Календарь

Январь 

 

***

Ты, облетевший календарь, 
тем днём опять меня ударь, 
когда лежал, объятый тьмой, 
глухонемой, уже не мой... 

Задую памяти свечу. 
Я больше помнить не хочу! 
Но опять встаёт свеченье дней, 
где ты чем далече, тем родней... 

И, сердце стиснувши в горсти, 
хочу хоть что-нибудь спасти 
из людоедской пасти времени 
и унести с собой из темени. 

Ты превратился в скрип дверной, 
в стук веток, ветра вой ночной, 
в звезды вечерней слабый свет, 
в далёкий чей-то силуэт, 
в скупую горсточку кутьи, 
в твои заметки и статьи, 
в волну на волжском берегу, 
в сиротство, жалость и тоску... 

Январь мне с каждым годом всё страшней. 
А ты мне всё нужнее и нужней. 
Известие о смерти лживо. 
Ты жив. Всё помнится так живо. 
Всё, что во мне тоскует и грустит 
и что скорее жизнь мою скостит. 

Я приду к тебе подземным ходом, 
приплыву по Волге пароходом. 
Подземный ход – 
под зимний лёд, 
под сотни дней, 
замёрзших вод. 
Вчерашний снег, 
вчерашний день, 
что зазвенит – 
едва задень, 
и отзовётся эхом вдаль 
с ума сошедший календарь. 

 

***

Забинтована снегом земля января,
но любовь, словно кровь, проступает, горя,
и твой взгляд беззащитный надёжней хранит,
чем могильные плиты, надгробный гранит.

Моё время прошедшее, ты не прошло,
но впечаталось и семенами взошло.
Ты во мне каждой клеткой своей прорастёшь.
Ты теперь никуда от меня не уйдёшь. 

 

***

Волшебный отсвет фонаря,
в окне мне ветку серебря,
наверно, дан мне был не зря,
а для чего-то...

О кто ты, чью слепую власть
сегодня ощущаю всласть?
А день, когда я родилась,
была суббота. 

Всю жизнь была не ко двору.
Вся жизнь была не по нутру –
по прописям, словам гуру,
по светофорам...

Но кто-то, прячущийся вне –
в окне, на облаке, в луне,
шептал мне о моей вине,
глядел с укором. 

За что мне это или то,
в слезах просила я – за что?
Душа уже как решето,
мне не по силам!

Но вновь навстречу январю
в окно спасибо говорю
заре, ночному янтарю,
за всё, за всё благодарю,
за всё спасибо... 

 

***

Кружусь с утра в дневном бедламе.
Зима, как короток твой день!
Лишь только разгреблась с делами,
а от него осталась тень.

Не тьма, лишь света убавленье,
а мне уже не по себе,
и кажется, что это звенья
чего-то схожего в судьбе.

Темнеет небо надо мною...
Нет, я не против января.
Подует нежно на больное,
утешит бликом фонаря.

Пока ещё не убивает,
лишь убывает до зари,
но в рукава мне задувает
и задувает свет внутри. 

 

Февраль

 

***

Ты пришёл ко мне в последний день зимы,
 в долгожданный, судьбоносный, високосный.
 И с тех пор – не ты, не я, а стало – мы.
 Были вёрсты, а наутро стали – вёсны.

 Ты пришёл, когда пурга и колотун,
 а потом был день рожденья – возрожденья.
 Мы на ощупь постигали теплоту,
 мы вступали в шалашовое владенье.

 Этот день двадцать девятый февраля –
 окончания невзгод и непогоды,
 день подснежников, свечей и хрусталя,
 будем праздновать, лелея и храня,
 только жаль – всего лишь раз в четыре года.

 

***

Февраль! Чернил уже не надо,
когда есть вилы для воды.
Писать сонеты иль сонаты,
в сердцах растапливая льды.

Бумаге жизнь передоверив,
смотреть, как гаснут фонари, 
в чужие не стучаться двери,
познав, что выход – изнутри. 

Когда ж сойдёт на нет удача,
побив все карты до одной,
и вековая недостача
преобразится в вечный ноль,

когда все маски и личины
оскал покажут бытия –
и в минусовых величинах
надежда выживет моя.

Но даже там, где нет надежды,
моя любовь тебя спасёт. 
Где утешенье безутешно,
она одна осилит всё.

