Свадьба под Рождество

Святочный рассказ

Было это далеко-далеко на Севере, в тех местах, где в летнюю пору солнышко опускается за гребень островерхих елей только в полночь и то ненадолго, а через час поднимается вновь над сонным лесом и ненавязчиво будит птиц и зверушек. Но зимой, наоборот, оно лениво восходит в полдень на куриный шажок над крышей крайнего дома и быстро опускается в реденькие сумерки полярной ночи.  Вот там, где холодные воды Северной Двины впадают в Белое море, стоит на крутом берегу старинное поморское село Лодьма. Если подъезжать к селу заливным лугом со стороны Архангельска, то издалека видна большая деревянная церковь над обрывом. Она парит над окрестностями на фоне стремительных облаков уже около двух столетий. Шатровый купол её крыт лемехом — осиновые резные дощечки отполированы до блеска ветром, снегом и временем так, что когда гигантские сполохи северного сияния будоражат и вспарывают тревожное небо ломаной радугой, то вокруг луковицы купола светится загадочный ореол.
В давние времена к селу вплотную подступал тёмною стеною корабельный лес. В этом селе жил да не тужил работящий мужик Афанасий   со своей женою Марфой.  Была у них дочь на выданье Любава — писаная красавица, помоложе был сын — Митрий, уже справный работник в доме, да ещё трое ребятёнок мал-мала меньше. Дом у них был рубленный шестистенок с надворными постройками под одной тесовой крышей, покрытой в два слоя с прокладкой бересты между слоями. Помещение для скота и птицы было расположено рядом и соединено с домом тёплым переходом. Оконного стекла в здешних местах раздобыть было трудно, и поэтому на маленьких подслеповатых оконцах дома натягивали паюсный рыбий мешок, а с наступлением зимних холодов пилили на реке куски прозрачного льда и ставили снаружи окон. Так сберегали тепло в доме до первых весенних лучей, когда солнышко, никого не спрашивая, выставляло дополнительные «рамы».

Все хозяйственные постройки, такие, как амбар с запасом зерна, гумно с овинами, где хранятся и сушатся снопы, запирались на ключ. Они так были расположены во дворе по кругу, чтобы все двери и замки были видны из окошка горницы. За порядком строго следила хозяйка, которую в доме ласково называли Большухой, и только у неё хранились все ключи. Не запиралась на замок одна лишь баня, стоящая на помостях у отруба крутого берега реки. Не запиралась баня не потому, что там украсть было нечего, и не потому, что стояла на отшибе. Баня всегда была нужным местом на подворье, но она не запиралась по другой причине. В семье от мала до велика знали, вернее — предполагали, что в бане под полом живёт сказочное существо, что-то вроде сестры домового, со странным именем — Обдириха!  Никогда её не видели, но верили, что она есть. По этой же причине единственным местом на подворье, куда не вносили икону, была тоже баня, потому как Обдириха эта —  безбожница и нечистая сила. Но в семье не знали, что она могла перевоплощаться в кого угодно на какое-то время.  Например, в кошку. Заберётся на тесовую крышу бани и долго смотрит на чешуйчатую маковку церкви, стоявшей над обрывом у реки.  Не просто смотрела она, а выжидала. Обдириха знала: чтобы вырваться из дьявольского плена и вернуть свою душу, ей надо было побывать в церкви во время венчания молодой пары и постоять рядом с женихом... И она выжидала подходящего случая.
Но вот приспела пора выдавать Любаву замуж. Сосватали её за статного парня — односельчанина Егоршу Степанова, который ей больше всех нравился. Стали готовиться к предстоящей свадьбе. Испокон веку было заведено так: перед венчанием подруги сначала моют невесту в бане, потом наряжают под венец. По такому случаю решил Афанасий обновить в бане каменку и натаскал с реки синеватых голышей. На другой день их не оказалось в бане. Погоревал немного и натаскал гранитных окатышей — опять исчезли.  А тут понадобилось на мельницу съездить, по дороге его одолевала одна лишь забота – про эти проклятые камни…

На самом ветреном месте за селом выстроились в ряд рубленные из коротких брёвен шестигранные мельницы, по-местному называвшиеся «столбухами». Смолоть мешок зерна обходилось так дорого, что проще было построить свою мельницу. Лес рядом, умения не занимать — вот и стояли на взгорке громадные деревянные птицы с подрезанными крыльями и опущенными хвостами, готовые взлететь в небо при большом порыве ветра. У каждого крепкого хозяина была своя столбуха-птица и со своим норовом. 
Но повернул Афанасий лошадку в этот раз к мельнице Фёдора Григорьевича Степанова (теперь уже своего свата) — посоветоваться. Мельница вздрагивала и дрожала от шумно вращающихся лопастей, приятно наносило в нос запахом перегретого дерева и дёгтя и особенно желанным для крестьянина запахом перетёртой ржи. Обелённый с головы до ног мучной пылью из дверей показался Фёдор. Они поздоровались, сели перекурить, и Афанасий озабоченно поведал свату про фокусы с камнями:
— Замаялся я с этими каменьями для парной в бане, сват. Спасу нет! Вечером натаскаю — утром уже нету их. Как сквозь землю… Не жалко ведь: всего-то камень, а поди потаскай из-под снега. И опять же: куда всё девается? — ума не приложу.
— А какие ты камни собирал? — хитро улыбнулся Фёдор и смахнул с бровей мучную пыль.
— Да разные: то синие, то красные…
— Кто крадёт у тебя кругляши — не знаю, но догадываюсь. А расскажу тебе про то, чему дед меня учил в детстве: синий камень, когда плещешь на него воду, даёт угар; красный от жары растрескивается. Для каменки нужно брать только серый голыш: он и пар сухой даёт, и нечистую силу изгоняет из бани, — засмеялся сват. — Так что, смотри сам. А что заботишься о молодых, Афанасий, это хорошо. Но у меня к тебе просьба такая: давай отведём свадьбу пораньше: сыну не терпится. С попом я договорюсь, и всё поладим.

