Месть женщины

Признаться, Сергей Львович Оленский был удивлён, получив утром заказное письмо. Давно ему не приходили такие письма, с тех пор, как десять лет назад уехал из Таджикистана. Там он, светило адвокатуры, доктор юридических наук, профессор, был, как говорится, нарасхват. Преподавал в Университете, участвовал в громких процессах и неизменно выигрывал «поединки» со стороной обвинения. Кто мог противостоять ему, мастеру правовых хитросплетений, великолепному оратору, подлинному знатоку своего дела? Он буквально завораживал всех, кто собирался в зале судебных заседаний. Процессы с его участием привлекали многочисленную публику, на него шли, как на театральное представление, а вернее, как на спектакль одного актёра. И внешность Оленского была незаурядной: рослый, с львиной гривой седеющих волос, породистым мясистым лицом, с пытливым взглядом больших, навыкате глаз. И голос его, звучный баритон, тоже соответствовал внешности. Одевался Сергей Львович несколько старомодно, копируя интеллигенцию времени Владимира Маяковского, что, впрочем, шло ему и усиливало его своеобразие.
Оленский вскрыл письмо. Оно было напечатано на бланке Душанбинской мэрии. Текст был лаконичным: «Уважаемый Сергей Львович! Просим Вас принять участие в судебном процессе, в качестве адвоката, по делу гибели писателя Файзи Мухаммадова. Насколько помнится, Вы были другом нашего уважаемого писателя. Начало процесса 15 ноября текущего года.
Надеемся на ваше согласие. Это и желание жителей нашей столицы, которые помнят Ваши блистательные выступления в суде, всегда способствовавшие установлению правовой истины.
С уважением, Мэр города Душанбе Ато ХАМРАЕВ»

Оленский ещё раз перечитал письмо. Оно его огорчило. Как же так, погиб писатель Файзи Мухаммадов, гордость республики, автор незаурядных романов! Как же это произошло, и как не уберегли признанного мастера пера?! Действительно, они были дружны с Мухаммадовым, хотя назвать их закадычными друзьями, было бы не совсем верно. Слишком уж разными они были людьми. Если Оленский был жизнелюб, оптимист, верящий в лучшее и срывающий плоды удовольствия во всех садах жизни, то Мухаммадов был замкнутым человеком, желчным, видевшим во всём только теневые стороны. Даже странно, что при таких свойствах его натуры, судьба одарила его талантом писателя.
Сергей Львович часто встречался с Файзи Мухаммадовым, но в беседах с ним был сдержанным и особенно не откровенничал, чтобы не получить язвительные замечания по поводу веры в людское благородство.
Он прикрыл глаза, припоминая характерные черты писателя, худой, пиджак висел на его плечах, как на вешалке. Запавшие щёки, мешки под глазами, недоверчивый взгляд, тонкие губы с опущенными уголками. Всё это придавало Мухаммадову вид неврастеника. Да, с такой внешностью не будешь любимцем фортуны.
Оленский с Мухаммадовым ценили друг в друге незаурядность натур, и это сближало их при всей внешней и внутренней несхожести. И вот теперь Файзи Мухаммадова нет …
Сергей Львович Оленский покинул Таджикистан в начале девяностых годов, как только в Душанбе началось противостояние официальной власти и оппозиции, состоявшей из исламистов экстремистского толка. Муллы в мечетях призывали верующих свергнуть власть коммунистов, из горных районов в столицу везли на машинах крестьян, одурманенных призывами религиозных фанатиков. Площади в городе напоминали цыганские таборы, на них митинговали, готовили на кострах еду, спали в палатках. Безвластие и разгул народной стихии стали нормой тогдашней жизни в столице.

Оленский понимал, что под всей этой вакханалией кроется обыкновенная борьба за власть враждующих группировок, что народ от смены властных декораций ничего не выиграет. Более того, подобные противостояния неизбежно оборачиваются гражданской войной, а её последствия хорошо известны из Истории. Оленский пришёл к пониманию, что нужно уезжать, иначе можно сгореть, как щепка, в костре вооружённых столкновений. В одну из последних встреч с писателем Файзи Мухаммадовым Сергей Львович предложил ему уехать вместе, Мухаммадову в Таджикистане оставаться опасно. Он написал книгу о хадже мусульман на родину Пророка в своей язвительной манере, показал, сколько нелепостей сопутствует благородному намерению, и как на этом наживаются духовные наставники верующих. Теперь, когда к власти рвутся религиозные экстремисты, подобная книга может быть поставлена в вину её создателю. 
Мухаммадов покидать республику категорически отказался. «Не хочу уподабливаться крысе, бегущей с тонущего корабля, – заявил он. – Я сын этой земли и должен разделить её участь». 
Оленский уехал и не жалеет об этом, хотя потерял, конечно, многое. Поначалу он обосновался в Воронеже, но город не понравился ему, как и его жители. Вот только чем и почему, сам себе объяснить не мог. Тогда он перебрался в Липецк. Дали ему треть преподавательской нагрузки в Университете, а к юридической практике не допустили. Своих адвокатов больше, чем достаточно. Иногда Сергей Львович консультировал желающих частным образом, но это, конечно, не приносило удовлетворения. Свободного времени было хоть отбавляй. Попытался написать книгу об интересных случаях в своей практике, вроде Льва Шейнина, тоже не пошло. Для подобного труда нужна увлечённость, а не холодный разум, а её, как раз, и не было. Заполнял досуг, чем только мог: много читал классики, гулял по городу, посещал выставки, смотрел спектакли в местном театре.

Липецк тоже не грел его душу, и тогда он понял, что дело не в городах, а в себе самом. Истинно говорят, от себя не убежишь. И всё чаще накатывала тоска по Душанбе, прежней жизни, когда он был востребованным и уважаемым человеком. И хотелось бросить всё и уехать обратно в Таджикистан. Одно останавливало, никто его там не ждёт, нет ни родных, ни близких. С женой давно разошёлся, и с тех пор довольствовался любовными связями, а хозяйство вела домработница. Прошло уже десять лет неустроенности и скитаний по России. Может, и помнят его в горном крае, но особой нужды в нём никто не испытывает. Это уж точно! 
И вот письмо с приглашением приехать в Душанбе. Не есть ли это свидетельство того, что он всё-таки востребован и может начать жизнь «с чистого листа»? Гражданская война в Таджикистане завершилась примирением враждующих сторон, но последствия её тяжелейшие. Страну нужно восстанавливать, а, значит, каждый специалист будет на вес золота. 
Решение пришло сразу же. Конечно, он поедет в Душанбе. Это город, где прошла его молодость, где он окончил юридический факультет в Университете, и где шагал по ступеням научной карьеры: кандидат юридических наук, защита докторской диссертации 

***

Не правы те, кто утверждает, что никогда не нужно возвращаться туда, где ты был молод и беззаботен. Напротив, сочетание этих двух начал может стать тем эликсиром, который пробудит в душе жажду жизни. Что с того, что ему уже шестьдесят два года? Возраст определяется не датой рождения, а общим состоянием человека. А он, Сергей Львович Оленский, в этом может поспорить с тридцатилетними … 
И он поспешил на почту, чтобы дать телеграмму, извещающую о его согласии.
Через неделю он вылетел в Душанбе. Самолёт был изношенным, натужно ревел двигателями, его болтало из стороны в сторону. На лицах стюардесс нарочитые улыбки, а глаза насторожённо скользили по лицам пассажиров. Салон самолёта заполнен наполовину, и это понятно. Только в силу крайней необходимости люди летели в республику, где недавно полыхало пламя гражданской войны.
К удивлению маститого адвоката, его встретил у трапа самолёта молодой человек в сером костюме, смуглый, с ёжиком чёрных волос, державшийся официально. Он отрекомендовался помощником мэра города, назвал себя – Хол Махмадов. Ему поручили помогать Оленскому и решать все возникающие вопросы. 
– Машина вас ждёт, – Хол указал на белую «Волгу», стоявшую поодаль на взлётной полосе.
Такое внимание понравилось Оленскому. В дороге они разговорились. Помощник мэра учился в Университете, на факультете международных отношений.
– Коллега, – улыбнулся Сергей Львович.
– Если бы, – вздохнул Махмадов, – до вас мне тянуться и тянуться. Да и сферы занятости у нас разные.
Оленский попытался утешить собеседника.
– Я тоже когда-то начинал с малого. И вам все пути открыты.
Пожилой шофёр помалкивал, старательно объезжал выбоины на дороге.
Сергей Львович рассматривал город в окно автомобиля. Душанбе был узнаваемым, и в то же время выглядел поблёкшим. Война прошлась по нему огненным катком. На стенах зданий были видны выбоины от автоматных очередей, витрины магазинов забиты фанерой. Административные здания нуждались в ремонте, на площадях чёрные проплешины от горевших на них костров.
– Значит, в городе тоже шли бои? – поинтересовался Оленский у молодого помощника мэра. 
– Столкновения были, – пояснил тот. – Правда, в основном сражения шли в долинах, враждующие стороны договорились город не разрушать. Тут хозяйничали бандитские группировки …

Холодом дохнуло на адвоката от этих слов. Недавняя война предстала перед ним во всей реальности. То, о чём он читал в газетах, теперь проявлялось наяву. Да, и поздняя осень не красила город. Величественные чинары вдоль центрального проспекта пожухли, жёлтая и коричневая листва осыпалась с них, покрывая тротуары одноцветным ковром. Улицы не убирались, и это тоже была примета разрухи, царившей в республике.
Утро только начиналось. Белёсая дымка облаков подёрнула небо, солнце проглядывало сквозь них оранжевым шаром. Было прохладно, редкие прохожие на тротуарах ёжились, из ртов вырывался морозный пар. И Оленский порадовался, что оделся тепло и прихватил с собой шерстяные вещи.
– Какова наша программа на сегодня? – осведомился адвокат у Хола Махмадова.
– Вы прилетели ночным рейсом, – ответил тот, – значит, чувствуете себя утомлённым.
Адвокат согласился. Действительно, так и было. Тело ломило от усталости, глаза резало, словно были запорошены песком. В полёте не выспишься, хотя он и старался забыться во сне. 
– Сделаем так, – продолжал Хол Махмадов, – мы приготовили для вас квартиру, в центре города, со всеми удобствами. Сейчас поедем туда, вы позавтракаете и отдохнёте. День в вашем распоряжении, осмотритесь, пройдитесь по городу. Только вечером гулять не советую, не все ещё бандиты выловлены. Можете нарваться на неприятности. Завтра, в восемь часов утра, я заеду за вами, и мы отправимся в мэрию. Глава города и другие должностные лица будут ожидать вас. Там вас введут в курс дела.
Квартира устроила маститого адвоката во всех отношениях. Расположена она на втором этаже правительственного здания, обставлена добротной мебелью. Сыто урчал холодильник, заполненный продуктами. Широкая кровать располагала к отдыху.
Сергей Львович проспал до четырёх часов дня, но отдохнувшим себя не чувствовал. Он всегда тяжело переносил долгие перелёты. Голова была тяжёлой, не было всегдашней энергии и желания заняться делами. Пообедал без аппетита и вышел на улицу. Прежде воскресный город был во власти его жителей. Толпились на площадях, сизых от шашлычного дыма, сидели за столиками в парке и скверах, ели плов, который готовили тут же в больших котлах, детям покупали мороженое. Повсюду слышались музыка, смех, оживлённые разговоры. Теперь же город был безлюдным и молчаливым, он словно приходил в себя после недавних потрясений.

