Призвание монаха Паисия

Повесть

Кто не слышал о Великом шёлковом пути, и не знает, пусть немного, подробностей о его истории? Мы часто говорим о значении этого пути, цепочках караванов, груженных шелками и другими экзотическими товарами. Караваны неспешно брели по тропам от стен Китайской империи, далее по Центральной Азии и Парфии, включая эллинистическую Грецию и другие страны.
Прижилось ошибочное утверждение, что Великий шёлковый путь способствовал обогащению человеческой цивилизации, а ведь был он всего лишь торговым путём, в то время как цивилизация включала в себя много других составляющих, прежде всего обмен духовными ценностями. Именно этим мы обязаны Северному направлению Великого шёлкового пути, который не был шёлковым. По нему доставляли изделия народных мастеров, живших на Востоке, рукописные свитки благозвучных творений видных поэтов того времени, философов  и многое другое. Торговцы забирали с собой певцов и танцоров из селений Центральной Азии, и те показывали своё искусство в дальних странах, привлекали зрителей, и тем самым способствовали оживлённой торговле.
Северное направление Великого пути сыграло значительную роль именно в духовной сфере человечества, а как мало мы знаем о нём и до сих пор не отдали должного его первооткрывателям. Нам известно имя китайского посла и путешественника Чжан Цяня, который во втором веке до нашей эры высказал идею торговых связей между Поднебесной империей и азиатскими странами. Вместе со своим другом и единомышленником, волжским рыбаком Георгием, Чжан Цянь превратил эту идею в реальность, отправив первый караван в далёкую азиатскую Бактрию.
Но кто же был инициатором создания Северного направления Великого шёлкового пути и как проходил процесс его становления? Об этом и пойдёт наше повествование.

Верно говорят, что бытие формирует сознание. Подросток Савелий, живший в деревне Засекино близ города Клина, не мог стать ни пахарем, ни скотником, ни плотником или бортником, отыскивавшим в лесу рои медоносных пчёл. Он рос в религиозной семье. Его отец, преподобный Андрон, возглавлял сельскую христианскую общину. Церкви в её нынешнем понимании ещё не было. Молебны проходили в бревенчатой избе. Тускло горели сальные плошки, тёмные лики святых сурово глядели с греческих икон на ревнителей новой веры. И хотя до официального крещения Руси было ещё целых шестьсот лет, отдельные христианские общины уже существовали. Их создавали странствующие греческие и армянские  монахи-проповедники, которые нет-нет да забредали в глухие медвежьи углы языческой Руси. В  деревне Засекино прижился армянский монах Вартуни, уже немолодой, сгорбленный, голову, бороду и усы обильно выбелила седина. Ветер странствий носил его по свету, поверял он Слово Божие невежественным народам. Сам он был стоек в вере. Армян обратил в христианство апостол Матфей, оттого и зовётся их церковь апостольской. На целых девятьсот лет опередила Армения Русь в принятии Христовой веры.
Дошёл Вартуни до Руси и почувствовал, что всё, больше сил не осталось. Поселился в жилище землепашца Акима и понемногу склонил того принять крещение. Ещё с десяток сельчан последовали примеру Акима, остальные стойко держались за верования предков. Как-то не укладывалось в их сознании понятие Святого триединства и Единобожия. Прежние кумиры были привычнее.  Перун был ответственным за молнии и громы, Велес был скотим богом, да и остальные были при деле. Свои божества, родные, вырезанные из дерева. Можно обращаться к ним в любое время, и они помогали, не отказывали. Иисус Христос был, конечно, значимой личностью, но жил он за тридевять земель, в иудейской стране, и от того близким становился не сразу. Соглашались с отцом Вартуни, но молились  своим божествам. С ними было понятнее. Задобрил их подношением и жди содействия.
Преподобный Аким, как мог, боролся с этими суевериями. Громил во время проповедей славянских идолов, доказывал, что дерево есть дерево и в любом виде горит одинаково. Но толку от этих уверений не было. Не пришло ещё время Руси стать христианской.
Юный Савелий помогал отцу, как мог. Подметал молельную избу, сметал паутину, заправлял маслом плошки, и сам мог при надобности провести молебен не хуже отца. В таких случаях дети или идут по стопам родителя или выбирают себе другой жизненный путь. Савелий захотел стать священником, прикосновение к таинствам христианства завораживало его, наполняло душу восторгом верования.
Время шло, в шестнадцать лет он уже заменял отца на воскресных службах. Аким не мог подолгу стоять на ногах, искривил их ревматизм, слышались скрип и щелчки в суставах, а боль была такой, будто в них насыпали толчёное стекло.
Звонкий голос молодого ревнителя веры разносился по бревенчатой избе, и было в нём столько искренности и убеждённости, что бородатые лица суровых мужиков светлели, а женщины всхлипывали и вытирали глаза концами головных платков.
Аким только качал головой, глядя на религиозное усердие сына.
«Ещё десяток лет, - говорил он, - и христианство в нашем селении сломит дьявольское суеверие».
Но десятку лет не суждено было свершиться. Монах Вартуни и его последователи, а их было уже человек пятнадцать, построили скит в глухом лесу, неподалеку от Засекино, и обосновались там. Известность об их святости, воздержании и тех чудесах, которые они творили истинной верой, будоражила сельчан. Юный Савелий попросил отца отпустить его в скит к монахам.
«Тесно мне тут, - говорил он убеждённо, - душа простора просит. Хочу глубже постичь таинства христианства».
И сколько ни убеждал подростка отец, говоря, что Богу везде можно послужить, Савелий стоял на своём. И Аким, наконец, дал согласие.
Скит окружали высокие, бревенчатые заборы, через которые даже птице нелегко было перелететь. И молельня, и службы были сложены из стволов вековых деревьев. Всё по уму и ничего лишнего. 
Настоятель, отец Порфирий, сменивший Вартуни, поначалу не хотел принимать молодого верующего в свою обитель.
«Незрел ты ещё, - сказал он, - не познал жизни. Не в чем тебе каяться, а без покаяния вера, как изба без опоры, не бывает стойкой».
Савелий молчал, упрямо склонив голову, и настоятель Порфирий дрогнул.
«Быть по-твоему, - решил он, - станешь послушником. Коли почувствуешь тягу к мирской жизни, отпущу без препятствий». 
Суровое монашеское существование не тяготило молодого послушника. К воздержанию он привык и дома, и труд, которым доотказа были заполнены дни монахов, был привычен. Сельская жизнь вся состояла из борьбы за выживание. 
Монахи были молчаливы и сдержанны, у каждого свои обязанности. Свободного времени ни у кого не было, его заполняли молебны. Монахи были по-настоящему религиозны, и всё-таки Савелий даже в этом выделялся из них. Его определили трудиться в пекарню, учитывая его молодость. Там всё-таки было полегче, чем на лесоповале и на стройках.
Скит разрастался, монахов становилось больше, и требовались новые кельи, расширили трапезную и молельное помещение, завели свой скотный двор. В лесу расчистили большое поле и засевали его рожью и овсом. 
Через пять лет Савелий принял постриг и стал монахом.

