Рассказы

Испорченный телефон 

Проснулась я от настойчивого звонка в дверь. С ленцой разлепив один глаз, посмотрела на часы. 
– Семь тридцать?! Выспалась называется! Я эту тетю Люсю задушу когда-нибудь. Послал же Бог соседку, – накрывшись простыней, попыталась снова заснуть.
– Боже! Горе какое! – донесся истошный крик мамы, который мигом подбросил меня с кровати. Мгновенно я оказалась рядом. 
– Что, мам, что случилось? – глядя на нее, обезумевшую, рыдающую, я и сама начала плакать, понимая, что пришла беда. Мама меня не слышала и не видела, только причитала, качаясь из стороны в сторону. Поняв, что от нее ничего не добиться, открыла входную дверь, но в подъезде уже никого не было. Придерживая, ее, обессилевшую, усадила в кресло. 
– Мам, да что произошло?! – свой вопрос я буквально прокричала в лицо. 
– Горе, горе-то какое! Внучок, Сашенька умер! 
– Как это умер?! – задала я глупый вопрос. 
Вдруг, придя в себя, она резко скомандовала:
– Быстро одевайся! Поехали! 

Мозг мой отказывался верить в происходящее, разум затуманивался. Все, что было дальше, я наблюдала как будто со стороны, как в замедленных съёмках: вот я сбросила ночную рубашку, надела платье, в котором еще вчера радостно проводила время. Потом поняла, что оно яркое для такого случая, сняла его. Вспомнив, что в моем гардеробе нет ничего черного, надела его снова. Зовущий мамин голос застал меня, стоящую без движений посреди комнаты. Так и не сообразив, что от меня хотят, я стала рассматривать линии на ладонях.
«Какая из них линия жизни, и какой длины она у Сашеньки?»
За этим занятием мама меня и застала. Нерасчёсанную, неумытую она потащила меня на улицу. Мы сели в такси. Дороги я абсолютно не помню. Позвонили в дверь. Открыла невестка. 

– Светочка, Сашенька… Как же так! Умер! Что же это! Сашенька! – несвязно заголосила мама. 
– Что?! – откликнулась невестка и, зарыдав, буквально повисла на свекрови. – Да как же?!. Да что же?!. Только вот закрыла за ним! Пяти минут не прошло!
Словно проснувшись от ее слов, мое восприятие действительности вернулось к привычному. Я поняла, что невестка оплакивала мужа, а мама рыдала по внуку. 
«Что происходит? Я точно сошла с ума. – Ничего ещё не осознав, прошла в детскую. Сашенька спал, посапывая в кроватке. – Жив?! Жив! Слава Богу! – не веря глазам, я даже потрогала племянника. – Тепленький, хорошенький, живехонький!». 
     
Не проснувшись, малыш повернулся на другой бочок. Я быстро прошлась по комнатам и, не обнаружив покойника, застыла в недоумении. – Так никто ж не умер! 
Поняв всю нелепость происходящего, улыбаясь, подошла к рыдающим. Развела в стороны, одновременно встряхнув каждую за плечо: 
– Хватить реветь! Ребенка разбудите! Мамуля, Сашенька спит в кроватке!
Замолчав, обе уставились на меня, не мигая. 
– Жив?! Счастье-то какое! – всплеснув руками, мама пошла к внуку. 
– При чем тут Сашенька – сын? Я подумала, Саша – муж умер! – всхлипывая, выдавила невестка. 
– Как же умер, если ты проводила его на работу?! Проводила? – Светлана кивнула. – Лично мы его два дня не видели! 
– Не поняла, а… 
– Зато я кажется, поняла… И зачем вы дали сыну имя отца?! – перебила я невестку. – Вам что, имен не хватило? Вон, какая путаница вышла!
Наконец и невестка сообразила что к чему:
– Господи, я чуть инфаркт не получила! 
– Ты?! – усмехнулась я. – Ты минуты три попереживала, а мы чуть ли не час в таком состоянии. Я думала, крыша поедет у обеих. 
    