Никого из встречных Сергей Львович не узнавал, и прохожим он тоже не был интересен. Общее отчуждение заполняло улицы. В шестом часу сиреневые сумерки стали заполнять пространства между домами, уличные фонари не горели, город становился неприветливым и хмурым. И Оленский поспешил в свою квартиру, памятуя слова помощника мэра о том, что в тёмное время суток Душанбе небезопасен. 
Вечером он не знал, чем себя занять. Книг не было, телевизор не работал. Сергей Львович сидел в тёмной комнате у окна, воспоминания перехлёстывали через край, но они мало соответствовали тому городу, который он видел сегодня. Они все относились к прошлому, и он подумал, что это и есть предвестник старости.
Оставалось только лечь спать, что он и сделал. Пробудился рано, в семь утра уже готов был заняться делами.
В половине восьмого Хол Махмадов заехал за ним, и они отправились в мэрию. Их уже ждали, и в кабинет мэра прошли без задержки.

Мэр города оказался мужчиной средних лет, без излишней полноты, со слегка удлиненным лицом, широкими бровями и цепким взглядом. Он и ещё двое находившихся в кабинете посетителей поднялись с мест навстречу Оленскому. Обменялись рукопожатиями, познакомились. Оленский уже знал, что мэра зовут Ато Хамраев, другие, находившиеся в кабинете мужчины, оказались начальником городской милиции, полковником Сайфулло Буриевым, и прокурором города Аминджоном Вали-зода. Последние были в гражданской одежде, без знаков отличия. 
Начальник милиции был сравнительно молод, примерно сорока лет, спортивного телосложения, голубоглазый, что было нехарактерно для таджиков, сдержанный и молчаливый. В противоположность ему прокурор города лучился добродушием, как многие из толстяков. Его голову украшала обширная лысина, на щеках при улыбке появлялись ямочки.
Мэр города кивком удалил помощника из кабинета, сказав, чтобы никуда не отлучался, может понадобиться.
Кабинет мэра был обставлен без излишеств: рабочий стол с телефонами, заваленный бумагами, к нему примыкал длинный стол для заседаний. Шкаф с томами Энциклопедии и справочной литературой, массивный сейф в углу. У окна с зелёными шторами журнальный столик с креслами. Ковра на полу не было.
– Давайте обойдёмся без официоза, – предложил мэр, указывая на журнальный столик. – Присядем там и поговорим о предстоящем деле. 
На столике были расставлены тарелочки с нарезанными колбасой и сыром, национальными сладостями, большая ваза с фруктами и виноградом. Высилась бутылка коньяка, окружённая фужерами. 

Сели в кресла, мэр протянул руку к бутылке и вопросительно посмотрел на Оленского. Тот отрицательно покачал головой.
– С утра не пью, и вообще воздерживаюсь от спиртного. Тем более, что нам предстоит серьёзный разговор.
Прокурор хохотнул. 
– Видно, вы не поклонник рубаи Хайяма.
Сергей Львович ответно улыбнулся.
– Я ценю его творчество, но только в сочетании с зелёным чаем. 
Мэр недовольно покосился на прокурора. Тот вносил излишнее оживление в деловую атмосферу, царившую в кабинете.
Миловидная секретарша в национальном платье принесла чайник с чаем и пиалки.
Мэр разлил чай, подал пиалки всем, сидевшим за столиком, помолчал, собираясь с мыслями.
– Вам, Сергей Львович, наверное, было бы интересно узнать, почему участвовать в качестве адвоката мы пригласили именно вас? Вы давно уехали из Таджикистана, оторвались от наших реалий, и вам не совсем ясна обстановка, которая сложилась в республике после гражданской войны.
– А вернее, совсем не ясна, – вставил прокурор.
– Как ни странно, но именно это и ценно для нас, – продолжал мэр города. – Вы сможете непредвзято разобраться в той трагедии, какой является для нас гибель известного писателя Файзи Мухаммадова … – Ато Хамраев отвлёкся. – Я не ошибусь, если скажу, что вы были дружны с Мухаммадовым?
– Не ошибётесь, – отозвался Оленский, не считая нужным углубляться в свои отношения с погибшим писателем.
Мэр отпил чай из пиалки, осторожно поставил её на столик.
– Война закончилась, но не ушла в прошлое. Она разделила общество на группировки, и все они в конфронтации одна к другой. Это и осложнит предстоящий судебный процесс. Каким бы ни был его финал, все будут истолковывать его в свою пользу, а это ещё больше накалит обстановку. Потому и нужен сторонний человек, который дал бы объективную картину горестного происшествия …
Вам понятно, о чём я говорю? – обратился мэр к Оленскому.
– Не совсем, – отозвался тот. – Во-первых, я не знаю, как произошла гибель Файзи Махмадова? А, во-вторых, вы ведёте разговор так, будто мне предстоит расследовать прискорбный случай, а не взять на себя обязанности адвоката …
– Совершенно верно, – согласился Ато Хамраев. – Вы правильно меня поняли.
Начальник милиции и прокурор слушали разговор с отрешёнными лицами, из чего следовало, что им известно всё, о чём идёт речь, и нечего к ней добавить.

Мэр города помассировал ладонью лицо.
– До сих пор нам неясно, как погиб писатель. Ранним утром он повздорил у лепёшечной с молодым кавказцем Резо Татиевым, приехавшим в Таджикистан на заработки. Оба были невыдержанными, дело дошло до оскорблений. Мухаммадов схватил нож, лежавший на прилавке лепёшечной, и бросился на Татиева. Тот вроде бы оборонялся, Мухаммадов упал и наткнулся на нож. Одни свидетели утверждают, что это была самооборона, другие говорят, что это было убийство, но совершённое столь быстро, что его подробности никто не мог рассмотреть в точности. 
– Так, так, – проговорил Оленский. Уж он-то хорошо знал вспыльчивый характер известного писателя, да ещё и тягостная атмосфера гражданской войны усилила его отрицательные черты. Вполне вероятно, что самооборона Татиева и привела к трагическому инциденту.
– А где сейчас находится Татиев? – спросил он. 
На этот раз отозвался начальник милиции.
– Там, где ему и надлежит быть, в следственном изоляторе городской тюрьмы. Задержали до начала судебного процесса. И потом сторонники писателя могли устроить над ним самосуд.

Слушая мэра и начальника милиции, Сергей Львович подумал, что старшее поколение таджиков хорошо владеет русским языком. Многие из них учились в России и русский язык им в такой же мере родной, как и таджикский. Но надолго ли сохранится такое положение? Таджикистан заявил о своём суверенитете, а это неизбежно приведёт к замкнутости в собственных границах, к самоизоляции. Отсюда пробуждение национализма, а значит, русский язык отойдёт на второй план, а то и вообще выйдет из употребления. 
Оленский взглянул на мэра города.
– И всё-таки мне не до конца понятна цель моего приезда в Душанбе. Наверное, не только предстоящая роль адвоката?
– К этому я и веду, – отозвался тот. – Политическое противостояние разнополярных сил, война и разгул бандитизма привели к тому, что население потеряло веру в свою безопасность. В самом деле, грабежи, убийства, насилие стали нормой каждого дня. Милиция бессильна справиться с беспорядками, ей противостояли хорошо вооружённые банды уголовников. Начался отток горожан в другие республики. Уезжали квалифицированные специалисты, опытные мастера своего дела. Ныне в Таджикистане кадровый кризис. Уехал следователь Нариман Солиев, который занимался гибелью писателя. И мало того, что уехал, ещё и увёз с собой уголовное дело. Остались разрозненные материалы, из которых, впрочем, ясна суть дела. Поручить заново расследовать гибель Мухаммадова, но нет следователя должного уровня. И потом нас упрекают, что мы намеренно затягиваем следствие, чтобы прикрыть убийство. В городе накаляются страсти, дальше откладывать судебный процесс уже невозможно. Этого от нас требует и правительство республики.
Вот мы и вспомнили о вас, юристе высочайшего класса. Хотим попросить вас провести расследование убийства или несчастного случая, это вы как уж установите, и взять на себя защиту подследственного Резо Татиева.

Признаться, такого оборота событий Сергей Львович не ожидал. Не приходилось ему ещё за все долгие годы юридической практики выступать в двоякой ипостаси.
– Дела, – протянул он. – Сложную задачу ставите вы передо мной, уважаемые господа. В короткий срок завершить следствие и подготовиться к защите … Справлюсь ли я?
– В этом нет никакого сомнения, – вступил в разговор молчавший до этого прокурор. – Мы знаем степень вашего профессионализма. И потом, это не только наша просьба, это и пожелание … – И прокурор указал пальцем в потолок, подразумевая высокие правящие инстанции. 
Солнечные лучи пробивались сквозь оконные шторы и отражались в блестящей лысине прокурора. Должно быть, они ощутимо нагревали её, поскольку прокурор то и дело проводил по лысине большим клетчатым платком. 
– И потом, Сергей Львович, – вкрадчиво заметил мэр города, – ваш труд будет достойно оплачен. Получите столько, сколько скажете. А если поскромничаете, сами установим гонорар. В обиде на нас не будете.
Оленский недовольно отмахнулся.
– Сейчас говорят, материя вторична …
– Но не в нашем случае, – поддержал мэра прокурор.
Маститый адвокат размышлял. Интуитивно он чувствовал какую-то неясность в предстоящих обязанностях, какое-то второе дно, если можно так выразиться. Но, может быть, это было лишь предубеждение, поскольку с подобным он сталкивался впервые? И в то же время, в душе пробуждался азарт, стремление заявить о себе в полный голос, показать, что он может справляться с трудностями любого уровня. Рано его списали в запас в России, он ещё покажет всем, что он личность, а не особа второго сорта.
– Сложную задачу вы ставите передо мной, уважаемые господа, – повторил он ещё раз. – Давайте сделаем так: я ознакомлюсь с оставшимися материалами уголовного дела, ещё раз допрошу свидетелей, встречусь с подследственным Татиевым, и потом скажу вам своё окончательное решение.

