Работал монтажником. Женился на Маринке — той самой, подарившей свой новый плащ для странной штуки — дельтаплана.

— Летает? — спрашивал Серёгиных друзей.

— Летает, неугомонный.

 

…И снова — май. И снова — ветер... Церквушка, как скала, на склоне Машука. Я стою на дороге, брошенной к подножию как трезубец: влево, вверх, вправо.

A над крестами, как весеннее облачко, дельтаплан. Всё ближе. Ближе. A значит, ниже.

Старушки, застывшие на дороге, ведущей к церкви, запричитали:

— Креста на них нет!..

— Демоны, не иначе, безумцам потворствуют!..

Я снова ожёгся о Серёгину руку...

— Здорово! Летаешь всё... И не страшно?

— Помнишь, я говорил тебе: полёт — как мысль... И мысль — полёт!

— И что — без травм, царапин, синяков?!

— Три месяца назад руку сломал. Маринка сказала: «Ещё раз полетишь — уйду!»

 

Через месяц «крылатые» люди нашли новое место для полётов.

Встречу назначили у западного склона Бештау, где маки, кроваво-красные маки показывают дерзкие языки заходящему солнцу.

Приехал и Серёга. Кто-то привёз кинокамеру. — Тридцать... Сорок минут… И жёлтые, оранжевые, синие дельтапланы начали жадно глотать воздух. Увидев красный Серёгин аппарат, ребята стали присвистывать-приговаривать:

— Hy ты даёшь, старик!

— Жар-птица, не иначе!

— Осторожнее, Икар! Крылья не обожги…

Стрекотала кинокамера. Мы молчали. A дельтапланы кружили над щербатыми зубами скал, над склоном, кричащим красным...

Серёга разбежался. Взлетел мощно и уверенно...

Порыв ветра. Уже не пощёчина. Оплеуха.

Серёга попытался выровнять крыло.

Я закрыл глаза. И услышал, почувствовал: это всё...

А на скале трепетал лоскуток крыла, как лепесток мака.

Бессмысленно уже стрекотала кинокамера.

 

Ax, самолётик — стальная иголка.

След реактивный — резкая нить...

Великолепье попытки недолгой

Это паденье остановить!

 

Я не хочу произносить слова: цена ошибки. Конечно, Серёга ошибся. Ребята объяснили мне потом, что он выбрал неправильный угол атаки. Говорят, пилоты, как сапёры, ошибаются один раз. Дельтапланеристы — тоже.

Так что же?! Цена ошибки — смерть? Нет! Полёт! Cepёга был пилотом духа. И стал красным облаком, каждый вечер проплывающим над склоном Бештау…

 

Новелла написана во время
вступительных экзаменов во ВГИК — в августе 1980-го.
Минимальная авторская редакция — декабрь 1988-го…

 

Волшебная поляна

 

По просёлочной дороге катит оранжевый москвичонок. За рулём — сероглазый мужчина с красивой седой бородой. Он ещё крепок. Но сидящий рядом мальчишка, лет четырёх-пяти, упорно называет шофёра дедом.

— Дед, а почему и ты, и я — Семён?! По радио часто слышу: «Жил-был-я… Жил-был-я…» Кто такой Жилбыля?! Смешное имя, правда, дед?

— Сеня, не отвлекай! Я — Семён! Сын мой, отец твой, — Семён, вот и ты… Жил-был? И я жил, и он был, и ты живёшь-бываешь…

Слева от дороги — ромашковое поле, справа — цветущая гречиха. Москвичонок резво — кубарем-кувырком, под горку — приблизился к сосновому бору.

— Деда, а скоро Волшебная поляна?! Ты обещал…

— Да вон же она, сто твоих шагов!

Мужчина выдвигает длинную стрелу радиоантенны, включает приёмник на полную катушку. Достаёт из багажника трёхколёсный велосипед.

Очень скоро дед и внук оказываются на поляне, окружённой старыми соснами. Из машины доносится: «Жил-был — я…».

Мальчонка делает круг, ещё один, то появляясь, то исчезая за коричнево-золотистыми стволами.

Мужчина присел на пень, раскурил трубку. «Жил-был — я…».

Лицо внука. Лицо деда. Крутящиеся педали… Солнце… Сосны…

 

После очередного круга на седобородого Семёна выезжает, тренькая велосипедным звонком, двойник — седобородый Семён…

(Стоит ли об этом?..)

