Соломенный башмак

…Вокруг огненного шара играли все краски радуги, принимая причудливые формы. Странный, визгливый звук, похожий на свист, словно маня сказочных персонажей в заколдованный лес, уводил за собой. А в углу… заключенные в клетку существа, похожие на крыс, зубами рвали сетку, уползая во тьму…
Бабатай проснулся в холодном поту от кошмарного сна. Потом долго метался, вспоминая его отрывки, пытался по-своему истолковать его: огненный шар, разные цвета, крысоподобные существа… его мысли витали в облаках. Он невольно коснулся рукой дрожащих век, как бы стирая усталость, погладил лицо, глубоко вдохнул, выдохнул, затем закрыл лицо руками. Склонившись, он поднял белую бязь, служившую занавеской на зарешеченном окошке, и посмотрел на звездное небо. Резко вскочив с места, поспешно снял с кола, прибитого к стене, черный чапан (1), надел его, подпоясался платком в несколько обхватов и зажег лампу, стоявшую на низком столике. Лампа стала издавать звук, похожий на вой ветра. В такие моменты его мать повторяла: «Воет лампа – значит плачут духи предков. Пока их не накормишь, и живые будут голодными». Затем подливала масла в казан и готовила баурсак (2), чтобы задобрить духов. Бабатай подумал, что причина в фитиле. Он снял колпак, почистил кончик фитиля и снова зажег. Через некоторое время лампа опять завыла, тогда он уменьшил огонек и поставил лампу на подоконник. Взяв мешок с соломой, высыпал ее, отделил крупные соломинки и начала плести башмак. Он так искусно плел, что даже лучшие мастера позавидовали бы. Сначала солома не поддавалась, и он тихо поругивал себя, что не замочил ее на ночь в горячей воде. Грубые, жесткие соломинки, не поддаваясь плетению, сыпались на пол, не соединялись с нитью. Бабатай вынул башмак и в сердцах отбросил его в сторону. Сколько таких башмаков он связал за свою жизнь, сколько их износилось на этих каменистых дорожках! Ему так хотелось разрыдаться. Эти бескрайние степи показались ему тесными, ему захотелось уехать далеко-далеко. Несколько слезинок капнуло на солому…

Бабатай перевел глаза на окошко: тусклая лампа опять начала завывать так, что в его душу закралась тревога. Дней десять назад вечерком он нашел мамин платок и повязал его на шею, ему показалось, что на душе полегчало… «Если б мать тогда не вернулась…» Бабатай прислонился к стене, посмотрел на свою тень, которая увеличивалась в тусклом свете лампы. Он опять взялся за солому и начал плести.
Наконец башмак был готов. Он тихо открыл дверь и вышел. Немного погулял по двору. Башмак не скрипел и не оставлял следов. Его собака Алапар, которая замечала даже беззвучные тени, подбежала к нему и начала ласкаться. Бабатай наклонился над ней, посмотрел в преданные глаза и ласково погладил по голове. Потом встал и подошел к старому вязу в глубине двора. Почему-то собака в этот раз не последовала за ним, а, наоборот, потянула его клыками за чапан.
– Уйди! – отогнал ее Бабатай.

Подул ветерок, неся с собой запах гармалы и дождя. Конь в хлеву беспокойно забил копытами и заржал. Деревья закачали верхушками и зашумели, вылетела какая-то птица, шумно махая крыльями. «Наверное, вчерашняя», – подумал он, вспомнив, как вчера утром мать, кого-то проклиная, взяла горсть пепла из тандыра и бросила в сторону дерева. Он спросил тогда:
– Мама, почему ты не любишь эту птицу? Смотри, какая она красивая, на человека похожа! – улыбнулся Бабатай.
– Не говори так, сынок, это проклятый сын богача (4), – сказала мать, обеспокоенная чем-то. Будь он проклят! Говорят, если он молчит, это не к добру… Не дай бог дожить до твоих неприятностей!
Бабатай задумался, глядя на дерево, и пошел к воротам. Он вспомнил, как двадцать лет назад его брат посадил во дворе орешину, а через год внезапно умер. Отец посчитал, что это дерево принесло несчастье и, поплакав, срубил его. Бабатай все думал, почесывая затылок, каким это образом дерево и птица могут быть связаны с жизнью человека?