На лице мэра проступило недовольное выражение. Прокурор вытянул вперёд руки, словно защищаясь от неожиданного выпада адвоката. Начальник милиции так и подался вперёд, будто хотел задержать адвоката и не дать ему договорить оставшиеся слова.
– Не этого мы ожидали от вас, Сергей Львович, – с сожалением заметил Ато Хамраев.– Но дайте нам хоть искорку надежды, поймите безвыходность нашего положения.
И маститый адвокат уступил.
– Так и быть, – сказал он. – Но это предварительное намерение. Окончательное, после знакомства со всеми обстоятельствами дела.
– Ну, хоть так, – вздохнул прокурор, – всё-таки это лучше, чем ничего. Странная складывается ситуация. Мне предстоит выступить в суде в роли государственного обвинителя. Стало быть, я заинтересован в том, чтобы ослабить сторону защиты, а я вместо этого настаиваю на её усилении. Таковы парадоксы современной юриспруденции.
Все рассмеялись, обстановка в кабинете разрядилась.
Ато Хамраев взял бутылку коньяка, открыл её.
– Несмотря на ваше противодействие, Сергей Львович, я предлагаю выпить по сто граммов этого божественного напитка. Коньяк три звёздочки, армянского производства. Где такой достанешь сейчас в Таджикистане? Мы достигли важного соглашения, а не обмыв его, не можем гарантировать успех. Ведь когда корабль спускают на воду, обязательно разбивают о его борт бутылку шампанского.
На этот раз Оленский не возражал.
– Согласен, пусть наш корабль достигнет желанной гавани.
И он взял фужер в руку.
В дружеской обстановке просидели около часа. Бутылка опустела, угощений на тарелках значительно поубавилось. 
– Ну, что ж, – произнёс мэр, – как говорится: делу время, потехе час. Не будем вас задерживать, дорогой Сергей Львович.
Ато Хамраев нажал кнопку звонка. В кабинет заглянула секретарь.
– Позови моего помощника, – распорядился мэр.

Холл Махмадов не замедлил появиться.
– С этого дня поступаешь в полное распоряжение нашего уважаемого адвоката, – мэр города указал на Сергея Львовича Оленского. – Покажи ему комнату, в которой он будет работать, предоставь нужные материалы и, вообще, будешь делать всё, о чём тебя попросят.
Помощник склонил голову и прижал руку к сердцу.
– Мы тоже к вашим услугам, Сергей Львович. Заходите в любое время, когда понадобимся.
Оленский и Хол Махмадов ушли.
Мэр города, прокурор и начальник милиции остались одни. Помолчали. Прокурор снова промокнул лысину платком.
– Не нравится мне позиция нашего адвоката, – сказал прокурор. – Он намерен кропотливо вникать во все обстоятельства дела, рыться в документах, дотошно опрашивать свидетелей. Словом, делать то, что нам как раз не нужно. И время уйдёт, и мало ли что он накопает.
Мэр города усмехнулся.
– Мы предусмотрели это. У нас есть варианты, которые заставят его отвлечься и поторопиться. Сейчас пустим в ход вариант первый.
Помещение для работы Сергею Львовичу предоставили на первом этаже мэрии. Комната была небольшая, но всё необходимое в ней имелось. Стол, четыре стула, сейф, холодильник, диван, телефон на приставном столике, настольная лампа. На столе стопка чистой бумаги, ручки, карандаши. Зеленоватые шторы наглухо закрывали окно.
– Можно было подобрать вам комнату побольше, – извиняющимся тоном проговорил помощник мэра, – но это на верхних этажах. Вам же придётся вызывать свидетелей, беседовать с ними. Первый этаж для этого удобнее.
Сергей Львович осмотрел комнату, приподнял трубку телефона, послышался гудок зуммера. 
– Всё нормально, – заметил он. – Комната меня устраивает. Не будем терять время. Мне понадобятся материалы дела.
– Они в сейфе, – Хол Махмадов кивнул в сторону сейфа, выкрашенного синей краской. – Ключ от него в ящике стола.
Оленский подошёл к столу. Под стеклом лежал список телефонов всех городских организаций и их руководителей.
– Прекрасно, – удовлетворённо произнёс он, – вы мне, Хол, пока не нужны. Если что, я позвоню вам.

И он погрузился в материалы уголовного дела. На ознакомление с ними ушло три дня. Было всё, что нужно: заполненные бланки допросов свидетелей и описание сути трагического события, протокол осмотра места гибели Файзи Махмадова. Однако оригиналов было мало, в основном, копии, или восстановленные материалы. Это было понятно, раз само уголовное дело было увезено следователем Нариманом Солиевым. Неясно только, почему он это сделал? Опасался, что его похитят?
Чувствовалось, что материалы собирались наспех, многие были написаны одной и той же рукой. Небрежность ощущалась во всём. В другое время Оленский отказался бы знакомиться с такими документами, но следовало принимать во внимание семь лет гражданской войны в Таджикистане. В стране царила разруха, погибло более двухсот тысяч человек, административные здания боевики оппозиции занимали под штабы и казармы, торговые центры и склады разграбили. Конечно, тут не до скрупулёзности в подготовке следственных материалов. 
«Ну, что ж, будем обходиться тем, что есть», – вздохнул Оленский.
Суть дела мэр города вкратце изложил точно, и теперь в собранных материалах оно прояснялось.
В городе ощущалась нехватка продуктов, и особенно хлеба. Его привозили по утрам на грузовиках в микрорайоны, но хлеба было мало, и на всех не хватало. Работало несколько лепёшечных, возле них собирались большие очереди, и долгое ожидание сказывалось на настроении людей. Они нервничали, то и дело возникали скандалы, иногда завершавшиеся потасовками.

Место, где погиб известный писатель, было хорошо известно Оленскому. Лепёшечная располагалась рядом с рабочей столовой. Напротив, на другой стороне улицы, высилось двухэтажное здание гостиницы, с сапожной мастерской на первом этаже. Дальше, за поворотом, находилось Министерство внутренних дел. У лепёшечной особо не развернёшься, она построена рядом с проезжей частью дороги, и потому скученность желающих приобрести горячие лепёшки была вполне понятна. 
За порядком в очереди собравшиеся следили строго. Стоило кому-то попытаться вклиниться в очередь, тут же поднимался скандал, и наглеца отталкивали в сторону. В тот день, о котором шла речь, обстановка была сходной. Резо Татиев, подозреваемый в убийстве, стоял в начале очереди. Свидетели характеризовали его как человека беспокойного, из тех, кому до всего есть дело. Он встревал в разговоры, отпускал реплики по поводу медлительности пекарей, настаивал, чтобы в одни руки продавали не больше двух лепёшек, иначе, всем не достанется. Он был, как овод, от которого никому не было покоя. 
Когда к лепёшечной подошёл писатель Файзи Мухаммадов, Резо Татиев насторожился. Писатель выглядел хмурым, одет в поношенный костюм, щёки покрывала серебристая щетина. Он казался усталым и заболевшим. 
Писатель Мухаммадов был в городе известным человеком, пользовался уважением, и потому отношение к нему было особое. Один из покупателей, стоявший у окошка раздаточной, обратился к писателю.
– Муаллим, идите сюда. Вставайте впереди меня.
– Это ещё почему? – встрепенулся Резо Татиев. – Ты, дед, куда лезешь? Мы, что, хуже тебя?

Кто-то из очереди попытался урезонить вспыльчивого кавказца.
– Это наша гордость, большой писатель. Пусть берёт лепёшки, он нас не задержит.
– Вас не задержит, меня задержит, – горячился Татиев. – У меня нет времени торчать в очереди до вечера. Этот впереди всех, другой впереди. Всех не переждёшь. Пусть за мной встанет.
Татиева удерживали, пытались урезонить, но все слова оказывались бесполезными. Он не желал слушать никакие доводы.
– Мало, что он писатель! Это он у себя дома писатель, а тут такой, как все. Ты, дед, отойди от окна. Вон женщина в очереди с ребёнком стоит, почему её вперёд не пропускаете? Инвалид на костыле не достоин уважения?
Мухаммадов посмотрел на кавказца.
– Что вы так горячитесь? Вам больше всех надо? Я возьму две лепёшки и уйду. Это минуту займёт.
Резо Татиев разгорался, как костёр на ветру.
– Написал всякую чепуху, и уважения к себе требует. Большое дело, бумагу марать. На завод, к станку не поторопился.
Лицо писателя потемнело от гнева.
– Не вам судить о моих книгах. Судя по вашему виду, вы тоже не производственник.
– Оскорбляешь, да, ты, старый ишак! Я ещё сделаю добро людям, а ты так и подохнешь, только словесный навоз от тебя останется. Уйди от лепёшечной!
Татиев бросился к писателю, поймал его за руку, с явным стремлением вытолкнуть из очереди.
Мухаммадов схватил нож, лежавший на прилавке, которым счищали гарь с обратной стороны лепёшек, и выставил его вперёд, с намерением оборониться от нападения. Татиев сжал Мухаммадову руку, рванул его на себя и склонил к своим ногам. Писатель пошатнулся и упал на землю.
Татиев попытался поднять его.
– Вставай, да! Чего лежишь, на жалость напрашиваешься?
Файзи Мухаммадов оставался неподвижным.

Мужчина, стоявший у прилавка, оттеснил кавказца в сторону и перевернул писателя на спину. В груди у того торчал нож, вонзившийся по самую рукоятку. Одна из женщин испуганно вскрикнула, толпа зашумела, заволновалась.
Резо Татиев всплеснул руками.
– Вах, сам себя зарезал! Какой нервный, понимаешь!
– Ты его убил, – закричали на Татиева из толпы. – Твоих рук дело!
Резо отбивался.
– Каких моих? Я нож даже не трогал. Пустите, уйти хочу.
Но мужчины держали кавказца и сдали его подбежавшим милиционерам.
Именно это и уяснил из материалов уголовного дела адвокат Сергей Львович Оленский.
Он поднялся из-за стола, подошёл к окну и отдёрнул штору. Осень предстала перед ним во всём великолепии. Небо очистилось от облаков, солнце ярко светило и обдавали живительным теплом. Внутренний двор мэрии засажен порыжевшими каштанами и вечнозелёными тисами. На клумбах рдели цветы, ещё не тронутые увяданием. Осенняя палитра поражала многоцветьем, и Оленский с сожалением подумал, что поторопился уехать из Таджикистана. Можно было пережить военную смуту, зато теперь он был бы не гостем в столице республики, а её полноправным жителем. Но ведь, наверное, можно и поправить сделанную ошибку … А чтобы поправить, нужно основательно разобраться в порученном деле и хорошо подготовиться к предстоящему судебному процессу.
Теперь, когда материалы уголовного дела изучены, настало время повидать и допросить подследственного Резо Татиева.

