Сербский узел

В сентябре этого года я приехал в Белград на 55-й международный фестиваль писателей.
В Сербии я не был ни разу, но давно хотел там побывать. Работая над книгой «Иная Русь», я выяснил, что дреговичи, одно из племён, участвовавших в формировании белорусского этноса, пришли в Западную Белоруссию с Балкан. Первоначально драгавиты-дреговичи были зафиксированы между Вислой и Одером, в нашей славянской ойкумене, а в VII–VIII веках византийские источники их локализуют на Балканах. В IX веке дреговичи уже колонизовали земли от Припяти до Немана. Именно они основали города Дорогичин, Мельник, Берестье, Белосток, Городня, Волковыск, Слоним, Несвиж, Слуцк, Менск и Новогородок – первую столицу Великого княжества Литовского. В этом самом Новогородке, современном Новогрудке, я заканчивал школу. 
Конечно, мне было интересно оказаться на своей прародине – на Балканах.
От России на фестиваль вместе со мной приехал Сергей Гловюк, свой человек во всём славянском мире. Он издал двуязычные антологии всех славянских народов, и ему были рады в Софии, Праге, Братиславе и Варшаве, не говоря уж о Белграде.
Сергей и ввёл меня в курс сербской жизни.
– Никуда не торопись, – сказал он.
– А если опаздываю?
– Всё равно. Здесь это не принято.

Я не понимал, как можно не торопиться, опаздывая, но ничего не сказал.
– Как-то я заказал здесь кофе, – стал рассказывать Гловюк. – Жду пять минут, десять, пятнадцать. Через сорок минут я уже сам стал искать официанта. А они все здесь, как министры: рослые, статные, мой ещё и с бородой. Смотрю – идёт. Подходит и ставит на стол рюмку ракии. «Я же кофе заказывал», – говорю ему. «Какая разница? – пожимает он плечами. – Ракия и кофе стоят одинаково. Пей!»
– Выпил? – спросил я.
– А куда деваться? – вздохнул Сергей. – Здесь надо уживать.
– В белорусском языке есть такое слово, – вспомнил я. – Уживать – это употреблять.
– То, да не то, – прищурился Гловюк. – По-сербски уживать – плюнуть на всё и расслабиться. Не нервничать, одним словом.
Я хмыкнул.
– Скоро сам во всём разберёшься, – тоже хмыкнул Сергей.
Гостями фестиваля были писатели из самых разных стран, от Израиля до США и Канады. Но больше всех было, конечно, славян. Меня удивило, что языком межнационального общения был английский язык.
– Европа, – объяснил Гловюк.
– А как же русский? Мы ведь с ними в одном лагере были.
– С русским языком начались трудности, когда натовцы Белград разбомбили. Сербы этого не забыли.
– Но нас тогда тоже кто угодно мог разбомбить, – возразил я.
– Сербы так не считают, – сказал Сергей. – Для них Россия всегда сильнее всех.
– И поэтому они рвутся в Европу?
– Только молодёжь, и то не вся.
– В Европе не очень-то поуживашь, – согласился я.

Программа фестиваля была насыщенная, но у нас нашлось время познакомиться с городом.
– Пойдём на Скадарлию, – сказал Гловюк. – Самое время.
Время уже приближалось к полуночи.
– Мы и так в «Скадарлии».
Я помнил, что именно так называлась наша гостиница.
– Пойдём-пойдём. Сейчас увидишь, что такое настоящая белградская жизнь.
Мы прошли метров пятьдесят от отеля, свернули за угол – и я замер. Картина, представшая перед моими глазами, ошеломляла. Мощёная улица была сплошь запружена людьми разного возраста. Бесчисленные кафе и ресторанчики тоже были заполнены до отказа. Народ ел, пил и пел. Почти в каждом ресторанчике была своя музыкальная банда – аккордеон, скрипка, бубен, и молодёжь с воодушевлением распевала народные песни. Судя по тональности, многие из них были патриотического содержания.
– Красота! – сказал я. – Отсюда можно и не уйти.
– До утра гуляют, – кивнул Гловюк. – Всем этим ресторанчикам лет по сто, не меньше. Семейный бизнес. Какая бы ни была власть – Скадарлия гуляет.
– Что пьют? – спросил я.
– Вино «Вранац». Очень хорошее.
Мы сели за освободившийся столик и заказали бутылку «Вранаца».
– Я думал, что на Балканах только мужчины красавцы, а здесь и девушки хороши, – сказал я, вертя головой.
– У славян девушки всюду хороши, даже в Минске.
Это был камешек в мой огород, но я смиренно принял его. На Скадарлии мне не хотелось спорить по мелочам, только уживать.
– Сербы даже в соцлагере хорошо жили, – сказал я. – У них только сейчас все моря отобрали.
– Не только моря, – вздохнул Сергей. – На примере Сербии Запад показал, что он сделает с Россией.
– Да, в этот миллениум православные оказались самыми гонимыми в мире.
– Мы самые гонимые с момента падения Константинополя. Но ещё как-то держимся.
– А ведь когда-то были самым большим народом Европы, – сказал я.
– И самым разобщённым.
Мы чокнулись и выпили по глотку.
– А как здесь писатели живут? – спросил я.
– Как всюду, – махнул рукой Гловюк.
– Уживают?
– Доживают, – поморщился он. – Писатели хорошо живут только при сильной власти.