Из комнаты вытирая слезы, вышла мама. 
– Мам, кто тебе сказал, что Сашенька умер? 
– Мурадка, – она показала ладонью на три вершка от пола. – Сын Гульнары. 
– Понятно, с ним потом разберемся. Свет, ну чего застыла? Чаем напоишь золовку со свекровью? 
Во дворе, как всегда, сидели соседки, среди них была и Гульнара. В восьмидесятые мы жили в тогда еще Туркменской ССР, где я и родилась. В нашем дворе проживали не только туркмены, но и русские, казахи, татары, персы, азербайджанцы, армяне. Рядом жили люди и других национальностей. Не только наш двор, но и республика была интернациональной. Уживались все прекрасно и жили дружно. Поздоровавшись, мы рассказали о нашем приключении. 
– Вах, вах, вах! – с ужасом отреагировала Гульнара, с грозным видом подозвав сына. Из любопытства с ним прибежали и другие дети. На русском Гульнара спросила: зачем он пришел к нам утром и что сказал? 
    
Мурадка поняв, что мама на него сердится, расплакался еще до ответа. По-русски он говорил плохо, поэтому объяснился на туркменском, а Гульнара перевела нам. Оказывается, утром он увидел, как нашу кошку задавила машина. Звали кошку Мартышка. Выговорить это слово Мурадка не смог и сказал: – Ваш мальтишка умер. 
Двор наш объединял два двухэтажных дома, в каждом было по два подъезда. У Гульнары был один из трех городских телефонов на два дома, ими запросто пользовались всем двором. Нас или звали к телефону, или передавали на словах информацию. Услышав такую ужасную новость, мама не задала никаких вопросов, а когда разрыдалась, Мурадка убежал. Вот и сейчас он плакал, не понимая, что происходит. Мне тоже захотелось расплакаться. Погибла моя Мартышка. Мурадке наперебой стали объяснять, что никто не рыдал бы из-за подобного известия, даже если кошку и любили, ведь это животное, а не человек. 

– А есть разница?! Мартышка мой друг! А вы все – бесчувственные болваны!!! – неожиданно для себя прокричала я, но, видимо, мысленно, потому что никто не отреагировал. Гульнара в сердцах залепила сыну подзатыльник, мама вступилась за него, чувствуя и свою вину. 
– Не слушай их! – увела я в сторону все еще плачущего Мурадку. Он так и не понял, за что ему досталось. – Майя, переведи ему, – обратилась я к соседской девочке. – Ты правильно сделал, что пришел и сказал о несчастье! У тебя доброе сердце! – И я рассказала об одной игре. Когда один сказал на ушко «мартышка», а другой услышал –«мальчишка». Или сказали – «картошка», а другому слышится «матрешка», а если несколько человек играет, то выходит... – тут я задумалась, рифма на ум не приходила: – «маркошка», «муравьешка».   

Игра слов рассмешила детей. Забыв о слезах, Мурадка побежал с друзьями играть в «испорченный телефон». А я отправилась домой, удивляясь, что в утренней суматохе не заметила, что впервые проснувшись, не услышала привычное мурлыканье любимой кошечки. Было непонятно, почему Мартышка оказалась за пределами двора. Она никогда не выходила за ворота, даже если ее подзывали. Да еще и выскочила на проезжую часть. Странно все это. Безусловно, Мартышка навсегда останется в моей памяти, а вот сегодняшний день я постараюсь забыть. Уверена, что все, что случилось сегодня – не случайность! А хорошая концовка ужасной истории – заслуга моей кошечки, Мартышки, расплатившейся за это своей жизнью… Или же высшие силы сжалились надо мной и показали, что горе есть несоизмеримее…

Случайности не случайны

Белая «Нива» мчала нас в город Б., к теще родного брата. Русским женщинам иногда удавалось пробиться на верхушку власти, мужчины же там были только туркменской национальности. Настроение у всех прекрасное. Каких-то полтора часа – и мы во дворе частного дома, за шикарно накрытым столом, с важными персонами из самого Ашхабада. Они машут простому люду с трибуны на парадах, выступают по местному телевидению…
Внезапно на середине пути машина заглохла. Этим маршрутом мы ездили несколько лет почти каждую неделю, но такое с нами впервые. Сначала это позабавило. Пока брат «колдовал» под капотом, мы с невесткой вышли размяться. По обе стороны от дороги привычные для нас хлопковые поля. Где-то за полем виднеется аул. Домики и люди, как игрушечные. Но безжалостно палящее летнее солнце быстро вернуло нас в машину. Брат, обливаясь потом, пытался справиться с капризами автомобиля. Сначала мы с невесткой играли в города, потом по принципу этой игры от нечего делать перебрали – мебель, еду, животных, растения, а когда надоело, молча ждали. Прошло два часа. Захотелось и пить, и есть, но с собой ничего не было. Останавливать немногочисленные проезжавшие машины не хотелось. Надеялись, что Петр скоро справится с проблемой. Но прождали на том же месте еще целый час. 