Комната, в городской тюрьме, в следственном изоляторе которой содержался обвиняемый, была хорошо знакома Оленскому. В прошлые годы он часто встречался здесь с теми, кого ему предстояло защищать. Комната была небольшая, с единственным окном у потолка, закрытым решёткой. Стол, два стула, вмурованные в бетонный пол, вот и вся обстановка тесного помещения. Тусклая лампочка наверху заливала комнату жёлтым светом.
Дежурный надзиратель ввёл в комнату Резо Татиева. Тот с первого взгляда не понравился адвокату. Татиев был среднего роста, хорошего телосложения, по виду типичный выходец с Кавказа. Густые чёрные волосы нуждались в стрижке, щёки покрыты щетиной. Карие глаза глубоко сидели под полукружьями бровей, нос с горбинкой, заметно выдавались верхние скулы. Одет в клетчатую рубашку с закатанными рукавами, серые брюки без ремня, их приходилось поддерживать руками. На ногах поношенные сандалии. Держался вызывающе, губы подрагивали от возбуждения.
– Садитесь, – предложил Оленский.
– Уже сижу, – отпарировал Татиев. – Опять допрашивать будешь? Сколько можно, уже надоело.
Сергей Львович старался найти верный тон в предстоящем разговоре.
– Давайте договоримся: я задаю вопросы, вы отвечаете. Иначе наша беседа не получится.
– Давай, дорогой, спрашивай, – согласился Татиев.
– Почему вы обращаетесь ко мне на «ты»? Я официальное лицо и прошу вести себя со мной уважительно.
Татиев смерил Оленского пристальным взглядом.
– Извини, дорогой … Извините. Сижу в общей камере с уголовниками, отвык от хороших манер.
– Я ваш адвокат. Буду защищать вас, а для этого мне нужно основательно разобраться в вашем деле.
Резо Татиев согласно кивнул.
– Разбирайся … Разбирайтесь.
– Расскажите вкратце о том, что произошло у лепёшечной в тот день, когда погиб писатель Файзи Мухаммадов.
Татиев удивился.
– Вах, зачем снова рассказывать? По-моему, в вашем деле … – Он кивком указал на пухлую папку, которую принёс с собой Оленский, – всё ясно изложено?

Оленский отметил очевидную странность. Иногда Татиев говорил с сильным акцентом, а иногда речь его была чистой и правильной. Не играет ли он в примитивного кавказца?
– Дело было так, – начал Татиев. – В то утро я очень спешил. Мне предстояло встретиться с председателем Спортивного комитета. У меня высшее образование, я окончил в Махачкале физкультурный факультет в Университете. Мастер спорта по вольной борьбе, неоднократный чемпион Дагестана. Мне говорили, что в Таджикистане любят борьбу, и я приехал в Душанбе, чтобы открыть тут школу вольной борьбы. Предстояло выяснить: будет ли Спорткомитет оплачивать её содержание, или я буду вести её на платной основе?
Время поджимало, я очень спешил. Позавтракать было негде, рано ещё. Решил взять пару лепёшек, в номере гостиницы была бутылка кефира, достаточно, чтобы перекусить.
У лепёшечной была большая очередь. Я сильно нервничал. Двое молодых пытались пролезть в очередь впереди меня, я их отогнал. И тут подошёл старик, и его пропустили прямо к прилавку. Конечно, я возмутился. Понимаю, был несдержанным, грубил. Кто его знал, что этот старик – большой писатель.
– Но ведь вам говорили об этом в очереди? – напомнил адвокат.
– Говорили, – согласился Татиев. – Не поверил, думал, что это просто так. Не походил старик на интеллигентного человека. И потом, куда ему было торопиться? В его возрасте нужно жить уже не минутами, а часами. Я грубил, и он мне грубил. Я хотел поставить его в очереди позади себя, это было всего на пять человек дальше от окошка лепёшечной. А он схватился за нож. Что же, мне нужно было дожидаться, когда он меня зарежет? Я оборонялся. Кто же думал, что он упадёт прямо на нож? В чём моя вина? Я хотел уйти, но меня схватили, как преступника, понимаешь, посадили в СИЗО и теперь обвиняют в убийстве. С моей стороны это была самооборона, а со стороны старика как раз попытка убийства.
– Вас в убийстве пока не обвиняют, вам ставят в вину содействие в гибели большого писателя, гордости республики. Вот я и разбираюсь в этом.
– Разбирайся скорее, дорогой, если бы ты знал, как тяжело сидеть в переполненной камере с ворами и бандитами. Хорошо, я спортсмен, могу защитить себя, а так в «шестёрку» бы превратили. Там людей ломают, как щепки.
– Ко мне следует обращаться на «вы», – ещё раз напомнил Оленский.
– Извините, волнуюсь, не смогу следить за собой, – Татиев снова заговорил с явным акцентом. – Никак не могу доказать, что не виноват я. Какой мне смысл был убивать старого человека? Да и как бы я смог это сделать? Нужно было вырвать у него нож, размахнуться и ударить. А как такое возможно в плотной толпе?

Оленский слушал Татиева и внутренне соглашался с ним. Действительно, ему не было никакого резона убивать старого писателя. Они не были знакомы друг с другом, никогда не встречались, а для убийства нужны серьёзные мотивы. Значит, не виноват? И в то же время оставались какие-то неясности, не дающие вызреть окончательному убеждению. Но, может, картина прояснится после допроса свидетелей?
– Утверждать, что вы убили Файзи Мухаммадова, нет явных оснований, – задумчиво проговорил Сергей Львович, – но меня вот, что смущает. Почему следователь Нариман Солиев высказывал догадку, что произошло убийство? В уголовном деле он прямо это не утверждает, но какие-то недомолвки наталкивают меня на такую мысль.
Слова Оленского взволновали Резо Татиева. Он раскраснелся, глаза заблестели, речь стала прерывистой. Слова он сопровождал энергичной жестикуляцией.
– Почему следователь так думал? Да, потому, что у него мало опыта в расследовании серьёзных дел. Спрашивал о каких-то мелочах, ходил, как говорят, вокруг да около, а само происшествие не анализировал. Мне, например, это понятно. Кавказцев нигде не любят. Считают, что все мы жулики и проходимцы, а я за всю свою жизнь копейки чужой не взял. Обидно становится, оттого не всегда сдерживаюсь. Нервный становлюсь.
– Но ведь Мухаммадов не оскорблял вас? – напомнил Оленский.
Татиев всплеснул руками.
– Как не оскорблял? Сказал, что я по виду не производственник. Тогда кто я, по его мнению? Ясно, жулик!
Оленский укоризненно покачал головой.
– Ну, это уже лишнее вы говорите. Никто такое не утверждал. Ладно, на сегодня довольно. Возможно, встретимся с вами ещё раз.
– Зачем встретимся? – запротестовал Татиев. – Сделайте, чтобы меня выпустили из СИЗО. Живым меня в могиле держат. Я никуда не убегу, сам к вам приходить буду …
– Пока ничего не могу обещать, – ответил адвокат.

Оленский неспешно шагал по осеннему городу. Опавшие листья шуршали под ногами, в воздухе проплывали кружева паутин, и блестели в солнечных лучах серебристыми нитями. Дышалось, правда, тяжеловато. Сухие листья дворники сгребали в кучи и поджигали их. Едкий дым разливался по улицам, затруднял дыхание, от него слезились глаза. 
Нужно было где-то пообедать, а потом определить по материалам уголовного дела, кого из свидетелей следует опросить. Без этого картина происшедшего не будет полной.
Сергей Львович задумчиво просматривал страницы уголовного дела, а сам не мог отрешиться от недавней беседы с Резо Татиевым. Слишком уж он эмоциональным показался адвокату. Иногда даже возникало ощущение, что переигрывает. А может таким он и был, по первой встрече к окончательному выводу не придёшь.
В дверь постучали.
– Войдите, – отозвался Оленский.
В кабинет вошла молодая женщина, и какая! Её нельзя было назвать совершенной красавицей, но в ней была та особенность, которую французы называют «шармом». Уж в этом-то Оленский разбирался. За годы юридической практики у него выработалась привычка составлять словесный портрет посетителей, это помогало определять их психотип. А тут привычка почему-то не срабатывала. Прикинул рот посетительницы, чуть выше среднего. Возраст годам к тридцати. Фигуру можно назвать соразмерной, настолько она была правильно сложена. Всё в меру. Густые чёрные волосы , закрывавшие шею, искрились под солнечными лучами. Глаза большие, зелёные, слегка удлиненные к вискам. Овал лица, очертания губ … Тут Оленский запутался, настолько сильное впечатление произвела на него незнакомка. Она была обаятельной, она была нестандартной, вот что главное. На ней была розовая кофточка, с кружевным воротничком, коричневый костюм, подчёркивающий все достоинства фигуры, аккуратные туфли на невысоком каблуке.
Оленский смотрел на неё во все глаза и не слышал вопроса: «Можно войти?»
– Можно войти? – снова повторила посетительница.
– Ах, да! – спохватился он. – Конечно, можно. Проходите, пожалуйста, садитесь. 
Она села на стул, напротив адвоката.
– Вот вам моя визитная карточка, – она подала Оленскому картонный квадратик.
– Вахобова Людмила Самиевна, – прочитал он. – Журналист.
– Почему Людмила? – полюбопытствовал он. – Вы ведь таджичка?

Людмила улыбнулась, показав два ряда ровных, блестящих зубов.
– У меня мама русская, отсюда такое имя.
– Ах, вон оно что! Но ведь это здорово! Вы взяли самое лучшее у обоих народов.
Она нахмурилась.
– Прошу вас, не нужно о моей внешности. Все только о ней и говорят, невольно чувствую себя неполноценной. Ведь у женщин помимо лица, фигуры, ног, стройных и не очень, есть и ум и характер.
– Да, но они не сразу заметны, – отозвался Оленский. – В то время как красота сразу завораживает. Но вы правы, поговорим о другом. Меня вот что удивляет: почему журналист, а не журналистка, почему учитель, а не учительница? Я помню в юности была популярной такая песня: учительница первая моя … В чём тут дело?
Людмила поразмыслила.
– Мне кажется, причина в мужском отношении к женщинам. Для вас мы – домохозяйки и матери. А если избираем те же профессии, что и мужчины, то нас тут же уподабливают сильному полу, отказывая в женских достоинствах. Отсюда – журналисты, повара, парикмахеры …
А может, сказывается стремление женщин к эмансипации? Хочется заявить о себе в полный голос, подчеркнуть наше равенство с мужчинами. Хватит нам быть гаремными затворницами, потому и стали именоваться, журналистами и учителями. Ну и потом, не все профессии можно перекроить на женский лад. Вот, скажем, переводчик, это понятно, а переводчица, чего, денег?