 

Март

 

***

Всё, что заснежено, остужено –
вельможным кажется, чужим.
Как заторможенно, контуженно,
замедленно плетётся жизнь.

Как кружево судьбы ажурное
под томный голос Адамо...
Оцепенелыми дежурными
деревья стынут у домов.

Зима опустит саван-занавес,
всё погребая в белой мгле...
Но март начнёт спектакль заново
для уцелевших на земле.

Всё обнажит, что замуровано,
откроет бездну мёрзлых тайн.
Я всё ещё начну по-новому.
Весна, отдай меня, оттай! 

 

***

Старички, синички, синь небес
над скамьями городского парка.
Лёд слабеет и теряет вес,
жизнь его не более огарка.

Хрупкость льда, синичек, старичков...
Шла бы я и шла своей дорогой,
и зачем гляжу из-под очков,
маясь непонятною морокой.

Захотелось, мимо проходя,
им сказать: «Осталось так немного.
Слышите стук палочки дождя?
Это март приходит на подмогу!»

Так, чтобы и вправду помогло
старичкам и всей их малой свите:
«Верьте, скоро солнце и тепло!
Доживите, только доживите!» 

 

***

Я родилась седьмого мартобря.
Сама не знаю, кто я есть на деле.
Семь раз не мерю, сразу говоря,
и – что семь пятниц на одной неделе.

Семь раз отвечу за одну беду.
Не отдыхаю в день седьмой творенья.
И за семь вёрст хлебать кисель пойду,
чтоб написать о том стихотворенье. 

 

***

Мы с тобою ведь дети весны, ты – апреля, я – марта,
и любить нам сам Бог повелел, хоть в него и не верю.
А весна – это время расцвета, грозы и азарта,
и её не коснутся осенние грусть и потери.

Мы одной с тобой крови, одной кровеносной системы, –
это, верно, небесных хирургов сосудистых дело.
Закольцованы наши артерии, спаяны вены.
Умирай сколько хочешь – у нас теперь общее тело.

Во мне жизни так много, что хватит её на обоих.
Слышишь, как я живу для тебя? Как в тебя лишь живу я?
Нет тебя, нет меня, только есть лишь одно «мыстобою», –
то, что свёрстано намертво, хоть и на нитку живую! 

 

Апрель

***

Легко счастливым быть в апреле,
попробуй душу уберечь,
когда замолкнут птичьи трели
и эхом отзовётся речь. 

Стучит в окно лишь дождь да ветер,
заглянет ночью лишь луна.
И больше никому на свете
нет дела, как я тут одна.

До моего ночного бреда,
покуда не придёт рассвет...
Но ты смеёшься мне с портрета,
и улыбаюсь я в ответ. 

Ну хорошо, не буду плакать,
а буду жить – как будто ты 
со мною делишь эту слякоть,
и снег, и завтрак, и цветы.

И верить в чудо, что покуда
я буду на тебя смотреть –
с тобою не случится худа,
плохого не случится впредь.

 

Май

 

***

Я ловлю последний отблеск мая –
ключевой глоток.
Вашей речи кожей ощущаю
мятный холодок.

Солнца луч, рассеянный и робкий,
прячется в ветвях.
Всё, что снилось, – вспомнится и вздрогнет,
затрепещет въявь.

Дрожь рассвета, щебетанье птицы
слышу не дыша.
И опять, как чистая страница –
старая душа.

Лето – это знойно, откровенно,
щедро напоказ.
Слишком это всё обыкновенно.
Лето не для нас.

Мне не надо приторного счастья.
Уходите в сны.
Буду ждать, как тайного причастья,
будущей весны. 

 

***

Холодный май черёмухой пропах...
Я знаю, все бессонницы когда-то
кончаются губами на губах
и очной ставкой душ и тел распятых.

Живу под гнётом Вашей немоты,
под тяжестью глухого неответа.
Но и в обмолвках ненарочным «ты»
лежит родства невидимая мета.

Не отвечайте – так ещё больней.
Я – дерево, что Вам шумит навстречу...
Вы – общий знаменатель дел и дней,
Вы – русло для моей безбрежной речи.

Вы – форма, пограничные тиски
для бурной и безудержной стихии.
Вы – повод для печали и тоски,
Вы – то, из-за чего пишу стихи я.

