Жизнь в ритме «фанданго»

Истина в том, что всё тайное рано 
или поздно становится явным.

Древние греки утверждали, что каждому человеку боги даруют определённую мелодию, которая становится сутью его жизни. В самом деле, если присмотреться к окружающим нас людям, то не трудно заметить, правоту такого утверждения. Кто-то живёт в ритме вальса, кружа по времени весело и беззаботно. Другим управляет фокстрот, он делает четыре шага вперёд и назад и практически остаётся на месте. Иной захвачен румбой, бальным танцем, требующим большого умения, гибкости и плавности движения.
Муза танцев – Терпсихора одарила человечество бесчисленным количеством мелодий и, тем самым, обогатила наше бытие обширной гаммой разнообразных чувств и переживаний.
Если кто-то усомнится, что это так, то пусть заглянет в Энциклопедию, в которой ясно сказано: «Музыка – вид искусства, отражающий действительность в звуковых художественны образах. Она основывается на способностях человека ассоциировать слуховые ощущения с собственными переживаниями, состоянием и процессами внешнего мира».
И чем талантливее человек, тем яснее слышит он мелодию своего призвания и в большей степени соответствует ей.

За примерами далеко ходить не надо, но мы остановимся на одном, на биографии польской и американской художницы Тамары де Лемпицка, сто двадцать лет со дня рождения которой мы отмечаем в нынешнем году. Её одарённость в живописи признана всем миром, её картины не утратили своей ценности и по нынешнее время, и, тем не менее, нет более загадочной личности, все этапы жизни которой были бы прояснены исследователями её творчества в полной мере. В этом повинна и сама Тамара де Лемпицка. Она рассказывала эпизоды из своей жизни, которые смущали и коробили слушателей, затем отказывалась от них и сообщала другие, ещё более шокирующие. И в результате, сегодня никто не может привести достоверные сведения об её бытие. Она была и осталась загадкой для почитателей её творчества. Её жизнь проходила в ритме фанданго, испанского танца, изобилующего резкими переходами, звучными аккордами гитары и щёлканья кастаньет. Танца, который завораживает зрителей и никогда не изглаживается из их памяти. 
О жизни Тамары де Лемпицка написаны книги, и все они оказались приблизительными, поскольку их авторы, как говорится, за деревьями не видели леса. Брали известные и, как оказалось, недостоверные факты, а бурный стрежень прожитых ею лет остался вне поля зрения сочинителей. И это потому, что главное содержание её жизни оставалось тем глубинным потоком, который не виден и даёт знать о себе лишь воронками да вскипанием волн на его поверхности.
Только сейчас, и то не в полной мере, выяснилось, кем же была эта по-настоящему талантливая художница, и что составляло суть её двойного дна. Это увлекательное повествование о той роли, которую она сознательно играла на протяжении десятилетий, и вся её жизнь, по сути, была хорошо отрежиссированной игрой.
Но об этом позднее, а пока о том, что является, более или менее, подкреплённым фактами.
Родилась Тамара де Лемпицка в Варшаве, но позднее сообщала, что местом её рождения является Москва.
Приступая к описанию этой удивительной женщины, биографы неизменно попадали в ловушки, расставленные ею самой. На склоне лет она утверждала, что в жизни «попробовала всё», и что это определяло её суть как художницы. Несколько раз она перекраивала историю своей жизни, убирая из неё все неудобные факты и даты.
Благодаря стараниям художницы, известна лишь приблизительная дата её рождения. Наиболее упоминаемая – 11 мая 1898 года представляется слишком поздней при сопоставлении с другими эпизодами её жизни.
Настоящее имя художницы Мария Борисовна Гурвич-Горская. Её отец, Борис Горский, был мелким предпринимателем, занимался, как говорят его соплеменники, гешефтом, делами, не дающими большого дохода. Через несколько лет после рождения дочери он неожиданно исчез, никто не знал – куда, и больше не появлялся. Мать, Мальвина Деклер, была гувернанткой в зажиточных семьях, занималась воспитанием чужих детей и мало уделяла внимания собственной дочери. Девочку растила её бабушка Клементина, которая была хорошей пианисткой, выступала с концертами и привила любовь к музыке своей внучке. 

Юная Мария была одержима музыкой. Она часами слушала игру бабушки и захвачена была ею до потрясения. Видя такую увлечённость Марии, Клементина не позволяла её подолгу слушать свою игру, но девочка не слушала бабушку. Она прокрадывалась в зал, пряталась за шторами и там плакала и задыхалась от обуревавших её чувств. 
Ей прочили будущность пианистки. Она уже неплохо исполняла несложные произведения известных композиторов и грезила о том времени, когда будет гастролировать по европейским городам. Ей будут аплодировать, задаривать цветами, поклонники будут часами простаивать под окнами гостиниц, где останавливалась Мария Горская-Гурвич.
Но не нужно забывать, что её жизнь определяло фанданго, танец с резкими переходами и постоянно меняющимся ритмом. 
Девочке было девять лет, когда она с бабушкой Клементиной отправилась в Италию, и тут мелодия её жизни дала о себе знать. Архитектурные ансамбли Италии, её памятники очаровали Марию. Они ходили по музеям, и картины великих мастеров завораживали девочку. Живопись ворвалась в её жизнь, подобно ветру сирокко, приносящему в Италию зной Аравийского полуострова. Музыка была отринута раз и навсегда. Теперь юная Мария видела себя в будущем знаменитой художницей, и, наверное, это было предчувствием её дальнейшей судьбы.
Они с бабушкой вернулись в Варшаву, где девочка занялась рисованием. Она не шла проторённым путём, не делала карандашных набросков, а сразу взяла в руки кисти и палитру с масляными красками. В то время она написала первый портрет. Натурщицей была её младшая сестра. И глядя на этот портрет, не верится, что его написала десятилетняя девочка, настолько он выразителен и тщательно проработан.
Одарённость Марии была бесспорной. Бабушка отправила её учиться в Швейцарию и Италию. Но не преподаватели в студиях помогали ей овладевать «азами» живописи. Свободное время она проводила в музеях и картинных галереях, и полотна великих мастеров эпохи Возрождения шлифовали её раннее мастерство. Она копировала полотна Рафаэля и Леонардо да Винчи, часами, запрокинув голову, постигала величие росписей в Сикстинской капелле, которые подарил человечеству несравненный Микеланджело Буонаротти. Посетители галерей с удивлением смотрели на юную художницу, которая сидела за мольбертом и кистью наносила краски на полотно. Иные останавливались за её спиной, полагая, что увидят жалкое подобие великих картин, и каково же было удивление, когда перед их взорами представало изображение, мало чем отличавшееся от оригинала. 
Мари было семнадцать лет, когда она вернулась из Италии в Варшаву. Она считалась хорошей портретисткой, но полотна её не находили покупателей. Не было оценки знатоков в печати, и не было того влиятельного человека, который составил бы ей протекцию в сложном мире изобразительного искусства.
Умерла бабушка, и Мария осталась без финансовой поддержки. Ей досталось небольшое наследство, на которое она жила, и будущее виделось ей в мрачных тонах. Но фанданго продолжало звучать, и далеко было до финальных аккордов.

Шёл 1916 год. Уже отгремела первая мировая война, в России слышались грозовые раскаты будущей революции. Своё спасение молодая художница видела в замужестве, но в её скромную студию не заходили богатые аристократы, а те, кто заказывали ей свои портреты, не представлялись стоящими партиями. Да и платили они за её работы скупо, неохотно отсчитывая каждый злотый.
Но однажды … Именно с этого слова, как правило, начинается повествование о кардинальном повороте в судьбах многих из нас. Однажды в дверь её мастерской кто-то постучал, и, когда она отворила дверь, то увидела молодого человека, одетого по тогдашней моде, стройного, с хорошей стрижкой. Он был вежлив и держался с достоинством. Молодой человек не блистал красотой, он обыденен, но девушке показался существом из другого мира. 
Пришелец отрекомендовался Тадеушем Лемпицки. Пришёл к Марии заказать свой портрет. Он адвокат, и Гильдия адвокатов решила украсить стены портретами своих подопечных с короткими характеристиками. Расчёт был на то, что такое необычное оформление Гильдии привлечёт клиентов, нуждающихся в юридических услугах.
Тадеуш говорил, а молодая художница окидывала его взглядом, отмечая характерные черты. Лоб низковат, но это можно скрыть начёсом волос, нос мягок и расплывчат, губы тонкие, с уголками, опущенными книзу. В нём нет должной мужественности, значит, его нужно писать …
- В выигрышном виде вы можете предстать не во фронтальном виде, а в боковом ракурсе, тогда черты лица обозначатся резче, и вы обретёте мужественный вид, - проговорила молодая художница.
Адвокат улыбнулся.
- Вам виднее, чем необычнее, тем лучше.
Мария писала портрет Тадеуша Лемпицки с увлечением. Она соскучилась по настоящей работе, и портрет получался хорошим. Адвокат представал на нём в выигрышном виде, он молод, но уже чувствуются скорая зрелость и уверенность в своих силах.
Всего пять сеансов потребовалось Марии, чтобы написать портрет будущего светила адвокатуры.
Тадеуш долго разглядывал своё изображение на полотне.
- Даже не знаю, что сказать, - признался он. – Это я, и не я. Давайте, я покажу его в гильдии, ведь мой портрет предназначается для неё.
Мария не возражала. Тадеуш унёс портрет и через два дня появился снова.
- Гильдия приняла портрет, хотя отметила его необычность. Я благодарен вам, мадемуазель Мария. Сколько вы возьмёте за свою работу?
Он говорил, а молодая художница испытывала сожаление. В процессе работы она вникла в его характер. Тадеуш был мягок и доверчив, в нём не было стойкости, которая позволяет преодолевать превратности жизни … Но в то же время он восполнял этот недостаток добродушием и обаянием. Он был бы хорошим мужем, который не подавлял бы супругу, а считался с ней, прощал бы её причуды и перепады в настроении, которые присущи творческим натурам. А что, если попробовать …
- Моя цена триста злотых, - проговорила Мария. Обычно она брала двести злотых за портрет, чтобы не отпугнуть будущих заказчиков.
Тадеуш Лемпицки улыбнулся.
- Так мало, я ожидал, что вы основательно опустошите мои карманы.
- Хотелось бы, - ответно улыбнулась Мария. – Тогда назовите свою цену.
- Гильдия отпустила за каждый портрет пятьсот злотых, - ответил Тадеуш.
- Я согласна, - Мария даже порозовела от удовольствия. – Но тогда позвольте мне отблагодарить вас. Я предлагаю поужинать со мной в ресторане. Плачу я.
Адвокат изумился. Обычно он приглашал девушек в ресторан, и не представлял, что может быть иначе.
Тадеуш пожал плечами.
- Ну, что ж, давайте попробуем.
- Тогда завтра в восемь вечера, встречаемся у входа в ресторан «Варшава».