Осторожно открыв ворота, Бабатай вышел на улицу, перешел деревянный мост и завернул направо. Стоя на обочине, осмотрелся. Тут, в кишлаке, далеко за полночь немудрено было встретить кого-нибудь. Ему не составляло труда придумать какую-нибудь правдоподобную ложь. Всегда занятые, жители кишлака трудились с раннего утра до позднего вечера, и случайные встречи посреди ночи ни у кого не вызывали сомнений.
Вокруг было тихо и спокойно, даже негромкий кашель можно было услышать за версту. Бабатай пошел каменистой дорогой через поле и заросли гребенщика. Вдруг ногу зацепило. Он наклонился, палкой пошарил вокруг. Стебли гребенщика. Он сам их вчера здесь нарубил почти три арбы.
Крепко зажав рану на ноге, из которой струилась кровь, опираясь на палку, встал, хромая, подошел к арыку и опустился на землю. Достал из кармана нитку и стал плести распустившиеся соломинки на башмаке. Проверил башмак на прочность, надел, склонился над арыком и умылся. Вдруг послышался какой-то странный визгливый звук. В колючках он увидел двух сплетенных между собой змей. Одна белая, другая черная. Извиваясь, они издавали звук, какого он никогда не слышал, немало прожив в степи. Змеи словно стояли на хвостах. Бабатай заворожено смотрел на них, не отрывая глаз. Он еще не знал, что человека, увидевшего такое, ждет или счастье, или беда.
Он стоял как заколдованный и, будто услышав волшебную музыку, закачался и чуть было не задремал. На какой-то момент ему показалось, что змеи превратились в верблюда, ревевшего на него. Он вздрогнул и покрылся холодным потом. Змеи стояли, все так же обвивая друг друга. Бабатай сделал несколько шагов назад, в темное поле, показавшееся еще темнее под черными дождливыми тучами. В какой-то момент он подумал, что стоит вернуться домой, но в мыслях мелькнуло: «В последний раз!»

Бабатай, смуглый и худощавый, остроносый и большеглазый, зимой и летом носил меховую шапку и мелко стёганый чёрный чапан. Земля, горевшая весь день под палящим солнцем, с наступлением ночи становилась мягкой и прохладной, по ней было приятно ходить босиком. Вечерами при лунном свете Бабатай пересматривал письма от Гульнисы, и ему казалось, что луна помогала ему читать эти письма, мысли уносились далеко-далеко, ветерок будто плакал вместе с ним, а камыши своим шелестом успокаивали его… А еще ему казалось, что кто-то наблюдает за ним, и он прятал пожелтевшую бумагу в пояс. Судьба не была благосклонна к нему. Любовь в изящных соломенных башмаках ненадолго ворвалась в его сердце и снова улетела. Девушку выдали замуж за другого. В его дом вошла не невеста в белом, а тоскливые воспоминания. После этого ему все стало безразлично. Чтобы заглушить боль и страдания, он стал воровать овец у чабанов, угоняя их тысячами. Первым делом обокрал отца Гульнисы.
Однажды он с отарой овец два дня бродил по степи в соседнем кишлаке. А на третий день, спустившись в низовье Басарбулака (5), пересек безлюдную степь и вышел на скотный базар а Самарканде ранним пятничным утром. На этот раз неуловимый Бабатай попался. Давно уже следивший за ним участковый милиционер вдруг подошел к нему сзади и схватил за локоть. Бабатай оглянулся и, увидев участкового, остолбенел, словно перед ним был ангел смерти.

Участковый отвел его в укромное место. Сначала стал запугивать, но потом вдруг смягчился, сделал вид, что хочет помочь:
– Воровство и прелюбодеяние лежат под камнем три дня, братишка, – сказал он, приподнимая густые брови. – Но, если мы договоримся с тобой…
Бабатай поднял глаза на участкового, догадываясь, что скажет милиционер. Участковый, не дожидаясь ответа Бабатая, сказал:
– Теперь, братишка, одна доля моя, – и указал в сторону овец. – Договорились?
Такого поворота событий Бабатай никак не ожидал.
Участковый поправил воротник рубашки Бабатая, не успевшего еще прийти в себя. Бабатай спокойно кивнул головой и бессмысленно хихикнул. Он понял, что выбора у него нет.
По дороге, вспомнив это, он планировал сегодняшнее дело, будучи уверенным, что и сегодня все пройдет удачно. Ведь он все продумал до мелочей.
Он знал, что дед Халмат пасет двух крупных овец. Этот хитрый старик каждую ночь на старой овчиной шкуре до утра сторожит их. Но, как говорится, «Сон – брат смерти». Если за дело брался Бабатай и с возгласом «Эй, Джалатай!» (6) заходил в загон, то с пустыми руками он оттуда не выходил. Поэтому иногда хвастался перед сотоварищами: «Если я захожу в загон, то без добычи оттуда не выхожу». Ему только стоило ухватить овцу за ногу. Если же чабан привязывал ногу животного к своей руке, то он осторожно отрезал ее и уводил треногую овцу.