Я непрестанно думаю о Вас
под музыку Божественного гласа,
и трачу заповедные слова
из неприкосновенного запаса.

Вот записи моих последних лет,
как бюллетень, история болезни.
Всё тот же признак, тот же прежний след.
Леченье чем верней, тем бесполезней.

Пусть Ваше сердце взято под запрет
и боль его не пробует на крепость,
и сон моими снами не согрет,
пусть это слабость или даже слепость, – 

всем круглым одиночеством луны,
всей высью Джомолунгмы и Синая,
всей дрожью моря, криком тишины
я обнимаю Вас и заклинаю:

не променяйте первенства души
на чечевицу бытовой похлёбки,
не промельчите то, чем дорожим,
на ум оглядки, мелочный и робкий.

Всё в мире изменяется, течёт,
но неизменен путь высокий, Млечный.
Не принимайте же на личный счёт – 
что на другой направлено, на вечный.

Когда же мне придёт черёд не быть
и облаком лететь куда-то мимо, – 
я и оттуда буду Вас любить
любовью лютой и неутолимой. 

 

Июнь

 

***

Летняя лень моя, лютня июня,
песня без слов и мечта не о ком…
Скрыт за вуалью оконного тюля
мир, что покуда со мной не знаком.

Знаю, недолго продлиться истоме,
скоро развеется облачко нег.
Снова разрушится карточный домик,
замок воздушный растает как снег.

Звёздные искорки неба ночного –
будто бы ангелы курят во тьме…
Завтра откроется занавес снова –
мир, наконец, улыбнётся и мне.

 

Июль

 

***

Солнце июля в субботней тиши.
Город разъехался на огороды.
В браузер утра что хочешь впиши:
«Книги». «Уборка». «Вдвоём на природу».

В тёплых ладонях упрячется прядь,
нос обоснуется в ямке ключицы.
Нам уже нечего больше терять.
С нами уже ничего не случится.

Утро – такое богатство дано!
Мы выпиваем его по глоточку.
Счастье вдвойне, оттого, что оно,
как предложение, близится к точке.

Тянется, как Ариаднина нить...
О, занести его в буфер программы
и сохранить! Сохранить! Сохранить!
Вырвать из будущей траурной рамы!

Круг абажура и блик фонаря,
солнечный зайчик над нашей кроватью...
Лишь бы тот свет не рассеялся зря,
лишь бы хватило подольше объятья!

Стражник-торшер над твоей головой.
В веках прикрытых скопилась усталость.
Свет мой в окошке до тьмы гробовой!
Сколько тебя и себя мне осталось? 

 

***

Скользну на улицу, спеша,
пока все горести уснули.
Как хороша моя душа
в часу предутреннем июля.

Весь город мой и только мой!
(Попозже выспаться успею.)
Куда б ни шла – иду домой.
Куда б ни шла – иду к себе я.

Шаги и звуки не слышны.
Лежит, потягиваясь, кошка.
Как страшен мир без тишины
и без герани на окошках!

Овечек поднебесных рать
залижет нам ночные раны.
Вставать, страдать и умирать
ещё так рано, рано, рано…

 

Сентябрь

 

***

У сентября глаза на мокром месте,
на всём лежит уныния печать.
По ящику одни плохие вести,
и ни с одной хорошей не начать.

Но из тоски, из злобы дня, рутины,
скребущих вечно кошками в груди,
из всяческой безрадостной картины –
поэзия, прошу, не уходи! 

 

Октябрь

 

***

Осень, осень, розовое небо!
Твой закат надрывен и багрян.
Всё бледней, грустней улыбка Феба
в обрамленье охры октября. 

Осень, осень, музыка прощанья...
Твоя ласка, нежно-холодна,
растворилась в воздухе печально,
птичьим клином клича из окна. 

Осень, осень, золотое сердце!
Холодок ладоней на виски.
Отвори в свои чертоги дверцу,
разожми тиски моей тоски. 

Осень, осень, ранние морозы.
Поцелуи, тронутые льдом.
И деревья гнутся, как вопросы.
Но ответ узнаешь лишь потом. 

 

Ноябрь

 

***

Мой ноябрь обознался дверью
и стучится дождём в апрель.
Неужели и я поверю
в эту нежную акварель?