Ужин удался на славу: хорошая еда, лёгкое, выдержанное вино и музыка, под которую было так приятно танцевать, склонив голову к плечу обаятельного мужчины. Тадеуш был одет изысканно, оригинальное платье Марии обошлось ей в половину гонорара за портрет, но, как говорится, игра стоила свеч. Посетители ресторана не сводили глаз с пары, украсившей в тот вечер зал «Варшавы».
Стоит ли говорить, что Тадеуш был очарован молодой художницей. Она была оригинальна и остроумна, её рассуждения забавляли его и поражали умом. Расставаться не хотелось, и адвокат пригласил Марию пообедать с ним на будущей неделе. Затем последовал поход в оперу, дальше они побывали в картинной галерее, где проходила выставка полотен известных польских художников.
- Я не вижу здесь ваших картин, - удивился Тадеуш Лемпицки.
- Мне ещё предстоит завоевать мир, - серьёзно ответила Мария.
Тадеуша поразила уверенность, прозвучавшая в её голосе.
- Вы верите в то, что это произойдёт?
- Иначе бы я забросила кисти.
Они виделись почти каждый день. Мария пускала в ход всё своё обаяние, свою оригинальность. Она обвивала его шёлковой нитью своей изысканности и непохожести на остальных женщин, свивая кокон зарождающейся близости. И кончилось тем, что молодой адвокат предложил ей руку и сердце. Ему было двадцать пять лет, Марии недавно исполнилось восемнадцать. Она была молода, но упорна в достижении цели и верила в свою будущность. Она взяла сложение их карьеры в свои руки.
- Знаешь, милый, - сказала она как-то за ужином, - таланты губит обыденность. Нужно выделяться из своей среды, тогда тебя заметят, а это и есть основа успеха.
Тадеуш удивлённо посмотрел на молодую супругу.
- Поясни, что ты имеешь в виду?
- Всё очень просто. Вспомни, как выглядел в воспоминаниях современников Рафаэль? Красивый молодой человек, с романтическим обликом … А Леонардо да Винчи? А Тициан? Они запомнились своей необычностью, отсюда такое внимание к их творчеству.
Адвокат не согласился с Марией.
- Может это и так, но …
- Ты хочешь сказать, раз я не мужчина, то значит - второсортная художница? И потом Создатель не одарил меня броской внешностью. Ты это имел в виду?
Тадеуш был вынужден признаться.
- И это тоже.
- Вот почему мне нужно самой создать свою необычность, - продолжала Мария. – Начнём с имени. Мария – это слишком прозаично.
- Да, но так звали мать Иисуса Христа, - возразил Тадеуш. – Это имя озарено ореолом святости. 
- И всё-таки оно обыденно, - стояла на своём художница.
- И какое тебе больше по нраву?
- Тамара. С этого дня нет больше Марии Гурвич-Горской, а есть Тамара де Лемпицка.
Тадеуш откинулся на спинку стула и с изумлением воззрился на молодую супругу.
- Пусть будет – Тамара, но – де Лемпицка? Приставка «де» означает дворянское происхождение, и, более того, у её владельца есть свой родовой замок. Мы не имеем ни того, ни другого. Я хорошо известен в Варшаве и над моим дворянством будут потешаться.
Мария, теперь уже Тамара де Лемпицка, улыбнулась.
- А кто сказал, что мы будем и дальше жить в Варшаве? Мы переедем в Петербург. Это северная столица Российской империи, там мы будем создавать своё будущее. 
Тадеуш поразмыслил и согласился.
- Давай попробуем. Может получиться.
Уже говорилось, что он не обладал сильной волей, и потому всё больше попадал под влияние своей супруги. Она была молода, но препятствия её только раззадоривали.
- И всё-таки, де Лемпицка? – ещё раз попытался возразить адвокат.
- Бальзак тоже был из простолюдинов, - отпарировала Тамара. – И, тем не менее, писался Оноре де Бальзак. И никто не высмеивал его за это. В конце концов, кем быть и как называться, личное дело каждого.
Тадеуш больше не возражал. Конечно, в Петербурге у адвоката больше возможностей выдвинуться, да и юридических кругах у него были кое-какие знакомства. Но прежде, чем ехать в Петербург, они остановились в Москве.

Москва встретила молодых супругов неприветливо. Революционные события потрясали её, и горожанам было не до живописи. Но Тамара верила в свою будущность и упорно писала картины, оттачивая своё мастерство. Технически они были безукоризненны, но она не нашла ещё свой стиль, и от того рисовала, как многие. Она искала свой творческий «почерк» и пока не находила его. Её полотна не получали сбыта, перебивался случайными заработками и Тадеуш. У каждого из супругов были свои увлечения. Тамара посещала кафе, где собирались поэты и художники. Там полыхали страсти, там отрекались от прежних кумиров и верили в собственную гениальность. Там призывали сбросить с «корабля современности» Пушкина и других мастеров искусства, там создавали искусство будущего. Звучали определения «акмеизм», «имажинизм». В них было мало понятного, и они кружили головы, как крепкие напитки. Непризнанные таланты отвергали новую власть и предсказывали ей скорое падение. Захваченная потоком шумливой новизны плыла в её волнах и молодая художница. Как губка, она впитывала в себя всё необычное, и эти впечатления должны были отразиться в её творчестве.
Тамара де Лемпицка посещала и то кафе, в котором собирались приверженцы «Лефа», «Левого фронта» в искусстве. Там тоже было много споров, скандальных выходок безапелляционных суждений. Молодую художницу поразил Владимир Маяковский. Он был немногим старше её, но его самоуверенности и убеждённости в своей гениальности можно было позавидовать. Рослый, крепкого сложения, с мощным, гремящим голосом, он выделялся среди остальных «лефовцев», как дуб среди чахлой поросли.
Маяковский бравировал своей оригинальностью. Его жёлтая кофта бросалась в глаза, морковка торчала из нагрудного кармана. И сами его стихи отличались воинственностью и необычностью формы. В них слышались грозовые раскаты и потрясающая индивидуальность. 
Тамара де Лемпицка не любила своего мужа. На первых порах она была увлечена им, он подходил ей как супруг, способный содержать её и помочь удержаться на плаву. Это была осознанная симпатия, но не более того.
С Владимиром Маяковским дело обстояло иначе. Интерес к нему способен был перерасти в более глубокое чувство, если бы он дал для этого повод. Но в поклонницах он не испытывал недостатка, а его насмешливая манера общения с людьми, а подчас и просто пренебрежительная, отталкивали от него.
Тамара стремилась приблизиться к Маяковскому, и художник Малевич познакомил её с поэтом. Тот окинул её поверхностным взглядом и отвернулся, продолжая шумливый спор с кем-то из своих оппонентов.
Но начало было положено. В следующий раз Тамара, уже на правах знакомой, подошла к поэту.
- Нас познакомил Малевич, - напомнила она Маяковскому.
На этот раз он удержал на ней взгляд.
- Дорогая моя, - проговорил он, умеряя раскаты голоса. – Рекомендация такой бездарности лишь подчёркивает вашу бездарность.
Тамара покраснела от обиды, но сдержалась.
- Я художница, - проговорила она срывающимся голосом, - и неплохая художница. Хочу написать ваш портрет.
Маяковский усмехнулся.
- Вы говорите так, словно вы – племянница Рафаэля. К вашему сведению, я сам художник и кое-что смыслю в живописи. Я видел пару ваших картин, жалкое подражание Тициану. Оставьте меня в покое. Господь Бог создал меня таким, какой я есть, и вряд ли вы превзойдёте его. 
Произнеся это, Маяковский встал и вышел из кафе. Тамара долго не могла прийти в себя от причинённой ей обиды. Больше она не делала попыток приблизиться к Маяковскому, и то чувство, которое начало разгораться в душе, погасло, обданное холодным дождём презрения. Но она поняла главное, чем брал поэт. Это был «эпатаж», стремление поражать, ошеломлять окружающих необычным поведением, скандальными выходками, нарушением общепринятых правил и обычаев. Именно эпатажа не хватала её в творчестве, да и в жизни тоже.
С того дня эпатаж стал нормой её поведения. Тамара старалась одеваться необычно, чтобы сразу привлекать внимание своими нарядами. На дорогие ткани денег не хватало и приходилось пускаться на изыски, чтобы придать оригинальность обычной одежде. У неё, как у художницы, были задатки неплохого модельера, и она стремилась развивать их. Её шляпки обращали на себя внимание модниц, и к Тамаре обращались с заказами на подобные головные украшения. На неё стали обращать внимание, о ней, как восходящей звезде эпатажа, стали поговаривать в поэтических кафе и студиях художников.

