Наследник

Сколько же лет прошло? Тридцать? Двадцать пять? Двадцать восемь. Да. В такой же июльский день мы с Пашей в последний раз сообща отметили наши именины. Это была хорошая и давняя традиция – поздравлять друг друга в день Петра и Павла. В коротком переулке детства наши дома стояли напротив, и традицию основали наши родители. Поначалу мы этот день воспринимали каким-то внештатным праздником, но, повзрослев, праздник с удовольствием подхватили. Он не просто крепил дружбу, он роднил, и нам это нравилось. Паша был старше меня на восемь дней. Это давало ему неоспоримое право на главенство в играх, а позже и на неотразимый аргумент в любом споре: «Поживи с моё…» Впрочем, спорили мы редко, и аргумент был весёлым.
Отгуляв школьный выпускной разъехались мы по учёбам в разные города, и стали взрослеть, умнеть и обрастать заботами. Паша женился после третьего курса, и я, лёжа в тени под яблоней в сторонке от шумного дворового застолья, хмуро думал, что потерял лучшего друга. Выпивка, летний зной и хмельные думы. Никого я не потерял. Скоро выяснилось, что ещё и обрёл в Алёне искреннюю подругу. Через два года, перед самым институтским финалом у них появился первенец, а у меня – названный крестник Виктор. Победитель. Пора была горячая, узнал я об этом не сразу, да и, узнав, не смог приехать; меня как раз охмурили «покупатели» из далёкого номерного КБ. Приехал только в сентябре повидаться со своими. Виктор уже вовсю улыбался, Паша осваивался в местном агропроме, Алёна снаряжала семью к переезду в ведомственную квартиру и утешала родителей: «Не на Аляску же мы от вас переселяемся». Это я был почти на Аляске. Жизненный старт не давал передыху; даже во время отпусков приходилось мотаться по строительным площадкам, крепить голосовые связки на совещаниях и отстаивать дело, не оглядываясь на карьеру.
А потом начались потери. К концу восьмидесятых, когда страну стали хватать судороги, меня ухватило за горло. Погибли родители. Негаданно, нелепо, трагично. Они так и не увидели своей внучки, и два Пашиных сына навсегда воплотили в себе мою вину. Даже на похороны я приехал один; у Маши маленькой в разгаре была скарлатина. Паша пообещал озаботиться продажей дома, Алёна накрыла стол на девятины, и мы расстались до самого июля следующего года. Вот с того июля и мелькнуло двадцать восемь жизненных лет. Обе мои Маши впервые, а я в последний раз побывали тогда в отчем доме. Через неделю в него въехали новые хозяева, а мы отправились восвояси. Мы писали письма, перезванивались, потом пришёл интернет, и уже наши дети перемигивались в скайпе. Даже значимый день Петра и Павла опять отмечали совместно и в духе времени – чокаясь через экраны. Так же отметили и две свадьбы – сначала Виктора, потом Маши. Потом дождались и свадьбу Володину…
Бывает ли случайным хоть что-нибудь? Узри причину, и «его величество случай» легко уронит своё величие. Нет, не случай поспособствовал мне ранним июльским утром ступить на чистый перрон провинциального вокзала. Я всегда хотел этого. Очень хотел. Но сложилось так, как сложилось: Маша младшая отбыла с семьёй в Сочи, а старшая опять рассудила мудро и отправилась в собственное детство в родной Псков.
За тридцать лет я стал главным инженером, Москва сделалась мегаполисом, а патриархальный мой Энск не изменил своего приветливого лица. Оделся в асфальт и сайдинг, лишился печных труб, заблестел витринами, но общий облик сберёг нетронутым. От вокзала до двухэтажного Пашиного особняка десять минут шагом, в зелёную зону по прямой подъездной дороге. В таком тереме и пяти семьям не тесно бы, но Володя из дедовского дома переезжать отказался. До кончин скрашивал старикам их век со своим семейством, да так и врос в наш переулок. А вот Виктор не только особняк помогал строить, но и во всём отцу помогал. Теперь уже он полновесный хозяин зернового холдинга, а Паша в холдинге вроде внештатного консультанта по общим вопросам. Сработались. Жаль, что моя Машутка вот так меня не продолжит. Ну, внуки, конечно. Тут грех пенять, не каждый на двойню замахивается. Да и что во мне продолжать? Не в детях же, в отцах все начала.
Меня ждали. Но ждали вечерним поездом, так что я даже и погуляв, позвонил в кованую калитку не без смущения; утро всё-таки было субботнее. Смущался напрасно; взрослые тут поднимались чуть свет, и Алёна, весело накрывая стол на просторной веранде увитой плющом летней кухни, неустанно расспрашивала и отвечала.