На том и сошлись. Вернулся Афанасий домой, поднялся с саней у завозни и говорит жене:
— Видал сегодня на мельнице свата, толковали на счёт свадьбы наших молодых. Решили пораньше отвести. Теперь скоро надо готовить баню — мыть невесту, так что, Марфа Даниловна, готовься.
— На, когда договорились-то? — спросила упавшим голосом жена и потянулась за краем платка.  
— Под Рождество, — ответил Афанасий, открывая широкие ворота. — Да не реви ты ради бога!
Баню топить — не чай пить. Тяжело воду с речки таскать в гору, а тропка скользкая, да зимний день короткий. Тяжело одному, но артельно и горы свернуть можно. Натопили баньку на славу. Уж как парили-мыли девушки свою подружку, как смеялись они и плакали в бане — опустим. Мягкая речная вода, настоянная на хвое, и берёзовый веник с веточками чёрной смородины придают телу лёгкость и утреннюю свежесть, а душе — ощущение праздника. Подружки наскоро оделись и убежали в дом за расшитым рушником, чтобы перенести невесту.  Любаве осталось только обмыться. Она села на лавку и задумалась: жених ей нравился, от него она была без ума, но от рождения собственная замкнутость и неразговорчивость мешали ей, когда он был рядом. Хочется ему сказать что-то сокровенное, что кипит внутри у неё, но не может: стыдно и стеснительно. И ещё угнетало давнее предсказание цыганки о будущей её бездетности… 
Когда Любава собралась смыть последний берёзовый листик и нагнулась зачерпнуть ковшом воды из кадки, то вдруг увидела: из-под полка парилки высунулось косматое и скрюченное чудо-юдо.
— Ой, — только и смогла вскрикнуть Любава и обмерла на минуту. Придя в себя, она смутно догадалась, что это явилась по её душу банная Обдириха, но что делать в таком случае — не знала. Отнялись язык и ноги. 
— Не бойся меня, красна девица, — заговорила та.  — Я зла тебе не сделаю, наоборот, желаю всем добра. Сниму все твои сомнения и страхи перед супружеской жизнью, только ты выполни одну мою просьбу, и я не останусь в долгу.  Разреши мне сегодня постоять рядом с твоим женихом во время венчания. Не бойся, этого никто не заметит, а я всё устрою для счастья твоих детей, — ласково и хитро уговаривала Обдириха.

Любава с ужасом смотрела в тёмные, раскосые глаза Обдирихи и не могла себе представить: «Зачем и для чего нужно вот этой убогой нечисти — церковь, жених? И почему она всё знает про меня?» Но ласковая просьба и особенно последние слова отозвались в душе Любавы надеждой иметь детей. Она не забыла о том, как три ночи подряд не спала, с нетерпением ожидая главного торжества в своей жизни. И больше от доброты, чем от страха, она кивнула в знак согласия. 
Это странное существо легко выскочило из-под парилки, отряхнулось и оказалось ещё крепенькой старушкой. Она хитро улыбнулась, взяла безымянный палец на правой руке Любавы, на который надевают супружеское кольцо, сдавила его, и произошло чудо! Неземной свет на мгновение ослепил Любаву, а когда она открыла глаза — перед ней стояла её собственная копия, как в зеркале! Стало страшно и тревожно на душе. Не успела Любава ахнуть, как её «отражение» выскочило в предбанник, где ожидавшие подругу девушки набросили на неё вышитый рушник, сверху шубу и унесли на руках в горницу наряжать под венец.
Одевали «невесту» молча и тщательно. Все слова уже были сказаны наедине, а на людях девушки только улыбались да плакали от чистой зависти.