Эпатаж стал проглядывать и в её полотнах. На них были фигуры не классического изображения, а изломанные, в необычных ракурсах, и, в то же время, это были узнаваемые портреты. Но всё-таки ещё чего-то не хватало, и поиск собственной творческой манеры занимал немало времени.
В Москве, в первые послереволюционные годы, жить было сложно. Голод и неустроенность были главной приметой большого, и, словно застывшего в оцепенении, города. Шли аресты тех, кого подозревали в сопротивлении властям, кто создавал боевые группы, ставившие целью свержение новой власти.
И супруги де Лемпицки перебираются в Петербург. Но и там их никто не ждал, никто не спешил взять их под своё покровительство. Они жили в маленькой меблированной квартире на окраине города, перебивались случайными заработками. Как художницу, Тамару де Лемпицки никто не знал и портреты ей не спешили заказывать. Она занималась оформлением витрин в магазинах, рисовала вывески мясных лавок, расписывала помещения небольших кафе, занимаясь, по сути, малярной работой. 
Её супруг не мог найти себе подходящего занятия, и был в то время на содержании жены.
Тамара де Лемпицка помногу гуляла по улицам Петербурга. Город очаровывал её своим величием. Красивые здания, каждое из которых было неповторимо, придавали Петербургу своеобразие, чем-то напоминавшее архитектурные ансамбли Италии. Город оставался самим собой в любое время. И даже, когда хмурая пора наваливалась на него тяжким бременем туч, когда холодные дожди загоняли в укрытия всё живое, и тогда он стоял, гордо выпрямившись, подобно великану, осознающему своё могущество.
Тамара любовалась Петербургом и думала, что архитектуру не зря называют застывшей музыкой. И всё вместе: и величественные здания, и проспекты, и каналы, прорезавшие город, сливались в звучную симфонию, которую, как это ни парадоксально, можно было видеть и слышать. Она думала о том, возможно ли музыкальное звучание в живописи, могут ли красочные мазки на полотне восприниматься, как аккорды, звучные, берущие за душу? Может именно ей и дано решить эту задачу …
В Петербург они приехали не в лучшую пору. В первый послереволюционный год был убит эсерами председатель Петроградской ЧК Моисей Урицкий. Начались репрессии и аресты всех подозреваемых в тот год, и последующие годы. В 1921 году был раскрыт контрреволюционный заговор, в числе задержанных оказался и поэт Николай Гумилёв. Их расстреляли сразу после ареста.
Арестовали и супругов де Лемпицки. Роковую роль сыграла дворянская приставка «де».
Тамару поместили в одиночную и сырую камеру, два шага в ширину и четыре в длину. Бетонный пол, серые, шершавые стены, узкие нары с тощим матрасом и подушкой. Умывальник с ржавой водой и жестяной бак – параша. Еда отвратительная, вызывавшая тошноту. По полу бегали крысы, забирались и на нары.
Тамара де Лемпицка не была избалована роскошью, но те условия, в которых она оказалась в тюрьме, были просто невыносимы. На прогулку её не выводили.
Стояла поздняя осень, камера не отапливалась. Тамара сидела на нарах, закутавшись в одеяло и матрас. Она потеряла ощущение времени, прошлая жизнь казалась ей нереальной. Она угасала, не было сил ни двигаться и ни жить. «Ещё месяц, - думала она, - и конец. Больше не выдержу».
Её редко вызывали на допросы. Дворянское происхождение супругов де Лемпицки быстро выяснили, но в вину им ставили другое. Тадеуша видели на тех собраниях и поэтических вечерах, в которых участвовал и поэт Николай Гумилёв. Теперь выяснялась степень причастности адвоката де Лемпицки к заговорщикам. Прямых улик не было, но и выпускать супругов не спешили.
Тамару допрашивал оперуполномоченный ЧК, внешность которого она с трудом различала. Допрос шёл в полутёмной комнате, в лицо ей светила лампа. Чекист назвался Кондратьевым. У него был шелестящий голос утомлённого человека. 
- Что вы можете сказать о контрреволюционной деятельности вашего мужа? – слышался вопрос.
- Ничего, - отвечала она. – Какой из него контрреволюционер? Мы недавно приехали в Петроград, знакомых тут мало. Занимались поиском работы и жили на случайные заработки.
Кондратьев словно не слышал её ответов.
- Не приносил ли домой ваш супруг листовки, призывающие к свержению Советской власти? А, может, писал их сам? Он ведь грамотный человек, адвокат …
Тамара старалась отвечать убедительно.
- Ничего такого я не видела и не верю в принадлежность мужа к заговорщикам.
Чекист усмехнулся.
-Ну, ещё бы вы видели, - голос его стал звучнее, в нём послышались угрожающие нотки. – Хватит прикидываться незнающей. У нас есть сведения и о вашей принадлежности к контрреволюции. Оружие ваш муж приносил домой?
Тамара отрицательно покачала головой.
- Нет, никакого оружия он не приносил. Да, он и стрелять не умел.
Оперуполномоченный насторожился.
- Откуда вам это известно?
- Ещё в Варшаве друзья звали его на охоту, он отказался, сказал, что оружие не любит и стрелять не умеет.
- Так, так, - Кондратьев побарабанил по столу пальцами. – Должен вас предупредить, когда раскроется принадлежность Тадеуша де Лемпицки к контрреволюционному подполью, вы будете привлечены к суду, как соучастница. А в этом случае приговор один, расстрел.

Тамара промолчала, ей было всё равно, что будет с ней дальше. Но к её удивлению, через неделю её освободили. Она брела по промёрзшему Петрограду к своей квартире, не надеясь, что в ней можно продолжать жить. Но квартира осталась за ней, и даже скудные пожитки уцелели.
Впервые в жизни жизнерадостный ритм фанданго дал сбои. Мелодия еле прослушивалась, и было непонятно, она полна меланхолии или это временное затишье, которое по замыслу композитора, вновь должно вскоре начать бодрить перезвоном гитары и звучным щёлканьем кастаньет. 
Нужда – хороший учитель. Тамара сумела преодолеть апатию и вновь занялась оформлением вывесок и магазинных витрин. Ей не давала покоя мысль: раз её выпустили на свободу, значит, вины за ней нет? Но Тадеуш оставался в заключении, и она, преодолев страх пред ЧК, пошла в это грозное учреждение.
Часовой, белобрысый паренёк, в папахе и куцей шинели, с удивлением смотрел на миловидную гражданку, с мелово-бледным лицом и в странном одеянии.
- Вам чего? – спросил он ломким басом, стараясь придать себе солидности.
- Мне кого-нибудь из ваших руководителей, - ответила Тамара.
- С какой целью? – часовой перекинул винтовку с одного плеча на другое.
Знобкий ветер тянул вдоль улицы. Прохожих было мало, само название «ЧК» побуждало их обходить это мрачное здание с высокой колоннадой.
- Руководителей? - усмехнулся часовой. – Высоко хотите взлететь, гражданка. Пока обойдётесь дежурным.
Он с усилием отворил тяжёлую дверь и крикнул в фойе.
- Самуил Давидович, к вам тут одна дама. Интерес поговорить имеет.
Потом обратился к Тамаре.
- Пройдите.
В фойе её встретил чернявый мужчина средних лет, в военной форме, но без фуражки. Коротко стриженые волосы дыбились, вроде платяной щётки, усы прикрывали верхнюю губу. 
-Присядем тут, - отрывисто проговорил он, кивнул на стоявший у стены продавленный кожаный диван.
Из комнат доносились невнятные голоса, стрекотали пишущие машинки. Пахло табачным дымом и затхлым запахом редко убираемых помещений.
 - Мне бы кого-нибудь из начальников, - просительно проговорила молодая художница.
Дежурный пристально взглянул на неё. Посетительница, видно, из «бывших», с ней следовало держаться осторожно. Мало ли с кем она в родне.
- Говорите, - так же отрывисто произнёс он. – Я в состоянии решить вас вопрос.
- Дело вот в чём, - Тамара теребила ручку сумочки. – Моя фамилия де Лемпицка.
Дежурный кивнул.
- Припоминаю. Вы были задержаны вместе с мужем по делу о контрреволюционном заговоре. Месяц назад вас выпустили за отсутствием состава преступления.
Тамара заторопилась.
- Совершенно верно. Но и муж мой, Тадеуш де Лемпицки, тоже не виновен …
Дежурный перебил её.
- Вы уверены в этом?
-Уверена. Он адвокат, интеллигент.
Дежурный усмехнулся. Он не сказал, как его зовут, и Тамара сбивалась, не зная, как обращаться к нему.
- Такие как раз и мутят воду в Петрограде. Так чего вы хотите?
- Я пришла сказать, что он не виновен …
Дежурный опять перебил её.
- А вот мы считаем по-другому. Тадеуш де Лемпицки был тесно связан с лидерами заговорщиков. Он не желает признать свою вину, и не откровенен со следствием. Ниточка тянется в Москву, и вашего мужа на днях переправили туда. Обращайтесь к столичному начальству, в Московскую ЧК.
Дежурный встал, давая понять, что разговор окончен.

Тамара вышла на улицу. Холодный ветер бил в лицо, распахивал полы вытертой шубы. Молодая художница ёжилась от знобкой стыли, растирала щёки онемевшими ладонями.
Дома у неё были спрятаны золотое кольцо и сапфировое ожерелье. Денег от их продажи могло хватить на дорогу в столицу и на жизнь на первое время.
В Москве Тамара остановилась у знакомой художницы Беловой. Квартира была убогая, в оконные щели дуло, топить было нечем, в печку шли этюды, сделанные на городских улицах, и стулья из красного дерева, оставшиеся от прежней роскоши.
Возраст Беловой близился к пятидесяти годам. От неустроенной жизни она сгорбилась, по лицу расползлись морщины. Живопись она забросила и считала годы, ушедшие на неё, напрасно потерянными. Узнав, зачем Тамара приехала в Москву, художница сожалеюще покачала головой.
- Не дело ты замыслила. В ЧК вход широкий, а выход такой, что и мышь не выскочит.
- Но я-то выскочила, - возразила Тамара.
- Оно так, потому не искушай судьбу вторично.
Но Тамара не послушала её. Через два дня она стояла у входа в величественное здание, вид которого не вязался с суровостью учреждения.
На этот раз часовым был матрос, в бушлате и бескозырке. Пулемётные ленты с патронами крест - накрест охватывали его грудь. Узнав, что молодой посетительнице нужен кто-то из начальства и пришла она по серьёзному делу, матрос покрутил ручку телефона и доложил: - Борис Иванович, дамочка пришла к нам, говорит, дело у неё важное.
Часовой махнул рукой в сторону входной двери.
На этот раз и фойе было вместительное, блестело свежепротёртыми полами, и встретил Тамару мужчина средних лет в военной форме, широкий ремень стягивал поясницу, сапоги блестели и распространяли запах ваксы. Лицо мужчины было серым от утомления, он хмурился и покусывал нижнюю губу.
- Проёдёмте в кабинет, - предложил он Тамаре.
Кабинет был небольшим, обстановка непритязательной: дощатый стол с уже знакомой Тамаре электрической лампой, сейф, жесткие стулья, на окне решётка. На стене портрет Ленина.
Мужчина сел за стол, жестом предложил посетительнице устроиться напротив.
- Моя фамилия Дьяков, зовут Борис Иванович, - представился он. – Я заместитель начальника отдела. Слушаю вас.
Тамара разочарованно подумала, что Дьяков небольшой начальник и вряд ли сможет решить её вопрос, но рассказала, зачем пришла сюда.
Дьяков слушал её молча, хмурился, покусывал губу, делал карандашом какие-то заметки на листке бумаги.
- Дело у вас непростое, - проговорил он устало. – Я доложу руководству о цели вашего прихода к нам. Вас примет начальство повыше, - кивком Дьяков указал на потолок. – Придите дня через три, желательно с утра.
За три дня чекисты собрали сведения о молодой художнице. Делом её занялся Сергей Михайлович Шпигельглас, помощник начальника Иностранного отдела, теперь уже не ЧК, а НКВД. 
К тому времени ему исполнилось сорок лет, считался одним из лучших разведчиков, владел пятью языками. Внешность Шпигельгласа была примечательной: чуть выше среднего роста, худощавый, шатен, с продолговатым лицом и цепким, изучающим взглядом. Большие залысины увеличивали лоб. При разговоре щурил глаза и плотно сжимал тонкие губы. Коричневый костюм на нём был от хорошего портного.
Тамару он встретил любезно, угостил чаем, слушал внимательно, не перебивая. Назвал фамилию, имя и отчество, а также должность в НКВД. 
Кабинет Шпигельгласа был просторнее, чем у Дьякова, мебель подобрана удачно, отчего кабинет походил не на служебное помещение, а, скорее, на жилую комнату. 
- Я знаю, кто вы, - сказал Шпигельглас, слегка склонившись к молодой художнице, - и знаю, какая нужда привела вас к нам. Поэтому мне ничего рассказывать не надо. Поговорим о другом.
Ваш муж у нас, во внутренней тюрьме. Против него выдвинуты серьёзные обвинения. Не скрою, от вас зависит: останется он в живых и выйдет на свободу, или будет расстрелян.
Тамару словно жаром обдало от этих слов. Она с надеждой посмотрела на Шпигельгласа.
- А, скажите … - она замялась.
- Сергей Михайлович, - напомнил Шпигельглас.
- Да, Сергей Михайлович, значит, можно найти какие-то смягчающие обстоятельства, раз судьба моего мужа зависит от меня?
- Можно найти, - согласился Шпигельглас, - хотя, повторяю ещё раз: за участие в контрреволюционном движении полагаются очень серьёзные наказания.
- Я не верю … - заговорила Тамара, но Шпигельглас остановил её.
- К сожалению, да.
Образно говоря, Шпигельглас «темнил». Тадеуш де Лемпицки, как выяснилось, никаким контрреволюционером не был. В Москву его перевезли, чтобы получить кое-какие свидетельские показания и провести пару очных ставок, после чего его бы освободили. Но теперь, когда за него ходатайствовала жена, дело получило другой оборот.
Шпигельглас занимался вербовкой разведчиков – нелегалов, готовил их и засылал в европейские страны. Франция была основной сферой его деятельности. Разведчики там были, но это были ненадёжные агенты, которые больше преследовали личные интересы, чем поставляли серьёзную информацию. Вакуум следовало заполнить. Кроме того, мужчины-агенты скоро оказывались на виду, и их приходилось или переправлять в другую страну, или их убивали те, на кого они поставляли компрометирующие сведения.
Нужна была женщина, причём, совершенно необычного амплуа, Шпигельглас увидел такую в Тамаре де Лемпицка. Сейчас она походила на пластилин, из которого можно было вылепить нужную фигуру. Но, прежде всего, её следовало лишить душевного равновесия.