Он попал в точку. Как ни странно, творческие люди лучше всего себя чувствуют во времена империи или хотя бы автократии. И хуже всего – при демократическом правлении, когда они никому не нужны. Даже самим себе.
– Не будем о грустном, – вздохнул Сергей. – В наше время всё держится на личности. Как в Сербии, например.
– На открытии фестиваля Радомир Андрич сказал, что сербская литература развивается от Андрича до Андрича. Он родственник нобелевского лауреата?
– Говорят, внучатый племянник. Пока он у руля – и фестиваль будет. В Сербии его слово много значит.
– В России, кстати, русская литература тоже развивается от Толстого до Толстого, – сказал я.
– Владимир Ильич, в отличие от прадеда, не пишет, – возразил Гловюк.
– Зато правит.
Не сговариваясь, мы потянулись к бокалам.
На следующий день все гости фестиваля разделились на группы по три-четыре человека и отправились в разные концы Сербии. Я с англичанкой Джанет Сатерленд и итальянцем Амосом Матио поехал в Велико Градиште на Дунае.
– А я остаюсь при штабе Главного командования, – сказал Сергей. – Через денёк к вам на Дунай с Андричем приедем.
– Зачем?
– Проследить! – удивился Сергей. – Вдруг вы неправильно ракию пьёте.
Это был серьёзный повод.

Мои компаньоны ни слова не знали по-русски, я, в отличие от молодых сербов, плохо владел английским, и я общался в основном с Петром, нашим сопровождающим. Он был одновременно водителем, гидом и сестрой-хозяйкой. Причём говорили мы с ним преимущественно на польском языке, который знали приблизительно одинаково.
– Вы откуда родом? – спросил я Петра.
Я знал, что в Сербии это очень важный вопрос. Многие из тех, с кем я встречался в Союзе писателей, библиотеках и просто на улице, были приезжими. Кто-то бежал из Косова, у кого-то родня в Хорватии, а этот родился в Македонии.
– Из Валахии, – сказал Пётр.
– Это где?
– На границе с Румынией.
Я кивнул. Вероятно, сербы из Валахии чем-то отличались от сербов из Боснии.
– У меня там от деда земля осталась, – сказал Пётр. – Нанимаю людей, чтобы обрабатывали. У самого уже нет сил.
– Сливовицу хорошую делаете? – спросил я.
– В Союзе писателей говорят – лучшая.
Чувствовалось, Пётр гордился своей сливовицей. Я бы и сам гордился. В Беларуси хозяин, у которого лучший самогон, был уважаемым человеком.

