«Дорога солнца»

МОЕМУ ПАПЕ ПОСВЯЩАЮ.

Я часто вспоминаю то светлое и чистое время, когда мы с папой и моей сестрой отправлялись на окраину города туда, где старое озеро.
Озеро это называлось Яма и название своё оно получило не от одноименной повести Куприна, а от того, что, если верить преданиям, было настолько глубоко и обширно, что только смельчаки отваживались донырнуть, если им это удавалось, до самого его дна. 
Хотя другие говорили о том, что во время Великой Отечественной войны возле него проходил мост, связывающий правый и левый берег Десны. Его-то немцы и бомбили. И от бомбежек оно стало очень глубоким. Еще во второй половине двадцатого века на одном из берегов этого озера можно было видеть бетонные остатки и часть фермы от некогда крупного сооружения.
Я все чаще и чаще вспоминаю те июльские жаркие дни, когда мы садились в автобус номер «10» и доезжали до Силикатного завода. Оттуда пешком, вдоль старой узкой асфальтированной дороги, мимо исполинских тополей, которые, тоже по легенде, были посажены еще при императрице Екатерине, с рюкзаком, в сандалиях и панамах топали навстречу беззаботному лету.
Тогда эти семейные вылазки казались мне чем-то обыденным и само собой разумеющимися. Но сейчас, когда земля вращаясь мчит со скоростью кометы и времени остановится и окунуться в уютное детство все меньше и меньше, я понимаю, что каждый шаг, каждый день, и каждое крошечное воспоминание из моего детства имеет для меня архиважное значение, спасая от отчаяния, уныния, суеты и бытовой серости.
У меня таких «путешествий» было не много. Причин тому несколько: и непростой характер папы и моя принципиальная и не совсем уместная упертость в пику решению отца. С возрастом это всё нивелируется и теряет свою детскую значимость, но главное, что они, эти минуты «мини путешествий» были.
Машин тогда в городе было мало, да и разнообразностью и количеством маршрутов общественного транспорта похвастаться он тоже не мог. Можно было идти прямо по обочине дороги, не боясь, что тебя собьют «лихачи» дачники на личном транспорте и рейсовые автобусы, которые сейчас можно встретить через каждые десять минут. В то далекое время частная машина рассматривалась практически как преступление против трудового народа. Цена была «кусючей» и позволить её себе мог только зажиточный гражданин. А заработать на нее исключительно своим честным трудом было практически невозможно. Вот и воспринимались такие «трудяги» как «социальные, социалистические враги» – собственники. 