Шпигельглас с сожалением посмотрел на молодую художницу.
- Не скрою, вас выпустили из тюрьмы в Петрограде только потому, что пожалели. Вы талантливая, у вас может быть блестящее будущее, и наша власть всё это учла. Если мы с вами не найдём общий язык, то придётся вас снова задержать.
Тамара побледнела, ей вспомнились ужасы пребывания в камере-одиночке Петроградской ЧК.
- Всё, что могу … - пробормотала она.
Шпигельглас доброжелательно улыбнулся.
- Вот и прекрасно. Какими языками вы владеете?
- Французским, итальянским, немного немецким.
Сергей Михайлович перешёл на французский язык.
- Где вы их изучали?
- Моя бабушка была образованной женщиной, хорошей пианисткой …
Шпигельглас кивнул.
- Мы знаем о ней.
- Она со мной разговаривала день по-французски, день по-немецки, а итальянский я изучила за годы пребывания в этой стране.
- А как с английским?
- На уровне разговорного.
Шпигельглас прислушивался к французской речи Тамары де Лемпицка. Говорила она правильно, словарный запас достаточный, слышался лёгкий, славянский акцент, но это не мешало той роли, в которой ей предстояло выступить.
- Прекрасно, - проговорил он, - даже более, чем прекрасно. А теперь поговорим о главном. Мы бы хотели, чтобы вы помогали нам, иными словами, стали агентом НКВД …
Глаза Тамары расширились, руки непроизвольно сжались.
- Не надо пугаться, - мягко произнёс Сергей Михайлович, - вам это ничем не грозит. Время от времени вы будете сообщать нам нужную информацию, взамен мы обещаем вам интересную и обеспеченную жизнь. Ну, и, конечно, вы будете находиться под нашим негласным покровительством.
Тамара вздохнула, сердце учащённо билось, от волнения она с трудом находила нужные слова.
- Иными словами, вы предлагаете мне стать шпионкой?
Шпигельглас осторожно поправил её.
- Нашей разведчицей, это не одно и то же. И, заметьте, я не принуждаю вас. Вы сами должны решить судьбу свою и мужа.
- Я должна подумать, - попыталась отговориться Тамара. Возможный резкий поворот в судьбе испугал её до глубины души. И, потом, может быть, удастся отказаться?!
Шпигельглас правильно понял её колебание. С его лица сошла улыбка, оно приобрело жёсткое выражение, в глазах появился холодный блеск.
- Конечно, вы можете подумать.
Он нажал кнопку электрического звонка. В кабинет вошёл конвойный, в кожаной куртке, с револьвером на поясе. Лицо поражало суровостью.
- Проводите гражданку в одиночку, в подвальном этаже, - распорядился Шпигельглас. – Обеспечьте за ней наблюдение.
Конвойный подошёл к Тамаре.
- Встать! – рявкнул он. - Руки за спину! На выход! 
Молодая художница хотела подняться со стула, но ноги её подкашивались. Она умоляюще посмотрела на Шпигельгласа, на глазах появились слёзы.
- Я согласна, - запинаясь, пробормотала она. – Я на всё согласна.
Шпигельглас жестом отпустил конвойного.
- Подождите в коридоре. Можете понадобиться.
Это был жестокий спектакль. Шпигельглас часто прибегал к нему в вербовке агентов своего Иностранного отдела. По натуре он был спокойным, доброжелательным человеком, но, как говорили некогда иезуиты: цель оправдывала средства.
- Значит, вы согласны сотрудничать с нами? – уточнил он.
Тамара закивала, язык не повиновался ей.
Шпигельглас участливо посмотрел на неё.
- Вы напрасно так боитесь нас. Мы обещаем вам яркую, просто сказочную жизнь. И это в обмен на незначительные услуги.
Воля молодой художницы была парализована.
- Что я должна делать? - с трудом пробормотала она.
Сергей Михайлович выдвинул ящик стола, достал из него листок бумаги.
- Прежде всего написать следующее. Возьмите ручку, я буду диктовать. Пишите: Заместителю Наркома НКВД товарищу Менжинскому Вячеславу Рудольфовичу. Ниже, Расписка. Со следующей строки.
Я, Тамара Борисовна де Лемпицка … Кстати, вы хорошо придумали с дворянской приставкой «де». Это откроет вам дорогу в высшие светские круги … - Тамара удивилась: - А разве в Советской России они сохранились? – Шпигельглас отрицательно покачал головой, словно дивясь её непонятливости. – В Советской России, конечно, нет; где вам предстоит находиться, об этом узнаете позднее. Пишем дальше … - Обязуюсь сотрудничать с Иностранным отделом НКВД в качестве агента. Так же обязуюсь выполнять все задания руководства Отдела добросовестно и в установленные сроки, хранить в тайне все поручения и не разглашать их. Обязуюсь быть преданной Родине, блюсти её достоинство и честь. Получила уведомление о том, что в случае нарушения этого обязательств, понесу заслуженное наказание вплоть до смертной казни. Поставьте сегодняшнее число, месяц и год. Подпись.
Молодая художница выполнила всё требуемое.
Шпигельглас откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. Удачный день, редкостное везение. Получить такого агента, как Тамара де Лемпицка – удача, к которой он давно стремился.
- Хочу предупредить вас, Тамара Борисовна, НКВД – не та организация, с которой можно шутить и вести двойную игру. Мы заботимся и оберегаем тех, кто вошёл в наши ряды, и суровы и жёстки с теми, кто пытается скрыться от нас, а тем более, обманывать. Руки у нас длинные, мы достаём таких перевёртышей в любой точке земного шара.
Вам это понятно?
- Понятно. – словно эхо отозвалась молодая художница.
- Вот и прекрасно, - одобрил её Шпигельглас. – Думаю, наше сотрудничество будет плодотворным.
- Я обещаю, что не подведу вас, - уверила Шпигельгласа Тамара де Лемпицка.
- Я верю вам. Сейчас вы свободны. Получите у нас деньги, подыщите себе жильё поприличнее, и оденьтесь, как полагается при вашей молодости и привлекательности. Но без излишнего шика, скромно и непритязательно. В нашем революционном мире нужно соответствовать времени.
- Понимаю, - отозвалась Тамара.

Через три дня она предстала перед помощником начальника Иностранного отдела уже в новом виде. Одета была просто, но со вкусом, держалась свободно, без недавней скованности и даже с лёгким кокетством. От страха перед грозной организацией не осталось и следа. Теперь у неё появились сильные покровители, а, значит, защитой она обеспечена.
Шпигельглас осмотрел своего нового агента и ещё раз подумал, что ему просто повезло.
- Великолепно, - одобрил он молодую художницу. – Вы похожи на служащую авторитетного учреждения, вроде Торгсина. Значит, так, с сегодняшнего дня вами займутся опытные инструкторы. Под их руководством будете изучать основы конспирации, тайнопись, умение вживаться в любую среду, водить автомобиль, и даже владеть стрелковым оружием. Ваша новая профессия сложна и многообразна, и чем быстрее вы освоите её специфику, те быстрее включитесь в дело.
- А мой муж? – спросила она еле слышно.
Шпигельглас успокоил её жестом руки.
- О нём вам не стоит тревожиться. Он начал сотрудничать с нами, даёт ценные показания, из подозреваемого мы перевели его в свидетеля. Улучшили условия содержания, теперь прогулки его во дворе нашего изолятора длятся не полчаса, а больше часа.
Шпигельглас не искажал истину, неправдой было лишь то, что никаких свидетельских показаний от Тадеуша не требовалось. Следователь убедился в его непричастности к контрреволюционной деятельности. В заключении он оставался лишь потому, чтобы довести подготовку его жены, как агента, до той степени, когда хода назад уже не будет.
- Но моя живопись … Значит, как художница, я кончилась?
Шпигельглас улыбнулся.
- А вот тут вы ошибаетесь. Более того, искусство станет главным содержанием вашей жизни. Будете работать упорно и плодотворно, не испытывая больше материальных трудностей. Живопись будет тем ключом, который откроет вам двери в самые престижные салоны такой мировой столицы, как Франция.
Тамара де Лемпицка не поверила своим ушам.
- Вы сказали – Франция?
- Именно так, - подтвердил Сергей Михайлович, - но об этом потом.
Тамара старательно осваивала все тонкости действий профессиональной разведчицы. У неё от природы был артистический талант, она легко входила в любой имидж, находила общий язык с представителями изысканной богемы и простонародья. Везде она была своей и везде чувствовала себя легко и свободно.
Мелодия фанданго, которая до того стала затихать и лишь изредка прослушивался её ритм, теперь зазвучала в полную силу, обещая скорую перемену в жизни и смену отчаяния на успех.
Образно говоря, в Иностранном отделе НКВД её натаскивали, как волки своих детёнышей, подготавливая к охоте. 
Гуляя по Москве, она осматривалась, стараясь определить возможную слежку. Останавливалась у витрин магазинов и делала вид, что рассматривает выставленные товары, а, на самом деле, всматривалась в идущих за нею прохожих. Заметила мужчину средних лет, больше похожего на мастерового, который следовал за ней. Проверила раз-другой, глядя в зеркальце и поправляя шляпку. Да, так и есть, её «вели». Усмехнулась примитивности слежки. Поравнявшись с рестораном, резко свернула к нему. Швейцар услужливо распахнул дверь.
- Мадам …
- Мне нужно в дамскую комнату, - смущённо проговорила молодая художница, - а потом я намереваюсь у вас пообедать.
- Конечно, конечно, милости просим.
Из дамской комнаты Тамара по коридору проследовала в кухню, оттуда через служебный вход в проулок. Потерявший её преследователь топтался у ресторана, потом махнул рукой и пошёл в НКВД доложить Шпигельгласу, что слежка не удалась.
Также легко Тамара определила женщину, следившую за нею, извозчика, выступавшего в роли филера, и уходила от них неожиданно, с выдумкой.
- Вы молодец, - сказал ей при встрече Шпигельглас, - проверку вы выдержали успешно.
Через месяц она метко стреляла, уверенно водила автомобиль и под руководством лучшей московской модистки осваивала искусство одеваться стильно и оригинально.
Шпигельглас, часто бывавший в Париже и чувствовавший себя там, как дома, наставлял свою подопечную.
- Агенты бывают двух видов. Одни серые, с малоприметной внешностью. Их не замечают, и потому они проникают туда, куда обычному горожанину вход заказан. Их роли различны. Они – шофёры такси, официанты, почтальоны, разносчики. Но это агенты среднего звена, вы же нужны нам, как талантливая художница и как светская дива. Вы должны быть на виду, экстравагантной, у вас должна быть скандальная известность. О вас должен говорить весь Париж, вас будут осуждать, и вам будут подражать. Эпатаж должен быть вашим девизом. 
Тамара де Лемпицка слушала его, широко раскрыв глаза.
- Но ведь это …
- Совершенно верно, - согласился Шпигельглас. – Это аморально, и именно это привлечёт к вам массу поклонников: родовитую знать, российских офицеров, буржуа, салонных шаркунов. Все будут стремиться очаровать вас, добиться вашей взаимности, покорить ту, которая недоступна. Такой победой можно хвастать, как успехом в битве при Ватерлоо. А в таких случаях, каждый будет стараться показать себя значимым и осведомлённым. Вам будут выбалтывать самые сокровенные секреты. Вам остаётся только запоминать их и передавать нам. Поверьте, тут нет никакой опасности. Вам не нужно будет ночью проникать в офисы, вскрывать сейфы. Государственные тайны вам будут приносить. Как вороны, в клюве, и ещё радоваться тому, что вы выслушиваете их.
И потом живопись. Ваши картины будут изысканны и оригинальны. Богачи и эстеты будут добиваться чести быть запечатлёнными на ваших полотнах. 
- Просто сказка какая-то, - усомнилась Тамара де Лемпицка.
Шпигельглас энергично возразил.
- И, тем не менее, это не фантастика. Поверьте, жизнь причудливее всякой выдумки. Вы сами убедитесь в этом. 

