Каньон Пустоты

Childfree

Я стою на мосту. Раз-два-три...
Я теперь childfree, childfree... 
Шёпот... Голос... Срываюсь на крик:
Что ты смотришь, луна? Не смотри!

Время-пик раздавать буквари,
Зачеркнув слóва «Ма» материк.
Этот факт уже неоспорим –
Я теперь childfree, childfree...

Осуждают в ответ фонари, 
Мол, свободу по швам распори,
Жизнь другому, как мать, подари.
Я им – в ночь – childfree, childfree...

Я сама себе ныне шериф,
Где патрульные – боль, пустыри....
Говори со мной Бог, говори...
Есть диагноз такой – childfree?

Я не прыгну с моста на два-три...
Врач сказал: «Ты себя не кори».
Одинокие лишь январи 
Будут знать – I am not childfree.

Магдалина

Твоя Магдалина сойдёт на кровавый снег,
Моя – Атлантидой исчезнет на дне морском...
Давай затеряемся буквами картотек?
Лязгая, снимем души с тугих щеколд!

Выкатим из ангаров грудных сердца, 
Сядем на землю молча – спина к спине,
И на казённых, пепельных небесах
Выведем взглядами профили сыновей.

Это сложнее, чем рисовать и петь,
Или писать расхлябанные стихи.
Ты – моё озеро, выпитое на треть 
Жизнью, одетое в рвано-босой прикид.

Мне от тебя давно ничего не на-
-до сумасшествия главное не дойти!
Сзади дрожит, от плача, твоя спина...
Так закрывается счастье на карантин.

Пусть говорят, что разные лица у
Наших с тобою страждущих магдалин,
Пусть под ногами будет не гать, а грунт,
Выход из тьмы у нас всё равно один...

***

Когда я, безнадежно обессилев,
Оставлю от сердец одни руины,
Сошли меня, пожалуйста, в Россию,
Шинель на плечи бережно накинув.

Будь молчалив, таинственен, сакрален,
Швыряя в душу гроздья многоточий.
Как будто вместе солнце не топтали,
Не целовали землю душной ночью. 

Пусть тонких губ, обветренных, прохлада
Послужит от любви анестезией.
...Когда дожди лицо твоё разгладят, 
Спаси меня – отправив жить в Россию. 

***

Ну до чего же гадостно, и жить
Желанье – механической натугой...
Тоску поставлю, как ребёнка – в угол,
Которого не холить, не растить…

Сегодня душу трижды из петли
Я вынимала. Не поверишь, боли
Не чувствовала даже! Смех застолий –
Последнее, что помнится. Стели
-ка мне постель. Так хочется уйти…

Пусть шторы снов окутают и спрячут.
Ночь стервой усмехнулась, не иначе –
Увидела, что догорел фитиль… 

…Ну до чего же гадостно сего…

Я не верю в себя

 Я не верю в себя, словно мне до сих пор восемнадцать,
 Когда прожитый день, как плейлист, на повторе стоит.
 Где привычнее падать, вставать и опять спотыкаться,
 А покорности запах – фантастика и дефицит.

 Я не верю в себя, словно егерь – в приветливость волка,
 Когда, встретившись, оба измучены и голодны,
 Где звериная дыбится шерсть против мушки двустволки,
 И фиаско со смертью конвоем стоят у спины.

 Я не верю в себя, словно кто-то – в моё государство.
 Когда сломано всё: от истории вплоть до людей,
 Где безусые мальчики пляшут без всякого фарса
 Под немецкие гимны, не ведая дедов корней.

 Я не верю в себя, хоть хронически хочется верить,
 Отвоёвывать счастье у осени, лета, зимы…
 Но сумеет ли тот, кто для мира навеки потерян,
 Над своей бесхребетностью в небо бездомное взмыть?

Донор печалей

Сегодня город лихорадит,
Зрачок рассвета – cолнце – выцвел.
Ловлю депрессию, как тати – 
На слух скрипенье половицы.

Сданы в ремонт часы, минуты...
А в сердце – радиопомехи.
Внутри ломается как будто
Важней, чем кости что-то. Эхо

Разносит улицей пустынной 
Мой «SOS» пакетом шелестящим.
Но нешагающие спины –
«Спасенья» отклик настоящий.