Казалось, так и будет до самой старости, но неожиданно для всех он покинул скит. К тому времени ему исполнилось тридцать лет. Размеренная монашеская жизнь не вязалась с его живой и деятельной натурой. Он жаждал духовного подвига, а в скиту такой возможности не было.
В монастыре появился новый монах, из греков, отец Мисаил. Ему было уже за шестьдесят. Годы наложили на него отпечаток, лицо избороздили морщины, передвигался он, подволакивая ноги. Вроде был ещё не совсем старый, а такая изношенность тела! 
Более тридцати лет провёл отец Мисаил на Востоке. Отправился туда нести слово Божие.
«Иисус Христос поручил святым апостолам: «Идите и научите все народы, крестя их во имя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, наставляя их соблюдать всё, что заповедал вам», - негромко повествовал пожилой монах. – Но эти слова его относились не только к его подвижникам, а ко всем нам.  И я последовал его поручению».
Рассказ отца Мисаила захватил Савелия, ставшего отцом Паисием. Это было именно то, к чему стремилась его натура.
- Просторно там для больших дел? – допытывался он у Мисаила.
- Глазом те земли не окинешь и за всю жизнь не обойдёшь.
- Народы дикие?
Отец Мисаил помедлил с ответом.
- Я сам поначалу так думал, а потом стал считать по-другому. Народов там множество, языков десятки. Не похожи те народы на нас, иные они. Свой уклад у них, дикими не назовёшь.
- А как воспринимают Божье слово?
Отец Мисаил сокрушённо покачал головой.
- С этим непросто. У них свои верования: огонь почитают, идолу большому, Будде поклоняются. Нас, христиан, слушают, но убедить их трудно в нашей правоте. Там, на Востоке, побывали апостолы Матфей и Фома, кое-где остались христианские общины, но малочисленные они, глохнут, как посевы, поросшие терниями. Наверное, их уже нет.
- Может убеждённости у наших монахов мало? – высказал предположение молодой Паисий.
Отец Мисаил вздохнул, показал на свои искривлённые ноги.
- Вот моя убеждённость, не щадил я себя, а всё-таки довольства от сделанного нету. Многие века нужны для превращения тамошних народов в христиан.
Не одну такую беседу провёл молодой Паисий с пожилым монахом, и зрело в нём стремление отправиться на Восток. Расспрашивал, как добраться в те страны, как живут там люди, какие языки у них, как относятся к иноверцам.
Решимость уйти проповедником на далёкий и таинственный Восток крепла в нём день ото дня.
Отец Мисаил не советовал ему этого, а Паисия его слова не убеждали.
- Я чувствую, там моё призвание, - твердил он упрямо. – Я должен совершить что-то значительное.
- Ну, если так, - вздохнул отец Мисаил, - тогда, конечно, тогда отправляйся.
Из рассказов пожилого монаха Паисий узнал, что ему нужно добраться до Астрахани, сплыть туда по Волге, на купеческих барках. Из Астрахани пути на Восток разбегаются, как нити паутины.
- Только не вздумай идти в одиночку, - наставлял Паисия пожилой монах, - мигом угодишь в рабство. Ты молодой, здоровый, наденут колодку на шею и на сан не посмотрят. Доберись до такого места, Шаартуз называется. Там стоянка торговых караванов, и там небольшая община христиан имеется. Её апостол Фома создал. Тамошние монахи тебе подскажут, куда идти и что делать. В пути с караванами никакого труда не бойся, снимать грузы с верблюдов, снова нагружать. За это и уважать тебя будут, и есть дадут. Помни, что ты последователь нашего Христа, а Сын Божий ничего земного не чуждался.
Настоятель обители неохотно отпустил молодого монаха. Привязался к нему душой за эти годы и отличал от других за послушничество и убеждённость в вере.
Громадный мир раздвигал свои просторы перед молодым отцом Паисием. Добрался он до Астрахани, и там такая многоголосица обрушилась на него, такое смешение народов увидал, что утонул в них, как моряк, потерпевший кораблекрушение. Уходили и приходили десятки верблюжьих караванов с самыми диковинными товарами, отплывали суда и барки. Диковинные люди, диковинные обычаи, и всем недосуг было слушать молодого проповедника, да он и сам понимал, что не место тут доносить до них Слово Божие. Ля этого нужно время и внимание, а где их сыщешь в бурливой торговой жизни? И оставил он своё намерение до лучшей поры.
Манило его то место, которое называлось Шаартуз. Там была христианская община, и там могли подсказать, куда отправиться для совершения духовного подвига. Расспрашивал караванщиков и купцов о таинственном Шаартузе, те пожимали плечами, и только один из караванщиков подсказал, что на Востоке есть такая страна Бактрия, тебе туда и надо. 
Больше года добирался Паисий до Шаартуза. Переходил от каравана к каравану, многое повидал за это время. И шумные селения, и степи, которым, казалось, нет конца, и горы, упиравшиеся зубчатыми вершинами в синеву неба. Обдавали его пылью ветры, мочили дожди, томили зной и холод. Бесчисленные караванные тропы разбегались в стороны по лику земли, брели по ним цепочки верблюдов, медленно переступая мозолистыми ступнями, и дивился монах тому, какое множество людей было вовлечено в бескрайний мир торговых путешествий.
Монашеская ряса Паисия обветшала, появились прорехи, лицо обветрело и загорело до черноты. Его называли «Рокиб», что значило странник, проповедник, он и сам именовал себя так, забывая своё монашеское имя Паисий. «Рокиб» значило то, кем он становился и чем собирался заниматься. А ряса… прежнюю зарыл в песок, негоже было бросать её, как ветошь; из котомки достал другую и снова обрёл пристойный монашеский вид.
Наконец, добрался он до Шаартуза. Это место поразило его, хотя уже повидал виды. Жилища, слепленные из глины, такие же караван-сараи и склады для товаров. Местные жители, а их было немного, занимались обслуживанием приходящих караванов. Платили им за это продовольствием и одеждой, немного денег перепадало. Тем и жили из поколения в поколение. Причудливым был язык караванщиков и купцов, продвигавшихся по Великому шёлковому пути. Состоял он из персидских слов, китайских, греческих и тюркских. Слышались и славянские слова. За время своего странствия Рокиб овладел этим наречием и, с грехом пополам, мог объясняться со всеми, кто встречался на его долгом пути.
Шаартуз был не тем местом, где можно было надолго задерживаться. Рокиб добрался до него летом и тут понял, что такое азиатская жара. Белёсое, мутное солнце палило так, будто находился в раскалённой русской печи. Вокруг простиралась пыльная пустыня, с холмами из той же пыли. Чахлые деревца жались к глинобитным заборам, пытаясь отыскать в их тени укрытие от нескончаемого зноя. Во второй половине дня начинал дуть ветер, гнал по пустыне длинные языки пыли и колючие шары «перекати-поля». Земля и небо сливались воедино в серой круговерти и не различить ни одной стороны света. И если бы не полноводная река Джайхун, мутная от глины, вряд ли что живое могло существовать в этой адской круговерти. Но Шаартуз был удобным местом для караванов. Отсюда расходились тропы по Бактрии, вели в Согдиану и Парфию. А жара и отсутствие каких-либо удобств… Что ж, с этим можно было мириться, когда впереди сулилась большая прибыль!