Любава, оставшись в бане, потрогала себя, ущипнула для верности за коленку: с ней ли это произошло, и от горькой обиды и жалости за себя —  дурочку несусветную —  заревела белугой. Плакала долго и безутешно. На дворе прозвенели бубенцы, послышался скрип полозьев и конский топот — подъехал её жених Егорушка. «Ох, и дура я дурёха, что же я наделала!», — плакала и причитала Любава: «Только ведь постоять просила…».
По дороге в церковь весёлая «невеста» что-то шептала на ухо жениху и смеялась, и смеялась… А свадебная тройка стремительно неслась по широкой улице села. Снежная пыль из-под копыт и пар от разгорячённых лошадей поднимались в морозном воздухе громадною фатою, которая накрыла нарядно одетого брата Митрия и молодых в кошёвке, укутанных в тулупы. 
Обряд венчания проходил как обычно — торжественно и строго, если опустить то, что все присутствующие на венчании приятно шептались о необыкновенной красоте невесты. Перед тем, как объявить жениха и невесту мужем и женой, на серебряном подносе вынесли для молодожёнов обручальные кольца. Егор взял руку «наречённой» и, бережно придерживая безымянный палец, с небольшим усилием надел золотое колечко… 
 Неожиданно откуда-то сверху послышались звуки, как будто кто-то играл на самодельной рябиновой дудочке! Все подняли головы, пытаясь увидеть, откуда же льётся мелодия? А когда опустили глаза долу, то невесты на своём месте не оказалось —  как сквозь землю провалилась. Куда она подевалась или убежала, так никто и не заметил. На вопрос прихожан батюшка растерянно ответил: «Это ангелы вострубили. На всё воля Божия. Господи, помилуй и сохрани её». Люди, испуганно крестясь, расходились по домам. Даже глубокие старики не помнили на своём веку такого позорного происшествия.
Какое же было удивление и радость родителей и молодого мужа, когда обнаружили сначала в предбаннике на вешалке свадебный наряд, а потом в бане и саму Любаву — нагую и зареванную. Радость облетела всё село.

На застолье собрались все родственники, да пришли ещё любопытные посмотреть на молодуху, которая неожиданно исчезла во время венчания на глазах у прихожан и вот объявилась. Чудо оно и есть чудо…  «А вот как понимать то, что она оказалась в бане в таком виде, прости, Господи, да ещё и без обручального кольца», — шептались меж собой бабы, а мужики только смачно сплёвывали под ноги.
Тройку не выпрягали всю ночь — катали детей, молодожёнов и тех гостей, кто устал от застолья и плясок. Село гуляло ещё несколько дней по случаю Рождества Христова, а казалось, что продолжается свадьба.
Как лелеял и нежил свою жёнушку счастливый муж — посторонним неизвестно, но настоящее счастье, если оно есть в семье, от людей не спрячешь. Часто Егор, обнимая свою Любушку, спрашивал: «Ты помнишь, жёнушка, о чём говорила мне в санках по дороге в церковь? Ведь и сделала так — устроила побег». Люба задумчиво улыбалась и молчала, ведь не могла она помнить и тем более знать содержание того разговора в нарядных санках по очень простой причине: её там не было. До сих пор она не могла поверить себе, как легко согласилась на ужасный подлог. И уж совсем Любава не могла понять, зачем всё это было нужно банной Обдерихе?
На самом краю села в брошенной хате поселилась пришлая знахарка бабка Дарья. Жила она замкнуто, ни с кем не общалась.  Все считали её колдуньей, заглазно оговаривали и ненавидели за её тайные способности, но всё-таки обращались к ней при острой нужде. Бабка Дарья умела всё: заговорить рану, умыть ребёнка от испуга, принять роды и многое-многое другое…
Через определённое время после свадьбы Любава готовилась стать матерью. Прогуливаясь в окрестностях села, она наблюдала осеннее созревание всего живого в природе: на каждой травинке, на каждой тычинке неярких северных соцветий дозревало семя, чтобы, появившись из небытия на белый свет, удивить всех красотой и продлить жизнь на земле.  Долгожданное семя дозревало и у   самой Любаши, чему она радовалась безмерно.

Роды в этих местах исстари принимали в бане. Загодя знахарка тётка Дарья заставила вымыть и выскоблить баню. Струганный пол, скамьи и полок шоркали голиком с дресвой до желтизны, а печь и потолок побелили известью, как и было приказано. В самую трудную минуту знахарка помогла Любаве справиться со святым делом — стать матерью. Родила Любава девочку, писаную красавицу, как она сама. Бережно перенесли мать и ребёночка в горницу. Нетерпеливый отец собрался поцеловать ручку дочери, нагнулся над зыбкой и вдруг увидел: в розовой ладошке у младенца лежало обручальное кольцо, такое же, как у него на руке. Кто мог это сделать? Догадывалась лишь одна Любава — это тот человек, кто находился рядом вовремя ро̀дов. Эти тёмные раскосые глаза бабки Дарьи напомнили ей морозное утро в бане перед венчанием, однако всё же мучило сомнение: «Неужели доброе участие и сострадание к несчастным способно превратить нечистую силу в человека?» Она не стала делиться своими сомнениями даже с мужем, а приняла это как должное.   Для остальных любопытных людей золото в руке ребёнка означало, что семья будет многодетной и проживут жена с мужем всю жизнь в согласии до глубокой старости.
А знахарка бабушка Дарья в тот же день покинула село. Появилась тайно и исчезла внезапно.