Другое дело общественный транспорт. Автобус набивался пассажирами, как килька в банке. Шум, гам, авоськи, корзины с рассадой и цветами, сапки, грабли, цветные и однотонные сарафаны на широких бретельках, панамы в горошек, женщины в «телесах» и их преданные мужья, безропотно тащившие на вожделенный участок дачный скарб. 
И вот на фоне всего этого разнообразия дачной флоры и фауны появлялся мой папа – красивый, загорелый, подтянутый со своим большим видавшим виды и выгоревшим от южного крымского солнца брезентовым рюкзаком. 
Конечно, своим нестандартным, нарушавшим дачную идилию видом, он привлекал внимание пассажиров, контролера, водителя, тем самым вызывая у нас гордость и подсознательное чувство причастности к чему-то особенному. В рюкзаке у него всегда был нехитрый скарб: ласты «Акванавт», овальная маска с синим ободком и алюминиевой трубкой, ружьё и костюм для подводной охоты. На поясе у него всегда красовался «пояс для погружения», который своим странным видом ну никак не мог обойти вниманием «жителей автобуса № 10». 
Как правило, автобус ходил по расписанию, два или три раза в день. Поэтому мы отправлялись рано утром, а возвращались ближе к вечеру, когда солнце начинало катиться к закату, но было еще достаточно высоко, чтобы наши мокрые волосы и сандалии успели высохнуть, пока мы до топаем до автобусной остановки.
Мама снаряжала нас провиантом: хлеб, сало, огурцы, помидоры, фрукты и, конечно же, зеленая отцовская пластиковая фляга с водой, которая за день нагревалась и из-за этого пахла немного пластмассой.
По пути следования автобуса к конечной остановке дачники исчезали из него как семена укропа в дачных грядках, и к конечной остановке в нем оставалось два, три человека.
Надо сказать, что папа овладел невиданным мастерством оплаты проезда. У него всегда с собой был небольшой плотный, прозрачный полиэтиленовый пакетик, в котором лежали талоны на проезд – 4 и 5 копеек, именно столько он тогда стоил. Заходя в автобус или троллейбус, он доставал из пакетика талон, компостировал его, а затем, после проверки его кондуктором или выйдя из транспорта, намочив слюной проделанные в талоне дырочки, аккуратно заглаживал. И в пакетике оказывался «новый» проездной билет. Экономия была условная, но зато каков был ход мысли! Тогда я не мог понять смысла всех этих манипуляций, но став старше, я и сам иногда ездил дважды по одному и тому же билету.
И вот, когда автобус останавливался на остановке «Силикатный завод», мы выгружались всей гурьбой и по обочине, вдоль дороги шли к заветному озеру.
Оно было одним из многих озер в округе города, на которых мы проводили наше теплое июльское детство. Была ещё «Запретка», «Восьмерка» и «Магистрацкое», позже «Лопуховатое», еще реже река Снов, в силу своей значительной удаленности от города и отсутствия у нас машины.
На «Восьмерке», например, мы впервые с папой запускали воздушного змея, купленного в «Детском мире», собранного и склеенного накануне его генерального запуска. Мы прозвали его «Восьмерка», потому что иногда оно почти посередине зарастало камышом и тогда вместо одного озера получалось два.  Озеро больше напоминало два блюдца, небольших и плоских, по краям поросшими ивняком, ирисами, желтыми и белыми кувшинками на спокойной глади воды.
«Запреткой» папа называл озеро, находившееся в «запретной зоне», потому что рядом с ним проходил автомобильный мост. В то время он считался стратегическим объектом. Зону, прилегающую к мосту, запретной можно было назвать условно, так как со спутников все «стратегические мосты и объекты» давно кем нужно были сфотографированы и нанесены на карту местности. Озеро было очень красивым со спокойной, тихой, чистой водой. Ведь людей там почти никогда не было.
Озеро «Магистрацкое» называется так и сейчас, и оно соединялось с «Восьмеркой» во время весеннего половодья. Ну, а самым дальним было «Лопуховатое». До него нужно было потратить около часа времени на велосипедах через бескрайние льняные луга. 

В отличие от них всех «Яма» была смурна, угрюма, местами холодна из-за родников и временами пугала темнотой своей глубокой, спокойной воды. Если до всех этих озер можно было просто встать, взять полотенце, подстилку и легкий перекус и отправится плескаться в теплой воде, то до «Ямы» нужно было добираться. Ехать, бороться за место в автобусе, спорить с пассажирами о габаритах твоего багажа, занимавшего место, передавать через голову кошёлки с дачной снедью и инструментом, пропускать к выходу пышные взмыленные груди, и если не повезет занять место для сидения, топтаться минут тридцать на одном месте, ожидая конца поездки. Это было целое путешествие с приключением – из центра почти за город. Видимо поэтому «Яма» была для нас желаннее других озер, тем более что на неё мы тратили весь день.
Итак, когда автобус останавливался на остановке «Силикатный завод», мы выгружались всей гурьбой и по обочине, вдоль дороги шли к заветному озеру. Иногда нас с шумом обгоняли грузовые машины, везшие силикатный кирпич, но еще реже легковушки, мчавшиеся куда-то за город.  
Топать до озера оставалось еще минут десять-пятнадцать и чтобы избежать недоразумений с проезжавшими мимо нас автомобилями, папа уводил нас с трассы на протоптанную тропу, которая вела вдоль дороги в сторону озера через поросшие травами намывные пески. И вот тут-то начиналось настоящее приключение. Мы продирались через «джунгли» ивняка, хвоща, дикого хмеля, зарослей ежевики, крапивы, чертополоха, лопуха и еще каких-то растений, название которых я не знаю по сей день.
Там под дорогой всегда стоял особый запах – озернотравянистознойный. Там не было слышно гула пролетающих машин и разговоров проходивших мимо нас людей. И тамв лучах утреннего солнца, теперь мне кажется, было самое настоящее детство. Ты погружался в мир фантазии, отправившись на секретное задание. Боролся с «исполинскими и диковинными» растениями, которые всячески преграждали путь к заветному озеру. Собирал ежевику и, выломав прут, который был твоим несокрушимым оружием, направо и      налево беспощадно рубил головы хищной крапиве. И в этой беспринципной борьбе всегда сохранялось чувство опасности. Ведь враг коварен и хитер и так и норовит ужалить или еще чего хуже, выскочить сзади в виде неизвестного науке монстра и напасть на тебя, отомстив за своих «погибших братьев».