Оленский засмеялся. Он чувствовал себя легко и свободно с этой красивой и такой обаятельной женщиной. Давно с ним такого не было!
– Да, в разуме вам не откажешь. Умеете мыслить, анализировать, такими особенностями могут похвастаться не все мужчины, – он поднял вверх указательный палец. – Это не комплимент, это констатация факта.
Вахобова ответно улыбнулась, снова показав красивые, белые зубы, но тут же посерьёзнела.
– Сергей Львович, я полагаю, вы человек занятой и не располагаете временем для пустой, светской беседы. Поговорим о деле. В моей визитке написано, что я представляю газету «Известия» …
– Солидное издание, – вставил адвокат.
– Да, верно. Так вот мою газету интересует ход расследования гибели писателя Файзи Мухаммадова. Сложилось предположение, что его убили за книгу «Неделя на том свете», о хадже, совершённом в святые для мусульман места. Как вы полагаете, так ли это? Я понимаю, тайна следствия, суд ещё не состоялся, и не обо всём можно говорить. Но ведь вы адвокат, у вас, как говорится, развязаны руки. Своё-то мнение вы можете высказать?
Оленский откашлялся.
– Представьте, уважаемая Людмила Самиевна … – Можно, Людмила, – вставила журналистка. – Уважаемая Людмила, – поправился Сергей Львович, – не могу. Дело в том, что материалы уголовного дела из-за гражданской войны следователю не удалось привести в должный порядок. Мне поручено довершить следствие и потом выступить адвокатом на судебном процессе. В деле ничего не сказано о книге писателя, а сам я пока эту версию не продумал. Нет фактов. Тем более, утверждать, что это было убийство, нет оснований. Могла быть и трагическая случайность. Тут, как говорится, пятьдесят на пятьдесят. Мне ещё предстоит поработать в этом направлении.
– Понимаю, – задумчиво проговорила Вахобова, – Иными словами, вы пока не готовы говорить конкретно о гибели писателя Мухаммадова. Его книга «Неделя на том свете» была издана большим тиражом и разошлась по Советской стране в считанные месяцы. Потому весть о его смерти, как эхо, разнеслась по всему Союзу. Большая потеря для нашей культуры. Мухаммадов был сложным человеком, но в большом таланте ему не откажешь.
– Согласен, – отозвался Оленский, – я тоже так полагаю.
Журналистка потеребила ремешок сумочки и взглянула на адвоката.
– А когда вы сможете поговорить со мной более предметно об убийстве писателя Мухаммадова?
– Предполагаемом убийстве, – поправил её адвокат, – а может быть, и о трагической случайности. Думаю, через месяц, а то и два.
– Вы не ограничены в сроках?
– Ограничен, но я не привык спешить. Мой девиз – досконально разбираться в порученном деле. Я могу лишь тогда защищать обвиняемого, когда на все сто уверен в его невиновности. 
– Понятно, – отозвалась Вахобова. – С этим всё ясно. Но у меня, Сергей Львович, есть и другая тема для серьёзного разговора.
– Я к вашим услугам, – любезно отозвался Оленский. – Всем, чем могу служить.

Он видел, что журналистку что-то смущало. Ей и хотелось поговорить о чём-то, должно быть, личном, и в то же время она не решалась. Оленский с любопытством ждал.
– Я слушала вас сейчас, – заговорила Вахобова, и представьте, наслаждалась вашей речью…
Брови Оленского удивлённо приподнялись.
– … Да, это именно так. У вас настоящий русский язык, выразительный, ёмкий, вы не нуждаетесь в подборе слов, у вас богатая лексика. А как вы играете интонациями! Мы в национальных республиках отвыкли от такого языка. У нас сложился диалект, бедный, которому под силу лишь конкретика, без умения абстрагироваться, а уж о выразительности и речи нет.
– Но, позвольте, – Сергей Львович был по-настоящему удивлён. – Вы сделали этот вывод на основании нашей недолгой беседы. Я, конечно, польщён, но …
Людмила остановила его жестом руки.
– Не только. Я училась в Университете в то время, когда вы преподавали там. У нас был такой предмет – риторика. Мы отрабатывали выразительность речи, много читали, чтобы обогащать словарный запас. Для журналистов это просто необходимо, особенно для тех, кому предстояло работать на радио и телевидении. В качестве практического пособия преподаватель советовал нам слушать ваши лекции на юридическом факультете. Мы ходили и слушали. Я была потрясена. Мне казалось, что вы превзошли ораторов древности – Цицерона и Демосфена.
Оленский хотел возразить, что тут, мол, явное преувеличение, но Людмила не дала ему сделать это.
– Вы были для меня в ту пору кумиром. Я думала, что это первое увлечение, и оно быстро пройдёт, но оно не проходило. Я жила вами. После занятий я шла за вами следом и провожала вас до самого дома. И так каждый день. Я знала, что вы женаты, но это не останавливало меня. Я была уверена, что настанет день, и вы заметите меня, поскольку вы мой по праву судьбы …

Оленский слушал журналистку, не веря своим ушам, так слушал пение сирен очарованный их голосами Одиссей. Но может это всего лишь розыгрыш? Хотя, нет, не похоже …
Людмила раскраснелась, говорила быстро, словно опасалась, что он остановит её, не даст выговориться.
– К тому времени вы разошлись с женой. Моя надежда из скромного ростка превращалась в крепкое деревцо. Я понимала, что ко мне пришла настоящая любовь, та самая, которая сопутствует человеку всю жизнь, и с которой никому не дано совладать.
Началась война, вы уехали из Таджикистана. И вас не было целых десять лет, но для меня эти годы ничего не значили. Я ждала и уже решила поехать в Липецк, чтобы быть рядом с вами, потому что дальше так жить мне уже было невмоготу. Но вы приехали в Таджикистан. Я не случайно спросила: сколько времени у вас займёт ознакомление с уголовным делом и подготовка к суду? Вы сказали – два месяца. Это тот срок, который вы, сами того не зная, определили мне, чтобы я рассказала вам о своей любви и убедила вас, что мы должны быть вместе. Я люблю вас, теперь я должна влюбить вас в себя …
Людмила замолчала. Она сказала всё, что должна была сказать Оленскому и смотрела на него блестящими от возбуждения глазами.
Оленский был ошеломлён. У него были связи с женщинами, но это он завоёвывал их, добивался взаимности, понимая, что это временно, как говорится: была без радости любовь, разлука будет без печали. А оказывается, и на его долю выпала любовь, сильная, неудержимая, и он только что узнал о ней.
Ему нужно было осмыслить это неожиданное признание красивой женщины, прийти в себя, ибо только за осмыслением приходит трезвый расчёт.
– Простите, Людмила, сколько вам лет?
Она усмехнулась.
– Достаточно, чтобы отдавать отчёт своим словам. Но поскольку вас это интересует, скажу: на днях исполнилось тридцать.
– Вы были замужем?
Она покачала головой.
– Представьте, нет. Были увлечения, были встречи с мужчинами, но всё так кратко и легковесно. Я быстро убеждалась, что мои ухажёры – пустышки, что за приятной внешностью нет содержания, и быстро остывала. Я надеялась, что встречу кого-нибудь, хоть в чём-то похожего на вас, и не находила. И тогда я решила, что лучше останусь одна, чем всякий раз переживать разочарование. 
– Но ведь мне шестьдесят два года, – напомнил Оленский.
Она улыбнулась.
– Глупый, с каких это пор разница в годах стала помехой для любви? Чем дольше выдерживается вино, тем оно становится крепче. Так и со мной. Не удивляйтесь, что я обращаюсь к вам на «ты». Я делала это на протяжении многих лет, и такое обращение стало для меня привычным. Обращайтесь и ко мне так же.
Оленский потёр лоб, он был одновременно смущён и растроган. Глупо не ответить на такую любовь, тем более, что Людмила заинтересовала его с первого взгляда.
– И что вы предлагаете? Что ты предлагаешь? – поправился он.
– Почаще видеться, и тогда узнавание перерастёт в ответное чувство.

Они так и сделали, встречались каждый день. Она приходила к середине дня, они обедали в столовой мэрии, а затем прогуливались по городу. Он укорял мысленно себя за потерю времени, но ничего не смог с собой поделать. Или она заходила за ним к концу рабочего дня, и они шли вместе до дома, где разместился Оленский. Сидели на скамейке, а потом она уходила. Её дом был в десяти минутах ходьбы от его дома.
Людмила смотрела, как он перечитывает материалы уголовного дела, что-то пишет, сосредоточенный, целиком ушедший в работу. Однажды она не выдержала.
– Я не понимаю тебя. С твоим опытом достаточно недели, чтобы понять, что Татиев – не убийца. Гибель Мухаммадова всего лишь досадная случайность.
Оленский пожал плечами.
– Может так, а может, и нет. Я заново опросил свидетелей, вот они: Раиса Камалова, Николай Остриянин, Диловар Хамидов. Все они стояли в тот день в очереди и видели происшествие своими глазами. И, знаешь, что удивляет? Их показания звучат заученно, будто им написали тексты, а они выучили. Я слушал их рассказы и сверялся по записям, слово в слово.
– Ну и что? – удивилась Людмила. – Любой будет говорить так же, если заставить повторить несколько раз.
Адвокат несогласно покачал головой.
– И всё-таки разница будет. И потом должна быть эмоциональная окраска показаний, а они говорят бесстрастно, без всяких чувств. Так не бывает, если ты говоришь правду.
– И что ты намерен делать?
– Буду искать других свидетелей. Я должен доискаться до правды.
Людмила вспыхнула от негодования.
– Значит, ещё месяц, другой? Я надеялась, что ты быстро завершишь дело, и мы уедем из Таджикистана. Пойми, я устала жить в этом аду, где людям не гарантируются ни занятость, ни жизнь.
Оленский коснулся её руки. Он заговорил ласково, пытаясь заинтересовать её.
– А я, напротив, хотел вернуться в Таджикистан. Тут прошла большая часть моей жизни, тут сложилась моя карьера, и я снова буду нужен и полезен и студентам, и тем, кто нуждается в опытном адвокате. И теперь, когда у меня появилась ты, я, тем более, заинтересован остаться в Душанбе.
У неё на глазах появились слёзы.
– Всё это бред! Или мы уедем и как можно скорее, или в наших встречах нет смысла. Ты думаешь только о себе. Я для тебя лишь приложение к уголовному делу.
Она порывисто поднялась с места и вышла из его кабинета. Это была их первая размолвка, и Сергей Львович тяжело переживал её. Его увлечение молодой женщиной перерастало в серьёзное чувство. До сих пор он легкомысленно относился к особам прекрасного пола, руководствовался истиной: «Нет, так не надо, другую найдём!», а теперь весь запас нерастраченной нежности обрушился, как лавина, и накрыл его с головой. 

На другой день они помирились и больше не возвращались к этому разговору. Но он чувствовал, что это ненадолго, она продолжает ждать от него окончательного решения, которое определит их будущую судьбу. А он сомневался, чаши весов его рассудка колебались и никак не застывали на одном месте. 
А теперь заглянем на минуту в кабинет мэра города, ибо тут находилась та сжатая пружина, которая приводила в движение все действия по исполнению уголовного дела.
Мэр Ато Хамраев был не один. Вместе с ним за журнальным столиком сидели уже знакомые нам прокурор города Аминджан Вали-зода и начальник милиции Сайфулло Буриев. Они пили маленькими стопками коньяк и посасывали дольки кисло-сладкого лимона, морщась и сплёвывая зёрнышки в пепельницу.
– Атоджон, сработал вариант номер один? – полюбопытствовал прокурор.
Мэр довольно кивнул.
– На все сто. Наш старый Дон Жуан влюбился в журналистку, как юноша, и не надышится на неё.
Все трое засмеялись.
– Это половина успеха, – продолжал Ато Хамраев. – Оленский продолжает копаться в уголовном деле, опрашивает свидетелей, ищет других, а нам это ни к чему. Он не торопится уезжать, хотя Вахобова настаивает на этом.
– Значит, нужно его подтолкнуть, – предложил прокурор.
– Именно так, – согласился мэр.– Введём в действие второй вариант, а следом за ним и третий. Осуществление второго варианта за тобой, Сайфулло, – обратился он к начальнику милиции.
– Всё готово, – ответил тот. – Разыграем, как по нотам.
В тот вечер Людмила припозднилась и пришла к Оленскому, когда город уже затягивали синие сумерки скорого вечера. Они вышли из мэрии.
– Давай пойдём по другой стороне улицы, – предложила Людмила. – Там рядом парк, подышим свежим воздухом, а у твоего дома снова перейдём дорогу.
Дышалось, действительно, легко. Воздух был напитан смолистым ароматом раскидистых сосен, под ногами шуршали сухие листья. Лёгкий ветерок шумел в кронах каштанов, и листья кружили над головами, как оранжевые бабочки.
– Как хорошо, – вздохнула Людмила, – такое чувство, будто …
Она не договорила.
Из-за одной из сосен вынырнули три фигуры. Одеты в тёмное, кепки низко надвинуты на лбы.
– Оп-па, – проговорил один, – дедушка с внучкой прогуливаются. Сейчас потолкуем с ними. 
Ты, бабай, – обратился он к Оленскому. – Хиляй отсюда на полусогнутых, а твоя девочка отдохнёт с нами в парке. 
Оленский прикрыл собой Людмилу и сжал кулаки, намереваясь обороняться.
Бандиты рассмеялись.
– Гляди, каратист.