В Шаартузе сохранилась христианская община, более того, был свой монастырь, вырубленный в отвесной, глинистой стене, окаменевшей за долгие века. Когда-то тут было русло реки.

Собрата по вере христиане встретили душевно. Возглавлял общину Григорий, монах средних лет, из местных. Принял крещение, сменил прежнее, азиатское имя. Худощавый, смуглый, с редкой бородой и усами. Показал Паисию монастырь, помещения которого уходили вглубь глинистого склона. Были тут молельня, трапезная, кельи, службы для хозяйственных нужд. Помещения просторные, и Рокиб отдал должное подвижникам – сколько же нужно было усилий, чтобы вырубить всё это в толще крепчайшей глины. Впрочем, монастырь существовал уже триста лет, основал его апостол Фома, память о котором в общине хранили с благоговением. Всего в общине было около сорока верующих, десять из них женщины. Жили все вместе, другой возможности не было, но для монашенок кельи были отдельные, уходили в левую сторону. А молились и трапезовали вместе. Темнота была совершенная, помещения освещались масляными плошками. Душно и томительно было в этом монастыре Рокибу, помнившему просторный скит в лесу, в окрестностях Клина. И в то же время верность заветам Иисуса Христа и Божьему соизволению тронула его. Истинная стойкость веры складывалась в непростых условиях …
Монахи зарабатывали на жизнь тем, что принимали и отправляли караваны, лечили местных жителей от всяких болезней доступными средствами, принимали участие в строительных работах. Женщины присматривали за детьми, родители которых находились в найме у караванщиков. Заработанное шло в «общий котёл», монастырь был не из богатых, но на жизнь хватало.
Паисий познакомился со всеми в общине. Понимали друг друга с трудом, но понимали. Из славянских народов в монастыре не было никого, в большинстве, таджики и тюрки. Молебны были примитивными, но искренними, заповеди Иисуса Христа не искажены.
Рокиб передавал настоятелю монастыря многое из того, что знал сам, молился вместе с общиной, и его трогало усердие местных верующих.
По вечерам подолгу просиживал с настоятелем Григорием у костра и теперь ясно представлял, куда ему идти дальше и сем заняться. Григорий сообщил, что апостол Фома из Шаартуза направился на север Бактрии, там преодолел крутой перевал и очутился в Согдиане, горной стране, население которой многочисленное и свободолюбивое. Достаточно сказать, что согдийцы не склонили головы перед греко-македонским царём Александром, упорно сражались с ним и вынудили уйти из страны. К тем же, кто приходит к ним с миром и добром, обращаются радушно, гостеприимны. Трудолюбивы, разводят скот, сеют ячмень и пшеницу, выращивают овощи, много садов и виноградников. Живут, ни в чём не нуждаясь.
- А веры какой? – осведомился Рокиб.
- Той же, что и повсюду в Азии. Чтут учение Зороастра и духов предков, поклоняются Будде. Христианских общин сейчас в Согдиане нет, апостол Фома создал их, но после его ухода они просуществовали недолго.
Христианской общине Шаартуза пришёлся по душе монах Паисий, и они предложили ему остаться у них и возглавить общину, но Паисий отказался. Тут уже всё шло заведённым порядком, а ему хотелось окунуться в неизведанное и попробовать свои силы там, где не смог добиться впечатляющего успеха сам апостол Фома.
И монах Паисий, ставший Рокибом, отправился дальше, к таинственной Согдиане. Чтобы оказаться в её пределах, нужно было добраться до северной оконечности Бактрии, дальше караваны не ходили, а потом преодолеть крутой перевал и спуститься в глубокую лощину. А там тропы змеились по ущельям, уводя вглубь большой страны.
Перевал казался неприступным. Скальные громады нависали грядами, длинные языки осыпей затрудняли подъём, серая пелена облаков клубилась над вершинами, скрадывая видимость. Рокиб до этого никогда не бывал в горах, и теперь они казались ему живыми существами, поросшими, как мехом, травами и низкорослым кустарником. Снежные полосы, затаившиеся в промоинах, желтели и искрились под солнцем, сочились ручьями, сбегавшими в низину и сливавшимися там с бурной рекой. Пряно пахло травами и цветами, щебетание птиц и журчание потоков нарушали тишину. Это был первозданный край, не тронутый человеком и походивший на уголок Рая.
И Рокиб стал взбираться на перевал. Он оскальзывался на камнях, цеплялся руками за их острые выступы, и вскоре руки стали кровоточить. Дыхание с хрипом вырывалось из груди, клейкий пот заливал лицо и разъедал глаза, приходилось то и дело умываться ледяной водой. Но метр за метром оставались позади; подкрепляло сознание того, что этим же путём шёл апостол Фома и не отступился, а побывал в неведомой Согдиане.
Четыре дня ушло на преодоление перевала со звучным названием Анзоб. В лощине, куда спустился Рокиб, струилась неглубокая речка, её берега обильно поросли травой. Там монах отдохнул день, питаясь тем, что дали ему в шаартузском монастыре, и, кроме того, созревшими ягодами боярышника, шиповника и облепихи. 
Ниже, в лощине, паслись стада коз и отары баранов. Пастухи с удивлением рассматривали человека странного вида и в странной одежде, с крестом на груди, но обходились приветливо, накормили и охотно отвечали на вопросы. Понимали друг друга с трудом, но кое- что монаху выяснить удалось. Ему нужны были селения, затерянные в горах, оторванные от большого мира, у жителей которых свой, особый уклад, свои обычаи и традиции. Эти места должны были походить на невозделанную почву, которую предстояло засеять Словом Божиим.
Такие места есть, согласились пастухи, для этого не нужно идти вглубь Согдианы. Через два дня пути по лощине, Рокиб достигнет большой реки, текущей в глубоком русле. Нужно перебраться через неё по узенькому мосту из верёвок и деревянных плашек. На другом берегу повернуть направо и по козьим тропам углубиться в горы. Места непроходимые, высокие хребты и скалы перекрывают путь, много обрывов и провалов. Сами пастухи там не бывали, но знают по рассказам старых охотников, что та местность называется Горная Матча. Селения там есть, но далеко отстоят одно от другого. Добраться туда можно только летом. С началом осени в горах начинаются снегопады, и население Горной Матчи оторвано от низины до середины следующего года. Если идти дальше по ущельям, то выйдешь к местности, которая называется Гарм, это ворота великой горной страны, которая известна как Памир.
Жители Горной Матчи говорят на своём языке, малопонятном для долинных таджиков, в основном, они ремесленники и скотоводы, условий для земледелия там нет. «Это то, что мне нужно», - решил Паисий.
Пастухи снабдили странствующего монаха лепёшками, которые выпекали в круглых земляных печах, вяленым мясом, козьим сыром, зеленью, и Рокиб отправился в Горную Матчу.