В эту оттепель заморочек,
в капли датского короля?
Соберу лучше хворост строчек,
холод с голодом утоля. 

Мне весна эта – не по чину.
Неуместны дары её,
словно нищему – капучино
иль монашке – интим-бельё.

Не просила её грозы я
и капелей её гроши.
Ледяная анестезия
милосерднее для души.

Я привыкла к зиме-молчунье,
её графике и бинтам.
Но куда-то опять лечу я,
неподвластное всем летам.

«О весна без конца и без краю»!
Только что мне в её раю,
если я уже умираю,
если я уже на краю.

Ну куда же с посконной рожей
в этот тесный цветной наряд?
Как травинка, асфальт корёжа,
рвусь в небесный калашный ряд. 

 

***

А у нашей любви поседели виски и ресницы...
Тридцать лет уж минуло, а кажется, будто вчера.
Мой немой визави – хладнокровный ноябрь бледнолицый
сквозь окно наблюдает за утренним бегом пера.

Сумасбродной весне до него как-то не было дела.
Лето – слишком лениво, ему не до этих морок.
А зима недоступна за рамою заледенелой.
Лишь прозрачная осень читает меня между строк.

Только ей, многомудрой, про жизнь и любовь интересно...
Только ей лишь известно, что будет с тобой и со мной.
Я немножко умру, а потом понемногу воскресну.
И мы встретимся снова какой-нибудь новой весной. 

 

***

О, сна потайные лестницы,
в непознанное лазы.
Душа в тихом свете месяца
осваивает азы.

Проснулась – и что-то важное
упрятало тайный лик...
Ноябрь губами влажными
к окну моему приник.

Ах, что-то до боли светлое
скользнуло в туннели снов...
Оно ли стучится ветками
и любит меня без слов?

Дождинки в ладони падают,
зима ещё вдалеке.
День снова меня порадует
синицею в кулаке,

где в доме – как будто в танке мы,
плечо твоё – что броня,
где вечно на страже ангелы,
тепло как в печи храня.

А ночью в уютной спальне я
усну на твоих руках,
и будут мне сниться дальние
журавлики в облаках... 

 

***

Лес в ноябре. Осыпавшийся, чёрный,
как лепрозорий рухнувших надежд.
Графический рисунок обречённых.
Скелет без тела. Кости без одежд.

Отбушевало лиственное пламя
и превратилось в пепел, прах и дым.
Прорехи света робко меж стволами
сквозят намёком бледно-голубым.

Лес в ноябре. Обугленные души.
Заброшенность. Пронзительность осин.
Но ты всмотрись и жадно слушай, слушай,
что этот лес тебе всё тише, глуше
бескровно шепчет из последних сил. 

 

***

Невнятный дождик моросил,
каштан дрожал, в окошко пялясь,
а листья из последних сил
за ветви отчие цеплялись. 

Ноябрь, не помнящий родство,
живое отделял пилою.
Холодный день и голый ствол –
как плата за тепло былое. 

О, встреча осени с зимой –
дуэль, дуэт, и ветер пел им...
А как красиво, боже мой –
желто-зелёное на белом. 

 

Декабрь

 

***

Июль сменился декабрём
внезапно как-то, незаметно.
И обернулось снегирём –
что было яблоком на ветке.

И холодом объяло дом,
как снег на голову обруша.
И реку оковало льдом,
убив её живую душу.

Как командорские шаги
и следом крик: «О, донна Анна!»
Лишь только свет, и вдруг – ни зги.
Зима всегда, как смерть, нежданна. 

 

***

День никакой (декабря? мартобря?),
мертвенный свет (ночника? фонаря?).

Кто-то коснулся (рукою? душой?).
Рядом проснулся (любимый? чужой?).

Манит златое (перо ли? руно?).
Мне всё равно, всё равно, всё равно. 

 

***

Простое счастье – есть кому обнять,
кому сказать: болезный мой, коханий.
И это не убить и не отнять.
Вселенная тепла твоим дыханьем.

Пусть жизнь уже изношена до дыр,
притихли звуки и поблёкли краски, –
мы высосем из пальца целый мир
и сочиним конец хороший сказке.

Прошу, судьба, подольше не ударь,
пусть поцелуем станет эта точка...
И облетает сердца календарь,
оставив два последние листочка.