Один из них толкнул Оленского в плечо. Тот пошатнулся, и тут же последовал сильный удар кулаком в живот. Адвокат сложился от боли вдвое, из глаз полились слёзы. Он пытался раздышаться и не мог, с широко раскрытым ртом он походил на рыбу, вытащенную из воды. Бандит за ворот пиджака приподнял его и приставил лезвие ножа к шее.
– Только дёрнись, – предупредил он. – Пырну, сразу сзади жёлтая кровь польётся.
Он удерживал адвоката, а другой обшаривал его карманы.
– Так, паспорт, – бормотал он. – Это нам никчему. Какое-то удостоверение, тоже не фонтан. Ага, вот, – он вытащил стопку денег и протянул первому. – Хороший улов.
Всё, дед, подыхай в одиночестве, а мы с внучкой делом займёмся.
Бандиты схватили Людмилу за руки и потянули к парку. Она закричала. Послышалась трель свистка. Милицейский патруль спешил на помощь.
– Вот, падлы! – с досадой пробормотал первый бандит. – Не ко времени. Рвём, братва, девка нам ещё попадётся. Будь здоров, пахан, – он пнул Оленского под зад, и они скрылись в тёмном парке.
Запыхавшиеся милиционеры подбежали к Оленскому с Людмилой.
– Вы не пострадали?
Один из них узнал адвоката.
– А, муаллим, я – сержант Набиев, дежурный на проходной в мэрии. Хорошо, мы вас увидели. И журналистка с вами? Не дело, гулять в такое время по городу. Давайте, мы переведём вас на ту сторону улицы, там безопаснее.
Милиционеры вели адвоката под руки. От пережитого потрясения он ослабел и брёл, старчески шаркая подошвами туфлей по асфальту. Людмила, всхлипывая, шла рядом.
Издалека донёсся крик «Помогите!»
Милиционеры заторопились.
– Муаллим, и вы госпожа журналистка, идите поскорее по домам.
Милиционеры побежали на зов.
Оленский хотел взять молодую женщину под руку, но она оттолкнула его.
– Иди уж, ухажёр.
Она продолжала плакать.
– И это называется – мужчина?! Ты не в состоянии защитить меня, а я-то думала …
– Их было трое, – пробормотал адвокат, страдальчески морщась.
– Да, хотя бы и один. С тебя и одного достаточно.

Они подошли к дому Оленского. Адвокат остановился, прижался спиной к стене и тяжело дышал. Людмила забеспокоилась.
– Пошли, я доведу тебя до квартиры, – она взяла его под руку, и они преодолевали ступеньку за ступенькой.
– Хорошо, хоть второй этаж.
В квартире Людмила сняла пиджак с Сергея Львовича и уложила его на диван, сняв перед этим туфли.
– Там … – пробормотал он, указывая на письменный стол.
Она подала ему таблетку нитроглицерина, он положил её под язык, ощущая, как с перебоями колотится сердце.
Людмила намочила салфетку, найденную в кухне, и положила её Оленскому на лоб.
Через час он почувствовал себя лучше и сел на диване, опершись об него руками.
– Я пойду, приготовлю что-нибудь поужинать.
Было слышно, как она хлопала дверцей холодильника, позвякивала тарелками, наливала в чайник воду.
– Пойдём, всё готово.
Оленский ел неохотно, понимая, что нужно поесть.
Людмила разобрала постель, помогла ему раздеться, уложила на кровать.
– Я пойду, – сказала она, – уже поздно.
– Не оставляй меня, – попросил Сергей Львович. – И потом, как ты пойдёшь домой ночью? Хватит одного приключения.
Она заколебалась.
– Так и быть, ты прав.
Людмила села рядом с ним на кровать. Он взял её за руку и потянул к себе. Она засмеялась и высвободилась.
– Лежи уж, герой-любовник! Я себе на диване постелю.
Утром, когда он проснулся, её уже не было.
На столе лежала записка.
«Ушла на работу. Много дел. Вечером позвоню. Целую, Люда».
Оленский приободрился. Раз – целую, значит, не всё потеряно.

Ближе к вечеру она позвонила, спросила, как он себя чувствует? Говорила с заметной лаской, участливо.
– Сегодня не увидимся, – услышал он. – Я занята в корпункте.
– А завтра?
– На завтра у меня есть план. Ты можешь освободиться на час-другой ближе к полудню?
– Смогу, ответил он, – а что ты задумала?
– Я рассказала маме о тебе, она хочет с тобой познакомиться. Завтра ждёт нас с тобой в гости.
Оленский положил трубку.
Не очень ему хотелось представать перед будущей тёщей, которая к тому же на десять лет моложе его.
Дурное предчувствие оправдалось. Увидев мать Людмилы, он оторопел и даже изменился в лице, но быстро сумел взять себя в руки и принял бесстрастный вид. Та же, напротив, была приветлива и улыбалась.
– Проходите, проходите, я уже думала, не придёте.
Людмила познакомила Оленского с матерью.
– Это моя мама, Ирина Петровна Арамова. А это Сергей Львович Оленский, адвокат и мой лучший друг.
Оленский церемонно поцеловал руку будущей тёще.
– Наслышана о вас, рассмеялась Ирина Петровна. – Дочь мне все уши прожужжала.
Сергей Львович и будущая тёща расположились в гостиной на диване. Он испытывал неловкость, она же с любопытством рассматривала его.
Разговор не складывался.
– Ой, ну, какие вы, право! – посетовала Людмила. Да, придите же в себя. Давайте так: вы привыкайте друг к другу, а я в кухне накрою на стол. Там светлее и удобнее.
Она ушла, Оленский с Ириной Петровной остались одни.
– Ну, здравствуй, Сергей, – негромко произнесла будущая тёща.
– Здравствуй, Ирина, – отозвался он.
– Надо же, узнал меня, а ведь столько лет прошло.
– Ты мало изменилась.
Она вздохнула.
– Если бы. А ты стал настоящим барином, этакого тургеневского типа. Седина идёт тебе. Солидным стал, куда подевались твой напор и бесцеремонность!
Он пожал плечами и попытался отшутиться.
– Время даже камень точит …
– Не очень оно тебя обточило. Когда-то ты с мамой забавлялся, а теперь на дочку перешёл. Вот уж не думала, что мой любовник будет моим зятем.

Он молчал, слова не шли на ум. Больше всего ему хотелось, встать и уйти, и в то же время понимал, что это невозможно. Как говорится: назвался груздем, полезай в кузов.
– Идите сюда, стол на крыт, – донёсся голос Людмилы.
– Давай договоримся так, – быстро проговорила Ирина Петровна. – Мы с тобой незнакомы, незачем Людочке знать о нашем прошлом, у нас ещё будет время поговорить.
Обед прошёл, в целом, неплохо. Оленский освоился, шутил, рассказывал забавные случаи из своей богатой адвокатской практики. Людмила весело смеялась, её мать слушала Сергея Львовича со снисходительной улыбкой.
Поели, перешли на чай. Людмила заторопилась.
– Вот что, дорогие мои, я должна покинуть вас часа на два. Мне нужно в корпункт. Будут звонить из редакции и надо передать готовый материал. Освобожусь, приду, и потом, Сергей, провожу тебя.
Она поцеловала мать, чмокнула Оленского в щёку.
Они так и остались сидеть за обеденным столом.
– Странно, – проговорила Ирина Петровна, – я должна тебя ненавидеть, но, нет, мне интересно с тобой.
– Почему же, ненавидеть? – удивился он. – Разве нам плохо было?
– Поначалу неплохо, – согласилась она. – Мне было девятнадцать лет, тебе за тридцать. Я тогда совсем потеряла голову. Была наивная студенточка, а ты умудрённый жизнью Ловелас. Я верила, что у нас всё серьёзно, и ты женишься на мне. Но ты, ты никогда не был ответственным человеком …
– Но у меня была семья, – напомнил он, – и малолетний сын. Как я мог его бросить? Я сам вырос без отца и знал, что такое безотцовщина.
– Конечно, – согласилась она с лёгкой иронией, – его тебе было жалко, а я была так, для развлечения. Я забеременела и сказала тебе об этом. Надеялась, что ты решишь мою судьбу, всё-таки я вынашивала твоего ребёнка. А ты холодно сказал мне, что тебе это неинтересно и не нужно. В таких случаях есть прекрасный выход, к которому прибегают все женщины …

В голосе Ирины Петровны слышался надрыв. Оленский молчал, он пронимал, что она должна выговориться, иначе начнётся истерика.
– Я сделала аборт, и ты постарался побыстрее избавиться от меня. Я была, как отработанный пар в локомотиве, а у тебя на очереди были другие претендентки на постельные утехи. Ты не думал, что поломал мою жизнь, лишил меня новизны и искренности в любви. Я походила на выжатый лимон. Вышла замуж за хорошего человека, но не смогла с ним жить. Он не заслуживал безразличия, а по-иному к нему относиться я не могла. Ушла от него, осталась вдвоём с дочерью …
Она замолчала, молчал и Оленский. Он не испытывал ни смущения, ни раскаяния. Хотел только, чтобы поскорее завершилась эта ненужная ему исповедь. В его жизни было немало таких ситуаций и выработалось неприятие душераздирающих женских трагедий, виновником которых был он сам. 
– И чем ты теперь занимаешься? – спросил он.
Ирина Петровна нервно рассмеялась.
– Хочешь уйти от неприятного разговора? Ну, что ж, пожалуйста. Окончила Университет, филологический факультет. Работала в библиотеке, а сейчас в школе веду производственное обучение. Готовлю из девочек будущих швей, закройщиц, поварих …
Не хочешь меня слушать? Будь, по-твоему. Об одном прошу тебя: раз ты надумал связать свою судьбу с Людмилой, то забирай её и уезжайте отсюда поскорее. Ей тут жить невмоготу, пристают со всякими неприличными предложениями, пытаются купить за деньги, изнасиловать вот намеревались. Чего ты тянешь, скажи мне?
– Хотел досконально разобраться в деле писателя Файзи Мухаммадова, – ответил Оленский.
– И зачем тебе это? Ясно же, выжил из ума старый дурак, надоел всем и сам себя зарезал. Был когда-то хорошим писателем, а старость разменяла его, как вытертый пятак. Выступи на суде, и уезжайте с Людмилой в тот же день.
Оленский молчал, погрузившись в раздумье, потом тряхнул головой.
– Пожалуй, ты права, Ирина. Скажу в мэрии, чтобы поскорее начали судебный процесс.
Она улыбнулась сквозь слёзы.
– И, слава Богу. Тридцать лет злобилась, мечтала отомстить тебе, а встретились, и нет злости. Как родной ты мне.
Мэр города даже всплеснул руками от радости, когда услышал, что Оленский разобрался в деле Резо Татиева и установил, что нет его вины в гибели Файзи Мухаммадова. Было просто трагическое стечение обстоятельств.
– Ай, как хорошо! Душанбинцы ждут суда, хотят, чтобы была установлена истина. Нас, руководство города, винят в гибели известного писателя, а какая, скажите, и в чём наша вина?
Он порылся в ящике стола, извлёк из него пухлый конверт и протянул адвокату.
– Это ваш гонорар за расследование и участие в суде.
– Но ведь я ещё не выступал с оправдательной речью? – возразил Сергей Львович.
– Выступите, – успокоил его Ато Хамраев.– Я знаю, что всё пройдёт прекрасно. Хвала Всевышнему, ни опыта, ни умения вам не занимать. Мы можем не увидеться с вами, мне предстоит поездка в Москву, потому с формальностями лучше покончить сразу.
Они расстались довольные друг другом.