Дороги туда, действительно, не было. После того, как он, борясь со страхом и головокружением, перебрался через реку по колеблющемуся, подвесному мосту, он повернул направо и вскоре затерялся среди чёрных, потрескавшихся от времени скал. Козьи тропы белёсыми прочерками виднелись на крутых склонах, идти по ним было трудно, ноги оскальзывались на осыпях, башмаки, в которые был обут монах, не годились для таких путешествий. Он выбивался из сил, а конца пути не было, и не замечалось никаких признаком жилья. Зубчатые хребты, смыкавшиеся далеко впереди, нагромождения скал и глубокие промоины, преодоление которых отнимало много времени…
Припасы подошли к концу, растительной пищи не было. К середине дня Рокиб вышел на поляну, поросшую полынью, верблюжьей колючкой и странными, трубчатыми растениями, издающими резкий, неприятный запах.  От него странника затошнило, глаза подёрнула серая пелена, он запнулся о камень и упал навзничь. Спасительное забытье охватило его.

… Тепло разлилось по телу. Он находился в молельном доме, в лесном скиту близ Клина. Шла воскресная служба. Горели светильники у икон, слаженно пел хор, блаженное чувство приобщённости к подлинной святости охватило монаха. Он осознавал, что верно определил свою судьбу и до конца своих дней пребудет в монастыре, разъясняя прихожанам суть откровений Иисуса Христа. А что касается намерения отправиться на Восток и проповедовать там Слово Божие, то это блажь молодости, подлинного подвижничества можно достичь только в обители …
Сознание возвращалось к Рокибу. Он слышал голоса, но это был не церковный хор. Открыл глаза и увидел нависавший над ним потолок из балок, на которых плясали отсветы пламени. Застонал, хотел подняться, кто-то подхватил его под руки и помог сесть.
Монах находился в помещении, сложенном из каменных плит. Рядом, в очаге, горел костёр, а поблизости стояли люди, смотрели на незнакомца и о чём-то негромко переговаривались.
- Где я? – спросил Рокиб на местном наречии. Его поняли.
- Ты в селении Гуитан, - ответил ему пожилой человек, бородатый, в странном одеянии. Он говорил медленно, выделяя каждое слово, чтобы незнакомец понял его.
- А как я сюда понял? 
- Ты лежал на земле без памяти, - пояснил ему тот же человек. – Наши пастухи перегоняли овец и увидели тебя. Положили на осла и привезли сюда. Ты оказался в беде, а таких нельзя оставлять без помощи.
Не все слова были понятны монаху, но, странное дело, общий их смысл хорошо воспринимался им, тем более, что речь сопровождалась выразительной жестикуляцией.
 Он осмотрелся, кроме пожилого человека в помещении находились ещё трое. Тоже уже в возрасте, тоже бородатые, в одеждах из грубой ткани.
- Выпей вот это, - пожилой человек подал Паисию глиняную чашу с тёмной жидкостью. – Это отвар из ягод, он поможет тебе.
Монах выпил, отвар горчил, но его действие сказалось сразу. В голове прояснилось, слабость прошла, он ощутил прилив сил.
Ему помогли подняться на ноги, поддержали, чтобы он не упал.
Костёр горел посреди помещения, в глубоком очаге, выложенном каменными плитами. Больше ничего в помещении не было. Пожилой человек подбросил в костёр несколько сухих веток, целая груда их лежала неподалеку.
Рокиб вопросительно посмотрел на пожилого человека. В отличие от других тот был в длиннополом, светлом  халате, с красными полосами на груди. На голове остроконечный колпак.
- Это мабад, - пояснил пожилой человек.
Слово «мабад» было знакомо монаху, он слышал его в Шаартузе. Оно значило «храм», «святилище».
«Должно быть, это храм огнепоклонников, - догадался Рокиб, - а пожилой мужчина, скорее всего, жрец Священного Огня.
Так оно и оказалось.
Негоже было иноверцу находиться в храме. Его поместили в доме одного из тех, кто стоял рядом с ним у священного очага. Комната называлась «мехмонхона», комната для гостей, тоже сложенная из каменных, грубо отёсанных блоков. У стены, завешанной шерстяным, блёкло окрашенным ковром, лежало несколько одеял. Поодаль стоял низенький столик, у стены виднелся очаг с дымоходом. Больше ничего в комнате не было.
Рокиб опустился на одеяла. Недоедание и трудная дорога утомили его. Клонило в сон. Хозяин принёс ему чашку с кислым молоком, кусок козьего сыра и половину лепёшки. Монах поел, признательно прижал руку к груди, давая понять хозяину, что благодарит его за угощение, лёг на одеяла и мгновенно  уснул. 
Уже месяц жил Паисий в горном селении Гуитан. Селение было небольшим, всего тридцать семей. Ему рассказали, что дальше по ущелью, в день пути, другое селение Вен. Ещё дальше Даст и Мрин. Почему горцы живут отдалённо, было понятно и без объяснений. Полей для посевов нет. Выращивают ячмень, немного овощей и зелень на вырубленных в скалах террасах. Землю приносят из низин и рассыпают на каменных площадках. Весной, когда тает снег, эти небольшие огороды размывает и приходится создавать их заново. Пастбищ тоже нет. У каждой семьи имеется немного баранов и коз, ослы. Выпасают на горных склонах, когда те покрываются травой.
Горцы жили замкнуто, ни с кем не общались. Всё, что им было нужно, изготавливали сами. В летнюю пору, правда, молодые, крепкие мужчины отправлялись в Гарм, куда изредка приходили торговые караваны. На ослах везли лекарственные травы, грецкие орехи, ягоды шиповника, боярышника, барбариса, изюм. Купцы этот товар брали у них охотно. Денег не было обходились натуральным обменом. Домой горцы привозили изделия из железа, краску для ковров, тонкие ткани для женской одежды. Им нужно было немногое. Монахи в российском скиту жили аскетами, тут же аскетизм был доведён до предела. Всё только самое необходимое.
«А почему не выставляете на обмен свои самодельные ковры, набивные ткани-читгари, деревянные расчёски и подносы, украшенные резьбой? – спросил как-то Паисий у горцев. – Ведь это редкие изделия, их хорошо бы брали».
Горцы посмотрели на него с изумлением.
«Мы делаем это для себя, - объяснили они ему. – Это всё равно, что своего ребёнка отдать в чужой дом».
И Рокиб перестал заговаривать об этом до поры, до времени.
Гостеприимство было в обычае этого народа. Паисий не раз порывался уйти, но его не отпускали.
«Куда пойдёшь? – говорил ему жрец Огня Самдор. – Лето кончается, скоро станет холодно, пойдёт снег. Будет столько снега, что горы просядут под его тяжестью. Ты один, родных нет, замёрзнешь в пути».  
Самдор удерживал странника не без умысла. Молодых мужчин в селении было мало, а трудной работы хоть отбавляй. Нужно было заготавливать дрова в горах на зиму, землю таскать на огороды, жилища готовить к зиме. Дорожили каждой парой крепких рук.