Сегодня я – печалей донор
И кровь сворачиваю взглядом.
Мной этой осенью казённой
Пин-код трагедии разгадан.

Урок

Мной усвоен урок: 
умирай, но ни шагу назад!
Променяй на фантом
лично свергнутых 
в пропасть любимых,
Грациозно неси своё сердце, 
сквозь ложь анфилад,
Но не смей возвращаться 
капризными вёснами в зимы.

Не заглядывай в рот: 
умирай, но любви не проси!
Даже если, от голода чувств, 
замаячит больница.
А захочешь тепла – 
чиркни спичкой и жги керосин,
Но не смей никогда (ни-ког-да!) 
ни за кем волочиться!

Художник грусти

На всё ради меня способны Вы, 
Досада в том, что мне всего не надо. 
Бант Ваших губ развяжется. Как швы, 
Они распустятся в улыбке горьковатой.  

Я – одержимость Ваша, идефикс, 
Три-ми-ллионный перелом гордыни, 
Поэма, слово, буква и дефис… 
Ваш ген бессилия, не свойственный мужчине.  

На цоколь сердца моего взойдя, 
Была в Вас маяковская суровость, 
Тяжёлый взгляд – удушлив, что петля, 
Но фас трагедии давно мне стал не в новость. 

«Художник грусти», – назвала я Вас 
Так в день знакомства. Щурились закаты...
...Бант развязался с лёгкостью. На раз… 
И я почувствовала привкус горьковатый.

Старею

Старею.
Сменила полковника на майора,
(Не менее статный, зато глубоко женатый) 
Но я декабристкой готова за ним и в город,
И в горы идти (неважно – куда) куда-то.

Старею.
Ладонью день не ловлю азартно,
Дарю поцелуи слов, чтоб скорей проститься.
Всё чаще молчу, и чаще молчу – бездарно, 
Порою, срывая не маски с себя, а лица.

Старею.
Прощаю всё, что прощать не стоит,
С плеча не рублю, отмерив отрезок-опыт,
Когда приезжает он – выхожу из строя,
Ломаюсь китайской техникой, став мизантропом.

Старею.
Шесть звёзд променяла беспечно нá две,
Приказы майора заменят мне даже совесть. 
Боль обернётся пользой когда-то? Не верю. Вряд ли…
Но у меня по любви к нему – чёрный пояс.

Старею…
Старею…
Старею…

Ха-Ки

Стало небо моё цвета Хá-Ки,
Где луна буква «О». Оберег?
Облаков мутно-серая накипь
Тишиною твоих сигарет

Пробирается в окна. Открою…
Наша осень – в разрезе разлук.
Ах, как я старомодна по крою
Для тебя! Чокер верности – туг.

В необъятьях твоих цепенея,
Фрагментарную память кляну.
Кто бы знал! Ты и есть панацея, 
Что срывает с ночей моих тьму!

Флобер

Закончится славянская война,
И ты ко мне приедешь на премьеру.
Заявишься красив, как сатана,
Держа в руке подарок – том Флобера.

Портьеры покачнутся, зеркала
От удивленья треснут паутиной, 
Я стану вызывающе бела,
Тайфун оваций полем станет минным –

Твой профиль поцелуем вырезать
Он не позволит мне в секунды встречи,
Когда миндалевидные глаза
Рапирами вонзятся бессердечно…

Но ты всегда – эмблема доброты,
Неважно – с АКМ или с цветами…
Когда-нибудь, ко мне приедешь ты
И замигает мой сердечный таймер…

Каньон Пустоты

Я расшатаю эту бесконечность 
Молчанья у каньона Пустоты,
Там ветер перемен не переменчив,
А солнца луч – как раскалённый штырь.

Там молодость стареет за неделю,
А смерть – ничто. Искусственная мгла.
Там правдой бьют наотмашь и не стелют
Под ноги ложь, как высшее из благ.

Там память – одержимый Чикатило,
Меняющий кровавые ножи,
От скуки, на взрывчатку из тротила.
Там нечем, да и некем дорожить.

Там, выдыхая небо на закате,
Я буду у самой себя в гостях –
Сидеть и ждать, когда глаза закатит
Гордыня, уронив победный стяг.