Проводил с молодой художницей занятия и профессор искусствоведения Смирнов Аполлинарий Сергеевич. Он был настоящим профессором, возрастом годам к семидесяти, тщедушным, с большой лысиной, окаймлённой венчиком седых волос. Горбатый, мясистый нос оседлали очки с толстыми стёклами, козлиная бородка и усы довершали облик. Профессор одет был в старомодный коричневый костюм и голубую сорочку, воротник которой стягивал галстук – «бабочка». Чёрные туфли с квадратными носами довершали профессорский наряд.
Познания Смирнова в искусстве живописи были поистине безмерными. Он мог говорить о ней часами, вдохновенно и без устали, то и дело вытирая лысину большим, фуляровым платком.
- Прежде всего, я должен посмотреть ваши картины, - заявил профессор своей слушательнице, - чтобы дать им должную оценку, и, кроме того, указать направление, в сторону которого вам следует двигаться.
Просмотр полотен занял не один час. Смирнов то подходил к ним вплотную, то отступал на несколько шагов, что-то бормотал себе под нос и энергично жестикулировал.
- Так, всё ясно, - произнёс он в заключение. – Садитесь, будем беседовать.
Сам же остался стоять на ногах, неподвижность претила его энергичной натуре.
- Талант у вас, бесспорно, есть, уважаемая, - последовал лёгкий поклон в сторону молодой художницы. – Это отрадно. Но чувствуется, что вы учились мастерству у живописцев эпохи Возрождения. Они творили много веков назад, с той поры прошло немало времени, которое внесло коррективы в их великое наследие. Ныне, чтобы покорить Париж, а именно такая задача стоит перед вами, вы должны соответствовать современности и стремиться сказать своё слово в изобразительном искусстве.
Что вы знаете об Арт Деко?
Тамара поразмыслила.
- Я знаю, что это определение переводится с французского как «декоративное искусство» …
- Именно так, - одобрительно кивнул Смирнов, замедлив пробежку по комнате. – Это новое направление в искусстве, обозначившее синтез авангарда и неоклассицизма. Оно пришло на смену конструктивизму. Буду говорить коротко, чтобы быстрее подойти к главному.
Арт Деко началось как лёгкое, изящное новшество, навеянное балетными «Русскими сезонами» во Франции. Но вскоре оно эволюционизировало , изжило элементы классической живописи, стало олицетворять простоту и бескомпромиссность жизни, столь характерную в век техники.
Художники старались находить цвета и формы, которые были бы проще, отчётливее и выразительнее тех, что применялись ранее. Изменения особенно проявились в формах. Мы ведь воспринимаем окружающий мир неодинаково, таким мы его должны и запечатлевать в полотнах в стиле Арт Деко.
Арт Деко исключительно распространено ныне в странах Запада, оно доказало свою жизненность и привлекательность. Оно явилось самым эффективным средством воссоздания элегантности, роскоши и энтузиазма нашего беспокойного века. Стиль Арт Деко, его иногда называют также «стиль модерн», формирует образ жизни людей в послевоенные годы, их манеру одеваться, разговаривать, путешествовать и отдыхать.
Профессор остановился, передохнул, коснулся платком вспотевшей лысины.
А теперь поговорим о ваших картинах. Самое интересное, что вы, мало зная об Арт Деко, интуитивно следовали его канонам. Фигуры у вас очерчены выразительно, они индивидуальны, они таковы, какими видите их только вы. Краски кажутся приглушёнными, но мазки, сливаясь, образуют разноцветные гаммы, опять-таки несхожие с теми, которые мы видим на полотнах, скажем, Мурильо, Веласкеса, Гойи. Вы самобытны, и вам нужно совершенствовать эту несхожесть и дальше. Будьте раскованней в своей живописи, не бойтесь экспериментировать, именно это и обеспечит вам успех. Когда будете в Париже, познакомьтесь с такими самобытными художниками как Пикассо и Модильяни. Их творчество откроет вам глаза на Арт Деко, но только не подражайте им, вам это не нужно. 
А пока дам вам задание. Напишите картину в стиле Арт Деко. Я сказал, он у вас наличествует, не обедняйте свою фантазию. Я посмотрю, что у вас получится, и сможете ли вы в нём совершенствоваться.
Тамара оживилась, положительный отзыв маститого учёного окрылил её. Она загорелась, ей не терпелось взяться за кисти.
- Какой вы даёте мне срок?
- Две недели, - ответил Аполлинарий Сергеевич. – Я думаю, вам этого хватит. Ровно через две недели мы встретимся с вами в этой студии.

Молодая художница работала увлечённо. Она позабыла обо всём, даже о муже, который всё ещё находился в заключении в тюрьме НКВД. Она дала волю своему воображению, и сама поражалась тому, что выходит из-под её кисти. Она назвала свою картину «Прекрасная Рафаэлла», хотя прекрасного в ней было мало. Толстая, бесформенная женщина, как бы состоящая из отдельных частей тела, спит в причудливом изгибе, закинув руки за голову. Это был метод кубизма, это был стиль Арт Деко, но самобытный, присущий только Тамаре де Лемпицки.
Ровно через две недели профессор искусствоведения стоял перед полотном, ещё пахнущим свежими красками.
- Чёрт побери … - пробормотал он ошеломлённо, теребя свою козлиную бородку. – Чёрт побери, - повторил громче, разом утратив свою интеллигентность и профессорский лоск.
Снова и снова рассматривал Смирнов картину, качая головой и то и дело, поворачиваясь к молодой художнице. 
- Вот что я скажу вам, дорогая моя госпожа де Лемпицка. Эта картина станет ступенькой той лестницы, по которой вы будете подниматься к славе. Зрители будут недоумевать и пожимать плечами, и снова приходить поглядеть на неё. Эта картина непонятна и талантлива. О ней невозможно рассказать и любая критика тут бессильна. Идите своим путём, никого не слушайте, и вы обогатите Арт Деко своим творчеством. 
Профессор Смирнов оказался хорошим провидцем. До сих пор никто из критиков и искусствоведов не оставил описания картины «Прекрасная Рафаэлла». Её рассматривают и, молча, отходят от неё, не в силах воплотить в слова своё впечатление от странного и бесспорно талантливого полотна.
Подготовка Тамары де Лемпицка к исполнению роли агента НКВД завершилась. Шпигельглас, ставший начальником Иностранного отдела, высоко оценил её старание и незаурядные способности.
- Вам предстоит на короткое время поехать в Варшаву, написать несколько картин и познакомиться с тамошними художниками. Рассказывайте, что вы поставили целью создать серию портретов замечательных людей нашего времени. Вам интересен с этой точки зрения нынешний фактический диктатор Польши Юзеф Пилсудский. Он настроен враждебно по отношению к Советской России, и, может быть, позируя вам, в беседе приоткроет свои намерения.
- Вы думаете, Пилсудский захочет иметь свой портрет кисти малоизвестной художницы? – усомнилась Тамара.
Шпигельглас иронически хмыкнул.
- Нельзя исключить такую возможность, он – тщеславный человек. заманчиво запечатлеться для истории.
- А мой муж? – снова напомнила Тамара.
Сергей Михайлович успокоил её.
- Завтра он выйдет на свободу.
На другой день, утром, молодая художница встретила мужа у ворот НКВД на Лубянке. Вопреки её ожиданию, Тадеуш де Лемпицки не выглядел измождённым. Он был аккуратно пострижен, побрит, в хорошей одежде. Вот только его настроение не понравилось Тамаре. Тадеуш хмурился, боязливо осматривался по сторонам, на вопросы жены отвечал односложно. Тамару это не удивило, после заключения в тюрьме Петроградской ЧК и её душевное состояние оставляло желать лучшего. Сама она сумела быстро обрести прежнюю форму, даст Бог, И Тадеуш через какое-то время придёт в себя.
Слухи о «Прекрасной Рафаэлле» Тамары де Лемпицка дошли и до Варшавы. Молодую художницу попросили выставить картину в одном из художественных салонов польской столицы. Она согласилась. И тут реакция ценителей живописи была неоднозначной. Кто-то осторожно хвалил полотно, кто-то выказывал резкое неприятие. Картина обретала скандальную известность, а сама её создатель популярность незаурядного мастера кисти.
И, как следствие, появились заказчики. Портреты получались необычными, хотя достоверность была полнейшей. Шпигельглас оказался прав, пришёл день, когда Юзеф Пилсудский пожелал, чтобы Тамара де Лемпицка нарисовала и его.
Польский диктатор не понравился Тамаре. Военная форма сидела на нём мешковато, примечательными были пышные седые усы с закрученными кончиками и блёклые голубые глаза, в которых просматривалась подозрительность. Пилсудский не говорил, а вещал, держался величественно, как все малозначащие люди, которых Фортуна вынесла на поверхность жизни.
Тамара долго усаживала диктатора на фоне польской карты, он сам пожелал этого. Ей хотелось найти выигрышный ракурс, и вроде она нашла его. Первый сеанс не принёс должного результата. Пилсудскому не сиделось, он то и дело менял позу, и приходилось снова поправлять его. И молчать он не привык, как убедить художницу в том, что он значимая личность, если не произносить речи.
Со второго сеанса работа пошла успешнее.
- Вы ведь полька по рождению? – осведомился диктатор.
- Да, - откликнулась Тамара.
- Вы неплохо говорите по-польски.
- Это мой родной язык, грех был бы забыть его.
- Но вы уезжали из Польши?
- Я училась живописи в Италии и Швейцарии, а последующие годы жила в Петрограде и Москве.
Пилсудский пристально посмотрел на неё.
- И как вам Советская Россия?
Молодая художница знала, как отвечать на этот вопрос, чтобы побудить диктатора пуститься в откровения. 
- Я ещё молода, - ответила она с деланной искренностью, - но из тех впечатлений, которые я вынесла, Советская Россия не по мне. Там разлад, и, я думаю, что Советская власть долго не продержится. Это, во-первых, а, во-вторых, русские всегда были враждебны полякам, такими и останутся на все времена.
Пилсудский гордо вскинул голову.
- Вот, вы уловили самую суть. Сейчас удобный момент для нас, поляков. Стоит подтолкнуть этого колосса на глиняных ногах, и он развалится на части. Нам останется только подобрать их и включить в свои пределы.
Тамара недоверчиво взглянула на диктатора.
- Но этот колосс на глиняных ногах, как вы выразились, вон каких врагов одолел.
Пилсудский пренебрежительно махнул рукой.
- Не умели воевать и были плохие тактики. Нужно создать бронированный кулак и обрушить его на гнилую российскую армию. Мы договорились с Англией о поставках нам пятисот танков и бронированных машин, Франция даст нам двести самолётов, Германия стрелковое вооружение и боеприпасы, тысячу тяжёлых орудий. Америка начала поставки продовольствия, всего мы получим две тысячи тонн. Ну-ка, прикиньте своим незрелым разумом, выдержит ослабленная гражданской войной Россия такую мощь великолепно оснащённой панской Польши?
- Я, думаю, нет, - признала молодая художница.
- То-то и оно, - самодовольно проговорил Юзеф Пилсудский. Ему и в голову не приходило, что он разглашает секретные сведения советской разведчице. На другой день через связных они уже лежали на столе начальника Иностранного отдела.