Вдруг мы увидели, как через хлопковое поле к нам с трудом пробирается сгорбленная туркменка. Кусты хлопчатника отчаянно цеплялись за длинное платье дайзы – так уважительно называют туркменских пожилых женщин. В руках она держала большой чурек и кувшин, как потом выяснилось с прохладным кумысом. Мы с радостью подошли к ней. Она не знала русского, мы – туркменского, но при желании понять друг друга было несложно. Хотя, и без перевода было понятно, что эти яства для нас. Спрятаться от жары в машине она отказалась. После утоления жажды и насыщения, безжалостно палящее солнце показалось приятно ласкающим. Брат с новыми силами взялся за борьбу с поломкой. Махнув рукой в сторону аула, дайза показала, что у нее можно переночевать. Мы рассыпались в благодарностях, желали ей здоровья и достатка. И тут машина завелась. Наше предложение подвести ее к аулу (где-то же дорога от них должна была выходить на трассу) дайза отвергла. На прощание мы даже обнялись. Оставшуюся дорогу только и говорили об этом случае. По одежде и дешевой бижутерии было видно, что она не из зажиточных, но от наших денег благородная дайза наотрез отказалась. Я родилась в Туркмении и люблю национальную кухню, но такого божественного кумыса и чурека мне больше отведать не довелось. 

У дома невестки стояли две черных Волги. В каждой сидел водитель. Петя поздоровался и пригласил пройти с нами, но парни вежливо отказались. Застолье было в самом разгаре. Большой стол, заставленный деликатесами, стоял под кроной ореха. Нас представили уже «разогретым» гостям. Все-таки чиновники, занимавшие высокие посты, выгодно отличались от простых людей. Это не только дорогая одежда, золотые часы, машины, но и сановитая осанка, уверенный взгляд. На таких мужчин просто смотреть уже удовольствие, а уж говорить на «ты», сидеть за одним столом для меня, тогда еще школьницы, казалось чем-то нереальным. 

Мне было интересно наблюдать за ними, слушать их. Разговаривали гости на чистом русском. Я не принимала участия в деловых разговорах, но пыталась вникнуть в суть. За столом решались не только судьбы людей, но и предприятий. Мне казалось, что я тоже причастна к важным событиям города, да что там – целой республики. Я представляла себя равной с этими господами. Появилось ощущение собственной значимости, зрелости. К рации в машине позвали одного из приезжих. Вернулся он не скоро, было видно, что настроение ему испортили. Оказалось, что с ним связалась подчиненная. У нее заболел ребенок, и она отпрашивалась на больничный. Разозленный начальник с жаром пересказал, как отчитал просившую и приказал заняться отчетом. Сетовал, что совсем распоясался народ. Сталина на них нет. Не дорожит люд работой. Грозился уволить сотрудницу, если ослушается. 
 
А я вспомнила, как однажды, начальница мамы, русская женщина, отреагировала на ее просьбу остаться дома с больным ребенком. Единственное, что ей позволили, так это прийти со мной на работу. Помню, как я больная, с температурой лежала на стульях, тогда мне было лет семь. Старалась не плакать, чтобы маму злая тетка не выгнала с работы. Слушая монолог шефа о нерадивой сотруднице, задумалась: неужели бездушие это обязательная черта характера при получении высокого поста? Ореол вокруг подобных правителей погас. Я вдруг увидела настоящую сущность этих царьков. Вспомнилась дайза, эта простая туркменка. По жаре она шла через все поле, чтобы напоить и накормить попавших в беду, пригласить под свой кров. А эти «хозяева жизни», наверное, и воды не подадут умирающему. Разочарованная, я ушла в дом.