Бабатай прошел вдоль канала и, выйдя на большую проселочную дорогу, свернул к маленькой деревушке, окруженной молодыми деревьями. Деревушка отдыхала после знойного дня, деревья едва слышно перешептывались. Прошло сорок дней с тех пор, как он увел из загона деда Намаза пять овец. Проходя мимо того загона, он невольно повернулся в его сторону, почему-то захотелось еще раз взглянуть на загон.
Он осторожно приоткрыл калитку. Его не удивило, что в этот раз не было туго замотанной проволоки, как в прошлый. Пробравшись во двор, он воровато огляделся. Не заметив ничего подозрительного, на цыпочках пошел в сторону загона. Загон был пуст, только в углу на соломе жались друг к другу белые куры. Вдруг мелькнула какая-то тень, и не успел он опомниться, как его сильно ударили по голове. Он внезапного удара Бабатай рухнул.
«Тень» заорала во весь голос. Из дома во двор повыскакивали мужчины, на ходу застегивая рубашки, женщины, поправляя платки на голове.
– Задержал поганого!
Подбежал дед в до пояса подвернутом чапане, испуганно глянул на добычу, словно змею увидел. Потом гордо выпрямился:
– Я же сказал, что Асад-мулла знает толк в своем деле. Вчера он на бумаге написал какие-то слова (7) и сказал, чтобы я засунул записку в асбестовую трубу под порогом и рассеял по двору горсть земли, что он дал. Дед, вытянув шею, посмотрел на труп:
– А я знал, что ты придешь!..
– Смотри-ка, отец. Ты оказался прав. Как ты узнал, что вор вернется? Или же сам в молодости… А «тень», обидевшись на деда, который приписал его героизм таланту муллы, выплюнул в сторону насвай и, как кошка, которая играет с мертвой мышкой, пощупал тело Бабатай палкой.

Услышав крики, сбежались соседи. Двор вмиг наполнился людьми. Окружив еще не остывшее тело Бабатая, они тщательно осматривали его, пытаясь узнать, кто это. Показывая пальцем на соломенные башмаки, они приговаривали:
– Ты посмотри на это! Ты только посмотри на его ноги!
– Да-а, смастерил подонок. Как он умудрился?
– Наверное, для того, чтобы бесшумно двигаться и не оставлять следов.
– Как же красиво сплетено, похоже на корзину.
Утренний ветерок прогнал тучи над степью, сразу затосковавшей, будто потеряла близкого человека. Во дворе Бабатая собрались женщины в траурных одеждах. Один за другим поворачивали к его двору люди, возвращавшиеся с поля. Большеглазый смуглый мужчина в меховой шапке и черном чапане выстилал дорожку стеблями гребенщика, сложенными у тандыра. Около полудня появился убитый горем участковый милиционер, с видом человека, потерявшего близкого. Он оглядывался по сторонам, будто ища следы преступления. Около загона увидел гурьбу галдевших ребятишек:
– Это ты взял! Верни мою собаку! – наскакивали они на какого-то мальчишку.
Мальчик, вытирая слезы, хныкал:
– Я не брал!
– Ты вор!
– Не-ет…
Участковый приблизился, вмешался в разговор и, довольный тем, что примирил их, покинул погрузившийся в траур дом

Примечания
1 – Стеганная верхняя одежда.
2 – Жареные пончики, ритуал, баурсак специально готовят для того, чтобы отвести дурной сон.
3 – Сухое растение
4 – Имеется в виду птица филин – «бой угли», по преданиям, он был сыном богатого человека, которого заколдовали.
5 – Название реки.
6 – Возглас: «Эх, была, не была!». Джалатай – имя персонажа из народного фольклора, который приносил вред людям.
7 – Имеется в виду слова молитвы, которые, прежде, чем приступить к какому-то важному делу пишутся на бумаге или зачитываются.

Перевод с узбекского Лиры Пиржановой