Пять сеансов писала Тамара де Лемпицка портрет польского диктатора, и за это время она выведала у него всё, что только было возможно, о замыслах польского командования относительно войны с Россией, реорганизации польской армии и уровня её вооружённости. Получив эти сведения, руководство Советской России направило ноты протеста странам Антанты, указывая точное количество предполагаемых военных поставок воинственной Польше. В результате, поставки были отменены и предполагаемое нападение польской армии на Россию не состоялось.
Первое задание начальника Иностранного отдела Шпигельгласа Тамара де Лемпицка выполнила с блеском.
Собственный портрет Юзефу Пилсудскому понравился. Он долго рассматривал его, закручивая кончики усов.
- Нетрадиционно, - заметил он, - но это я. – И полюбопытствовал, - Каковы ваши дальнейшие намерения?
- Хочу поехать в Париж, поучиться у тамошних мастеров живописи.
- Скорее им придётся учиться у вас, - снисходительно заметил диктатор. – Намерение похвальное, если нужно будет какое-либо содействие, обращайтесь прямо ко мне.
В Париже супруги де Лемпицки поначалу жили скромно, хотя особой нужды не испытывали. Тадеуш недоумевал, откуда берутся средства на жизнь, Тамара отвечала, что удаётся продавать картины. Кроме того, она сохранила некоторые семейные драгоценности, доставшиеся от бабушки. Приходится расставаться с ними, чтобы сводить концы с концами. 
У неё родилась дочь, которую она назвала Кизетта. Захваченная стремительным потоком жизни, Тамара не уделяла должного внимания дочери. Впрочем, наверное, это была семейная особенность. Её родная мать, Мальвина Деклер, тоже мало занималась своим ребёнком. Кизетта росла под присмотром няни, а когда научилась ходить и стала разговаривать, её определили в пансион. Тамара редко навещала дочь, хотя оставила несколько прекрасных её портретов.
Живя в Париже, Тамара де Лемпицка много работала. Она создала такой шедевр, как «Автопортрет в зелёном «Бугатти». Весь автомобиль не выписан, лишь дверца и приоткрытое окно, в котором виднеется лицо художницы. Но необычность сюжета и редкостные цветовые гаммы бесспорны. К слову сказать, сама Тамара никогда не имела дорогостоящей машины и ездила на маленьком, скромном «Рено».
К этому же периоду относятся и такие картины, как «Девушка с перчатками», «Зелёный тюрбан», «Группа из четырёх обнажённых. «Кизетта на балконе» и другие. Каждая из её работ получала одобрение взыскательных парижан.
Слава и известность художницы росли стремительно. Известные искусствоведы помещали о ней на страницах модных журналов восторженные статьи. О ней писали, что ей в полотнах удалось воплотить то, что писатель Скотт Фицджеральд описал в своей прозе. Известный французский скульптор, художник и педагог Андре Лот, в студии которого Тамара де Лемпицка занималась какое-то время, называл стиль её живописи «мягким кубизмом», а её саму «Королевой Арт Деко». Однако, сама Тамара правильно понимала причину всплеска своей популярности. За этим стоял Иностранный отдел НКВД и его руководитель Сергей Михайлович Шпигельглас, который заказывал хвалебные статьи о молодой художнице и щедро оплачивал их. Сам он довольно часто приезжал в Париж, видел свою подопечную в условленных кафе, но к ней не подходил и лишь приветствовал едва заметным кивком. Все его указания Тамара получала через агентов среднего звена, которых было немало во французской столице. 
Её семейная жизнь не удалась. Муж, Тадеуш де Лемпицки, так и не пришёл в себя после заключения в тюрьме НКВД. Он стал безразличен ко всему, преждевременно постарел и утратил интерес к своей профессии. Начал пить, успех жены воспринимал саркастически, и, в конечном итоге, возненавидел её. в один из дней ушёл из дома и больше не появлялся. Тамаре рассказывали, что Тадеуша видели в компании с клошарами, бродягами, с которыми вместе он ночевал под парижским мостом. О его дальнейшей судьбе ничего не известно.
Шпигельглас, узнавший о семейной драме молодой художницы, посоветовал её как можно скорее разойтись с мужем. Развод состоялся в суде без присутствия Тадеуша.
Теперь, когда Тамара была свободна, фанданго, мелодия её жизни, зазвучала в полную силу. Её признали в светских кругах Парижа. Знакомства с ней искали представители высшей знати. Ей удалось покорить Париж. Она была близка со всеми знатными и влиятельными людьми, за портретами к ней выстраивались очереди. Её превозносили как идеал женщины, самостоятельной, красивой и живущей по своим правилам.
Известно, скольжение вниз лишь увеличивает скорость падения. Скандальная известность Тамары де Лемпицка нарастала, о её романах не только с мужчинами, но и с женщинами, толковал весь Париж. И тем желаннее она была для своих бесчисленных поклонников.
Тамара писала портреты, меняла любовников, проводила вечера в сомнительных развлечениях и … не забывала о своих обязанностях советской разведчицы. Очарованные высшие офицеры, государственные деятели, руководители концернов и прочие правительственные чиновники, потеряв осторожность, были несдержанны с нею в своих откровениях. Молодая художница без всякого труда получала ценные сведения о дислокации воинских частей во Франции, их составе, количестве и вооружённости. Становились известными соглашения Франции с партнёрами по коалиции, разработках новых видов военной техники и поставках в армию. Всё это она передавала в Иностранный отдел НКВД, и наступательная и оборонительная мощь Франции была для советского руководства открытой книгой. Подобные сведения удавалось узнать об Англии и Германии. 

Молодая художница по праву считалась ценнейшим агентом Иностранного отдела НКВД. Шпигельглас оберегал её и не давал ответственных поручений, выполняя которые она могла бы раскрыть себя. Дело доходило даже до конфликтов с руководством НКВД. Нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов поручил Шпигельгласу ликвидировать Троцкого, который всячески дискредитировал Советское руководство.
- Мне кажется, эту акцию может выполнить ваш агент де Лемпицка, - категорически распорядился нарком. – Троцкого мы выслали в Алма-Ата, но там убивать его нецелесообразно. Вскоре мы переместим его за границу, в Турцию или Грецию. Вот там и следует достать эту гадину. Пусть пока ваш агент готовится выполнить это задание. Троцкий осторожен, держит большую охрану, но известной художнице не составит труда добиться встречи с ним, под предлогом написать его портрет. Там она его и ликвидирует. Она хорошо стреляет?
Шпигельглас смотрел на Ежова расширившимися глазами, такого нелепого распоряжения от наркома он не ожидал.
- Николай Иванович, - Шпигельглас старался говорить как можно убедительнее. – Вы правы, Троцкого следует устранить, но для таких дел у нас есть профессиональные ликвидаторы. Тамара де Лемпицка – ценнейший агент, и её потеря будет для нас невосполнимой.
Ежов холодно взглянул на Шпигельгласа.
- Вы забыли слова Иосифа Виссарионовича о том, что незаменимых людей нет, - нарком указал рукой на портрет Сталина, висевший над его головой. – Кандидатура вашего агента мне кажется наиболее подходящей, и возражений я не потерплю.
- И, тем не менее, я отказываюсь выполнять ваше распоряжение, - твёрдо проговорил Шпигельглас. – Я надеюсь, коллегия НКВД меня поддержит, и если нужно будет, дойду до Политбюро нашей партии.
Незначительный человек, с огромным самомнением, Ежов не терпел возражений. Он ударил кулаком по столу, но встать с места не решился. Он был маленького роста и проиграл бы по сравнению со Шпигельгласом.
- Вы забыли, с кем разговариваете, - заорал он, покраснев от возмущения. – Сдайте дела заместителю, с вами будем разговаривать именно на коллегии комиссариата.
Неизвестно, дошло ли дело до коллегии или Политбюро, но Тамара де Лемпицка в покушении на Троцкого не участвовала. Его убил в Мексике другой агент НКВД Рамон Меркадер, спустя тринадцать лет. 
Сергей Михайлович Шпигельглас продолжал исполнять свои обязанности, он спас молодую художницу от гибели, но сам её не избежал. В !940 году он был арестован и расстрелян. Ему предъявили обвинение в пособничестве Троцкому и в попытке обезопасить последнего от карающей руки пролетариата.
Тамара де Лемпицка продолжала карьеру художницы. В Париже она встретилась с известным живописцем Пабло Пикассо. Он считался основоположником кубизма и создавал свои произведения в стиле неоклассицизма. Испанец по происхождению, он был эмоционален и подвижен. Пикассо видел картины Тамары на выставках и дал им хорошую оценку.
- Я могу вам предложить несколько советов по технике кубизма и цвету. Хотите, следуйте им, не хотите, дело ваше. Только избегайте подражания, вы самобытны и оставайтесь такой.
Примерно то же самое сказал Тамаре де Лемпицка и другой художник Амедео Модильяни. Критики писали, что ему присущи декоративность плоскости, лаконичность композиции, его музыкальная изысканность сюжета и цвета создают особый мир интимных, хрупких образов. Словом, он мог бы поделиться секретами своего мастерства с пришедшей к нему художницей, но не стал этого делать.
- У вас есть всё, что нужно настоящему живописцу, и не потеряйте этого.
Бледный, измождённый итальянец, с шапкой густых, беспорядочно вьющихся волос, погибал от алкоголизма. Он умер в тридцать шесть лет, оставив свой след в искусстве живописи.
Оценка её творчества, данная большими художниками, вдохновила Тамару, пришло понимание, что живопись – её судьба и надо неуклонно следовать ей.