- Пока перекусишь, Паша с Витей должны вернуться. Это на ближнем поле, там ночью у трактора мотор накрылся, поехали разбираться. Твои-то как?..
Паша с Витей вернулись далеко за полдень. Пропылённые, взмокшие, но оживлённые.
- Хорошо, что рембаза своя, а то влетели бы.
- Да и так влетели. Тысяч на двести.
- А не я тебе говорил?
- Так послушал же! Дядь Петь, ты не обижайся, страда на носу. Сейчас перекусим, потом на речку сгоняем, а к шести Вовка со своими явится, вот тогда и посидим.
- Может мне остаться, да маме с Наташей помочь?
- Сами управятся.
Метнул взгляд на жену.
- Наташка в последнее время вообще обленилась.
Смотрел на них и радовался: хорошо, когда сын такой. Да ещё и рядом…
Засиделись, понятно, до полуночи. И смеха и остального хватило, и я вплотную познакомился со всем Пашиным семейством. Скайп – скайпом, а за общим столом многое открывается. Володина семья открылась вдруг со стороны неожиданной. Знал я, что Марина преподаёт музыку, что у Володи местный, но прославленный и заслуженный фольклорный коллектив, знал и ещё много чего, но что он подначки отца и брата о сцене парирует не меньшими подначками о холдингах – это было как-то… не очень ожидаемо. Явно проступала и сдержанность их мягких характеров. А ещё удивил и негромкий вопрос о том, где я остановился.
- А то, может, к нам?
Где я мог остановиться? Не в гостинице же. Он понял и тронул улыбкой губы.
- Тут, конечно… но и у нас не худо. После деда совсем одни остались.
Знал я и это. Дядя Матвей пережил тётю Клаву на пять с небольшим лет.
- Спасибо, Володя, может и надумаю. Всё-таки наш переулок, - ответил признательно.
- В любом случае приходите, рады будем…
Явно не дежурным было приглашение.
За одни посиделки, конечно, не всё понять можно. Но что семейство дружное – было очевидно. И колоритное даже внешне. Виктор – прямое продолжение отца – внушительный, крепкий и шумный, во всём уверенный, живо реагирующий на всё вокруг… и впрямь победитель. Не держится за жизнь, а сам её держит, нет для него ничего неподвластного. Наташа же показалась не по статусу робкой. А, может, это и не робость вовсе, а внутренний покой за домашний очаг? От этого и женственность, и усмешливая терпимость к грубоватым мужниным шуткам – не это ли желанное счастье? Разделяет со свекровью заботы по дому и занимается сыном и дочкой.
- Жалко, дядь Петь, что один ты приехал. Надо было жену взять.
- Да как же её возьмёшь? Не чемодан, ведь.
- А чего? Я бы Наташку и в чемодан сунул, никуда бы не делась.
- Разные у нас, Витя, жёны.
- Да не жёны разные, а ты вроде нашего Вовки. Либерал.
- Поучи, поучи, - смеялся Паша.
- А что? Плохо, что ли, было бы?
Не плохо, наверное. Но Маша сейчас на своей родине, в своём детстве, и ей там тоже уютно.
- Давай, крёстный, за твоих! Но к другому разу чемодан всё-таки купи.
- Это уже когда на пенсию уйдём. А почему бы вам не приехать?
- Они же бизнесмены, дядя Петя, - весело вклинился Володя. – Чтобы просто так? По гостям?
- Это вы пташки вольные, - оборвал Виктор. – Гуляй – не хочу. Сцена – не поле.
- Сцену тоже засеивать надо. И урожаи с неё не сезонные.
- Слышишь, дядь Петь? Вот чего с балобольства взять? Хоть кол теши.
- А ты не начинай. У нас этот разговор никогда не кончится.
- Наташка, чего сидим? Кофе где?..
Началась праздная жизнь. Целыми днями вышагивал я по памятным местам ни с кем не встречаясь и нигде подолгу не задерживаясь. Облачная и нежаркая погода не гнала с немноголюдных и покойных улиц, не мешала умиротворять душу. Вечера же проходили на веранде за обильным столом – в разговорах и частых телефонных звонках; бизнес не отпускал. Звонки никого не тяготили, это была неотъемлемая и привычная часть бытового уклада. Ложились с заходом солнца, и даже меня – «сову» от рождения это тоже не тяготило; засыпалось легко и спалось сладко, способствовали тишина и воздух. Вопросами меня никто не донимал. Зато во мне рос интерес. Чем дольше я наблюдал за отцом и сыном, тем яснее видел, насколько сын походил на отца. Общее дело так сближало? И дело, понятно, но всё-таки причина крылась не в деле. Миропонимание их было одинаковым; это проявлялось в тех малоприметных мелочах, где неизбежно прорывается даже самое сокровенное. В обоих господствовал дух соревновательности; Павел всегда был таким. А Виктор унаследовал. Именно это, судя по всему, и вывело в лидеры семейный зерновой бизнес. Сыном Паша гордился. Да и что может быть слаще гордости за сына?