В Великом Градиште нас принимала Милица, директор местной библиотеки. Она была исключительно хороша – ладно скроенная, с открытым лицом и твёрдым характером. Это было понятно по тому, с каким рвением сотрудницы выполняли ее распоряжения.
– В Сербии на должность директора библиотеки устраивается отдельный конкурс? – спросил я Петра.
– Почему? – удивился он.
– Отборные кадры, – объяснил я. – Молодые, умные, по-английски шпарят, как наша Джанет. Про фигуру я вообще молчу.
Пётр о чём-то спросил Милицу. Та рассмеялась и махнула рукой. Я понял, что ей не до глупостей. И в самом деле, тут гости чёрт-те откуда, нужно провести встречу с читателями и показать нужные книги, – а я лезу с конкурсом «Мисс библиотекарь». Тем более, она миссис, ребёнку три года.
– Извините, – сказал я.
– Ничего, – улыбнулась Милица.
Этим своим отношением к глупостям она мне стала ещё милее.
«Да, именно здесь находится моя прародина, – подумал я. – У белорусов с сербами много общего. А самое главное, одинаково хороши наши женщины».
«А мужчины?» – вдруг вылезло моё второе «я».
Как всегда, оно появлялось в самый неподходящий момент.
«Об этом в другой раз», – строго осёк я его.

После выступления мы сидели в ресторане у Серебряного озера, ели судака, и я размышлял о том, что наши поездки по Сербии вполне могли быть гастрономическим туром. Кебапчи? Лучшие вот в этом ресторанчике. Судак? На Серебряном озере. Ну, а жареный на открытом огне ягнёнок вообще не поддавался описанию. Кафе, в котором его подавали, находилось на окраине Белграда.
– Что это? – с недоумением уставился я на приземистые хибары, покрытые ржавыми листами железа.
– Цыгане, – сказал водитель.
– О, цыгане! – оживился Гловюк. – Помнишь ресторан в устье Савы на Дунае?
– Конечно, – сказал я. – Там очень красивый остров.
– Вот на этот остров и захотели попасть поэтессы, которых я привёз на фестиваль в прошлый раз. Я им говорю: «Не надо, зачем вам этот остров? Сидите здесь». – «Хотим!» – галдят. А они же упёртые.
Я знал, что поэтессы, неважно, какой породы, упёртые.
– И вот поехали они на остров, – продолжил Гловюк. – Наняли лодку – и вперёд. А там кругом густые кусты. Они пропали в этих кустах – и вдруг несутся обратно. Да так быстро! А за ними толпа цыганят. Едва убежали.
– Ты знал, что на острове живут цыгане? – спросил я.
– Догадывался. Они мне потом говорят: никогда так быстро не бегали.
– Мы на какой-нибудь остров поедем? – оглянулся я по сторонам.
– Не в этот раз.

Так вот, во всех ресторанах, кафе, барах и закусочных, в которых мы побывали, подавали очень вкусную еду.
– Вкуснее только у Горданы, – сказал Гловюк.
– Кто это?
– Гордана? – округлил он глаза. – Жена Андрича. Она здесь самая главная.
Я с этим легко согласился. Писательские жёны всегда самые главные, и неважно, в какой стране ты находишься.
Кстати, итальянец Амос, с которым мы ездили по Сербии, с удовольствием отдавался местным традициям. Он прилежно дегустировал ракию, фотографировался с девушками и катался на бричке, которую предоставили нам в одном из сёл. И его не волновало, что он ни слова не говорит по-сербски. Улыбки и объятия ему легко заменяли слова.
«Хорошо быть молодым, – думал я, наблюдая за ним. – Тем более, итальянцем. Ишь, как раскраснелась вон та чёрненькая».

Природа Балкан была похожа на нашу Кубань, и всё же она была другая. На Серебряном озере я увидел пышно цветущую магнолию. Стало быть, здесь всё же жарче, чем на Кубани. Но в любом случае, это была моя прародина. С акациями, елями, огромным разлапистым дубом в селе, в котором нам вручили хлеб-соль. Это была южная земля, – и моя.
Антология нашего фестиваля, составленная Радомиром Андричем, называлась «У неделю Дунав тече!» В белорусском языке, как и в сербском, неделя – это воскресенье. В воскресенье течёт Дунай!
В воскресенье я стоял на берегу Дуная и вспоминал слова белорусской купальской песни: «Девки на Троицу венки вили, а на Купалу развивали. На Дунай-речку венки пускали, свою долю загадывали: – Ой, коли доля, так зелен сад, а коли бездолье – так сохни, свянь».
Здесь, на Балканах, зелёный сад славянской жизни был затянут мёртвым узлом.
Достало бы нам терпения развязать этот узел, а не разрубить с плеча.

Фото Bojan Dzodan