Жизненный путь Тамары де Лемпицка – редкостный пример сочетания двух противоположных начал: служения чистому, возвышенному искусству и беспорядочные любовные связи с мужчинами и женщинами, разгулы, поражавшие своим цинизмом Париж, который, казалось, ничем нельзя было удивить.
Следующее задание, полученное художницей от начальника Иностранного отдела, было несложным: познакомиться с известной русской певицей Надеждой Плевицкой и наладить с ней дружеские связи. Концерты Плевицкой в Париже собирали множество поклонников её таланта, в основном, русских эмигрантов. Её мягкий, задушевный голос и народные песни покоряли слушателей. Плевицкая смотрелась настоящей русской красавицей. Рослая, полная в меру, с округлым лицом и голубыми глазами, она словно сошла с портретов российских художников-передвижников. Выступала она в широком сарафане, расшитом узорами, и кокошнике, украшенном жемчугами.
На очередном концерте Тамара де Лемпицка сидела в первом ряду. Слушая песни Надежды Плевицкой, он набрасывала карандашами её портрет уже в привычном стиле Арт Деко: чёткие, пресекающиеся линии, необычный ракурс, мягкая затушёвка…
Программа концерта завершалась. Улучив момент, Тамара передала служительнице театра, пожилой женщине, готовый рисунок с подписью: «Замечательной певице, гордости русских людей, от всего сердца».
Концерт окончился. Служительница театра поспешно подошла к художнице.
- Надежда Васильевна просит вас заглянуть к ней в гримёрную.
Плевицкая сидела у зеркала и ваткой снимала с лица грим. Увидев Тамару, поднялась и протянула к ней руки.
- Милая моя, какой чудесный подарок! Вы русская?
Тамара улыбнулась.
- И русская тоже.
- Да, да, мы так смешались с другими народами, что уже и не поймёшь, кто мы?
Прав был Серёжа Есенин: «Затерялась Русь в мордве и чуди». Вы давно из России?
- Не очень.
Плевицкая зябко передёрнула плечами.
- Ужасно там сейчас?
- Невесело, - согласилась Тамара.
Гримёрная известной певицы была крохотной. Зеркало с креслом перед ним, два стула для посетителей, шкаф для сценических нарядов и ширма в углу. Плевицкая скрылась за ней. Переодеваясь, она продолжала разговаривать.
- Меня-то вы знаете, а вот вы … Впрочем, не нужно представляться, я заочно наслышана о вас. Если не ошибаюсь, вы художница де Лемпицка?
- Угадали, - откликнулась Тамара.
- Милочка, о вас столько говорят в Париже, столько скандальных подробностей. И ничего удивительного, мы – служители искусства на виду, сделаешь на грош, а наплетут на рубль. Не нужно обращать на это внимание.
Знаете что? Сегодня суббота, а завтра, в воскресенье, мы едем на загородную дачу, отдыхаем там вдвоём с мужем. Я вас приглашаю. Как вы на это?
Подобная встреча входила в намерение молодой художницы, и она охотно откликнулась.
- Я была бы рада.
- И отлично.
Надежда Плевицкая с мужем заехали утром за Тамарой на автомобиле. Это был «Пежо» последней модели, вместительный, сверкавший чёрным лаком.
Надежда Васильевна познакомила Тамару с мужем. Тот сидел на шофёрском месте. Сдержанно кивнул, не произнеся ни слова. Он сразу не понравился художнице, чопорный, не удостоивший её внимания, из тех, о которых говорят: «много мнит о себе».

Выехали из Парижа в предместье. Тянулись поля, сады, преходящие в леса. День был чудесный, тёплый, в прозрачном воздухе чётко проступали дальние деревни, окрестности. Стояла благодатная пора середины лета. Верх машины был поднят и лёгкий ветерок ерошил волосы.
Плевицкая отводила душу в разговоре с молодой художницей, её муж по-прежнему отмалчивался.
Тамара знала о супругах многое. Плевицкая была старше мужа на семь лет. Николай Владимирович Скоблин имел генеральский чин, но во всём уступал жене, слушал её советы, и в эмигрантских кругах его иронически называли «генерал Плевицкий». Он занимал пост заместителя председателя Российского общевоинского союза, но был недоволен этим и полагал, что достоин большего. Возглавлял Союз генерал Миллер, грубый, самодовольный солдафон, и отношения Скоблина с Миллером не складывались. 
Дача Надежды Плевицкой не соответствовала своему названию. Это был небольшой сельский домик с садом и огородом. Присматривали за ним молодые супруги, французы, а Плевицкая с мужем лишь изредка наезжали сюда, провести несколько часов на природе.
Расположились в беседке. Обед был скромным, но сытным. Долго пили чай, в разговоре вспоминая Россию. Скоблин утратил чопорность, хотя оставался по-прежнему немногословным. Ему были немногим больше сорока лет, плотный, коротко стриженный, с заметной военной выправкой. Черты лица грубые, красавцем не назовёшь, но это искупалось мужественностью.
Тамара де Лемпицка знала и другое. Супруги были завербованы советской разведкой и выполняли задания Иностранного отдела НКВД. Их деятельность курировал сам Шпигельглас. Их псевдонимы были: Скоблина - «Фермер», Плевицкой – «Фермерша». И Тамара де Лемпицка, и супруги должны были вместе осуществить план по реорганизации Российского воинского союза. Но до этого Тамаре предстояло сблизиться с супругами и лишь потом открыться им.
Трижды они ездили отдыхать за город и только на четвёртый раз, за чаем, молодая художница негромко проговорила: «Сергей Михайлович просил передать вам привет …
Генерал Скоблин резко вскинул голову.
- Какой Сергей Михайлович?
- Шпигельглас, наш куратор, - пояснила Тамара. – И ещё он просил сказать: «Россия далеко, но от неё никуда не денешься». Это был пароль, по которому агенты НКВД узнавали друг друга.
Скоблин утратил свою невозмутимость, на его лице проступило изумление. Плевицкая прижала руки к груди, на висках заблестела испарина.
- Как, и вы тоже?
Тамара кивнула.
- И я … а теперь поговорил о деле.
Скоблин первым взял себя в руки.
- Буду краток. Российский общевоинский союз на сегодняшний день представляет собой террористическую организацию. Косвенно им руководил Борис Викторович Савинков, глава эсеровской «Боевой организации». Он был инициатором многих политических убийств в России. Но сейчас его нет в живых, он был арестован ОГПУ и три года назад покончил жизнь самоубийством в тюрьме на Лубянке. Ныне Союз возглавляет генерал Миллер, вояка экстремистского толка, продолжающий курс Савинкова.
Наша задача – превратить Российский общевоинский союз из террористической, экстремистской организации в обычное офицерское собрание без политических целей.
- Но как это сделать? – спросила Тамара. Предстоявшая задача показалась ей трудновыполнимой.
Скоблин пожал плечами.
- Поначалу всё зависит от вас. Вы должны увлечь генерала Миллера так, чтобы он потерял голову. Дальше в игру включаемся мы. Когда Миллера не станет, я займу пост председателя Союза и перекрою его в незначительную организацию.
Тамара побледнела.
- Я должна убить генерала?
Скоблин усмехнулся.
- Успокойтесь, от вас ничего такого не потребуется. Вам нужно только очаровать Миллера. Он холост, любвеобилен, и завязать роман с такой невероятной женщиной, как вы, будет пределом его мечтаний.
Тамара молчала, осмысливая услышанное.
- Ну, что ж, попробую.

Уместно сказать, что сформировавшись как женщина, Тамара де Лемпицка отличалась сильным характером, приятной внешностью, умением правильно подать себя и добиваться поставленной цели.
На автопортретах мы видим черты её облика: слегка удлиненное лицо, густые волосы, завитые прядями, полные губы, крупный нос и маленький подбородок, родинку под левым глазом, высокий лоб. Глаза небольшие, карие, но умело подкрашенные, что придаёт им привлекательность.
Мог ли устоять против этого генерал Миллер, зарекомендовавший себя как поклонник женщин с шармом и, конечно же, обаянием? Это было время громкого звучания мелодии её жизни – фанданго, с пленительным гитарным перезвоном и ритмичным щёлканьем кастаньет, напоминавшим биение взволнованного сердца. И всё, что она ни задумывала, сбывалось.
С генералом Миллером она познакомилась на заседании руководства Российского общевоинского Союза. Её пригласил туда Николай Владимирович Скоблин в качестве почётной гости. На заседании с докладом о текущих политических реалиях в России выступил его председатель, генерал Миллер.
После состоялся банкет. Миллер подошёл к столику, за которым сидели Скоблин, Плевицкая и Тамара де Лемпицка.
- Я вижу прекрасную незнакомку, - Миллер бесцеремонно присоединился к ним. – Надежда Васильевна, вы не познакомите нас?
Плевицкая приветливо улыбнулась.
- Почту за честь. Это моя племянница Тамара де Лемпицка, урождённая россиянка. А это Евгений Константинович Миллер, глава нашего общевоинского Союза и боевой генерал.
Миллер поднялся, взял руку Тамары и поднёс к губам.
- Такое знакомство только радует.
Тамара привстала и приветливо улыбнулась.
- Я много слышала о вас лестного, господин генерал.
Знакомство состоялось. Весь вечер генерал не отходил от Тамары, а когда узнал, что она художница, сразу воспылал желанием заказать ей свой портрет.
- К сожалению, я сейчас занята, - извинилась Тамара, - есть два срочных заказа. Нужно подождать с месяц.
- А нельзя ли сделать исключение?
Тамара кокетливо повела глазами.
- Это зависит от вас, дорогой генерал.
Миллер интимно склонился к ней.
- Я готов на всё, очаровательная Тамара.
Стрежень быстро развивающегося чувства захватил его, и он плыл захваченный его стремниной.
Генерал Миллер напомнил Тамаре польского диктатора Пилсудского. Такой же низкорослый, с излишней полнотой. Те же густые усы с закрученными кончиками, только вместо залысин ёжик «a la Керенский». Бесцветные глаза навыкате бесцеремонно скользили по фигуре молодой художницы.
Они встречались почти ежедневно, обедали в ресторанах, посещали театры, хотя генерал не был меломаном. Он стремился к более близким отношениям, она же, как сама выражалась, держала любвеобильного генерала «на коротком поводке».
Миллер изнемогал от страсти.
- Я предлагаю вам, прекрасная Тамара, то, что не предлагал другим женщинам: стать моей женой.
Тамара сделала вид, что потрясена таким откровением.
- Это … это … у меня просто слов нет. Вы позволите мне подумать?
Они ужинали в ресторане «У Максима», известного своей изысканной кухней.
- Только недолго, - генерал был уверен в положительном ответе. Он взял руку покорившей его женщины и то и дело подносил её к губам.
Тамара сообщила Скоблину о предложении генерала Миллера.
- Плод созрел, - проговорил Николай Владимирович. – Пригласите его завтра вечером к себе домой на интимный ужин при свечах. Остальное не ваше дело.
Они продумали все детали предстоящего свидания.
Генерал Миллер был в восторге от такой любезности будущей супруги.
- Только, - предупредила его Тамара, - идите ко мне не по центральной улице, а проулком, с другой стороны дома. Там темновато, но это и хорошо. Вы слишком известный человек, и излишние толки мне пока не нужны.
Нужно ли говорить, что интимный ужин в тот вечер не состоялся?! Генерал Миллер исчез, и что с ним случилось, никто не мог предположить. Полиция провела розыск, но вынуждена была признать своё бессилие. С эмигрантами подобное случалось, и правоохранительные органы в подобных случаях не особенно усердствовали.
Генерал Скоблин возглавил Российский общевоинский союз. В своей «тронной речи» он заявил, что подготовка террористов и шпионов для засылки их в Россию наносит урон престижу российского офицерства, обосновавшегося во Франции. «Есть понятие чести, мы – не убийцы, а цвет славного российского воинства. И нам, когда падёт большевистский режим на Родине, предстоит возродить славные традиции Суворова, Кутузова и других полководцев».