- В позапрошлом году град в области бед натворил. Соседние хозяйства почти все легли, а Витька… Без кредитов извернулись, вот что значит молодая голова. Я после этого и хозяйство на него отписал. Горячий, конечно, но не зарывается. Да и вообще.
Подмигнул.
- Именины, Петька, на речке отмечать будем. У нас там вроде летней резиденции, тоже его идея. И доходное же место оказалось! Всего-то кафе, да семь гостевых номеров, а за четыре года с лихвой окупилось. Так наперёд видеть – уметь надо.
- Радует парень?
- А то! Государь-надёжа.
- В депутаты ещё не нацелился?
- Штаны просиживать? За землю надо держаться, а не геморрой наживать.
- Так и без этого не обойтись.
- Без геморроя-то?
- Без власти.
- А что она без нас может? Законы писать? Так законы не власть пишет, а жизнь. А у неё закон один и очень простой: кто не успел – тот опоздал. Всё остальное под него формулируется.
Хмыкнул.
- Властью.
- Не упрощаешь?
- А усложнять не надо. У верблюда два горба, потому что жизнь – борьба. Слыхал такую присказку?
- Так жизнь, вроде, ещё и единство.
- Гегеля вспомнил, умник? Прямо как наш Вовка. У живущих, Петя, только цель единая – место под солнцем занять. А табачок-то – всегда поврозь.
Что скажешь, сложилась у Паши жизнь. Семья дружная, дело своё, дом, в доме… И понятное будущее. Хорошо. Может, он и не совсем прав по поводу горбов, но поспорь-ка с результатом. Вот они – стены, потрогать можно. А у меня? Должность звучная да квартира городская. И что? А ничего. Любовь и в нашем доме живёт, а стены… для потрогать, если по-одесски. Вот дочка – не сын, тут у Паши фора бесспорная. А Виктор и впрямь Победитель. Во всём первенец. Ну ладно.
12 июля. Этот день порадовал и удивил неожиданностями. «Летняя резиденция» называлась «Лукоречье» и укрывалась под липами, ивами и ольхами в речной излучине. Подъездной асфальт с крытой парковкой, ограда из красного кирпича, аккуратные дорожки к двум зданиям и беседке с мангалом, цветочные клумбы. Красиво. Ухожено. И с порога подношение: две червлёные по серебру чарки на подносе в руках Антонины – нашей с Пашкой одноклассницы! Вот уж… Поклонилась Тоня. Выпил я и поклонился ответно. Такой взволнованности давно во мне не было, но Виктор опомниться никому не дал, повёл на веранду к сервированному столу. Вид с веранды обворожил: обустроенный пляж со звонкой ребятнёй, камышовые острова с двух сторон излучины, зелёная стена леса на крутом правом берегу и бледное июльское небо с зорким орланом. Не картина, а именинный дар с речным запахом детства. Всё остальное сразу стало неважным. Всё остальное с ускорением заклубилось вокруг стола. Заздравные тосты, рюмочный перезвон, и скоро вспомнилось стихотворное начало: «Условная любовь в условный день». К месту ли вспомнилось? Отдыхающие отдыхали, и это было нормально: на то и застолье. Через час стало шумно и беззаботно настолько, что из-за стола потянулись к реке и зашумели там. Темнел уже загустевшей тенью правый берег, ветерок морщил воду, расчёсывал ивы и осыпал с ольхи серебро, распластав крылья, орлан описывал сторожевые круги. Отвлёкся я. Не заметил, как подошла Антонина.
- Павел Матвеевич, ночуют все?
Павел Матвеевич? Она стояла, чуть склонившись, сцепив пальцы, и вопрос прозвучал негромко и бесцветно. Паша поднялся, окинул взглядом гомонящий пляж.
- Готовь на всех. Пойдём-ка, Петя, освежимся.
Глянул вслед Антонине и – коротко – на меня.
- На работе она. А ты отдыхай.
Ну да. Павел Матвеевич. И чарки. И поклон. Тоже часть работы. Уколола мысль. Но река смыла укол вместе с хмелем. Антонина не появлялась, а разыскивать её сделалось почему-то неловко.