Папа всегда шел впереди, как старший и указывающий направление пути, сестра за ним, ну а я плелся сзади, ведь пять моих шагов приравнивались одному папиному и трем сестринским. Папа всегда жил ожиданием приключения и охоты, поэтому сборы на озеро начинались еще с вечера предыдущего дня. Адреналин и предвкушение от близости встречи с подводным миром захлестывали его и, он в силу своего взрывного холерического темперамента суетился, подгонял нас, покрикивал и ускорял шаг. И чтобы поспеть за ним нам приходилось ускоряться, идти быстрее, подбегать, что усиливало ощущение опасности от неизвестных чудовищ еще больше. То, что чудовища в этих зарослях существовали, было неоспоримо, ведь по пути мы встречали огромных слизняков, их следы на листьях растений, или большие паутины, сплетенные пауками «крестовиками». В этих паутинах искрились капельки росы, а «ужасного» вида пауки сидели в центре своего паутинного царства и поджидали, когда кто-нибудь попадется в ловко расставленные сети, чтобы нанести свой укус и впрыснуть смертельный яд. Для нас это были самые малые из всех ужасных чудищ, которые нам попадались. И если не страх, то отвращение и брезгливость они внушали со сто процентной гарантией.
Так мы пробирались к заветному озеру и чтобы скоротать время между борьбой с чудовищами и нашей конечной целью, мы затягивали свои «походные» песни. Нехитрый репертуар состоял из песен, которые мы разучивали в детском саду, школе или просто дома с родителями: песни из детских мультфильмов, телевизионных фильмов и о героях Гражданской войны. Так было веселее, дружнее, радостнее и интереснее.
Я часто вспоминаю, как идя вдоль дороги, мы почему-то чаще всего пели песню из мультфильма «Трям! Здравствуйте!». Запевалой по команде папы выступали сестра или я. И вот тогда под сенью старых тополей, над или под узкой дорогой на заросшей солнечной тропе раздавалось детское: 

«Мимо белого яблока луны,
мимо красного яблока заката.
Облака из неведомой страны,
к нам спешат, и опять бегут куда-то».

И тут папа подхватывал припев и уже мы все вместе, стараясь ладить друг другу в тон, в три голоса унисон затягивали:

«...Облака – белогривые лошадки! 
Облака – что вы мчитесь без оглядки? 
Не смотрите вы, пожалуйста, свысока, 
А по небу прокатите нас, облака!..» 

Я почему-то всегда очень отчетливо и до мелочей представлял красное яблоко заката. Как это самое яблоко висит в воздухе, где-то справа вверху над нами, но так высоко, что мы его не можем увидеть. Но раз о нем написали, значит, оно непременно есть. И облака, на которых мы сидим как поверх лошадей, и куда-то мчим. А еще, когда доходили до строчки «...а по небу прокатите нас, облака...», мне всегда представлялось, что эти самые облачные кони нас прокатят по кругу. Обязательно по кругу. 
Всё это настолько ясно и резко врезалось мне в память и отложились в моем подсознании, что даже до сих пор я отчетливо помню каждую деталь, каждый камень, каждое дерево с белой известковой полосой вокруг ствола и гул пролетающей мимо нас машины.
Иногда мы затягивали совсем не детскую, но мною любимую песню о командире времен Гражданской войны - Николае Щорсе. 
Песню эту мы разучили в детском саду, тогда много разных песен разучивали. Она мне нравилась, и, тем более, что в нашем походном трио право запевать и петь ее принадлежала исключительно мне. Видимо только один я знал почти все слова. Папа выбирал репертуар и говорил: - Ну давай - и вот тогда с чувством собственного достоинства и важности я затягивал:

«Шёл отряд по берегу, шёл издалека, 
Шёл под красным знаменем командир полка.
Э-э-э, командир полка»

Папа помогал мне только на припеве «э-э-э, командир полка». Видимо из моих уст эта песня о доблестном воине Гражданской войны звучала особенно трогательно, поэтому никто не решался меня перебивать

«…Голова обвязана, Кровь на рукаве, 
След кровавый стелется по сырой траве
Э-э-э, по сырой земле…»

И тут на смену всем словам, куплетам и мотивам приходила моя фантазия. Всегда, и даже сейчас, не знаю почему, я очень чётко представлял, как отряд потрепанных красноармейцев, неся на импровизированных носилках командира с перебинтованной головой, ступают по мокрому речному песку, вдоль самой кромки воды. И тут, через влажный речной песок, как бы из-под земли, проступает кровавый след. И идут они непременно вдоль берега реки Десна. Вот именно по берегу этой реки, и ни по какой другой они идти не могут. Картина бесспорно трогательная. Мне эта песня нравилась своей образностью. Если белогривые лошадки у меня вызывали приступ грусти и детского одиночества, то Щорс наоборот, чувство выносливости и борьбы с трудностями, тем более, что дальше по тексту рассказывалось о нелегкой жизни батраков.
Но больше всего в моей памяти отложился большой чертополох, там под дорогой на тропе.

Я так хорошо запомнил его высокий стебель с огромным розовым бутоном. Я естественно плелся сзади, сражаясь со всеми, кто попадался мне на пути и вдруг, справа от меня огромный колючий цветок розового цвета. Я помню, как солнце играло с его листьями и пробивалось сквозь еще не до конца раскрывшийся бутон. Солнечные зайчики, выглядывающие из-за бутона, паутина, зацепившаяся за его колючие листья, и он – на фоне всех этих травяных подорожных джунглей казался особенным. Чувство, которое меня охватило, поймет только ребенок, но я попробую его описать: утро, солнце подмигивающее мне и выглядывающее из-за бутона, мохнатые, колючие листья с капельками росы и восторг, и ужас от его вида. Чувство детской и чистой радости. И чувство абсолютного счастья на дороге солнца. 
И вот теперь, когда планета вертится с бешеной скоростью, когда уже не осталось ни тополей ни старой дороги и в душе иногда поселяется страх и отчаяние, а от самого озера остался разве что небольшой перешеек и берега его застроены коттеджами, я иногда возвращаюсь на ту полузаросшую, залитую утренним солнцем тропу и вспоминаю утро одного из летних месяцев 198.. года. И тихо, чтобы никто не услышал, вместе с маленьким мной, моей шебутной непоседой сестрой и счастливым папой, иногда напеваю в полголоса или в уме « Облака – белогривые лошадки...» идя вслед за ними полузаросшей дорогой солнца. Я иду чуть поодаль от них, чтобы они не заметили меня, а я не спугнул их. Я вижу, как они проходят мимо огромного растения и маленький мальчик в коротеньких шортах и прямыми, как солома каштановыми волосами, разинув рот, рассматривает его со всех сторон. И подождав пока он счастливый и беззаботный побежит вслед за папой и сестрой, остановившись возле огромного цветка чертополоха, я смотрю на него со всех сторон, так же как и он. И мне, как и ему, становится тихо, радостно, спокойно и хорошо на душе. И я провожаю их взглядом, потому что дальше мне идти нельзя. Я знаю это. Я смотрю на мой чертополох, а он своим огромным розовым бутоном на меня. Я благодарю его за то, что он сохранил для этого мальчугана в шортах дорогу солнца и тропу счастья, а он, за то, что этот мальчуган не сразил его своим всепобеждающим мечом. Я смотрю им в след, как они уходят, счастливые и легкие, как они исчезают среди летних трав и зарослей ежевики, стараясь ладить друг другу в тон, в три голоса:

«Мы помчимся в заоблачную даль, 
Мимо гаснущих звезд на небосклоне. 
К нам неслышно опустится звезда, 
И ромашкой останется в ладони!»