Должно быть, не всем членам Союза понравилась такая программа нового руководителя. Через два года генерал Скоблин исчез также загадочно, как и его предшественник. Но главное было сделано, и Российский общевоинский союз, как и намечал генерал Скоблин, превратился в заурядное офицерское собрание без ясной политической программы, стратегии и тактики в отношении Советской России …
Стоит сказать, что Тамара де Лемпицка не имела отношения к исчезновению генерала Скоблина, и кто это сделал, не могла даже предположить.
Трагически закончилась жизнь и известной русской певицы Надежды Васильевны Плевицкой. Гитлеровцы, захватившие Францию, выяснили, что Плевицкая была агентом советской разведки. Её судили и приговорили к десяти годам тюремного заключения. Но отбывала наказание Плевицкая недолго. Через год она умерла в тюрьме при загадочных обстоятельствах.
Крещендо волнительного фанданго начало давать сбои. Как агент, Тамара де Лемпицка осталась не у дел, и только живопись удерживала её от сознания своей ненужности. Живопись и череда любовных увлечений, добавили бы мы, ибо она оставалась верна своим главным жизненным привязанностям.
Недели парижской жизни плавно перетекали одна в другую, ничто не предвещало неожиданностей, и, тем не менее, одна случилась. Тамара получила сообщение, что с ней хочет встретиться Сергей Михайлович Шпигельглас. До сих пор они виделись в Париже лишь издалека и вплотную общаться не приходилось. Тамару это неожиданная весть встревожила. Наверное, что-то случилось …
Они встретились в небольшом кафе на Монпарнасе. Сидели в кабинете, отгороженном от зала портьерами. Начальник Иностранного отдела НКВД, как всегда, одет был добротно, по последней парижской моде и производил впечатление преуспевающего рантье.
Тамара заметила, что Шпигельглас постарел. Прибавилось седины в волосах, глаза окружили сеточки морщин, щёки запали. 
Они были одно, днём кафе пустовало, и всё-таки Шпигельглас говорил вполголоса, склонившись к художнице.
- Хочу сообщить, что ваша деятельность, как моего агента, завершилась. Работали вы успешно и выполнили всё, что намечалось. Вы свободны от обязанностей разведчицы. Вашу расписку и личное дело я уничтожил, и никто, при всём старании, не докажет, что вы были агентом ИНО.
Тамара была непротив покончить с двойной жизнью, но такая резкая отставка была удивительной.
- Что-то случилось, Сергей Михайлович? – спросила она.
Шпигельглас пожал плечами.
- Обычное дело в нашей практике. Агент вырабатывает свой ресурс, если можно так выразиться, и мы даём ему возможность жить так, как он сочтёт нужным. То же самое и с вами.
В том, что говорил начальник ИНО, не было правды. В НКВД шла чистка кадров. Ряд руководителей подразделений были арестованы, как враги народа, иные находились под следствием, кое-кого уже расстреляли. Зарубежных агентов отзывали в Москву и сажали, обвиняя в сотрудничестве с разведками других стран. Шпигельглас не мог поручиться, что такая же участь не постигнет и его лучшую разведчицу. Он вовлёк её в сферу опаснейшей деятельности, и теперь хотел сохранить ей жизнь. Она была симпатична ему, невзирая на скандальный образ жизни, и она была талантливой художницей, её гибель Шпигельглас не простил бы себе. Он чувствовал, что и над его головой сгущаются тучи. Но Тамаре не следовало знать всё это.
- Теперь вы свободны, - повторил Шпигельглас ещё раз. – Но безопасность вам не гарантируется, мало ли что может произойти. Поэтому я вам советую, как можно скорее покинуть Францию и перебраться в ту страну, где вы не будете заметны. 
Тамара лихорадочно обдумывала его слова. Уезжать, но куда?
- В Варшаву? – предположила она.
Шпигельглас несогласно покачал головой.
- Слишком близко.
- В Германию?
- Тоже не вариант.
- В Англию? А, может, в Америку?
- Америка подходит, - одобрил начальник ИНО. - Она подобна большому котлу, в котором сплавляются воедино многие компоненты. Там можно затеряться. Но перебраться туда следует быстро. Переведите свои деньги в филиал банк Ротшильдов в Нью-Йорке и в путь. Ещё раз повторяю, не медлите.

Через месяц Тамара де Лемпицка была в Америке. Она поселилась в Нью-Йорке, сняла хорошую квартиру, служившую одновременно и студией. В Америке ей не нужно было всё начинать сначала. О Тамаре де Лемпицка не только слышали в этой стране, о и были знакомы с её творчеством. У некоторых любителей живописи были её картины, купленные во Франции. Стиль Арт Деко ещё не получил широкого распространения в Америке, он был интересен своей необычностью, сочетавшейся с неореализмом, и заказы у молодой художницы не переводились. Особенно популярно её мастерство было у голливудских актрис, поклонниц всего необычного, и Тамара де Лемпицка стала их любимой художницей.
Не всем в Америке пришелся по нраву её стиль. Она любила приглушённые краски, чёткие, геометрические линии, необычные ракурсы, и это поначалу шокировало. Иные критики называли её технику «машинной», но это только увеличивало число поклонников её творчества.
Соблазнов в Нью-Йорке было не меньше, чем в Париже, и Тамара окунулась в привычную среду изысканного разврата. Газеты пестрели сообщениями о её любовных приключениях. О ней писали как о женщине, которая покоряет всех мужчин, встречающихся на её пути. Она свободна от каких-либо правил и запретов общества. И, действительно, не было мужчин, не попадавших под её чары. В Нью-Йорке в неё влюбился миллионер, барон Рауль Куффнер и женился на ней. Трудно представить более разных людей: прожигательница жизни, гламурная дива Тамара де Лемпицка и чопорный, сдержанный барон Рауль Куффнер. 
Барон безумно любил Тамару, восхищался её картинами. Они прожили вместе долго, почти тридцать лет. Барон стремился «подобрать ключи» к её внутреннему миру, обуздать её бесшабашный и капризный норов. И надо сказать, ему это удалось. Тамара целиком углубилась в живопись, сделалась добропорядочной и выдержанной дамой. Газетчики называли её «баронессой с кистью».
Борьба за возвращение художницы на стезю добродетели нелегко далась барону. Он умер от сердечного приступа в 1961 году, оставив жене свой титул и приличное состояние.
К этому времени Тамара де Лемпицка перешагнула за шестой десяток лет, и, как «гламурная дама» уже никого не привлекала. Оценивая своё творчество, она писала: «Чудес не бывает, есть только то, что человек творит сам».
Время, когда творила эта незаурядная художница с такою же незаурядной судьбой, было временем появления и расцвета Арт Деко. Это была эпоха приметного стиля, раскрепощения женщин, эпатажа … Но Тамара де Лемпицка выделялась даже среди самых эпатажных женщин, её поведение шокировало богему, и, конечно же, обывателей. Её называли «дивой Деко». Такой титул она заслужила не только за образ жизни, в нём больше признания её таланта – великолепного, яркого. Живопись этой необычной художницы – чувственная, завораживающая своей красотой, неотъемлемая часть Деко.
Тамара де Лемпицка прославила своими портретами и откровенными картинами женщин. Время не властно над её творчеством. Большинство её картин находится в частных коллекциях в ряде стран мира и не теряют своей популярности. Любители живописи и ныне охотно приобретают их, они считаются хорошим вложением денег.
Года шли, возраст давал знать о себе. Тамара де Лемпицка всё реже засиживалась за мольбертом. Рационализм американской жизни претил ей, и она переехала в Мексику, где провела остаток жизни на курорте Куэрнавала.
Живопись она оставила, пыталась писать мемуары, но удались ли ей воспоминания о бурной жизни и собственном пути в искусстве, осталось неизвестным. Мелодия её жизни – фанданго оборвалась вместе с её смертью, которая свершилась в восемьдесят один год. Её творчество навсегда останется связанным с миром гламура и богатством чувств и событий двадцатых, тридцатых годов прошлого века.
А теперь немного о том, что является ещё одной загадкой биографии этой необычной женщины. Была ли она в полной мере агентом Иностранного отдела НКВД, а, может, лишь иногда оказывала услуги этому всесильному ведомству? Трудно ответить определённо на этот вопрос, тем более, если Шпигельглас действительно уничтожил её расписку и личное дело. Мы уже говорили, что Тамара де Лемпицка перекраивала свою биографию, меняла даты, вычёркивая одни события и добавляя другие. И сегодня непросто установить, что является правдой, а что выдумкой для усиления эпатажа. Кое-какие факты стали известны из её собственных воспоминаний и рассказов тех, с кем она делилась откровениями о тайной деятельности в Париже. 
Это так, а, может, это и хорошо, поскольку даёт простор воображению романистов, и трудно упрекнуть их за нарушение достоверности в изображении героини.
Невольно напрашивается аналогия жизни Тамары де Лемпицка с судьбами таких легендарных разведчиц, как Мата Хари и маньчжурская принцесса Ёсико Кавасима, работавшая на японскую разведку. Но это сюжет уже для другого повествования.