Монах Паисий с горечью убеждался, что его замысел – обратить в христианство невежественные народы Востока – не удаётся. Он понемногу осваивал язык горцев, но всё-таки слов ему не хватало. Он пытался рассказывать о жизни и учении Иисуса Христа, о чудесах, которые творил Сын Божий, но у него это плохо получалось. Его слушали так, как дети слушают сказки, понимая, что это лишь выдумка. Заповеди Иисуса не вызывали у них желания следовать им, поскольку сходные заповеди были и   в откровениях Зороастра. «Не укради!», но воровства у горцев испокон веков не было, да и нечего красть в их убогих жилищах. «Возлюби ближнего своего!», но и это не было для них новостью, поскольку все они были друг другу родственниками. «Не прелюбодействуй!»,  но это, если бы даже и захотел, не получилось бы, поскольку в селении всего тридцать семей, и все на виду один у другого.
Воскрешения из мёртвых, которые совершал Иисус Христос, горцев заинтересовали. Однажды среди ночи к Рокибу прибежал Дижан, живший неподалеку, почерневший от горя. Только что умер его сын, сорвавшийся в провал во время заготовки дров в горах.
«Рокиб, оживи его, - просил он, вытирая слёзы шершавой ладонью, - и я поверю в пророка Ису». 
Монах отрицательно покачал головой.
«Мне это не дано, - отозвался он, - это удавалось только Учителю».
«Тогда ты ничему не научился у него, - с горечью проговорил Дижан. – Если сам ничего не можешь, чему же тогда научишь нас?»
С того дня горцы потеряли интерес к странствующему монаху и не слушали больше его проповедей.

И всё же монах Паисий не отступился от своего намерения. Правда, теперь он стал понимать, что одними словами цели не достигнешь. Нужно стать таким же, как жители этого затерянного в горах селения, показывать им на собственном примере, что такое доброта и отзывчивость, терпимость к другой вере, готовность разделить с этими детьми природы их горести и радости. Пусть на это уйдут годы, но всё равно он сумеет достучаться до их сердец. Удалось же это апостолу Фоме, хотя результаты его деяний были не столь впечатляющими.
И вторая ряса монаха пришла в негодность. Теперь ходил он в такой же грубой, домотканой одежде, что и другие горцы, но крест по-прежнему белел на его груди. Длинные волосы, борода и усы мешали работе в горах, и ему укоротили их ножом.
К слову сказать, жители Гуитана не были столь уж невежественными. У них было немало легенд и преданий, объясняющих природные явления и происхождение мира. У них была своя своеобразная философия, сложившаяся на основе учения Зороастра, свои строгие моральные принципы и даже письменность из значков, похожих на клинья. Были и книги, свитки из тончайшей, хорошо выделанной кожи, в которых были записаны различные сведения из жизни горцев. Письменностью владели многие, был и свой летописец, сухощавый, светловолосый горец Нарин, учивший детей читать и писать.
К своему удивлению, монах Паисий узнал, что Нарин пишет в своей летописи и о нём, о его приходе и жизни в Гуитане.
- Но зачем? – удивился монах.
- Ты пришёл из другого мира, - пояснил Нарин, - и стал одним из нас. Разве это не интересно?
Рокиб побывал в селениях Даст, Мрин и Вен, расположившихся в верховьях глубокого, извилистого ущелья. Селения были не столь уж далёкими одно от другого, но, к удивлению монаха, их языки были различными. Понять можно было, но отличие было явным. Различными были и верования. Если в Гуитане жили огнепоклонники, то в Вене поклонялись звёздному небу и считали себя детьми Солнца. У каждого была своя звезда и по её яркости и перемещению жрецы предсказывали горцам их судьбу. В Мрине чтили идолов, грубо высеченных из белого камня, приносили им жертвы, испрашивали их милости. В Дасте главенствовали духи предков, которым в жилищах отводилось почётное место.
Как в таком обилии верований толковать об истинности христианства? Рокиба вежливо слушали, этого требовал обычай гостеприимства, а, потом, утомившись, останавливали его, предлагали, в свою очередь, вырубить для него из камня идола или помолиться звёздному небу и подарить пришельцу бесхозную звёздочку. И то это было летом, коротким в горах, а когда начинались холода и снег плотным покрывалом ложился на хребты и ущелья, выл ветер, сметая с вершин сухие, белые пласты, все замыкались в своих селениях, в своих жилищах. По вечерам горцы собирались по очереди в домах, мужчины и женщины, различия в то время не делалось, пылал очаг, поэт Ватиб читал стихи, старики рассказывали предания, пришедшие с седой древности. Что удивило монаха, каждый из горцев помнил до десяти поколений своих предков, а кто из русских мог похвалиться этим?
У горцев были свои певцы с хорошими голосами. Их песни были звучными и хорошо срифмованными, а как танцевали девушки! Рокиб часами любовался их грацией и слаженностью движений. Песни и танцы сопровождались музыкой, играли на самодельных, инструментах, но мелодии завораживали. Нравился Паисию и хашар, обычай трудиться сообща. Если нужно было молодожёнов поселить в отдельное жилище, то его строили все вместе, за два-три дня, не считаясь, кто сделал больше, а кто меньше. Бескорыстно делились друг с другом охотничьей добычей, одеждой, плодами, собранными в горах. Гуитан было не просто селение, это была община, в которой все были спаяны дружбой, симпатией и родственными связями.
У странствующего монаха были свои обязанности. В тёплую пору он заготавливал в горах дрова для Священного очага, огонь в нём должен гореть постоянно. Зимой помогал в кузнице старому Шалиму, выполняя обязанности молотобойца. 
Время шло незаметно, дни перетекали в недели, те складывались в месяцы. У горцев было своё летоисчисление, и оно совпадало с тем, которому следовали в большом мире.
Жителей селений в Горной Матче устраивала их замкнутая жизнь. Когда многого не видишь, то многого и не хочется. А вот странствующего монаха начало тяготить такое уединение. Ему, повидавшему виды во время своего путешествия по Азии, хотелось простора, новых впечатлений, встреч с новыми людьми, беседы с которыми дали бы возможность ощутить пульс иного бытия.
Паисий подолгу молился и горцы с интересом наблюдали за его общением с Богом. Его приглашали принять участие в церемонии поклонения Священному Огню, и он не отказывался. Его вера не ослабевала, но она вбирала в себя и отдельные стороны учения Зороастра, и того же поклонения звёздному небу. Так из слияния нескольких металлов образуется сплав с новыми свойствами. И горцы, в свою очередь, уже чтили пророка Ису и поминали в своих молитвах, хотя до перехода в христианскую веру было ещё далеко.
Жрец Огня Самдор, он же глава общины в Гуитане, видел, что пришедшему Рокибу тесно в их замкнутом мирке, и что, рано или поздно, он попытается покинуть его. Но Самдору этого не хотелось, жаль было терять крепкого, здорового мужчину, который стал своим в селении, и, кроме того, у Самдора были и корыстные соображения.  У него было четыре дочери, две старшие замужем,  младшие же оставались непристроенными, а время шло, там, глядишь, и увядать начнут. Рокиб был бы хорошим зятем, хоть и пришелец. Самдор исподволь заводил разговор об этом, но Паисий решительно отказывался.
- Мне нельзя, - говорил он. – Я монах, таким, как я, нельзя заводить семью, нельзя жениться.
И тогда у них начинался богословский спор.
- Но почему? – недоумевал глава общины. – Разве твоему Богу будет плохо, если у тебя будут жена и дети, ты будешь хозяином в своём доме?