К шашлычному вечеру компания успокоилась. Умиротворялись десертом, прогуливались, вяло беседовали о житье-бытье.
- Володя, я как-то до сих пор с вашей детворой не познакомился толком.
- Да их от этих тёрок разве оторвёшь? Поколение зет. Слава Богу, хоть к книжкам приучены. Ваши не такие?
- Пожалуй. Мы не часто видимся, отдельно они живут.
- К нам так и не надумали заглянуть?
- Обязательно зайду. Скажи только – когда.
- Да в любой день. Мы после восьми всегда дома. По праздникам концерты, в конце июля – большой выездной. День поля.
- Брат-то спонсирует?
- Вот на день поля не только брат раскошеливается, а так… Культура – не бизнес, от неё лишь душе прибыток, а нынешний мир не этим живёт. Иногда, правда, и подработать удаётся.
- На свадьбах?
Хмыкнул Володя по-отцовски.
- Свадьбы нынче тоже… показушные шоу. Да к тому же пьяные.
- Но зарабатывать-то надо.
- Так – не надо, - ответил вдруг жёстко. – На этом зарабатывать, значит этому потакать.
- Чего ты так? На свадьбах всегда пели и плясали.
- Пели, дядя Петя. Но не горланили. И плясали с притопным чувством, а не кривлялись под бум-бум. А ведь это пропасть. И не видят её только те, кто сам зажмуривается.
Вот, значит, как.
- Новые времена.
- Новые, новые… Сами же их и обновляем.
Помолчали.
- Дядя Петя, Вы деда нашего хорошо помните?
Неожиданный был вопрос.
- Да как сказать? Тогдашнего, пожалуй, помню. Чего ты вдруг?
- Не вдруг. Для меня дед Матвей – фигура знаковая. Жизнь мою определившая, можно и так сказать. А вот каким он был в ваше время?
- А чего отца-то не спросишь?
- У него свой взгляд. Не любит углубляться.
Повернулся ко мне в ожидании, и развеселила меня память.
- Каким он был? А вот рассуди. Надумали мы как-то вечером в горсад пройтись. Пёрышки почистили, воротники рубашек подняли по тогдашней моде и мимо деда Матвея по двору. А он глянул на нас – модников – да чуть не с испугом: «Пурга на улице?»
- Вот! – вскинулся Володя. – Значит, и тогда в нём это было.
- Юмор?
- Да не юмор, а отношение к показушности.
Глянул коротко.
- Вы уж извините, что я напрямик.
- Чего извиняться? Прав ты: глупость он в любом виде не терпел.
Вот с какого, оказывается, холма Володя на мир смотрит. Надо же.
- Повезло мне, что в дедовом доме рос. Тянуло меня к ним. Особенно, когда он «Курень» собрал.
- Курень?
- Ансамбль наш так называется. Правда, из того состава уже только трое осталось. Один – мой тесть.
- Да что ты? Это который с усами?
- И с приятной дамой в зелёном костюме. Тёща моя – Людмила Петровна. Так что мы с Маринкой от самого детства в ногу. Её – родители в ДК привели, а меня – дед.
- В дом культуры что ли?
- Ну да. Новый он теперь, просторный. И пока ещё не пустой.
- Он и тогда не пустовал.
- Тогда и жили не так. И не тем.
Жили мы, конечно, иначе. Погреба вместо холодильников, дрова и уголь по сарайчикам, на весь переулок один колодец, каждое утро до удобств – в дальний конец двора под любым дождём и морозу… А поди ж ты: не сохранила память ощущений дискомфорта. Всё помню: картошку в мундире, тяжесть топора и жар от печки, ноябрьскую влагу на лице и руках, голоса друзей, песни в праздники, а вот раздражений по поводу того, без чего сейчас быт и представить нельзя, ни на ноготь не запомнилось. Было и было, не это, стало быть, главное. А вот за нынешний именинный вечер Матвею Ивановичу поклониться надо. И за поющий уже без него «Курень». И за единую для Володи и Марины дорогу, и за радушные их характеры. И всем поклониться, кто накипь с жизни снимал, не быт нам в наследство оставляя. Не комфорт. А то, чего не руками, а только душой можно коснуться. Взглянул я на Володю. Даже в жар бросило: сейчас про пургу скажет! А он лишь глаза сузил и кивнул согласно.
- Вот-вот. И я о том… Без песен и стерлядь приедается.
Помолчал. И вдруг добавил решительно и почти весело.
- У верблюда горбы не от борьбы, а от наследственной гармонии с миром. Потому и не в тягость они ему. В отличие от горбов рукотворных.