Зал судебных заседаний был забит до отказа. Предстоящий процесс был той сенсацией, которую долго ждали, и которая волновала всех. По городу разносились противоречивые слухи, и пора было в уголовном деле ставить завершающую точку. 
Собравшиеся зрители шумели и гомонили, каждый хотел занять место получше. И все разом замолкли, когда в зал вошёл судья с народными заседателями, секретарь, и милиционеры ввели обвиняемого Резо Татиева.
Судья Наби Мардонов был хорошо знаком душанбинцам. Одни утверждали, что справедливее его нет судей, другие не соглашались с этим, говорили, что были случаи, когда он выносил странные, оправдательные приговоры. Такое бывает только тогда, когда выполнялся чей-то телефонный указ сверху, подкреплённый солидной суммой, собранной родственниками обвиняемого.
Говорили, что судья – это «Гург борони дида», по-таджикски «Волк, видевший дождь», что соответствовало русской поговорке «Прошёл огни и воды, и медные трубы».
Судье было за пятьдесят лет. Его смуглое лицо было словно вырезано из выдержанного тутового дерева, столь излюбленного мастерами-резчиками. Взгляд строгий, губы плотно сжаты. В судейской мантии он казался прямым назначенцем Фемиды – Богини правосудия. 
В противоположность судье, народные заседатели были простой формальностью. Мужчина – токарь с завода «Трактородеталь», женщина – воспитательница детского сада. Они понимали свою малозначимость, но старались держаться солидно, хотя ощущали некоторую неловкость.
Видный адвокат удивился, увидев Резо Татиева. Тот был аккуратно пострижен и выбрит до синевы. Одет в новенький тёмно-синий костюм, белую рубашку, ворот стягивал красный галстук с зеленоватыми полосками.
«Когда же он успел так приодеться?» – подумал адвокат.

Татиев ничем не напоминал того эмоционального, шумливого кавказца, с каким Сергей Львович беседовал в следственном изоляторе. Он был невозмутим и снисходительно поглядывал на заполненный доотказа зал судебных заседаний. 
Вопреки общему ожиданию, судебный процесс протекал вяло. Опрос свидетелей не дал ничего нового. Она повторяли уже слышанное, и задавать дополнительные вопросы просто не имело смысла. Да, поссорились Мухаммадов с Татиевым из-за пустяка, это и стало причиной несчастного случая. Кто из них виноват? Да, пожалуй, никто, оба проявили несдержанность.
Слово предоставили государственному обвинителю, обязанности которого взял на себя городской прокурор Аминджан Вали-зода. Его речь была неубедительной, он не приводил никаких доказательств вины подсудимого, больше упирал на его моральные качества.
– Как же так, – говорил прокурор, – уроженец Кавказа, где такое почитание старших, и такое неуважение к пожилому человеку, каким был Файзи Мухаммадов? Просто не укладывается в голове. Ведь прояви Резо Татиев элементарное внимание к Мухаммадову и всё обошлось бы благополучно. Виновен ли подсудимый? Трудно сказать, нет отягощающих доказательств. И в то же время сказать, что он ни причём в случившейся трагедии, тоже было бы неверным. Это тот случай, когда оба фактора сливаются воедино, и можно толковать их так, или этак.
Татиев слушал государственного обвинителя без внимания, затаённо улыбался и вёл себя так, будто отбывал тягостную повинность.
В заключение прокурор попросил суд приговорить обвиняемого к двум годам заключения условно.
Сидевшие в зале душанбинцы зашумели. Послышались реплики: «Не ясно! Явной вины нет, и в то же время два года условно?», «Условно, или не условно, а срок есть срок!», «Перемудрил прокурор!»

Оленский в своей речи тоже упирал на моральную сторону. Его бархатистый голос разносился по залу, в нём звучали то сожаление, то сочувствие Татиеву, волею обстоятельств оказавшемуся на скамье подсудимых. 
– Нам известна истина, что бытие определяет сознание, – говорил адвокат. – Каким было сознание Резо Татиева, а точнее, каким сформировался его характер в условиях войны, полыхавшей на Кавказе, и потом той тревожной нестабильности, какая сложилась в Таджикистане? Вполне понятно, что развилась нервозность, стремление обезопасить себя от случайностей, и нетерпимость, когда он сталкивался с какой-то несправедливостью. Именно такую несправедливость Татиев увидел в том, что писателя Мухаммадова хотели пропустить без очереди к прилавку лепёшечной. Мелочь, скажете вы, но иногда достаточно падения небольшого камня, чтобы вызвать лавину. Татиев боялся опоздать в Спорткомитет, где ему был назначен приём, а ведь от этого зависело многое. Он приехал в Таджикистан не за тем, чтобы заниматься бизнесом, или чем-то подобным. Он приехал, чтобы открыть спортивную школу, помочь подросткам стать физически крепче и стойкими морально, что было просто необходимо. Война только что завершилась, криминальная обстановка в республике ещё не изжита, и подростки легко могли сбиться с истинного пути …
Известный адвокат пространно рассуждал о благородстве РезоТатиева, его душевной щедрости, что, конечно же, перевешивало те обстоятельства, которые ставили ему в вину. 
В завершение своего выступления Оленский ходатайствовал перед судом о признании подсудимого невиновным, и освободить его из-под стражи прямо в зале суда. 
Его речь не вызвала иронических реплик, хотя аплодисменты были не столь бурными, какими Оленский их ожидал.
Решение суда было именно тем, о котором просил суд известный адвокат. Подсудимый Резо Татиев признан невиновным по всем статьям обвинения и подлежал освобождению прямо в зале суда.

Конвойные выпустили Татиева из решётчатого заграждения, в котором тот находился, но он не спешил покинуть зал. Стоял и осматривался по сторонам. Кто-то его поздравлял, кто-то хлопал по плечу, но он не обращал внимания, ни на тех, ни на других.
Оленский тоже не спешил, вежливо кивал на хвалебные фразы и явно кого-то ожидал. Между ним и Татиевым было не больше пяти метров.
Но вот лицо Татиева просветлело, он махнул кому-то рукой. Сергей Львович посмотрел в ту сторону и увидел пробивавшихся сквозь толпу Людмилу вместе с матерью. Людмила держала большой букет цветов, её лицо раскраснелось, она была радостно возбуждена.
Оленский заулыбался, он шагнул навстречу женщинам, раскинул руки со словами «Родные мои!»
Но странное дело, Людмила и её мать обошли его, как обтекает водный поток лежавший на пути камень. Они подбежали к Резо Татиеву, Людмила вручила ему цветы и обняла его. Поцеловала и всхлипнула от избытка чувств: «Милый, я так счастлива! Ты свободен!» Обняла и поцеловала Резо и Ирина Петровна.
Оленский ничего не понимал. Он буквально остолбенел от неожиданности. Так и стоял с раскрытым ртом и раскинутыми руками. Но вот жар негодования охватил его, он подошёл к Татиеву и женщинам, обнимавшим его. 
– Может, объясните мне, в чём дело?
Татиев удивлённо посмотрел на возмущённого адвоката.
– Дорогой, чего тебе объяснять? Спасибо, хорошо говорил, честное слово, я чуть не заплакал. Мои любимые женщины радуются вместе со мной, разве не видно?
Оленский взглянул на Людмилу.
– Как мне понимать твоё поведение? Вспомни, что ты говорила мне? Как объяснялась в чувствах?
Людмила рассмеялась.
– Сергей Львович, вы ничего не поняли. Я восхищалась вами, как адвокатом, как кумиром моей молодости, а вы сочли это за любовь к вам, как к мужчине. Вы просто ошиблись …
Она говорила это так искренне, с такой убеждённостью, что Оленский даже засомневался: а может он, действительно, вообразил большее, чем это было на самом деле?
– Дорогой, – Татиев тронул адвоката за плечо, – извини, мы спешим. У нас через три часа самолёт. Мама остаётся, поговори с ней, она тебе всё растолкует. Я понимаю, должен тебе заплатить за труд, но тебе мэр дал хорошие деньги, больше, чем это сделал бы я. Впрочем, вот тебе от меня …

Татиев достал из кармана пиджака сто долларов и сунул купюру в руку Оленскому. Тот машинально принял её. 
– Сходи в ресторан, дорогой, покушай, выпей за наше здоровье. Отметь свой успех. Жалко, что без нас.
Мама, мы побежали.
Татиев и Людмила расцеловали Ирину Петровну и заспешили к выходу из зала. Оленский и Ирина Петровна остались одни. 
Сергей Львович кипел от возмущения. Он понял, что его провели, как младенца, вручив яркую обертку вместо конфеты, и жаждал объяснения. 
– Может, ты мне скажешь толком, что произошло? – срывающимся голосом проговори он, – Зачем нужен был весь этот спектакль?
Она холодно взглянула на него. Передним стояла совсем не та женщина, какую он видел неделю назад, когда пришёл к ней обедать. Она смотрела на него в упор, вскинув голову. Глаза были прищурены, губы презрительно кривились.
– Хочешь узнать правду? Изволь. Давай обратимся к тому времени, когда ты совратил меня и поломал мою жизнь. Я тогда дала себе слово, что обязательно отплачу тебе. Я ждала этой поры тридцать лет. Мэр города – родственник моего прежнего мужа. Он часто приходил проведать нас. Когда он посетовал, что не может найти толкового юриста, который довёл бы до конца дело Татиева и защитил его, я сразу подумала о тебе. Это я посоветовала мэру пригласить тебя. Это я подучила Людмилу разыграть любовь к тебе. Да, мы придумали этот спектакль, в котором ты играл неприглядную роль шута. Я наслаждалась, видя, каким ты был глупцом всё это время. Когда-то ты посмеялся надо мной, теперь я посмеялась над тобой, дала тебе понять, что ты ни как адвокат, ни как мужчина ничего не стоишь. Живи и дальше с этим пониманием.
– Но почему – ни как адвокат? – тупо спросил он.
– Так ты ещё ничего не понял? Ничего, скоро тебе объяснят, что ты натворил своей глупостью. Прощай, ты надоел мне.
И она пошла, постукивая по дощатому полу каблуками-шпильками блестящих туфлей.