- Плохо будет мне, - возражал Рокиб. – Я посвятил себя служению Богу, и, нарушив обет, стану вероотступником.
- А мы женим тебя незаметно, - стоял на своём Самдор, - без свадьбы. Построим тебе жилище из камней, и моя дочь вроде случайно окажется в нём. Зашла посмотреть и осталась. Разве так не бывает? Твой Бог и не заметит.
Монах несогласно качал головой.
- Бог видит всё, его не обманешь.
Этот довод глава селения воспринимал со смехом.
- А мы женим тебя зимой. У нас светло бывает всего ничего. Выглянуло солнце с того края ущелья и тут же зашло за другой. Оглянуться не успеешь, снова ночь.
Разговор грозил затянуться надолго, и тогда Рокиб отделывался невнятной фразой.
- Не будем спешить, серьёзные дела наспех не делаются.
И Самдор отступал, произнося укоризненно.
- Девушка, как спелый плод, не сорвёшь вовремя, перезреет.
Лето было в разгаре. Солнце надолго зависало над ущельем, склоны гор зеленели разнотравьем, оно накатывало на снежные языки и теснило их, обступало ледники, вынуждая отдавать свою влагу.
Молодые горцы собирались в Гарм. Нужны были топоры, лопаты, металлическая посуда. Женщины обносились и просили яркие ткани. Жители селения насыпали в мешки порошки лекарственных трав, сухие ягоды и фрукты, пряности, такие, как зира, кунджут, смолка ферулы и другие. Ослы хорошо откормились, и можно было отправляться в дорогу.
- Я пойду с парнями, - сказал Паисий Самдору. – Хочу посмотреть Гарм, тамошних жителей. Ты говорил, что туда приходят торговые караваны. Может, повидаю кого из единоверцев.
Самдор с сомнением посмотрел на него.
- Обещай, что вернёшься.
Монаху не хотелось связывать себя словом, но иначе глава общины не отпустил бы его, и он неохотно пообещал.
- Даю слово, что вернусь.
- Смотри, ты говорил, что твой Бог всё видит. Не обмани. Он, наверное, и всё слышит. Не будет  потом принимать твои молитвы. 
Невзирая на возражения горцев и того же главы селения, монах прихватил десяток домотканых ковров, мотки из шерсти, деревянные резные тарелки, кувшины, которые делали не на гончарном круге, его в Горной Матче не знали, а вручную. Круглые валики из глины накладывали один на другой, а потом разглаживали мокрыми руками. Не забыл Рокиб и магические свистульки из обожженной глины в виде птиц и драконов, символизирующих небесную стихию. Посвистишь с такую свистульку, и пойдёт дождь. В праздник Навруз такие свистульки раздавали мальчишкам, они залезали на крыши и звуками привлекали дождевые тучи, чтобы те влагой напоили землю и вырос богатый урожай плодов и зерна. И, правда, насвистывали дождь…
В путь отправились рано утром. Шли пешком, десяток ослов гнали перед 
собой.

Величественная страна гор раскрывалась перед христианским монахом. Выросший на русской равнине, он и не представлял, что могут выситься хребты, тонущие в небесной сини. Они теснили друг друга, сжимали каменными ладонями извилистые ущелья, оставляя людям для жизни лишь малые пространства. Скалы преграждали путь, нависали своими толщами над головами. Тропы огибали их, вились по крутым склонам, и за день удавалось пройти короткое расстояние. На вершинах скал появлялись архары с громадными, крутыми рогами. Они стояли неподвижно, как изваяния, и рассматривали столь редкий в этих местах ослиный караван. Великое множество птиц перепархивали со склона на склон. Как-то раз по ущелью скользнул снежный барс. Жизнь ключом била в горах, и люди были чужеродны этому торжеству щедрой природы.
Не дожидаясь сумерек, останавливались на ночлег. Тьма быстро заливала величественную страну гор, становилось прохладно. Крупные звёзды высыпали на чёрном бархате неба. Они были величиной с урючину, горели ярко, не мигая, и монах стал понимать, почему у горцев появилось поклонение звёздному небу.
Ночь была полна тревожных звуков. Поблизости скулили и взлаивали шакалы, выл одинокий волк, перекликались ночные птицы, всхрапывали и перестукивали копытами боязливые ослы. Но, к счастью, хищники не тронули их за неделю пути. Отпугивало пламя костра и то, что попеременно караулили животных.
- Вон за той каменной стеной Гарм, - сказал Рокибу молодой, загорелый до черноты Сали, указывая рукояткой плети на коричневый скальный массив.
Гарм открылся неожиданно. Он находился на высоком плато. Жилища жались к горам, а посреди плато оставили просторную площадь, на которой была стоянка для караванов и там же велась торговля. Даже издалека было видно, как много верблюдов согнали на площадь, и сколько людей толпится вокруг разложенных товаров.
Горцы из Гуитана поднялись на плато по широкой тропе и с трудом отыскали себе место на краю площади.
Гарм не показался Рокибу красивым урочищем. Деревьев было мало, да и не нужны они были тут, где царила торговля. Если и росли прежде, то их вырубили, чтобы высвободить пространство.
Над селением нависал громадный хребет, уходивший вдаль, где он сливался с таким же. Сплошные горы и безжизненные скальные массивы. Тут начинался Памир, легендарная Крыша мира.
Розовая полоса скорого восхода появилась на небе близ хребта, и сразу же, словно котёл на очаге, вскипела площадь. Торговцы раскладывали  товары, слышались пронзительные крики зазывал, ревели верблюды и ослы, напоминая, что их нужно кормить и поить. Густая пыль зависла над площадью, золотясь в лучах встающего солнца.
Горцы из Гуитана раскрыли мешки с привезённым грузом. Их уже знали. Покупатель подходили, присматривались, брали щепотками порошки лекарственных трав и ароматических снадобий, подносили к носу. Пробовали сухофрукты, одобрительно качали головами, но торговаться не спешили. Времени впереди много, следовало потомить владельцев товаров, чтобы они стали уступчивее.
В стороне Рокиб разложил домотканые ковры и прочие изделия из Гуитана. Их рассматривали с изумлением, вертели в руках глиняные свистульки и извлекали из них пронзительные звуки. Подошёл торговец с плоским лицом и узкими глазами, также внимательно рассмотрел товары, возле которых сидел монах, сказал несколько слов своему спутнику. Тот походил на узкоглазого торговца, только был постарше. Спутник оказался переводчиком. 
- Это владелец каравана из Китая, господин Тсун, - пояснил переводчик.  
-Его заинтересовал твой товар. В Греции и Византии такое будут охотно покупать. Там любят изделия самобытных мастеров. Это экзотика.
 Слова «экзотика» монах Паисий не знал, но догадался, что очевидно значит «редкость». 
Китайский купец произнёс несколько слов. Его речь походила на птичье щебетание.
- Господин Тсун спрашивает, много ты привёз такого товара?
Монах отрицательно покачал головой.
- Нет, это образцы. Мне хотелось узнать, понравятся ли они покупателям?
Переводчик улыбнулся. Его лицо покрылось морщинами, обнажились крупные, жёлтые зубы.