 

1981, минимальная авторская редакция — 2011.

 

Восьмое чудо света

 

Вечереет. Автострада. На асфальте — местами чёткие, местами размазанные следы тормозных путей, замысловатые потёки бензина, масла.

Машины движутся, ещё не включив фары. Они проносятся мимо самодельного щита с указателем. Какой-то безымянный чудак смастерил его из куска картона. Что же написано на щите?

«Восьмое — (пронёсся жигулёнок) — чудо — (пролетела «Волга») — света».

Восьмое чудо света. Водители и их спутники, прочитав надпись, реагируют на неё по-разному. Но мало кто останавливается: мол, чепуха какая-то. Некогда! Некогда! Некогда!

...За рулём старенького москвича — парень в кожаной куртке. Приподнял дымчатые очки, прищурился. И поддал газу.

...В рафике едут геологи-бородачи. Их четверо. Притормозили. Остановились. Один из них подошёл к щиту, щёлкнул ногтем по надписи. Рассмеялся. А потом поднял большой палец вверх: «Во! Шутят ребятки!» Товарищи загоготали. И снова — шлейф дыма.

«Победы»… мерседесы… КамАЗы... «Чайка» мелькнула чёрной хохочущей дьяволицей… Долго у щита не останавливался никто.

Не спеша катит новенькая — с иголочки! — лада. Водитель показал спутнице надпись, мотнул головой направо: «Свернём?!»

В ответ — утвердительная улыбка.

Съезда с трассы нет. Только следы от машины, прошедшей туда и обратно. Сначала — полосы по гравию, по песку. Потом — по примятой траве. Как если бы двумя пальцами провели по запотевшему стеклу.

Они едут в молчании несколько минут…

Мужчина выходит. Ступает осторожно: боится испачкать фирменную «Саламандру». Вглядывается в сумерки. Пожимает плечами…

Прислушались, присмотрелись. И ничего не увидели, кроме стены камыша…

Его листья упрямо торчат вверх, как отросшие волосы солдатиков, уже отслуживших свой первый квартал. Камыши слегка шевелятся — дышит, дышит близкая вода…

Нужно ступить ещё шаг-другой, раздвинуть живую стену. Снять туфли, в конце концов подвернуть штанины…

Но — лень… Но — некогда… Да и костюм новый — под цвет лады.

Мужчина резко разворачивает спутницу, подводит её к машине. Нервно включает зажигание. Поехали!

У щита он остановился. Неторопливо достал канистру с бензином. Брызнул на надпись. Поджёг картон зажигалкой. И беспечная лада умчалась в угасающий вечер…

Старик на мопеде, боязливо едущий по обочине шоссе.

Успел прочитать на догорающем картоне: «… чудо све…».

Притормозил. Решил свернуть?! Ухватив под мышку мопед, спустился с крутой насыпи. Протрясся по влажной от росы колее. Упёрся в стену камыша. Неуклюже слез с седла. Постоял в раздумье. Закатал — выше колен — брюки. Похлопал по карманам пиджака: папиросы, спички на месте? И медленно-медленно стал раздвигать чуть шевелящиеся от ветра листья…

Он увидел солнце. Красное, уставшее. Над самым краешком воды. И озеро — круглое, как закатное солнце. Лежащий на воде диск слегка дрожал — от центра расходились круги. Это вспугнутая рыба ухнула в глуби ну. А по ободу озера и по ободу солнца вращались-кружились желтеющие листья, опавшие с ивы, стоящей по колено в воде.

Старик присел на корягу. Прикурил. Показалось — от угасающего луча…

И увидел, как медленно и важно плывут восемь огарей. Их перья — и без того красные! — кажутся огненными: ведь солнце ещё не потухло. Птицы беззвучно режут воду. Долго тянется за ними след, рассекающий озеро пополам.

Они плывут прямо в закат и, кажется, сгорают в нём.

Ещё одна папироса — и солнце утонуло в озере. Едва различим силуэт старика, сидящего на коряге… Звёзды весёлыми светляками начинают пляски на воде.

 

…Утро. На обочине автострады, у обгоревшего столбика, старик из куска жести мастерит указатель:

Восьмое чу…

 

Киноэтюд впервые опубликован в сборнике
лучших студенческих работ ВГИКа,
в начале восьмидесятых.
Минимальная авторская редакция — август 1999-го.

5
1
Средняя оценка: 2.73487
Проголосовало: 347