Он долго стоял в зале судебных заседаний, комкая в руках стодолларовую купюру. Потом вышел на улицу. В лицо пахнуло сыростью недавно прошедшего дождя. День был хмурым и неприглядным. Ветер влачил по небу космы чёрных туч. Погода в точности соответствовала его угнетённому состоянию.
У входа в здание суда пожилая женщина метлой сгоняла в кучу жёлтые, осенние листья. Оленский стряхнул с себя оцепенение. Он подошёл к дворничихе и протянул ей сто долларов.
– Возьмите ещё этот листок.
Женщина оторопела, посмотрела на деньги, потом на адвоката.
– Так много? И что я буду делать с такими деньгами?
Оленский усмехнулся. Он вспомнил совет Татиева.
– А вы сходите в ресторан, покушайте, выпейте за ещё одного дурака, который появился на свете.
И он пошёл, ощущая на спине взгляд изумлённой женщины.
Он не помнил, как дошёл до дома, что делал остаток дня, что ел и когда лёг спать. Он чувствовал себя опустошённым, как колодец, который вычерпали до дна.
Утром он вытащил из шкафа свой кофр и принялся складывать в него вещи. Самолёт в Москву улетал вечером, но Оленский не хотел и часа оставаться в этой квартире и, вообще, в Душанбе, который опротивел ему. Лучше он скоротает это время в аэропорту.
Дверной звонок отрывисто звякнул. Сергей Львович досадливо поморщился, меньше всего ему хотелось сейчас общаться с кем-либо.
Снова звонок, он подошёл к двери и открыл её. На пороге стоял мужчина одного роста с ним. Одет в серый плащ, шляпу держал в руке. Мужчина был худощавым, черноволосым, но уже с заметной сединой. Возраст годам к пятидесяти. Глаза глубоко посажены, подбородок раздвоен. Всё это Оленский прикинул по привычке обрисовывать словесные портреты.
– Сергей Львович, извините за ранний визит, – сказал мужчина, – но я подумал, что вы сегодня можете уехать, а мне хотелось поговорить с вами.
– Вы полагаете, нам есть о чём поговорить? – без особого радушия поинтересовался Оленский.
– Полагаю, есть о чём.
– Вы обратились ко мне по имени и отчеству. Вы знаете меня, мы с вами раньше встречались?
– Ни то, и ни другое, – отозвался мужчина. – Мы с вами знакомы заочно.
Оленский удивился.
– Даже так. И кто вы?
– Я следователь Нариман Солиев.
– Нариман Солиев? Я так хотел встретиться с вами. Проходите, что же мы стоим у двери? Раздевайтесь, садитесь на диван. Как же так, мне сказали, что вы сбежали, прихватив с собой уголовное дело? 

Солиев улыбнулся
– Не совсем так. Меня вынудили сбежать .Поначалу намекали, чтобы я вёл дело о гибели писателя Файзи Мухаммадова как несчастный случай. Но когда я продолжал объективное расследование, мне стали угрожать, но и это не останавливало меня. Тогда обстреляли мою машину, я чудом спасся, успел выскочить из неё, а машину автоматными очередями превратили в решето. Всё это время я провёл в Исфаре, моём родном городе, а когда появилась возможность вернуться, приехал обратно.
– Появилась возможность вернуться? – заинтересованно спросил Оленский. – Что вы этим хотите сказать?
– То, что новым главой республики избран Рахмонали Эмомов, человек решительный и принципиальный, не признающий никаких компромиссов. Он поставил целью возродить Таджикистан и в этом отношении сделал первые шаги. Он пригласил меня к себе, я рассказал о ходе расследования убийства писателя Мухаммадова. Глава республики одобрил мои действия и поручил довести следствие до конца.
– Убийства? – удивлённо спросил Оленский. – Но в вашем уголовном деле ясно сказано, что это была трагическая случайность?
– Вы не видели моего уголовного дела, – возразил следователь. – То, с чем вы работали, не что иное как сфабрикованная фальшивка. Мэр города поручил пятерым юристам составить новое уголовное дело, такое, какое устраивало бы его. С ним вы и работали.
– Вон оно что, – протянул известный адвокат. – То-то у меня возникало подозрение, что уголовное дело – поверхностное, фальшивка, как вы изволили выразиться. А как же показания свидетелей, очевидцев несчастного случая?
– С ними всё просто, – пояснил Нариман Солиев. – Подобрали сговорчивых людей, заплатили им, написали тексты, которые они выучили и твердили их, как попугаи.
– Так, так, – Оленский обдумывал услышанное, – а что подтверждает факт убийства?
– Запись камеры видеонаблюдения. На другой стороне улицы, на стене гостиницы установлена камера. На плёнке, при замедленном просмотре, явственно видно, как Татиев загнул кисть руки писателя внутрь, так, что нож упёрся ему в грудь, а потом толкнул Мухаммадова. Тот упал и напоролся на лезвие. Плёнку я изъял, прежде, чем её успели уничтожить и приобщил к делу. 
Вам неизвестно, – продолжал Нариман Солиев, – но Татиев – вовсе не спортсмен, приехавший в Душанбе с благородным намерением. Это профессиональный киллер, на счету которого несколько громких убийств. После каждого он скрывается на Кавказе и ожидает нового заказа. Приглашение приехать в Душанбе он получил от мэра города, который заказал ему убить известного писателя. Причём нужно было убить так, чтобы это походило на случайность, что Татиев и сделал.
– Но зачем мэру нужно было убивать Мухаммадова? – спросил Оленский.

По ходу рассказа следователя он становился всё более хмурым и озабоченным.
– В ходе гражданской войны в Душанбе сложилась мафия, которая обделывала тёмные дела и наживала на этом большие деньги. Мэр, Ато Хамраев, стоял во главе этой организованной преступной группировки. В неё входили прокурор города, начальник милиции, министр хлебопродуктов и другие должностные лица. Они занимались транспортировкой наркотиков из Афганистана и переброской в другие страны. Но главной была реализация гуманитарной помощи, которую поставляли в Таджикистан международные организации, такие как Красный Крест и другие. Эта помощь должна была раздаваться населению безвозмездно, но, на самом деле, люди не получали ни грамма. Сахар, крупы и масло сбывались за деньги теневыми торговцами, а из пшеничной муки, с добавками гороховой и кукурузной, выпекали хлеб и продавали его с машин в жилых кварталах. Таджикские мафиози специально держали людей впроголодь, чтобы те приобретение такого хлеба почитали за благо. Мэр города и его подельники наживали на этих операциях миллионные состояния.
– Вон оно что! – снова протянул известный адвокат. – Ах, какого же я свалял дурака!
– Да, вы оправдали убийцу и сделали это вполне профессионально, – согласился Нариман Солиев.
– Но при чём тут писатель Мухаммадов? – осведомился известный адвокат.
– При том, что он собрал материалы о деятельности таджикской мафии и написал об этом книгу. Он собирался издать её в России, и это стало бы бомбой, которая взорвала бы Ато Хамраева и других дельцов. 
– И что стало с той книгой?
– Квартиру писателя обворовали. Но на самом деле это сделали за тем, чтобы похитить готовые машинописные экземпляры книги. Четыре украли, а пятый экземпляр находился у меня. Мне передал его на хранение сам писатель. Я бы дал вам прочитать эту книгу, если бы вы не уезжали. Это горькое повествование о безнравственности и корысти чиновников, наживавшихся на горестях и бедах простых людей.

Глава республики распорядился отпечатать эту книгу массовым тиражом.
Оленский был вне себя от возмущения.
– Неужели эти воры и махинаторы не ответят за свои злодеяния?
Нариман Солиев утвердительно кивнул.
– Ответят. Уже подписаны ордера на аресты прокурора города, начальника милиции, министра хлебопродуктов и других. Мэр, Ато Хамраев успел скрыться, но мы отыщем его, где бы он ни находился.
– А что с Резо Татиевым?
– Думаю, он уже залёг в своём кавказском логове. Но мы объявим через Интерпол о его розыске, рано или поздно он попадётся.
– А как же Людмила Вахобова, журналистка? – задался вопросом Оленский. – Какова её роль в мафии?
– Во-первых, она не журналистка, а только представлялась такой, во что вы и поверили. Во-вторых, она любовница и содержанка Резо Татиева. Мечтает выйти за него замуж, но вряд ли это у неё получится. Он слишком циничен и расчётлив для этого. Её задача – завлекать простаков в сети мафии и побуждать их делать то, что нужно преступникам.
Оленский сокрушённо вздохнул.
– Надо сказать, она хорошо справилась со своей ролью.
– Да, этого у неё не отнимешь, – согласился следователь.
– А её мать, Ирина Петровна?
– С ней проще. Конечно, она осведомлена была о делах мафии, но впрямую в них не участвовала. Так что тут ей обвинения не предъявишь. У неё какие-то давние счёты с вами, вот она и воспользовалась случаем отплатить вам. И ей это удалось. Я не ошибаюсь?

Оленский был вынужден признаться.
– Не ошибаетесь. Дорого обходятся прошлые ошибки.
Нариман, а что дальше вы собираетесь делать?
Следователь решительно тряхнул головой.
– По поручению главы республики я создаю следственную группу. Возбудим уголовное дело о преступлениях мафиозной группировки с последующей передачей дела в суд. Сюда же войдёт и убийство писателя.
Сергей Львович Оленский сосредоточенно размышлял.
– А меня вы не можете включить в состав следственной группы?
Нариман Солиев искренне удивился.
– Вас? Но вы же собираетесь уезжать? – он кивком указал на кофр, заполненный вещами.
Оленский пояснил.
– Я допустил крупную судебную ошибку и должен её исправить. Считаю это своим долгом. И потом надо мной посмеялись, втянули в бесчестную игру. Такое не прощается.
– Я рад был бы работать с вами, – искренне ответил следователь. – Ваш бесценный опыт очень бы пригодился нам. Но вам нужно где-то жить, в этой квартире не следует оставаться. Знаете что, я устрою вас у своего брата. У него целый дом, семья в России, вы его не стесните. Подходит вам такое предложение?
– Я был бы вам очень благодарен, – с улыбкой ответил известный адвокат.
– Тогда заканчивайте сборы и едем, – предложил Нариман Солиев. – Нужно включаться в дело. – Он помедлил: – Да, а как вы дальше думаете строить свои отношения с Ириной Петровной? Повидаетесь с ней, или будете игнорировать её?
– Обязательно повидаюсь, – подумав, ответил Сергей Львович, – тем более, что она предлагала заходить к ней в гости.
Нам будет, о чём поговорить с ней.