- Как видишь, твой товар понравился. Откуда ты его привёз?
Паисий махнул рукой в сторону величественной страны гор.
- Вон оттуда, из Горной Матчи.
- И много там таких изделий? – продолжал допытываться переводчик.
Монах снова отрицательно покачал головой.
- Немного, горцы их делают для себя. Селения там небольшие, особых потребностей в коврах нет.
Китайский торговец сожалеюще цыкнул зубом. Он поднял деревянный гребень с частыми, острыми зубцами, провёл им по своей редкой бороде и визгливо засмеялся.
- Сколько денег ты хочешь за все эти изделия? – осведомился переводчик.
Монах затруднился с ответом.
- Я не знаю им цену. В селениях Горной Матчи обходятся без денег, там в ходу натуральный обмен.
- И что берут взамен?
- Ценятся рабочие инструменты из железа, лёгкие ткани, чай, недорогие украшения.
- Всё это господин Тсун может привозить в большом количестве. Главное, чтобы их брали.
- Это будут брать, - уверенно проговорил Рокиб.
- Господин Тсун забирает твои товары и даёт за них тридцать динаров.
- Это много или мало? – спросил монах.
- Переводчик усмехнулся.
- Это хорошие деньги. Я помогу тебе купить на них то, что тебе будет нужно.
Договорились, ударили по рукам. Купец ещё раз осмотрел ковры, проверил прочность их вязки, толщину шерстяных нитей и остался доволен. Он махнул рукой и трое работников, стоявших поодаль, забрали диковинные изделия из Гуитана и унесли. Китайский торговец  Тсун внимательно осмотрел монаха Паисия и что-то проговорил.
- Господин Тсун говорит, что ты по виду не из местных жителей, - сказал переводчик.
- Это так. Я из страны руссов. Пришёл сюда, чтобы распространить христианство.
Торговец покачал головой.
- Издалека пришёл. Религия – неходовой товар. Ты можешь сделать для горцев большее.
Тсун обменялся с переводчиком несколькими фразами.
- Господин Тсун приглашает тебя пообедать с ним. Он хочет серьёзно потолковать с тобой, - пояснил переводчик.
Монах Паисий согласился.
- Это можно. Я буду здесь, с этими вот горцами.
Молодые горцы, спутники Рокиба, были по-настоящему удивлены. Их товар  ещё не нашёл стоящих покупателей, а ковры и прочие изделия мастеров из Гуитана ушли в руки купца за несколько минут. Неужели умельцы из Горной Матчи способны создавать что-то дельное?
Обедали в небольшой харчевне в селении Гарма. Рокиб, довольствовавшийся простой пищей в Гуитане, был поражён – насколько искусны восточные повара.
Проводник оказался из дунган, народа, живущего в Китае. Он хорошо говорил на таджикском языке, знал тюркские наречия, греческий и ромейский языки, и был незаменимым помощником Тсуна.
- Великий шелковый путь проходит вон в той стороне, - Тсун ткнул рукой в сторону заката солнца. – Он проходит по землям Согда и Бохтара, его стоянки в таких городах как Самарканд, Бухара, Хоразм, Кашгар, Хутан и другие. По этому пути идут десятки караванов. Все везут, в общем-то, одно и то же: шелка, железо, изделия из бронзы и нефрита, фарфоровую посуду. Поначалу в странах Запада их брали охотно, но теперь там рынки полны этими товарами и хорошую прибыль получить не удаётся. Встреча с тобой натолкнула меня на мысль: начать торговать необычными товарами, такими, какие ты привёз. Что, если умельцы в Горной Матче будут изготавливать их для продажи? В большом количестве?
Монах Паисий поразмыслил.
- Я должен поговорить со старейшинами селений. Я думаю, это предложение их заинтересует. Они бы могли получать всё необходимое без дальних поездок. Их жизнь приобрела бы новое содержание.
Тсун одобрительно кивнул.
- Ты правильно мыслишь. А что ещё есть там из редкостей?
Рокиб достал из кармана свиток из тонкой кожи, с нанесёнными на нём клинописьменными  знаками.
- Вот это, например.
Китайский торговец жадно схватил рукопись.
- Это тоже из Горной Матчи?
- Тоже, - подтвердил монах. – Это написано сейчас. А есть древние, с текстами из священных книг Зороастра.
Глаза Тсуна расширились настолько, насколько это было возможно.
- Ты просто потряс меня. Такие рукописи ценятся в Греции, Риме и западных странах дороже золота.
В Гарм заходят малые караваны и то больше из любопытства. Все ищут новые пути и новые рынки. Ты можешь мне здорово помочь. Есть дорога в Горную Матчу? Караван пройдёт?
Монах Паисий прикинул.
- Тем путём, которым я шёл, нельзя. Крутой перевал и козьи тропы. Нужно двигаться со стороны Ходжента. А в Горной Матче нужно расширить тропу, там дорога на для караванов.
Китайского торговца охватило нетерпение. Обычная невозмутимость оставила его.
- Займись этим. Уговори старейшин селений заняться дорогой. Возьми все подготовительные работы на себя. Я щедро заплачу тебе за это.
Рокиб не согласился.
- Я монах, у меня другие ценности. Я попробую сделать всё, что ты просишь, не для себя, для горцев. Нужно открыть для них другой мир, мир знаний и беспредельности.
Тсун смерил Паисия недоверчивым взглядом.
- Есть один ключ, который открывает все замки и все сердца. Это золото. Вот, возьми.
Тсун достал из-за пазухи халата увесистый кожаный кошель и высыпал на достархан перед Рокибом пригоршню блестящих, жёлтых монет.
- Это тебе задаток. Свою долю будешь получать и с моей прибыли.
Монах хотел отодвинуть монеты в сторону, но в голову ему пришло здравое соображение. За сухофрукты и порошки целебных трав они получат немногое, да и за ковры плата была умеренная. А за это золото, которое рассыпал перед ним китайский торговец, можно приобрести много полезного для жителей Гуитана и других селений Горной Матчи. Это будет лучшим доводом в предстоящей беседе со старейшинами и поможет убедить их не сторониться далее от большого мира.
- Я попробую, - ещё раз сказал он.
Китайский торговец сразу перешёл к делу.
- Сейчас конец лета, время уже работает против нас. Вернётесь в Горную Матчу, займитесь сразу прокладкой дороги, пригодной для караванов. Закончите её весной. За зиму пусть тамошние умельцы соткут побольше ковров, смастерят изделия, такие, какие я приобрёл у тебя. Как только стает снег на перевалах, и откроются пути, я приду к вам с караваном. Привезу продовольствие, металлические изделия, лёгкие ткани.  Ты расскажешь мне подробнее, что нужно горцам.
Ну, что, по рукам?
- По рукам, - решительно ответил Рокиб, и они с китайским торговцем ударились ладонями.

Поначалу старейшины селений Горной Матчи недоверчиво восприняли рассказ Паисия  о тех возможностях, которые открывались перед ними. Но молодые горцы, побывавшие в Гарме, подтвердили слова монаха, а когда тот вручил старейшинам по две золотые монеты и уверил, сколько товаров можно на них приобрести, все сомнения их рассеялись.
Расширить тропу до степени удобной дороги вышли все горцы. Рубили кирками выступы скал, сбрасывали в провалы валуны, спрямляли извивы. К осенней непогоде дорога приобрела зримые очертания. А когда повалил снег и в ущелье завыли холодные ветры, занялись изготовлением традиционных изделий, которые так понравились китайскому торговцу.
Монах с интересом смотрел, как женщины укладывают нити одни на другие с помощью специальных приспособлений, похожих на плоскую расчёску, и сплетают их. Шерстяные нити образуют узоры, которые высветляют растительными красителями. Ковры грубоваты на вид, но очень прочные, сохраняют тепло в жилищах и создают уют. Мужчины выпиливали деревянные расчёски, украшали резьбой полочки и низкие столики, лепили свистульки из глины и обжигали их. Складывали в кипы хорошо выделанные кожи, халаты и зимнюю обувь из валяной шерсти. К удивлению монаха Паисия, у горцев имелось немало украшений из золота, которое намывали на берегах рек. Конечно же, они привлекут внимание китайского торговца.
А весной, когда установилась погода, снова принялись за прокладку дороги и завершили её как раз к приходу каравана. Он был небольшим, всего тридцать верблюдов. Но привезённые товары были теми самыми, в которых нуждались жители Горной Матчи.
Китайский торговец забрал все изделия, приготовленные для него, и щедро расплатился за них.
Ещё дважды за лето Тсун приводил караваны и, судя по его довольному виду, торговля с жителями Горной Матчи оборачивалась для него неплохой прибылью. Вслед за ним потянулись караваны и других торговцев. Новый путь оказался для них необычайно удобным. Он открыл иное направление Великого шёлкового пути. Если прежде караваны из Китая следовали в сторону западных стран, то теперь из Бухары и Самарканда они двигались в сторону Ходжента, из него по пути в Горной Матче выходили на Памир, в Афганистан и Иран, потом в Пакистан и Индию.
«Мы с тобой открыли Северный Великий шёлковый путь, - сказал как-то Тсун монаху Паисию. – Нас с тобой все торговцы добром поминают».
Его слова прозвучали для монаха как откровение. Меньше всего он думал о каком-то значительном открытии, просто старался помочь горцам выбиться из замкнутости и нищеты, а, смотри-ка, что вышло!
Появилась необходимость на дороге в Горной Матче построить караван-сарай, складские помещения и помещения для отдыха караванщиков. И теперь горцы зарабатывали на жизнь тем, что обслуживали караваны, заготавливали корма для животных, варили еду для купцов, их работников и проводников.
Новое, северное направление Великого шёлкового пути, разрасталось с каждым годом и значило не меньше, чем основной, традиционный путь. И если основной преследовал чисто торговые цели, то его северный «собрат» способствовал культурному обмену между народами и обогащал цивилизацию духовными ценностями. Наряду с народными изделиями купцы везли редкие рукописи, главы из книг «Авесты», сочинения восточных  поэтов и мыслителей. Обратно доставляли труды греческих, римских и византийских философов, драматургов и поэтов, медиков. И этот товар неизменно пользовался высоким спросом.
Однажды в Горной Матче устроили для купцов угощение. На пиру исполнялись народные песни, кружились в танцах девушки. Это был настоящий праздник самобытного искусства. Китайский торговец Тсун покачивался в такт мелодиям, хлопал в ладоши, а потом, осенённый какой-то мыслью, вопросительно посмотрел на монаха Паисия. Тот понял купца и согласно кивнул: «Это может иметь успех».
С того дня китайский торговец вёз в своём караване певцов, танцовщиц и музыкантов из Горной Матчи. Они выступали на торгах в разных странах, которые охватил Северный шёлковый путь, и собирали много зрителей. А там, где много людей, там оживлённее торговля. И это новшество тоже сближало народы, живущие далеко друг от друга.
Сложилась парадоксальная ситуация. О Великом шёлковом пути сказано многое, а вот о его «двойнике» - Северном направлении – мало кто слышал и знает. Между тем, современные исследователи отмечают, что значение Северного направления трудно переоценить. Оно не только способствовало сближению народов и наций, но и образовывало постоянные связи между странами, обогащало их культуру и науку. И это взаимообогащение длилось больше тысячи двухсот лет, до ХУ века, когда морские грузоперевозки вытеснили цепочки караванов, когда внутренние распри и войны в Центральной Азии положили конец Великому шёлковому пути и его Северному направлению
Известно множество примеров, когда создатель чего-то нового, исполнив своё предназначение, вытеснялся этим новшеством и постепенно уходил из памяти человечества.
Нечто подобное произошло и с русским монахом Паисием. Вместе с китайским торговцем Тсуном он заложил основу Северного направления Великого шёлкового пути, а когда Северное направление стало реальностью, монах Паисий оказался не нужен ему. Он пришёл в Горную Матчу исполнить своё предназначение: обратить в христианство жителей затерянных в горах селений, а вместо этого выполнил своё истинное предназначение – открыл им двери в большой мир и способствовал их духовному возрождению. Правда, сам монах Паисий не осознал этого в полной мере. Его проповеди не имели успеха у горцев. Они были слишком захвачены участием в новой жизни, хотя о христианстве теперь имели понятие. Они знали о Едином Боге, нравственных ценностях, ставших содержанием этой веры, и они совпадали с их убеждениями. Сам того не ведая, монах Паисий подготовил духовную основу для принятия горцами мусульманства, которое принесли с собой арабы через триста лет после его пребывания в этой азиатской местности. И нравственные положения ислама, сходные с христианскими, облегчили их принятие горцами, хотя может и не стоит ни благодарить за это, ни порицать монаха Паисия.
Всему своё время, и каждому своё предназначение.
Когда Рокиб сказал жрецу Огня Самдору, бывшему всё также главой общины Гуитана, что хочет уйти от них, тот его не удерживал. Мужа для дочери из Паисия не получилось, а во всём остальном было уже не до него. 
О дальнейшей судьбе монаха Паисия известно немногое.
Из Горной Матчи он отправился в Ходжент с одним из торговых караванов. Там на правобережье Сайхуна, большой реки, тоже в горах, проживали племена саков, которых в своё время хотел обратить в христианство апостол Фома, и, потерпев неудачу, ушёл оттуда в Индию.
Саки – народ суровый и нелюбезный к чужеземцам, упорные в своём идолопоклонстве.
Монах Паисий хотел сделать то, чего не удалось ученику Иисуса Христа и предпринять очередную попытку совершить угодное Господу. Добрался ли он до саков и как сложились его отношения с ними, осталось неведомым.
О самом же монахе Паисии сохранились сведения в рукописях, которые вёл в Горной Матче, в селении Гуитан, летописец Норин.  Их удалось расшифровать востоковедам, и вот что там было написано: «Из дальней страны руссов пришёл к нам странник Рокиб, называвший себя монахом Паисием …» И далее сжато было изложено то, что нам уже известно. Именно эти записи и послужили основой для нашей небольшой повести.
Каждый из нас оставляет свой след на земле, и каждому воздаётся по значимости его деяний.